В этой главе уже в свой полный рост (потому что научился ходить) появился Ваня. Более того, он научился говорить, и вот они перебивают друг друга – в том числе и в пространстве этих историй. Они говорят даже слишком много – и только я не перебиваю их, а слушаю. Недавно меня спросили, придумываю я за них что-нибудь или нет. Мне было обидно услышать даже предположение такое. Потому что я-то знаю, как это происходит. Я никогда ничего за них не выдумаю. Во-первых, потому, что это было бы все равно хуже, чем если они все выдумают сами. Во-вторых, я не стану этого делать хотя бы из инстинкта самосохранения, вернее, из-за опасности разоблачения. Выдумывать какие-то фразы или поступки за своих детей – это огромный и не стоящий того риск: в твоих словах проскочит обязательно фальшь, и сразу будет понятно, что ты соврал, что дети так не говорят. Во всяком случае, я стараюсь буквально следовать каждому их слову, взгляду и вздоху именно потому, что думаю: если я уклонюсь от них, то буду выглядеть смешно.

И поэтому я спокоен на этот счет. Хотя я сам иногда вздрагиваю от того, какими взрослыми они вдруг кажутся мне самому, когда что-нибудь возьмут да скажут… Но они такие, и они так говорят. И с этим надо считаться. Я считаюсь.

Мы пошли с Ваней и Машей в гости к нашим знакомым. Сергей Мейтув – модный художник. Его картины являются сложным сплавом железа с оловом и усыпаны требухой каких-то адских машин с городских свалок. А его жена Наргиз, наоборот, играет на рояле. Так и живут.

Маша с Ваней, войдя в квартиру, с головой ушли в творческую лабораторию художника, то есть начали кидаться пружинами старых часов, осколками блюдец и мотками медной проволоки. Целая комната в этой квартире была отдана под склад этих так называемых вещей. И детей сюда пускать вообще-то было безумием для хозяев.

Через каких-нибудь пятнадцать минут дети, впрочем, согласились выйти. У Наргиз обнаружился феноменальный дар убеждать маленьких детей делать то, что нужно взрослым. Впрочем, открылся он, похоже, слишком поздно. Когда я зашел в эту комнату, все было кончено. Ужас был в том, что все эти безделушки изначально были разложены по полочкам и лоточкам, то есть хранились в идеальном порядке.

Вечер, впрочем, прошел в теплой и дружественной обстановке. Дети примерно слушали классическую музыку. Меня это вообще-то насторожило. Это было неспроста. Что-то они, кажется, успели натворить.

Мы уже вышли из квартиры, когда я понял, что забыл ключи от машины. Я похолодел. Запасные ключи я потерял еще раньше.

Ключи могли остаться, конечно, где угодно. Но у меня с самого начала возникла уверенность, что они теперь валяются где-то в той комнате, в которой у нормального художника хранятся кисти и краски.

Следующие четыре часа мы все искали ключи. Я ведь знал, что они где-то здесь, в доме.

Маша и Ваня принимали активное участие в поисках. Они даже не ожидали такого подарка. И они тоже, судя по всему, предполагали, что ключи где-то в комнате-складе. И с каждой минутой этих поисков надежды найти там хоть что-то когда-нибудь еще таяли катастрофически.

А я с ужасом осознавал, что ключи, конечно, могут быть только в этой комнате, и больше нигде. Было так логично выкинуть их на эту свалку. Им там было самое место. Им там было легче всего затеряться среди других таких же ключей и погнутых вилок.

Я постоянно спрашивал детей, куда они дели ключи. Ведь это они их куда-то дели. Ваня вообще-то очень интересуется этими ключами. Он помешан на автомобилях. Как только у него появляется свободное время, он его посвящает этим ключам. Но у себя в квартире мы знаем три места, где он их хранит. Может рухнуть мир, но и после этого ключи окажутся в одном из этих трех мест.

– Маша! – по-хорошему обращался я дочери. – Где ключи от нашей машины?

– Знаешь, папа, – так же по-хорошему отвечала она, – мне сейчас некогда с тобой разговаривать. Я ключи ищу.

– Ваня! – спрашивал я. – Ты ключи брал?

– От машины? – переспрашивал он.

Ведь это уже довольно разговорчивый мальчик для своих двух лет.

– Ну конечно!

– Да! – со счастливой улыбкой кивал он.

– А куда ты их положил, помнишь? Мальчик мрачнел и уходил в себя.

– Маша, – униженно стонал я в половине третьего ночи, – помоги мне!

– Хорошо, – соглашалась она. – Давай тогда сначала поиграем.

И она требовала, чтобы я играл с ней в папу и маму. В обычной жизни я ни за что не соглашался стать мальчиком, ее маленьким сыночком. Я слишком хорошо понимал, что буду мальчиком для битья. И вот она наконец добилась своего. Да, я согласился. Я надеялся, что она, может, все-таки что-то вспомнит. Больше мне не на что было надеяться.

– Так, – говорила она, – сынка, хочешь чупу?

– Хочу, – вздыхал я.

– Ну так иди купи.

– У меня денег нет, – немного оживлялся я.

– А ты у папани возьми. Я у папани беру, когда мне чупа нужна.

Так я по крайней мере узнавал, как они меня называют между собой. Ничего, кстати, терпимо.

– Возьмешь у папани? – переспрашивала она.

Я кивал и даже начинал, к ее удовольствию, рыться в своем бумажнике.

– Мама, – неуверенно говорил я, надеясь, что уже усыпил ее бдительность, – а ты не помнишь, куда ты дела ключи от нашей машины?

– Мама? – с внезапным недоумением переспрашивала Маша. – Нет, я тебя, по-моему, не рожала.

Она была полностью удовлетворена. И это был весь наш разговор.

В результате я решил, конечно, бросить все же машину и ехать на такси.

– А вдруг за рояль завалились? – спросила на прощанье Наргиз. – У меня так часто было, в моем детстве.

– Ты сравнила детства! – засмеялся ее муж. – У тебя в детстве разве была такая комната, как моя мастерская? Тебе бы в голову не пришло нигде больше прятать ключи.

Она согласилась. Я предложил все-таки отодвинуть рояль от стены. Мы отодвинули и увидели на полу ключи. Я вскрикнул. Это была истерика.

Кто бы мог подумать, что у этой задачи с самого начала было такое классическое решение.

Мы поехали в гости к нашим друзьям. У Маши есть подружка по имени Василиса (Вася). Маша и Вася давно хотели встретиться, но все как-то не было свободного времени, что ли. По дороге я по просьбе Васиного папы Степана купил два десятка яиц. На этих яйцах в красивой обертке с загадочной начинкой (называются, как известно, киндер-сюрпризы) очень хорошо гадать. Складываешь яйца в мешок, потом достаешь, по вложенной бумажке собираешь начинку – и вот оно, твое будущее, на ладони.

Когда я покупал яйца, Маша очень удивилась. Она даже не обрадовалась такому счастью. Можно сказать, у нее не было никаких сил радоваться – так она испугалась.

– Папа, ты можешь ехать быстрее? – нервно спросила она, как только мы отъехали от магазина.

– Да что такое? – нервно спросил уже и я.

– Ты же забрал у них все яйца! – сказала Маша.

– Они же сами отдали, – попробовал я ее успокоить.

– Ну и что? Сейчас приедут другие родители с детьми, попросят яйца, а им скажут, что мы все увезли.

– Ну и что?

– Что-что! Догнать могут! Быстрее, папа!

В результате я, весь на нервах, проехал на «красный».

От возможной погони мы, таким образом, оторвались. Маша успокоилась.

Нас с нетерпением ждали. Стали доставать из мешка киндер-сюрпризы. Я достал и собрал по кусочкам интересный во всех отношениях дом, сделанный в стиле хай-тэк из огромной пивной бочки. Это меня совершенно устроило. Вике, маме Васи, достался зеленый двор с деревьями и холмом. Моей жене – автомобиль «Смарт», выполненный почти в натуральную величину. Она очень обрадовалась. Наверное, ей казалось, что автомобиль в натуральную величину у нее теперь тоже в кармане.

Вася в гадании участия не принимала, потому что некрещеная (ее мама объяснила, что некрещеным нельзя), а Маша вытащила короля с короной и скипетром, успокоилась и с облегчением пошла с Васей смотреть «Шрека-2».

Степан вытащил яйцо, в котором был пенек с рогами. Он с недоумением крутил в руках этот пенек. Он молчал. Вика попробовала сказать ему, что это же не рога, а цветы такие с длинным стеблем. Степан криво усмехнулся.

– Да нет, это рога, – каким-то надтреснутым голосом сказал он.

– Ой, да ну, какие такие рога, – засуетилась Вика, – никакие не рога, а если не веришь, давай у детей спросим.

Вася отказалась отвечать, потому что была поглощена мультфильмом. Маша тоже отказалась, но я стал настаивать:

– Маша, посмотри, какой цветочек…

– Ой, папа, ну это же рога, – отмахнулась наконец от меня Маша, мельком взглянув на пенек.

Степан за весь вечер так и не сказал больше ни слова. Я не думал, что эта история произведет на него такое гнетущее впечатление. Вечер оказался, можно сказать, испорчен. Время от времени он вставал с дивана и начинал бесцельно слоняться по квартире. Потом сказал, что проводит нас.

Уже у машины он тихо спросил меня, как бы я отнесся к тому, что мне выпал пенек с рогами. Я вздохнул.

– Вот видишь, – угрюмо сказал он.

Через неделю он позвонил и сказал, что нам надо встретиться. Мы увиделись в маленьком кафе. Он мрачно произнес, что у той истории с гаданием было продолжение.

– Понимаешь, я пришел домой и сказал ей, что надо еще раз погадать, – сказал он.

– Зачем? – поразился я.

– Не понимаешь, что ли? В первый раз мы неправильно погадали.

– Дальше.

– Она долго не соглашалась. Потом поняла, что отказываться нельзя, что это уже будет равносильно откровенной лжи, а ведь и так уже отношения дали трещину, для меня это было очевидно… В общем, она согласилась.

– Ну?!

– Шлем такой мне выпал, с булавой.

– Что за шлем?

– С большими кривыми рогами.

Имена всех действующих лиц этой истории изменены по их просьбе.

Теперь уже нельзя установить, конечно, кто именно и где сказал Маше, что в мире есть журнал Barbie. Может, в детском саду, может, на английском или на танцах. Это было бы логично. Да, скорее всего, на танцах это и случилось.

Когда она мне сказала, что есть такой журнал, я сначала не очень поверил. Мне трудно было поверить, что выходит такой журнал и дети могут им пользоваться. То есть я могу, конечно, допустить существование вообще какого угодно журнала, но психологически мне трудно поверить, что он есть, потому что, когда я был четырехлетним мальчиком, таких журналов у меня и у моих многочисленных подружек не было.

Но он есть. Когда мы ехали с Машей в кино на «Алешу Поповича и Тугарина», она попросила остановить машину у киоска «Роспечати». Мимо него девочке и правда трудно проехать, если эта девочка целое утро думает только о том, что она должна купить журнал Barbie. Все стеклянные витрины киоска были выложены обложками глянцевых журналов. Маша выбежала из машины и подбежала к киоску.

– У вас есть журнал Barbie? – спросила она у продавщицы.

– Конечно, – ответила она. – Вам какой номер, последний?

– А какие у вас есть?

– У нас есть еще предпоследний. Да надо поискать… У нас много.

Продавщица смотрела на девочку с надеждой.

– Нет, мне только вот этот, – сказала Маша.

Она купила последний номер. На обложке я увидел Барби с белыми распущенными волосами, в зеленом пальто с бежевым меховым воротником, в вельветовых джинсах на бедрах и в розовой вязаной курточке. Я замер:

– Маша, это же…

– Да, папа, я знаю, – спокойно сказала она.

На самом деле она, конечно, торжествовала. Два дня назад ее кумир, двенадцатилетний мальчик Артем, подарил ей эту платиновую блондинку. Маша не расставалась с ней вообще ни на миг. Я был уверен, что и теперь блондинка сидит где-то в машине, на заднем сиденье, и ждет Машу.

И вот она оказалась лицом месяца в модном детском журнале. С ней в журнале было связано много историй. На нескольких полосах был размещен комикс. Там блондинка с подружкой и дочкой, крошечной Барби Келли, ждала в гости Кена и Кристи. Они опаздывали, потому что им пришлось ехать в объезд из-за ремонта дороги. «Но они же собирались прийти еще в первой половине дня!» – огорчалась блондинка. «Странно. Это на них так не похоже», – пожимала плечами ее подружка. «А ты звонила им по мобильнику?» – «Нет, ну-ка, попробую… Абонент не отвечает или временно недоступен». Потом звонила еще одна подружка и тоже сказала, что задерживается: «Райан не хотел отпускать меня. Он устроил такую сцену…»

Новый бескрайний мир, о существовании которого я совершенно не подозревал, открылся мне. Я запоем прочитал весь журнал прямо в машине. Маша, как ни странно, не мешала мне. Я думаю, она понимала, что очень важно подсадить меня на этот журнал. Ну да, я уже с нетерпением ждал следующего номера.

Маша тоже довольно быстро его изучила. Ей потребовалось на это полдня. Потом Ваня, которому надоело, что сестра всю субботу потратила на какие-то глупости, улучил момент, когда она со словами «Еда была просто фантастическая!» пошла помыть руки – так же, как Стейси (сама Маша при этом не держала во рту с обеда ни крошки), – и порвал журнал на мелкие кусочки.

Когда я увидел это, то решил, что Маша может такого вообще не пережить. Я был поражен, когда она презрительно улыбнулась, посмотрев на Ваню, и сказала ему:

– Ну и что? Купишь мне за это журнал «Принцесса».

Так я узнал, что есть еще один мир. Мы купили «Принцессу». Там принц Филипп, еще один Машин кумир, падал вниз головой в колодец, а когда возвращался, волосы у него были зеленого цвета.

На изучение этого журнала у Маши ушел целый день. Когда я вечером подошел к ней, она сидела на диване и что-то шептала, раскрыв свой журнал. Я же знаю, что она еще не умеет читать, ей только на этой неделе исполняется четыре года. Рядом сидел Ваня и внимательно слушал.

– Что ты делаешь, Маша? – осторожно спросил я.

– Папа, ты что, не видишь? Журнал читаю.

– А про что ты читаешь?

– Про любовь, папа, – вздохнула она.

И она снова углубилась в чтение. Я прислушался.

– Жил-был у бабушки серенький козлик, – шептала Маша, глядя в журнал, – бабушка козлика очень любила…

Любовь зла.

Маше наконец-то исполнилось четыре года. До этого мне несколько раз казалось, что ей уже исполнилось четыре года. Дело не в том, что она производила впечатление такой взрослой девочки. Просто слишком много разговоров было вокруг этого дня рождения. Месяца полтора только подарки покупали.

Это было странно вообще-то. Почему-то три Машиных года не пользовались такой популярностью. Она тогда получила красные, как и хотела, коньки и осталась удовлетворена. Мы тем более. Потом, спустя полгода, эти коньки бесследно пропали. Вместе с ними пропала Машина няня. Я не склонен связывать воедино два этих события. Но я такой один.

В этот раз все было иначе. Наученные горьким опытом, коньки мы покупать вообще не стали. Были куплены умные мальчик и девочка. Они были практически грудные и делали все, как настоящие. Абсолютно, увы, все.

Кроме того, однажды вечером, за пару ночей до дня рождения, я, внезапно расчувствовавшись, в приступе необъяснимой любви к собственной дочери и из сострадания к тому, что ее ждет в праздник (сам я день своего рождения праздновать не люблю и ритуального внимания к себе избегаю, поэтому был убежден, что очень хорошо понимаю и ее чувства по этому поводу), спросил, что она хочет получить в подарок из того, о чем еще не говорила никому на свете.

– Платьице, папа, – вздохнув, сказала Маша. – Беленькое.

Я был очень растроган. Она ведь сказала даже не «платье», а «платьице». Ну мог ли я не купить ей после этого платьице?

Как выяснилось, мог. Я не купил ей никакого платьица. Я просто забыл об этом. Признаваться в этом стыдно, но необходимо. Говорят, после покаяния сразу становится легче. Нет, не стало.

Но ночью в канун дня рождения я все-таки с ужасом вспомнил, что не купил ей платьице. Я поговорил об этом с Аленой. Разговор был тяжелым. Но под конец выяснилось, что выход все-таки, кажется, есть. Она купила Маше на всякий случай роскошную ночную рубашку. Если бы у меня в детстве была такая ночная рубашка, я бы и горя не знал.

И вот утром Маша получила в подарок мальчика и девочку и кроватку с коляской для них. Дальнейшее живо напомнило мне события двух– и четырехлетней давности, когда последовательно родились Маша и Ваня. Как только мы активировали младенцев, они начали плакать. Мы не могли их успокоить. Плакали они очень натурально, навзрыд. У меня разрывалось сердце, и я выключил обоих. Маша страшно расстроилась.

– Папа, это были живые куклы. Ты что, убил их? – спросила она.

– Почему сразу убил? – обиделся я. – Просто заставил замолчать.

– Они живые, – повторила она. – Пусть плачут. Мы их успокоим.

Я нехотя оживил как мальчика, так и девочку, чувствуя себя по крайней мере полубогом. Они сразу начали плакать, сначала тихонько, потом навзрыд. Успокоить их было невозможно. На картинке было показано, как их надо укачивать. Рекомендуемые способы перепробовали все: я, Алена, Маша, Ваня. В квартире по-прежнему стоял душераздирающий ор. К нему постепенно и уверенно присоединились голоса Маши и Вани.

– Соски тут прилагаются, – задумчиво сказала Алена, опытная мать. – Может, попробуем?

Мы засунули им во рты соски, и младенцы сначала засмеялись от удовольствия, а потом зачмокали. Потом они начали шумно и ровно дышать – во сне! Мы не верили своему счастью. Маша и Ваня ходили вокруг них на цыпочках и, видя нас, прикладывали к губам пальцы. Но мы не хуже них знали цену этой тишине и помалкивали.

Потом Маша тихонько, на ухо, чтобы не разбудить своих детей, спросила:

– Папа, ты купил мне платьице?

– Да, – сказал я. – Я купил тебе ночное платьице.

– Ночное платьице? – не поверила она.

– А ты примерь, – предложил ей я. Роскошно. Получилось!

– Мама, – закричала Маша, – у меня есть платье, в котором можно ходить ночью!

– Маша, – сказала ей мама, – ночью надо спать.

– Папа, а спать в ночном платье можно?

– Можно, – сказал я. – Это же ночное платье. Раз ночью спят, то в нем и надо спать.

С точки зрения формальной логики я ходил по лезвию бритвы.

– Папа, никогда не было у меня платья, в котором можно спать, – счастливо сказала Маша.

Перед лицом своих читателей торжественно обещаю: я больше так не буду.

Один раз Маша и Ваня уже ходили со мной в кино. Мы смотрели «Алешу Поповича и Тугарина Змея». Это был дневной воскресный сеанс в шестизальном кинотеатре. В четырех залах шли американские кинокартины. В пятом показывали отечественный боевик. Мы купили билеты в шестой зал, на «Алешу Поповича». Зал был практически полон. Детей в зале, кроме своих, я не заметил.

Маша и Ваня вышли из зала ошарашенные. Киноэкран подавил своим величием (или величиной). Они, по моей привычке, сидели в первом ряду. Посаженный в клетку страдалец Тугарин до сих пор как живой стоит у них перед глазами. Они потребовали, чтобы я купил им этот мультик. Они хотели каждый день видеть торжество справедливости.

Поэтому, когда в конце прошлой недели Маше позвонила ее подружка Алиса и пригласила ее и нас в кино на мультик «Винни Пух и Слонотоп», я обрадовался. Маша, правда, была шокирована:

– Мне же совершенно нечего надеть! – опешив, сказала она.

Глаза ее были полны искреннего ужаса. Могу поклясться, что она услышала эту фразу не от мамы (у ее мамы нет повода произнести такое, как бы она ни изобретала его на каждом шагу) и не от няни (которая отчего-то уверена, что ей есть что надеть, и в доказательствах со стороны не нуждается). Она изобрела эту фразу самостоятельно. Ей подсказала ее жизнь.

Бледно-голубое бальное платье было отметено с первой попытки (ее мамой). Следующей жертвой маминого вкуса пали лаковые туфельки на каблучках. Дома остался и грудной ребенок, подаренный на день рождения. Его забраковал я. Мы убедили Машу, что после ее утренних ласк он нуждается в длительном дневном отдыхе, желательно здоровом сне. В результате мы остановились на довольно легкомысленном свитере, клетчатых фиолетовых брючках и весеннем малиновом пальто. Ваня надел то, что нашел на полу.

Я был уверен, что мы наносим безошибочный удар. В кинотеатре им не могло не понравиться. Дети сидели в креслах, со всех сторон обложенные соленым попкорном, и упивались рекламой и кока-колой. За весь мультик они не проронили ни слова. Только Алиса однажды громко вскрикнула (и правильно сделала) – когда кенгуренок Ру наконец-то поймал слоненка.

Когда сеанс закончился, Маша вышла из кинозала и медленно пошла к выходу. У дверей к ней подошел мохнатый зеленый человечек и сказал, что приглашает ее в Стар Гэлакси. Маша не поняла, что это такое. Но вид человечка произвел на нее сильное впечатление.

– Вы лично меня приглашаете? – уточнила она.

– Я жду вас у себя в Стар Гэлакси! – визгливо крикнул он (а подозреваю, что на самом деле она) и, помахав перед Машиным носом билетом, отдал билет ей. Больше билета он никому не дал и буквально растворился в кинозальной полутьме. – Тебе, Маша, что больше всего понравилось в мультике? – спросил я.

– Волосики у слоненка, – рассеянно ответила она. Волосики у слоненка были розовые. Мне они тоже в принципе понравились.

Потом дети отдались игральным автоматам, но без страсти. Путешествия на кораблике по реке с препятствиями вообще не вызвали у них энтузиазма. Оживились они только при виде пистолетов, из которых следовало убивать монстров. Один из этих монстров напомнил Маше освободившегося из клетки Тугарина и был расстрелян в упор при попытке к бегству.

Потом она сказала:

– Ну ладно, мне пора.

– Что такое? – удивился я.

– Меня ждет Стар Гэлакси, – сказала она. – Вы едете домой, а я пойду к нему.

– Кто ждет? – переспросил я.

Я за всей этой стрельбой уже забыл про это странное существо у дверей кинозала.

– Зеленый человечек, – терпеливо повторила Маша, – ждет меня.

– Маша, а как же Ваня, Алиса, мы?

– Он же вам не дал билета, – пожала она плечами. – Без билета нельзя.

– Билетов у нас нет, и мы едем домой. У тебя билет есть, но ты тоже едешь домой. Потому что если ты пойдешь туда одна, Ваня этого не переживет. И ты это знаешь.

У нее был выбор. Она могла отдать свой билет Ване. Но она кивнула. У меня тоже был выбор. Я мог пойти с ними к зеленому человечку и попытаться на месте договориться – чего бы, как говорится, это ни стоило. Но я тоже кивнул, и мы все поехали домой. Маша молчала. По щекам ее текли слезы.

Я вернусь туда, найду его и убью. За то, что этот гад дал только один билет. Я уверен, он прекрасно видел и Ваню, и Алису. Но он не дал им билета.

Дети долго и с поразительным упорством доказывали мне, что им нужны два мотоцикла, а не один (хотел написать «с упорством, достойным лучшего применения», но раздумал; вряд ли их упорству можно было бы найти лучшее применение). Речь шла о двух больших мотоциклах на аккумуляторах. Их соседи во дворе, которые на год и на два старше Маши, уже выволокли из чуланов свои мотоциклы и открыли весенний сезон впечатляющим байк-шоу. Из них, я убежден, вырастут настоящие «ночные волки». Я не уверен, что из моих детей тоже должны вырасти «ночные волки». Я рассчитывал, что мы купим один мотоцикл на двоих, они его демонстративно быстро сломают (гораздо быстрее, чем они сломали бы два мотоцикла), и мы с облегчением перейдем к следующему пункту нашей программы дошкольного воспитания. (Я даже, кажется, убедил их и самого себя тоже, что мотоцикл будет один. Я мог гордиться собой: ведь никаких аргументов у меня не было.) Так, возможно, Маша научится плавать.

Два дня назад она уже была в бассейне. Она очень хочет научиться плавать под водой. Именно так она сформулировала девушке-инструктору задачу, которая теперь стоит перед этой девушкой.

– Вы научите меня плавать под водой? – спросила Маша.

– Научу, – сказала девушка и неуверенно посмотрела на меня.

Это было все-таки не совсем то, о чем мы с ней договаривались. Я просил научить плавать Машу, так сказать, на воде.

– Это легко, – успокоила Маша девушку, очевидно, заметив ее взгляд. – Я не буду дышать.

– Зачем тебе плавать под водой? – спросила инструктор. – Я такое первый раз слышу от девочки. Даже мальчики об этом не просят. Дети вообще не хотят учиться плавать.

– Под водой? – переспросила Маша. – А тогда брызги не будут попадать в глаза. Я брызги очень не люблю.

Девушка снова посмотрела на меня, теперь уже озадаченно, а потом засмеялась. Может, она решила, что это была шутка.

И Маша больше часа старалась делать все, что ей говорила эта девушка-тренер. После занятия инструктор выглядела удивленной. Она сказала, что Маша и правда очень хочет научиться плавать.

– Зачем ей это, вы не знаете?

Я пожал плечами. Я не стал говорить. Вообще-то это было не ее дело. Но я знал. Хотя это было и не мое дело. Прошлым летом, когда Маша отдыхала на море, один итальянский парень по имени Паоло произвел на мою дочь очень сильное впечатление. Ему было лет двадцать пять на вид (потом оказалось – двадцать), ей три с половиной (а на вид – не меньше четырех). Ничего личного. К концу отдыха, длившегося месяц, она просто сказала, что решила выйти за него замуж. Он умел плавать. А она не умела. Однажды он захотел научить ее. Она расплакалась и больше вообще не заходила в море. Хорошо, что это случилось за день до отъезда.

Вот поэтому она и хотела научиться плавать, к тому же под водой. Этот парень, Паоло, только под водой и плавал. Так что вся эта история была ясна для меня как день.

На плавании, а не мотоциклетных гонках моей дочери и следовало сосредоточиться. Я даже ничего не имел против этого парня. Мы снова туда поедем. Он там кем-то работает, уже не помню кем.

В общем, я очень сильно отвлекся (но не жалею об этом). Даже уже не хочется рассказывать про мотоциклы. Все равно уже понятно, что мы купили два мотоцикла, а не один. У Маши мотоцикл розовый, на нем написано «princess», а у Вани красный, на нем написано «police». И я не понимаю, как можно было умудриться затащить в кровать этого монстра, этот квадроцикл с чудовищного размера колесами, каждое из которых ростом с самого Ваню, и так счастливо проспать всю ночь в крохотной щели между этими колесами и стенкой, с рулем на голове.

Жаль, конечно, что я этого не понимаю. Я в принципе отдаю себе в этом отчет.

Времени на общение с детьми мало. Поэтому приходится использовать его максимально эффективно. Я прихожу с работы и, пока они не заснули, поскорей надеваю красный свитер с капюшоном. У этого свитера есть одна особенность: «молния» застегивает его весь, снизу доверху, включая капюшон.

Я выхожу из гардеробной в ярко-красном свитере, с капюшоном вместо головы, и уже не спеша захожу в детскую. Чем бы ни занимались дети в этот момент, моментально начинается страшный, чудовищный, ни с чем не сравнимый визг. Так дети могут визжать только от настоящего ужаса, увидев Человека-паука. Мне сразу становится и самому страшно – за них, и я выхожу из комнаты.

Дело в том, что они нисколько не притворяются. Чаще всего, когда я их чем-нибудь пугаю, они делают вид, что и правда испуганы, но при этом еще и хохочут. Но тут им на самом деле смертельно страшно, и все тут. Они орут как резаные.

Зачем же я это делаю? Как зачем? Потому что им это нужнее, чем мне. Ведь это они кричат через секунду:

– Человек-паук! Он убежал! Мы победили его! Он больше никогда не придет!

Приходится возвращаться. Стены в доме вроде толстые, но мне все-таки жаль наших соседей.

Человек-паук является главным ужасом жизни наших детей. Это их самый долгожданный ужас. Если бы его не было, жизнь их была бы, боюсь, лишена смысла. А смысл в том, чтобы пережить Ужас и испытать от этого недетское Счастье.

Какой-нибудь психотерапевт сказал бы, что я не имею права на такие эксперименты и что это страшная психотравма для детей. Но психотерапевт сидит на полу в этой же комнате, прижавшись к стене, и визжит вместе с детьми. Это моя жена. Ее высшее психологическое образование подсказывает ей, что в жизни должно быть место ужасу.

Однажды мне все-таки стало их жалко. Сняв свитер, в приливе нежности я сказал им, что они переволновались, проголодались и мы сейчас, несмотря на позднее время, поедем ужинать в ресторан.

Не исключаю, что это я сам просто был голоден. К тому же на следующее утро я на несколько дней уезжал в командировку и, видимо, хотел побыть с ними лишних пару часов.

– А Человек-паук ушел? – недоверчиво переспросили дети.

– Ушел, – подтвердил я, выйдя из их комнаты и на всякий случай осмотревшись по сторонам.

Мы приехали в ресторан и расселись за столом. Я предложил показать всем, что мы на самом деле культурные, и вообще не вставать с места. Ваня кивнул и сразу начал вести себя культурно. Он спросил, где официант.

Когда мы сделали заказ и официант ушел, мы поговорили про человека-паука.

– Папа, – сказала Маша, – широко открыв свои и без того огромные глаза, – мы знаем, где он живет!

– Где?!

– В гардеробной!!!

Я спросил, почему они так решили. Оказалось, они увидели там красный свитер с капюшоном.

– Человек-паук сбрасывает там свою одежду! Мы больше никогда туда не зайдем! Никогда!

Эти слова навели меня на некоторые размышления.

– Папа! Почему нет официанта? – снова нетерпеливо спросил мальчик.

Я пожал плечами.

– Мама, давай пока споем, – предложил мальчик. Это был необычный способ скрасить досуг в ожидании официанта.

Они затянули свою любимую, про казака, гуляющего по Дону. Тут же появился испуганный официант. Так что способ рекомендую.

В ресторан мы сходили не зря. Я теперь думаю, что переложу свитер с капюшоном в кабинет. Пусть полежит там какое-то время. И я не стану запирать дверь. Во-первых, они все равно находят ключ, куда бы я его ни спрятал. А во-вторых, пусть войдут.

А то я никак не мог добиться от них, чтобы они никогда не заходили в кабинет и не трогали там ничего.

Принято думать, что самое страшное – это когда болеют дети. И это правда.

Особенно когда Маше не могли никак поставить диагноз. У нее воспалились лимфоузлы, это было очень больно. Была высокая температура. Она не могла ходить и весь день была в полудремном состоянии. Врачи говорили, что у нее, наверное, мононуклеоз, но точный диагноз поставить не могли и утверждали, что им нужна по крайней мере неделя и новые анализы крови.

Маша по-настоящему страдала. Ей, наверное, было очень страшно. С ней ведь раньше никогда ничего такого не случалось. И, что поразительно, она изо всех сил старалась ни на что не жаловаться. Она терпела.

Я ее спрашивал, что у нее болит, но она только вздыхала. Мне казалось, за два дня она повзрослела на два года.

– Попробуй уснуть, Маша, – говорил я.

Она смотрела на меня снисходительно, слишком по-взрослому, и ничего не отвечала. Мне от этого самому становилось страшно.

– То, что болит, не дает мне закрыть глаза, – наконец сказала она.

Она сама не могла даже повернуть голову. Она только вскрикивала, если у нее это получалось непроизвольно.

В какой-то момент она подозвала меня к себе – плавным взмахом ресниц.

– Папа, – слабым шепотом сказала Маша. – И не покупай Ване жвачки. Он ее глотает.

Это прозвучало как завещание.

Нет, это, конечно, слишком. Была в этих словах искренняя забота старшей сестры о младшем брате. Она давала понять, что до сих пор эта ситуация была у нее под контролем, а теперь она ослабла настолько, что сама ничего гарантировать не может, и Ваню теперь убережет только такой радикальный и, по сути, варварский способ решать проблему.

Но было в этой просьбе и предостережение – не покупать Ване жвачку без нее, Маши. Вид Вани, в одиночку жующего (вернее, глотающего) жвачку, безусловно, нервировал ее больное воображение.

Дней через пять после начала болезни она приподнялась с кровати и сказала, что хочет проводить меня до лифта. Она всегда так делает, когда здорова. Я понял, что девочка, кажется, и в самом деле начинает выздоравливать. Кровно заинтересованный в таком поступке, я хотел помочь ей встать, но она категорически отказалась и поднялась сама. Идя к выходу, она шаталась, но снова отказывалась от помощи. Потом она еще минуту стояла у открытой входной двери, пока не приехал лифт. Потом что-то прошептала и из последних сил махнула рукой. Эту картину я не забуду уже никогда.

Вечером я привез ей сразу четыре фильма про Барби. Их дала ей посмотреть ее подружка Алиса. Это был лучший подарок на Пасху. Это было все, что Алиса могла сделать для Маши в такой момент. Она отдала самое дорогое, что у нее было. И то ее родителям пришлось постараться, чтобы убедить ее сделать это. И она, конечно, дала только посмотреть, а не насовсем.

Когда я, торжествуя, внес в Машину комнату эти четыре фильма, она ахнула.

– Мама, посмотри!.. – прошептала девочка.

– Это тебе Алиса передала, – сказал я. – В честь Рождества Христова.

– Спасибо, Алиса, – шепнула Маша.

– Посмотреть дала? – озабоченно спросила меня жена, лежавшая рядом с девочкой. – Ты сказал, что мы обязательно вернем?

Маша перевела взгляд с мамы на меня.

– Папа, ведь Алиса мне это подарила, правда?

Голос ее был практически безразличен. Но в этот момент решалось многое. Я, по крайней мере, отдавал себе в этом отчет.

– Конечно, подарила, – сказал я. – Ты же болеешь. И Пасха. Христос воскрес.

Я использовал все аргументы, которые у меня были. Впрочем, девочка явно готова была поверить мне на слово.

Сначала Маша не знала, будет ли смотреть фильмы. Ей, кажется, снова стало хуже. Потом она все-таки попросила поставить «Барби и дракон». Он ей не понравился. На самом деле она капризничала. Это был очень хороший фильм. Я могу говорить об этом уверенно, потому что сам посмотрел его от начала до конца. Но она сказала, что он злой. Потом я поставил «Барби и Лебединое озеро». Потом «Барби и Щелкунчик». Потом сначала. Потом «Барби и дракон». Потом снова. Потом она выздоровела. Потом я опять поставил эти фильмы.

Так продолжается до сих пор. И будет продолжаться вечно.

И не забыть купить Алисе все эти фильмы и еще один, новый, «Барби и принц и нищенка».

Началось с того, что моя жена нашла в одном магазине детские пластиковые браслеты от комаров.

– Надо купить их как можно больше, – озабоченно сказала она. – Чтобы хватило на все лето.

– Что за браслеты от комаров? – как можно спокойнее спросил я.

– Ну, такие браслеты. Там есть голубые, а есть розовые. Были желтые. Желтые разобрали.

– А как они работают?

– Как? – раздраженно переспросила Алена. – Надеваешь браслет. Комары улетают.

– Подожди, – разозлился я наконец. – Но это что, как ошейники от блох для собак?

– Конечно! – обрадовалась Алена. – Наконец-то ты понял!

Идеология этого проекта меня вообще-то не устраивала.

– А кто-то уже проверял? Может, не действует? – спрашивал я.

– Да их же первый раз завезли в Москву вообще! Берут все. А нам может не хватить, если будешь и дальше так сидеть!

Мы поехали за браслетами. По дороге я, удивляясь сам себе, позвонил нашим друзьям, у которых есть мальчик Машиного возраста, и сказал его папе:

– Слушай, мы тут сдуру едем за браслетами от комаров. Я подумал, может, вам тоже нужны?

Мой товарищ начал задавать мне те же нелепые вопросы, которые я только что задавал Алене. Я с удивлением понял, что быть идиотом не так уж и плохо. Можно, к примеру, в два счета довести человека на том конце провода до суицидальной истерики. Объясняя, зачем сыну моего товарища нужен браслет от комаров (и упирая на то, что ехать за ним надо немедленно), я испытывал странное блаженство.

– Слушай, я ничего не могу понять, – сочувственно, как тяжелобольному, сказал он мне. – Давай я трубку жене дам. Она уже вырывает.

– Понимаешь, – начал я, когда она вырвала трубку, – такие браслеты от комаров…

– Скажи ей, что есть голубые и розовые, – прошептала Алена.

– Есть голубые и розовые, – покорно произнес я. – Одного браслета хватает на…

– А салатовые есть? – перебила меня мама Дениса.

– Салатовые есть? – переспросил я Алену. Алена горько покачала головой.

– Нет салатовых, – вздохнула она. Она, конечно, ждала этого вопроса.

В общем, наших друзей мы тоже по дороге забрали с собой. Пока мы ехали, Маша рассуждала с Денисом о вреде комаров.

– Знаешь, – говорила она, – как я обычно узнаю комаров?

– Знаю, – отвечал он. – Они очень больно кусают.

– Кусают не только комары. Звери тоже кусают.

– Да! – внезапно поддержал разговор наш двухлетний Ваня. – Меня муха укусила!

Он показал куда. За ногу прямо схватила.

– Нет, вы не понимаете, – сказала Маша. – Если вы увидели, что прямо на вас летит очень маленькая черная гадость, значит, это комар!

– Я от него убегу! – крикнул Ваня.

– От него не убежишь, – рассудительно сказала Маша. – От комара нужен специальный браслет.

– Откуда ты знаешь? – недоверчиво спросил Денис.

– Я мультик такой смотрела, – беспечно сказала Маша.

Денис и Ваня уважительно посмотрели на нее. Они этого мультика не видели.

– Вот за этим браслетом мы сейчас и едем. А потом поедем в Протвино и будем душить комаров.

– Ура! – захлопали в ладоши дети.

– А я в комара стрельну! – сказал Ваня. – У меня есть пистолет.

Дело на глазах принимало слишком драматичный оборот. Мы ему и в самом деле только что купили пистолет, стреляющий струей воды. В принципе им и в самом деле можно отбиваться от комаров. Я представил эту картину: Ваня с Машей и Денисом притаились за пригорком, потом с опаской выглядывают – и видят полчища марширующих на них прямо по воздуху комаров. Паника, и спасения, кажется, нет. Но тут Ваня достает свой пистолет и, насупившись, говорит: «Уходите, я прикрою!» – «А как же ты, Ваня?!» – кричит Маша. «А я остаюсь, – отвечает Ваня, отвернувшись, чтобы сестра не увидела мужских слез. – Передайте маме и папе, что я люблю их…» Маша и Денис, все в слезах, убегают. За пригорком вспыхивает смертельный бой – не ради славы.

Тем временем мы подъехали. Зашли в магазин. Мы все-таки опоздали. Браслеты закончились.

Смешно, но вся надежда теперь и правда только на Ванин пистолет.

В самолете рейсом Москва – Римини Маша подвела ко мне незнакомую девочку лет семи. Девочка предложила отгадать загадку. На клочке бумаги она нарисовала треугольник, квадрат, домик, поставила между ними плюсы, после них знак =.

– Ну что здесь должно быть? – спросила она. – После знака.

В голосе ее была насмешка. По крайней мере, я уловил ее – всеми своими комплексами. Надо было догадаться. Во что бы то ни стало. Ну что такого там могло, в конце концов, быть, что бы я не смог отгадать? Загадка-то для детей.

Очевидно, в этом и состояла проблема.

– Мы теряем время, – неожиданно сказала девочка.

Я мог бы что-нибудь произнести. Это обязательно была бы глупость. Но в какой-то момент уже лучше было сказать глупость, чем промолчать.

– Папа, там, в конце, – цифра, – сказала Маша. Боже, она все понимала. Это было еще хуже. Правда, потом я подумал, что, если бы она понимала действительно все, она могла бы сразу назвать эту цифру.

И все-таки это было кое-что. Подошел мой товарищ, даровитый журналист, кинул взгляд на ребус, поинтересовался, есть ли подсказки, и, услышав про цифру, уверенно сказал:

– Три.

– Почему три? – удивился я.

– Как почему? Треугольник, квадрат и домик. Всего три! – засмеялся он.

Я совсем сник. Мне в голову не пришла даже эта мысль.

– Три? – спросил я эту девочку.

– Конечно, нет, – вздохнула она. Клиенты ей попались тяжелые.

Наверное, с тоски я сделал единственное, что можно было сделать с этими предметами. Я пересчитал углы во всех этих треугольниках и квадратах. Их оказалось 12. Я поставил цифру 12 и с надеждой посмотрел на девочку.

– Ну, правильно, – пожала она плечами.

Ну вот и все. Чистая победа за явным интеллектуальным превосходством. Торжество чистого разума. И никаких эмоций. Я даже не вскрикнул. Полное самообладание.

Потом я подумал, что это была все-таки какая-то сложная загадка. Даже странно было услышать ее от детей. Посчитать углы. Они, может, и не знали, что это такое. Что-то здесь было не так. Или дети специально придумывают для взрослых сложные загадки?

Я спросил девочку, знает ли она, что такое острый и прямой углы.

– Нет, – равнодушно ответила она. – Мне это не нужно.

– А почему тогда 12?

– А столько палочек, – вежливо улыбнулась она мне. – Вы угадали.

Она имела в виду, что я именно угадал.

Она отошла к своему креслу в другом салоне и вернулась через пять минут. В руках у нее снова был листочек. На нем были нарисованы те же треугольник, квадрат и домик, а между ними, через знаки плюс, стояли две семерки.

– Что тут должно стоять в конце? – спросила девочка. Я быстро пересчитал все палочки, прибавил к цифрам.

– Двадцать шесть, – сказал я. И снова – никакого ликования в голосе. Я бесстрастен. Все так просто: я – лучший.

– Нет, – ответила девочка. – Не угадал.

– А сколько же? – спросил я.

Это было так глупо. Я унижался перед ней.

– Попробуйте подумать, – предложила она.

Я думал всю дорогу. Я нашел себе хорошее занятие на весь полет. Я ведь так и подозревал с самого начала, что не может быть все так просто. Но как все должно быть?

Я догнал ее в зоне таможенного контроля.

– Ну, какая цифра? – можно сказать, тяжело дыша, спросил я.

– Потом, – отмахнулась она.

– Когда потом? – переспросила ее мама. – Мы больше не увидимся с дяденькой.

Девочка показала, чтобы я наклонился поближе к ее рту.

– Двадцать семь, – шепнула она.

– Почему? – оторопел я.

– Сколько палочек, такая и цифра.

– Да я же считал!

Она смотрела на меня с жалостью. Я пересчитал. Там, у нового домика, появилась еще одна палочка, обозначающая потолок первого этажа и пол чердака.

Появилась она, конечно, не случайно.

Утром в итальянском городке Форте-дей-Марми пошел дождь, и выхода не осталось, пришлось ехать в Пизу, на осмотр башни. Вроде и недалеко, 30 километров, но если всю неделю до этого для тебя и триста метров до моря казались пыткой каленым железом (имеется в виду палящее солнце), то можно хотя бы попытаться понять чувства, с которыми я садился в машину.

Дети, впрочем, были, кажется, даже рады. Море с его огромными, переливающимися всеми цветами радуги (то есть самыми вредными) медузами как-то не манило их. К пляжу они тоже с какого-то момента стали относиться с сомнением. В прошлом году его купил один парень, защитник миланского «Интера» Дзанетти. И сразу же на пляже начала править его семейка, и прежде всего папаша Дзанетти, главным смыслом жизни которого стала жгучая (как у медуз) потребность всюду сопровождать моих детей по территории пляжа.

Они залезали в его пластиковый катамаран, вытащенный на песок, и Маша, гордая, восхищенная и немая, с развевающимися на ветру волосами стояла на капитанском мостике, Ваня рулил, а рядом стоял и переминался с ноги на ногу папаша Дзанетти. Может, он думал, что дети угонят его катамаран? Им ни слова он не говорил, а только смотрел на меня и многозначительно страдал. Но я ему тоже ни слова не говорил и тоже страдал. В конце концов он, кстати, добился своего, дети сами как-то сникли, что-то почувствовали и интуитивно переключились на возведение замков на песке, в которых папаша Дзанетти, как бы ни старался, уже не смог бы почувствовать себя хозяином.

Примерно то же самое происходило у нас и в бассейне («Надо мыть ноги перед тем, как прыгнуть в воду» – как будто кто-то не мыл), и в баре («Мороженого с Винни Пухом больше нет, ваши дети за неделю съели мой месячный запас!»).

Этот старик, по правде говоря, так относился ко всем клиентам на пляже его сына (люди вынуждены были с тоски начать ходить за закуской и выпивкой в бары соседних пляжей), но меня, разумеется, интересовала только история с моими детьми. Папаша Дзанетти здорово разозлил меня. И мне понравилось, что он хоть денек поживет без нас. Могу себе представить, как это понравилось ему.

В машине по дороге в Пизу я поставил один из двух дисков, которые захватил с собой, – «Слияние и поглощение» «Мумий Тролля». (Второй – музыка к кинофильму «17 мгновений весны».) Каждый вечер мы куда-нибудь да ездили, так что «Мумий Тролля», мне казалось, они должны были возненавидеть за отчетную неделю всей своей открытой детской душой («17 мгновений весны» мы сразу отложили до лучших времен – года). Но вместо этого они полюбили его. Они дурными голосами орали припев «Когда тебя вставляет – ты вставляешься!», только Ваня где-то уже на третий день, подумав здраво, немного переиначил его и пел «Когда тебя щекочут – ты вставляешься!». В общем, до Пизы мы доехали с музыкой.

Там начались неприятности. Первая неприятность подстерегала меня в виде компании из шести молодых японок, неистово фотографировавших башню. Когда, увидев Ваню и Машу, они начали так же неистово фотографировать их, я понял, что для этих людей нет вообще ничего святого. Разве можно было ставить на одну доску эту падающую развалину и детей моих? Я заслонил Машу и Ваню своей грудью. Что ж, мне не привыкать.

Меня японки фотографировать не стали. Одна подошла и протянула мне какой-то сувенир в хрустящей розовой обертке. Я понял, что она извиняется. Я кивнул. И зря – она тут же проворно подсела к моим детям, обняла их (они от неожиданности и от такой наглости оторопели и даже не сопротивлялись), а другая японка тут же начала их фотографировать. Потом они поменялись местами.

Я понял, что надо бы чуть-чуть подумать в этом месте. Я подумал, и получилось, что я только что на глазах у многочисленных зевак продал моих детей за какой-то сувенир. Интересно, кстати, за какой. Я развернул обертку. Под ней скрывалась пара шелковых японских платочков. Ну, это еще ничего.

Пока я всем этим занимался, с Машей и Ваней перефотографировались, кажется, все японки, которые в этот день приехали в Пизу. Очередь была теперь, наверное, за японцами. Я поспешил забрать своих детей подальше от этой правды жизни.

Потом я, конечно, спросил Машу (а не она меня), почему эта башня не падает.

– Потому что из кирпичей сделана, папа, – с сочувствием к моему идиотизму ответила девочка. – А не из молока.

Да, эта мысль как-то не приходила мне в голову.

В итальянском городе Форт-дей-Марми много ночных дискотек. Собственно, а что еще должно быть на модном итальянском курорте? Но если приезжаете на этот курорт без няньки (для двух ваших детей и дочери ваших друзей), то пользы от этих дискотек вообще никакой.

Но у вас же есть еще и друзья, которые живут по соседству. У них, правда, тоже есть дети, но это уже дети десяти лет. К тому же эти девочки, Варвары, которые, несмотря на молодость, уже готовятся стать матерями (то есть постоянно думают об этом). И они, можно сказать, сами предлагают:

– А вы оставьте Машу, Ваню и Алису с нами. С нами не соскучишься!

Да, мы знаем этих девочек. Когда они были такими же, как Ваня и Маша, то, приходя в ресторан с родителями, запирались в туалете, скручивали с рулонов всю имеющуюся туалетную бумагу, мочили ее под струей воды, а потом, вернувшись домой, комкали и морозили эти снаряды в холодильнике.

И тем не менее мы согласились с их предложением. У нас просто не было другого выхода. Более того, мы, конечно, сами подтолкнули их к этой идее.

Было ли мне страшно оставить двух своих маленьких детей на попечении двух маленьких девочек? Да, было. Но у Варвары был мобильный телефон. И у нас были мобильные телефоны. И моя Маша не такая уж маленькая. И Ваня сам об этом попросил (что не могло не настораживать, конечно). И у них было много дисков с мультиками.

В общем, мы рискнули. Но, короче говоря, мы не пожалели. Мы попали в бар с мирными подонками-наркоманами, которые приняли нас как родных. Подробности опускаем, четыре часа пролетели как один.

Потом раздался звонок. Мама одной Вари раскрыла трубку и долго молчала. Она слушала. На лице ее не дрогнул ни один мускул.

– Кажется, вам надо ехать за Ваней, Машей и Алисой, – сказала она наконец.

Мы бросились – кто к машине, кто к велосипеду. Уже хлопая дверцей, я спросил Барину маму, что там слышно: орет ли Ваня? Она скорбно кивнула.

– Давно?! – с ужасом переспросил я.

Она посмотрела на меня и ничего не сказала. В глазах ее был такой же ужас. Она переживала и за наших, и за своих детей. Она уже понимала, что произошло.

В доме было удивительно тихо. Ваня, сидя на кровати, смотрел на меня кроткими голубыми, а главное, совершенно сухими глазами. Увидев эти ангельские глаза, я испытал настоящее отчаяние. Я понял, что он старается сделать вид, будто ничего не произошло. То есть произошло что-то действительно ужасное.

– Папа! – удовлетворенно сказал Ваня и даже, кажется, подмигнул.

Из соседней комнаты вышли две Вари. Вот их глаза были полны слез.

– Зачем вы это сделали? – спросила нас одна Варя.

– За что? – промолчала другая.

Только тут я обратил внимание, что случилось с домом. Были перевернуты даже стулья. Все, что лежало на столах, теперь плавало в воде на полу. Маша и Алиса сидели на кровати в одной из детских комнат, поджав ноги.

– Что здесь было? – спросил я.

– Папа, – начала рассказывать Маша, – мы просто смотрели мультики. Потом Ваня стал звать маму, потом я взяла у девочек наклейки и наклеила в уши, потом пролилась вода, а потом мы просто стали играть.

Из комнаты, где снова закрылись Вари, раздались рыдания.

– Я их ненавижу! – кричала Варя. – Ненавижу! Это фашизм!

Я думал, она сейчас крикнет: «Что они сделали с моей жизнью!» Но она повторяла все тише и тише: «Мама, я их ненавижу!» Варя звонила маме.

Уже в самом конце отдыха в нашей курортной жизни произошло что-то очень странное. Ася, Машина подружка, вдруг обратила внимание на Ваню. Ваня младше ее на два года и интересен ей в принципе быть не может ни в каком смысле.

И вот я вижу, как Ася обнимает Ваню за плечи и, что-то нежно шепча ему на ухо, уводит его куда-то в кустики. Я со всех ног бегу смотреть, что же это они там делают, боясь опоздать. Писают, конечно. Вот Ася сидит за столом, ест персик, но надкусывает через раз – потому что еще и Ваню им кормит. Ваня, обалдевший от такого внимания, ест и ест этот чудовищных размеров персик.

В пиццерии Ася говорит Ване:

– Пойдем, Ваня, я тебя познакомлю с моим другом.

И она ведет его за соседний стол, там сидит какой-то итальянский парень лет 18, через минуту они мирно беседуют, через две парень хохочет, показывая на Ваню друзьям, через три Ваня орет и убегает, а Ася утешает его в туалете, гладя по голове, среди размотанных ими рулонов туалетной бумаги. С парнем этим сама Ася, конечно, никогда до этого знакома не была.

Сразу после завтрака Ася, зная Ванину слабость, уводит мальчика в машину – чтобы он просто посидел за рулем, и сидит с ним там сама.

И это все при внимательном рассмотрении не очень похоже на вспыхнувшую любовь. Ваня ходит за Асей, стараясь не отстать, потому что не помнит, чтобы им кто-нибудь из взрослых когда-нибудь столько бы занимался. Бедный мальчик только успевает послушно кивать в ответ на ее шепот. Сама Ася тоже не слишком, кажется, увлечена. Девочка словно выполняет общественное поручение. Но очень старается.

Наконец я понимаю, что где-то на обочине жизни, в конце концов, оказывается Маша. Я ее спрашиваю, почему она не с Ваней и Асей.

– Да у меня другие дела, папа, – пожимает она плечами и идет за стол есть моцареллу.

Ну, тут я понимаю, что дело-то плохо. Моцареллу она ненавидит «всею душою» (сама так говорит), и подойти к ней Машу могла заставить только очень большая нужда.

Тут уже мы замечаем, что Ася и Маша что-то не разговаривают друг с другом. У меня в голове вспыхивает догадка, но я еще не верю, что маленькие девочки в таком возрасте способны на такое коварство.

– Что, Маша, вы поссорились с Асей? – спрашиваю я. – Поссорились? Из-за чего?

– Ничего мы не поссорились. Мы просто не разговариваем, – отвечает Маша.

Они, значит, поссорились. И Ася решила, что Маша должна страдать. И выбрала безошибочно правильный путь. Она забрала у Маши брата. Брата, с которым Маша половину своей жизни делила все свои невзгоды. Человека, с которым Маша последние два года засыпала и просыпалась, можно сказать, на одних нарах (у них двухъярусная кровать).

– Папа, – пришла наконец ко мне моя дочь вечером, – они заперлись в комнате и не пускают меня к себе.

Она заплакала.

– А ты сама не ходи к ним, – посоветовал я. – Ты скажешь мне, что случилось?

– Нет, – всхлипнула она.

Сердце мое превратилось в вишневое желе.

– Смотри, что мы сейчас сделаем, – сказал я. – У нас ведь с тобой тоже любовь, да?

Девочка, вздохнув, согласилась.

И тогда я посадил ее в машину на водительское сиденье впереди себя, и мы поехали. Нет ничего в жизни такого, о чем еще так же страстно мечтает Ваня. Иногда его мечта исполняется. Это самые светлые мгновения в его жизни.

Мы поездили перед нашим домом, потом выехали на дорогу, доехали до набережной, вернулись… Задний ход… Ваня стоял на крыльце и смотрел на меня. О, что это был за взгляд! Я не хочу, чтобы он еще когда-нибудь так глядел на меня. Гадом-то я себя почувствовал. Главное, что я вдруг понял: что-то я сильно увлекся этой Асиной игрой, раз уж разменной монетой в ней тоже сделал Ваню.

Ася стояла в стороне и спокойно наблюдала за происходящим. Она, кажется, пыталась оценить степень опасности, исходящую от машины. Безусловно, движущаяся машина была для нее опасней, чем стоящая, потому что интересовала Ваню гораздо больше. Но как-то уж очень снисходительно, даже насмешливо смотрела на меня Ася.

И потом, уже ночью, когда девочки помирились так же внезапно, как и поссорились, я думал и о том, что ей, наверное, не могло не понравиться, что взрослый парень, друг ее отца, так легко оказался побочной жертвой задуманной ею интриги. И так обошелся с собственным сынком…

Уже в Москве мы снова спросили Машу, почему же все-таки они тогда не разговаривали с Асей. Она снова не сказала. Когда мы об этом же спросили Асю, она мгновенно ответила:

– А она же нам на качелях не дала покачаться!

А Маша, сразу все вспомнив, страстно объясняла, что Ваня до этого только что все утро качался. Правды, в общем, слава богу, не найти.

Мне все чаще кажется, что они слишком хороши для меня.

Дети снова находятся на отдыхе вдали от дома. Они не скучают по дому, нет. Я остался дома, по которому они не скучают. Ну так вот, они и по мне, я подозреваю, не очень скучают. Скучаю ли я сам, я говорить не буду, ибо все, что бы я ни сказал, будет не до конца правдиво.

Правда, Маша говорит вчера маме:

– Мама, позвони папе и скажи: «Ну, че ты не звонишь-то?» Он и позвонит.

– Зачем? – спрашивает ее мама. – Он утром сам позвонит.

– Много новостей накопилось. Надо рассказать, – озабоченно говорит Маша.

На самом деле я уже все знаю. У нас Ваня полюбил.

Он шел берегом моря, и волны плескались у его ног, а свежий ветер ласкал его лицо. И он увидел девушку лет пяти, загорающую то плесе возле тех же самых волн. Ваня подошел к ней и сел рядом. Так он сидел минут пять. Она не обращала на него никакого внимания. Он что-то сказал ей, но она не среагировала. Так часто бывает сначала при знакомстве на пляже. А потом все бывает по-другому. Или, скорее, по-разному.

Все, что Ваня сделал после этого, он сделал правильно. Он нашел свою старшую сестру и сказал, чтобы она познакомила его с этой девушкой. Ну а для чего еще, с другой стороны, нужна старшая сестра? Чтобы знакомить с подружками. (И он же знает, как быстро в этом возрасте у сестры появляются подружки. Вся жизнь сестры протекает у него на глазах.) Возможно, Ваня рановато начал использовать сестру по ее основному назначению. А может быть, и нет.

В действительности мальчик продумал эту ситуацию очень глубоко. Ведь из-за чего он на самом деле подошел к Маше? Он самокритично решил, что девушка могла не разобрать того, что он говорит. В конце концов, ему только два с небольшим года, и речь его пока что неидеальна. Взрослые не всегда понимают его. И он об этом знает. Так что, когда девушка промолчала в ответ на его какие-то почти наверняка остроумные замечания, он подумал, что она его просто не понимает. Он был прав, потому что девушка впоследствии оказалась немкой.

Маша выслушала Ваню и, вздохнув, подошла к девушке. Она показала на брата, и через мгновение девушка махнула Ване рукой! Как Маша сумела в такой кратчайший срок донести до девушки потаенные Ванины мысли? Никто же тогда из членов моей семьи, в том числе и Маша, не знал, что она немка. Но зато никто и не удивился, что эта девушка буквально на лету схватила все, что объясняла ей Маша. А потом, когда все удивились, было поздно. Ваня уже полюбил эту немку.

Но сначала Ваня подошел, сел рядом с девушкой и сказал, что вечером они идут на танцы. Девушка погладила его по голове. Ваня окаменел. Она еще раз погладила его, все еще с некоторой опаской, как щеночка. Ваня положил голову ей на плечо.

Поразительно, но вечером на детских танцах на одной из летних веранд отеля они и правда встретились.

Ваня, увидев девочку, сначала с горя убежал к морю и упал на сырой песок, обхватив голову руками, но потом нашел в себе силы вернуться и даже сам подошел к девушке. А она нашла в себе силы потанцевать с ним, взяв его за руку. У девушки, разумеется равнодушной к пареньку, который вдвое моложе ее, оказалось развито чувство милосердия.

Вернувшись, уже за полночь, с танцев к себе в номер, Ваня сел за стол, взял ручку и бумагу и что-то написал.

– Что это, Ваня, ты написал? – спросила Алена, увидев его шальные каракули.

– Я написал: «Девочка, я тебя люблю», – ответил мальчик.

Мама промолчала. А что тут, кажется, скажешь? Но вопросы были, как выяснилось, у Маши.

– Ваня, – спросила она, – а ты почему не написал, что ты меня любишь?

– Не знаю, – сказал Ваня. – Отстань.

– Ваня, почему ты не написал, что любишь меня? – повторила Маша, и в голосе ее появился, так сказать, металл. – Ведь это я тебя с ней познакомила.

– Люблю, люблю, – буркнул мальчик.

И вот это все Маша вперемешку с Аленой торопливо рассказала мне по телефону. Эта история произвела на меня сильное впечатление – как на отца и на мужчину, активно сочувствующего нашему брату в такого рода рассказах.

– Ваня, – осторожно спросил его я, позвонив утром, – скажи, пожалуйста, почему тебе понравилась эта девочка?

– Потому, – быстро ответил мальчик, и я понял, что дело серьезно, ибо он до сих пор никогда еще мне так исчерпывающе не отвечал ни на один вопрос.

У этой истории было продолжение.

После ночных танцев на берегу моря, после писем с жаркими признаниями в любви Ваня перешел к более эффективным методикам. Он решил покормить бедную пятилетнюю девушку, которая уже не знала, куда деваться от все более настойчивого внимания этого русского. Ваня подошел к маме и попросил купить ему пакетик попкорна. Алена удивилась, потому что Ваня не то чтобы совсем не ел попкорн, но если уж и делал это, то по большой нужде и уж точно никогда сам не просил покупать его. Когда Алена купила пакетик, он спросил ее, как надо угощать попкорном девочку.

– Как хочешь, – сказала Алена. – Ей, наверное, в любом случае понравится.

Мальчик показал, как он достанет из пакетика одну кукурузную палочку и предложит немке.

– Нет, наверное, не так, – сказала Алена. – Надо открыть пакетик и предложить ей самой выбрать.

Ваня с восторгом кивнул. Надо ли говорить о том, что когда он подошел к девушке, то сразу достал из пакетика одну палочку, а сам пакетик спрятал за спиной? Но и все равно его поведение произвело на девушку очень благоприятное впечатление. Именно с этого момента она стала замечать его.

И именно с этого момента он к ней охладел.

Дело в том, что всем его вниманием к этому времени полностью завладел котенок. Котенок появился под дверью гостиничного номера и никуда не ушел. Ваня хотел потрогать его, но Алена не дала. Зря, ах как зря она не позволила ему этого сделать! Если бы Ваня погладил его, все, возможно, и обошлось бы. А так он по-настоящему заинтересовался котенком. А котенок – им. Они приглядывались другу к другу, пока вечером котенок, улучив момент, когда приоткрылась дверь, не зашел в номер.

И все. Котенок решил остаться. Ваня сказал маме, что полюбил котенка. Этого признания следовало ожидать. Дело в том, что к этому времени он уже полдня игнорировал немку. Она уже сама искала Ваню и подходила к нему, чтобы улыбнуться, – как-то, говорят, уже даже заискивающе, – но ему было не до нее. Алена, смущенная, рассказывала, что он ее, кажется, даже не узнает. Я был уверен, что Ваня только делает вид.

Маша холодно следила за тем, что происходит с Ваней. Его сердечные дела, разумеется, не оставляли ее равнодушной. Иначе она, которая обожает кошек, не попросила бы маму выгнать котенка из номера.

– Он же, наверное, плешивый, – сказала Маша.

Алена мгновенно приняла решение выставить котенка на улицу. Но котенок уже был под кроватью. Это была широкая кровать. Достаточно широкая, чтобы не достать котенка рукой, и достаточно низкая, чтобы под нее невозможно было забраться. Алена звала его – он был не дурак. Она пыталась дотянуться до него полотенцем. Она нашла на улице какой-то прутик – но прутиком всерьез заинтересовался только неугомонный Ваня.

Наконец она решила, что утро вечера мудренее, – и попробовала заснуть. Только она начинала засыпать, как котенок начинал урчать и мурлыкать. Может, на него нахлынули какие-нибудь воспоминания. Может, он думал о том, что наконец-то обрел покой, дом и маму.

Но мама так не думала. В отчаянии она позвонила мне в Москву. Я сразу посоветовал ей вызвать какого-нибудь служащего отеля, чтобы он избавил ее от котенка, раз уж она не может с ним ужиться хотя бы до утра.

– Ни в коем случае, – сказала Алена и категорически отказалась пояснить почему. Дальнейшие расспросы привели к тому, что ей, оказывается, было стыдно.

– Я что, – спросила она, – даже такой пустяк не могу сама сделать?

Я хотел ответить ей правдиво, но потом подумал, что это не соответствует моим стратегическим интересам.

– Папа, – вырвала у Алены трубку Маша, – приезжай скорее!

– Что за спешка, Маша? – спросил я.

– Надо достать котенка, – объяснила она.

В общем, котенок, разумеется, переночевал у них в номере. Ваня все эти события проспал, и слава богу, а то в эту ночь никто не заснул бы во всем отеле. Проснувшись, Ваня обнаружил под кроватью мурлыкающего котенка, который всю ночь, в отличие от Вани, так и не сомкнул глаз. Они пошли завтракать.

И вот этот роман продолжался до самого Ваниного отъезда. Но провожать Ваню в Москву пришел не котенок, а, к общему шоку, пятилетняя немка.

Ваня долго гонялся за Машей с пистолетом в руке и, целясь, угрожал лишить ее жизни.

– Я убью тебя, сестра! – кричал он.

– Ваня, – вяло сказала Алена, – не надо целиться в человека.

– Это не человек, – возразил Ваня. – Это Маша.

– Тем более, в Машу не надо, – ответила Алена.

– А в кого надо? – уточнил Ваня.

– Да ни в кого! Ну, в птиц, – на ходу решала участь целых видов и подвидов Алена, – в животных.

– Я убью тебя, животное! – вскричал Ваня и бросился на Машу.

И так все время. Они умнее, и с этим просто следует смириться.

Их опять нет в Москве. Они, кажется, только что триумфально вернулись из очередного отпуска и, бегло осмотрев наш город на следующий день, признали его годным к жизни. Сию секунду они были рядом со мной, в одном городе, в одной квартире, и Ваня гонялся по квартире за Машей с пистолетом в руке, а Маша орала, повиснув на мне, что они больше от меня никуда не уедут, потому что до смерти боялась Вани. И они, конечно, сразу уехали от меня – как только узнали, что у меня длинная двухнедельная командировка. Они уехали опять отдыхать, и этому было логичное объяснение: они же вернулись только для того, чтобы нам побыть вместе. А раз вместе не получается – до свидания. Они уехали на день раньше, чем уехал я, – конечно, специально. Специально, а как же еще. Специально, черт возьми.

Я опять слышу торопливый Машин голос по телефону:

– Папа, тут у нас все есть. Рыбы есть, песок есть.

– Машины есть, – слышу я Ванин голос.

– Маша, – говорю я. – Кое-чего нет.

– А, знаю чего, – морщится Маша, я это чувствую даже по телефону.

– Чего?

– Тебя нет.

– Ну и как там?

– Папа, причал есть. Много лодок. И яхты.

Она отвыкла от меня, что ли? Она точно отвыкла.

– Папа, что ты молчишь? Ты что, плачешь? – спрашивает Маша.

Мне сразу становится смешно. До этого, слава богу, еще не дошло.

– Это ты, Маша, по всяким пустякам плачешь.

– Я, папа, по всяким пустякам не плачу. Я плачу, когда люди заставляют меня страдать.

– Ну и кто тебя заставляет страдать, Маша?!

Я где-то даже надеюсь услышать, что мама. У нас тогда с Аленой появится хороший повод для разговора по душам.

– Ваня! – с недоумением говорит Маша. – Ваня заставляет.

– Что, он бьет тебя, а ты не отвечаешь и поэтому страдаешь, да?

Я сам много времени потратил на то, чтобы убедить ее в том, что так и должно быть, что именно вот так и устроена жизнь, что старшие в ней должны быть великодушны к младшим… В общем, я стараюсь втолковать ей то, в чем и сам не очень уверен, и иногда у меня, кажется, получается. И вроде получилось и на этот раз.

– Да нет, пап, – вздыхает она. – Это я его бью, а потом страдаю. Папа, я тебе же историю должна рассказать! Только ты маме не говори, ладно? А то она просила не говорить тебе.

– А где мама, Маша?

– Да вот она сидит, слушает.

– Ну, рассказывай.

– Мы с мамой сидели в холле нашего отеля. Тут к нам подходит дяденька…

– Так, стоп. Подробнее. Сколько вас было?

– Все мы были, папа. Я, Ваня и мама. Так, уже легче.

– Дальше.

– Только ты меня, папа, не перебивай, ладно? А то я забуду.

Все, я молчу.

– И он говорит на английском языке…

– На английском? – перебиваю я.

– Да, папа. На таком, какой мы учим в «Тимее». И я ничего не понимаю!

– А мама?

– И мама. Он очень много говорит, потом он меня по голове гладит, потом маму за руку берет.

– Тебе не показалось, девочка?

– Папа, ты что? – обижается Маша. – Не веришь – Ваню спроси.

– Дальше!

– А дальше я маме говорю: «Мама, скажи ему, что ты третьего скоро родишь».

– Зачем ты это сказала?

– Мне стало страшно, папа!

– И что было дальше?

– Мама так долго смеялась, что он ушел.

Ваня пошел в детский сад. Маша пол-лета рассказывала ему, что в целом это не так уж и плохо. В пример Маша приводила Сашу, который тоже пошел в детский сад и не умер, а просто в какой-то момент уехал с родителями жить за границу. Кажется, она имела в виду, что если Ваня пойдет в детский сад, то у него тоже есть шанс уехать жить за границу.

На самом деле она выполняла мою просьбу. Это я попросил девочку рассказать своему брату о прелестях детского сада.

– А пистолет у Саши был? – задумчиво спрашивал Ваня.

– Был! – говорила Маша, вытаращив глаза.

Глаза выдавали ее с головой. Она так старательно это говорила и так испуганно таращила глаза, делая вид, что Сашу с его пистолетом в детском саду все откровенно побаивались, что было понятно: достаточно взять в детский сад пистолет, и лучше всего не игрушечный муляж, а настоящий пистолет, стреляющий водой, и ты будешь там, в детском саду, в окружении вероятного противника, в полном порядке.

У Машиной старательности была еще одна, по-моему, причина: я понимал, что никакого пистолета у Саши в действительности не было.

Утром Ваня долго не хотел просыпаться. Я видел, что он уже четверть часа не спит, а только закрывает глаза. Только я принимался его поднимать, как он – словно сквозь сон – начинал бормотать:

– Я спать хочу! Я никуда не пойду… Я спать хочу. Таким образом, он не то чтобы отказывался идти в детский сад. Он просто хотел спать. Но я все-таки, конечно, поднял его. Тогда он сказал, что не пойдет в детский сад, потому что его не пускает мама. Для этого случая у меня была его мама. Она подошла и отпустила его – не сказать чтобы с радостью.

Я подумал, что у него больше нет, кажется, аргументов, чтобы не идти в детский сад. Он, наверное, тоже так подумал, потому что безо всяких аргументов сказал, что остается дома.

– Да, – сказал я, – но ты остаешься один, потому что мы все уходим в детский сад.

Мне было жалко мальчика. Я же с самого начала понимал, что переспорю его.

– Ну ладно, – подумав, сказал он. – Я пойду с вами и провожу Машу в детский сад.

Эта позиция меня устраивала. Нам было по пути.

Ваня еще несколько раз предупредил меня, что он идет провожать Машу. При этом он хорошо подготовился. Он взял с собой сразу два пистолета и еще один попытался вручить мне. Я отказывался, но потом подумал, что, может, и правда пригодится зачем-нибудь.

Так, до зубов вооруженные, мы вышли из дома и пошли в детский сад. От дома до него метров двести. Пока мы шли, прохожие оглядывались на нас. Дети провели на море два из трех летних месяцев, и, по-моему, в самом деле было на что посмотреть. Но Ване это не нравилось. Он, увидев, что на него глазеют, доставал из большого кармана пистолет и, направив дуло в воздух, кричал:

– Руки вверх!

Одна добрая девушка даже остановилась и подняла руки.

В детский сад Ваня входил… Не знаю, с чем это сравнить. Так американский морской пехотинец входил бы на базу «Аль-Каеды», если бы когда-нибудь обнаружил ее. Он не шел, а крался, озираясь по сторонам. Поступь его сделалась неслышна. В каждой руке у него было по пистолету. Я прикрывал его сзади.

Враг, впрочем, не торопился обнаруживать себя. Он кормил других детей кашей.

– Ваня, давай переоденемся, – шепнул я. – Тогда все подумают, что ты один из них.

Эта мысль произвела на него сильное впечатление. Он мгновенно переоделся.

– Пистолеты, – шепнул я.

– Что? – не понял он.

– Пистолеты придется оставить. А то они поймут, кто ты на самом деле.

Он долго прятал пистолеты в одежду. Потом он помахал мне рукой на прощанье и просто вошел в столовую. Один я понимал, чего ему это стоило.

Вечером я спросил у него, догадались ли они там, в детском саду, сколько у него оружия. Он с гордостью сказал, что нет.

– Они заснут, – поделился он со мной своим смелым планом, – и я скажу: «Руки вверх!»

И вот он в тылу врага уже неделю. Его легенда: он мальчик, который пришел в детский сад, чтобы вырасти. Враг пока не дремлет.

Год тому назад Маша выступила на подиуме. Люди, которые относятся к ней, безусловно, с огромной симпатией, пригласили ее на показ модной детской одежды. В качестве модели, конечно. К нам, родителям, эти люди относятся, наверное, не так хорошо. Они ведь наверняка знали, чем это закончится. Я не буду говорить, что с тех пор смысл жизни этой девочки заключен в шкафчике для одежды (довольно, правда, просторном). Хотя это так и есть. Но я не буду говорить об этом – чтобы не было повода упрекнуть меня в том, что мне жалко новых нарядов для моей девочки. Есть люди, которые и так меня в этом постоянно упрекают (это не Маша).

Я буду говорить, что год назад девочке была нанесена психотравма – не худшая, впрочем, из всех психотравм на свете. Целый год после этого случая Маша вспоминала о том, как она «показывала моду». День этот хранится в ее памяти во всех мелочах и останется, видимо, на всю жизнь. Поразительно не то, что она за один день научилась ходить по подиуму как профессиональная модель, а то, что она так и не разучилась.

И вот ее снова пригласили на показ. Когда мне позвонили и рассказали об этом приглашении, я сначала согласился. Я подумал, что клин клином вышибают. Что если для Маши хождение по подиуму превратится в рутинное занятие, то в один прекрасный момент оно ей просто надоест. В конце концов, детям все довольно быстро надоедает. Более того, я сгоряча сказал, что, наверное, и Ваня тоже должен поучаствовать в показе, а то он обидится на сестру, они же все делят пополам, и даже в детском саду, несмотря на разницу в возрасте, ходят в одну группу (про эту страшную историю – в следующий раз).

Когда происходил этот разговор, я садился в самолет. Пока я летел, я искренне пожалел, что сказал об этом.

Я подумал, что Ваню ни в коем случае нельзя выпускать на подиум. Риск того, что мальчик после этого шоу превратится в девочку, был огромным.

Но я прилетел в Америку, когда в Москве уже была глубокая ночь, потом было много суеты, я забыл расставить эти жизненно важные акценты, и, когда я все-таки вспомнил и позвонил, чтобы наказать Алене ни в коем случае не делать этого с Ваней, состоялась уже вторая примерка, и Ваня уже устроил истерику, отказавшись снимать красный бархатный пиджачок, а ему объяснили, что если он возьмет его сейчас с собой, то на следующий день пройтись по подиуму ему будет не в чем, но зато сразу после показа папа ему обязательно этот пиджачок купит, и вместе с брючками, конечно, а то и с сапожками, – и он успокоился.

Показ тоже состоялся без меня. И слава богу. Я не должен был этого видеть. Но я, конечно, в итоге пожалел, что не видел этого. Последняя примерка состоялась в день показа. Потом была репетиция. Детей было много. Всех их для ясности пронумеровали. У Вани был номер 100, у Маши 101. Маша немного волновалась. Она понимала, что пройти по подиуму – это непросто. Но это было вполне рабочее волнение. А Ваня не волновался нисколько. Он просто немного устал и после обеда, за полчаса до начала показа, подсел к маме, положил голову ей на колени и крепко заснул.

– Модель заснула! – в панике перешептывались девушки-организаторы. – Что делать? Надо сказать маме, чтобы она его разбудила!

Они осторожно сказали Алене, что мальчика надо будить.

– Да он же только что заснул! – резонно ответила она. Они больше не решились ее беспокоить, но испугались еще больше и с испугу дозвонились до своего главного начальника. Он, по счастью, является человеком чувствительным.

– У нас проблема! – сказала девушка-организатор.

– Что случилось? – с тревогой спросил он.

Он, наверное, сразу, решил, что на таможне опять проблемы с фурой с одеждой из Италии.

– Номер сотый заснул!

– Что?!

– У нас модель заснула! Что нам делать? Когда он понял, то встревожился еще больше.

– Пусть пока спит, – решил он, – а если до прохода номера 95 не проснется – будите!

Ваня проснулся. Он и Маша прошли по подиуму, держась за руки. Я смотрел это видео. Я не знаю, у кого Ваня научился посылать воздушные поцелуи, и с беспокойством думаю, что у Алены. Он при этом внимательно глядел по сторонам. Происходящее ему нравилось. Маша нервничала. Ей это шло.

Вернувшись из командировки, я подарил Ване пистолет – с намеком на то, что он должен в любых обстоятельствах оставаться мужчиной. Впрочем, нельзя ведь было исключить, что этот пистолет теперь будет нужен ему только для того, чтобы надежно охранять шкафчик с одеждой. Я очень боялся этого.

Но я ошибся. Пистолет ему был нужен не для этого. Ваня наставил пистолет на меня и сказал:

– Папа, в следующий раз пойдешь показывать моду вместе с нами.

Ваня и Маша в детском саду ходят в одну группу, несмотря на то что мальчик младше девочки на 1,8 года. Но они так решили, и глупо было бы с ними спорить.

Нам показалось, что в этом вообще-то ведь довольно много плюсов. Брат и сестра будут целый день беречь друг друга в этом бушующем мире. Если бы мы знали… Если бы мы только знали.

Они перестали замечать друг друга на второй же день. Ване стало не до Маши, потому что он приходил в группу отчего-то очень голодный и стремился как можно скорее съесть кашу. Стремление, безусловно, похвальное, родительское сердце могло только мечтать о таком повороте событий, но мне стало видеться в этом что-то маниакальное. У него были такие глаза… Даже я, глядя на него, понимал, что промедление смерти подобно.

Я быстро понял, в чем дело. Он знал ведь, что, как и дома, в детском саду его кашу может съесть Маша. И даже обязательно попытается съесть. Если бы Маши не было, он бы ни о чем не беспокоился. Он бы понимал, что у него есть его тарелка и ее никто не отнимет. Но, зная, что вместе с ним в комнату входит Маша, он отдает себе отчет в том, что ее не заинтересует ничья тарелка, кроме его.

На Машу его поспешность тоже произвела странное впечатление. Вместо того чтобы под благовидным предлогом выманить брата из-за стола (например, заставить, как и дома, сначала вымыть руки), она начала демонстративно встречаться глазами с другими мальчиками.

Там есть с кем встречаться глазами. Там есть Вадик и Степа. Оба уловили Машин месседж и приняли его близко к сердцу. Вадик начал каждое утро приносить Маше надутые воздушные шарики. Представляю, чего это стоило его родителям. Но и ему тоже. Можно только догадываться, сколько сил он потратил на то, чтобы объяснить им, почему он должен это делать.

От них это решение также потребовало безусловного мужества. Я представил, как тяжело ворочающийся в постели и все еще крепко спящий папа надувает этот шарик, который подсовывает ему непричесанная, но все-таки уже полусонная жена, и прямо туда, в безобидный этот шарик уходят его искренние слова… все без исключения слова, которые он этим ранним утром смог найти для того, чтобы еще раз по достоинству оценить эту романтическую идею своего мальчугана.

А Степа по утрам приносит Маше конфеты. Ему, наверное, проще. Конфеты он, наверное, тырит еще с вечера. Я бы, во всяком случае, поступил на его месте именно так. Да так на его месте поступил бы, наверное, каждый.

Вадик за свои шарики потом целый день не отходит от Маши. Степа за свои конфеты не требует ничего. Он выше этого. Возможно, правда, что он просто ждет, пока масса подаренных конфет не станет критической, и тогда он потребует за свои конфеты чего-то особенного.

Но то, на что до сих пор не может решиться Степа, Маша с Вадиком давно прошли. И я намерен рассказать об этом – здесь и сейчас. Но сначала про Ваню.

Ну так вот, разве Маше до Вани в этой ситуации? И он, съев кашу, замечает ведь, наверное, что у сестры бурная личная жизнь и полностью получит Машу в свое распоряжение он только после детского сада. Это не может не беспокоить его. Не потому ли он сошелся с Катей?

Эта девочка всегда опаздывает в детский сад. Она приходит еще позже, чем Маша с Ваней. Она кажется очень легкомысленной и даже ветреной. Это, по моим подсчетам, не может не привлекать к ней внимания. Вот Ваня и увлекся. О, свято место пусто не бывает!

Теперь они все время вместе. Вот уже целую неделю. Ваня, между прочим, очень постоянный. Он приносит Кате сушки. Правда, сушки эти он приносит и всем остальным тоже. И угощает даже Машу – правда, делает это иногда с таким лицом, что Маша после того, как берет сушку (все-таки, конечно, берет), еще несколько минут горько рыдает на плече у Вадика.

Но их объединяют не только общие переживания. Пора рассказать о самом сокровенном, что было между Машей и Вадиком.

– Папа, я хочу тебе кое-что сказать, – шепотом произнесла Маша поздним вечером.

Я по понятным причинам дорожу такими минутами в нашей жизни. Во-первых, случаются они крайне редко. Во-вторых, я же знаю, что информация, которую я сейчас услышу, предназначена только для моих ушей. Я даже не очень понимаю, зачем я рассказываю это сейчас.

И я понимаю, что Маша иногда говорит со мной о том, о чем не говорит больше ни с кем, потому что я никогда не подводил ее. Не то что у меня просто не было случая. И не потому, что я, ее отец, буду нем как рыба на этот счет до самой смерти. Опять нет. Просто я, бывает, сразу забываю о том, что она сказала, потому что все время не о том думаю.

Но того, что я услышал на этот раз, я не забуду никогда.

– Папа, – сказала Маша, – мы так целовались!

– С кем?

– С Вадиком.

– А кто первый начал? – задал я, как казалось, самый принципиальный вопрос.

– Конечно, я, – передернула плечами Маша.

Ей, наверное, показалось диким предположение, что первым мог начать Вадик.

– И что теперь? – задал я еще один принципиальный вопрос.

– Не знаю, – задумчиво сказала она. – Но ты не беспокойся. Ты целуешь меня лучше.

Нельзя сказать, что в этот момент я вздохнул с облегчением.

– Маша, а что еще вы делаете с Вадиком? – с беспокойством спросил я.

– Что? – на мгновение задумалась она. – Спим вместе.

– Давно? – переспросил я.

– Давно, – вздохнула она. – С самого начала. Выяснилось, что с самого начала этого года, то есть с сентября, их кровати оказались рядом. Так что они действительно спят вместе. Более того, Маша расстилает и застилает постель Вадику, а он – ей.

И вот только тут я вздохнул с облегчением. Боже, вся в меня! Моя дочь! В моей детсадовской жизни ведь была Варя Сварцевич. Она тоже всегда стелила мне постель. Я, правда, не отвечал ей взаимностью в этом смысле. Я просто любил ее до девятого класса.

Пятилетний мальчик Саша мне сразу понравился. Это был очень воспитанный мальчик. Мама не позволяла ему делать ничего лишнего. Она держит его буквально в ежовых рукавицах. Представляю, чего ей это стоит. Его папа понимает: поскольку он видит сына крайне редко, то позволит ему все, что тот сможет себе только вообразить, – и поэтому старается делать вид, что хладнокровней всех относится к окружающей его действительности.

Действительность, казалось, отвечала ему взаимностью. И Маша, и Ваня, и Саша, и брат его трехлетний Леня не обращали внимания на родителей, потому что готовились к встрече с прекрасным. Утренник в одном закрытом клубе должен был пройти с участием культового композитора Владимира Шаинского.

Это интересный клуб. Вечерами дамы приходят сюда в бриллиантах и мехах, чтобы поговорить. Кое-кто из этих дам, впрочем, подозревает о том, что в недрах клуба (за рестораном налево и чуть правее) существует одна маленькая дверь в стене. Эта дверь ведет в детскую комнату. В обыкновенную детскую комнату – с горками, качалками, мячиками и скакалками. Такие комнаты есть сейчас чуть ли не во всех супермаркетах. В таких комнатах можно ненадолго оставлять детей, пока ходишь по магазинам или сидишь в баре, а когда возвращаешься за ними, они орут как резаные, отказываясь уходить, и правильно делают, ибо никакие, даже самые хорошие, родители не в состоянии заменить ребенку хотя бы одну весьма посредственную скакалку. И не надо расстраиваться по этому поводу. Просто у родителей и скакалки разное назначение.

И вот я уверен, что именно наличие детской комнаты, а не портрет президента Владимира Путина в холле на самом видном месте облагораживает этот клуб и делает его пригодным для того, чтобы провести в нем субботнее утро.

Впрочем, мои дети не сразу поняли, что там есть детская комната. Они сидели и вместе с Сашей и Леней лениво смотрели на композитора Шаинского. Они не понимали, что это композитор, написавший музыку к «Чебурашке», «Антошке», «Авроре», «Чунга-Чанге», «Улыбке», «Песне мамонтенка»… Для детей это был странный дедушка с какими-то шальными глазами. Они, мне кажется, даже его немножко побаивались.

А ведь композитор Шаинский, если бы захотел, мог бы, наверное, целую неделю петь одни только абсолютные хиты. Я думаю, ни один композитор в нашей стране, кроме него, не смог бы столько продержаться. И лично мне Владимир Шаинский был очень интересен. Он мне сразу понравился – именно своими шальными глазами.

Они, казалось, говорили: «Ну что, вы этого хотели?! Ну, так вы сейчас это и получите!»

И они получили сполна. Для начала он рассказал детям пару историй довольно сомнительного качества про союз Пугачевой и Киркорова – и запел. Голос у него с утра был, честно говоря, не очень. Хрипловатый, так скажем. Дети, по-моему, всерьез испугались. Он и сам, по-моему, не в восторге был от своего пения, потому что вскоре позвал на сцену петь вместо себя детей. Две взрослые девочки (лет десяти-двенадцати) охотно согласились. Маэстро подыгрывал им на рояле и, думая о чем-то постороннем, грустил не по-детски.

В какой-то момент Маша и Ваня беспомощно стали оглядываться по сторонам – и вдруг нашли спасение! Оказывается, по всем плазменным мониторам, которые гроздьями висели в холле, где шел утренник, показывали мультик «Снежная королева». Правда, не было звука. Но ведь было изображение. Едва только Маша уловила его, она встала со стула, взяла Ваню за руку, и они пошли.

– Вы куда? – спросил я их.

– В туалет, – выдавила из себя Маша так, словно сдерживалась из последних сил. – Мы очень торопимся. Ване очень надо.

Я посмотрел на Ваню. Он отчаянно, с размахом, кивнул, и в глазах его была такая мольба, что я предпочел закрыть глаза на все, что произойдет дальше. В конце концов, всем участникам этой истории (включая, думаю, мудрого композитора) было известно, что Маша с Ваней пройдут только полпути до туалета, остановятся у одного из телевизоров – и через секунду происходящее вокруг них перестанет их интересовать.

Саша и Леня обрадовали меня тем, что просидели на творческом утреннике композитора Шаинского вместе со мной до самого конца. Композитор, кстати, распелся – и даже я сам, к своему стыду, тоже. Ну а что, хиты сделали свое дело. На щеках у двух нянь и одного папы я с удовлетворением заметил слезы. Так что утренник ни с того ни с сего удался.

Саша и Леня все это время поглядывали то на свою маму, то на дедушку композитора, то на Машу с Ваней. В этих взглядах была довольно сложная конфигурация чувств. Да, им в тот раз и в голову не пришло присоединиться к Маше и Ване. Но вопросы какие-то в этих глазах я уловил.

В следующий раз мы встретились в клубе в прошлую субботу. Давали «Сказку сказок» – попурри изо всех, по-моему, имеющихся в распоряжении авторов этого спектакля детских сказок. Героями были Кот в сапогах, Сова, Винни Пух, Принц, Золушка, Колдун, Фея… Все они около часа честно искали пропавший хвост Ослика. На этот раз мы были умнее и попросили выключить телевизоры, по которым опять хотели показать «Снежную королеву». Саша пришел на этот раз без младшего брата, который заболел. Он сжимал в руке фонарик в виде телефона «Моторола». Папа рассказал, что этот фонарик – главное, что есть сейчас у Саши. Леня утром хотел у брата фонарик отобрать (больной-больной, а дело свое знал), и после завязавшейся схватки, короткой и яростной, фонарик остался у Саши – и стал, таким образом, ему еще дороже.

На этот раз Саша сам с самого начала беспокойно оглядывался по сторонам, пользуясь тем, что мама его еще не приехала с танцев живота (она решила дать несколько уроков своему животу), и довольно скоро увлекся постоянной сменой кресел и стульев, в которую его втянули Маша с Ваней, успевавшие, впрочем, на этот раз следить за драматичным развитием сюжета на сцене.

После спектакля мы поехали в кафе. Дети сидели за низким столиком и делали вид, что кушают тыквенный супчик. Потом Ваня подошел в одному из мужчин за столиком и сказал ему:

– Уходи отсюда! Тот удивился:

– Почему?

– Ты куришь! Здесь отдыхают дети! Выкинь свою курилку!

Потом все рухнуло. Все это произошло в один момент. И с этим ничего нельзя было поделать. Саша с Машей налетели на других посетителей, корча им страшные рожи. Дети собирали солонки со всех столиков, высыпали соль себе на руки и слизывали ее пудами. Из сахарниц они, как шахтеры в забое руду, вытаскивали кусковой коричневый тростниковый сахар и поспешно глотали его. Они ползали под столами, развязывали шнурки на ботинках у людей, а потом старались связывать между собой шнурки от разных ботинок. Они схватили со стола коробки со спичками и сосали со спичек серу. Потом они вообще надолго уединились в туалете.

Надо ли говорить, что командовал Саша.

На прощанье он дал Маше поносить его фонарик.

Начиналось-то все слишком хорошо. Я весь день провел с детьми. Их мать уехала учиться тайнам психологии. По основной специальности она психолог и говорит, что специализируется на работе с детьми. Я полностью не исключаю, что это так и есть. Просто у меня не было случая в этом убедиться. Я знаю только, что время от времени она уезжает на какие-то семинары и пропадает на них всю неделю. Ночевать она, впрочем, всегда возвращается домой, так что можно при желании считать, что ничего страшного не происходит.

Впрочем, как сказать. Семинар, на который она уехала в это субботнее утро, назывался как раз что-то вроде «Детские фобии и как с ними бороться». Алена говорила, что где-то на окраине города она с коллегами изучает детские страхи и что можно только представить себе, как это в дальнейшем облегчит нам жизнь и превратит общение с нашими собственными детьми в подлинное, ни с чем не сравнимое наслаждение.

Пока что этот семинар только осложнял мне жизнь. Целый день одному с этими детьми – это как-то слишком. У меня самого были некоторые фобии по этому поводу. Я с самого начала готовился к худшему. И правильно. Я не представлял, что, пока Алена будет изучать детские страхи в теории, мне придется бороться с ними на практике.

Сначала мы сидели в «Боско-баре» с видом на Красную площадь, давились соками. Ване очень нравится смотреть из огромных, безразмерных окон этого бара на жизнь Красной площади. Мне тоже. Мы давились соками, потому что каждый из нас выпил уже по два стакана и допивал третий, а надо было просидеть в баре еще полчаса до встречи с приятелями и их детьми. Мы ничего не заказывали, кроме соков, потому что так решил Ваня.

– Что ты будешь есть? – спросил я его.

– Я ничего не буду. Я экономить буду, – ответил он. От кота Матроскина, с которого взял пример Ваня, была, конечно, определенная практическая польза. Маша сразу тоже решила экономить, ну а меня и уговаривать не стоило.

Потом Маша решила запеть. Вокруг нас сидели люди. Среди них Маша выбрала жертву. Она в упор с вызовом смотрела на эту ухоженную девушку и пела: «У березки нашей платье золотое, платье золотое, вот оно какое…»

Голос ее становился все звонче и звонче, и смотрела она на девушку все пристальней и пристальней. Было понятно: Маша требует, чтобы девушка подпевала ей. Девушка в конце концов начала беспокойно оглядываться по сторонам, словно ища поддержки. Но люди вокруг, по-моему, смотрели на нее так же, как Маша. Даже тени сочувствия не было в их взорах. Они, конечно, вели себя как дети. В их глазах я уловил ту же беспощадность, с какой все дети объединяются против одной хнычущей девочки или во всем сомневающегося мальчика. С поразительной готовностью они это делают. Каждый из них просто думает, что надо скорей это делать вместе со всеми, пока все не объединились против него лично.

Не дождавшись помощи от ближних, девушка стала смотреть на меня. В глазах ее была мольба о пощаде. Она, наверное, просто не знала эту песню.

Я пожал плечами.

Тогда она попросила счет.

Ну ладно. Один бой мы в это утро уже выиграли. У нас на одну фобию (боязнь солировать за столом при большом стечении публики) стало меньше, у девушки – на одну больше. Пора было к приятелям. В кинотеатре «Атриум» мы намерены были посмотреть кинофильм «Уоллес и Громит: проклятие кролика-оборотня».

Дети мои обожают кроликов. В бар «Джек Рэббит Слимз» они приходят для того, чтобы поздороваться за руку с картонным Джеком на входе. Вот вы заходите в этот бар и, уверен я абсолютно, даже не замечаете этого картонного кривляку, как не замечаю его я. А для Маши и Вани встреча с ним каждый раз – событие дня, а то и недели.

И вот отец предложил им встречу, можно сказать, с живым кроликом. То есть, как выяснилось, безо всяких оговорок живым. (Я сам через две минуты после начала фильма уже не думал, что мы смотрим мультик.) И не с одним, а с тучей кроликов. Десятки кроликов, сотни кроликов, тысяча кроликов. Кролик-охотник. Кролик-вампир. Крольчиха – старая дева (очень хочет замуж). Кролик – жених-злодей. Кролик – влюбленный тупой дурак.

– Папа, мне очень страшно, – прошептала Маша. Мы с ней сидели по разные стороны от Вани.

Я понял: это фобия.

– Ваня сидит и не боится, – громко прошептал я. Ваня кивнул.

– Папа, Ваня не боится, потому что держит тебя за руку, – с укором сказала Маша.

Я удивился, как она могла разглядеть в темноте его руку, впившуюся в мою. Я уверен, если бы в этот момент включить в зале свет, я бы увидел, что кончики Ваниных пальцев синие.

Фобию мы преодолели механическим усилием: я посадил Машу к себе на колени.

Больше часа полный зал детей и взрослых визжал и стонал вместе с кроликами. Мультик закончился, друзья наши давно вышли из зала, а Маша с Ваней сидели и смотрели титры.

– Может, пора? – спросил я.

– Нет, папа, – сказала Маша. – У меня пока ноги не ходят от страха.

– Ваня, а ты что сидишь? – поинтересовался я.

– Сейчас еще один мультик будет, – уверенно сказал он.

Мне стоило больших трудов разубедить его в том, что мы смотрим не запись на DVD.

В этот субботний день кинотеатр и торговый центр были переполнены. Мы с трудом нашли место в кафе на первом этаже. Мне казалось, дети очень хотят есть. Ведь у них крошки во рту не было с самого утра. Но им так не казалось.

Дети наших друзей Саша и Леня есть хотели. Их мама, которая, в отличие от Алены, не смогла заставить себя на весь день бросить детей на произвол судьбы с отцом ради сомнительного удовольствия (побольше узнать про детские фобии), бросила их, только сделав заказ в кафе. Она таким образом словно оставила нам депозит. Это была некая гарантия того, что она вернется к нам из магазинов «Атриума», – чтобы съесть свой десерт. На самом деле это был эксперимент со многими неизвестными (кто знал, что она увидит в магазинах?), и результат его не брался предсказать никто, включая ее мужа.

Я отошел в туалет и, когда вернулся, увидел на лице моего товарища некую стратегическую нерешительность. Оказалось, что еще пять минут назад он хотел, чтобы у него было не меньше четырех детей. И теперь он в этом уже совсем не был уверен.

– Понимаешь, – потрясенно говорил он, – их четверо, а я один… Где они, кстати?!

Он вскочил и убежал искать детей. Тут они, конечно, подбежали сами – с другой, разумеется, стороны. К нам подошел официант. Посмотрев на него, я вспомнил, что сегодня в ночь полгорода выходит на Хэллоуин. Официант, по-моему, с утра был готов к приему ночных посетителей. Весь он был разукрашен во что-то дьявольски мрачное. Я подумал, что дети могут испугаться его. Но я забыл, что это были дети, которые только что посмотрели фильм про Кролика-оборотня. И теперь они с интересом глядели на официанта.

– Маша, как ты думаешь, почему он такой? – озабоченно спрашивал Саша.

– Да он больной просто, и все, – отвечала Маша. Так я понял, что с помощью мультфильма «Уоллес и Громит: проклятие Кролика-оборотня» я вылечил детей от большого количества фобий, о существовании большинства из которых (в виде, например, раскрашенного официанта) я пока могу даже и не подозревать.

Вечером, когда мы приехали домой, Маша попросила меня почитать ей книжку. Мне не хотелось. Я надеялся, что и их желания как-то притупились за этот день. Но нет.

– Папа, если ты не будешь читать нам книжку, – посерьезнела Маша, – то я, когда вырасту, не буду с тобой общаться, а когда ты умрешь, я буду счастлива.

Основным результатом этого дня может стать в результате моя самая глобальная фобия.

А главное – за что?

У Вани был день рождения. Он решил отметить его в развлекательном детском центре «Стар Гэлакси» в торговом доме «Крокус Сити Молл». Нет, это не продакт-плейс-мент, просто подробности имеют значение.

Месяц назад Ваню самого пригласили сюда на день рождения, и он был в восторге от безумия, в котором оказался. Вы не были в «Стар Гэлакси»? Вот ни в коем случае и не ходите. От грохота, полутьмы и катастрофического мельтешения перед вашими глазами детей и предметов вы слишком быстро придете к мысли, что жизнь бессмысленна. Зачем вам это?

Мы пригласили на день Ваниного рождения еще семерых его приятелей и приятельниц. Ваня зашел в магазин, уверенно провел нас всех направо и на второй этаж. То, что его действительно интересует, он запоминает безошибочно, один раз и навсегда. Уверен, и будучи дряхлым стариком, он с закрытыми глазами найдет вход в «Стар Гэлакси».

Я все время был рядом с Ваней, мне казалось, я ему нужен. Так мне казалось. Он все время держал свою руку в моей. В какой-то момент я упустил его из виду. Я пошел показать родителям еще одной девочки, пришедшей на день рождения, красный «Порше», который она тут же подарила бы Ване. Я выбирал эту машину очень просто: я нашел то, что хотел бы иметь сам.

Когда я вернулся и зашел в комнату, где уже начался праздник, все было кончено. Мальчик сидел на стуле, отвернувшись к стене. Возле него стоял клоун, ярко накрашенная девушка с синими волосами, и умоляла его начать веселиться. Я понял мальчика. Он бы не смог, даже если бы захотел. Проблема была в этих самых волосах. Человек с такими волосами, если у него есть хоть капля благоразумия, должен пойти и сам лечь в психбольницу. Если бы ко мне на день рождения пришла девушка с такими волосами, я бы сам сошел с ума. Один раз, кстати, нечто в этом роде произошло в моей жизни, и ничего хорошего в результате, конечно, не получилось. Два месяца в полном тумане…

Ну так вот, Ваня принял эти синие волосы слишком близко к сердцу. Дети тем временем наскоро перекусили за маленькими низкими столиками чем бог послал (бог послал им в этот день пирожные и яблочный сок) и пошли играть. Клоун вызвала Машу и ее подружку Алису, положила перед ними большой леденец и сказала, что кто первый схватит леденец после слова «Держите!», тот и выиграл. Девочки кивнули – глотая слюну.

– Хватайте! – крикнула синеволосая девушка. Алиса успела раньше.

– Да нет, – с досадой сказала синеволосая девушка. – Я же не сказала: «Держите!» Еще раз… Приготовились… «Ловите!»

На этот раз поймала Маша.

– Ложьте обратно! – приказала синеволосая девушка.

– Что? – переспросила Алиса. Она не знала этого слова.

– Она говорит, чтобы ты положила леденец на стул, – помогла ей Маша. – У нас в детском саду так воспитательница Елена Сергеевна говорит.

Алиса не ходит в детский сад. Она не знает жизни.

– Возьмите! – наслаждалась синеволосая девушка. Ей оставалось сказать только: «Фас!»

Только теперь я по достоинству оценил предусмотрительность Вани. Он сидел, все так же повернувшись к стене, и уже избежал нескольких крупных житейских разочарований.

Тем временем синеволосая девушка уже заставляла детей бегать под какой-то бельевой веревкой. С каждым разом веревка оказывалась все ближе и ближе к полу. Дети было увлеклись и даже начали смеяться, ибо природа детская такова, что они, дети, умеют радоваться вопреки всякому здравому смыслу.

Но тут синеволосая девушка решила, что пора водить праздничный хоровод вокруг Вани. Это было невозможно, поскольку Ваня так и сидел у стенки. Тогда она сказала, что ничего страшного, можно обойтись в крайнем случае и без именинника. Конечно, у нее была обязательная программа, и именинник в ней был достаточным, но не необходимым условием.

Я был не согласен. Я взял Ваню на руки и стал с ним в центр хоровода. Дети ходили вокруг меня, пели мне песню, поднимали руки, приседали, вставали, и мне уже через несколько секунд стало казаться, что это у меня день рождения. Мне стало очень хорошо. Но тут-то праздник и закончился. Но не у всех. Ваня, наоборот, очень обрадовался. Он, как и все остальные, получил подарок: карточку на два часа бесплатной игры на любом аттракционе в «Стар Гэлакси». Он знал, что с ней делать. Он буквально осатанел. Он с сосредоточенным видом, не медля ни одного мгновения, переходил от автогонок к лошадям, от монстров к «Когтю удачи», от тира к боулингу. Когда минут через сорок силы оставили его, я подобрал из его слабеющих рук карточку. Я тоже знал, что с ней делать. Алиса к этому времени также уже отдала свою карточку своему папе, и мы подошли к футбольному мячу на веревочке. За мячом были небольшие ворота, за которыми экран с настоящим футбольным полем, настоящими воротами и настоящим вратарем. Надо было забивать. Но это было непросто. Но мы старались. Время перестало существовать.

Нас оттащили от этого мяча какие-то дети. Они боялись за мяч. Помню, в первое мгновение очень удивился: откуда на футбольном газоне дети?

Гости, оказывается, давно разъехались. Мы выходили последними. У выхода из магазина нас задержали. У нас не было чека на красный «Порше». Охранник сделал свое дело. Он один взял организованную преступную группировку (ОПГ): мужа и жену, двух несовершеннолетних и неработающую женщину (Ванину и Машину бабушку).

– Нас убьют? – спросила Маша, когда мы возвращались в «Стар Гэлакси», чтобы удостоверить факт проведения дня рождения.

– Мы сами кого хочешь убьем, – обнадежил я ее. Охранник это, конечно, услышал. В результате в «Стар Гэлакси» к нему присоединился второй охранник, который нас в помещении не видел и удостоверить что бы то ни было отказался. В магазине, где я показал своим приятелям этот «Порше», их помнили, и «Порше» помнили, а меня нет.

Тогда я понял, что надо делать. Мы грабители? Маленькая сплоченная ОПГ? Ну и хорошо. Мы просто взяли и вышли из магазина.

И попробовали бы они нас остановить.

Многие наши друзья посмотрели кино про цыпленка Цыпу. Мы тоже вынуждены были пойти. Все вокруг спрашивают, жалко ли мне цыпленка Цыпу. Я мог бы сказать, что мне не жалко. А вдруг это неправда? А где тогда правда? Мы пошли в кинотеатр, таким образом, искать правду. Сразу скажу, что поиски затянулись.

Половину фильма ничего не происходит. Цыпленок, у которого сложные отношения с отцом, великим в прошлом игроком в бейсбол, хочет быть похожим на него – но не может. А как он хочет! Над ним все смеются, а он страдает, ведь он еще в сущности цыпленок. Во второй половине фильма события начинают происходить с калейдоскопической быстротой. К концу фильма цыпленок Цыпа спасает мир от нашествия инопланетян, и делает это так, что не стыдно за кинокомпанию «Уолт Дисней», снявшую эту кинокартину.

Маша с Ваней, посмотрев ее, были откровенно рады, что она закончилась. Если бы она продолжалась еще десять минут, они бы, наверное, поседели.

Выйдя из кинотеатра, мы пошли ужинать. В кафе детям дали раскраски, и они увлеклись было. Но не раскрасками, а связыванием шнурков соседних ботинок у разных взрослых. Вдохновенно этим занимались Маша с Сашей, ее пятилетним товарищем, без вдохновения трудились Ваня с Леней, сверстником моего мальчика и братом по разуму.

Тут на них на всех обратил внимание Ленин и Сашин папа.

– Так! – рассерженно сказал он. – Перестаньте!

– Почему? – удивились дети.

– Почему? – недоуменно переспросил он, не ожидавший такого искреннего удивления, и вдруг просиял: – Потому что это уже было.

Я вздрогнул. И правда, было.

– Придумайте что-нибудь новенькое, – легкомысленно предложил он, увидев, что дети оторопели от этого аргумента. Они не совсем, похоже, поняли, о чем речь, но сказано было так убежденно, что они поверили: раз было, не стоит повторяться.

Они, кажется, поняли главное: им брошен вызов. И они приняли его. Они намылили друг другу головы в туалете. Мылом, разумеется, а чем же еще. Но застали мы их не за этим занятием. Мы застали их за выламыванием двери в туалет. Мы опоздали. А они успели. Выломали.

Вернувшись, они все-таки сели за раскраски. Там было много всяких раскрасок. Маша выбрала избу на курьих ногах с Бабой-ягой в окне. Саша, оценив обстановку, выбрал белочку. Вскоре к нам робко приблизился человек, представившийся художником, и предложил посильную помощь в художественном воспитании наших детей. На самом деле он был, скорее всего, увы, начинающим психологом, страдающим от дефицита практических навыков в работе с детьми. Но я понял это далеко не сразу. Человек этот деликатно спросил, часто ли девочка выбирает для раскраски Бабу-ягу. Алена ответить не успела.

– Очень! – воскликнула Маша. – Я ее очень люблю!

– Странно, – пробормотал этот человек. – Девочки боятся Бабу-ягу. Они скорее белочку выберут. Какой интересный случай.

И он внимательнейшим образом посмотрел на Машу. Он, наверное, чувствовал в этот момент, что уже дописывает кандидатскую диссертацию, в которой этот случай занимал далеко не последнее место.

Маша глядела на него испуганно. Она чувствовала себя жертвой – и правильно. А вот мы были не правы, поощряя все это. Я насилу избавился от его изощренного деликатного внимания. Когда странный человек покинул нас, предварительно попытавшись взять у Маши телефончик (был отшит в грубой форме – мною), Маша, закончив свой этюд в немыслимых багровых тонах, спросила меня:

– Папа, я что, не такая, как остальные девочки?

– Что ты имеешь в виду? – спросил я, лихорадочно выигрывая время.

– Папа, я ненормальная? – уточнила она.

– Да нет! Нет! – Я ответил очень уж уверенно. Она кивнула. Я успокоился.

На следующий день Маша и Ваня с мамой пошли на показ модной детской одежды. Моих детей что-то часто стали приглашать в последнее время на подиум. А я отказываюсь категорически, потому что уверен, что Ване точно не следует больше этого делать, а Маше – наверняка. Слишком велик риск испортить им обоим жизнь.

Я могу сказать, о чем я думал, когда отказывался. Об одной своей жене, кандидате биологических наук, которая заинтересовала меня в тот момент, когда слишком много лет тому назад прошла по Тверской мирной демонстрацией с плакатом «Модели – не для постели!» вместе с несколькими десятками коллег. Я тогда познакомился с ней. Ну и что: все равно ведь оказалось, что для постели.

Я сломался после такого рода предложений, которые делали детям, еще только один раз – когда их пригласили люди, которым я не смог отказать по какой-то мне самому необъяснимой причине. Сам я видеть этого не хотел и не мог (по причине отъезда), так что дальнейшие события реконструированы с помощью Алены.

Все было очень неплохо. Им понравились костюм и платье, они сделали все, что от них требовалось, только Ваня слишком сильно кривлялся, что с головой выдавало его смущение. Ничего подобного на прошлом показе не было. Это значило, что мальчик быстро взрослеет.

Потом начались произвольная программа и показательные выступления детей, победивших в конкурсе маленьких моделей.

Модели пели и танцевали перед публикой. Вернее, одна модель. Шестилетний мальчик в бандане, свободной рубахе навыпуск, в коричневых прошитых ботинках на толстой подошве пел шансон. Что-то такое, с ужасом вспоминает Алена, про то, что «а на воле зима»…

Организаторы подталкивали детей в круг. Нужно было танцевать под эту музыку. Алена, сбитая с толку происходящим, тоже начала выталкивать Машу – и вытолкнула. Рядом с Машей оказался еще мальчик лет четырех. «Танцуйте, танцуйте…» – показывали им жестами организаторы и родители. Мальчик попробовал, но увлечься не смог. Маша стояла, окаменев.

Вдруг шестилетний певец, стоявший к ним спиной, повернулся и спросил в микрофон:

– Ну, дети, че не танцуем-то?

Четырехлетний мальчик впопыхах задвигался. Маша, рассеянно посмотрев на маму, взялась руками за края юбочки и несколько раз еле заметно приподняла их.

Потом она заплакала и убежала.

Я вернулся через два дня. Маша ничего не забыла. Вечером она пришла ко мне и сама рассказала эту историю.

Я все, конечно, уже знал, но совершенно не понимал, что я должен сказать или сделать.

– Папа, – спросила Маша, – почему я ничего не умею? И почему я ненормальная?

Я сразу вспомнил про этого художника. А она про него и не забывала.

– Маша, да это он ненормальный, – сказал я ей.

– А почему я не умею танцевать?

– Как это? Ты умеешь. Ты же на танцы ходишь, в «Ти-мэй».

– Да, – обрадовалась она, словно только что об этом вспомнила. – А почему я тогда не танцевала?

– Потому что песня плохая была.

– Очень плохая, папа. Очень! Спасибо!

И она побежала рассказывать об этом разговоре маме. Для нее было делом техники подтвердить все мои самые смелые предположения. Итак, во всем оказались виноваты обстоятельства и другие люди.

Мне очень легко дался этот разговор. И я знаю почему. Просто я сам всегда себе именно такие оправдания придумываю.

Мне не дает покоя история с няней. Она случилась только что. И виноват во всем только я один.

Мы в этот раз долго искали няню. По объявлениям, через агентства. Она нужна была нам на вечер. Днем дети ходят в детский сад. Алена ездила в агентства на собеседования. Это продолжалось несколько недель. Одна няня ее, кажется, наконец устроила. Я сказал, что надо соглашаться. И все-таки я поторопился.

Ей было около пятидесяти. У нее были большие руки. Она и сама была, так сказать, довольно крупная. И она была в хорошей форме. Так бывает: видишь человека и понимаешь, что не сможешь находиться вместе с ним в одной квартире. Никак не получится. Пускай ты в этой квартире нечасто и сам-то бываешь (она будет бывать чаще), это не имеет никакого значения: ты все равно будешь знать, что она была здесь, трогала твои вещи, переставляла твою обувь… – и одна только эта мысль абсолютно невыносима.

И тогда я… Что я сделал? Ничего. Конечно, ничего. Мы взяли няню не для меня, а для детей.

Через два дня Маша подошла ко мне и шепотом сказала:

– Папа, она не дает Ване держать ложку в левой руке. Я быстро вошел к ним в детскую комнату с такими словами наперевес:

– Виолетта Аркадьевна, мальчик будет держать ложку в той руке, в которой захочет.

Ну, конечно, сейчас кто-то скажет, что я не должен был пускать ее на порог из-за одного этого адского словосочетания: Виолетта Аркадьевна. Но я пустил. Хотя я, конечно, думал об этом.

– А почему? – спокойно спросила она. – Через месяц он будет все делать только правой рукой. Почему вы так беспокоитесь об этом?

– Потому что я сам левша, – сказал я.

– Ну, пишете же вы правой, – произнесла она так уверенно, что я и сам-то на секунду усомнился, что я пишу левой.

– Да нет, левой, – взял я себя в руки (в обе).

– Да? – переспросила она с таким подозрением, что я понял: ни на секунду не верит, а если поверит, то будет переучивать, и через месяц я буду все делать правой рукой. Ею я намылю веревку, ею подвину стул поближе к люстре… Все только правой.

Я еще раз сказал ей, чтобы в это она не вмешивалась. Она пожала плечами. Или передернула.

На следующий день она принесла Ване учебник по игре в шахматы. Меня первый раз почему-то буквально пронзила острая жалость к ней. А не к Ване. Но на этот раз я ничего ей не сказал. Она начала читать ему вслух правила игры. Даже Ваня смотрел на нее, кажется, с состраданием.

Через два дня я выходил из квартиры, и Маша побежала прощаться со мной. Дверь была уже открыта.

– Маша, стой! – отчаянно крикнула Виолетта Аркадьевна. Маша в испуге замерла. – Сквозняк! – крикнула гувернантка.

Прозвучало как «ложись!».

Маша испуганно прижалась ко мне, потом повернулась к ней и вдруг спокойно и отчетливо произнесла:

– Да погодите вы.

И она аккуратно и, я бы сказал, демонстративно не торопясь, поцеловала меня в щеку.

Прошли еще два дня. Сцена прощания повторилась. Маша, стоя у порога, повторяла одно и то же:

– Папа, я знаешь чего хочу?.. Я хочу… Я знаю, чего я хочу…

И я знал, чего она хочет. Она хотела, чтобы я принес ей жвачки «Хубба-бубба». Это было очевидно. И она не решалась произнести контрольное слово «Хубба-бубба», потому что остерегалась наткнуться на отказ. Она понимала, что ее шансы – 50 на 50. Ну, 70 на 30. Ну хорошо, 80 на 20. Но эти 20 процентов она все-таки учитывала.

– Папа, я знаешь чего хочу… – начала она опять, и тут Виолетта Аркадьевна перебила ее:

– Ну скажи, скажи мне, чего ты хочешь!

Маша повернулась к ней и так же неторопливо, как два дня назад, произнесла (не сказала, а именно произнесла):

– Я хочу, чтобы вы больше к нам ни-ког-да не приходили!

Она с таким наслаждением произнесла это «ни-ког-да!», что я понял: моя девочка настрадалась.

– Почему? – оторопела Виолетта Аркадьевна.

– Маша, принести тебе жвачки? – как можно быстрее спросил я.

– Спасибо, папа! – уткнулась дочь в мой живот. По виду Виолетты Аркадьевны я видел, что она тоже с удовольствием бы это сделала. Только еще бы разрыдалась.

Глубокой ночью я отвозил эту бедную женщину домой. Дорогой она рассказывала, что лет 20 тому назад у нее уже был личный водитель. Но и этот рассказ не мог убить жалости, которую я испытывал к ней. Мою жалость к ней убила одна ее фраза.

– Вы знаете, – сказала она, – Ванечка – очень добрый мальчик!

Она демонстративно хвалила Ваню. То есть она до сих пор находилась под впечатлением этого Машиного «ни-ког-да!». Отомстить она решила мне. И я не был уверен, что она не попытается отомстить Маше.

Еще через день я услышал, как Ваня поет гувернантке песню. Это была следующая песня:

К нам пришла бабуля,
Розовая бабуля,
С детками играет,
Громко-громко лает: «Ав, ав!»

– Разве я так разговариваю, Ваня? – с болью в голосе переспрашивала Виолетта Аркадьевна.

– Да-да, – отвечал мальчик, и мне кажется, я слышал, как доверчиво он хлопает своими длинными ресницами.

Как-то няня встретила меня уже со слезами на глазах.

– Почему меня Ванечка все время грозит убить? – спросила Виолетта Аркадьевна.

– Он шутит, – пробормотал я.

– Нет, он, по-моему, серьезно. Губы ее дрожали.

Я пообещал поговорить с Ваней. Надо было, наверное, и правда поговорить. Тогда бы он, может, хотя бы реже пел ей эту песню. А так – я как-то услышал из детской комнаты отчаянное:

– Ваня, я не хочу больше слышать эту песню! Я так больше не могу! Ты что, других песен не знаешь?! – молила Виолетта Аркадьевна.

И он тут же спел ей другую. Это была песня следующего содержания:

Вот пришел я на базар
И бабульку вам продам.
Налетайте, покупайте,
Очень дешево отдам! Вам!

Я думал, она сама попросит ее рассчитать. Но она молчала и делала свое дело. Она пыталась готовить еду не только детям, но и нам, а я под благовидным предлогом отказывался. Я не мог заставить себя есть еду, приготовленную ее руками. Это было выше моих сил. Я не понимал, как мои дети-то питались этими сырниками.

– Папа, мне неприятно видеть ее и неприятно ее слышать, – сказала мне наконец Маша.

– И мне, и мне! – обрадованно закричал Ваня. Хорошо, что у них хватило ума сказать это не ей. Это сказал ей я. Другими словами, конечно.

– За что? – спросила она.

Я молчал.

– За что?! – переспросила она.

Так переспрашивают близкого друга, с которым вместе вырос, потом 20 лет не виделся, потом как-то встретил его, босого, на улице и через два дня поделился с ним своим бизнесом, а еще через год он лишил тебя опциона. Так переспрашивают предателя.

Я молчал. Я знал, что во всем виноват я.

А почему я-то во всем виноват?

Ну, не Маша же с Ваней.

Дети готовы к встрече Нового года. Они во всеоружии. Составлен список подарков. Он получился большим. Можно даже сказать, что он чудовищно, неправдоподобно большой. Вот как это вышло.

Маше очень нужна ванночка для куклы, бэби-берна Кати. Катя – очень умная девочка. Она практически все понимает не хуже Маши с Ваней, а что-то – совсем как я. Имеет все, что есть у Маши, Вани и у меня: квартира, в которой есть кухня, туалет, стол, стулья… Все для бэби-берна, все во имя бэби-берна. У нее нет только ванночки. Маша давно хочет приобрести для Кати эту ванночку. Но вот странное дело: ванночки для бэби-бернов гораздо меньше, чем сами бэби-берны. Катя при всем желании не смогла бы лежать в такой ванночке. Она и сидеть-то могла бы, только скрючившись в три погибели.

Поэтому у Маши вся надежда на Деда Мороза. У него, по идее, должны быть ванночки любого размера. Но Алена не хочет, чтобы Маша просила у Деда Мороза эту ванночку. В нее же придется наливать воду, и дело обязательно закончится тем, что мы, разумеется, зальем соседей. Поэтому Алена убеждает Машу, что Катя может прожить и без ванночки. Разговор получается трудным. Аргументов у Алены все время не хватает. То есть Алена говорит:

– Зачем Кате ванночка?

– Как зачем? – удивляется Маша. – Катя же должна быть чистой. Ты же купаешься, мама.

– Да, – неуверенно говорит Алена. – Но давай лучше купим шкафчик для бэби-берна. У Кати же нет шкафчика.

– Да, точно, нет! – ликует Маша. – Но я и в магазине шкафчика не видела. Как ты думаешь, Дед Мороз может достать?

– Я думаю, да, – вспоминая, видела ли она сама хоть раз этот шкафчик, говорит Алена. – Это же все-таки Дед Мороз.

– Договорились, – говорит Маша. – А ванночку принесет Дед Мороз? Ванночка очень нужна.

– Маша, ты же знаешь, что это за ванночка. Кате будет холодно сидеть в ней. Это не ванночка. Это горшок какой-то.

– Ну ладно, – озабоченно говорит Маша, – я уточню в письме Деду Морозу, чтобы он прислал большую ванночку. Мама, не забудь напомнить.

– Так шкафчик-то берем? – теряет терпение Алена.

– Конечно, – говорит Маша. – А как же! Мама, если будет шкафчик, то нужны плечики. Ты это понимаешь?

– Хорошо.

Алена уже совершенно не рада тому, как складывается этот разговор, потому что догадывается о продолжении. Но она все еще думает, что ванночки в нашей квартире может и не быть, надо только очень постараться.

– Мама, мы купим одежду для плечиков? – спрашивает Маша.

– Купим, – говорит Алена убитым голосом. – Но больше ничего не купим.

– А замок? – вступает в разговор Ваня.

Он смотрит на меня. Предупреждая пронзительный взгляд Алены, я успеваю ответить, что купим. Тогда Алена решает, видимо, довести всю эту ситуацию до полного абсурда.

– Дети, а вам какой замок нужен: с принцем и принцессой или где живет среднестатистическая семья с папой, мамой и детьми? Или лучше оба?

Это уже похоже на истерику, но дети не успевают ответить. Стиральная машина вдруг начинает сигнализировать о том, что она сделала свое дело.

– Ваня, выключи, пожалуйста, машинку, – говорит Алена.

Она его приучает следить за домом. Он и в самом деле умеет выключать стиральную машинку. Это мне не нравится, потому что он в результате научился и включать ее. Но сейчас Алена просит Ваню выключить машинку еще и для того, конечно, чтобы отвлечь его от мыслей про замки, на которые сама, впрочем, и навела. Этот замок Маше подарила одна ее подружка. Замок произвел на моих детей сильное впечатление. Но оказалось, что и на подружку тоже. Как-то, приехав к нам в гости, она увидела свой замок на самом почетном месте (в центре двухместной палатки в детской комнате, рядом с постелью Кати) и недвусмысленно попросила вернуть ей замок. Мои дети безропотно согласились. Я удивился даже. Я не предполагал тогда, что в этих головах созрел адский план по замене одного замка на другой. А теперь у них появился шанс вообще удвоить этот результат.

Так вот, Алена просила Ваню выключить машинку.

Но и Ваня понимал, что это не тот случай, когда следует безоговорочно принимать условия игры. На кону были два выдающихся произведения архитектуры.

– Нет, – твердо сказал он. – Не пойду.

– Ваня, будь другом! – холодно сказала Алена.

– Мам! Ну нет! – Ваня не хотел ссориться из-за такого пустяка.

Но из-за двух пустяков он готов был поссориться.

– Ты же был моим помощником! – в сердцах сказала Алена.

– Нет, мама, я только твой сын, – твердо сказал Ваня. Я решил покончить со всем этим и произнес:

– Так, вам сколько, в конце концов, замков от Деда Мороза нужно: один или два?

– Два, – недоуменно посмотрела на меня Маша. Вопрос и правда был дурацкий.

– И холодильник для Кати, – невозмутимо продолжила Маша.

– Но без ванночки, – прошептала Алена.

– Почему? – удивилась Маша. – Папа! В холодильнике должен быть мороз и холодные бутылочки, из которых я не разрешу Кате пить, а буду пить сама.

Алена посмотрела на меня. Я пожал плечами. Ну и что с того, что я и в самом деле так делаю? Лучше, что ли, давать ей холодную коку-колу из холодильника?

– Вряд ли Дед Мороз найдет холодильник со льдом, – с сомнением сказала Алена.

– Дед Мороз не найдет лед?! – насмешливо переспросила Маша.

– А один замок зеленый будет? – уточнил Ваня.

– А на плечиках какая одежда будет висеть? – спросила Маша.

– И «Скорую помощь» надо просить, – озабоченно сказал Ваня. – И два сиреневых пистолета.

– Может, лучше желтых? – с издевкой спросил я.

– И один желтый, – кивнул Ваня.

– И ванночку! Ван-ноч-ку пусть не забудет Дед Мороз! – крикнула Маша.

Мне хотелось плакать. Да нет, от счастья.

Маше и Ване понравилась идея встретить Новый год в ресторане. Им был обещан Дед Мороз и Снегурочка, мне – ансамбль Boney-М. Своими глазами увидеть Вопеу-М – это, наверное, было мое единственное неутоленное новогоднее желание. Я не мог утолить его еще с тех пор, когда смотрел по телевизору, вернувшись со школьной дискотеки, программу «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады». И вот случай наконец представился.

Со Снегурочкой будут проблемы. Я понял это в ту секунду, когда переступил порог ресторана. В Снегурочку вырядился какой-то бесшабашный и бессовестный транссексуал. Наряд Снегурочки нужен ему был только для того, чтобы подчеркнуть свою транссексуальность. Он не то чтобы хотел быть похожим на Снегурочку. Он хотел быть похожим на гомосексуалиста, сделавшего операцию по изменению пола и пришедшего на Новый год в ресторан в наряде Снегурочки. Для него-то это уж точно был праздник. И этот варвар встречал моих детей на пороге ресторана. Увы, ничего уже нельзя было изменить. Я не мог развернуться и уйти. Я мог, да. Вот, допустим, так: я развернулся и ушел, закрыв глаза детей руками, и мы встретили Новый год в кругу семьи. Но я остался.

Странно, что в глазах моих детей не отразилась боль при виде этой Снегурочки – оттого, что сказка стала такой мерзкой былью. Я-то думал, что такие Снегурочки имеют право выходить только к шесту в клубе «Красная шапочка».

– Папа, смотри, – обрадованно сказала Маша, – Снегурка!

Это чудовище довольно улыбнулось ей.

Эта красавица застенчиво улыбнулась в ответ.

Я вдруг понял, что Снегурка могла быть даже с усами и бородой. Главное для детей, чтобы на ней было голубое или белое пальтишко, отороченное мехом, белые сапожки с мехом и такая же шапочка с таким же мехом. Сказка для них в тысячу раз главнее, чем населенная разнообразными подонками жизнь, которой они, слава богу, пока и не знают. А сказки – наизусть.

Снегурка хотела отвести Машу за стол. Я поспешно сам схватил ее за руку.

Ваня тоже чрезвычайно благосклонно отнесся к из-вращенке.

– А где у них подарки? – спросил он, кивнув на Снегурочку и Деда Мороза.

– Прячут пока, – осторожно ответил я ему.

Насчет подарков у нас были, разумеется, собственные идеи. Дома под елкой уже лежали все предметы, перечисленные в, можно сказать, многочисленных письмах к Деду Морозу: ванночка для бэби-берна, шкафчик для бэби-берна, плечики для шкафчика, одежда для плечиков; бинокль с профессиональным разрешением, карета «Скорой помощи» – едва ли не в натуральную величину. Я могу даже сказать, что мои дети перед Новым годом состояли в переписке с Дедом Морозом. В ответ на их письма он им тоже один раз написал, частично забраковав их выбор. Дети были неприятно удивлены, что он не одобряет водяной пистолет и живую обезьянку.

Наши места были на втором этаже заведения. Не успев сесть за стол, Ваня, впрочем, все-таки получил подарок. Его дружок Саша подарил ему ангелочка, набитого ватой, с крылышками. Ваня обомлел. Он рассматривал ангелочка, и в глазах его я увидел настоящее потрясение. Я понял, что он полюбил ангелочка больше, чем мог бы полюбить даже водяной пистолет. Ваня о чем-то разговаривал с ангелочком, что-то спрашивал у него, о чем-то шептался. Это было поразительно. До сих пор с таким священным трепетом относился только к пожарным машинам.

Подарок получила и Маша. У нее в руках оказалась некая девушка на шаре. Подарок был воспринят спокойно. В мыслях Маша была, казалось, далеко. Еще утром она с легкой, казалось, горечью рассказывала о том, что Вадик, который накануне разбил из-за нее нос Феде, после Нового года не будет больше ходить в детский сад.

– Почему, Маша? – с рассеянностью, непростительной для человека, который жаждет духовной близости со своей дочерью, переспрашивал я.

– Вырос, – пожимала она плечами.

На самом деле горечь ее не была легкой. Моя девочка переживала по этому поводу. И мне уже казалось, что она и в новогоднюю ночь не может отвлечься от этих мыслей.

Потом у нее в руках как-то оказалась горсть конфет. Кто-то ей дал; я так и не понял кто. Кажется, это произошло в тот момент, когда она, спустившись на первый этаж, отошла от танцпола, где зажигала настоящая мадам Митчелл с подружками, очертила из гирлянд круг радиусом метра в полтора и сама начала себя развлекать, кружась в этом кругу в бальном платье и искоса посматривая в зеркало, достаточно ли хорошо платье развевается.

Я, стоя на лестнице и стараясь контролировать веселье, обратил внимание, конечно, сначала на одного взрослого мужчину неробкого десятка, который попытался войти в круг и предложить ей себя в качестве партнера, а потом второго, обмотанного такими же гирляндами. Обоим она категорически запретила это делать. Кажется, она и в самом деле хотела побыть в эту ночь одна.

Но потом кто-то, видимо, все-таки добрался до нее – и она вернулась за стол с горстью конфет. Она выбрала две самые вкусные и, не мешкая, съела их. Это заметил Ваня.

– Я тоже хочу, Маша, – сказал он.

Она долго выбирала и наконец дала ему одну. Было понятно, почему она выбирает так долго. Она не хотела делиться с ним конфетой, на которую могла иметь виды сама – когда снова проголодается. Но за кого она принимала Ваню?

– Маша, это невкусная конфета, – скривился он, даже не попробовав ее.

– Ваня, ты ошибаешься, – мягко возразила она ему и даже развернула ее.

Мальчик вздохнул и засунул конфету в рот.

Вернувшись с танцпола после проводов Boney-М, которые по-честному сделали свое дело, не обманув моих ожиданий двадцатилетней давности, я увидел, что Ваня с совершенно растерянным видом вылезает из-под стола.

– Папа, – закричал он, – где мой ангелочек?!

За всеми этими хлопотами он потерял ангелочка. А я ведь хорошо понял, что он стал для него значить. Это были в самом деле никакие не шутки. Ангелочка искал я, Алена, наши друзья, официанты. Мы облазили весь ресторан. Я слишком хорошо отдавал себе отчет в том, что будет, если мы его не найдем. Ваня не переживет его потерю. Просто не переживет. И встреча Нового года превратится для него в ад. А значит, и для нас. И так уже и получалось.

И вдруг Ваня сам нашел ангелочка. Он, оказывается, все это время стоял в самом центре стола. Это было какое-то чудо. То есть не какое-то, а самое настоящее, полноценное чудо. Откуда он там взялся? Его же там не было. Мы бы его увидели, не могли не увидеть. Значит, его там не было.

Ваня прижал ангелочка к груди и ходил с ним по ресторану с чувством законного превосходства над окружающими.

Второй раз ангелочек пропал уже под утро. Была где-то половина пятого. Наши дети держались хорошо, что можно было сказать уже далеко не про всех взрослых.

– Папа, – снова спросил меня Ваня, – а где мой ангелочек?

На этот раз мы не нашли его. И Ваня тоже не нашел. Пора было ехать домой. В машине Ваня начал всхлипывать. Он не орал, не капризничал, он только всхлипывал, стараясь, по-моему, подавить рыдания.

– Ваня, – сказал я ему, – я, по-моему, знаю, куда делся твой ангелочек.

Всхлипывания мгновенно прекратились.

– Он улетел, и знаешь куда? – еще раз спросил я. Звенящая тишина была мне ответом. Ее не нарушала даже Маша. Они боялись спугнуть мои разъяснения.

– К Деду Морозу, – сказал я.

– Зачем? – осторожно спросил Ваня.

– Думаю, хотел предупредить его, что мы едем домой, – чтобы Дед Мороз успел положить под елку подарки.

– Да! – крикнули Ваня и Маша одновременно. – Да! Давай быстрее!

Я еще говорил, что ангелочек, может, и не успеет раньше нас, а тем более Дед Мороз – пока на лыжи встанет, пока оленей запряжет, а руки-то у старика уже не слушаются… Но они перестали обращать на меня внимание. Они считали, сколько машин мы обогнали. Машин для этого времени суток было много.

Они ворвались в квартиру, бросились к елке и распотрошили ее. Они нашли все: и шкафчик для бэби-берна, и ванночку, и «Скорую помощь».

– Папа, – сказал мне Ваня, – а где же ангелочек?

В глазах его была тоска.