Герберт Уэллс, как известно, писал фантастические романы и, хотя и утверждал, что «теория классовой борьбы — полезный опиум для народа», к большевикам относился благосклонно. Но даже после посещения России в 1920 году, он не верил, что эту огромную страну можно за короткое время вывести из тьмы, настолько фантастическим казался этот «чудо-план». «Можно ли представить себе, — писал он в своей книге „Россия во мгле“, — столь дерзновенный проект в этой огромной равнинной, покрытой лесами стране, населённой неграмотными крестьянами, лишённой источников водной энергии, не имеющей технически грамотных людей, в которой почти угасли торговля и промышленность? Россия, занимающая одно из последних мест в мире по выработке электроэнергии, впала в утопию. В какое бы волшебное зеркало я ни смотрел, я не могу увидеть эту Россию будущего…».

История — дама с переменчивым характером. Сегодня она говорит нам одно, а завтра — совершенно другое. Не является исключением в этом смысле и электрификация Советского Союза. В советское время официальная история утверждала, что до Октябрьской революции 1917 года электричеством могли пользоваться разве что «цари да самые главные буржуины», а простой рабочий народ сидел во тьме. Однако «великий вождь мирового пролетариата» Владимир Ильич Ленин при содействии товарища Сталина победил не только царский режим, но и тьму, и благодаря им в каждой советской семье узнали, что такое «лампочка Ильича». А позже появилась совершенно иная версия тех же событий. Якобы электрификация России была осуществлена до революции, а Ленину со товарищи оставалось разве что «включить рубильник». Истина же, как это часто бывает, находится где-то посередине…

«Конфиденциально. Стол № 4, № 685. Депеша. Италия, Сорренто, провинция Неаполь. Графу Российской империи его сиятельству Орлову-Давыдову. Ваше сиятельство, призывая на вас Божью благодать, прошу принять архипастырское извещение: На ваших потомственных исконных владениях прожектёры Самарского технического общества совместно с богоотступником инженером Кржижановским проектируют постройку плотины и большой электрической станции. Явите милость своим прибытием сохранить Божий мир в Жигулёвских владениях и разрушить крамолу в зачатии. С истинным архипастырским уважением имею честь быть вашего сиятельства защитник и богомолец. Епархиальный архиерей преосвященный Симеон, епископ Самарский и Ставропольский. Июня 9 дня 1913 года»… Россия всегда с большим трудом воспринимала всё новое. Сотнями и тысячами приходили к чиновникам подобные телеграммы и обращения, касавшиеся как электричества, так и других технических новинок. Пытались запретить, например, телефон как небогоугодное дело, первые автомобили вообще приводили мирных обывателей в ужас. Но к счастью, всегда находились люди, не боявшиеся ни технических и научных трудностей, ни сопротивления общества.

В 1886 году в Санкт-Петербурге было зарегистрировано российско-германо-бельгийское «Общество электрического освещения» (или «Общество 1886 года»). Это промышленно-коммерческое предприятие ставило своей целью развитие электроэнергетики в России и имело отделения в нескольких городах. По заказу «Общества 1886 года» группой инженеров под управлением профессора Кленингсберга был разработан проект электрификации России, предусматривавший постепенный перевод промышленности с паровой на электрическую тягу. По этому проекту планировалось строительство крупных тепло- и гидроэлектростанций, для чего было необходимо привлечь как государственный, так и частный капитал. Конечно, от плана до его реализации в жизни было ещё очень далеко. Первые шаги по электрификации России были достаточно скромными. В июле 1887 года был заключён первый договор между «Обществом 1886 года» и московским купцом Постниковым по освещению торговых рядов и квартир дома-пассажа купца. Через десять лет на Раушской набережной Москвы была пущена паротурбинная станция мощностью 1500 кВт, ставшая первой в стране крупной коммерческой электростанцией. А через два года при содействии «Общества 1886 года» в Москве появился первый электрический трамвай.

В начале XX века крупные электростанции были построены в Санкт-Петербурге, Киеве, Баку, Риге и других городах. Электроэнергетика стала развиваться бурными темпами. Об этом говорит хотя бы внушительный рост иностранных инвестиций в развитие российских электрических сетей. Объём иностранных, в основном немецких, вложений с 1900 по 1910 год вырос на 65 %, а инвестиций в компании, занимавшиеся электрическим освещением и трамвайными сетями, — на 200 и 600 % соответственно. К 1913 году по потреблению электроэнергии Россия занимала восьмое место в мире, электричеством пользовался каждый пятый житель страны. Однако на фоне достижений в области электроэнергетики ведущих стран мира все эти цифры смотрелись не столь радужно. В 1913 году в России вырабатывалось всего 14 кВт-ч на одного жителя, тогда как в США — 236 кВт-ч. Даже весьма мощные по тем временам электростанции имели ограниченное число потребителей, в лучшем случае — несколько десятков. Из-за малого количества станций и различия значений частот вырабатываемого ими тока не могло быть и речи о создании какой-либо единой энергосети, даже в рамках одного региона. Суммируя всё вышеизложенное, можно сказать, что дооктябрьская Россия в плане электрификации не была совершенно отсталой страной, однако полностью обеспечить потребности промышленности и населения российская электроэнергетика не могла.

Первая мировая, две революции, Гражданская война нанесли тяжёлый удар по динамично развивавшейся электротехнической отрасли. Особенно тяжёлыми последствиями для энергетики, как и для всего государства, обернулся «Брестский мир», заключённый между большевистским правительством и Германией в марте 1918 года. По этому договору Германия получила гигантскую контрибуцию в 6 миллиардов марок, а также аннексировала наиболее экономически развитые регионы европейской части страны и Закавказья. В результате Советская Россия была отрезана почти от половины электростанций и электротехнических предприятий (собственно говоря, немецкие компании вернули себе то, что принадлежало им до революции, — впрочем, ненадолго). В целом в стране сложилась просто катастрофическая ситуация с энергоресурсами — Россия лишилась и донецкого угля (к Германии отошли 70 % всех шахт), и бакинской нефти. Всё это требовало принятия скорейших мер по обеспечению страны энергией. Компенсировать потерю традиционных угля и нефти была призвана электроэнергетика.

В мае 1918 года решением советского правительства были созданы «Электрострой» и Центральный электротехнический совет (ЦЭС) — органы, призванные руководить энергетическим строительством и осуществлять эксплуатацию уже имевшихся электросетей. В декабре по распоряжению ЦЭС было создано Бюро по разработке общего плана электрификации страны, а через две недели после этого Ленин подписал постановление о создании комиссии ГОЭЛРО (Государственной электрификации России).

Но вернёмся немного назад во времени. В 1907 году некий электроинженер Кржижановский получил место в администрации «Общества 1886 года». Тогда, правда, на этот факт вряд ли кто-то обратил внимание. Однако Глеб Максимилианович, помимо всего прочего, стоял у истоков создания большевистского движения. Ещё в 1893 году он вместе с В. И. Лениным принимал участие в создании «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». Говорят, что Кржижановский «внедрился» в «Общество 1886 года» по заданию Ленина. Так или иначе, но опыт работы по управлению энергосистемами пригодился Глебу Кржижановскому. Именно он и был назначен главой комиссии по разработке и реализации плана ГОЭЛРО.

Кроме Кржижановского в комиссию вошли 18 человек, в основном профессора Московского высшего технического училища, петроградских Политехнического и Технологического институтов, а также специалисты Института путей сообщения и московской трамвайной станции. Надо отдать должное большевикам — им удалось привлечь к работе практически всех ведущих специалистов в области электроэнергетики. Среди них были профессор Г. О. Графтио, автор проектов Волховской и Нижнесвирской ГЭС, профессор И. Г. Александров — впоследствии главный инженер строительства ДнепроГЭСа, профессор Л. К. Рамзин — один из организаторов Всесоюзного теплотехнического института, инженеры И. И. Радченко и А. В. Винтер, занимавшие высокие посты в руководстве «Общества 1886 года».

Некоторые инженеры-энергетики, входившие в комиссию ГОЭЛРО (Г. М. Кржижановский, И. И. Радченко, П. Г. Смидович, С. Я. Аллилуев), были тем или иным образом причастны к революционному движению, состояли в партии большевиков. Однако большинство членов комиссии никакого отношения к революционным событиям не имели, но, тем не менее, и у них были свои причины для сотрудничества с советским правительством. Большевики, в отличие от прежней власти, действительно уделяли особое внимание электроэнергетике, так что у учёных появилась вполне реальная возможность воплотить свои идеи в жизнь. Кроме того, в условиях полной разрухи и голода энергетики обеспечивались по «высшему разряду». Члены комиссии ГОЭЛРО и другие специалисты имели отдельные квартиры, получали спецпайки и т. д. А те, у кого не всё было в порядке с происхождением или имевшие какие-то другие «грехи» перед новой властью, могли быть спокойны за свою судьбу. Известно, что Ленин лично давал указание чекистам не трогать некоторых специалистов, входивших в состав комиссии ГОЭЛРО.

Энергетики не зря получали свои пайки — менее чем через год план, включавший в себя огромное количество документов, проектов, чертежей и схем, был готов. По сути дела, план ГОЭЛРО касался не только электрификации, это был план комплексного восстановления и развития всей экономики страны за счёт повсеместного использования электроэнергии. Основной упор делался на подъём тяжёлой индустрии и, естественно, электроэнергетики. План был рассчитан на 10 («план А») и 15 лет («план Б») с чётким расписанием конкретных работ. Характерной чертой плана ГОЭЛРО была его чёткая детализация — разработчики не просто ограничились общими схемами в рамках всей России, а определяли тенденции и перспективы развития отдельных отраслей и регионов страны. В плане был сделан детальный анализ запасов различных видов топлива и прогноз развития топливодобывающего комплекса России. Что же касается электроэнергетики, то главной задачей было объединение производителей энергии в крупные региональные сети, а в перспективе — в единую энергосистему страны. Планировалось построить 30 электростанций общей мощностью 1750 тыс. кВт, из них 20 тепло- и 10 гидроэлектростанций.

Весьма занятно проходила «презентация» плана ГОЭЛРО. Для демонстрации плана был сооружён гигантский электрический стенд. Глава комиссии по электрификации Глеб Кржижановский показывал указкой те места, где должны были появиться новые электростанции, и тут же в этих местах вспыхивали яркие лампочки. Но «изюминкой», подчеркнувшей необходимость электрификации, стало сообщение Кржижановского о том, что на освещение стенда уходит вся мощность работающей на полную нагрузку электростанции на Раушской набережной, и поэтому даже в Кремле сейчас нет света. Окончательно план ГОЭЛРО вступил в силу после его одобрения 22 декабря 1920 года делегатами проходившего в Москве VIII Всероссийского съезда Советов (кстати, 22 декабря электроэнергетики России считают своим профессиональным праздником).

Конечно, находилось немало скептиков, считавших, что план ГОЭЛРО — это слишком радужный и невыполнимый прогноз на будущее. О реакции Герберта Уэллса мы уже говорили, критиковали план и свои. К примеру, Алексей Иванович Рыков, в то время занимавший пост председателя Высшего Совета Народного Хозяйства (ВСНХ), называл план электрификации «планом электрофикции». Возражал против плана и Троцкий, предложивший, как это ни странно, привлекать где только возможно иностранные компании, расплачиваясь с ними концессиями на разработку природных ресурсов. В идее Троцкого действительно было рациональное зерно — денег у большевиков не было, а ведь для строительства всех запланированных объектов требовались гигантские средства. Но Ленин пресёк все препирательства, заявив, что Советская Россия хоть и будет прибегать к помощи «капиталистов», однако в основном будет использовать собственные «внутренние резервы». Позже стало ясно, что под «внутренними резервами» вождь понимал денежный печатный станок, работающий на полную мощность.

Хотя планом ГОЭЛРО и предусматривалась постепенная замена мускульной тяги на электрическую, однако же сами электростанции в условиях разрухи приходилось строить за счёт этой самой «мускульной тяги», то есть ручного труда рабочих. А человека, занятого тяжёлым трудом, необходимо, как минимум, обеспечить приличным питанием. С этим-то в полуголодной стране были большие проблемы. С рабочими рассчитывались скудными и нерегулярно выдаваемыми пайками и огромными суммами ничего не стоящих денег. Естественно, что раздача разноцветных с большим количеством нулей бумажек, за которые не купишь даже буханки хлеба в соседнем селе, привела к массовому оттоку рабочих со строек. Пытаясь остановить этот процесс, Совет труда и обороны в 1921 году принял решение, которое больше походило на восстановление крепостного права. Отныне рабочий, самовольно покинувший стройку, даже если он не получал за свой труд продуктов, считался дезертиром, и его отдавали под трибунал с соответствующими «последствиями». Но даже такие драконовские меры не могли остановить массового бегства рабочих. И кто знает, может быть, так и остался бы ГОЭЛРО красивым, но не воплощённым в жизнь планом, если бы не новая экономическая политика.

Денежная реформа, сделавшая рубль конвертируемой валютой, и частная инициатива вдохнули новую жизнь в реализацию плана ГОЭЛРО. Многие объекты электроэнергетики были построены частными компаниями или акционерными обществами со смешанным капиталом. Полным ходом шла и «малая» электрификация — в сёлах, куда ещё не дошли основные линии электропередачи, зажиточные мужики (те, кого позже объявят «кулаками» и сошлют в Сибирь) покупали в складчину динамомашины и обеспечивали себя и соседние деревни электроэнергией.

План ГОЭЛРО стал одним из немногих реально выполненных планов, намеченных советским правительством. Часть «А» плана ГОЭЛРО, предусматривавшая восстановление разрушенного электрохозяйства страны, была выполнена в 1926 году. В том же году была пущена первая отечественная гидроэлектростанция — Волховская ГЭС. К 1931 году, сроку завершения десятилетнего плана ГОЭЛРО, план по электрификации страны был перевыполнен, общая мощность введённых в эксплуатацию электростанций составила 2560 тыс. кВт вместо запланированных 1750 тыс. кВт. К 1935 году было построено 40 новых электростанций, в том числе и самая мощная в мире гидроэлектростанция — ДнепроГЭС. Советская электроэнергетика всего за 15 лет совершила огромный скачок и вышла на уровень мировых стандартов. По уровню потребления электроэнергии СССР занял третье место в мире, уступая только США и Германии.

Реализация плана ГОЭЛРО позволила в кратчайшие сроки вывести Советский Союз в число наиболее развитых в промышленном отношении стран мира. Электрификация стала фундаментом для индустриализации советской экономики, что во многом предопределило победу Советского Союза и Великой Отечественной войне и успешное послевоенное восстановление разрушенной экономики.

В заключение обратимся к нашей недавней истории. В 90-х годах прошлого века независимая Украина испытала серьёзнейший энергетический кризис. Большинство жителей почувствовали на себе, что такое многочасовые «веерные» отключения электроэнергии. К счастью, кризисные явления удалось преодолеть. Однако это отнюдь не означает, что энергокомплекс Украины сейчас находится в «полной боевой готовности». По словам специалистов, генерирующие мощности украинских электростанций изношены на 80 %. Если не принять срочных мер, то очень скоро энергосистема Украины может оказаться на грани развала. Хочется надеяться, что эти меры будут приняты, что нам, как нашим предкам, не придётся героическими усилиями восстанавливать разрушенное энергохозяйство и что в наших домах всегда будет гореть свет…

Это было отступление. Вынужденное, просто не оставлявшее другого выбора. Большевики мечтали подчинить себе экономику, заставить её работать по команде. Но экономика не терпит насилия над собой, над устоявшимися и проверенными временем законами. Крестьяне, несмотря на террор, продолжали прятать хлеб и отказывались сдавать его государству. А рабочие не хотели работать за бумажки с большим количеством нулей, гордо именовавшиеся «деньгами». К началу 20-х годов Советская Россия превратилась в страну миллионеров. Но деньги эти ничего не стоили. В 1921 году в Москве проезд в трамвае стоил 500 рублей, номер «Правды» или «Известий» — почти 3000, а пуд муки — 140 тысяч. Да и большинство продавцов обычно не желали продавать свой товар за бумажки, вовсю процветал натуральный обмен. В 1920 году в крупных городах 9/10 зарплаты выдавалось натурой. Положение было отчаянным, разваливающаяся экономика грозила советской власти больше, чем наступление белогвардейцев и войск Антанты. И тогда… «Мы ещё многому должны научиться у капиталистов», — написал Ленин в одной из своих статей. Это было отступление, которое стало едва ли не лучшим периодом в эпохе правления большевиков…

«В тяжёлых условиях „военного коммунизма“ крестьяне должны набраться терпения, исправно выполнять требования продразвёрстки, бесперебойно поставлять хлеб в город. Государство распределит хлеб по заводам и фабрикам, восстановит разрушенную промышленность и затем вернёт долг крестьянству». Примерно так в первые революционные годы советская власть видела свои отношения с крестьянами. Всё было чётко и просто. Но при всей этой чёткости и простоте была одна загвоздка, не предусмотренная большевиками, — крестьяне отнюдь не желали просто так сдавать хлеб, зажиточные мужики не хотели ждать неизвестно сколько, когда новая власть с ними рассчитается. Большевики решили проявить твёрдость к «несознательным элементам» — по всей стране бесчинствовали продотряды, изымавшие подчистую хлеб и расправлявшиеся с теми, кто пытался сопротивляться. Ответом на это стали крестьянские восстания, вспыхивавшие по всей стране. Полыхало Поволжье, Дон и Кубань, Западная Сибирь. Вот тут-то вождь мирового пролетариата со товарищи понял — дальнейшее затягивание гаек приведёт к катастрофе. «Только соглашение с крестьянством может спасти социалистическую революцию в России, — писал Ленин, — пока не наступила революция в других странах».

В конце 1921 года состоялся X съезд РКП(б). Именно на этом съезде стране было явлено чудо под названием НЭП — новая экономическая политика. Тогда о чуде никто не думал, НЭП был единственной возможностью спасти экономику, но эти три буквы стали символом возрождения (к сожалению, кратковременного) страны, находившейся на краю экономической пропасти. «Сущность новой экономической политики, — сказал в своём выступлении Ленин, — есть союз пролетариата и крестьянства, сущность — в смычке авангарда, пролетариата с широким крестьянским полем. НЭП — это всерьёз и надолго».

Главной задачей на тот момент была необходимость примирения с крестьянством. Поэтому первые перемены, проводимые в рамках НЭПа, касались сельского хозяйства. 21 марта 1921 года ВЦИК издал декрет «О замене продовольственной и сырьевой развёрстки натуральным налогом». Трудно найти в советской истории документ, который бы оказал столь же значительное влияние на сельское хозяйство. Государство продолжало изымать хлеб, однако разница была колоссальной. Если раньше крестьяне должны были сдавать все излишки, то теперь только определённую часть. В среднем по стране объём продналога по сравнению с продразвёрсткой был снижен в два с лишним раза. Размер продналога устанавливался до начала сева и зависел от собранного в прошлом году урожая, количества работников в хозяйстве и наличия скота. После уплаты налога крестьянин имел право распоряжаться выращенным урожаем по своему усмотрению.

Эффект превзошёл все ожидания. Практически прекратились стихийные восстания, крестьяне впервые почувствовали доверие к новой власти. За три года, с 1921-го по 1924-й, производство сельхозпродукции выросло в 2 раза и почти на 20 % превысило уровень 1913 года. К 1923 году площадь посева зерновых достигла довоенного уровня.

Одновременно с сельским хозяйством НЭП коренным образом затронул и практически полностью разрушенные промышленность и торговлю. Первыми шагами стала отмена запрета на частную собственность и возрождение свободной торговли. На время большевики отказались от полной национализации промышленности. Предприятия сдавались в аренду, было также разрешено создание собственных предприятий с числом нанятых работников не более 20 человек (позже это ограничение было отменено). Радикальные перемены затронули и предприятия, находившиеся в государственной собственности. На смену жёсткому административному управлению пришёл хозрасчёт. Руководство заводов и фабрик после уплаты государству фиксированных налогов самостоятельно распоряжалось доходами, определяя, куда именно направить полученную прибыль, а также отвечало за возможные убытки. В 1923 году указом ВЦИК серьёзной реорганизации была подвергнута структура управления госпромышленностью. Место громоздких и малоэффективных главков заняли тресты и синдикаты. «Тресты — государственные промышленные предприятия, которым государство предоставляет самостоятельность в производстве своих операций согласно утверждённому для каждого из них уставу и которые действуют на началах коммерческого расчёта с целью извлечения прибыли». Так было сказано в совместном постановлении ВЦИК и Совнаркома. К концу 1922 года более чем 90 % промышленных предприятий страны были объединены в 421 трест, 40 % трестов подчинялись центральной власти, остальные 60 % — местной. Тресты объединялись в синдикаты — объединения трестов на началах кооперации, занимавшиеся сбытом, снабжением, кредитованием, внешнеторговыми операциями.

Благодаря НЭПу в 1922 году появился новый Кодекс законов о труде, согласно которому полностью отменялись существовавшие в эпоху «военного коммунизма» трудовые повинности и ограничения на смену работы. Существенно менялась и система оплаты труда. «Уравниловка» и натуроплата уходили в прошлое. В систему оплаты была введена сетка, включавшая 17 разрядов. А кроме того, у рабочих появилась возможность зарабатывать больше, чем это было предусмотрено тарифной сеткой. Теперь зарплата зависела не только от разряда, но и от производительности труда конкретного рабочего. С каждым годом уменьшался процент оплаты труда натурой. Уже к 1924 году доля натуроплаты составляла всего 8–9 %. Улучшались и условия труда — продолжительность рабочего дня составляла 7 часов при шестидневной рабочей неделе.

Кроме сельского хозяйства и промышленности необходимо было возрождать и кредитно-банковскую систему, разваленную бездумными вливаниями ничем не обеспеченных денежных знаков. В 1921 году вновь заработал Государственный банк. Главный банк страны начал кредитование промышленных предприятий на коммерческой основе, что являлось одним из стимулов быстрого развития промышленности. Стали появляться и коммерческие банки, пайщиками которых были как частные лица, так и тресты и предприятия, в том числе и иностранные. К 1924 году на рынке работали 17 самостоятельных коммерческих банков, а к концу 1926-го — уже 61. Успешной стала проведённая в 1922 году денежная реформа. Взамен советских денежных знаков, практически утративших платёжную способность, был выпущен червонец — новая денежная единица из золота. 1 червонец содержал 7,74 грамма золота и равнялся 10 дореволюционным рублям. В 1924 году прежние дензнаки были выведены из обращения. Госбанк выпустил новые казначейские билеты номиналом 10 рублей, по курсу равные 1 червонцу. По отношению к американскому доллару курс рубля составлял $1 = 1,94 руб.

НЭП успешно работал и позволял советской экономике развиваться быстрыми темпами. Но при этом большевики постоянно подчёркивали: НЭП — явление хоть и необходимое, но чуждое рабочему классу и делу построения коммунизма во всём мире. Такое же отношение было и к людям, решившим открыть своё дело. С одной стороны, частное предпринимательство было вполне законным делом, однако сами нэпманы, или, как ещё их называли, «совбуры» (сокращение от «советская буржуазия»), были как бы вне закона. Частные предприниматели не могли состоять в профсоюзах и даже были лишены избирательных прав. «Угар НЭПа» и «мещанские нэпманские нравы» были любимыми темами газетных фельетонов и карикатур.

Что же дал НЭП экономике и государству? Об успехах в сельском хозяйстве мы уже говорили. В промышленности рост, может быть, был и не так заметен, однако в целом НЭП себя оправдывал. Конечно, у НЭПа были свои проблемы, случались и кризисы. Кстати, первый из них, произошедший в конце 1923 года, был связан… с кризисом перепроизводства сельхозпродукции. После нескольких голодных лет крестьяне, освобождённые от продразвёрстки, буквально завалили город своей дешёвой продукцией. При этом, чтобы стимулировать промышленное производство, государство искусственно завышало цены на продукцию заводов и фабрик. В результате возникли так называемые «ножницы цен» — существенная разница в стоимости промышленных и сельхозтоваров, грозившая нарушить «смычку между городом и деревней». НЭПу не удалось справиться с безработицей, и понятно почему — эффективно работающий частник не желал за свой счёт кормить лишние рты. И всё-таки, несмотря на неизбежные недостатки, новая экономическая политика привела к развитию экономики. В период расцвета НЭПа на долю частного сектора приходилось до 80 % торговли и около 1/4 промышленного производства. Рубль на валютных биржах считался одной из самых крепких устойчивых валют мира. В период расцвета НЭПа, с 1921 по 1928 год, валовый национальный доход рос в среднем на 18 % в год. С тех пор советская экономика больше никогда не развивалась такими быстрыми темпами.

Когда большевики начинали проводить в жизнь НЭП, планировалось, что он будет свёрнут к 1924 году. Однако к этому времени политические и экономические цели достигнуты не были. НЭП доказывал свою эффективность и необходимость. Тем не менее, начиная с 1926 года новая экономическая политика стала постепенно сворачиваться, на смену ей приходила политика «великих переломов» и «больших прорывов».

Противники НЭПа особенно напирали на тот факт, что в промышленности так и не удалось достичь дореволюционного уровня объёмов производства. В 1926 году этот показатель составил 75 % по отношению к уровню 1913 года. Правда, при этом не учитывался тот очевидный факт, что промышленность Российской империи создавалась десятки лет, тогда как НЭПу на восстановление практически полностью разрушенного промышленного производства было отпущено всего пять лет. Но большевикам хотелось всего и сразу. Государство всё более и более демонстрировало нэпманам, что НЭП, может быть, «всерьёз и надолго», как говорил Ленин, но отнюдь не навсегда. Стране, переходившей на рельсы индустриализации с её гигантскими стройками, не нужен был мелкий и независимый частник как в городе, так и в деревне.

В канун 12-й годовщины Октябрьской революции, 7 ноября 1929 года, противники НЭПа получили большой «подарок». В «Правде» вышла статья Сталина «Год великого перелома. О коренном переломе в развитии нашего земледелия от мелкого и отсталого индивидуального хозяйства к крупному и передовому коллективному земледелию». Поездка вождя по Сибири определила новый поворот в экономической политике — к «сверхиндустриализации» промышленности в рекордно короткие сроки и за счёт деревни. С самых высоких трибун было объявлено «о переходе к политике ликвидации кулачества как класса». Такая же участь ждала и частников, работавших в промышленности и торговле. Официально НЭП никто не отменял, однако судьба его была решена…

«Гуманизм (от лат. humanus — человеческий, человечный) — исторически изменяющаяся система воззрений, признающая ценность человека как личности, его право на свободу, счастье, развитие и проявление своих способностей, считающая благо человека критерием оценки социальных институтов, а принципы равенства, справедливости, человечности желаемой нормой отношений между людьми… Социалистический Г. противостоит абстрактному Г., который проповедует „человечность вообще“, вне связи с борьбой за действительное освобождение человека от всех видов эксплуатации». Такое определение гуманизму даёт Большая Советская Энциклопедия. Соответственно, «гуманистом» считался тот, для кого «принципы равенства, справедливости, человечности являлись желаемой нормой отношений между людьми» Но были в Советском Союзе «гуманисты», о которых БСЭ не упоминала. Советских «гуманистов» можно было увидеть в самом центре Москвы. Их целью был Государственный универсальный магазин, легендарный ГУМ, самый известный магазин Советского Союза. «Гуманистами» в народе называли тех, кто стоял в длинных очередях в ГУМе, когда там «выбрасывали» что-нибудь дефицитное…

В XV веке Иван III издал царский указ, по которому приказывалось снести все деревянные постройки вокруг Кремля и устроить на этом месте торговую площадь. Так возле восточной стены Кремля появились первые торговые ряды, где москвичи могли приобрести всякую всячину. В конце XVI века были возведены каменные Верхние торговые ряды. На протяжении многих лет это было, пожалуй, единственное приличное место в торговых рядах на Красной площади. За пределами Верхних рядов, где за порядком следила городская управа, царил базар со всеми его «прелестями» — обманом покупателей, повальным пьянством и попрошайничеством, воровством и даже убийствами.

Лавочки на Красной плошали горели бесчисленное число раз, пожары были настоящим «бичом» деревянной Москвы. Но каменных Верхних рядов огненная стихия не касалась, до тех пор пока Москву не заняли наполеоновские войска. Во время знаменитого пожара 1812 года здание было сильно повреждено.

После того как французы покинули Москву, началась реконструкция Красной площади (в том числе и Верхних торговых рядов), которая была поручена известному архитектору О. И. Бове. Полностью перестроив здание Верхних торговых рядов, архитектор сохранил характерные черты первоначальной постройки. Однако здание оказалось непрочным (воровство строительных материалов процветало и тогда) и к 60-м годам XIX века стало рушиться буквально на глазах. То на покупателей падали огромные куски штукатурки, то примерявшие платья дамы вдруг проваливались через гнилой пол на нижние этажи. В конце концов, в 1869 году московский генерал-губернатор заявил купцам, что такое ветхое здание не должно стоять на главной площади города и его срочно необходимо снести. «Кратчайшие сроки», о которых говорилось в постановлении губернатора, растянулись на целых семнадцать лет. «Мой прадед основал эту лавку, мои дед и отец торговали тут, так как же я могу оставить такое прибыльное место?» — ссылаясь на свои родовые права, владельцы магазинов в Верхних торговых рядах упорно не соглашались с постановлением. Владельцы лавок объединились и создали «Комиссию», которая должна была противостоять власти в вопросе о сносе здания. В ответ Московская городская дума создала свою комиссию. Много раз собирались обе комиссии, но единственным результатом были… сердечные приступы, поражавшие как думцев, так и купцов. И только в 1887 году проблему наконец-то удалось решить. Новый генерал-губернатор Николай Алексеев, который, кстати, происходил из известной купеческой семьи, предложил проект создания акционерного общества, по строительству и дальнейшему коммерческому использованию нового здания Верхних торговых рядов. Купцы и тут попытались сопротивляться, но Алексееву удалось заручиться поддержкой самого государя-императора Александра III. 10 мая 1888 года был опубликован Именной Высочайший Указ, который гласил: «Для перестройки существующих в городе Москве на Красной площади, между Никольской и Ильинкой, Верхних торговых рядов и содержания в оных торговых помещений учреждается акционерное общество под наименованием „Общество Верхних Торговых рядов на Красной площади в Москве“». На этом споры прекратились.

Пожалуй, только старые московские купеческие фамилии продолжали втихомолку противиться новому Обществу. А в целом же идея вызвала небывалый интерес в коммерческих кругах: за три месяца акционерам удалось собрать огромную по тем временам сумму — почти 9,5 миллионов рублей. Вскоре был объявлен конкурс на лучший проект нового здания. Акционеры поставили перед архитекторами задачу: здание должно было «служить украшением исторической площади» и в то же время «отвечать потребностям торговли, экономии и эксплуатации». На конкурс было представлено 23 проекта, каждый из которых имел свой оригинальный девиз: «Сделал всё что мог», «Памяти Минина и Пожарского», «Не мудрствуя лукаво», «Ум хорошо, два лучше». Победил же проект под названием «Московскому купечеству», автором которого был московский архитектор, академик архитектуры и профессор Академии художеств А. Н. Померанцев. Проект был сделан по последней европейской моде. По замыслу автора главное здание Верхних торговых рядов должно было состоять из трёх пассажей под стеклянной крышей, соединявших Никольскую улицу и Ильинку. Эти здания под прямым углом пересекали три поперечных пассажа. Именно так строились большие магазины в европейских столицах — Париже, Лондоне, Вене.

15 мая 1888 года, в день объявления конкурса, качался снос старых лавок. Через два года, 21 мая 1890 года, состоялась закладка фундамента нового здания. К концу 1893 года были завершены все строительные и отделочные работы, и 2 декабря состоялась церемония торжественного открытия обновлённых Верхних торговых рядов. Как полагалось, был отслужен благодарственный молебен, на котором присутствовали великий князь Сергей Александрович и его супруга, великая княгиня Елизавета Фёдоровна, а также другие почётные гости.

С первых же дней новые Верхние торговые ряды стали излюбленным местом москвичей. Это был не просто магазин, это было своеобразное место отдыха. Пускай денег порой не хватало на самое необходимое — едва ли не каждая московская семья считала своим долгом совершить в выходной день променад, полюбоваться великолепием здания и роскошной отделкой, посетить интересную выставку или концерт, которые часто устраивались в Верхних торговых рядах. Для удобства посетителей были открыты отделение банка, гравёрная и ювелирная мастерские, ресторан, почтовое отделение и даже стоматологический кабинет.

Но главной, конечно же, была сама торговля. Многое было в новинку московскому покупателю. Торговая площадь была поделена не на лавки, как в старину, а на шикарные салоны с изысканной мебелью и зеркальной отделкой. Впервые в истории российской торговли появились ценники на товарах (что избавляло покупателя от необходимости, а может быть, от удовольствия поторговаться с продавцом) и книги жалоб и предложений.

В Верхних торговых рядах были представлены лучшие товары со всего мира. Отбоя от желающих торговать на Красной площади не было, хотя стоимость аренды торговой площади была самой высокой в России: за одну квадратную сажень помещения на первом этаже — 200 рублей в год, на втором — 150, на третьем и подвальном этажах — 50. Такие огромные по тем временам деньги тратились не зря. Во-первых, торговля процветала, вложенные деньги возвращались сторицей, а во-вторых, для каждой солидной российской фирмы было делом престижа открыть в Верхних торговых рядах свой салон. Здесь торговал своими парфюмерными шедеврами знаменитый Брокар. Магазины фирм «Абрикосов и сыновья» и «Торговый дом Ф. Эйнем» (ныне фабрики «имени Бабаева» и «Красный Октябрь») ломились от кондитерских яств. У солидных мужчин особой популярностью пользовались часовые салоны, где можно было купить швейцарские часы «Патек Филлип» и «Тиссо».

Всё это великолепие было уничтожено в 1917 году. В коммунистическом государстве магазины исчезнут как таковые, поскольку граждане будут получать всё необходимое от государства, которое лучше знает, что нужно конкретному индивидууму. Именно такие воззрения на торговлю были в то время, чем не замедлила воспользоваться «революционно настроенная общественность». Верхние торговые ряды не раз подвергались набегам «победившего пролетариата», большинство магазинов были разграблены, отделка и мебель разгромлены или украдены, расположенную в подвале электростанцию залило водой. Вскоре было национализировано и само здание.

В 1918 году продажа товаров в здании Верхних рядов прекратилась, и помещения заняли различные советские учреждения. Но через три года, по распоряжению В. И. Ленина, торговля была частично восстановлена. На свет появились Государственный универсальный магазин и знаменитая аббревиатура ГУМ. Правда, под магазины была отдана лишь часть помещений, в основном под канцелярские отделы, ведь разраставшийся советский государственный аппарат требовал в большом количестве бумагу, чернила и прочие товары. Однако в 30-е годы магазины вновь исчезли из ГУМа — их место заняли многочисленные конторы и типография Совнаркома СССР.

В 1935 году вышло постановление ЦК ВКП(б) «О генеральном плане реконструкции Москвы». Особое внимание уделялось планам изменения внешнего вида Красной площади, размеры которой планировалось увеличить вдвое. ГУМ, как и некоторые другие исторические здания, предполагалось снести. Эти планы, к счастью, остались нереализованными. Однако в 1945 году над ГУМом вновь нависла угроза. Известные архитекторы Щусев и Иофан по приказу Сталина разрабатывали проект установки на Красной площади колоссального памятника Победы, и в планах архитекторов зданию ГУМа не было места на Красной площади, хотя ГУМ, в каком-то смысле, внёс некий вклад в дело разгрома фашизма. Здание было свидетелем и исторического парада в ноябре 1941 года, и ночных бомбардировок Москвы, и первого салюта в августе 43-го.

Но ГУМу вновь повезло — пока архитекторы утрясали планы реконструкции Красной площади, вождь умер и от идеи сноса универмага отказались. Через несколько месяцев после похорон Сталина Совет министров СССР постановил выселить из ГУМа конторы и учреждения и возобновить торговлю. Естественно, здание не отвечало современным требованиям и нуждалось в капитальной реконструкции. ГУМ восстанавливали ударными темпами — на первом этаже уже работали магазины, на втором и третьем ещё стучали печатные машинки, и одновременно на всех этажах работали строители. «Вокруг строительные леса, грязь, мусор, пыль, вместо торгового зала — конторы со сломанными перегородками. Днём убирали мусор, ночью принимали товар», — вспоминал один из сотрудников магазина.

ГУМ подвергся серьёзной перепланировке, строители снесли стены, разделявшие маленькие торговые помещения. Если в Верхних торговых рядах существовало 322 отдельных салона, то возрождённый ГУМ состоял из 11 больших торговых отделов: текстильные товары, готовое платье, обувь, трикотажно-бельевые товары, посудо-хозяйственные товары, мебель и ковры, меха и головные уборы, канцелярские товары и игрушки, культтовары.

Реконструкция ГУМа была завершена в 1953 году. В первый же день после открытия в ГУМ хлынули толпы покупателей. Вновь открытый магазин стал самым большим магазином в СССР, и при этом с самым лучшим в Союзе снабжением и ассортиментом товаров. С самого утра тысячи москвичей собирались на улице 25 Октября в ожидании, когда распахнутся двери ГУМа. В среднем главный магазин страны обслуживал до 300 тысяч покупателей в день. Иногда очереди растягивались на несколько кварталов, потоки людей регулировала конная милиция. Чтобы не затеряться в людском море, покупатели заранее договаривались встретиться у знаменитого фонтана, расположенного в центре здания. ГУМ считался обязательным местом посещения для гостей столицы со всех концов СССР. ВДНХ, Третьяковская галерея, затем на Красную площадь, сначала отстоять очередь к телу вождя мирового пролетариата, а затем дождаться возможности купить в ГУМе, если, конечно, повезёт, что-нибудь дефицитное.

Был сверхпопулярен ГУМ и у тех, кто стоял по другую сторону прилавка. Работать в магазине на Красной площади считалось очень престижным и прибыльным делом, для будущих работников торговли в ГУМе было даже открыто специальное отделение Института экономики имени Плеханова. Пожалуй, только гости Москвы из стран «загнивающего Запада» относились к ГУМу равнодушно. Им было не понять, почему за австрийскими сапогами или, например, немецкими кроссовками, нужно часами стоять в очереди, ведь у них дома это всё было в каждом магазине и в любом количестве.

С 1956 года, когда на улице Горького открылся магазин «Подарки», ГУМ стал «обрастать» филиалами. В 1962 году в структуру ГУМа вошёл магазин «Русский сувенир», затем ещё несколько магазинов и универмагов, в том числе «Хрусталь», «Лейпциг», «Прага», «Молодёжный», «Белград». Но в середине 60-х власть предержащие снова обратили свой недобрый взор на главное здание ГУМа. Бойкая торговля на Красной плошали не нравилась второму человеку в партийной иерархии Михаилу Суслову. Говорят, однажды «серый кардинал» партии сказал на одном из заседаний: «Не место торжищу рядом с национальными святынями — Мавзолеем и Кремлём! Убрать!». Спасла ГУМ знаменитая «двухсотая» секция, где обслуживалась советская элита. Точнее, одна из постоянных посетительниц, пришедшая в ателье при этой секции на примерку очередного платья. «ГУМ ликвидируют, где изволите делать следующую примерку?» — сообщили ей модельеры. Женщина пожаловалась своему мужу, ещё более высокопоставленному, чем Суслов, а на следующее утро в Министерстве торговли раздался звонок и министр узнал, что решение о сносе ГУМа велено не исполнять. ГУМ вновь устоял…

С начала 90-х годов в жизни знаменитого магазина начался новый этап. Универмаг, в отличие от многих других символов советской эпохи, достаточно плавно, без особых потрясений, пережил перестроечные времена. ГУМ, ещё будучи Верхними торговыми рядами, начинал свою историю как акционерное общество и в конце концов вернулся к этой форме управления. В декабре 1990 года было зарегистрировано одно из первых в Союзе акционерных обществ — «Торговый дом ГУМ». И как прежде, фирмы с мировыми именами стремятся открыть в ГУМе свои отделы. Государственный универсальный магазин, переживший немало трудных моментов за свою историю, процветает и каждый день ждёт своего покупателя…

«Негры жили в трущобах, а мы — в хрущобах». Конечно, советская элита могла пренебрежительно относиться к новому жилью. Ну что это за квартиры, что за потолки, которые едва ли не задеваешь головой, совмещённые санузлы… По этому поводу шутили, что «Хрущёв, хоть и совместил ванную комнату с уборной, но не успел совместить пол с потолком». То ли дело «сталинки» — стены едва ли не в полметра толщиной, огромные комнаты, высоченные потолки, большие балконы, ванны, отделанные мрамором. Но в таких условиях жила лишь часть советского народа. И часть очень незначительная. Уделом же большинства были «коммуналки» — квартиры обычно дореволюционной постройки, с изношенными коммуникациями, где на десяток-другой семей приходилась одна ванная, один туалет и одна газовая плита. Но и комната в коммуналке была ещё не самым худшим вариантом. В Москве, Киеве и других больших городах сотни тысяч семей жили в бараках и полуподвальных помещениях, которые и жильём-то назвать язык не поворачивался. И потому ощущения этих людей, вселявшихся пусть в маленькую, но свою, отдельную, тёплую квартиру, описывались одним словом — счастье.

В СССР нормального жилья не хватало всегда. Но в начале 30-х годов проблема перенаселения была особенно острой. Послевоенный бум рождаемости совпал с массовым переселением в города колхозников, наконец-то получивших паспорта и возможность свободно перемещаться по стране. «Где селить людей?» — такой вопрос стоял перед тогдашним руководством. Строить надо было не просто быстро и много, а невероятно быстро и очень много.

Задачу пытались решить разными путями. В начале 50-х был популярен так называемый «самострой». Государство выделяло стройматериалы, а люди, объединившись в некоторое подобие строительного товарищества, сами строили небольшие дома на нескольких квартир. Но строившееся таким образом жильё было каплей в море, проблема перенаселения советских городов становилась острее даже не с каждым годом, а с каждым месяцем.

В 1955 году Никита Хрущёв помирился с югославским лидером маршалом Йосипом Броз Тито и в знак примирения совершил первый официальный визит в Югославию. Во время визита генсеку показали строительство простых и очень дешёвых блочных домов. Вернувшись домой, Никита Сергеевич поставил на Политбюро вопрос о внедрении блочного домостроения в СССР. 31 июля 1955 года было принято совместное постановление ЦК КПСС и Совета министров СССР «О развитии жилищного строительства в СССР». Этот поистине исторический документ на десятки лет определил и облик наших городов, и образ жизни народа. «Вне закона» были объявлены «недопустимо завышенные площади передних, коридоров и других вспомогательных помещений». Архитекторы должны были забыть также об арках, портиках, башнях, высоких потолках, фигурной лепке и прочих излишествах, присущих «сталинскому» архитектурному периоду. К сентябрю 1956 года архитекторы должны были разработать типовые проекты, призванные удешевить строительство жилья. А конечной целью был, ни много ни мало, коммунизм, который неизбежно должен был наступить в 1980 году и при котором каждая советская семья должна жить в своей квартире.

Совершенно иным становился и подход к темпам и способам строительства. Такого советская строительная индустрия ещё не знала. В каждом крупном городе появились ДСК — домостроительные комбинаты, огромные заводы по производству жилых домов. О масштабах строительства говорит, например, такой факт. После ввода в эксплуатацию ДСК в Харькове строили около 700 тысяч квадратных метров жилья в год. А это в два раза больше площади всего жилого фонда такого города, как Полтава. Сравнение ДСК с заводом не случайно. На конвейер, так называемый стан архитектора Козлова, ставилась форма, в неё заливался бетон. Заготовка двигалась дальше в пропарочную камеру, затем в неё вставлялись окна. А далее готовые блоки отвозили на стройплощадку, где из них, как из конструктора, собирали готовые дома. Темпы возведения жилья поражали воображение не только соотечественников, но и иностранцев. Строительство новых микрорайонов очень любили демонстрировать иностранным делегациям. Удивляться действительно было чему — там, где ещё недавно росла капуста на деревенских огородах, появлялись новые микрорайоны для сотен тысяч жителей. В Москве это были Черёмушки и Мнёвники, в Киеве — Чоколовка и Нивки, а в Харькове — Новые Дома и Павлово Поле.

Естественно, что типовые проекты и промышленное производство жилых домов не предусматривали ни внешнего, ни внутреннего разнообразия жилых микрорайонов. Проект первой серии «хрущёвок» разработал эстонский архитектор Март Порт. Типичный жилой дом тех времён представлял собой пятиэтажное угловатое здание без каких-либо внешних «излишеств». Тонкие наружные стены из керамзитобетонных панелей обладали недостаточными теплозащитными и звукоизоляционными свойствами. В «хрущёвке» не было ни лифта, ни мусоропровода. Внутри всё было подчинено принципу минимизации. Экономия, экономия и ещё раз экономия. Нормы жилых площадей, установленные в 1957 году, были следующими. Жилая площадь квартир: однокомнатной — 16 кв. метров, двухкомнатной — 22 кв. метра, трёхкомнатной — 30 кв. метров, четырёхкомнатной — 40 кв. метров; минимальная (реальная) площадь кухни — 4,5 кв. метра, спальни — 6 кв. метров на одного человека, 8 кв. метров на двоих, общей комнаты — 14 кв. метров. Никогда ещё в мировой строительной практике не было столь жёстких норм. На одного человека в 50–60-х приходилось 9 квадратных метров площади, хотя по санитарным нормам предполагалось на 4 квадратных метра больше. Среди других особенностей «хрущёвок» — уже упоминавшиеся низкие потолки и совмещённые санузлы (кстати, совмещение ванной комнаты и туалета лишь допускалось, однако такое решение стало повсеместной практикой), проходные и полупроходные комнаты, окна и балконные двери с узкими створками. Такими были «классические хрущёвки», строившиеся с 1957 по 1962 годы. С 1963 года в серию пошли новые проекты. Дома этих серий имели более удачные планировки, улучшенные теплоизоляционные свойства, в некоторых проектах был предусмотрен лифт. Кстати, несмотря на то что в 1964 году к власти пришёл новый генсек, даже новые строящиеся дома продолжали называть «хрущёвками», а не «брежневками».

«Хрущёвки» были рассчитаны на срок эксплуатации 25 лет. Как только в СССР в 1980 году должен был наступить коммунизм, «хрущёвки» должны были быть снесены, а советские граждане должны были получить квартиры в новых, более комфортабельных домах. Но и коммунизм почему-то так и не наступил, и «хрущёвки» как стояли, так и продолжают стоять. Безусловно, благодаря «хрущёвкам», благодаря внедрению быстрого и дешёвого промышленного домостроения миллионы советских семей обрели своё жильё. Но жилищный вопрос в Советском Союзе так и остался нерешённым. Сегодня существует множество планов по сносу или же реконструкции «хрущёвок», однако большинство этих планов остаются на бумаге. В Харькове, например, в «хрущёвках» проживают около 25 % горожан. Примерно такая же ситуация сохраняется до сих пор и в других больших и малых городах бывшего Союза. Нет ничего более постоянного, чем временное… И «хрущёвки» как нельзя лучше подтверждают этот известный принцип.

ССО, студенческие строительные отряды… Впервые эту аббревиатуру страна узнала в 1958 году. «Все на освоение целинных и залежных земель!» — такой клич тогда бросила Коммунистическая партия. Не осталось в стороне и студенчество. Инициатором движения выступила группа студентов-физиков из МГУ. 300 с лишним человек по специальному направлению ЦК ВЛКСМ окончили курсы механизаторов и строителей и отправились в совхоз «Ждановский» Северо-Казахстанской области. За летний трудовой сезон этот отряд построил с десяток жилых домов, два птичника, телятник и крольчатник. Для небольшого отряда это было очень неплохо, хотя в масштабах страны — немного. Однако главное не в этом. Главное — это идея, которая вскоре охватила все вузы страны.

Кстати, в Министерстве образования сначала к почину студентов-физиков отнеслись весьма негативно. Ответственные работники пытались уличить студентов в том, что они не выполняют график учёбы и проваливаются на экзаменах. Но на самом деле в отряде не было ни одного «хвостиста». Стройотрядовцы написали несколько писем в Политбюро и самому Хрущёву. Генсеку эта идея понравилась, и в итоге студенческие стройотряды стали возникать по всей стране. К середине 60-х годов ССО утратили целинную направленность, превратившись в сезонное движение студентов-строителей. В студенческом расписании появился так называемый «третий трудовой семестр».

Студенты и раньше выезжали в село, но в основном на низкоквалифицированные сельхозработы, при этом не получая за свою работу либо вообще ничего, либо, и это в лучшем случае, зарабатывая копейки. В те времена основу студенчества составляли ребята из села и небольших городков, и выжить оторванным от родного дома ребятам в столице или крупных городах было совсем нелегко. Студентам приходилось по ночам разгружать вагоны, работать дворниками, чтобы получить хоть какую-то прибавку к очень скромной стипендии. Естественно, что после ночной смены нормально выспаться перед занятиями было просто невозможно. Приходилось выбирать — или жить впроголодь, или пропускать занятия и лекции. Неудивительно, что идея ССО была встречена студентами «на ура». К сожалению, позже, как это часто бывало в советское время, хорошая идея в погоне за массовостью трансформировалась в «обязаловку». В середине 70-х был сформирован Всесоюзный студенческий строительный отряд — головная организация, курировавшая работу ССО по всей стране. В это время в стройотрядах, согласно отчётам, работало до 800 тысяч молодых ребят. Но массовость эта достигалась «традиционным» способом — студентов загоняли в ССО под угрозой исключения из вуза. Избавиться от «трудовой повинности» можно было либо «вовремя» заболев, либо имея хороший «блат» в деканате.

Как же относились к строительным и прочим трудовым отрядам сами студенты? Это зависело во многом от того, куда попадал студент во время «третьего трудового семестра». Наименее выгодными и непрестижными считались сельхозработы, поездки на уборочную. Правда, здесь были свои исключения. Если студент до поступления в вуз успевал получить специальность механизатора или комбайнёра, то он мог заработать за лето вполне приличные деньги. В 70–80-х годах собственно в стройотрядах за месяц-полтора штукатур или столяр зарабатывал до 200 рублей, укладчик бетона — до 400, при этом стипендия студента составляла 30–40 рублей. Обычно желающих попасть в такие стройотряды было много, в первые годы студенческого стройдвижения зачисление в ССО было даже формой поощрения лучших студентов. И наконец, «элита» ССО — отряды, отправлявшиеся на заработки в Сибирь, Дальний Восток и Крайний Север. Конечно, условия работы были нелёгкими, но и заработки соответствующими: тысяча рублей в месяц, очень большие деньги для советского человека, отнюдь не были пределом. За 3–4 года работы в таком отряде студент вполне заработать себе на «жигули», предел мечтаний простого обывателя. Зачастую основу таких отрядов составляли люди, из студенческого возраста уже давно вышедшие. Мужики 30–40 лет под видом студентов отправлялись на Чукотку или Камчатку за «длинным рублём». По сути дела, это была завуалированная форма «шабашки»…

Здесь мы плавно перейдём ко второй теме данной статьи. Термин «шабашка» и «шабашники» появился в лексиконе «русского советского» языка примерно тогда же, когда и аббревиатура ССО. Конечно, в официальных документах это название никогда не встречалось, но термин был настолько распространённым, а явление столь привычным, что мы даже не будем использовать в дальнейшем для него кавычки.

Современные словари русского языка определяют слово «шабашка» как «то же, что левый заработок», а «шабашника» — как «человека, который выполняет строительные, ремонтные и другие работы, заключая частные сделки по высоким ценам». Шабашка как явление существовала на Руси с давних пор. Как сказал в программе Леонида Парфёнова «Намедни» писатель Анатолий Стреляный, «Андрей Рублёв со товарищи были настоящими шабашниками. Только они расписывали храмы, а наши строили школы, больницы и коровники». В старину это называлось «отхожим промыслом», в советское же время «левый», неконтролируемый государством заработок стал шабашкой.

Условно шабашников можно разделить на две категории. Первая — те, кто подрабатывал недалеко от дома. Отработал штукатур или маляр на государственном строительном комбинате рабочий день, а вечером шёл на шабашку к своему знакомому. То же происходило и в деревне, строили все вместе, иногда за деньги, а иногда просто за хороший стол. Вторая категория шабашников — выезжавшие на заработки в другие края, иногда за тысячи километров от родного дома. Армянские или, например, западноукраинские строители формировали целые отряды и выезжали на шабашку на весь тёплый сезон, с мая по октябрь.

Как же относилось государство к такому чуждому социалистическому строю явлению, как шабашка? Формально шабашка, равно как и любой побочный и официально не оформленный заработок, была запрещена. Но по большому счёту, борьба с шабашниками велась только на идеологическом фронте. «Рвачи прилетели» — так изображали появление шабашников на деревне карикатуристы, а писатели-почвенники, представители оформившейся в 70-х так называемой «деревенской» школы, били тревогу. «На земле должны строить те, кто на ней живёт и работает», — говорили они. Однако за рамками идеологии шабашники были выгодны советскому режиму: с их помощью решались задачи, которые иным способом решить было невозможно.

Во многих регионах местные руководители негласно поддерживали шабашников и даже выделяли им технику, оборудование и материалы, которых не хватало для государственных строительных организаций. Объяснялось это просто: шабашники строили качественнее, а самое главное, быстрее, что позволяло области или району выполнить и перевыполнить план по капитальному строительству. А это, в свою очередь, означало для местного руководства хорошее отношение в центре, награды, премии и продвижение по служебной лестнице. И не важно, что в отчётах «трудовые подвиги» совершали исключительно государственные СМУ (строительно-монтажные управления) и тресты. Все были довольны: шабашники получали свои деньги, руководители — ордена и грамоты, а государство — жильё и сданные вовремя объекты.

Кроме того, в послевоенные годы стране катастрофически не хватало рабочей силы. Ситуация особенно обострялась летом, в период отпусков. Поставим себя на место какого-нибудь хозяйственника или руководителя строительной организации Крайнего Севера или Сибири. Северное лето, как известно, короткое, в это время дорог не то что каждый день — каждый час. И в это время вам на стол ложатся заявления работников, просящихся в отпуск. Отказал раз, отказал два, но ведь постоянно отказывать не будешь, в конце концов, работник имеет право ни отпуск. И возникает ситуация — вам нужно что-то срочно строить, а в это время половина ваших работников нежатся на пляжах Крыма и Кавказа, благо путёвки и билеты на самолёт стоили дёшево и северяне могли себе это позволить. Выхода было два — или написать заявление об увольнении, а покидать высокий пост, естественно, не хотелось, или обращаться к шабашникам. Вот почему руководители строительных и других организаций Севера и Сибири буквально заманивали шабашников к себе. Если стороны были довольны друг другом, между ними заключался договор о работе на следующий год, естественно, на бумаге не закреплённый, но оттого не менее крепкий. «Договор дороже денег». Так было и тогда, когда крестьяне и ремесленники расходились во все стороны Российской империи на «отхожий промысел», так было и в советское время, когда тысячи бригад шабашников ехали на заработки в разные уголки Советского Союза — туда, где не хватало рабочих рук и где их труд был нужен людям.

Наверняка многие из нас со школьных лет помнят упражнение, которое приходилось выполнять на уроках русского или украинского языка, — разбор предложения по частям речи. Нужно было определить подлежащее, сказуемое, прилагательное и подчеркнуть их соответствующими линиями. Попробуем провести подобный разбор текстов, но по символам эпохи. Для примера возьмём строчку из песни Владимира Высоцкого: «Вот дантист-надомник Рудик, // У него приёмник „Грюндиг“. // Он его ночами крутит, // Ловит, контра, ФРГ». Настоящий шедевр, что ни слово — то символ, характерное явление советской жизни.

«Дантист-надомник»… В принципе, такого явления, как «дантисты-надомники», частные ювелиры или, например, «цеховики», содержавшие подпольные цеха по изготовлению ширпотреба, в социалистической системе существовать не должно. Но они были, и в достаточно большом количестве. Частное предпринимательство, несмотря на запреты, существовало в СССР и даже весьма успешно развивалось. «Рудик» — уменьшительно-ласкательное от имени Рудольф. В первые послереволюционные годы советские граждане любили давать своим чадам имена вроде «Даздраперма» (от «Да здравствует Первое мая») или «Коминтерн». Но это увлечение быстро прошло, и на смену ему пришла мода называть детей иностранными именами. «Ловит, контра, ФРГ»… Здесь всё понятно. Едва ли не половина городского населения слушала иностранные радиостанции, вещавшие на СССР, так называемые «голоса», истории которых посвящена отдельная статья в этой книге. И наконец, «у него приёмник „Грюндиг“»… В советское время любой импортный ширпотреб, от полиэтиленового пакета (который, между прочим, мог стоить до пяти рублей — столько же, сколько и бутылка водки) до магнитофона и телевизора, был предметом мечтаний советского человека. Особым уважением пользовались товары, произведённые в капиталистических странах «загнивающего» Запада.

Для того чтобы приобрести что-нибудь импортное и дефицитное, существовало три варианта. Вариант первый — нужно было быть Большим Начальником или, по крайней мере, особой, приближённой к Большому Начальнику. Этот вариант — самый беспроигрышный и удачный. Но доступен он был очень немногим. Для «слуг народа», их родственников и хороших знакомых были открыты спецмагазины и спецраспределители, в которых было всё или, по крайней мере, почти всё, о чём можно было мечтать.

Вторым вариантом была поездка за границу. Каждый выезжающий за рубеж по турпутёвке или в краткосрочную служебную командировку имел право обменять рубли на валюту, однако сумма обмена была мизерной, так что приходилось выбирать — или отказывать себе в самом необходимом, экономить даже на еде, а на сэкономленную валюту купить что-нибудь стоящее, или же возвращаться из-за границы с пустыми руками. В лучшем положении были те, кто ехал за рубеж на работу. Валюты эти люди тоже получали очень мало, однако заработанные деньги переводились в так называемые сертификаты Внешпосылторга СССР, они же чеки, которые можно было отоварить в специальных магазинах «Берёзка». Ассортимент товаров в этих магазинах был предметом мечтаний многих советских граждан. Поначалу существовала градация чеков в зависимости от того, в какой стране — социалистической или капиталистической — работал их обладатель. Естественно, что «болгарские» или «монгольские» чеки ценились гораздо меньше, чем, например, «американские». Затем чеки стали универсальными, выдавать их стали всем, кто побывал за границей, но, в зависимости от страны, в разном количестве.

На обороте чеков (в народе они получили характерное прозвище «берёзовые рубли») было написано, что их перепродажа запрещена и преследуется по закону, однако возле «Берёзки» всегда можно было найти человека, чаще всего молодого и хорошо одетого, у которого их можно было купить. Обычно за один «берёзовый рубль» просили от двух до десяти «деревянных», в зависимости от времени и города, где происходил обмен.

И наконец, третий вариант. Если вам не удалось стать Большим Начальником, за границу по тем или иным причинам (коих, по мнению «компетентных органов», могло быть великое множество) не выпускали, а носить американские джинсы, хвастаться перед друзьями новым альбомом «Битлз» или слушать музыку на японском магнитофоне вам всё-таки очень хотелось, выход был один — идти на поклон к людям, у которых всё это, негласно и неофициально, можно было купить. Их называли по-разному — спекулянтами, барыгами, но наиболее известным стало определение «фарцовщик».

Начиналась фарцовка (до сих пор остаётся загадкой происхождение этого слова) с мелочи — жвачек, сигарет, спиртных напитков (кстати, в данном случае процветал натуральный обмен — советские граждане меняли всегда пользовавшуюся у иностранцев успехом водку на виски или джин), — которую фарцовщики скупали, а иногда и просто выпрашивали у иностранных туристов. Позже пришла очередь одежды, обуви, сувениров, а затем и радио- и музыкальной аппаратуры. Цены у фарцовщиков были баснословными — обычные солнцезащитные очки (на Западе стоившие доллар штука) продавались по цене от 25 до 40 рублей, за джинсы «Lee», к примеру, в 70-х годах просили 150–200 рублей, а за хороший импортный кассетный магнитофон (особым спросом пользовались двухкассетные) — до тысячи. При этом зарплата в 200 рублей в те времена считалась очень приличной. Но от недостатка клиентуры фарцовщики не страдали. «Лучшими» их клиентами были те же подпольные стоматологи или ювелиры, «цеховики», но нередко к услугам фарцовщиков прибегали и вполне законопослушные граждане, которым просто хотелось купить хорошую вещь.

Интересно, что «сделать фарцу» можно было и не прибегая к услугам иностранцев, для этого нужно было просто знать некоторые парадоксы советской торговли и умело ими пользоваться. Взять, к примеру, сигареты. Найти в Москве в свободной продаже настоящие американские сигареты было невозможно, «Мальборо» или «Кэмэл» можно было купить по баснословной цене у тех же фарцовщиков или швейцаров гостиниц, в которых останавливались иностранцы. Но в некоторых ларьках московских пригородов типа Серпухова или Зеленограда американские сигареты продавались и стоили немногим больше «Столичных» или «Явы». При этом у местного населения они спросом не пользовались, однако москвичи, найдя такой «сигаретный Клондайк», скупали их блоками. Аналогичная ситуация была и с дефицитными книгами. В крупных городах увидеть на полках книжных магазинов сочинения Дюма или, например, Конан Дойля было практически нереально. Зато в небольших городках и районных центрах, где книжного ажиотажа не наблюдалось, можно было найти кое-что стоящее. Знающие люди заранее узнавали, когда ожидалось новое поступление книг, и буквально прочёсывали книжные магазины в близлежащих пригородах, скупая пользующуюся спросом литературу.

В 70-е годы появился и ещё один вид фарцовки — торговля контрафактным товаром, а проще говоря, подделками под известные торговые марки. Схема была очень примитивной — торговцы скупали партию дешёвых джинсов, пришивали к ним этикетку («лейбл») «Lee» или «Wrangler», а затем продавали, но уже в несколько раз дороже. Ещё проще обстояло дело с футболками — на обычную белую футболку с помощью трафарета наносилась надпись «Adidas», и прибыль в несколько сот процентов была обеспечена. Особенно буйным цветом торговля подделками расцвела после начала перестройки, во времена первых кооперативов. Поддельного «Адидаса» на рынках и в магазинах было столько, что казалось, будто уважаемая немецкая фирма, забыв обо всём остальном мире, только и знала, что работала на Советский Союз.

Государство, конечно, пыталось бороться с фарцовкой, но, что интересно, самый серьёзный удар по ней удалось нанести не карательными, а экономическими мерами. Наряду с чековыми «Берёзками» появилась сеть государственных комиссионных магазинов (в народе именовавшихся «комками»), куда продавец мог сдать свой товар по почти справедливой цене, а покупатель, соответственно, купить за свои кровные рубли. Правда, окончательно искоренить фарцовку «комки» так и не смогли — лучшая часть товара оседала у работников магазинов и их знакомых, так что покупателю всё равно приходилось обращаться к фарцовщикам.

Особой категорией фарцовщиков, высшей кастой среди спекулянтов, были «валютчики». Их доходы исчислялись уже тысячами. Незаконной скупкой и перепродажей валюты обычно занимались целые группы, валютчики-одиночки встречались достаточно редко. Система была чётко структурирована — на низшей ступени находились «бегунки» или «рысаки», которые «охотились» на потенциальных продавцов-иностранцев возле гостиниц, в центральных универмагах, музеях и на выставках. «Рысаки» скупали валюту, а собранный за день «урожай» сдавали «шефам». «Шефы», в свою очередь, подчинялись «купцам» — крупным торговцам, глубоко законспирированным дельцам, которые сами в контакт с иностранцами на улицах не вступали из-за боязни попасть в поле зрения «компетентных органов». «Купцы» имели очень ограниченную клиентуру: обычно это были люди, часто выезжающие за границу, а также иностранные контрабандисты.

О доходах валютчиков можно судить по простой схеме: если купить у доверчивого иностранца 100 долларов по официальному курсу (в 70–80-х годах — примерно 60 копеек за один доллар) и перепродать их, но уже в десять раз дороже, то чистый навар с одной такой операции составит 500 с лишним рублей — 2–3 среднестатистических месячных зарплаты простого советского труженика. Это уже не фарцовка или скупка чеков. Обороты крупных валютных группировок исчислялись сотнями тысяч долларов в месяц. Но и ответственность была на порядок выше. Обычно органы не трогали мелких фарцовщиков и скупщиков чеков, а если и привлекали к ответственности, то, как правило, ограничивались профилактической работой и административным штрафом. К крупным спекулянтам власть относилась не столь лояльно, в случае разоблачения их неминуемо ждал суд и серьёзный срок. Но валютчики рисковали не только свободой, но и жизнью. До начала 60-х за «незаконные операции с валютными ценностями» предусматривался срок до 8 лет, в 1960 году наказание было увеличено до 15 лет, а 1 июля 1961 года вышел указ Президиума Верховного Совета СССР «Об усилении уголовной ответственности за нарушение правил о валютных операциях», предусматривавший в некоторых случаях смертную казнь. Появление этого указа связано с известным «делом Рокотова». В 1960 году КГБ разоблачило крупную группу валютчиков, которую возглавляли Ян Рокотов, Владислав Файбышенко и Дмитрий Яковлев. По результатам расследования выяснилось, что за несколько лет эта группа совершила незаконных валютных операций на сумму, превышающую 20 миллионов рублей. Рокотов, Файбышенко и Яковлев вначале получили по 8 лет, затем приговор был пересмотрен, и сроки заключения увеличили до 15 лет. Но информация об этом деле дошла до Никиты Хрущёва, которого особенно возмутил тот факт, что при обыске у Рокотова нашли наличными 100 тысяч долларов, и это не считая крупной суммы в рублях, золота и различных ценностей. «Вы читали, — сказал генсек, выступая на митинге в Алма-Ате, — какую банду изловили в Москве? И за всё это главарям дали по 15 лет. Да за такие приговоры самих судей судить надо!». А затем, всё больше распаляясь, сослался на письма рабочих с нескольких заводов, требовавших смертной казни для валютчиков: «Вот что думает рабочий класс об этих выродках!». Ослушаться генсека не посмели — дело в третий раз было пересмотрено, и в итоге Рокотов, Файбышенко и Яковлев были приговорены к расстрелу.

А через три десятка лет валютные операции, как и перепродажа товаров, стали вполне законным делом. 28 января 1988 года Совет министров СССР принял постановление о прекращении хождения чеков «Внешпосылторга» и ликвидации сети магазинов «Берёзка». Одновременно жители СССР получили право использовать валюту. Сейчас доллары или евро можно купить в любом обменном пункте, а импортными товарами самых разных торговых марок завалены магазины и рынки. Были бы деньги, а уж право выбора товара по душе, надеемся, будет у нас всегда…

«Самая короткая очередь в СССР — пулемётная…». Есть шутки интернациональные, понятные любому человеку на земном шаре. А есть специфические, понятные только своим. Иностранцы, воспитанные на товарном изобилии и «40 сортах колбасы в любом магазине», малознакомые с реалиями жизни советских людей, шутку «про очередь» с первого раза и без дополнительного объяснения понять не могли. Так же как и не могли постичь иного, «советского народного» значения слов «достать» и «выбросили». И уж никогда не способны были отгадать загадку «длинное, зелёное, колбасой пахнет». А услышав ответ «электричка Москва — Рязань», теряли веру в нормальную логику и приходили к мнению, что знаменитый английский юмор — ничто в сравнении с юмором советским. Для жителей же одной шестой части суши все эти иносказания были не просто понятны, они органично вписывались в жизнь советского человека…

С проблемой нехватки всего самого необходимого советское государство столкнулось ещё в самом начале своего становления. Гражданская война и попытки решить экономические проблемы революционными методами вроде продразвёрстки (обязательной сдачи крестьянами государству продовольствия по твёрдым ценам) и печатания огромного объёма ничем не обеспеченной денежной массы привели к полному упадку экономики, отсутствию продуктов и голоду. Спасти государство от полного распада в то время удалось с помощью НЭПа. Пожалуй, это был один из немногих случаев в истории советской экономики, когда руководство страны учло свои ошибки и адекватно отреагировало на сложившуюся ситуацию. Введение в экономическую жизнь элементов рыночного хозяйства дало быстрый результат. Экономика была практически полностью восстановлена, а торговля в период НЭПа, в основном частная, процветала и могла называться «торговлей» в полном смысле этого слова.

«Что такое советская торговля? Советская торговля есть торговля без капиталистов — малых и больших, торговля без спекулянтов — малых и больших. Это особого рода торговля, которой не знала до сих пор история и которую практикуем только мы, большевики, в условиях советского развития», — так «великий вождь» товарищ Сталин в одном из своих выступлений определил понятие «советская торговля». В конце 20-х НЭП был свёрнут и на первое место в экономике вышло плановое хозяйство. А в торговле стала господствовать карточно-распределительная система. Где-то наверху разрабатывались планы и нормы потребления (надо сказать, весьма скромные) советским человеком продуктов и товаров. Эти нормы после утверждения спускались вниз. По сути дела, в те годы магазины превратились в распределители. Существовали различные категории магазинов-распределителей — для обычных людей и (с многозначительной приставкой «спец») для элиты, «для слуг народа», которые этот народ вели по пути к светлому будущему.

Есть в фильме «Место встречи изменить нельзя» эпизод, который очень точно характеризует значение карточек для простого советского труженика. В одной из сцен соседка Жеглова и Шарапова обнаруживает пропажу карточек. Горе и отчаяние несчастной женщины понятны каждому, кто помнит те годы. Действительно, потеря карточек означала, что до начала следующего месяца вся семья будет жить впроголодь, и хорошо, если рядом оказывались добрые соседи, могущие прийти на помощь в трудную минуту.

В 50-х годах от карточной системы удалось избавиться, и в стране наступило относительное (по советским меркам, конечно) продуктовое изобилие. Но Никите Хрущёву была присуща тяга к безрассудным экономическим экспериментам. «Догоним и перегоним Америку!» и «Держись, корова из штата Айова!» — характерные лозунги того времени. Однако догнать Америку не получилось — американские коровы спокойно нагуливали вес и давали надои, которые советским колхозникам даже и не снились, в то время как в СССР к концу 60-х годов возник ощутимый дефицит молочных и мясных продуктов. Если раньше населению были недоступны деликатесы вроде балыка или бастурмы, то теперь с прилавков магазинов стали исчезать вполне обычные колбаса, мясо, масло и сыр.

В это же время выстроилась чёткая система снабжения городов и населённых пунктов. Низшая ступень — деревенская торговля. Деревенские магазины в большинстве своём представляли собой жалкое зрелище. Да и торговлей назвать это было, в общем, нельзя. Однажды в конце 80-х годов автору этих строк довелось побывать в одном из таких магазинов в глухой деревне Харьковской области. Ассортимент наблюдался вполне традиционный — трёхлитровые банки с берёзовым соком и спички, единственным «ценным» товаром были сигареты «Прима», да и то из-под полы и с переплатой. Но самыми примечательными в этом «оазисе» торговли были висевшие на самом видном месте социалистические обязательства. Среди прочих был и пункт, который мог появиться только в советской торговле, той самой, которую, согласно товарищу Сталину, «практикуем только мы, большевики, в условиях советского развития»: «Магазин обязуется обеспечить к концу года убыток (!) не более 400 рублей в валовом исчислении».

Следующим уровнем в системе снабжения были районные центры. Здесь ассортимент был получше, однако подавляющее большинство дефицитных товаров оседало среди местного начальства и торговых работников. Далее шли областные и республиканские центры и, наконец, высший разряд — столица. Сравниться с Москвой по уровню снабжения продовольственными и промышленными товарами могли только так называемые «закрытые» города — населённые пункты, в которых были сосредоточены предприятия и научные центры оборонной направленности.

В закрытые города обычный советский гражданин без специального допуска попасть не мог, так что местные магазины были надёжно защищены от нашествия изголодавшихся по дефициту советских граждан из всех уголков огромной страны. А вот Москва с середины 60-х годов стала столицей не только огромной супердержавы, но и городом, который без преувеличения можно было назвать столицей очередей. В это время и появились знаменитые «колбасные» электрички, которые везли из столицы в Тулу, Рязань, Калугу и другие города отоварившихся в московских магазинах покупателей. Для жителей окрестных с Москвой областей поездки в столицу за продуктами стали обычным делом: по окончании недели, в воскресенье, часть семьи ехала на дачу, а часть — в Москву за колбасой и маслом.

Конечно, «пробежаться» по московским магазинам всегда было «святой» обязанностью каждого командированного. Но если раньше из Москвы везли одежду и обувь, обои и сантехнику, в общем, товары промышленные, то в 70-х везли всё, и прежде всего продукты. Причём отовариться гость столицы должен был «и за себя, и за того парня» — сослуживцы писали большие списки необходимых товаров, а в отделе кадров специально продлевали командировку на день-другой, чтобы человек мог спокойно обойти нужные магазины и отстоять в очередях.

В 70-х годах возникло ещё одно очень характерное и символичное явление советской жизни. В самой читающей стране мира не хватало не только пищи материальной, но и духовной, дефицитным товаром были и книги. Причина была весьма банальной — книги печатаются на бумаге, а бумага делается из древесины. Качественный лес из Советского Союза уважали на Западе и исправно платили за него валютой, и потому-то для внутренних потребностей леса и, как следствие, бумаги не хватало. К тому же книги стоили дёшево (нужно ведь было поддерживать имидж самой читающей страны в мире) и затрат на производство не оправдывали. Бумагу, по крайней мере низкого качества, можно было производить и ещё одним путём — переработкой макулатуры. В 1974 году в стране был проведён «эксперимент по продаже книг повышенного спроса в обмен на сданную макулатуру». Эксперимент был признан удачным, и вскоре в городах появились заготовительные пункты по обмену макулатуры на книги, а точнее, на специальные талоны, которые затем нужно было «отоварить» в книжных магазинах. Первыми «макулатурными книгами» стали произведения Ильфа и Петрова, Алексея Толстого, Конан Дойля, Войнич, Дюма, сказки Андерсена. «Сдавайте макулатуру в заготовительные пункты! Сдача макулатуры — дело государственной важности!» — такие лозунги печатались на последних страницах книг, издававшихся специально под программу по приёму макулатуры. Но призывы эти, по большому счёту, были не очень-то и нужны. Интеллигентные люди с тюками макулатуры выстраивались в очереди возле заготовительных пунктов, а талончики на получение дефицитных книг стали своеобразной валютой у книголюбов.

В 90-х годах в нашу жизнь пришёл капитализм, который часто называли «диким». И те самые пресловутые «40 сортов» колбасы, шокировавшие советских граждан в западных магазинах, стали вполне обыденной реальностью. Очередь из десятка человек воспринимается нами сегодня как нечто ненормальное, мы начинаем нервничать, требуем вызвать менеджера и уволить нерасторопного продавца. Очереди и дефицит как явления исчезли из нашей повседневной жизни, и даже среди тех, кому советская система по-прежнему кажется «раем», вряд ли найдутся люди, мечтающие об их возвращении…