Эмоции и космос

Космонавтом может стать не всякий. Но отсюда не следует, что для этого надо быть каким-то сверхчеловеком. Космонавты — мужественные, закаленные, выносливые люди, и ничто человеческое им не чуждо. Они находятся во власти таких же эмоций и способны радоваться, печалиться, тревожиться, восторгаться.

Иногда эмоции мобилизуют духовные силы и помогают справиться с, казалось бы, невыполнимыми задачами, в других случаях они оказывают противоположное влияние — угнетают волю и психику, делают человека нерешительным, беспомощным. Орбитальные полеты и многочисленные наземные испытания доказали, что деятельность космонавтов, как и летчиков, связана с огромным нервным напряжением и требует особой воли и умения регулировать свои чувства. Поэтому воспитанию высоких морально-волевых качеств уделено серьезное внимание в системе подготовки космонавтов.

Космические полеты приносят поразительные научные открытия, знакомят с совершенно новыми, неожиданными явлениями и, естественно, вызывают чувство восторга и удовлетворения. Но вместе с тем любой полет таит в себе опасность. По сути дела, пока еще каждый космический полет имеет испытательный характер, и никто не может гарантировать стопроцентного успеха.

Вот что говорит директор английской экспериментальной радиоастрономической обсерватории об опасности космических полетов:

«Риск настолько огромен, что от человека потребовалась совершенно новая, невиданная степень храбрости. Русские и американцы овладели этой новой степенью храбрости, но мы должны осознать, что, в то время как риск выхода на околоземную орбиту огромен, риск высадки на Луну и возвращение на Землю просто не подлежит оценке». Приближаясь к Луне, корабль будет «нестись к ней со скоростью свыше 6 тысяч миль в час. Момент включения тормозных ракет, который должен быть выбран с правильностью до доли секунды, замедлит полет космического корабля до такой степени, что он войдет на окололунную орбиту с удалением 60–100 миль от поверхности Луны». При возвращении на Землю, «если космический корабль войдет в плотные слои атмосферы под слишком большим углом, он сгорит. Если угол, наоборот, будет слишком мал, космический корабль вырвется из атмосферы и навсегда потеряется в космосе».

Вот как описывал свои переживания при возвращении на Землю Николаев:

«Очень интересное явление, когда начинает гореть корабль при вхождении в плотные слои атмосферы. В иллюминаторах бушует пламя и слышится треск. Думаешь, не отлетит ли кусок обмазки корабля. Но я знаю конструкцию корабля, и таких сомнений у меня не должно быть. Говорю себе: „Спокойно, пусть горит, идет нормальный спуск“».

Конечно, это свидетельствует о высоком самообладании космонавта. Но перед нами как раз одна из тех ситуаций, когда требуется волевое усилие, чтобы подавить законно возникшую тревогу и правильно оценить происходящее. Если человек не в состоянии преодолеть страх, он может растеряться, впасть в панику и не выполнить возложенных на него обязанностей.

При слабой эмоциональной устойчивости и психологической неподготовленности операторы не выдерживают нервно-эмоционального напряжения, качество их работы резко ухудшается.

В годы второй мировой войны операторы впервые познакомились с электронным оборудованием. Труд их усложнился — им приходилось одновременно выполнять несколько операций. В случае сильного нервного напряжения — например, под угрозой нападения — они начинали грубо ошибаться: забывали произвести важные вычисления, допускали неточности в расчетах, теряли способность трезво оценивать происходящее.

Немалых нервных усилий требует и такая операция, как, например, дозаправка самолета топливом в воздухе. Летчик должен провести абсолютно точный маневр, чтобы попасть в струю заправки, иначе произойдет столкновение. Не удивительно, что в подобных ситуациях у пилотов обнаруживаются определенные физиологические сдвиги. Пульс доходит до 145–160 ударов в минуту, а у обучающихся даже до 180, то есть в 2–2,5 раза превышая норму. Частота дыхательных движений соответственно возрастает до 35 и 50 в минуту (в 2,5–3 раза выше обычного).

Как показали полеты американских космонавтов, выполнение маневра сближения и стыковки космических кораблей на орбите гораздо сложнее, чем дозаправка топливом в воздухе. Включившись в ручное управление, космонавт должен подвести корабль к объекту стыковки. Чем ближе подойдет один корабль к другому, тем меньше должна быть скорость, чтобы произошло безударное сцепление. Естественно, корабль и объект стыковки ориентируются соответственно стыковочным узлам. Маневр этот очень труден. Напомним еще раз, что в космическом пространстве аэродинамические законы не действуют. И нередко кратчайший путь к сближению будет идти не по прямой, а по некоторой кривой. К тому же при большом удалении от нашей планеты приходится пользоваться системой координат, отличающейся от привычной земной.

Эмоциональное напряжение возникает подчас и тогда, когда человек ощущает нехватку времени. Военный летчик первого класса Н. Штучкин писал:

«При подходе к аэродрому в кабине летчика Лугового загорелась красная лампочка, сигнализирующая о том, что горючее на исходе. В сущности, не случилось ничего особенного. Можно еще было лететь несколько минут и спокойно посадить самолет. Но вид зажегшейся лампочки лишил пилота способности действовать хладнокровно и рассудительно. Заходя на посадку, он забыл выпустить шасси. Руководитель полетов приказал зайти на второй круг, но команды не дошли до сознания летчика, и он все пытался сесть. На второй круг ему все же пришлось уйти, поскольку он пролетел аэродром.

На высоте 80–100 метров он начал правый разворот на 180 градусов, решив совершить посадку против старта, но, оказавшись левее полосы, стал доворачивать самолет и планировать под углом к взлетно-посадочной полосе».

«Я находился на аэродроме, — пишет Штучкин, — и наблюдал за этим полетом сначала с недоумением, а потом со все более возрастающей тревогой. Что с ним случилось? — думал я. — Такое впечатление, что человек впервые сел в самолет, — так нелепо он ведет себя».

Летчик не выполнял команд и не отвечал на вопросы руководителя, шасси было убрано, самолет планировал как-то неестественно, с креном. Казалось, он вообще неуправляем.

Только благодаря исключительному хладнокровию, настойчивости и твердости руководителя полетов удалось сохранить летчику жизнь.

Не меньшая эмоциональная нагрузка ложится на космонавта в аварийных ситуациях, когда, например, из-за отказа автоматики ему приходится сажать корабль по ручному циклу. Ведь достаточно малейшей неточности в ориентации, когда включается тормозная двигательная установка, и космический корабль уйдет на другую орбиту, с которой может не вернуться на Землю. Даже при правильной, но затянувшейся ориентации не исключено, что корабль приземлится в неблагоприятных районах (в горах, тайге, океане, пустыне).

Как уже говорилось, при посадке «Восхода-2» случилось так, что не прошла одна из команд включения автоматической ориентации. Командиру корабля Беляеву было разрешено выполнить спуск по ручному циклу. Проанализировав обстановку, он сориентировал корабль и точно в расчетное время включил тормозную двигательную установку.

Выполняя маневр, Беляев действовал хладнокровно и уверенно — сказался богатый профессиональный опыт: ведь, будучи летчиком, он прошел хорошую школу мужества, и ему не один раз приходилось действовать в неожиданных и сложных условиях.

Однажды, являясь заместителем командира эскадрильи, он вел группу самолетов с острова на материк. Вдруг над морем стал сдавать мотор. Истребитель стал заметно проседать. Беляев прибавил обороты, но мотор тянул слабо — явно не хватало топлива. Приборы, однако, показывали, что в баках оно есть, а вот в двигатель почему-то почти не поступает. Тогда летчик взялся за рукоятку альвеерного насоса. Мотор стал работать лучше, а самолет перестал проседать. И вот так, держа в левой руке ручку управления самолетом, правой рукой Беляев стал качать рукоятку насоса. Со стороны полет выглядел очень странно. Самолет то и дело покачивало. В самом деле, попробуй удержать машину в строго определенном положении, когда одна рука вместе с телом все время в резких движениях — то вперед, то назад. Рука онемела, она не хотела слушаться. Но летчик, собрав всю волю и силы, качал, ибо в этом было единственное спасение. Когда, наконец, он приземлился и вылез из кабины, рука повисла как плеть. Пробовал поднять — не смог.

Был и другой случай. Во время полета над морем погода резко ухудшилась. Выполнив задание, Беляев уже приближался к своему аэродрому, когда увидел, что облака прижались к вершинам сопок, а землю затянул туман.

Посадка на этом аэродроме требовала особого искусства. По обеим сторонам шли сопки. Из-за них при плохой погоде заходить с большого круга было опасно. И земля подсказала: «Садись с ходу».

Как рассказывал Беляев, времени для размышлений не оставалось. Прибавил газу. Потянул ручку на себя и отвернул в сторону, чтобы осуществить посадочный маневр. Про себя же думал: «Где же сопки? Как бы не зацепить!» В какие-то доли секунды он представил себе весь район аэродрома, вспомнил и свои прежние посадки, мысленно прохронометрировал необходимые действия: «Скорость такая-то, три секунды лета, потом снова несколько секунд по прямой…» Расчет был ювелирно точен, Беляев не видел ни земли, ни сопок, но успел все нарисовать в своем воображении. Мысль работала четко.

По спине пробежал холодок, хотя еще минуту назад ему казалось, что в кабине душно. Сейчас он должен идти в лощине, обходить сопку. Он смотрит на стрелку секундомера. Вот и последний разворот. Летчик немного сбавил обороты и чуть отдал ручку вперед. Самолет стал терять высоту. Сквозь мутную пелену он увидел красные огни посадочной полосы. Просматривалась она плохо, но он чувствовал ее приближение. Наконец долгожданный толчок — и колеса покатились по грунту. Все страсти остались позади.

С жестким лимитом времени придется столкнуться американским космонавтам, планирующим посадку на Луну корабля «Аполлон». Они предполагают осуществить ее полностью по ручному циклу. Космонавты выберут участок для посадки, сориентируют лунную кабину вертикально (посадочной ступенью по направлению к поверхности Луны), постепенно уменьшат тягу реактивного двигателя и перед самой лунной поверхностью выключат его, что обеспечит мягкую посадку. На все это, по их расчетам, при благоприятных обстоятельствах должно уйти всего лишь 75 секунд.

Особенно возрастает роль волевых усилий в аварийных ситуациях, когда необходимы буквально молниеносные решения и действия.

Вот эпизод из книги Героя Советского Союза, заслуженного летчика-испытателя СССР М. Л. Галлая «Испытано в небе». При испытании самолета «Лавочкин-5» мотор пошел в «разнос».

«В довершение всего откуда-то из-под капота выбило длинный язык пламени, хищно облизнувший фонарь кабины. Снизу, из-за ножных педалей, в кабину клубами пополз едкий синий дым.

Час от часу не легче — пожар в воздухе! Одно из худших происшествий, которые могут произойти на крохотном островке из дерева и металла, болтающемся где-то между небом и землей и несущем в своих баках сотни литров бензина.

Очередной авиационный „цирк“ развернулся во всей своей красе!..

Как всегда в острых ситуациях, дрогнул, сдвинулся с места и пошел по какому-то странному „двойному“ счету масштаб времени. Каждая секунда обрела волшебную способность неограниченно — сколько потребуется — расширяться: так много дел успевает сделать человек в подобных положениях. Кажется, ход времени почти остановился. Но нет, вот оно — действие „двойного“ масштаба: никаких незаполненных пустот или тягучих пауз человек в подобных ситуациях не ощущает, „подгонять время“ совершенно не хочется. Напротив, время само подгоняет человека! Оно не только не останавливается, но даже бежит быстрее обычного. Если бы человек всегда умел ловко — без излишеств, но и без дефицита — распоряжаться им!

Почти автоматическими движениями — на них потребовалось куда меньше времени, чем для того, чтобы рассказать обо всем случившемся, — я убрал газ, выключил зажигание, перекрыл пожарный кран бензиновой магистрали, перевел регулятор винта на минимальные обороты и заложил крутой разворот в сторону аэродрома».

С большими трудностями, когда самолет вот-вот мог взорваться и развалиться в воздухе, летчик совершил удачную посадку, чем спас испытательный вариант машины. Таких примеров мужества советских летчиков можно было бы привести бесчисленное множество. Но бывали случаи — правда, чрезвычайно редко, — когда летчик терялся и совершал действия, которые приводили к катастрофе. Однажды загорелся самолет, на борту которого, кроме командира, находились еще два человека. Летчику удалось спастись: он вовремя катапультировался, остальные же члены экипажа погибли, хотя в их распоряжении тоже находились катапультные установки. Во время расследования летчик утверждал, что перед катапультированием он дал сигнал оставить самолет, однако, по его словам, не получил ответа, хотя ожидал его несколько минут. Фактически же интервал между подачей команды и катапультированием летчика составил, как выяснилось, всего несколько секунд. И конечно, члены экипажа не могли подготовиться к катапультированию. Огромное нервное напряжение явно исказило представления летчика о времени и повлекло за собой в конечном счете гибель людей.

Говоря об эмоциях летчиков и космонавтов, встречающихся с опасностью, мы не хотели бы, чтобы у читателя создалось мнение, будто у представителей этих профессий чувство тревоги или страха является преобладающим. Их эмоции перед полетом и во время него сложны и разнообразны. Это и естественное стремление познать неведомое, и чувство долга и ответственности за выполнение задания, и азарт, и тревога. Переживания эти носят динамический характер, то сменяя друг друга, то появляясь одновременно в противоречивой форме.

Человек, впервые в истории поднявшийся на орбиту вокруг Земли, испытал прежде всего огромную радость, что именно ему доверили этот полет. Вот что было сказано им в заявлении на старте.

«Дорогие друзья, близкие и незнакомые, соотечественники, люди всех стран и континентов!

Через несколько минут могучий космический корабль унесет меня в далекие просторы вселенной. Что можно сказать вам в эти последние минуты перед стартом? Вся моя жизнь кажется мне сейчас одним прекрасным мгновением. Все, что пережито, что сделано прежде, было прожито и сделано ради этой минуты. Сами понимаете, трудно разобраться в чувствах сейчас, когда мне предложили совершить этот первый в истории полет. Радость? Нет, это была не только радость. Гордость? Нет, это была не только гордость. Я испытал большое счастье. Быть первым в космосе, вступить один на один в небывалый поединок с природой — можно ли мечтать о большем?

Но вслед за этим я подумал о той колоссальной ответственности, которая легла на меня. Первым совершить то, о чем мечтали поколения людей, первым проложить дорогу человечеству в космосе. Назовите мне бoльшую по сложности задачу, чем та, что выпала мне. Это ответственность не перед десятками людей, не перед одним коллективом. Это ответственность перед всем советским народом, перед его настоящим и будущим. И если тем не менее я решаюсь на этот полет, то только потому, что я коммунист, что имею за спиной образцы беспримерного героизма моих соотечественников — советских людей. Я знаю, что соберу всю свою волю для наилучшего выполнения задачи, я сделаю все, что в моих силах, для выполнения задания Коммунистической партии и советского народа.

Счастлив ли я, отправляясь в космический полет? Конечно, счастлив. Ведь во все времена и эпохи для людей было высшим счастьем быть участником больших открытий.

Мне хочется посвятить этот первый космический полет людям коммунизма — общества, в которое уже вступает наш советский народ, в которое, я уверен, вступят все люди на Земле.

Сейчас до старта остаются считанные минуты. Я говорю вам, дорогие друзья, до свидания, как всегда говорят люди друг другу, отправляясь в далекий путь. Как бы хотелось вас всех обнять, знакомых и незнакомых, далеких и близких!

До скорой встречи!»

Положительные эмоции, как известно, всегда помогают людям, активизируют их деятельность. Но есть ведь и другие эмоции — такие, которые могут угнетать психику, дезориентировать поведение, сделать человека беспомощным и слабым перед лицом надвигающейся опасности. Уже не раз возникала мысль: а нельзя ли как-нибудь воздействовать на психику, чтобы ограничить эмоции, а то и вовсе исключить их?

В научно-исследовательском центре университета в Атланте, штат Джорджия (США), группа ученых работает над созданием так называемых телестимуляторов мозга. Это небольшой приборчик, размещающийся во время операции прямо под кожей головы. Такие сигналы, как «спать», «бодрствовать», «есть», могут подаваться в мозг через этот электронный приборчик с дистанционного передатчика. Опыты пока проводятся на обезьянах; многие должностные лица из американского управления по аэронавтике и космическим исследованиям уже считают телестимуляторы «идеальным средством контроля за поведением космонавтов». Они полагают, что с помощью наземных радиостанций «космонавтов можно усыплять, заставлять есть, забывать об одиночестве, вызывать сверхнастороженность в моменты опасности». Таким образом, открывается перспектива не только регулировать эмоциональные проявления, но делать людей вообще неэмоциональными.

Но стоит лишь на минуту представить себе жизнь людей без эмоций, как в нашем воображении рисуются бездушные роботы, лишенные чувства товарищества, сострадания, любви, ненависти, радости — то есть всей гаммы переживаний, без которых существование человечества попросту немыслимо.

«Вне нас существуют вещи. Наши восприятия и представления — образы их», — писал В. И. Ленин в одной из философских работ.

Эмоции, как и другие психические процессы, возникают при воздействии на нашу нервную систему реально существующих явлений. Но если, например, восприятия и представления отражают объективный мир предметов и явлений с их свойствами и закономерностями, то эмоции отражают явления реальной действительности в их отношениях к удовлетворению различных потребностей человека.

В поведении всякого живого существа можно обнаружить две стадии: 1) стадия формирования потребностей и влечений и 2) стадия их удовлетворения.

Потребности и влечения человека можно условно разделить на биологические, унаследованные от животных предков, и социальные, возникшие в процессе исторического развития общества.

Возникновение биологических потребностей связано с состоянием организма и внешней среды. Например, нарушение водно-солевого баланса в крови приводит к возбуждению определенных структур мозга — и человек начинает испытывать жажду. Понизится температура окружающего воздуха — и человек ощущает холод. Чувство жажды, голода, холода, боли и тому подобные ощущения и есть не что иное, как эмоции, отражающие объективные изменения, происходящие в организме и во внешнем мире.

К социальным потребностям относятся: стремление к общению, трудовой деятельности, получению знаний, восприятию художественных произведений, защите Родины и т. д.

Социальные потребности, как и биологические, также сопровождаются субъективными переживаниями — чувствами, побуждающими людей к деятельности, направленной на то, чтобы удовлетворить их.

Чувства носят характер непосредственных переживаний и свидетельствуют об определенном отношении человека к окружающей действительности.

Так, два человека могут увидеть аппетитно приготовленную и вкусно пахнущую пищу. У обоих в сознании появится ее одинаковый образ, то есть, если пользоваться философской терминологией, «отразится реальный предмет внешнего мира». Но у голодного человека это вызовет положительные, приятные эмоции (предвкушение обеда), а у сытого — безразличие или даже легкое отвращение.

Строительство коммунистического общества в СССР связано с созидательным трудом всего советского народа. Введение в строй новой электростанции, домны, успешный запуск космических аппаратов, хороший урожай хлебов, крупные открытия в науке радуют всех нас и наших друзей за рубежом. Но эти же успехи вызывают чувство дикой злобы у людей, ненавидящих социализм.

Проявляясь в субъективном отношении к явлениям окружающего мира, чувства побуждают к активной деятельности, к воздействию на этот мир. Таким образом, в эмоциях, как и волевых актах, проявляется активный характер психического отражения. Человек не только познает мир, но и воздействует на него, переделывает в соответствии со своими потребностями и поставленными целями. «Воля определяется страстью или размышлением», — отмечал Ф. Энгельс, подчеркивая активный характер познания и чувств.

Удовлетворяя свои потребности, человек испытывает удовольствие, удовлетворение, даже наслаждение. «Но пока потребность не удовлетворена, — замечает К. Маркс, — человек находится в состоянии недовольства своими потребностями, а стало быть, и самим собой».

Существование в человеческом мозгу особых нервных клеток, раздражение которых вызывает приятные и неприятные ощущения, было доказано многочисленными опытами над животными. В частности, крысам вживлялись в различные участки мозга электроды, при этом животные имели возможность самостоятельно включать ток с помощью специального рычага. Оказалось, что при одном расположении электродов крыса может нажимать на рычаг до 8 тысяч раз в течение часа, а при другом расположении она нажмет на рычаг один раз и больше к нему не прикоснется. Ученые предположили, что в первом случае электроды находятся в «центре удовольствия», а во втором — в «центре неудовольствия».

В последние годы была разработана техника введения электродов при трепанации черепа в глубоко расположенные участки мозга у человека. При раздражении различных участков мозга люди, которые во время операций находились в сознании, подробно рассказывали о возникающих у них при этом ощущениях. При раздражении одних участков мозга они испытывали удовлетворение, бодрость, радость и нередко просили продолжить эксперимент. Раздражение же других точек вызывало беспокойство, волнение, подавленное состояние, испуг, ужас.

Отрицательные и положительные эмоции играют в жизни человека одинаково важную роль, способствуя наилучшему приспособлению к постоянно изменяющимся условиям внешней среды.

Чтобы удовлетворить ту или иную потребность и испытать положительную эмоцию, животному или человеку необходимо овладеть нужным ему предметом — например, пищей — или так организовать свои действия, чтобы они способствовали достижению поставленной цели. Но отнюдь не всегда эти действия столь грубо утилитарны. Каждое новое, ранее не встречавшееся явление вызывает стремление понять его и проанализировать.

«Исследовательский рефлекс», как назвал его И. П. Павлов, необходим, чтобы правильно ориентироваться в постоянно изменяющейся обстановке. Мы вглядываемся в появившийся предмет, воспринимаем его запах, прислушиваемся к возникающим звукам. «До чего сильно и непосредственно наше стремление прикоснуться к интересующему нас предмету, — писал Павлов, — явствует хотя бы из тех барьеров, просьб и запрещений, к которым приходится прибегать, сохраняя выставленные на внимание даже культурной публике предметы».

«У собак, — замечал Павлов, — связи всегда деловые — съедобно или несъедобно, опасно или безопасно». У обезьян же «этот инстинкт выходит за пределы пищевой и оборонительной реакции и начинает существовать как бы самостоятельно, как „бескорыстное любопытство“». Наблюдая за самкой шимпанзе Розой, Павлов пришел к выводу, что она даже «предпочитает умственное упражнение брюшному. Сплошь да рядом, когда ей суют еду, она отталкивает ее. Так что можно сказать, что если она и интересуется решением этой задачи, то, казалось бы, на основании только любопытства».

У человека жажда знания всегда связана с определенными чувствами, страстями. «Без „человеческих эмоций“ никогда не было, нет и быть не может человеческого искания истины», — писал В. И. Ленин.

Трудно представить себе бесстрастными итальянца Джордано Бруно, во имя истины пошедшего на костер инквизиции. Или русского революционера инженера Н. И. Кибальчича, приговоренного к смерти царским правительством и продолжавшего за день до казни работать над созданием реактивного летательного аппарата. Или К. Э. Циолковского, который, не имея специального образования, лишенный средств для исследовательской работы, подвергаясь насмешкам окружающих, закладывал основы научного ракетостроения и межпланетных полетов.

Мы хорошо знали С. П. Королева — человека не только большой воли, но и страстного ученого, смелого мечтателя. Своей энергией и увлеченностью он заражал всех, кто окружал его.

Страстность и увлеченность требуются и от космонавтов, готовящихся к полету. Перед нашими глазами пример нашего друга — замечательного летчика Владимира Комарова.

Мечтая с юных лет о полетах, он стал пилотом. Затем, едва представилась возможность, подал рапорт о зачислении его в космонавты. Однако судьба была не слишком благосклонна к нему. Вскоре он попал в госпиталь, где подвергся операции, последствия которой поставили под большое сомнение его дальнейшую подготовку к космическому полету. Требовалась невероятная настойчивость не только для того, чтобы через шесть месяцев после операции приступить к тренировкам и догнать товарищей, — нужно было еще убедить врачей, что он способен вернуться в строй.

Руководитель отряда космонавтов писал о Комарове: «Он побывал у видных армейских специалистов-врачей. Его приняли старшие начальники. Везде он доказывал свое. Мы звонили. Чувствовалось, что и начальников и врачей-специалистов Владимир сломил своей страстной устремленностью к цели. За него хлопотали и товарищи. Они просили, доказывали, убеждали: Владимира надо оставить в группе… Было решено: наблюдать, как он покажет себя на тренировках».

Через пять месяцев Комаров стал полноценным летчиком-космонавтом, полностью нагнав группу.

Его назначили дублером, когда готовился запуск космических кораблей «Восток-3» и «Восток-4». Но и здесь Комарову не повезло. Во время тренировок на центрифуге у него обнаружились нарушения сердечной деятельности. Его отстранили от тренировок, и вновь встал вопрос о его пригодности к полетам. Однако в конце концов было доказано, что эти нарушения носили временный характер. Наконец, его мечта, к которой он шел с таким упорством и настойчивостью, сбылась. Комарова назначили командиром корабля «Восход», впервые в мире поднявшего на орбиту экипаж из трех человек.

С той же тщательностью готовился Комаров и к испытанию космического корабля «Союз-1». Он отдал жизнь, прокладывая путь к дальнейшему завоеванию космического пространства.

Взаимодействуя со средой, которая таит в себе опасности, человек должен чрезвычайно быстро оценивать новые явления и в зависимости от этого вести себя. Но факторы окружающей действительности столь многочисленны и разнообразны, что проанализировать их бывает порой нелегко, а главное — некогда. Сталкиваясь с новым, необычным явлением, люди далеко не всегда располагают необходимым временем или достаточным опытом и знаниями. Их выручают выработавшиеся в процессе эволюции своеобразные эмоциональные «пеленги», которые, оставляя в стороне ряд свойств предметов и явлений, дают ответ на основной вопрос: полезно это новое или вредно.

Быстрота анализа и реакции особенно важна, когда организм уже начал испытывать воздействие неожиданного фактора. На разрушительное, вредное действие (будет ли это укус змеи или ожог) организм реагирует незамедлительно — человек ощущает боль. Пробуя неизвестную им пищу, люди сразу же выносят оценку: горько, сладко, вкусно, невкусно — и в зависимости от этого поглощают ее либо отвергают.

Случается, однако, что разрушающее воздействие столь молниеносно, что организм не успевает принять предохранительных мер, и человек получает травму или погибает. Поэтому возникает необходимость произвести анализ и оценить новое явление на расстоянии, дистанционно.

Информация, которую дают дистанционные органы чувств — оптическая, звуковая, химическая, — может вызвать как положительные, так и отрицательные эмоции. Например, заглянув в бездну, человек испытывает инстинктивное чувство страха, хотя никогда раньше он не падал с большой высоты. Налицо врожденная реакция, выработавшаяся в процессе длительной эволюции, с тех времен, когда предки человека, падая со скал и деревьев, разбивались насмерть или получали увечья.

Врожденные эмоциональные реакции проявляются и при дистанционном определении, съедобно то или другое вещество или нет. Когда голодный человек находит неизвестный ему продукт, определенная комбинация раздражителей (внешний вид, запах) может вызвать аппетит или отвращение. Так, запах ягод земляники у многих вызывает приятные ощущения, а запах гниющего мяса, как правило, отвращение.

Чувства, возникающие при встрече с новыми явлениями, могут оказаться ошибочными, и все же при дефиците информации они играют исключительно важную роль сигнала. В эмоциях отражаются наиболее общие и часто встречающиеся признаки полезных и вредных факторов, устойчиво сохраняющиеся на протяжении всей эволюции. Благодаря этому человек может производить своевременный анализ и соответственно организовывать свое поведение.

И. П. Павлов справедливо заметил, что природа не допустила бы такого расточительства, если бы опыт, приобретенный животными в течение жизни, исчезал и некоторые из условных рефлексов не передавались по наследству последующим поколениям. Но он также неоднократно подчеркивал, что у животных и человека врожденные эмоциональные реакции проявляются в чистом виде только в очень короткий период времени после рождения. В процессе индивидуального развития при взаимодействии с окружающей средой образуются условные рефлексы, влияющие на эмоции.

Но не только события и явления окружающей действительности способны вызывать эмоции. Не менее сильными раздражителями могут быть сигналы второй ступени, сигналы сигналов, то есть слово.

И. П. Павлов характеризует вторую сигнальную систему как «новый принцип нервной деятельности — отвлечение и вместе обобщение бесчисленных сигналов предшествующей системы, в свою очередь, опять же с анализированием и синтезированием этих новых обобщенных сигналов, — принцип, обусловливающий безграничную ориентировку в окружающем мире».

Всеобъемлющий характер отличает словесные раздражители от непосредственных. Слово даже способно заменить их и вызывать любые ответные действия организма.

Определенную эмоциональную реакцию может вызвать даже словесная информация, не соответствующая объективным факторам внешней среды.

У одного из кандидатов в космонавты не совсем удачно прошли исследования на центрифуге. Причина заключалась в его повышенной эмоциональности. При повторном опыте на него надели датчики биорегистрации, поместили в закрытую кабину, и экспериментатор, не включая центрифуги, стал через микрофон называть величины перегрузок: 1, 2, 3 и т. д. Центрифуга не трогалась с места, а между тем частота пульса и дыхания космонавта резко возросли, достигнув соответственно 190 и 50; обнаружились изменения и на электроэнцефалограмме, характерные для больших перегрузок.

По мере развития у каждого человека образуется «сплав» врожденных и приобретенных чувств, характер которых зависит от свойств нервной системы и условий жизни в широком смысле этого слова. Поэтому различные люди, сталкиваясь с абсолютно одинаковыми явлениями, реагируют на них по-разному: то, что трогает одного, может совершенно не волновать другого. Эмоции, таким образом, отражают мир своеобразно, в форме субъективного отношения человека к предметам и явлениям.

Как бы человек ни скрывал свои чувства, его психическая деятельность так или иначе находит внешнее выражение. «Смеется ли ребенок при виде игрушки, улыбается ли Гарибальди, когда его гонят за излишнюю любовь к родине, дрожит ли девушка при первой мысли о любви, создает ли Ньютон мировые законы и пишет их на бумаге — везде окончательным фактом является мышечное движение», — писал почти сто лет назад И. М. Сеченов.

О человеческих переживаниях можно судить по непроизвольным движениям лица (мимика), движениям всего тела (пантомимика), по интонации речи. Различным эмоциональным состояниям (гнев, восторг, печаль, испуг, удивление) соответствует определенное выражение лица. Это позволяет нам часто без особого труда понять, в каком настроении находится человек, какие чувства его обуревают.

Как установил Ч. Дарвин, эти выразительные движения возникли в процессе эволюции и имели когда-то жизненно важное значение. Оскал зубов, например, или раздувание ноздрей, сжатие кулаков при сильном гневе в свое время были необходимы нашим животным предкам. Они закрепились в процессе естественного отбора и стали передаваться по наследству из поколения в поколение. У Дарвина можно найти немало примеров сходства эмоциональных проявлений у человека и животных.

В процессе исторического развития многие приспособительные реакции человека, в том числе и примитивные выразительные движения, перестали быть столь уж необходимыми и целесообразными, но они продолжают все же возникать в связи с деятельностью врожденных механизмов нервной системы и носят непроизвольный характер. Однако у человека даже простейшие эмоциональные реакции не так стереотипны, как у животных. Они более сложны и имеют всевозможные оттенки.

Об эмоциональном состоянии космонавтов во время полетов, кроме всего прочего, судили и по выражению их лиц. Кто не помнит веселого, улыбающегося лица Быковского на экранах телевизоров, когда он демонстрировал, как в невесомости «плавают» различные предметы.

Тщательному анализу подвергалась и речь космонавтов. Ее интонации, эмоциональная окраска тоже давали ценный материал врачу-психологу. Сообщение космонавта о том, что его «самочувствие хорошее», важно для психологов не только своим смыслом, но и тоном, которым оно сделано.

О хорошем самочувствии и душевном равновесии свидетельствовали, например, неожиданные, внеплановые вопросы в тоне веселых шуток, которые задавали космонавты своим товарищам, находившимся на командном пункте. Интерес, который проявил к финальному матчу на Кубок СССР по футболу Николаев, и поздравление в адрес футболистов команды «Шахтер», переданное Поповичем во время их космического полета, свидетельствовали об их состоянии и настроении ничуть не меньше, чем пульс и дыхание.

Одним из признаков интенсивной эмоциональной деятельности является повышенная мышечная активность. Известно много случаев, когда человек в состоянии гнева или сильного страха проявляет необычайную для него энергию (огромную скорость в беге, резвость в прыжках и т. п.).

Причину этой тесной связи между эмоциями и мышечными движениями вскрыл И. П. Павлов. Он говорил в одной из своих лекций:

«Если мы обратимся к нашим отдаленным прародителям, то увидим, что там все было основано на мускулах… Нельзя себе представить какого-нибудь зверя, лежащего и гневающегося часами без всяких мышечных проявлений своего гнева. А наши предки ничем, собственно, не отличались от диких зверей, и точно так же каждое чувствование у них переходило в работу мышц. Когда гневается, например, лев, то это выливается у него в форму драки, испуг зайца сейчас же переходит в деятельность другого рода — бег и т. д. И у наших зоологических предков все выливалось также непосредственно в какую-либо деятельность скелетной мускулатуры: то они в страхе убегали от опасности, то в гневе сами набрасывались на врага, то защищали жизнь своего ребенка и т. д.».

Наблюдения за парашютистами — спортсменами и десантниками показали, что прыжки не только вырабатывают узкопрофессиональные навыки (отделение от летательного аппарата, парашютирование, приземление), но и способствуют развитию таких качеств, как целеустремленность, хладнокровие, выдержка, решительность и смелость. Вот почему парашютные прыжки в системе подготовки космонавтов занимают видное место.

Эмоционально-волевые процессы у парашютиста не остаются неизменными. Они зависят, в частности, от количества прыжков. Динамика этих процессов особенно ярко выявлялась у космонавтов на первом этапе подготовки.

При исследовании силы кистей рук — динамометрии — у Титова, Николаева, Поповича и других в первый день прыжков показатели силы возросли с 2 до 8 килограммов, что свидетельствовало о сильной эмоциональной реакции на предстоящее испытание. Что это именно так, подтверждает такой факт. Двум космонавтам, которые также собирались участвовать в прыжках, непосредственно перед стартом объявили, что они в этот день прыгать не будут. Результат сказался тотчас же: показатели силы резко снизились.

Мышечные движения подчиняются воле человека. Иначе обстоит дело с тонусом (напряжением) мышц при эмоциональных состояниях. Под влиянием нервных импульсов, идущих из центральной нервной системы, и благодаря выделению адреналина (вещества, усиливающего все процессы в организме) железами внутренней секреции тонус мышц изменяется и их потенциальная возможность значительно возрастает. Повышение тонуса сопровождается иногда дрожью, что объясняется неравномерностью напряжения отдельных мышечных групп. Мышечная деятельность, в свою очередь, требует усиленного притока к мышцам питательных веществ и удаления продуктов окисления.

С глубокой древности свои эмоции люди связывали с деятельностью сердца. Не случайно говорят, что сердце «колотится от страха», «прыгает от радости», «замирает» и т. д.

Биение сердца действительно является чувствительным «индикатором» эмоций. Гиппократ, например, различал около шестидесяти различных особенностей пульса.

Уже древние врачи по частоте и характеру биения сердца оценивали эмоциональное состояние больного. Знаменитого таджикского врача, философа и математика Абу-Али-Ибн-Сину, известного в Европе под именем Авиценны, пригласили однажды к молодому принцу, который «таял» на глазах, потеряв сон и аппетит. Авиценна догадался, что юноша влюблен, и посоветовал женить принца на его возлюбленной, после чего больной быстро выздоровел.

В 1020 году в «Каноне врачебной науки» Авиценна писал:

«Любовь — заболевание вроде наваждения, похожее на меланхолию… Определение предмета любви есть одно из средств лечения. Это делается так: называют много имен, повторяемых неоднократно, а руку держат на пульсе. Если пульс очень изменяется и становится как бы прерывистым, то, повторяя и проверяя это несколько раз, ты узнаешь имя возлюбленной. Затем таким же образом называют улицы, дома, ремесла, роды работы, родословия и города, сочетая каждое с именем возлюбленной и следя за пульсом; если он изменяется при повторном упоминании какой-либо из этих примет, ты собираешь из них сведения о возлюбленной, о ее уборах и занятиях и узнаешь, кто она. Мы испытывали такой способ и получали сведения, помогающие установить личность возлюбленной. Затем, если ты не находишь другого лечения, кроме сближения между ними, дозволенного верой и законом, — осуществи его».

В первых космических полетах за состоянием здоровья и эмоциональными реакциями космонавтов постоянно велось наблюдение. Хотя врачи и оставались на Земле, в кабине корабля они все же незримо присутствовали. Это достигалось с помощью телеметрии.

На теле в области сердца и головы у космонавтов были размещены легкие серебряные датчики для снятия биотоков сердца и мозга. Биотоки, усиленные в десятки тысяч раз, с помощью радиотелеметрии с борта космического корабля передавались на Землю в виде радиосигналов. Радиосигналы улавливались на специальных станциях и расшифровывались. Врачи на Земле могли следить за частотой пульса, дыхания, видеть характер электрокардиограммы и биотоков мозга (электроэнцефалограмма).

Телеметрические данные позволили на Земле увидеть, как на активном участке полета пульс Гагарина возрос до 157 ударов в минуту. Зная о частоте пульса при аналогичных перегрузках на Земле во время тренировок на центрифуге и учитывая большое эмоциональное напряжение, эту частоту сердечных сокращений расценили как вполне нормальную для той ситуации, в которой оказался космонавт.

В реальном полете частота сердечных сокращений у Леонова сначала была выше, чем на тренировках. Это объяснить легко: космонавт не сразу привык к невесомости и был несколько напряжен. В дальнейшем, даже в период, когда Леонов находился в открытом космосе, его пульс оставался почти таким же, как во время тренировок. Лишь при выходе из шлюзовой камеры и при возвращении на корабль частота сердечных сокращений несколько возросла по сравнению с тренировочными выходами (150–162 против 98–134). Но связано это было прежде всего с воздействием необычных раздражителей, в частности ослепительно-яркого солнца. «Первое, что бросилось в глаза, — вспоминает Леонов, — это мощный яркий поток света. Солнце светило так, будто вы смотрите очень близко на электросварку».

Сыграли свою роль и немалые физические усилия, которые потребовались, чтобы вернуться в шлюзовую камеру: «Снял киноаппарат, который запечатлел мой выход в космос на кинопленку, и попытался сразу же войти в люк шлюзовой камеры, но это оказалось непростым делом. Все-таки движения в скафандре несколько ограничены, к тому же мешала кинокамера: когда я стал входить, она выплыла мне навстречу. Потребовалось достаточно большое физическое усилие, и мое прощание с космосом несколько затянулось».

Таким образом, у Леонова, впервые шагнувшего в безопорное космическое пространство, не было резкой эмоциональной вспышки. Особого эмоционального напряжения не обнаруживалось и у других космонавтов, совершавших полеты. Это удалось достичь благодаря тренировкам, среди которых особое место занимали прыжки с парашютом.

Боязнь высоты у человека врожденная. Она унаследована от его далеких предков. Это чувство знакомо всем. Когда смотришь вниз с обрыва, с крыши дома, не огражденной перилами, появляется чувство страха, сопровождающееся головокружением.

Физиологический механизм этой реакции таков. Восприятие высоты служит своеобразным сигналом опасности. Благодаря этому в коре головного мозга возникает сильный очаг возбуждения, который по закону индукции вызывает торможение остальных участков коры. Процессом торможения «захватывается» и двигательный центр, в результате чего внешняя двигательная активность затормаживается. Подобное явление известно школьникам и студентам, которые, хорошо зная учебный материал, из-за сильного волнения все забывают и не могут ответить на вопросы экзаменатора. То же самое бывает с человеком, который до выступления перед аудиторией заранее продумал, что ему сказать, а выйдя на трибуну все забыл. Постоит такой оратор на трибуне, попытается что-то сказать, а затем махнет рукой и сойдет с нее. В этом случае тормозится не только двигательный «центр», но и те участки коры головного мозга, где запечатлен учебный материал или продуманная заранее речь.

Биологический смысл реакций человека, оказавшегося на краю бездны, заключается в максимальном снижении активности организма: ведь малейшее неосторожное движение может привести к потере опоры и падению.

В данной связи можно напомнить, как представлял себе выход из космического корабля К. Э. Циолковский. Герой его научно-фантастической повести «Вне Земли» рассказывает: «Когда открыли наружную дверь и я увидел себя у порога ракеты, я обмер и сделал судорожное движение, которое вытолкнуло меня из ракеты. Уж, кажется, привык я висеть без опоры между стенками этой каюты, но когда я увидел, что подо мною бездна, что нигде кругом нет опоры, — со мной сделалось дурно, и опомнился я только тогда, когда вся цепочка уже размоталась и я находился в километре от ракеты». Таким образом, еще основоположник космонавтики предвидел, что выход из космического корабля будет сопряжен с преодолением «боязни пространства».

Кроме этой эмоциональной реакции, носящей врожденный характер, существует еще интеллектуальная реакция, которая возникает, когда человек логически анализирует обстановку.

Наблюдения инструкторов-парашютистов и врачей-психологов показали, что у тех, кто решил стать парашютистом, уже в период наземной подготовки замечаются отклонения от обычного поведения. Эти отклонения становятся более заметными, когда до прыжков остается несколько дней. Люди все чаще начинают думать о предстоящем прыжке и о том, каков будет его исход. И дело не только в естественном страхе. Определенный отпечаток на эмоциональное состояние накладывает мысль о том, что парашют может вдруг не сработать, что страховки, как в других видах спорта, нет и т. д.

За день до прыжка у многих космонавтов появлялось беспокойство, изменялось настроение, а тревожные мысли, сомнения и опасения усиливались. Наблюдались учащение пульса и дыхания, повышение артериального давления крови и другие функциональные сдвиги. У некоторых пропадал аппетит. Кое-кто видел ночью кошмарные сны ситуационного характера: снилось, будто во время прыжка парашют не раскрывается…

Как известно, человек способен вызвать или задержать то или иное движение, переключить внимание с одного объекта на другой, активизировать свои мысли и другие психические процессы. Но не все психические функции в одинаковой мере поддаются сознательному управлению. Например, эмоциональные реакции, связанные с боязнью высоты, далеко не всегда доступны контролю парашютиста. Он лишь в известной мере способен произвольно подавить внешнее проявление тревоги и страха.

«Не верьте, если кто-нибудь скажет: „Я никогда не боялся в полете“. Неправда, — пишет мастер спорта А. Яров. — У каждого бывает час, минута, секунда, когда приходит страх. Только один целиком оказывается во власти страха, теряет контроль над движениями, над волей. Другие могут страх побороть. Рука выдергивает кольцо. Лямки встряхивают и заставляют прийти в себя. Точка опоры, привычная точка, без которой немыслимо существование, снова обретена. Правда, она несколько переместилась — снизу вверх, и в то время, как ноги свободно болтаются внизу, эта желанная точка диковинным белым цветком распускается над головой. Раскрытый парашют — такое же спокойствие и надежность, как земля под ногами».

Получая парашюты, подгоняя их и ожидая посадки в самолет, те, кто прыгает впервые, волнуются, беспокоятся, не могут найти себе место, переживают чувство неуверенности в себе. Многие их действия торопливы, судорожны, даже нецелесообразны; не закончив одного дела, парашютист берется за другое; иногда он по нескольку раз проверяет одно и то же в своем снаряжении. Голос его искажен, движения напряженны.

Подобное состояние субъективно переживается как неприятное, тягостное, напряженное. Чем-то оно напоминает состояние бойцов перед боем. Любопытны наблюдения участника русско-японской войны профессора Г. Е. Шумкова. Он писал, что накануне боя у солдат, впервые участвующих в сражении, появлялось беспокойство, не свойственная им обычно суетливость в движениях, бойцы чувствовали себя «как бы на иголках» или «как на угольях». У них обнаруживалась повышенная чувствительность к обычным и привычным раздражителям: сапог жал больше, чем всегда, портянка как будто была надета не так, как нужно. По нескольку раз люди переодевались, встряхивались, как будто одежда и снаряжение причиняли им особые неудобства. Пальцы рук оказывались непослушными, курительная бумага рвалась, спички ломались. Солдаты признавались, что у них мысли бегут и сосредоточиться на чем-либо одном трудно. Внешнее поведение, однако, было индивидуальным: одни суетились, другие, наоборот, становились сдержанными, третьи вообще молчали. Людей томила жажда, иногда они испытывали озноб или ощущение жара.

Такое состояние Шумков характеризовал как чувство тревоги или эмоциональную реакцию тревожного ожидания, отличную от обычной эмоции страха.

Эта реакция хорошо известна представителям различных видов спорта — ее образно называют «предстартовой лихорадкой».

У тех, кто впервые прыгает с парашютом, возникают различные эмоции. Одни бледнеют, испытывают сухость во рту и горле, зрачки их расширяются. Изменяется и их поведение: появляется оцепенение, дрожь, заторможенность, они становятся абсолютно безучастными ко всему, что их окружает. Все это лишь проявление страха. «То, что психологически называется страхом, трусостью, боязливостью, — писал И. П. Павлов, — имеет своим физиологическим субстратом тормозное состояние коры больших полушарий, представляет различные степени пассивно-оборонительного рефлекса».

Другие, наоборот, приходят в возбуждение; движения их хаотичны, внимание рассеивается, им трудно сосредоточиться на чем-то одном. Подобное состояние, хоть и редко, может выразиться в форме панической реакции.

Наиболее благоприятной реакцией является так называемое «боевое возбуждение». Его физиологической предпосылкой является определенное уравновешивание усилившихся возбудительных процессов в центральной нервной системе тормозными. В этом случае сочетаются все необходимые для предстоящей деятельности условия: повышение физической работоспособности, обострение процессов восприятия и мышления, сосредоточенность. Космонавты в состоянии «боевой готовности» выглядели более возбужденными, чем обычно, однако не проявляли особой суетливости. Их движения были энергичны и достаточно координированны. Команды они выполняли своевременно и точно. Достаточно высокую эмоциональную устойчивость всех космонавтов можно объяснить, как мы уже говорили, тщательным медицинским и психологическим отбором, а также их опытом летной работы.

Почти все, кто прыгает впервые, отмечают, что, когда стоишь в дверцах или на крыле самолета, очень тягостно смотреть на землю. Обычно говорят в таких случаях: «захватывает дух», «ударяет в голову», «сжимает сердце». Любопытно, кстати, что прыжки с парашютной вышки, которые почти безопасны, опытными парашютистами, вопреки здравому смыслу, эмоционально переживаются гораздо тяжелее, чем прыжки с самолета. По-видимому, это объясняется тем, что при прыжке с вышки есть так называемое «чувство земли», которое ослабевает, когда человек оказывается на гораздо большей высоте. До появления летательных аппаратов люди никогда не наблюдали земную поверхность с такой высоты, и поэтому она воспринимается более абстрактно, кажется менее угрожающей, чем та, с которой падали предки человека.

При командах «Приготовиться!» и «Пошел!» напряжение достигает высшей точки. Именно в этот момент необходимо максимальное волевое усилие, чтобы преодолеть врожденный страх.

Физиологически волевой процесс преодоления эмоции «боязни высоты» можно представить как создание сильного очага возбуждения во второй сигнальной системе.

Слово — сильнейшее средство воздействия на мысли, чувства, желания людей, на их поведение. Это раздражитель, способный глубоко влиять на деятельность человека даже в тех случаях, когда он сам отдает себе приказ.

Но даже оно может оказаться бессильным, когда страх приводит человека в состояние оцепенения. Перед первым прыжком парашютиста раздирают противоречивые чувства: он хочет прыгнуть — и не может.

Показателен случай, описанный заслуженным мастером спорта В. Г. Романюком, который совершил более 3 тысяч прыжков. Как-то ему пришлось иметь дело с врачом, впервые прыгавшим с парашютом.

«Когда самолет набрал нужную высоту и пришел в зону прыжков, — пишет Романюк, — я подал команду приготовиться… Врач вылез на крыло и встал на самом его краю…

— Пошел! — скомандовал я.

Но врач, казалось, не слышал команды. Он застывшим взглядом смотрел в бездну у своих ног и не двигался.

— Вернитесь в кабину! — крикнул я.

Но он оставался в прежней позе, видимо боясь пошевелиться…

„Вытяжная веревка все равно откроет ему парашют“, — вспомнил я и резко положил машину на левое крыло, дав мотору полный газ.

Врач сорвался с крыла самолета и камнем пошел вниз. Парашют его раскрылся благодаря вытяжной веревке. Сам он не сделал даже попытки выдернуть кольцо. Такое поведение парашютиста я видел впервые. Приземлился он благополучно. На старт пришел бледный, но довольный.

— Не сердитесь на меня? — спросил я его после полетов.

— Откровенно говоря, я плохо помню, как там, в воздухе, все произошло, — признался он».

А вот что рассказывает о себе Андриян Николаев:

«У меня с прыжками были разные истории. Еще в полку, будучи стрелком, я чуть не осрамился. Помню, поднялся на высоту, взглянул за борт, сердце заныло. Как подумал, что надо вылезать из кабины и пройти по плоскости, появилось поганенькое желание попросить инструктора оставить этот эксперимент. А он смотрит на меня, улыбается: „За воздух держись, за воздух“.

Мне, конечно, не до шуток. Что мне помогло? Привычка к дисциплине. Раз надо, так надо. Поднялся. Перекинул ноги через борт и прошел по плоскости к задней кабине, где сидел инструктор. Он вынул предохранительную чеку прибора моего парашюта и скомандовал:

— Пошел!

Куда там пошел, если во всем теле наступило какое-то оцепенение. И хочу шагнуть за борт, и не могу. Собрал всю волю, оторвал руки от борта кабины и прыгнул».

Отделившись от летательного аппарата, человек какое-то время свободно падает в пространстве, пока не раскроется парашют. Тренированным людям это свободное падение доставляет даже удовольствие. У тех же, кто прыгает так впервые, наблюдаются определенные сдвиги в сознании. В частности, они хорошо помнят, что происходило с ними до того, как они услышали команду, само же отделение от самолета, их ощущения и действия при этом, направление ветра, положение тела — все это выпадает из памяти. Она проясняется лишь с того момента, как раскрывается парашют. «Как оттолкнулся от самолета — не помню, — говорил Быковский. — Начал соображать, когда рвануло за лямки и над головой выстрелил купол».

В первые секунды падения человек находится в состоянии невесомости, которое резко изменяет информацию, поступающую в мозг от отолитового прибора и других анализаторов. Кроме того, на парашютиста действуют воздушные потоки, он ощущает изменение барометрического давления, температуры воздуха, его тело занимает необычное положение. И все эти новые и необычные раздражители падают на «почву», оставшуюся от предшествующего эмоционального состояния, когда человек переживал внутреннюю борьбу с самим собой и усилием воли преодолевал боязнь высоты.

Как уже было сказано, при отделении от летательного аппарата в коре головного мозга парашютиста возникает сильный очаг возбуждения, который затормаживает деятельность остальной коры. Это приводит к своеобразному «сужению сознания», когда все внимание сосредоточивается только на подавлении «боязни высоты» и выполнении прыжка, а все «второстепенное» перестает восприниматься.

Речь идет именно о сужении сознания, а не о его «провале», потому что оно не прерывается полностью, а происходит лишь нарушение кратковременной, оперативной памяти, то есть памяти, организующейся по ходу и в связи с определенной деятельностью.

Начиная со второго-четвертого прыжка, парашютист уже в состоянии запомнить и воспроизвести в памяти все свои действия и ощущения в период свободного падения. Это объясняется тем, что эмоциональное напряжение снижается, организм привыкает к необычным раздражителям.

Те, кто помнит свой первый прыжок, знают, что период свободного падения казался бесконечно долгим, хотя длился на самом деле всего лишь несколько секунд. Вот что испытывал, например, в свое время один из авторов этой книги.

«С детства я не любил ждать. Особенно если знал, что впереди трудность, опасность. Уж лучше смело идти ей навстречу, чем увиливать да оттягивать. Поэтому я обрадовался, когда после первого „пристрелочного“ прыжка наш инструктор Дмитрий Павлович выкрикнул:

— Гагарин! К самолету!

У меня аж дух захватило. Как-никак это был мой первый полет, который надо было закончить прыжком с парашютом. Я уж не помню, как мы взлетели, как ПО-2 очутился на заданной высоте. Только вижу, инструктор показывает рукой: вылезай, мол, на крыло. Ну, выбрался я кое-как из кабины, встал на плоскость и крепко уцепился обеими руками за бортик кабины. А на землю и взглянуть страшно: она где-то внизу, далеко-далеко. Жутковато…

— Не дрейфь, Юрий! — озорно крикнул инструктор. — Готов?

— Готов! — отвечаю.

— Ну, пошел!

Оттолкнулся от шершавого борта самолета, как учили, и ринулся вниз, словно в пропасть. Дернул за кольцо. А парашют не открывается. Хочу крикнуть — и не могу: воздух дыхание забивает. И рука тут невольно потянулась к кольцу запасного парашюта. Где же оно? Где? И вдруг сильный рывок. И тишина. Я плавно раскачиваюсь в небе под белым куполом основного парашюта. Он раскрылся, конечно, вовремя — это я уж слишком рано подумал о запасном. Так авиация преподала мне первый урок: находясь в воздухе, не сомневайся в технике, не принимай скоропалительных решений».

С раскрытием парашюта у человека снимаются все отрицательные эмоции — настроение резко меняется, приходит чувство радости. Люди, прыгающие впервые, начинают перекрикиваться друг с другом, иногда даже поют песни. На приземление же обычно обращают мало внимания. Парашютист К. Кайтанов рассказывает: «Увлеченный полетом, я не приготовился к встрече с землей и, лишь взглянув вниз, почувствовал скорость падения, совершенно не ощутимую на большой высоте. До приземления остается 10–20 метров. Делаю позицию: подбираю ноги — все внимание на землю. Чувствую сильный удар. Я падаю на бок почти в центре аэродрома, я вне себя от радости».

Удачно выполненный прыжок вызывает эмоциональную реакцию «разрешения». Это своеобразная психическая разрядка, освобождение от предшествующего напряжения. Неопытные парашютисты, приземлившись, часто не в состоянии критически отнестись к своим действиям. Большинство из них категорически утверждает: «Совсем не страшно, я нисколько не боялся». Многие даже готовы тут же повторить прыжок. По-настоящему судить о переживаниях во время прыжка возможно лишь через несколько часов или на следующий день, когда возбуждение проходит, появляется способность мыслить самокритично.

Чтобы на себе испытать, что чувствуют космонавты, прыгая с парашютом, я — другой автор этой книги, врач по профессии, — тоже поднимался в воздух. До этого я много наблюдал за парашютистами, изучал их эмоции. Достаточно хорошо знал теоретически, какие осложнения могут быть при неправильно уложенном парашюте, при неудачном отделении и приземлении. Мне приходилось также оказывать медицинскую помощь при тяжелых травмах после неудачно закончившегося прыжка.

Вот что было записано в моем дневнике:

«Накануне прыжка долго не мог заснуть. Ночью часто просыпался и окончательно проснулся в пять часов утра. Хотя старался не думать о прыжке, мысль постоянно возвращалась к подробностям неудачно выполненных прыжков и к трагическим случаям.

Утром вместе с несколькими парашютистами, из которых трое совершали прыжок впервые, отправился в укладочную парашютов. Получив парашюты, приехали на аэродром в автобусе.

Было зимнее солнечное утро. После надевания парашютов все время беспокоила мысль: „Неужели я не смогу преодолеть страх и не выпрыгну из самолета?“ Валентина Терешкова и ее дублер шутками подбадривали меня. С Валей мы поменялись ролями. Обычно перед прыжком пульс у нее подсчитывал я, а здесь она выступила в роли врача. Подсчитав пульс, она сказала: „Доктор! Не надо так волноваться. У вас 110 ударов в минуту. Еще немного, и ваше сердце уйдет в пятки“.

После подгонки и проверки парашютов мы друг за другом пошли к самолету и заняли места в нем. Самолет вырулил на взлетную полосу, пробежал по ней и начал быстро набирать высоту. Стал смотреть в иллюминатор, из которого был виден уменьшающийся в размерах старинный русский город с монастырем на холмистом берегу речки. Подсчитал у себя пульс — 130 в минуту! Напротив меня вдоль борта сидели парашютист-испытатель мастер спорта Валерий Галайда и два товарища, прыгавших впервые. Во внешнем виде была разительная разница. Валерий сидел улыбающийся и о чем-то говорил с руководителем прыжков Н. К. Никитиным. Два других парашютиста сидели с бледными, я бы сказал, с маскообразными лицами. В позе и движениях, которые они совершали редко, чувствовалась скованность и напряженность. Глядя на них, я подумал о себе, что и я не лучше их выгляжу. Время тянется очень медленно. Кажется, что самолет не летит, а стоит на месте. Хочется поскорее отделаться от этого тягостного состояния.

Н. К. Никитин дает команду: „Приготовиться!“ Встаю на ноги, но они плохо меня слушают, как будто стали ватными. Усилием воли заставляю себя подойти к открытой двери.

Прыгаю я вторым, за Галайдой. Стою за ним и стараюсь не смотреть вниз, а гляжу в его спину. Слышу команду: „Пошел!“ Галайда легко оттолкнулся от нижней кромки дверцы, выпрыгнул из самолета и, распластавшись, „лег“ на воздушный поток. Как я сам выпрыгнул из самолета, не помню. Только почувствовал, что меня дернуло и перевернуло. Посмотрел вверх и увидел над головой купол парашюта. Несколько ниже был виден купол Галайды. В наступившей тишине слышу восторженный крик одного из остальных парашютистов, который оказался надо мной: „Вот здорово!“ Действительно, все было очень здорово. И синее небо, и где-то внизу искрящийся на солнце с голубоватым оттенком снег, и голубой автобус, стоящий у круга и напоминающий детскую игрушку, и тишина, которая особенно чувствовалась после шума мотора.

Перед прыжком я хотел после раскрытия парашюта сразу же подсчитать пульс, но вспомнил об этом, когда прошла минута-другая. Некоторое время казалось, что я не спускаюсь, а нахожусь на одном месте подвешенным к неподвижному парашюту. Не имея навыка оценивать расстояние с высоты, задолго до приземления я приготовился к встрече с землей: согнул ноги в коленях, сведенные вместе ступни вытянул перед собой. Продержавшись в таком положении некоторое время, устал и опять свободно повис. Слышу голоса с земли: „Ноги!“, „Ноги!“ Едва успел свести их вместе, как почувствовал толчок и зарылся в сугроб. После прыжка, как и остальные товарищи, я просил разрешения повторить прыжок.

К вечеру прыжок казался уже не таким увлекательным и приятным. С чувством тревоги о втором прыжке лег спать».

Таким образом, первый парашютный прыжок вызывает сложные, противоречивые эмоции — от чувства тревоги и страха в момент покидания самолета до радостного возбуждения и ликования после раскрытия парашюта и приземления.

Повторные прыжки с парашютом человек переживает гораздо менее остро: спадает напряженность, внимание становится более устойчивым. Постепенно вырабатываются навыки управления телом в пространстве при задержке раскрытия парашюта. Парашютисты-спортсмены в свободном падении могут выполнять сложнейшие фигуры: развороты, спирали, переднее и заднее сальто. Наконец, развивается способность оценивать время — с точностью до одной секунды.

О том, как меняется эмоциональное состояние человека, который приобретает опыт прыжков, говорят наблюдения за Алексеем Леоновым.

«1-й день. На старте после надевания парашюта появилась умеренная бледность лица. Несколько заторможен, движения скованны. Мимика и пантомимика очень невыразительны, что ему совсем несвойственно. После прыжка несколько оживлен, но все же чувствуется некоторая заторможенность.

2-й день. На старте держится значительно бодрее. Если в первый день был несколько заторможен, то сейчас перевозбужден. Глаза блестят, чересчур разговорчив, делает много лишних движений. Речь и мимика оживленны и эмоционально окрашены. После прыжка настроение хорошее. Много шутит.

3-й день. Хорошо владеет собой на старте. После прыжка весел и беспрерывно шутит.

5-й день. Перед прыжком очень хорошо владеет собой. Выдержан, хладнокровен. Совершил два прыжка с задержкой раскрытия парашюта на 10 секунд. При отделении от самолета мало прогнулся. В свободном падении отмечены некоординированные движения верхними и нижними конечностями. Неуверенно и не совсем правильно действовал при парашютировании (путал лямки при работе с куполом).

6-й день. Совершил прыжок с задержкой раскрытия на 15 секунд. Отделение с недостаточным прогибом. В свободном падении не совсем устойчивое положение тела в пространстве: руки держал широко, а ноги узко, поэтому его покачивало в направлении голова — ноги. Время раскрытия парашюта — 13,8 секунды. При парашютировании управлял куполом более уверенно.

8-й день. Совершил два прыжка с задержкой раскрытия парашюта на 20 секунд. Перед прыжком серьезен, сосредоточен, собран и подтянут. При отделении от самолета прогнулся хорошо. Вначале свободное падение было не совсем устойчиво. С 12-й секунды до 20-й падал устойчиво. Время раскрытия парашюта — 20,2 секунды. При втором прыжке все элементы выполнил правильно. Управлял парашютом уверенно. После двух прыжков настроение несколько приподнятое. Летчик явно доволен своими результатами.

21-й день. Совершил прыжок с задержкой раскрытия парашюта на 50 секунд. Перед стартом собран, сосредоточен. В свободном падении хорошо владел своим телом. Раскрыл парашют через 50,8 секунды. Несмотря на то, что был достаточно сильный ветер, управлял парашютом правильно и уверенно. После прыжка был радостным, улыбался, много шутил».

Эти наблюдения дали основание для следующего вывода.

Во время первых двух прыжков наблюдалось значительное эмоциональное напряжение. Но уже после второго прыжка космонавт сумел мобилизовать свою волю и в дальнейшем сохранял самообладание. Довольно быстро выработались у него навыки владения телом в свободном падении и управления куполом парашюта при парашютировании.

Высокие волевые качества, быстрое развитие навыков и хорошая ориентация в столь необычных условиях позволили выделить его из всей группы космонавтов. Через 30 прыжков он добился таких результатов, что ему было присвоено звание «Инструктор-парашютист». К моменту запуска корабля «Восход-2» на счету Леонова было 117 парашютных прыжков различной сложности.

Уменьшение эмоциональной напряженности у космонавтов было заметно не только по их внешнему виду и поведению. Об этом говорили и объективные данные. В первый день прыжков перед посадкой в самолет и в самолете у космонавтов резко учащался пульс. В дальнейшем он постепенно приближался к норме. Отчетливые сдвиги наблюдались и при динамометрии кистей; в первый день прыжков показатели силы почти всегда увеличивались.

Таким образом, изменения показателей силы кистей, как и пульсовые колебания, объективно раскрывали эмоциональную настройку космонавтов на предстоящие прыжки. Они свидетельствовали и о том, что со временем, по мере увеличения числа прыжков, возбуждение и напряженность спадали, хотя и не исчезали полностью. Впрочем, это характерно даже для опытных парашютистов. Отметим, однако, что эмоциональные реакции на опасность носят характер боевого возбуждения, связанного с активизацией сознательной деятельности.

Эти реакции у людей проявляются по-разному. Одних опасность выводит из себя, вызывает настоящий эмоциональный шок, у других снижается общая эффективность деятельности, хотя поведение в основном остается осмысленным. Наконец, третьи полностью сохраняют самообладание, проявляя находчивость и сообразительность. Таких людей часто называют любителями острых ощущений. Их реакция на опасность и есть так называемое «боевое возбуждение». Оно способно активизировать психическую деятельность человека, который, преодолев трудности и победив страх, испытывает особое чувство удовлетворения.

Вот, к примеру, запись наблюдений за тренировками Поповича:

«5-й день. Совершил прыжок с задержкой раскрытия парашюта на 15 секунд. До полета был несколько напряжен, излишне сосредоточен. Отделился от самолета без прогиба тела. При свободном падении тело было неустойчивым. Вошел в „штопор“ и на 8-й секунде раскрыл парашют. После приземления был огорчен не совсем удачным прыжком, явно недоволен собой.

6-й день. Совершил прыжок с задержкой раскрытия на 20 секунд. На старте был спокоен. Отделился от самолета с малым прогибом тела. До 7-й секунды тело было неустойчивым, затем приняло правильное положение. Время раскрытия парашюта — 20,2 секунды. После прыжка космонавт радостно возбужден. Улыбаясь, он сказал, что понял ошибки, допущенные им раньше. Настроение его бодрое, приподнятое».

Психический статус Поповича, таким образом, изменялся в зависимости от качества выполнения прыжка. Не сразу сформировались и закрепились у него навыки свободного владения телом в пространстве. Но он сумел вскрыть причины неудач, мобилизовать свою волю и добиться отличных результатов.

Бывают, однако, случаи, когда повторные прыжки не снимают напряженности, более того — страх перед ними даже усиливается. Связано это обычно с какими-нибудь предшествующими неудачами, особенно физическими травмами.

Требуется немалое волевое усилие, чтобы преодолеть боязнь и вновь обрести веру в себя. Такую волю продемонстрировал Павел Беляев. Вот что произошло с ним. Вместе с Леоновым он совершил прыжок с задержкой раскрытия парашюта на 30 секунд. Все шло нормально, и оба уже приближались к земле. Но тут поднялся сильный ветер. Парашютистов стало сносить от центра аэродрома. Все попытки маневрирования не увенчались успехом. Оба поняли, что приземлиться в центре аэродрома не удастся, и старались хоть как-то удержаться в его границах.

Беляев натянул стропы. Скорость спуска увеличилась, а снос заметно уменьшился. Земля стремительно неслась навстречу. Последние метры — и вот сильный удар и рывок в сторону. Купол потащил парашютиста по траве. Нога неестественно вихляла из стороны в сторону, отдаваясь острой болью.

«Сломал ногу», — подумал он, пытаясь затормозить. Кто-то из подбежавших товарищей ухватился за стропы, но и он не удержался на ногах. Метров пятьдесят их волокло обоих. Наконец, с помощью нескольких человек, упавших на купол, удалось «погасить» его.

Боль становилась все нестерпимей. Боковой удар о землю был настолько сильным, что оторвало каблук у парашютных ботинок. В госпитале, куда тут же отправили Беляева, поставили диагноз: «Закрытый оскольчатый спиральный перелом диафизов обеих костей левой голени со смещением обломков».

Почти 6 месяцев пришлось провести на больничной койке. Целый год космонавт не участвовал в тренировках. За это время товарищи ушли далеко вперед.

Надо было снова начинать прыгать с парашютом. Врачей, естественно, беспокоило, не появится ли у него боязнь земли, не будет ли он поджимать сломанную ногу?

И вот Беляев снова в воздухе — в составе большой группы парашютистов. Была зима, и на аэродроме, где намечалось приземление, лежал глубокий снег. Стояла тихая погода, и все как будто благоприятствовало успешному выполнению задания.

Группу разбили на пары, и первым должен был прыгать Гагарин, а за ним Беляев.

Как назло, едва космонавты отделились от самолета, над землей подул сильный ветер. Сразу стало ясно, что на аэродром они попасть не смогут.

Парашютисты усиленно работали стропами, но их неумолимо несло к железнодорожному полотну, за которым проходила высоковольтная линия электропередач и начиналась территория лесоразделочного завода. Не нужно быть специалистом, чтобы понять, сколь опасно приземлиться на высоковольтную линию или на груды бревен, которыми завалена была вся территория завода.

С аэродрома внимательно и с тревогой следили за обоими парашютистами. Первый приземлился недалеко от железнодорожного полотна и помахал рукой — все в порядке. А Беляев? Вот он прошел над железной дорогой, миновал высоковольтную линию и скрылся за забором завода. Туда немедленно помчался вездеход, оборудованный для оказания медицинской помощи.

Беляев спокойно стоял на бревнах, окруженный рабочими. Оказывается, когда он увидел, что ветер его относит от аэродрома и упорно загоняет на территорию завода, он среди нагромождения бревен увидел небольшую постройку, крышу которой и решил использовать для приземления. Требовались точный расчет и большое самообладание, чтобы воспользоваться этой единственной возможностью.

Потом последовал второй прыжок, третий… Всего было семь зачетных прыжков, и все семь выполнены на «отлично».