Эх, как же всем хотелось, чтобы он всё-таки доплыл… Ну давай, Василий Иванович, ещё немного — и скоро под ногами будет твёрдая почва. «Врёшь, не возьмёшь!» — рычал раненый Чапай и грёб изо всех оставшихся сил. И всё-таки он тонул… И превращался в самого легендарного персонажа советского времени, в живущий вечно миф. И Урал уже казался Стиксом, а Чапаев — полубогом, совершившим несметное количество подвигов на этой Земле и убитым ненавистными врагами…

Писать о Чапаеве можно очень много, причём о трёх разных Чапаевых: Чапаеве реальном, Чапаеве, втиснутом в рамки официальной советской истории, и Чапаеве (скорее даже, Чапае) киношном. И все трое будут очень непохожими друг на друга. Недаром в заметках к сценарию фильма «Чапаев» (не менее легендарному, чем сам красный командир) было указано: «Герой картины — легендарный Чапаев. Мало кто о нём знает. Каким он был на самом деле — не знает почти никто…».

«Чапаев Василий Иванович [28.1(9.2).1887, дер. Будайки, ныне в черте г. Чебоксары Чувашской АССР, — 5.9.1919, около г. Лбищенска, ныне Чапаев Уральской области Казахской ССР], герой Гражданской войны 1918–20. Член КПСС с сентября 1917… С 1914 — в армии, участвовал в 1-й мировой войне 1914–18. Награждён за отвагу 3 георгиевскими крестами, медалью, получил звание подпрапорщика. В 1917 находился в госпитале в Саратове, затем переехал в Николаевск (ныне г. Пугачёв Саратовской области), где в декабре 1917 был избран командиром 138-го запасного пехотного полка, а в январе 1918 назначен комиссаром внутренних дел Николаевского уезда… С сентября 1918 начальник 2-й Николаевской дивизии. В ноябре 1918 был направлен на учёбу в Академию Генштаба, где находился до января 1919, а затем по личной просьбе был направлен на фронт и назначен в 4-ю армию командиром Особой Александрово-Гайской бригады. С апреля 1919 командовал 25-й стрелковой дивизией, отличившейся в Бугурусланской, Белебеевской и Уфимской операциях во время контрнаступления Восточного фронта против войск Колчака… В ночь на 5 сентября 1919 белогвардейцы внезапно напали на штаб 25-й дивизии в Лбищенске. Ч. со своими соратниками мужественно сражался против превосходящих сил врага. Расстреляв все патроны, раненый Ч. пытался переплыть р. Урал, но был сражён пулей и погиб… Легендарный образ Ч. отражён в книге „Чапаев“ Д. А. Фурманова, к-рый был воен. комиссаром 25-й дивизии, в кинофильме „Чапаев“ и др. произведениях лит-ры и иск-ва. Ему воздвигнуты памятники, его именем наз. города и насел. пункты, колхозы, совхозы, школы, улицы, корабли…».

Это — Чапаев официальный, так описывала его судьбу Большая Советская Энциклопедия, судьбу действительно героическую: простой солдат, начавший войну рядовым, дослужился до командира дивизии. Но сухие энциклопедические строчки не дают ответа на вопрос, почему именно Чапаев стал едва ли не самым знаменитым военачальником Гражданской войны, хотя были и другие командиры, гораздо более известные, чем он? Почему именно Чапаеву воздвигались памятники, а его именем назывались города и посёлки? И почему именно Василий Иванович стал мифическим героем в сознании народа, а позже трансформировался в едва ли не самого известного персонажа анекдотов?

До Первой мировой войны у простого крестьянина и рядового русской армии Василия Чапаева никаких «революционных мыслей» в голове не возникало. Он верил в Бога (как утверждают некоторые историки, Чапаев, уже будучи комдивом, перед каждым серьёзным сражением запирался в своей комнате и усердно молился, прося у Бога помощи и защиты). Чапаев честно исполнял свой долг и во время войны (в конце концов, три Георгиевских креста просто так никому не давали), однако постепенно он начинал понимать, что всемирная бойня нужна только кучке стоящих у власти людей, а миллионы простых солдат гибнут ни за что. В это время большевики вели в окопах свою агитацию и чётко обещали, что прекратят войну и дадут долгожданный «мир народам». И вполне естественно, что Чапаев, как и многие другие солдаты, которым «до чёртиков» надоела эта бессмысленная война, потянулся к большевикам, вступил в РСДРП и вскоре сам стал ходить по окопам и агитировать против войны.

После революции Василий Иванович вступил в Красную Армию и очень быстро вырос до командира полка, а затем и дивизии. Его имя гремело если и не по всей России, то, по крайней мере, в тех районах, где действовала чапаевская дивизия. Чапаеву действительно подчас удавались «чудеса», трудно объяснимые с точки зрения военной науки. Несколько раз ему удавалось выйти победителем в бою с противником, превосходящим его по численности и к тому же лучше вооружённым и организованным. При этом потери в его части были минимальными — Чапаев, это отмечали все знавшие его люди, умел беречь людей и всегда старался не допускать ненужных жертв как среди своих солдат, так и среди мирных жителей. Однако такая «миролюбивость» вызвала неудовольствие всемогущего Льва Троцкого, в то время — наркома по военным делам и председателя Реввоенсовета республики. А после того как Чапаев не выполнил несколько приказов Троцкого, Лев Давыдович назвал всё это «партизанщиной» и лично отправился разбираться со строптивым комдивом.

В Саратовскую губернию, где тогда находилась чапаевская дивизия, Троцкий поехал, ни много ни мало, на двух бронепоездах. Столь грозное сопровождение было вызвано тем, что Лев Давыдович ехал арестовывать Чапаева. Об этом факте советская история умалчивала — Чапаева ненавидели не только враги, но и свои «братья-революционеры».

По воспоминаниям очевидцев, Троцкий вёл себя вызывающе, во время доклада, а фактически допроса Чапаева ел арбуз и демонстративно выплёвывал косточки под ноги комдиву. Однако постепенно по настроению окружающих Лев Давыдович понял, что бойцы чапаевской дивизии будут до конца стоять за своего любимого командира и в случае чего не посмотрят на высокий ранг самого Троцкого. Через некоторое время Предреввоенсовета отставил арбуз, сменил тон разговора, а затем наградил Чапаева «за защиту великих завоеваний революции» серебряной шашкой и золотыми часами. Но вернувшись в Москву, Троцкий собрал совещание Реввоенсовета, на котором было вынесено постановление… расстрелять Чапаева.

Однако Чапаев уже был довольно значительной фигурой, и к тому же весьма популярной среди своих бойцов. Его расстрел мог бы вызвать серьёзные волнения, а проблем у советской власти и без того хватало. В общем, если «красного командира» нельзя расстрелять, значит, его нужно отправить… на учёбу в академию Генерального штаба. Три месяца Чапаев, толком не умеющий читать и писать, пытался изучать премудрости тактики и стратегии. В конце концов он не выдержал и пошёл на приём к самому Ленину. «Таким, как Чапаев, сейчас место на фронтах, а не в академиях», — была резолюция Ленина.

То, что происходило дальше, напоминает детективный роман с любовной интригой. Чапаев отправился на фронт и принял командование 25-й стрелковой дивизией, дислоцированной в районе Урала. По распоряжению Троцкого комиссаром в 25-ю дивизию был назначен Дмитрий Фурманов, тот самый, который впоследствии напишет известный роман «Чапаев». Поначалу отношения между комдивом и комиссаром складывались вполне миролюбиво, они быстро подружились. Но через три месяца между Чапаевым и Фурмановым возник конфликт, и весьма серьёзный. Фурманов вначале приехал один, однако затем в дивизии появилась его бывшая жена Анна Стешенко, с которой комиссар расстался некоторое время назад на почве ревности. Анна была женщиной очень привлекательной, и неудивительно, что Чапаев решил за ней «приударить». По одной версии, Стешенко вернулась к Фурманову, а Чапаев пытался её увести. По другой — Чапаев вёл себя достойно, а Фурманов из-за ревнивого характера обвинял комдива во всех грехах. В общем, типичный любовный треугольник, разбираться с которым, правда, пришлось высшему руководству большевистского правительства. Из Москвы в 25-ю дивизию прибыла специальная комиссия во главе с Валерианом Куйбышевым. Вердикт комиссии был однозначен: во всём виноват Фурманов. «Лично я считаю правым Чапаева и буду настаивать на смещении и наказании Фурманова, ибо конфликт возник из-за пустяка», — писал Куйбышев. Но Фурманова почему-то так и не отозвали. Интересно, что сам он позже писал в своём дневнике: «Как ни отмахивайся, как ни подыскивай серьёзных оснований, по которым я пытался всё время обвинить Чапая, но вижу, что подзадоривала, поджигала меня всё время ревность…». Но было ли это признание искренним?..

Между тем с чапаевской дивизией стали происходить очень странные события. Несколько раз Чапаева атаковали превосходящие силы белых, причём совершенно неожиданно. Было ясно, что противника кто-то «наводил». Но вот кто? Так ли хорошо работала разведка белых или предавали свои? Дочь комдива, Клавдия Васильевна, которая много лет изучала архивные документы, касавшиеся судьбы Василия Ивановича, сказала однажды: «Отца ведь хотели убить. Он всем мешал. Чапаев знал больше, чем положено было знать комдиву. Начальству это не могло нравиться. И когда папа в очередной раз вышел из окружения с минимальными потерями, Троцкому предложили вызвать Чапаева с докладом, а по прибытии арестовать и расстрелять. Но папу предупредили, и он послал в Москву телеграмму: „Вам нужно убить меня? Так это просто! Возьмите и убейте. Но ради меня убивать всю дивизию — это преступление, ибо я один — ничто“». Несколько раз Чапаев получал странные указания из штаба 4-й армии, в подчинении которой была 25-я дивизия. Очень «интересно» вели себя и пилоты четырёх самолётов, присланных якобы в помощь Чапаеву. Они то «обнаруживали» противника там, где его не было, то «не замечали» крупные соединения белых в непосредственной близости месторасположения штаба 25-й дивизии. До поры до времени Чапаеву удавалось уходить от противника, пока штаб его дивизии не оказался в Лбищенске.

Лбищенск, стратегически важный город на Урале, в конце лета 1919 года несколько раз переходил из рук в руки. Наконец в начале сентября красным, как казалось, удалось надёжно захватить власть в городе. Однако Чапаев был озабочен нападениями казачьих разъездов на обозы в окрестностях Лбищенска и велел выставить в караулы вокруг города курсантов дивизионной школы. Но в ночь на 5 сентября курсанты по чьему-то приказу покинули свои посты…

«До сих пор удивительным и неразгаданным остаётся вопрос: кто же в ту роковую ночь снял с караула дивизионную школу? Чапаев такого распоряжения никому не давал…» — писал в своём дневнике Дмитрий Фурманов. Действительно, странно — кто и как мог отдать такой нелепый приказ, оставивший совершенно беззащитным штаб дивизии перед возможным нападением противника? Кстати, одним из немногих, кто мог отдать такой приказ, был сам Фурманов, второй человек в дивизии. Был ли это Фурманов или кто-то другой, история умалчивает. Но самое главное, об этом сразу же стало известно командующему казачьей дивизией полковнику Бороздину…

«Плыли двое, уже были у самого берега — и в этот момент хищная пуля ударила Чапаева в голову. Когда спутник, уползший в осоку, оглянулся, — позади не было никого. Чапаев потонул в волнах Урала…». Так описывает смерть Чапаева Фурманов. Эта же версия потом появилась и во всех других советских источниках. Отрезанный от главных сил Чапаев с несколькими бойцами принял неравный бой с превосходящими силами противника и погиб смертью храбрых, переплывая Урал. Казалось бы, источник вполне достоверный и ему вполне можно верить. Но ведь Фурманова в тот момент не было рядом с Чапаевым, и писал он это с чужих слов. И как сопоставить со словами Фурманова появившуюся в 1926 году в «Правде» статью «Арест убийцы Чапаева», где, в частности, были такие слова: «Арестован колчаковский офицер Трофимов-Мирский, в 1919 году убивший попавшего в плен (курсив авт.) прославленного начальника дивизии товарища Чапаева»? То есть совершенно ясно, что Чапаев попал в плен, а не утонул в Урале, и сообщается об этом не на уровне каких-то непроверенных слухов, а в самой что ни на есть главной газете страны. Очевидно, пленный Чапаев был невыгоден советской пропаганде и его, да простят читатели автора за цинизм, решили «утопить». Здесь можно вспомнить печально известные слова Сталина, сказанные им во время Отечественной войны: «У Советского Союза нет военнопленных, а есть только предатели».

После завершения Гражданской войны Чапаев занял своё место в «пантеоне» героев революции. И всё-таки погибшие в Гражданскую войну Щорс и Лазо, странным образом убитый в 1925 году Котовский и не менее странным образом умерший в том же году Фрунзе, а также здравствовавшие Будённый и Ворошилов были гораздо популярнее и известнее Чапаева. Вышедший в 1923 году роман Дмитрия Фурманова «Чапаев», несомненно, вызвал некоторый интерес к персоне «красного комдива», однако Чапаев по-прежнему оставался «одним из многих». А вот по-настоящему «новая жизнь» Василия Ивановича как героя № 1 Гражданской войны началась 5 сентября 1934 года. В этот день у входа в ленинградский кинотеатр «Титан» появился небрежно написанный от руки плакат:

СЕГОДНЯ новый звуковой фильм «ЧАПАЕВ». В главных ролях В. МЯСНИКОВА и Н. СИМОНОВ. Режиссёры БРАТЬЯ ВАСИЛЬЕВЫ.

Интересно, что кинопрокатчики, не слишком веря в успех картины, попытались завлечь зрителя проверенным способом — указали фамилии популярных в то время актёров Мясниковой и Симонова, забыв о других исполнителях главных ролей — Борисе Бабочкине (Чапаев), Леониде Кмите (Пётр Исаев) и даже о народном артисте РСФСР Илларионе Певцове (полковник Бороздин). Вообще, в те времена тема Гражданской войны в кинематографе казалось уже исчерпанной. Абсолютно не имели успеха ни фильм «Мятеж», снятый по книге того же Фурманова, ни «Разгром» по Фадееву, ни «Разлом» по Борису Лавренёву. Да и первые две картины братьев Васильевых, «Спящая красавица» и «Личное дело», прошли совершенно незамеченными. Так что скептицизм вполне понятен: ни критики, ни даже авторы не ожидали такого оглушительного успеха, который имел фильм о бесстрашном комдиве.

Но вскоре детище «братьев Васильевых» (уточним, что Васильевы, Георгий Николаевич и Сергей Дмитриевич, на самом деле не братья, а однофамильцы) демонстрировалось в каждом кинотеатре страны. Слава «Чапаева» росла как снежный ком. «ВСЕМ, ВСЕМ, ВСЕМ НУЖНО УВИДЕТЬ ЭТУ ПОСТАНОВКУ!» — писала о фильме газета «Известия» через десять дней первого показа. И действительно, киноленту смотрели буквально все и не просто смотрели, а шли на сеанс, словно на демонстрацию, с плакатами «Мы идём смотреть „Чапаева“!».

Конечно, фильм был снят, что называется, «по мотивам», в нём не много осталось даже от книги Фурманова: из 57 сцен сценария, написанного по роману «Чапаев», в окончательном варианте осталось всего четыре. Мифологизация начинается буквально с первых кадров, когда Чапаев на лихой тачанке врывается на поле боя навстречу бегущим от врага красноармейцам. На самом деле использовали тогда не тачанки, а фаэтоны, да и Чапаев был вполне современным человеком для своего времени и предпочитал передвигаться не на тачанке или верхом на горячем скакуне, а на автомобиле. Но это всё не важно, ведь главное, что Чапай останавливает бойцов — и они поворачивают на врага. И побеждают! Русскому человеку всегда нужен был народный герой, сильный и смелый, одно только слово которого заставляет трепетно биться сердца. Илья Муромец, Александр Невский, Иван Сусанин, Суворов, казак Платов, матрос Кошка, а теперь у советского народа появился свой герой — Чапаев…

В чём причина такого бешеного успеха? Фильм при всей своей идеологической однозначности не стал очередной «агиткой». Конечно, красные были героями положительными, а белые — отрицательными. Но и те и другие были живыми, а не плакатными героями. У красных командиров и их соратников, оказывается, были и недостатки, и вполне понятные человеческие чувства. А белогвардейцы, хоть оставались ненавистными врагами, имели свой характер. Это, кстати, было весьма смелым шагом для того времени. Знаменитая психическая атака белых офицеров, признанная критиками одной из самых выдающихся сцен мирового кино, вызвала немало критических замечаний. Некоторые усматривали в этом «героизацию белого офицерства». Но сцену всё-таки оставили, говорят, здесь не обошлось без вмешательства самого Сталина, которому очень нравился этот эпизод.

Кстати, своим успехом фильм «Чапаев» во многом обязан любви «самого главного зрителя и критика» Советского Союза. Собственно говоря, в те времена вопрос о том, быть или не быть кому-то героем, решался с благословения одного человека, если, конечно, масштабы исторической персоны были «достойны» внимания вождя. Может быть, Сталин, помня о конфликте между Троцким и Чапаевым, решил таким образом «отблагодарить» комдива после его смерти и «насолить» своему злейшему врагу. А может, ему как обычному зрителю просто понравилась актёрская и режиссёрская работа. Как бы там ни было, Сталин просто обожал «Чапаева». По воспоминаниям начальника Главного управления кинематографии Бориса Захаровича Шумяцкого, к началу 1938 года Сталин посмотрел этот фильм 38 раз!

Чапаев ещё долго оставался примером для подражания, официально культивируемым героем, которого при этом искренне любил народ. Но новым временам нужны были новые герои. Чапаев из киногероя превратился в фольклорный персонаж. Такая вот трансформация, которая кому-то может показаться вполне закономерной: герой революции, воспетый официальной пропагандой, — киногерой — герой анекдотов. Жаль только, что за всеми этими «героями» всё больше отходит на задний план реальный человек со сложной и трагичной судьбой, вынужденный долгие годы сражаться на полях различных войн и погибший, когда ему было всего 32 года…

Иван Мичурин не был бунтарём. Тихий, скромный учёный, очень непритязательный в быту, никогда, несмотря на свою славу, не считавший себя гением. И всё-таки «в тихом омуте черти водятся»… В 17 лет Ивана выгнали из рязанской гимназии. «За непочтительное отношение к начальству», — таким было решение руководства гимназии. Но это, как оказалось, были ещё «цветочки». Начальство приходит и уходит, а вот Мать-природа вечна и неподвластна человеку. Однако Иван Мичурин думал иначе, и кроме «непочтительного отношения к начальству», он также «непочтительно» относился и к природе. «Нам не надо ждать милостей от природы. Взять их у неё — наша задача!» — сказал однажды Мичурин, и эту его знаменитую фразу очень полюбили большевики. Но в отличие от большевиков и главного «кремлёвского мечтателя» Ленина, Мичурину удалось реализовать свои фантастические проекты и осуществить то, что раньше казалось невозможным…

27 октября 1855 года в поместье Вершина, близ деревни Долгое (ныне Мичуровка) Пронского уезда Рязанской губернии в семье мелкого рязанского дворянина Владимира Ивановича Мичурина родился сын Иван. Он был седьмым ребёнком в семье, однако все его братья и сёстры умерли в раннем возрасте.

Владимир Иванович, отец Ивана, был весьма образованным и просвещённым человеком, интересы его не ограничивались хозяйством и делами поместья. Он увлекался садоводством, целыми днями пропадал в саду, проводя различные опыты с плодовыми и декоративными растениями. Интерес к природе с самых ранних лет передался сыну — Иван как мог помогал отцу в его опытах, а когда подрос, сам стал начал проводить эксперименты с плодовыми и овощными культурами. В 1869 году Иван окончил уездное училище и готовился поступать в Петербургский лицей, однако из-за семейных и финансовых неурядиц (Мичуриным пришлось продать имение за долги) о Петербурге пришлось забыть. Иван поступил в Рязанскую гимназию, откуда его и изгнали через несколько месяцев.

На некоторое время Мичурину пришлось оставить свои любимые растения. В 1872 году он устраивается на должность конторщика на железнодорожной станции Козлов Тамбовской губернии. Способный молодой человек быстро продвигается по служебной лестнице — через два года он стал помощником начальника станции. Но очень престижная в те годы карьера железнодорожника юношу абсолютно не интересовала. Как только его материальное положение немного улучшилось, Иван покинул железную дорогу и в 1875 году арендовал недалеко от Козлова пустующую усадьбу площадью пять соток, где и занялся своим любимым делом — сбором коллекций растений и разведением новых сортов плодовых и ягодных культур.

Мичурин наконец-то получил свой участок, однако его научные изыскания требовали серьёзного финансирования, а с этим-то в России во все времена было очень туго. Надо сказать, что российское садоводство в дореволюционное время находилось в весьма плачевном состоянии. В те годы бытовало мнение, что разведение новых сортов плодовых и ягодных культур в средней полосе России, а тем более в северных районах — дело абсолютно бесперспективное. Большая часть потребности в фруктах обеспечивалась за счёт импорта, свои же родные садоводы и селекционеры находились в роли падчерицы при злой мачехе. Не был исключением и Иван Мичурин.

Молодому учёному вновь пришлось узнать, что такое катастрофическая нехватка денег. Чтобы как-то прокормить семью (в 1875 году Мичурин женился на дочери рабочего Александре Васильевне Петрушиной) и купить семена и саженцы для своего сада, Ивану Мичурину пришлось открыть часовую мастерскую. Работал он, как говорится, на два фронта — днём в саду, ухаживая за любимыми деревьями, а по ночам склонялся над верстаком, ремонтируя часы обывателей.

Своей целью Иван Мичурин ставил выведение новых улучшенных сортов плодовых культур, акклиматизированных для средней полосы России. Однако первые опыты оказались неудачными. Мичурин сначала пошёл по традиционному в тогдашней селекции пути — пытался привить черенки южных растений, стараясь приспособить гибриды к более суровым условиям. Деревья вымерзали, но неудачи не остановили учёного, скорее наоборот, заставили его настойчивее искать решение проблемы. После нескольких лет безуспешных поисков Мичурин наконец-то добился результата.

«Невозможно привить черенки с деревьев южных сортов, которые уже прошли все стадии своего развития, только выведение растений из семян, полученных при помощи гибридизации, поможет создать новые морозоустойчивые сорта; чем дальше отстоят между собой пары скрещиваемых растений-производителей по месту их родины и условиям их среды, тем легче приспособляются к условиям среды в новой местности гибридные сеянцы». Открытие этих принципов позволило Ивану Мичурину сделать настоящий прорыв в селекции. За несколько лет он создаёт несколько десятков новых сортов яблонь, груш, вишен, слив, прекрасно приспособленных к климатическим условиям средней полосы России и по урожайности не уступающих южным сортам. Кроме того, Мичурин не боялся экспериментировать, отходить от канонов традиционной науки. Он скрещивал сорта, не родственные друг другу, а иногда для получения гибридов использовал даже различные виды и семейства.

Имя Ивана Мичурина вскоре стало широко известно и почитаемо в кругу его коллег-учёных как на родине, так и за рубежом. Однако дальше публикаций в самых престижных научных журналах и признания во всём мире дело не шло. Иван Владимирович неоднократно посылал свои предложения в департамент земледелия, но чиновники обычно отвечали отписками, а то и вовсе оставляли без ответа письма учёного. Правда, Указом Его Императорского Величества потомственный дворянин Иван Владимирович Мичурин за свои заслуги был награждён орденом Святой Анны третьей степени. Но награды и звания не интересовали учёного. Он мечтал вывести российское садоводство на мировой уровень, хотел, чтобы дело многих лет упорного труда не пропало даром. По подсчётам экспертов, если бы идеи Мичурина в дореволюционное время были реализованы, это практически сняло бы зависимость России от импорта фруктов и дало бы российской экономике прибыль в сотни тысяч рублей золотом в год. Однако до 1917 года большинство идей Мичурина остались нереализованными.

В 1899 году Иван Мичурин приобрёл на окраине Козлова новый участок, куда и перенёс свои растения и оборудование. К 1917 году «на счету» селекционера было почти 160 новых сортов плодовых и ягодных культур. Однако ещё раз повторимся — титаническая работа учёного, по сути, не имела практического применения. И потому-то, наверное, потомственный (хотя и бедный и не очень родовитый) дворянин Иван Мичурин безоговорочно принял революционные события 1917 года и советскую власть. И в этом нет ничего удивительного — Мичурину было уже за 60, когда его работу наконец-то оценили по заслугам.

В 1920 году Ленин дал указание наркому земледелия организовать специальную комиссию по изучению научных работ и практических достижений Мичурина. Указание это было выполнено безукоризненно, с тех пор работа Ивана Владимировича получила поддержку на самом высшем уровне. К середине 20-х годов малоизвестный до того времени учёный стал главным селекционером страны и располагал практически неограниченными возможностями для работы. В ноябре 1923 года питомник имени И. В. Мичурина указом ЦИК был признан учреждением государственного значения. Через пять лет мичуринский питомник был преобразован в селекционно-генетическую станцию плодово-ягодных культур, которая в 1934 году была реорганизована в Центральную генетическую лабораторию имени И. В. Мичурина. Учёный стал академиком ВАСХНИЛ и почётным членом АН СССР, был награждён орденами Ленина и Трудового Красного Знамени, и, пожалуй, наивысшая форма признания — в 1932 году город Козлов, где жил и работал учёный, был переименован (прижизненно!) в Мичуринск.

Любопытно, что образ жизни учёного со сменой власти, в общем-то, не очень изменился. И в 60, и в 70 лет, как и в молодые годы, Мичурин вставал в пять утра, работал в питомнике, библиотеке, принимал посетителей, передавал свои знания сотрудникам, отвечал на корреспонденцию и, позволяя себе только короткий послеобеденный отдых, ложился спать около полуночи. Пожалуй, единственное, но очень существенное отличие — учёный мог совершенно не заботиться о деньгах и обеспечении своего питомника нужным оборудованием и материалами. Если ранее Мичурину и его немногочисленным помощникам приходилось экономить каждую копейку, то при советской власти питомник в Козлове обеспечивался всем необходимым по первой же просьбе.

До самых последних дней жизни (Иван Владимирович Мичурин скончался 7 июня 1935 года) учёный продолжал работать с литературой, отвечал на письма, писал научные статьи. К сожалению, после смерти имя Мичурина было использовано шарлатанами от биологии во главе с президентом ВАСХНИЛ Трофимом Лысенко для создания так называемого «мичуринского учения» (абсолютно псевдонаучного по своей сути) и борьбы с «буржуазной наукой», под которой подразумевалась генетика и принципы наследственности. Да, при жизни Мичурин выступал против сторонников генетики и евгеники[6]. Да, он в своих речах и статьях восхвалял колхозный строй и коллективизацию. Но он никогда не был агрессивен в своих выступлениях и никогда не принимал участия в травле коллег-учёных. Таких впоследствии были сотни и тысячи, тех, кто на учёных советах и заседаниях Академии наук послушно поднимал руку в знак одобрения бездумных «решений» и «постановлений». Их имена никому не известны. Имя же Ивана Мичурина навсегда останется вписанным в историю науки. Его работа определила развитие селекции на многие годы вперёд, а значимость его открытий не нуждается в переоценке по прошествии лет и смене эпох…

«Самое дорогое у человека — это жизнь. Она даётся ему один раз, и прожить её надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жёг позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире — борьбе за освобождение человечества». Эти слова Николая Островского знал каждый советский человек, миллионы раз советские школьники цитировали их в сочинениях на тему «Образ Павла Корчагина» или «Павел Корчагин — положительный герой поколений 30–50-х годов». И от такого бесконечного повторения истрепались они, стали штампом, школьной повинностью. Выучил «от сих до сих», ответил учителю, получил свою оценку — и всё, а о том, что «жизнь надо прожить так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы», можно и не задумываться. А жаль, слова-то ведь хорошие и правильные…

Николай Алексеевич Островский родился 29 сентября 1904 года в селе Вилия Острожского уезда Волынской губернии, в семье отставного военного. Предки его сражались на различных войнах — дед участвовал в героической обороне Севастополя в 1854–1855 годах, отец прошёл Русско-турецкую войну 1877–1878 годов, за проявленную храбрость был награждён двумя Георгиевскими крестами.

Наверное, читатели постарше помнят, как начинается роман «Как закалялась сталь», главное произведение Николая Островского. Двенадцатилетнего Павла Корчагина выгоняют из церковно-приходской школы, и он устраивается на работу в станционный буфет. И хотя сам Николай Островский просил не отождествлять себя с Павлом Корчагиным и говорил, что Павел — это самостоятельный герой, роман фактически является автобиографией писателя. Так же как и Корчагин, Островский рано пошёл работать, сначала в буфет, где, как он вспоминал, «воспитание получал в основном подзатыльниками и пинками», затем на железную дорогу электромонтёром. А потом грянула революция.

В это время большая семья Островского бежала от войны в Шепетовку (ныне — город в Хмельницкой области). «Николай Островский с воодушевлением принял Великую Октябрьскую социалистическую революцию», — так писали в биографиях писателя, изданных в советское время. В общем-то так и было, хотя вряд ли тринадцатилетний подросток разбирался во всех перипетиях политической борьбы в стране. Однако, несмотря на совсем ещё юный возраст, Николай с головой окунулся в дело борьбы за «счастье трудового народа». В 1919 году Островский втайне от родных вступил в комсомол, добровольно ушёл на фронт, воевал в бригаде легендарного Григория Котовского. Однажды под Львовом отряд Котовского преследовал отступающего противника. В этой погоне Николай был ранен в голову, слетел на всём скаку с коня и при падении сильно повредил позвоночник. Дальше было долгое и трудное лечение, уже тогда врачи настоятельно рекомендовали Островскому не возвращаться на фронт. Но он вернулся, попал в знаменитую Первую конную армию под командованием Семёна Будённого. В очередном бою вновь был ранен, получил тяжелейшую контузию, правый глаз практически перестал видеть. На этот раз врачи были непреклонны — Николай был комиссован и был вынужден уйти из армии. В 16 лет Островский — инвалид войны…

«Только вперёд, только на линию огня, только через трудности к победе… И никуда иначе» — такой девиз был у Николая Островского. Он снова на фронте — на этот раз трудовом, на котором, пожалуй, ещё труднее, чем в бою с врагами. В 1922 году Николай по заданию киевского губкома комсомола отправляется на строительство узкоколейной дороги от лесхоза до станции Боярка. Эта дорога позволит быстро доставить топливо в замерзающий Киев, и Островский не остаётся в стороне: вместе со своими товарищами в сорокаградусный мороз он долбит промёрзшую землю. И вновь болезнь — тиф, который в условиях голодного времени и практически полного отсутствия медикаментов побеждают не многие. Николай выжил, но его силы были практически на исходе. После выздоровления Островского посылают в качестве военного комиссара батальона всеобуча в Берездов и Изяслав, затем — в качестве секретаря окружкома комсомола в Шепетовку.

В 1924 году Николай впервые почувствовал первые признаки непонятной болезни, которая быстро прогрессировала. Появились серьёзные проблемы со зрением, всё труднее и труднее становилось ходить. А вскоре врачи ставят страшный диагноз: токсический полиартрит, костный паралич, прогрессирующее ухудшение зрения. В перспективе — полная неподвижность и слепота. В жизни будущего писателя начинается кажущаяся бесконечной череда пребывания в больницах, клиниках, санаториях. Но операции и процедуры ничего не дают, болезнь не отступает. Есть ли выход? Есть, и Николай не раз думает о нём…

«Шлёпнуть себя и конец всему…». Под рукой всегда есть верный браунинг — и за секунду все проблемы и несчастья уйдут далеко-далеко. Но… «Сделай жизнь полезной, когда она становится невыносимой», — сам себе отвечает Николай. Именно в этот период у него появилась мысль о том, чтобы стать писателем. Николай понимает, что одного желания мало, что нельзя так просто сесть за стол и писать хорошие произведения. Он с детства любил читать, его любимыми книгами были «Спартак» Р. Джованьоли, «Овод» Э. Л. Войнич, романы Фенимора Купера и Вальтера Скотта, в которых отважные и смелые герои борются с несправедливостью в лице коварных злодеев. Таким видел себя и Островский. Но теперь, когда болезнь начала сковывать его, Николай стал читать запоем, одну книгу за другой. Пока он мог читать сам, он практически не выпускал книги из рук…

К осени 1927 года Николай Островский уже не может ходить, он навсегда прикован к постели. И в это же время он начинает неумолимо слепнуть. В 1929 году Островский приезжает на лечение в Москву. Восемь месяцев он лежит в больнице, после чего вместе с женой поселяется в столице. И начинает писать. Он ослеп и практически парализован, но руки ещё сохранили подвижность. Друзья сделали ему специальный транспарант (трафарет с прорезями для строчек), и Николай медленно, тщательно выводя каждую букву, пишет первые страницы романа «Как закалялась сталь» (первоначальное название — «Павел Корчагин»). Такое название выбрано не случайно. «Сталь закаляется при большом огне и сильном охлаждении, — говорил Николай Островский. — Тогда она становится крепкой и ничего не боится. Так закалялось и наше поколение в борьбе и страшных скитаниях и училось не падать перед жизнью».

Однако работа продвигалась медленно, к тому же состояние писателя ухудшалось. Болезнь поразила весь организм, Островский уже был не в состоянии даже пошевелить руками. Теперь Николай мог только диктовать — его слова записывали жена и мать, друзья и соседи по квартире, и даже девятилетняя племянница.

Когда первая часть книги была закончена, друзья писателя отправили её в издательства. Но везде их ждали отказы и отрицательные рецензии. Наконец роман приняли в журнале «Молодая гвардия». И вдруг, вопреки ожиданиям, роман «Как закалялась сталь» получил широкое признание у читателей. Журнал, где печатались главы романа, невозможно было достать, в библиотеках надо было записываться в очередь и ждать как минимум месяц. В конце 1934 года вышло первое массовое издание тиражом 100 тысяч экземпляров. Ещё при жизни писателя роман был переведён на украинский, польский, французский, английский и даже японский языки.

Несмотря на успех, писатель понимает, что роман далеко не совершенен. «Я ошеломлён и смущён своей популярностью, — писал Островский своему литературному учителю, известной писательнице Анне Караваевой. — Я понимаю, как далека от совершенства и истинного мастерства моя книга… Но меня успокаивает одно: я перестал даром есть хлеб у победившего пролетариата». Кстати, позже, когда черновики рукописи романа попали в руки исследователей, возникли сомнения в том, что Островский сам писал (точнее, диктовал) весь роман. Николай Алексеевич, безусловно, является автором сюжета и персонажей, и, скорее всего, он написал первую часть романа. Но материал был сырой, и за дело взялись профессиональные литераторы Марк Колосов и Виктор Кин, которые официально считались редакторами книг Островского. Персонажи романа «Как закалялась сталь» весьма близки по характеру к персонажам рассказов Колосова. А популярный в те годы роман Виктора Кина «По ту сторону», рассказывающий о борьбе комсомольцев на Дальнем Востоке во время Гражданской войны, близок по духу к произведению Островского, к тому же многие диалоги в обоих романах очень похожи.

Безусловно, мы говорим об этом не для того, чтобы бросить тень на писателя, смешать его имя с грязью. Просто правда, какой бы она ни была, должна оставаться правдой. А Николай Островский достоин всяческого уважения как человек, который в безнадёжной, казалось бы, ситуации не упал духом и смог сопротивляться неумолимой в своей жестокости судьбе. Но… Если бы Островского не было, то его следовало бы придумать. «Я за этот тип революционера, для которого личное ничто в сравнении с общим», — говорил Павел Корчагин, а значит, так думал сам Николай Островский. Он искренне верил в то, что скоро наступит то самое «светлое будущее», «сказка для трудового народа», наверное, потому, что не видел (цинично, но факт), что происходит вокруг. В отличие от множества «придворных» писателей, которые выполняли заказ партии, Островский писал то, что думал. Когда он сражался на фронтах Гражданской войны, он свято верил в идеалы «классовой борьбы». И точно так же он продолжал верить в эти идеалы, когда оказался прикованным к постели и его единственным оружием осталось слово, надиктованное друзьям или родным. Но такой человек, как Островский, такой литературный герой, как Павел Корчагин, яростно беспощадный и к себе, и к врагам, безоговорочно преданный делу «всемирной революции» и готовый пожертвовать ради дела собой, был нужен режиму, который всегда ставил интересы государства выше интересов личности (точнее, никогда не принимал эту личность и её мнение в расчёт). И из Островского ещё при жизни начали делать миф, советского святого мученика. Знаменитый французский писатель, нобелевский лауреат Андре Жид так и сказал о нём после того, как посетил Николая в больнице: «Я не могу говорить об Островском, не испытывая чувства глубочайшего уважения, я бы сказал: „Это святой“».

А когда в 1934 году в «Правде» появился очерк известного журналиста Михаила Кольцова «Мужество», когда миллионы читателей узнали, что Павел Корчагин и его трагическая судьба — это не плод выдумки автора, это и есть сам автор и его жизнь, Николай Островский стал поистине народным героем. «Николай Островский лежит на спине, плашмя, абсолютно неподвижно… — писал Кольцов. — Тонкие кисти рук, только кисти, чуть-чуть шевелятся: они влажны при пожатии… Но лицо живёт. Страдания подсушили его черты, стёрли краски, заострили углы. Губы раскрыты, два ряда молодых зубов делают рот красивым. Эти уста говорят. Этот голос спокоен, хотя и тих, но только иногда изредка дрожит от утомления… И тут мы делаем страшное открытие: нет, не вся голова этого человека живёт! Два больших глаза своим тусклым стеклянным блеском не отвечают на солнечный луч. Ко всему человек ещё и слеп».

1 октября 1935 года Указом ЦИК СССР Николай Островский награждён орденом Ленина. Писателю предоставляют большую квартиру в Москве на улице Горького, специально для семьи Островского строят новую благоустроенную дачу. У Николая есть всё, о чём мог мечтать советский человек, — персональная пенсия, постоянная медицинская помощь, личный автомобиль и даже прицепной вагон для переездов по стране. Но Островскому всё это, по большому счёту, уже не нужно: дни его сочтены. 22 декабря 1936 года Николай Островский скончался. Хоронили его как солдата, погибшего на боевом посту. Он был достоин такой чести…

Николай Островский и его герой — это часть советской истории, символ советской эпохи. Роман «Как закалясь сталь», несмотря на его однозначную идеологическую направленность, интересен как взгляд человека, прошедшего через горнило Гражданской войны, непосредственного свидетеля и участника событий в послереволюционной России. Да, это взгляд с одной стороны баррикад, но ведь общая и истинная картина событий и складывается из мозаики взглядов и суждений. Главное, чтобы мы всегда имели возможность видеть ту или иную проблему или событие с разных сторон, могли слышать разные мнения. Ведь это первостепенное право любого человека — думать и говорить то, что он хочет, а не то, что от него требует кто-то другой…

В 1929 году некий геолог во время экспедиции на Чукотке присел отдохнуть на склоне сопки и обнаружил у себя под ногами серебристые камешки. Геолог сразу же заинтересовался камешками — сомнений не было, это касситерит, оловянная руда. Так было открыто одно из крупнейших в мире месторождений олова. После двух лет изучения месторождения Совнарком СССР принимает решение — построить на Чукотке шахты, обогатительную фабрику и посёлок для шахтёров. Решение вполне понятное. Месторождение действительно богатейшее, вот только существовала одна, но очень серьёзная, проблема — как доставить на Чукотку людей и технику и как потом вывозить добытое олово? Вариант виделся только один — за короткую летнюю навигацию пройти Северным морским путём от Мурманска до Чукотки. В 1932 году первым это проделал пароход «Александр Сибиряков» под командованием капитана Владимира Ивановича Воронина и начальника Главного Северного морского пути (Главсевморпуть) Отто Юльевича Шмидта. Казалось бы, решение найдено: не без сложностей, но за одну навигацию «Сибиряков» прошёл из Северного моря в Берингово. Однако «Сибиряков», как и другие ледоколы, был не приспособлен для транспортировки большого количества грузов. Для грузовых, коммерческих перевозок, соответствующих задачам освоения Севера, нужны были суда с большей коммерческой нагрузкой, приспособленные к плаванию в суровых северных условиях.

В это время на верфях датской фирмы «Burmeister and Wain» по заказу советских внешнеторговых организаций строилось… Здесь мы сделаем небольшое отступление и сообщим читателю, что до определённого момента будем придерживаться общеизвестной, официальной версии происходившего с экспедицией парохода «Челюскин». Поэтому пока мы будем исходить из предположения, что в Дании строилось на тот момент одно судно для Советского Союза. Пароход водоизмещением 7500 тонн получил название «Лена» и вышел в первое плавание 3 июня 1933 года. Через два дня пароход прибыл в Ленинград, а ещё через две недели «Лена» была переименована. Своё новое название пароход получил в честь русского полярного исследователя С. И. Челюскина. Капитаном корабля был назначен Владимир Воронин, который уже имел опыт плавания по пути от Мурманска до берегов Чукотки.

Изначально «Челюскин» строился как обычное коммерческое судно, не предназначенное для плавания в северных широтах. Радист экспедиции Эрнст Кренкель вспоминал: «Заказал его („Челюскин“. — Авт.) Совторгфлот, получал — Главсевморпуть. Естественно, что эти организации предъявляли кораблю не совсем одинаковые требования. Для решения задач, которые ставил Главсевморпуть, новый пароход годился лишь в минимальной степени. Конечно, лучше было бы взять вместо него другой, но другого просто не было…». Подготовка судна к плаванию затянулась. 16 июля «Челюскин» вышел из устья Невы в Копенгаген, где были устранены некоторое дефекты, а оттуда в Мурманск. В Мурманске была произведена дополнительная погрузка, и 2 августа 1933 года «Челюскин» вышел в своё историческое и последнее плавание…

Уже через две недели в Карском море полярные льды показали свою мощь. 13 августа по правому борту «Челюскина» появилась серьёзная течь и деформация корпуса. Сразу же встал вопрос о возвращении домой, однако «Челюскин» продолжил свой путь. Через месяц корабль достиг Восточно-Сибирского моря. Здесь арктические льды всерьёз «взялись за дело». Стало ясно, что бороться с ледяной стихией «Челюскин» не сможет. Однако в тот момент судьба была благосклонна к кораблю. Зажатый во льдах «Челюскин» благодаря удачному течению дрейфовал всё дальше на юго-восток и в начале ноября оказался в непосредственной близости от Берингова пролива. Казалось, что цель близка, ещё немного — и корабль сможет преодолеть полосу ледовых торосов и выйдет на чистую воду. Но течение неожиданно изменилось, и «Челюскин» стало относить назад, на северо-запад. Вмёрзшее в лёд судно два месяца беспомощно дрейфовало в Чукотском море.

Напомним, что «Челюскин» не был готов к плаванию в арктических широтах и тем более не мог противостоять напору тяжёлых льдов. Обшивка трещала по швам, звук заклёпок, которые вылетали из корпуса корабля, был похож, по словам челюскинцев, на треск пулемётной очереди. Всё было окончено 13 февраля 1934 года…

«Полярное море. 14 февраля. Передано по радио.

13 февраля в 15 часов 30 минут в 155 милях от мыса Северного и в 144 милях от мыса Уэлен „Челюскин“ затонул, раздавленный сжатием льдов. Уже последняя ночь была тревожной из-за частых сжатий и сильного торошения льда. 13 февраля в 13 часов 30 минут внезапным сильным напором разорвало левый борт на большом протяжении — от носового трюма до машинного отделения. Одновременно лопнули трубы паропровода, что лишило возможности пустить водоотливные средства, бесполезные, впрочем, ввиду величины течи.

Через два часа всё было кончено. За эти два часа организованно, без паники выгружены на лёд давно подготовленный аварийный запас продовольствия, палатки, спальные мешки, самолёт и радио. Выгрузка продолжалась до того момента, когда нос судна уже погрузился в воду. Руководители экипажа и экспедиции сошли с парохода последними, за несколько секунд до полного погружения.

Пытаясь сойти с судна, погиб завхоз Могилевич. Он был придавлен бревном и увлечён в воду.

Начальник экспедиции Шмидт».

Эта радиограмму радист Эрнст Кренкель отправил в ближайший посёлок Уэлен сразу же после того, как 104 человека, среди них 10 женщин и двое детей, высадились с тонущего судна на лёд и поставили палатки. Вскоре это послание дошло и до Москвы. На совещание в Кремле собралась срочно созданная правительственная комиссия. Было решено пробиваться к лагерю челюскинцев на собачьих упряжках, однако эта попытка успехом не увенчалась.

Знали о случившемся с «Челюскиным» и о том, что сотня людей в 40-градусный мороз находится на голой льдине, и американцы. Правительство США почти сразу же предложило свою помощь. Нужно сказать, что мнения специалистов и историков по поводу возможностей американцев спасти экипаж «Челюскина» расходятся. Одни считают, что авиация Соединённых Штатов располагала новейшими самолётами и опытными лётчиками, способными буквально в считанные дни вывезти челюскинцев на Большую землю. Другие же называли предложенную помощь «неконкретной и бесполезной». Но как бы там ни было, Сталин категорически отказался от любого иностранного содействия в деле спасения экспедиции под командованием Отто Шмидта.

На этот момент следует обратить особое внимание. Прежде всего, из-за печальной исторической параллели — поведение Сталина и происходившее с «Челюскиным» очень напоминает поведение российских властей во время катастрофы подлодки «Курск». И в 1934-м, и в 2000-м иностранцы настойчиво предлагали свою помощь в спасении людей, но в обоих случаях им было отказано. Что же стало причиной? Гордость, граничащая с глупостью, мол, «мы сами всё можем»? Или же западные специалисты могли увидеть то, что видеть не должны были? Но об этом немного позже.

За историческим походом «Челюскина» следили все центральные газеты страны, сообщения о ходе экспедиции каждый день появлялись в печати и на радио. А когда челюскинцев постигла беда, это стало общенациональным горем, все искренне переживали за судьбу экспедиции Отто Шмидта. «Как там челюскинцы?» — первым делом спрашивали люди при встрече друг с другом. Следили за происходящим в Арктике и на Западе. В то, что людей удастся спасти, мало кто верил. Датская газета «Политикен», к примеру, заранее хоронила Отто Шмидта, причисляя его к числу погибших в Арктике первопроходцев: «В арктических льдах Отто Шмидт встретил того врага, которого ещё никто не мог победить. Он погиб как герой, человек, чьё имя будет жить среди покорителей Северного Ледовитого океана».

Но Отто Шмидт и члены его экспедиции были живы и всеми силами боролись за своё спасение. Для женщин и детей челюскинцы построили деревянный домик, рядом поставили пекарню, даже стали выпускать стенгазету «Не сдаёмся!». Через три недели после начала зимовки на льдине появилась надежда. Первым на поиски лагеря челюскинцев отправился пилот Анатолий Ляпидевский на самолёте АНТ-4. Вмести с ним в экипаж самолёта входили второй пилот Е. Конкин, бортмеханик М. Руковский и штурман Л. Петров.

С середины февраля Ляпидевский 28 раз вылетал на поиски лагеря челюскинцев, однако поиски не увенчались успехом. Наконец 5 марта экипаж АНТ-4 обнаружил зимовщиков, совершил посадку недалеко от месторасположения экспедиции и вывез в Ванкарем (населённый пункт, где находилась база советских лётчиков, участвовавших в спасательной операции) женщин и детей. Но на следующий день испортилась погода, Ляпидевский пытался прорваться к лагерю, однако из-за пурги был вынужден вернуться. А вскоре его самолёт потерпел аварию недалеко от Ванкарема. Экипаж выжил, но самолёт был сильно повреждён.

Ухудшилось положение и в лагере челюскинцев. Льдина начала трескаться, несколько крупных разломов оказались непосредственно под лагерем. Серьёзно заболели несколько человек, в том числе и командир экспедиции Отто Шмидт. К счастью, в начале апреля в Ванкарем прибыла группа лётчиков-полярников: С. А. Леваневский, В. С. Молоков, Н. П. Каманин, М. Т. Слепнёв, М. В. Водопьянов, И. В. Доронин. Именно они и вывезли челюскинцев на землю, именно их мастерству и мужеству спасённые члены экспедиции обязаны своей жизнью. Работать пилотам приходилось в жутких условиях — мороз минус 40, пронизывающий ветер, плохая видимость, ежедневная посадка на льдину, которая в любой момент может не выдержать вес самолёта. Но лётчики блестяще завершили спасательную операцию. За 24 рейса между Ванкаремом и лагерем челюскинцев были вывезены все до единого участника экспедиции. 13 апреля 1934 года двухмесячная ледовая эпопея завершилась.

Когда последний самолёт с челюскинцами приземлился в Ванкареме, там приняли срочную правительственную телеграмму из Москвы:

«Ляпидевскому, Леваневскому, Молокову, Каманину, Слепнёву, Водопьянову, Доронину.

…Входим с ходатайством в Центральный Исполнительный Комитет СССР:

1) Об установлении высшей степени отличия, связанного с проявлением геройского подвига, — звания Героя Советского Союза.

2) О присвоении лётчикам: Ляпидевскому, Леваневскому, Молокову, Каманину, Слепнёву, Водопьянову, Доронину, непосредственно участвовавшим в спасении челюскинцев, звания Герой Советского Союза.

3) О награждении орденом Ленина поименованных лётчиков и обслуживавших их бортмехаников… и о выдаче им единовременной денежной награды в размере годового жалованья».

Сказать, что челюскинцы и лётчики стали героями всей страны, значит не сказать ничего. Всю дорогу от Чукотки до Москвы их встречали толпы людей с цветами и подарками. В их честь называли улицы и школы. В Кремле был устроен торжественный приём, на котором присутствовали все руководители государства. Челюскинцы были награждены орденами, а лётчики, принимавшие участие в спасении экспедиции стали первыми Героями Советского Союза.

На этом в счастливо закончившейся истории экспедиции «Челюскина» можно было бы поставить точку. Но в последнее время в прессе появился ряд публикаций, опровергающих или, точнее, существенно дополняющих официальную версию произошедшего с «Челюскиным». Если говорить коротко, основной лейтмотив этих публикаций — в августе 1933 года из Мурманска в плавание к берегам Чукотки вышло не одно, а два судна…

В 1997 году в газете «Известия» появилась статья Анатолия Прокопенко — личности, хорошо известной в среде историков и архивистов. Анатолий Стефанович долгое время возглавлял Особый архив, в котором хранились интереснейшие и самые секретные документы. В статье Прокопенко по-своему объясняет отказ советского правительства от помощи авиации США в спасении челюскинцев: «Из фонда знаменитого полярного лётчика Молокова можно узнать, отчего Сталин отказался от иностранной помощи при спасении экипажа ледокола „Челюскин“. А оттого, что волею судеб поблизости вмёрзла в лёд баржа-могила с заключёнными».

Наибольший же резонанс вызвала работа «Тайна экспедиции „Челюскина“», автором которой является кандидат филологических наук Эдуард Иванович Белимов, долгое время работавший в Новосибирском электротехническом институте, а затем уехавший на постоянное место жительства в Израиль. Кратко суть версии Белимова сводится к следующему. Вместе с «Челюскиным» в 1933 году из Мурманска вышло однотипное судно под названием «Пижма», на котором находилось около 2000 заключённых. Оба судна оказались зажатыми во льдах и, находясь на небольшом расстоянии друг от друга, дрейфовали в водах Чукотского моря. Когда «Челюскин» затонул, встал вопрос: «Что делать с „Пижмой“?». Конвоиры могли без проблем охранять запертых в трюмах людей, но совсем другое дело — огромная масса заключённых, рассеянных на льдине. Начальник конвоя Кандыба получил из Москвы по радио приказ — взорвать корабль вместе с заключёнными. Что якобы и было сделано. Кандыба и его подчинённые были уверены, что справились с заданием и доложили об этом по возвращении в Москву вместе с челюскинцами. Однако позже, по утверждению Белимова, в американской печати появились сообщения о том, будто бы большая часть заключённых с «Пижмы» спаслась из-за того, что из трёх заложенных зарядов сработал только один, поэтому судно затонуло не сразу, а только спустя восемь часов после взрыва. Часть заключённых самостоятельно добралась до Чукотки, а часть смогла воспользоваться корабельной радиостанцией, и их сигнал о помощи услышали на базе американской береговой авиации на Аляске. В итоге американские самолёты вывезли выживших в Америку, после чего те рассказали о произошедшем журналистам.

Свои утверждения Эдуард Белимов базировал на анализе некоторых исторических документов, а также на рассказах двух людей, имевших непосредственное отношение к этой загадочной истории. Один из них — некий Яков Самойлович, спасшийся заключённый с «Пижмы» (в статье Белимов почему-то не указывает фамилию этого человека). А вторая — пассажирка с «Челюскина», причём в советской истории эту женщину звали Доротея Ивановна Васильева, и была она супругой геодезиста Васильева, направлявшегося на зимовку на остров Врангеля, а по версии Белимова — Елизавета Борисовна, жена того самого начальника конвоя Кандыбы. И официальная версия, и Эдуард Белимов сходятся в том, что именно эта женщина родила на борту «Челюскина» девочку по имени Карина, когда корабль находился в Карском море.

Конечно, в рамках небольшой статьи очень трудно установить истину, поэтому мы ограничимся только перечислением основных аргументов «за» и «против» той и другой версии. Во-первых, Эдуард Белимов основывается на рассказах очевидцев. Здесь можно полагаться только на честность и порядочность автора и его собеседников, поэтому этот момент мы обсуждать не будем.

Кроме того, по утверждению Белимова, в 1992 году специальная комиссия при президенте России Б. Н. Ельцине обнаружила в архивах Политбюро ЦК КПСС ноту правительства Дании, направленную в МИД СССР в 1933 году. «Королевское правительство Дании выражает серьёзную озабоченность в связи с решением советских властей направить корабли „Челюскин“ и „Пижма“ в самостоятельное плавание из Мурманска на Дальний Восток через моря Северного Ледовитого океана, — говорилось в документе. — „Челюскин“ и „Пижма“ не являются ледоколами, как это утверждается в советской печати. Оба корабля относятся к классу самых обычных грузопассажирских пароходов и поэтому совершенно не приспособлены к плаванию в северных широтах. В случае гибели хотя бы одного из названных кораблей незаслуженно пострадает престиж кораблестроительной промышленности Дании». Если предположить, что такая нота действительно была, то это значит, что датчане строили для Советского Союза не одно, а два судна и оба эти судна готовились к отплытию в северные широты.

Об отказе Сталина от помощи американской авиации и возможных мотивах этого отказа мы уже упоминали. Весьма странным выглядит и отказ Шмидта и капитана «Челюскина» Воронина от помощи ледокола «Фёдор Литке» в тот момент, когда «Челюскин» в Беринговом море находился всего в одной миле от чистой воды. Для ледокола это не расстояние, он в течение короткого промежутка времени мог добраться до затёртого во льдах «Челюскина» и освободить его. Капитан «Литке» Николай Николаев и замначальника Северо-восточной арктической экспедиции Александр Бочек рассказывали, что несколько раз предлагали свою помощь Шмидту и Воронину, но те неизменно отказывались. Почему? На этот вопрос существует три возможных ответа. По одной из версий, Шмидт и Воронин надеялись, что ближайший шторм разломает лёд и «Челюскин» самостоятельно дойдёт до цели. Но этого, как мы знаем, не случилось. По версии Николаева и Бочека, начальник экспедиции и капитан «Челюскина» не хотели разделять славу с другими и потому-то отказались от помощи ледокола «Фёдор Литке». Но «странному» поведению Шмидта и Воронина может быть дано и ещё одно объяснение, подтверждающее версию существования второго корабля. В этом случае начальник экспедиции наверняка имел приказ не подпускать к себе близко посторонних.

Сомнения у Эдуарда Белимова вызывает и количество самолётов, участвовавших в спасении челюскинцев. По его мнению, для спасения 104 человек вполне хватило бы трёх-четырёх самолётов, однако их было семь. Значит, делает вывод Белимов, лётчики-полярники вывозили на Большую землю кого-то ещё.

Всё вышеперечисленное, казалось бы, даёт возможность сделать однозначный вывод — судно с заключёнными, сопровождавшее «Челюскин», действительно существовало. Однако слишком поспешные выводы, как известно, могут привести к искажению истинного положения дел. Наиболее чёткие и аргументированные контрдоводы версии о существовании второго судна приведены в статье Лазаря Фрейдгейма «Летучий голландец из СССР». Вот некоторые из них. Прежде всего, автор этой статьи подвергает сомнению необходимость засекречивания наличия второго корабля в экспедиции. Действительно, гораздо проще скрыть не сам корабль, а то, что спрятано в его трюмах. Нет ни единого упоминания о «Пижме» и в воспоминаниях челюскинцев. Конечно, сталинский режим мог заставить людей молчать, но участники экспедиции Отто Шмидта ничего не говорили о втором корабле и после смерти вождя. Мало того, после завершения спасательной операции Шмидт по решению правительства был направлен на лечение в Соединённые Штаты. Вряд ли власти отпустили бы за границу, да ещё в «самое логово врага», такого «опасного свидетеля». Весьма сомнительной выглядит и подлинность ноты правительства Дании, на которую ссылается Эдуард Белимов. Во-первых, корабль строило не правительство Дании для правительства Советского Союза, а датская частная фирма для Совторгфлота, так что такое вмешательство в коммерческие дела выглядит, по меньшей мере, странно. Во-вторых, изначально пароход именовался «Лена», а в ноте упоминается «Челюскин», что тоже не соответствует логике событий.

Так был ли второй корабль, плыла ли «Пижма» вместе с «Челюскиным» или же это попытка сотворить сенсацию там, где её нет? Со времени исторического похода прошло уже более 70 лет, а однозначного ответа на этот вопрос так и нет. Но как бы там ни было, подвиг челюскинцев и лётчиков всё равно остаётся подвигом, и восхищались им не только в СССР, но и во всём мире.

Закончить рассказ о легендарной экспедиции хотелось бы словами из статьи, опубликованной в 1934 году в газете «Парижские новости»: «Челюскинцы не упустили случая показать, что помимо „строительства“, которое нужно доказывать и рекламировать и которое покупается страшной ценой, — есть в России и несомненное, высоко-человеческое, молодое, смелое, душевное, заявляющее о себе не на словах, а на деле».

31 августа 1935 года вышло постановление парткома шахты «Центральная-Ирмино», в котором, в частности, говорилось:

«Пленум шахт парткома постановляет:

1) занести имя тов. Стаханова на Доску почёта лучших людей шахты;

2) выделить ему премию в размере месячного оклада жалованья;

3) к 3 сентября предоставить тов. Стаханову квартиру из числа квартир для технического персонала, установить телефон, прикрепить в личное пользование выездную лошадь;

4) просить рудоуправляюшего разрешить заведующему шахтой за счёт шахты оборудовать тов. Стаханову квартиру всем необходимым и мягкой мебелью;

5) просить Первомайский рудком и ЦК угольщиков выделить для Стаханова семейную путёвку на курорт…»

…и прочее-прочее, а потом, в самом конце, был ещё пункт 9. Очень примечательный пункт. Итак:

«9) пленум шахтпарткома считает необходимым заранее указать и предупредить всех тех, кто пытается клеветать на тов. Стаханова и его рекорд как на случайный, выдуманный и т. д., что партийным комитетом они будут расценены как самые злейшие враги, выступающие против лучших людей шахты, нашей страны, отдающих всё для выполнения указаний вождя нашей партии товарища Сталина о полном использовании техники».

Вот так. Конечно, многие сомневались, многие задавали себе вопрос: «А был ли рекорд, были ли эти самые 14 норм?». Можно ли себе, например, представить, что спортсмен пробегает дистанцию 100 метров в 14 раз быстрее пусть даже не предыдущего мирового рекорда, а хотя бы быстрее времени среднестатистического взрослого здорового мужчины? Или тяжелоатлет берёт вес в 14 раз больше нормы второго разряда по тяжёлой атлетике? Вряд ли. Но в рекорд Стаханова верили. Точнее, обязаны были верить. Ведь тот, кто сомневался в рекорде, клеветал не на простого забойщика шахты «Центральная-Ирмино» Алексея Григорьевича Стаханова, а на самого «великого вождя народов» Иосифа Виссарионовича Сталина, а это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Да, и тем, о чьих сомнениях узнавали соответствующие органы, было совсем не до шуток…

За пять лет до постановления парткома шахты «Ирмино» 5 марта 1929 года в «Правде» было опубликовано письмо рабочих завода «Красный выборжец» с призывом ко всем трудящимся Советского Союза организовать систему социалистического соревнования. «Мы поставили перед собой три задачи: дальнейшее повышение производительности труда, рациональное использование механизмов и рабочей силы, а также борьбу за уплотнение рабочего дня», — говорилось в письме. За месяц до этого в той же «Правде» появилась статья Ленина «Как организовать соревнование?», написанная ещё в первые годы после революции, а в апреле 1929 года как нельзя кстати подоспело постановление ЦК ВКП(б) «О социалистическом соревновании фабрик и заводов».

Старт был дан, но старт этот был, прямо скажем, не слишком мощным. Надежды на массовый энтузиазм не оправдались. В годы первых пятилеток основную массу рабочих составляли бывшие крестьяне, переехавшие в города просто для того, чтобы спастись от голодной смерти, которая в начале 20-х годов выкашивала целые деревни. Эти люди не хотели «брать штурмом крепости», как призывали их комсомольские вожаки, у них было одно простое и вполне понятное желание — побольше зарабатывать. Наверху вскоре поняли, что без материальных стимулов не обойдёшься — заработки ударников выросли, для них стали открываться спецстоловые и продуктовые распределители. И всё-таки нужного эффекта не наблюдалось, хотя к 1935 году едва ли не половина рабочих числилась в ударниках. Нужен был герой, «Илья Муромец социалистического соревнования», свой парень из народа, который бы благодаря своему героическому труду стал равным (или почти равным) кремлёвским небожителям…

«Как сейчас помню своё детство. Было оно безотрадное, ни одного светлого дня. Ходили голые и босые. Хлеба из своего хозяйства никогда не хватало, всегда прикупали, и часто приходилось занимать у кулака, жившего по соседству». Да, детство у будущего героя было подходящее, конечно же, если смотреть на него с точки зрения чистоты пролетарского происхождения. Алексей Григорьевич Стаханов родился 3 января 1906 года в деревне Луговая Орловской губернии. В детстве пас скот, работал сторожем. Три года он проучился в сельской школе, которую так и не закончил (отчего в анкетах в графе «образование» писал «малограмотный»). Единственная отрада — парень рос крепким и сильным. «У отца кулак был размером с голову ребёнка, — вспоминала дочь Стаханова Виолетта Алексеевна. — Бывало, на спор подлезал под лошадь и поднимал её».

Вряд ли Алексей в те годы мог помышлять о квартире в Москве в знаменитом «Доме на набережной», личном транспорте, спецпайках, бесплатном отдыхе в лучших санаториях страны и тому подобных вещах. Он просто хотел купить себе лошадь, но в деревне заработать не то что на лошадь — себе на хлеб можно было с большим трудом. Промаявшись в полнейшей нужде до 1927 года, Алексей решил уехать на заработки в шахтёрский Донбасс. Он устроился на шахту «Центральная-Ирмино» в городе Кадиевка Луганской области. Сначала Стаханов работал тормозным (т. е. следил за тем, чтобы вагонетки с углём, которые лошади вытаскивали по рельсам на поверхность, не скатывались вниз), затем коногоном, крепильщиком, а с 1933 года — забойщиком.

Шахта «Центральная-Ирмино» в передовых никогда не была, план выполняла с трудом. Из головного треста уже не раз грозили сделать соответствующие выводы. И тогда парторг шахты Петров решил, что надо организовать такой рекорд, от которого ахнула бы если и не вся страна, то, по крайней мере, весь Донбасс. Против чего, кстати, резко возражал директор шахты Заплавский, считавший, что такой рекорд отвлечёт шахтёров от выполнения плана. Возник своеобразный конфликт интересов: парторгу нужен был рекорд, директору — план. Подготовка будущего рекорда велась чуть ли не тайно. Петрову удалось склонить на свою сторону начальника участка и редактора газеты «Кадиевский пролетарий». В конце концов директора всё-таки «уломали». Решили: рекорду быть, оставалось найти рекордсмена.

Герою полагалось быть идеальным, а именно: молодым, достаточно симпатичным, с подходящей биографией, политическим подкованным. Парторг присматривался к нескольким шахтёрам, и в конце концов ему показалось, что именно Алексей Стаханов идеально подходит по всем условиям. Сам Стаханов узнал о том, что вскоре ему предстоит стать героем, только за два дня до исторического события.

В те времена смена шахтёра продолжалась шесть часов. За это время забойщик должен был выдать на-гора 7 тонн угля. Хороший мастер мог перекрыть норму раза в два. Собственно говоря, шахтёр непосредственно рубил уголь часа три, то есть половину смены, а остальное время он был вынужден отбрасывать уголь лопатой и устанавливать крепь, предотвращающую обвал породы в шурфе. Даже если строго придерживаться официальной версии, рекордная смена Стаханова выглядела несколько иначе. Но восстановим хронологию рекорда. Итак, в 10 часов вечера Алексей Стаханов и два крепильщика, Тихон Борисенко и Гавриил Щёголев, спустились в шахту. До этого из забоя, где должен был работать будущий рекордсмен, были удалены другие шахтёры. Заранее до мелочей было проверено оборудование, компрессоры, шланги, отбойный молоток. В забой был спущен лес для крепи, работу Стаханова обеспечивали несколько коногонов, которые должны были организовать бесперебойный вывоз угля на поверхность. Через шесть часов Стаханов закончил работу. План был перевыполнен в 14 раз…

Рекорд состоялся, теперь это достижение, как сказали бы сейчас, нужно было срочно «раскрутить». Уже в шесть часов утра состоялось заседание парткома шахты «Центральная-Ирмино», на котором было принято соответствующее постановление. В этот же день о рекорде доложили отдыхавшему в Кисловодске наркому Орджоникидзе, который призвал обратить самое пристальное внимание «на новое великое дело, зародившееся в шахтёрском Донбассе». 2 сентября в «Правде» появилась статья, посвящённая рекорду. «Забойщик шахты „Центральная-Ирмино“ товарищ Стаханов в ознаменование 21-й годовщины Международного юношеского дня поставил новый всесоюзный рекорд производительности труда на отбойном молотке, — говорилось в статье. — За шестичасовую смену Стаханов дал 102 тонны угля и заработал 200 рублей». Эти 200 рублей стали первой каплей золотого дождя, который в дальнейшем потоком полился на Алексея Стаханова. Сбылась его давняя мечта — ему выделили лошадь, а в придачу ещё и бричку и личного кучера. А дальше были квартира, дача, машина, мебель, дорогие подарки, которые шли «народному герою» со всех концов страны, даже собственная ложа в городском клубе Кадиевки.

Уже через несколько дней рекорд Стаханова побил забойщик той же шахты «Центральная-Ирмино» Мирон Дюканов, выдавший за смену 115 тонн. 19 сентября следует ответ Стаханова — 227 тонн, или 32 нормы выработки. В «Правде» впервые появляется термин «стахановское движение», сначала применительно к угольной отрасли, потом он распространился и на всю промышленность, а вскоре брать на себя «стахановские обязательства» стала вся страна. Хирурги стали втрое больше удалять аппендицитов, а стоматологи — зубов, профессора и академики принялись писать в пять раз больше научных трудов, а на Тюменском спиртзаводе, например, выпустили водку «усиленной пролетарской крепости». Тюменская водка, крепость которой была увеличена с 32 до 45 градусов, в заводской газете была названа «напитком стахановцев».

Кстати, о русском национальном продукте. Неизвестно, употреблял ли Алексей Стаханов «Тюменскую особую», но выпивкой увлекался крепко. Как говорят в таких случаях, герой не выдержал навалившейся на него славы. Что, в общем-то, и понятно. Буквально за месяц имя никому до того не известного шахтёра из донбасской Кадиевки узнала вся страна, в газетах фамилия Стаханов упоминалась чаще других, кроме, естественно, фамилии Сталин, а сам вождь относился к нему с благоволением и нередко принимал ударника у себя в кабинете. Говорят даже, что Сталин лично проверял конспекты Стаханова, когда тот учился в Промышленной академии. В 1936 году самого известного шахтёра страны приняли в партию, причём по специальному решению Политбюро — без прохождения обязательного кандидатского стажа.

У Алексея Стаханова было всё, о чём мог мечтать советский человек. И даже больше. Его коллеги по работе ютились по десятку человек в тесных углах разваливающихся бараков, а он в это время жил в роскошной квартире в правительственном доме в Москве, где его соседями были лучшие люди страны. Его бывшие товарищи каждый день месили грязь по дороге от дома до шахты в захолустной Кадиевке, а он рассекал просторы столицы на автомобиле с личным шофёром. Донбасские шахтёры получали по карточкам свои жалкие продпайки, были рады куску колбасы, непонятно из чего сделанной, а он каждый день получал отборный балык и икру. Красную и чёрную, естественно. Простой горнорабочий был рад любой обновке, поездка в областной центр была событием, о котором говорили целый год, а Алексей Стаханов ходил в Большой театр, где для него всегда было заказано место. Правда, театр-то Стаханов не любил, бывал там, поскольку обязывал его это делать статус героя, которому следовало быть не просто образцовым тружеником, но и высококультурным человеком. Обычно в опере он засыпал во время увертюры, а действительно нравились ему Тарапунька и Штепсель с их примитивным юмором. Он мог вместе со своим другом, и не каким-нибудь, а, например, с Василием Сталиным, пойти в «Метрополь», заказать там шикарный ужин, потом устроить «шикарный» дебош, разбить дорогое зеркало, выловить рыбок из аквариума («они же, заразы, красивые!») и потерять при этом орден Ленина. И ничего ему за это не было, ведь он — Алексей Стаханов, его имя знает вся страна, а его друг — Василий Сталин, имя которого тоже знает вся страна. «Извините, товарищ Стаханов, что зеркало оказалось таким хрупким, рыбки — красивыми, а орден мы вам новый дадим, орденов у нас много…». Наверное, от свалившегося в один миг такого счастья у очень немногих людей не закружится голова. Алексей Стаханов, к сожалению, к таким не относился.

Поначалу Стаханову нравилась такая жизнь. Но вскоре он начал понимать, что он чужой на этом «празднике жизни». У него квартира, машина, большая зарплата, но ведь у его соседей по «Дому на Набережной» были лучшие квартиры, машины и гораздо большие зарплаты. Безусловно, он не был абсолютно испорченным человеком. К Стаханову часто приезжали земляки из Донбасса и шахтёры из других регионов, инвалиды, покалеченные в шахтах, и сироты, оставшиеся без отцов. И он старался помочь, выбивал пособия через министерство, а иногда отдавал и свои деньги. И всё-таки его постоянно мучило сознание того, что в Кадиевке он был первым, а в Москве — одним из многих.

Стаханов написал несколько писем Сталину, где жаловался на «социальную несправедливость». «Я живу в Доме правительства 9 лет и ни до войны, ни во время войны не могу допроситься сделать ремонт… а кое-кому обивают стены шёлком по два раза в месяц и мебель ставят всевозможную, — писал Алексей Григорьевич в одном из писем. — Это неправильно, я прошу сделать ремонт и заменить мебель, чтобы не стыдно было пригласить в квартиру к себе людей… Иногда просто так делается обидно, особенно когда вспоминаю Ваши слова — обращаться к Вам в трудную минуту. Как Вы мне сказали». Для решения проблем Стаханова была создана специальная комиссия под руководством Георгия Маленкова. Материальные проблемы были быстро решены — у Стаханова сделали ремонт, ему выделили новую машину, участок и материалы для строительства дачи.

Труднее было с моральным обликом «героя». «Что касается его (Стаханова. — Авт.) поведения в быту, то мы ему крепко указали на то, что он должен перестроиться, чтобы не ходил по ресторанам, не допускал разгула, — говорилось в одном из отчётов комиссии Маленкова. — Вначале он пытался отрицать свою вину в этом деле, но, будучи уличён рядом фактов, дал обещание исправиться. Насколько он сдержит своё слово — трудно сказать». Сталин поначалу снисходительно относился к поведению Стаханова, потом вызвал к себе. «Ты знаешь, Алёша, что я тебя люблю как сына, — сказал Стаханову Иосиф Виссарионович. — Надо бы тебя взгреть как сидорову козу, но на первый раз прощаю. Но запомни: натворишь ещё что-либо подобное — пощады не жди…». «Лучший шахтёр страны» на какое-то время остепенился, а потом снова принялся за старое. Тут уже вождь, говорят, рассердился не на шутку и попросил передать Стаханову, «что ему придётся, если не прекратит загулы, поменять знаменитую фамилию на более скромную». И угроза Сталина в какой-то мере оправдалась. Нет, Алексей Григорьевич фамилию не поменял, но он стал жить сам по себе, а фамилия как бы отдельно от него. Алексей Григорьевич так и не сделал карьеры, его пытались пристроить на должности начальников трестов и шахт, но он на них долго не задерживался. В конце концов Стаханова определили заведовать наградным отделом министерства угольной промышленности СССР, где он проработал до 1957 года.

Алексей Григорьевич болезненно воспринимал критику в адрес усопшего вождя, а кроме того, сам пытался решать, кого из шахтёров награждать, кого нет, переставлял фамилии в наградных списках Из-за этого у него часто возникали конфликты с высшим руководством, в том числе и с Хрущёвым. После одной такой ссоры генсек потребовал, чтобы Стаханов уехал из Москвы. В то время как заместитель главного инженера одного из угольных трестов Алексей Стаханов жил в комнате в общежитии, его именем по-прежнему продолжали вдохновлять народ на трудовые подвиги.

О бывшем герое вспомнили только при Брежневе. Стаханову выделили небольшую двухкомнатную квартиру на окраине Тореза, в 1970 году присвоили звание Героя Социалистического Труда и вручили второй орден Ленина. Награда, к сожалению, привела к очередному запою. Стаханов пытался держаться, но выпивка делала своё чёрное дело. Скандалы с участием «народного героя» стали для Тореза привычным делом. Однажды он обстрелял потолок в ресторане из того самого пистолета, который когда-то ему подарил Сталин. Дело, естественно, замяли: Стаханов по-прежнему оставался знаменитостью, уже, правда, не всесоюзного, а местного масштаба. В середине 1970-х годов у Алексея Григорьевича стал прогрессировать склероз, он перестал узнавать родных и знакомых. В сентябре 1975 года в Колонном зале Дома союзов с большой помпой открылась Всесоюзная научно-практическая конференция, посвящённая 40-летию стахановского движения. Но самого Стаханова в Москву не пригласили, посчитав, что присутствие спившегося старика, проходящего лечение в психиатрической больнице, на таком мероприятии будет нежелательным. В этой больнице Алексей Стаханов и умер 5 ноября 1977 года. Это был несчастный случай — Стаханов поскользнулся и разбил голову об острый край стола. Так «символ эпохи» закончил свой земной путь — путь, начавшийся с невероятного взлёта и окончившийся так трагично…

«Я буду летать до тех пор, пока правая рука способна держать штурвал управления самолёта, а глаза видеть землю». Видимо, так и было ему предписано судьбой. Самолёт, штурвал и небо — жить и умереть ради этого… А ведь всё могло быть иначе. За несколько месяцев до гибели Чкалова пригласил к себе в Кремль Сталин. «Ты, Валерий Павлович, справишься с этой должностью, — сказал он лётчику. — У тебя есть дар — видеть насквозь человека. Ты вспомни, сколько людей ты спас от тюрьмы и расстрела и сколько мы на этой почве ругались». Должность, которую Сталин предлагал Чкалову, — нарком внутренних дел.

Предложение на самом деле потрясающее для ещё совсем молодого человека (на тот момент Чкалову было всего 34 гада). Сталин предложил ему пост, который сделал бы его, по сути дела, вторым после вождя человеком в государстве. Но легендарный лётчик отказался. «Я должен, Иосиф Виссарионович, закончить испытания новых машин. А вот потом…». Этого «потом» не было. К сожалению. А может быть, да не покажется это кому-то кощунственным и циничным, к счастью. Согласись тогда, в 38-м, Чкалов со Сталиным, прими он предложение вождя — кто знает, каким бы он запомнился в истории? Может быть, «кровавым палачом», как Ежов или Берия? А так Чкалов навсегда остался в памяти народной бесстрашным асом, героем неба, воздушным хулиганом, для которого в небе не существовало преград…

Валерий Павлович Чкалов родился 2 февраля 1904 года в слободе Василёво Нижегородской губернии. Начальная школа, затем пятиклассное училище — обычный путь мальчишки из небогатой семьи. В 1916 году Павел Григорьевич, отец Валерия, работавший мастером на василёвской судоверфи, отправил сына в Череповецкое техническое училище. Но из-за Гражданской войны закончить училище Валерий не успел. Он вернулся домой, работал подручным у отца на василёвской верфи. Однажды он увидел в небе самолёт. И как говорят в таких случаях, пропал… Отныне в его жизни была только одна мечта — стать лётчиком.

Первый шаг к осуществлению своей мечты Валерий сделал, поступив работать слесарем-сборщиком самолётов в 4-й военный авиационный парк, базировавшийся в Нижнем Новгороде. Самолёты, о которых грезил шестнадцатилетний парень, — вот они, рядом. Но Валерий мечтал о том, чтобы летать, а не ремонтировать воздушные машины. Всеми правдами и неправдами настойчивый паренёк в 1921 году добивается направления в Егорьевскую теоретическую школу авиации. Через год Чкалова переводят в Борисоглебскую авиационную школу. Всё, с теорией покончено — в Борисоглебске Валерий совершает свой первый самостоятельный полёт.

Курсант Чкалов сразу же обратил на себя внимание командиров — за отличные показатели в учёбе Валерия переводят в лучшую в стране Московскую школу высшего пилотажа, а ещё через несколько месяцев Чкалов поступил в Серпуховскую высшую школу воздушного боя.

Летом 1924 года лётчик-истребитель Валерий Чкалов был направлен для прохождения службы в Ленинградскую Краснознамённую авиаэскадрилью имени П. Н. Нестерова. Здесь-то Чкалов и стал тем Чкаловым, каким знали его современники и потомки, — бесстрашным пилотом, не обращавшим внимания на инструкции и предписания по технике безопасности полётов. Чкалов совершает рискованные полёты, постоянно нарушая все писаные и неписаные законы. Его наказывают, несколько раз отстраняют от полётов. Но это его не останавливает. Как только ему снова разрешали поднять истребитель в воздух, он снова брался за своё. «Воздушный хулиган» — это прозвище навсегда «прицепилось» к Чкалову. Взять хотя бы самый известный трюк Чкалова — полёт на истребителе под мостом. В первый раз Чкалов совершил его в 1928 году, во время службы в Брянской авиабригаде. В результате самолёт был сильно повреждён, едва не потерпел аварию. Лётчика, который два года назад за своё мастерство получил благодарность в приказе наркома обороны К. Е. Ворошилова, снова отстранили от полётов. Но теперь уже не на несколько дней, а больше чем на год. Вполне заслуженное наказание за явно небезопасный поступок. Но даже в этом хулиганстве, как оказалось, был свой смысл. В годы войны несколько советских лётчиков, вспомнив о трюке Чкалова, пролетали под мостами и смогли таким образом уйти от преследовавшего их противника. Чкалов рисковал не ради риска, как говорят сейчас, «чтобы впрыснуть адреналина в кровь». Он хотел найти предел возможностей как для лётчика, так и для боевой машины. А предел, как известно, можно найти, только приблизившись к нему на минимально возможное расстояние…

«С 1928 года — в запасе». За этой короткой лаконичной фразой, которую можно было в советское время прочитать в биографии Чкалова, скрывалось самое тяжёлое время в жизни знаменитого лётчика. За «хулиганство» в воздухе Чкалова не просто отстранили от полётов, его выгнали из армии. Можно, конечно, устроиться инструктором в лётный клуб (Чкалов так и сделал в 1929 году), но ведь это не то. Чкалов хотел испытывать новые быстрые машины на запредельных скоростях, а в клубе ему приходилось учить зелёных новичков летать на безмоторных планёрах. К счастью, у Чкалова нашлись заступники. Тогдашний нарком ВВС ходатайствовал за Чкалова перед Председателем ВЦИК Михаилом Калининым. И в конце 1930 года Чкалова восстановили в ВВС как военного лётчика. Говорят, тогда через Калинина о лётчике-асе впервые услышал сам Сталин.

Чкалова зачислили лётчиком-испытателем в Московский научно-испытательный институт ВВС. За два года работы в институте ВВС лётчик совершил просто невероятное количество испытательных полётов — более 800! Он становится самым известным лётчиком-испытателем в стране. Вообще же любой лётчик в 30-е годы — это почти то же самое, что и космонавт в 70–80-е, человек очень уважаемый. А уж лётчики-испытатели боевых самолётов — особая каста, за судьбой которых следила вся страна, в том числе и на самом верху.

В 1933 году лётчик-испытатель Валерий Чкалов переходит на Московский авиазавод № 39, он становится шеф-пилотом конструкторского бюро Н. Н. Поликарпова. На тот момент это было ведущее КБ в Союзе, разрабатывавшее истребительную технику. Именно Чкалов доводил до серийного производства самолёты И-15 и И-16, составлявшие до начала Отечественной войны основу истребительной авиации в СССР. Всего же за годы работы в КБ Поликарпова Чкалов испытал около 70 видов авиационной техники.

Судьбоносным для Чкалова стал май 1935 года. 2 мая на Ходынском поле состоялся традиционный авиационный парад. Чкалов посадил на лётное поле опытный И-16 и увидел, что к нему направляются Сталин, Ворошилов и чуть ли не всё высшее руководство страны. «Мне сказали, товарищ Чкалов, что вы при испытании новых истребителей не берёте парашют. Почему?» — спросил Сталин. «Я испытываю опытные образцы, товарищ Сталин, созданные в единственном экземпляре. Моя задача — взлететь, сесть и выявить все недостатки. И кроме того, новая техника очень дорога», — ответил Чкалов. Ответ вождя поразил и запомнился всем присутствовавшим при этом разговоре: «Запомните, ваша жизнь нам дороже любой машины!».

«Конечно, для отца это были очень значимые слова, — рассказывал в интервью газете „Известия“ сын лётчика Игорь Васильевич. — Он пришёл домой, обнял нас с мамой и гордо так говорит: „Лёлик (так Чкалов называл жену Ольгу Эразмовну, на которой он женился в 1927 году. — Авт.), слышала бы ты, что сейчас мне сказал Сталин!“». Через три дня авиаконструктор Н. Н. Поликарпов и лётчик-испытатель В. П. Чкалов за плодотворную работу по созданию лучших самолётов-истребителей были награждены орденом Ленина — высшей наградой СССР тех времён.

Одним из коллег Чкалова по институту ВВС был известный лётчик Георгий Байдуков. У них были, можно сказать, разные специальности — Байдуков испытывал тяжёлые самолёты, предназначенные для дальних перелётов. Чкалов же летал в основном на быстрых истребителях. Но именно Чкалову Георгий Байдуков предложил возглавить экипаж самолёта АНТ-25 для беспосадочного полёта из СССР в США через Северный полюс. Чкалов поначалу отнёсся к этой идее с большим сомнением. Во-первых, дальние перелёты были для него делом непривычным, а во-вторых — он, конечно же, помнил о неудаче, которой закончилась первая попытка перелёта через Северный полюс. В августе 1935 года Георгий Байдуков вместе со знаменитым лётчиком-полярником С. А. Леваневским и штурманом В. И. Левченко на самолёте АНТ-25 вылетели по маршруту Москва — Северный полюс — Сан-Франциско. Но своей цели лётчики не достигли — из-за неисправности маслопровода им пришлось вернуться назад. Леваневский, автор идеи перелёта, тогда разуверился в том, что это возможно, однако Георгий Байдуков верил в возможности самолёта и сумел-таки уговорить Чкалова принять участие в столь смелом мероприятии. Весной 1936 года Чкалов, Байдуков и штурман А. В. Беляков обратились в Политбюро ЦК ВКП(б) с просьбой разрешить перелёт через полюс. Однако, памятуя о неудаче экипажа Леваневского, Политбюро пока дало добро лишь на полёт по маршруту Москва — Петропавловск-на-Камчатке. Старт был назначен на 20 июля 1936 года.

К утру 22 июля самолёт достиг цели. Но Чкалов не был бы Чкаловым, если бы остановился на достигнутом. Руки ещё могут держать штурвал, в баках оставался бензин. Значит, надо лететь дальше. Сбросив над Петропавловском-на-Камчатке специальный вымпел, лётчики продолжили полёт. Однако вскоре погода резко ухудшилась, и Чкалов вынужден был посадить самолёт на песчаной косе острова Удд (ныне — остров Чкалов). Полёт продолжался 56 часов, за это время было покрыто расстояние в 9374 километра. Это был новый рекорд дальности беспосадочных полётов. За проявленные мужество и героизм лётчики были представлены к званию Героя Советского Союза. Чкалов стал девятым по счёту Героем в СССР, Байдуков и Беляков — десятым и одиннадцатым.

Члены экипажа продолжали работать на своих местах, но мысль о перелёте через Северный полюс не оставляла лётчиков. Чкалов, Байдуков и Беляков пишут письма Ворошилову и Сталину с просьбой разрешить полёт в США. В мае 1937 года лётчики были вызваны в Кремль для доклада о плане перелёта, после чего разрешение на полёт Москва — Северный полюс — Сан-Франциско было получено.

18 июня 1937 года в 4 часа утра самолёт АНТ-25 взлетел с Щёлковского аэродрома и взял курс на Северный полюс. Как только лётчики приблизились к арктическим широтам, начались трудности. Барахлил двигатель, возникла угроза обледенения, лётчикам не хватало кислорода. Когда АНТ-25 достиг территории США, стало ясно, что до Сан-Франциско топлива не хватит. После 63 часов полёта лётчикам пришлось посадить самолёт на аэродроме городка Ванкувер близ Портленда. Советские лётчики в одночасье стали героями Америки. Восхищению не было предела, в каждом городе, где побывал экипаж АНТ-25, их встречали тысячи восторженных людей. В Белом доме экипаж принял президент США Франклин Рузвельт. По обе стороны океана мальчишки мнили себя лётчиками и мечтали о беспосадочных перелётах.

В декабре 1937 года Чкалов был избран депутатом Верховного Совета СССР от Горьковской области и Чувашии. Он со всей ответственностью относился к депутатской деятельности. И мог бы давно забыть об опасной работе лётчика-испытателя. Но это же был Чкалов…

В 1938 году КБ Поликарпова ударными темпами работало над новым истребителем И-180. Этот самолёт должен был стать ответом немецкому «мессершмитту», который во время гражданской войны в Испании показал своё превосходство над советскими истребителями. И конечно же, Чкалов не мог остаться в стороне.

1 декабря 1938 года Чкалова вызвали из отпуска. Как это часто бывает, новый самолёт готовили в спешке. В первый раз И-180 должен был взлететь 15 декабря, и естественно, что поднять его должен был Чкалов. В тот день было очень холодно, ночью температура опускалась до минус 25 градусов — условия совсем не подходящие для испытаний совершенно нового самолёта. Однако отменять полёт не стали. Около десяти часов утра Валерий Чкалов выехал из своей московской квартиры на Центральный аэродром…

После катастрофы и гибели Чкалова комиссия по расследованию аварии насчитала 48 (!) недоработок и дефектов в самолёте И-180. Знал ли Чкалов, что самолёт, на котором ему предстоит лететь, абсолютно «сырой»? Конечно, знал, ему уже не раз приходилось бывать в таких ситуациях. И всё-таки он сел в кабину и дал команду «От винта!».

Лётчик завершил испытательную программу и направил самолёт на посадку. В этот момент двигатель стал работать с частыми перебоями. До аэродрома было совсем недалеко, самолёт, собственно, уже находился над его территорией. Но высоты катастрофически не хватало. На пути самолёта стоял деревянный барак. Пытаясь уйти от столкновения, лётчик отвернул в сторону и врезался в припорошённый снегом фонарный столб. От сильнейшего столкновения Чкалова выбросило из кабины. Пролетев несколько метров, он ударился головой о железную балку…

Странная гибель такого знаменитого на всю страну человека, как Чкалов, не могла не обрасти слухами и домыслами. До перестроечных времён эта тема была, естественно, закрытой для обсуждения. Затем во многих источниках появились публикации, в которых обсуждались различные версии произошедшего на Щёлковском аэродроме 15 декабря 1938 года. Среди тех, кто мог быть заинтересованным в том, чтобы самолёт И-180 не вернулся из своего первого испытательного полёта, называли Сталина и Берию. Мало кто в те времена мог безнаказанно отказать Сталину, а Чкалов отказал. Но Сталин, по воспоминаниям очевидцев, в том числе и сына лётчика Игоря Васильевича, плакал на похоронах Чкалова, и слёзы эти были искренними. Для Лаврентия Павловича гибель Чкалова случилась очень даже кстати. 8 декабря 1938 года Берия сменил на посту наркома внутренних дел Ежова. И конечно он знал, что Сталин предлагал этот пост Чкалову и что лётчик является его конкурентом.

Вопросов, конечно, было множество. Кто дал разрешение на полёт, по сути дела, макета, а не готового самолёта? Была ли случайной гибель ведущего инженера проекта И-180 Лазарева, которого на следующий (!) день после катастрофы сбросили с электрички? Куда исчезли фотографии с места падения самолёта, которые не удалось обнаружить ни в одном из архивов?

Вопросы можно задавать до бесконечности. Но как нам кажется, главное всё же не то, как погиб Чкалов, а то, как он жил и что успел сделать за свою жизнь. А сделал он очень много, невероятно много. Как сказал знаменитый космонавт Георгий Береговой: «На чкаловском образе воспитаны поколения лётчиков. С него начинался Юрий Гагарин»…

Мы спать забывали, мы есть забывали

И с грузами мчались по льду.

И в варежке стыла рука на штурвале,

Смыкались глаза на ходу.

Преградой пред нами снаряды свистели.

Но путь был один — в Ленинград!

Вставали навстречу пурга и метели,

Но воля не знала преград!

(Старший лейтенант Резников, зима 1942 года.)

Поздний вечер. Запруженный автомобилями город. Или пустая загородная трасса. На улице холодно, но в тёплом салоне вы этого не чувствуете. В вашем автомобиле работает печка, «дворники» счищают снег со стекла, мощные фары освещают дорогу, негромко играет музыка. Вы окружены комфортом и спокойствием. Подъехав к дому, вы закрываете свой автомобиль и поднимаетесь в тёплую квартиру. Обычный рабочий день закончен…

Поздний вечер. С самого раннего утра за рулём. Глаза слипаются от усталости. Сорокаградусный мороз пробирает до костей, как ни одевайся, от холода не спасёшься. Обогрева в хлипкой кабине никакого нет, руки буквально прикипают к стылому железу. Но куда страшнее мороза немецкие самолёты, днём и ночью, словно стервятники, кружащие над ледовой дорогой. У немецких пилотов задача простая: найти и уничтожить автомобили, идущие по замёрзшей Ладоге. И даже если бомба не попадёт в грузовик, от неё остаётся полынья. Гружёный автомобиль моментально уходит под лёд, в холодную чёрную воду. И неизвестно, успеет ли водитель выскочить из кабины…

Фронтовой шофёр давно выполнил и перевыполнил свою дневную норму и имеет полное право хотя бы немного отдохнуть. Но он допивает горячий чай и цепляет большую кружку к стенке кабины. В пути эта кружка, стучащая о железо кабины, помогает не уснуть. Шофёр садится в кабину, выжимает сцепление, включает передачу и выводит машину на ледовую дорогу. Человек за рулём понимает — он работает на Дороге жизни. Если он позволит себе расслабиться, свалится от сковывающей тело усталости и уснёт, значит, там, в большом городе, сотни людей завтра не увидят свой кусок хлеба…

В конце августа 1941 года положение осаждённого Ленинграда стало критическим. Попытки фашистов взять город провалились, но Ленинград был окружён со всех сторон. Единственной ниточкой, связывавшей Ленинград с Большой землёй, оставалось Ладожское озеро. 30 августа 1941 года ГКО принял постановление № 604 «О транспортировке грузов для Ленинграда». В 55 километрах от Ленинграда на западном берегу озера, недалеко от железнодорожной станции «Ладожское озеро», началось сооружение порта Осиновец. Через две недели в Осиновец прибыли первые две баржи с грузом в 620 тонн зерна и 116 тонн муки. В этот же день сторожевой корабль «Пурга» доставил 60 тонн снарядов для Ленинградского фронта.

Так начала работу знаменитая Дорога жизни, сыгравшая громадную роль в снабжении осаждённого Ленинграда и спасении жителей города, дорога, дававшая надежду на то, что Ленинграду удастся выстоять и выжить в жутких условиях блокады.

Водный путь по Ладоге работал до 15 ноября 1941 года. В тяжелейших условиях, под постоянными обстрелами вражеской артиллерии и налётами авиации моряки Ладожской флотилии доставили в Ленинград 24 тысячи тонн зерна, муки и крупы, более 1100 тонн мяса и молочных продуктов. Одновременно по Ладоге проходила эвакуация населения и промышленного оборудования из Ленинграда.

Зима 1941/42 года была очень холодной. Но если в битве за Москву трескучие морозы помогали Красной Армии сдерживать фашистов, то под Ленинградом рано начавшийся ледостав усугублял положение со снабжением города на Неве. С каждым днём судам Ладожской флотилии становилось всё труднее доставлять грузы в Ленинград. И хотя отдельным судам удавалось пробиваться сквозь льды до 7 декабря, стало ясно, что без ледового пути по Ладоге Ленинграду не выстоять.

19 ноября 1941 года был подписан приказ войскам Ленинградского фронта «Об организации автотракторной дороги через Ладожское озеро». Через два дня санно-гужевой обоз под командованием старшего лейтенанта Муромова совершил первый рейс по льду озера. В сутки Ленинграду требовалось минимум 1100 тонн муки, а истощённые лошади доставили всего 63 тонны. Ленинграду было нужно постоянное автомобильное снабжение.

22 ноября из Ленинграда по Военно-автомобильной дороге № 101 (так официально именовалась Дорога жизни) вышла автомобильная колонна под командованием капитана В. А. Порчунова. На следующий день, загрузившись мукой, 60 автомобилей ГАЗ-АА двинулись в обратный путь.

Путей, по которым автомобили шли в Ленинград, было несколько. Только за первый месяц работы дорога переводилась на новые трассы четыре раза. Уже 24 ноября 1941 года Военный совет Ленинградского фронта принял постановление «О строительстве Военно-автомобильной дороги № 102». Трасса начиналась от железнодорожной станции на восточном берегу Ладоги и заканчивалась у железной дороги на западном берегу. Первая дорога для перевозок грузов в город проходила по маршруту Жихарёво — Желанное — Троицкое — Лаврово — станция «Ладожское озеро», протяжённость которого составляла 44 километра. Второй путь начинался у деревни Войбокало и заканчивался у станции «Ладожское озеро» или «Борисова грива». Длина этой трассы составляла около 60 километров.

Если водителям, которые вели первые машины по Дороге жизни, приходилось почти вслепую находить путь по ледовой глади, то в дальнейшем военные строители делали всё, чтобы облегчить труд шофёров. Дорога была обозначена вехами, ночью через каждые 400–500 метров зажигались специальные синие фонари. По всему пути трассы были построены базы и склады, пункты для обогрева и оказания медицинской помощи, мастерские и пункты питания, и даже телефонные станции. 350 регулировщиков работали на Дороге жизни. В их задачу входило распределение потоков автомобилей (в разгар перевозок по трассе проходили колонны, состоявшие из тысячи автомобилей), указание направления движения в трудных погодных условиях и наблюдение за состоянием льда. И всё-таки современному человеку, едущему на современном же автомобиле из пункта А в пункт Б, пускай и по нелёгкой зимней дороге, трудно себе представить, в каких условиях работали фронтовые шофёры на Ладоге. Усталые, полуголодные, обмороженные люди днём и ночью вели свои машины по ледовой трассе. Даже в самый лютый мороз и метель двери кабины приходилось держать открытыми, чтобы шофёр успел выпрыгнуть из стремительно уходящей под лёд машины. Но страшнее всего были немецкие снаряды и бомбы…

Понимая, что значит Дорога жизни для взятого в кольцо Ленинграда, немецкое командование предпринимало невероятные усилия, чтобы парализовать её работу. И летом, и зимой Дорога постоянно подвергалась ударам авиации и обстрелу тяжёлой артиллерии. Только за лето 1942 года немецкая авиация совершила 169 налётов, в каждом из которых участвовали десятки, а иногда и сотни самолётов. Немцы пытались перерезать трассу, высаживая десант и пытаясь скрытно установить минное заграждение на пути кораблей. Но Дорога жизни продолжала работать. Частям Ленинградского фронта и Балтийского флота, войскам ПВО и Ладожской военной флотилии удалось отбить все атаки противника.

В первую, самую тяжёлую блокадную зиму 1941/42 года по Дороге жизни было перевезено 360 тысяч тонн грузов, переправлены с полным вооружением 11, 80, 115, 117, 198 и 265-я стрелковые дивизии и 124-я танковая бригада, оказавшие огромную помощь частям Ленинградского фронта. В обратном направлении были эвакуированы более полумиллиона человек, перевезены 3700 вагонов промышленного оборудования, культурных ценностей и другого имущества. Всего же за период действия Дороги жизни автомобили и суда Ладожской флотилии перевезли свыше 1 миллиона 600 тысяч тонн грузов, за это же время из города было эвакуировано около 1 миллиона 376 тысяч человек.

В январе 1943 года советским войскам впервые удалось прорвать блокаду. Это позволило провести по самому берегу Ладожского озера железнодорожную ветку, что значительно улучшило снабжение Ленинграда. Необходимость доставлять грузы по опасной ледовой трассе отпала. Но память о Дороге, благодаря которой были спасены тысячи людей, осталась навсегда.

«Железная леди Советского Союза», «Екатерина Великая», единственная представительница слабого пола, которой удалось сделать столь головокружительную карьеру в советской партийной иерархии, прошедшая путь от простой ткачихи до секретаря ЦК и министра культуры. Она встречалась с королями и диктаторами, с ней дружили великие музыканты и актёры. Поездки за рубеж, даже в соседние Болгарию или Польшу, для советского человека были невероятным счастьем, а она ездила за границу, словно простой гражданин ездит, к себе на дачу по выходным. Мало того, Екатерина Фурцева была просто красивой женщиной. Казалось, что Екатерина Фурцева — «воплощение советской мечты». Но только казалось…

«Вообще, она была несчастна в том отношении, что о ней никто никогда не заботился. Она никому была не нужна. Близким людям тоже!» — сказала однажды о Фурцевой знаменитая певица Людмила Зыкина. Редко, очень редко выдавались такие мгновения, когда Екатерина Фурцева могла сказать себе: «Я счастлива…».

Екатерина Алексеевна Фурцева родилась 7 декабря 1910 года в Тверской губернии, в деревушке неподалёку от Вышнего Волочка. Отец сгинул на полях Первой мировой, мама, Матрёна Николаевна, работала на ткацкой фабрике. Казалось, что перспективы у Кати — «самые радужные». Семилетка, затем фабрика, где среди неимоверного грохота ткацких станков она проработает всю жизнь, и под конец — мизерная пенсия и полунищенское существование. Единственным вариантом вырваться из этого круга могло быть удачное замужество. Катя, как и любая другая девочка, наверняка мечтала о прекрасном принце на белом коне или, учитывая романтику послереволюционного времени, о каком-нибудь герое Гражданской войны, легендарном красном командире, который на белом коне приедет специально за ней. Но ни принцы, ни красные командиры в Вышнем Волочке не появлялись…

Нет, не случайно Екатерину Фурцеву сравнивали с великой русской императрицей. Решительность и нежелание покоряться сложившимся обстоятельствам — вот что объединяет этих двух женщин, хотя одна была царской крови, а вторая — самого простого происхождения. Бедная принцесса из Ангальт-Цербстского княжества смогла стать государыней огромной страны, и всё потому, что не испугалась опасности и действовала очень твёрдо и напористо. И так же решительно поступала простая ткачиха Катя Фурцева…

Когда ей было всего двадцать, Екатерина вступила в партию. За год она несколько раз переезжает из одного конца страны в другой. Вначале её направляют в Курскую область, затем — в Крым, в Феодосию, где она работает в местном комитете комсомола. Но на благодатном Юге Катя долго не задерживается. Она хочет учиться и поступает на ленинградские курсы инженеров гражданского воздушного флота. В Ленинграде молодая комсомольская активистка знакомится со своим первым мужем, Петром Ивановичем Битковым, начальником политотдела по комсомолу Саратовского авиационного техникума. Некоторое время супруги живут в Саратове, а через год Екатерину по комсомольской путёвке направляют в Москву, на должность инструктора студенческого отдела в аппарате ЦК ВЛКСМ. Через некоторое время Екатерину по рекомендации ЦК направляют в московский институт тонкой химической технологии учиться и поднимать комсомольскую работу в учебном заведении.

Сразу же после начала войны Пётр Битков ушёл на фронт, а Екатерина осталась в Москве. Расставаясь с мужем, она ещё не знала, что беременна. В мае 1942 года, в Куйбышеве, где Екатерина была в эвакуации, родилась дочь Светлана. Через четыре месяца после рождения дочери с фронта на побывку приехал муж. Приехал только для того, чтобы сказать, что давно живёт с другой…

Заглушить личное горе Екатерина пытается с помощью работы. Она поступает в аспирантуру, становится парторгом института, а через некоторое время её назначают сначала вторым, а затем и первым секретарём Фрунзенского райкома партии. Теперь у неё появилась цель в жизни — она стояла на партийной лестнице, и путь наверх был очень нелёгок. Но Фурцева никогда не останавливалась перед трудностями, если надо, она сжимала зубы и добивалась своего. Например, ей, как и любому советскому чиновнику более или менее высокого ранга, приходилось выступать с докладами. Эти доклады писали для неё сотрудники, а она зачитывала их с листа. Но получалось у неё это плохо — она часто запиналась, ставила неправильно ударения. И тогда она вспомнила, как учила роли в драмкружке. Дома Екатерина Алексеевна становилась перед зеркалом и заучивала доклад наизусть. Слово в слово, благо память у неё была отменная. А затем выступала на собрании — эмоционально, порой даже артистично, и совершенно не подглядывая в бумаги, что для тех времён было в диковинку.

Её заметили. Фурцева всё чаще стала появляться на мероприятиях, где встречалась с представителями высшей партийной элиты. И наконец, в 1949 году, на партийном концерте в Большом театре, пробил её «звёздный час». В перерыве председатель Президиума Верховного Совета СССР Николай Шверник представил её Сталину. На вождя Фурцева произвела благоприятное впечатление, он даже пожелал, чтобы при совместном фотографировании после концерта Фурцева была рядом с ним. В те годы такое внимание со стороны Сталина означало, что перед облагодетельствованным чиновником открывались невероятные перспективы.

Екатерина Фурцева, как говорится, попала в обойму. Через несколько месяцев после памятной встречи со Сталиным она заняла кабинет второго секретаря Московского горкома партии. Её непосредственным начальником стал Никита Хрущёв, занимавший пост первого секретаря МГК. Долгое время ходили слухи, что Хрущёва и Фурцеву связывало нечто большее, чем просто взаимная симпатия. Так это или нет, мы уже никогда не узнаем, но то, что Екатерина Алексеевна до определённого момента была любимицей Хрущёва, — факт неоспоримый. Не зря же Никита Сергеевич, уже после того как стал Генеральным секретарём, чуть ли не перед каждым зарубежным визитом отдавал распоряжение подчинённым: «И обязательно включите в делегацию Фурцеву! Мне она будет нужна!». И другой неоспоримый факт — Фурцева до поры до времени безоговорочно верила Хрущёву и считала его тем руководителем, который способен вывести страну из тяжёлого наследия сталинизма и привести её к процветанию.

Верила Екатерина Алексеевна и Николаю Фирюбину, одному из секретарей Московского горкома. Красавец-мужчина, он умел нравиться женщинам, и однажды Фурцева поняла, что влюбилась в своего подчинённого. Но Фирюбин был женат, имел двоих детей, а в те времена развод для чиновника такого ранга был весьма опасным делом, сразу же могли приписать «аморалку» с соответствующими последствиями. Фирюбин долго не решался подать на развод. После прихода к власти Хрущёв отправил Николая Павловича послом в Чехословакию, а затем в Югославию (кстати, в этой «ссылке» кое-кто усматривал ещё один довод в пользу того, что Хрущёв был неравнодушен к Екатерине Алексеевне). Фурцева, не обращая внимания на досужие разговоры за спиной, часто ездила к нему в Прагу и Белград. В конце концов они поженились. И вот тут-то Екатерина Алексеевна поняла, что ошиблась. Начались проблемы: Фирюбин откровенно завидовал Фурцевой, не мог смириться с тем, что она добилась в жизни гораздо большего, чем он. Супруги не разводились, однако о любви не было и речи.

Но вернёмся в 1953 год. Хрущёв, завоевавший власть в нелёгкой борьбе с Берией, не забыл и о своей любимице. В 45 лет Екатерина Фурцева становится первым секретарём Московского горкома партии — первым лицом в столице. Но это было не просто новое назначение, многим казалось, что Хрущёв готовит себе преемницу, что этот пост может стать стартовой площадкой для Фурцевой, впоследствии она может занять очень высокий пост, вплоть до… Это кажется маловероятным, но может быть, и Генерального секретаря… Ещё больше эти «подозрения» укрепились летом 1957 года. Если раньше Фурцева была любимицей Хрущёва, то теперь она стала его «спасительницей».

Старая сталинская «гвардия» во главе с Маленковым, Молотовым и Кагановичем задумала сместить Хрущёва. Для этого в Кремле было устроено заседание, большинство из присутствующих на котором были противниками генсека. Пригласили и Фурцеву, видимо, полагая, что она, даже несмотря на привязанность к Хрущёву, помешать планам «заговорщиков» не сможет. Очень быстро Екатерина Алексеевна поняла, куда клонится чаша весов, — подавляющее большинство членов Президиума ЦК выступали против Хрущёва.

Здесь мы немного отвлечёмся от хода заседания и расскажем о некоторых бытовых особенностях Кремля. В той его части, где проходили заседания партийной верхушки, не было женского туалета. Екатерине Алексеевне, чтобы отправить естественные потребности, приходилось, словно школьнице на уроке, просить разрешения выйти и бежать через несколько коридоров в то крыло Кремля, где был туалет. Само собой, эти «пробежки» ей радости не доставляли, но в 1957 году это неудобство стало спасительным для Хрущёва. К отлучкам Фурцевой привыкли, не обратили внимания на её просьбу выйти и долгое отсутствие и в этот раз. Но вместо туалета она понеслась в свой кабинет, чтобы дозвониться до тех, кто мог спасти страну от переворота. Прежде всего — Жукову, за которым была армия. Тогда Георгий Константинович, как и Фурцева, безоговорочно верил генсеку. И не знал Жуков, что буквально через несколько месяцев по распоряжению Хрущёва он будет смещён с поста министра обороны и уволен из армии…

По иронии судьбы, похожий «трюк с туалетом» чуть позже проделал человек, из-за которого через семь лет Хрущёв был отстранён от власти. Леонид Брежнев сослался на нелады с желудком и попросился выйти. Как и Фурцева, он побежал не в туалет, а в свой кабинет и стал звонить своим соратникам.

Благодаря звонкам Фурцевой и Брежнева Хрущёв был спасён и остался «на троне». Генсек помнил, чем он обязан Екатерине Алексеевне, и щедро отблагодарил её. В 1957 году Екатерину Фурцеву избрали членом Президиума ЦК, на неё сыпались ордена, премии и различные, иногда достаточно дорогие, подарки. Хрущёв даже распорядился сделать кандидатом в члены ЦК КПСС мужа Фурцевой Николая Фирюбина. Но вскоре эта идиллия закончилась.

В начале 60-х члены ЦК стали замечать явные перемены в характере Хрущёва. Человек, боровшийся с культом личности Сталина, начал формировать такой же культ, но уже по отношению к себе. Появились признаки того самого «волюнтаризма», Хрущёв принимал важнейшие решения единолично, не советуясь с другими. Всё чаще члены Политбюро в разговорах между, собой стали высказывать недовольство действиями генсека. Один такой разговор очень дорого обошёлся Екатерине Фурцевой…

В телефонной беседе с членом ЦК Аристовым Екатерина Алексеевна очень нелестно «прошлась» по «глупому Никите». На следующий день стенограмма разговора Фурцевой и Аристова лежала на столе у Хрущёва. Месть последовала незамедлительно. На внеочередном Пленуме Фурцева была выведена из состава Президиума Политбюро и снята с поста секретаря ЦК. В этот же день Екатерина Алексеевна приехала домой, легла в ванну и вскрыла себе вены. Спасла её подруга, с которой Фурцева накануне договорилась о встрече. Когда никто не открыл ей дверь в назначенное время, подруга позвонила «куда следует», спецслужбы взломали дверь и увидели истекающую кровью Фурцеву.

«Дамские капризы. Что вы хотите, у Екатерины Алексеевны банальный климакс!» — так на Пленуме ЦК отреагировал Хрущёв на известие о попытке самоубийства Фурцевой. Он, как и многие другие, полагал, что Фурцева просто хотела вызвать к себе жалость и вернуть утраченное положение. И вообще, самоубийство — это инсценировка, мол, Фурцева специально не отменила встречу с подругой, чтобы та пришла и спасла её. Может быть, и так… Вот только что бы было, если бы знакомая Екатерины Алексеевны опоздала, или вовсе не пришла, или, например, когда ей не открыли, не стала бы поднимать тревогу, а просто развернулась бы и ушла…

Фурцеву спасли, но она долго лежала в больнице, лечилась от тяжелейшего нервного стресса. После выхода из больницы ей «доверили» пост министра культуры СССР. Конечно, это было серьёзное понижение в партийной иерархии. Что такое пост министра, да ещё «непрестижной» культуры, по сравнению с той властью, которой она обладала, будучи секретарём и членом Президиума ЦК? Но Екатерина Алексеевна, как и всегда, без остатка отдалась новой работе.

Каким она была министром? Однозначно сказать невозможно. Одни называли её чуть ли не спасительницей культуры, другие же считали, что она занимает не своё место. Вот как о Екатерине Алексеевне высказывались известные люди, с которыми ей приходилось сталкиваться по работе. Михаил Шолохов: «Фурцева была отличным министром». Микаэл Таривердиев: «Человек трогательной безграмотности в области культуры». Олег Табаков: «Для меня она была, прежде всего, удивительно красивой и мудрой женщиной… Если человек вызывал у неё доверие, его национальность, партийность не были важны. Екатерина Алексеевна довольно круто умела брать руль на себя. При этом она была весёлым, лукавым человеком, но не хитрым». Галина Вишневская: «Запойная пьяница, которая ни черта не смыслит в культуре» (что было, то было — после изгнания из Политбюро Фурцева начала пить, но при этом никогда не позволяла себе напиваться до беспамятства). Игорь Кваша: «Мы называли её мамой». Никита Богословский: «Фурцева была очень славной, милой женщиной, всем своим существом старалась понять, что такое культура и искусство. Правда, мало что у неё получалось. Иногда она бывала просто очаровательной, мягкой, а иногда — фурия».

Да, Фурцева не отличала симфоническую поэму от оперы и при этом «пробивала» организацию в Москве гастролей театра «Ла Скала» и оркестра Дюка Эллингтона. Не без её протекции фильм великого Федерико Феллини «8 ¹/₂» получил Гран-при Московского кинофестиваля, и она же распекала Михаила Ромма за фильм «Обыкновенный фашизм». Фурцева спасала от закрытия театр «Современник» и разгоняла выставку абстракционистов. Она поддерживала в трудную минуту Олега Ефремова и Галину Волчек и одновременно устраивала гонения на журнал «Новый мир» и его главного редактора Александра Твардовского…

Приход к власти Брежнева практически не сказался на судьбе Екатерины Фурцевой. Она по-прежнему оставалась министром культуры и понимала, что выше ей уже не подняться. Да и, видимо, не особенно стремилась, работа в министерстве её увлекала, она чувствовала, что нужна людям. Но в начале 1970-х вокруг её имени разразился новый скандал. Якобы стройматериалы для загородного дома были куплены не совсем законно, гораздо ниже их реальной стоимости. Фурцева просила во всём разобраться, создать комиссию. Но комиссию так и не создали, министру культуры объявили строгий выговор, дачу заставили продать государству.

Тучи продолжали сгущаться, Екатерина Алексеевна чувствовала, что скоро её могут отправить в совсем не почётную отставку. В 1973 году её впервые за многие годы не избрали депутатом Верховного Совета СССР. «Что бы там ни было, что бы про меня ни говорили, я умру министром!» — сказала она однажды Людмиле Зыкиной. Так и случилось…

В ночь с 24 на 25 октября 1974 года Екатерина Фурцева внезапно скончалась. По официальному медицинскому заключению — от острой сердечной недостаточности. Но на здоровье она никогда не жаловалась, к врачам практически никогда не обращалась. Это и породило слухи, что Фурцева ушла из жизни добровольно, отравившись цианистым калием. Что случилось на самом деле, мы уже никогда не узнаем…

Её искренне любили и так же искренне ненавидели. В одном, правда, и те и другие были солидарны — Екатерина Фурцева никогда не была равнодушной…

«Варяг», «Аврора», «Титаник»… Знаменитые названия этих кораблей знает каждый. А слышали ли вы, уважаемый читатель, о корабле Т-36? Хотя это даже не корабль, а так, самоходная баржа, не удостоенная имени собственного, морской грузовичок, задача которого — доставлять на берег груз с крупных кораблей. Возможно, люди постарше вспомнят что-нибудь об этом судёнышке, если назвать четыре фамилии: Зиганшин, Поплавский, Федотов, Крючковский. Хотя формально они и не являлись моряками, а были военными строителями, приписанными к пограничной заставе. Маленький самоходный катер, четыре молодых бойца, один из которых был младшим сержантом, а остальные и вовсе рядовыми. Всё как-то незначительно, что же такого могли сделать эти четверо, чтобы навеки вписать свои имена в историю? А между тем, в начале 60-х годов каждый житель Советского Союза знал, кто такие Зиганшин, Поплавский, Федотов, Крючковский. Мало того, их имена гремели и по ту сторону океана, в стане «главного идеологического врага» подвигом советских матросов восхищались не меньше, чем на родине. И ещё — пускай невольно, но четверо простых матросов сделали для сближения двух супердержав, СССР и США, едва ли не больше, чем многочисленные делегации политиков и дипломатов…

Утром 17 января 1960 года на Курильские острова налетел сильнейший шторм. Шквальный ветер, снегопад и огромные волны высотой до 20 метров обрушились на пришвартованные возле островов суда. В бухте острова Итуруп стояли несколько катеров типа Т-36. Эти судёнышки не были предназначены для выхода в открытое море и доставляли грузы с морских судов, которые не могли подойти близко к скалистым берегам островов. О приближавшемся тайфуне экипажи этих вспомогательных судов предупреждены не были.

Около 7 часов утра один из катеров сорвало с места. Огромные волны, как щепку, выбросили судно на берег. К счастью, экипаж Т-36 остался жив. Через пару часов сорвало с места ещё один катер, которым командовал младший сержант Асхат Зиганшин. Шквальный ветер порвал стальной трос, и Т-36 стало относить в открытый океан. Ещё через несколько часов в штаб Тихоокеанского флота пришло донесение: «17 января 1960 года по местному времени в результате сильного шторма со швартовки в заливе острова Итуруп была сорвана самоходная баржа Т-36. Связь с судном отсутствует. На борту судна экипаж в составе: младший сержант Асхат Зиганшин, рядовые Филипп Поплавский, Иван Федотов, Анатолий Крючковский». Тогда казалось, что для четырёх моряков главное — выдержать шторм. А потом… Потом шторм прекратится, у них есть радиостанция, они сообщат свои координаты, и их быстро спасут. Но даже если вдруг что-то случится с радиостанцией — их всё равно найдут, ведь у Тихоокеанского флота много кораблей и самолётов, которые без труда обнаружат их судно…

Незадолго до этих событий Т-36 поставили на ремонт. Полагающийся по инструкции десятидневный неприкосновенный запас пищи (так называемый НЗ) сдали на склад. А вечером 16 января поступил срочный приказ: «Спустить баржу на воду и подготовить к работе». В бухту прибывал рефрижератор с мясом, и Т-36 необходимо было участвовать в его разгрузке. О том чтобы вернуть на судно НЗ, забыли…

Одиннадцать часов экипаж Т-36 боролся со штормом. Ударом волны разбило радиорубку, и радиостанция вышла из строя. Когда запасы топлива стали подходить к концу, Асхат Зиганшин сказал своим товарищам: «Попробуем выбраться на берег». Три раза моряки пытались направить баржу к берегу, но каждый раз их несло на скалы. Во время одной из такой попыток огромная волна буквально швырнула Т-36 на камни. Судно получило пробоину, от удара разлетелись в щепки ёмкость с углём и бочка с пресной водой.

К вечеру шторм немного утих. Взвод солдат прочесал берег острова Итуруп. Солдаты нашли обломки бочки и ёмкости для угля, которые снесло с палубы судна. На них было написано: «Т-36». Командование поспешило сообщить, что судно Т-36 затонуло, а экипаж погиб. Родственникам моряков направили телеграммы, в которых сообщалось об их гибели. Ни один корабль или самолёт не был направлен в район предполагаемого крушения Т-36.

Почему же их не искали, почему на поиски Т-36 не отправили самолёты и корабли, почему четырёх моряков поспешили объявить погибшими? Погодные условия? Да, весь день 17 января бушевал тайфун, который не позволял начать поиски. Но затем погода улучшилась. Причина была в другом. В судьбу четырёх моряков вмешалась большая политика, по сравнению с которой судьба экипажа Т-36 показалась малозначительной…

Для растопки печки моряки использовали подшивку газеты «Красная звезда», найденную в рубке. В одной из газет Асхат Зиганшин случайно наткнулся на сообщение ТАСС. В нём говорилось:

«На основе достигнутых в Советском Союзе успехов по освоению космического пространства с помощью баллистических ракет, в соответствии с планами научно-исследовательских работ советскими учёными и конструкторами ведутся работы по созданию более мощных ракет для запуска тяжёлых спутников Земли… В течение ближайших месяцев 1960 года будут произведены запуски этой ракеты без последней ступени в центральную часть Тихого океана… Падение предпоследней ступени ракеты ожидается в районе, ограниченном координатами:

Широта — Долгота

9 гр. 06 мин. сев. — 170 гр. 47 мин. зап.

10 гр. 22 мин. сев. — 168 гр. 22 мин. зап.

6 гр. 16 мин. сев. — 166 гр. 16 мин. зап.

5 гр. 03 мин. сев. — 168 гр. 40 мин. зап.

Первые пуски ракет состоятся ориентировочно с 15 января по 15 февраля 1960 года… Правительство СССР просит зарубежные страны дать указания капитанам кораблей и командирам самолётов не заходить в указанные районы».

Прочитав это сообщение, Асхат Зиганшин понял — их несёт в район, куда должна упасть ступень баллистической ракеты. На самом деле испытуемая ракета должна была нести на своём борту не тяжёлые спутники Земли, а доставлять боеголовки. Это была та самая «кузькина мать», которую Никита Хрущёв обещал показать Америке. Но для четвёрки моряков было, в общем-то, всё равно, для чего именно испытывается ракета. Главное, что в течение месяца в районе испытаний не появится ни одно судно, которое могло бы им помочь.

Около 22 часов 17 января Т-36 вынесло в открытый океан. Шторм хоть и не прекратился, но стал немного ослабевать. Именно тогда моряки впервые подумали о еде. Они подсчитали запасы еды. Всё, что у них было, — буханка хлеба, банка консервов, немного крупы и три ведра картошки. Эта картошка во время шторма рассыпалась по машинному отделению и пропиталась соляркой. Не лучше было и с пресной водой. Пили моряки ржавую жижу, слитую из системы охлаждения двигателя.

В первый день они съели хлеб. Потом сварили картошку «в мундире», но есть не стали — от впитавшейся солярки запах и вкус были просто невыносимыми. Кто-то предложил выбросить картошку за борт, но Асхат Зиганшин сказал: «Пусть полежит». Тогда они ещё не знали, что эта пропахшая соляркой картошка спасёт им жизнь. Так же как и случайно обнаруженная в газете заметка об испытаниях ракеты.

Когда Асхат Зиганшин прочитал товарищам сообщение в «Красной звезде», сначала его не поняли. «Зачем командир читает нам это? — подумали рядовые. — Может быть, он уже начал потихоньку сходить с ума?». Но потом и до них дошло — когда их найдут, неизвестно. И тогда моряки стали экономить свои скудные запасы. Они ещё не знали, сколько дней им придётся питаться картошкой, сваренной в ржавой воде…

День, другой, третий, неделя, вторая, третья, месяц… Т-36 по-прежнему дрейфовала на просторах Тихого океана, и по-прежнему на горизонте не было ни единого судна, а в небе не слышно было гула самолёта. И всё так же экипаж Т-36 боролся за жизнь — свою и своего корабля. Они всё делали вместе и ни разу никто не позволил себе втайне от товарищей взять хотя бы один лишний грамм еды или выпить лишний глоток воды.

Последнюю картофелину съели 24 февраля. Дальше морякам пришлось есть кожаные ремни. Кусочки нарезали как вермишель и варили. Когда ремни закончились, вспомнили, что есть ещё кирзовые сапоги. Кожаную часть сапог варили в океанской воде, гуталин выплавляли, а оставшуюся кожу жарили на печке-буржуйке, используя вместо масла тавот.

2 марта, на 44-й день дрейфа, моряки впервые заметили на горизонте судно. Для такого случая экипаж заранее приготовил на палубе факелы, пропитанные маслом и белые простыни. Видимость была хорошая, однако их не заметили. И всё-таки это судно дало надежду — значит, Т-36 находилась в районе, где судоходство разрешено, и вскоре может появиться другой корабль. 6 марта мимо баржи прошли целых два судна. Обессилевшие моряки отчаянно махали тряпками, зажигали факелы, но всё безрезультатно. На тот момент у них оставались остатки кожи от сапога и чайник ржавой воды. Неужели их так и не спасут…

В 16 часов 7 марта 1960 года с палубы американского авианосца «Кирсадж», шедшего из Японии в Сан-Франциско, поднялся вертолёт. Спустя несколько минут пилот доложил капитану Роберту Тансену: «Обнаружил неуправляемое судно, судя по признакам, терпящее бедствие. На судне четыре человека в советской военной форме». Тансен связался с базой и, получив разрешение, направил корабль в район, указанный пилотом вертолёта. Вскоре огромный авианосец подошёл к Т-36. С палубы поднялся вертолёт, оснащённый специальным устройством для спасения терпящих бедствие людей.

Это было спасение. Однако экипаж Т-36 не спешил им воспользоваться. Перед ними был американский военный корабль. А значит, перед ними был враг. Холодная война в самом разгаре, отношения между СССР и США были очень напряжёнными. Четверо молодых солдат были воинами Советской Армии, они давали присягу и боялись её нарушить.

После некоторых раздумий Асхат Зиганшин сказал: «Мы попросим у американцев продуктов, воды и топлива, а дальше пойдём своим ходом». Тогда они ещё не догадывались, что течение отнесло их более чем на 2000 километров от острова Итуруп. С помощью потомков украинских эмигрантов, которые были в составе экипажа «Кирсаджа», капитану удалось уговорить Зиганшина оставить баржу и следовать в Сан-Франциско.

Впервые за 49 дней они смогли нормально поесть. Когда им дали воду, Асхат Зиганшин стал передавать кружку по кругу. «Зачем? — удивились американцы. — Пейте, воды у нас много». Но моряки настолько привыкли всё делить поровну, что уже не могли поступать иначе.

Они были крайне истощены, даже побриться не могли сами. Но к счастью, под наблюдением американских врачей моряки быстро поправлялись. Через неделю после спасения, когда Зиганшин, Поплавский, Федотов и Крючковский чувствовали себя нормально, на борту «Кирсаджа» была организована пресс-конференция. На авианосец на вертолётах были доставлены журналисты американских и европейских изданий (советских журналистов на пресс-конференцию не допустили). А перед началом пресс-конференции экипажу Т-36 передали официальное предложение американского правительства предоставить всем четверым политическое убежище в США. Однако Асхат Зиганшин в ответ заявил: «Нет, мы хотим домой, возвращаться мы не боимся». Именно эти слова, твёрдое желание вернуться в СССР сделали их героями на родине.

Предположим, что дрейфующую в океане Т-36 обнаружило бы советское судно. И тогда, если бы даже экипаж остался в живых, их бы ждали крупные неприятности и обвинения в дезертирстве, в попытке сбежать за границу. Не случайно ведь КГБ в домах, где до призыва жили моряки, провёл обыски, а родственников допросили. И только после того как спасённая четвёрка моряков вернулась на родину героями, руководство КГБ принесло им и родственникам извинения…

На пресс-конференции вопросы сыпались один за другим. «Что было самым трудным за эти дни? Как вы не подрались и не выкинули друг друга за борт? Как вам удалось не сойти с ума?». И наконец: «Как вы не съели друг друга?». Такие вопросы задавались не случайно. Когда экипаж Т-36 возвращался в СССР, один британский моряк рассказал им, что тоже оказался когда-то в подобной ситуации. Английский корабль потерял управление, радиостанция сломалась, пищи и воды было не много. И уже на второй день обезумевшие люди подрались из-за куска хлеба, при этом погибло три человека. А четыре советских молодых бойца 49 дней дрейфовали в открытом океане, и при этом ни у кого не возникло даже мысли забрать лишний кусок пищи у товарища. Так что на все подобные вопросы ребята отвечали: «Мы люди советские, а у нас человек человеку друг, товарищ и брат».

Спустя несколько дней авианосец «Кирсадж» прибыл в Сан-Франциско. Четвёрку моряков встречали в советском консульстве. Встреча была торжественной. Морякам зачитали приветственную телеграмму Никиты Хрущёва, в которой он благодарил их «за яркое проявление мужества и силы духа советских людей в борьбе с силами стихии». Однако советские граждане ещё долго не знали о том, что случилось в Тихом океане, и о спасении американцами советских моряков. Только небольшая заметка в «Правде» рассказала об одиссее экипажа Т-36.

Между тем в Америке четверо моряков были героями № 1. Все радиостанции Сан-Франциско говорили о них. Не осталось в стороне и телевидение. Мэр Сан-Франциско вручил четверым морякам символический ключ от города. Раньше из советских граждан такой чести удостаивались знаменитая балерина Галина Уланова и генсек Никита Хрущёв. Госсекретарь Ричард Никсон, до того занимавший достаточно жёсткую позицию по отношению к СССР, заявил, что «потепление в отношениях двух супердержав получило новый импульс».

В США моряки с Т-36 пробыли несколько дней. Для молодых ребят эти дни запомнились на всю жизнь. Огромные небоскрёбы, большие роскошные американские автомобили, даже телевизор, который был в их апартаментах в советском посольстве, они видели в первый раз. После Сан-Франциско четвёрка переехала в Нью-Йорк. Оттуда во Францию четвёрку везли на роскошном океанском лайнере «Куин Мэри». И здесь их продолжали преследовать журналисты, да и пассажиры лайнера быстро узнали, кто едет вместе с ними. Едва ли не каждый шаг советских моряков по кораблю был заснят на киноплёнку.

На Родину они вернулись уже героями. Сверху «дали отмашку», газеты, радио и телевидение быстро сделали своё дело, и вскоре в каждой советской семье знали, кто такие Зиганшин, Поплавский, Федотов и Крючковский. Из Франции четвёрка моряков прилетела на самолёте. В аэропорту их встречала восторженная толпа, здесь же был зачитан указ о награждении всех четверых орденом Красной Звезды. А дальше были чуть ли не каждодневные митинги и встречи. Ребята вернулись в родную часть, правда, в океан они больше не выходили. Едва ли не всё время их службы занимали встречи, на которых моряки рассказывали о своей знаменитой одиссее. Резонанс был настолько огромным, что откликнулись даже кинематографисты — на «Мосфильме» в рекордно короткие сроки был снят художественный фильм «49 дней». Первыми зрителями, увидевшими картину на экране, стали моряки баржи Т-36.

Так продолжалось примерно год. А затем… Затем были Гагарин, Титов, Николаев, Леонов, Терешкова. У страны появились новые герои…

Нет, недаром-таки перед поездкой в Канаду советским хоккеистам говорили: «Ребята, сыграйте как можете и постарайтесь просто не проиграть слишком крупно». Похоже, оправдывались самые мрачные прогнозы — канадские профи по всем статьям превосходили наших хоккеистов. Первый матч, шестая минута встречи, счёт становится 2:0. В пользу сборной Канады, естественно. В этот момент под сводами монреальского «Форума» заиграл похоронный марш. Канадцы уже «хоронили» советскую сборную. На наших же страшно было смотреть…

Впервые с канадскими хоккеистами советская сборная встретилась ещё в 1954 году, на мировом первенстве в Стокгольме. До тех пор канадцы, даже любительские команды, не получали серьёзного отпора со стороны европейцев. Но первая встреча между сборной СССР и клубом «Линдхерст Моторс» (тогда Канаду на чемпионатах мира представляли любительские клубы) закончилась убедительной победой советских хоккеистов со счётом 7:2. Случались и поражения, иногда и крупные, и всё же довольно долго сохранялась общая тенденция: наши любители гораздо сильнее канадских. Но в том-то и дело, что речь шла о любителях, а вот бороться на равных с профессионалами — это казалось несбыточной мечтой. Хотя ещё в 1957 году Анатолий Тарасов побывал на тренировках заокеанских профи и, скажем так, в обморок от увиденного не упал. «Разница была колоссальной, — рассказывал Тарасов. — Но не в уровне подготовки, а в отношении друг к другу. Я просмотрел их занятие „от и до“ и не припомню другого такого случая, когда бы записывал так много и так быстро. Они же постояли на нашем занятии всего минут пять и только смеялись над нашими хоккеистами. Что ж, я был очень рад, что эти самодовольные люди так и не поняли, что мы делаем». Тарасов уже тогда был готов сражаться с профессионалами, однако советское спортивное руководство по-прежнему разрешения на встречи не давало. «Они большие, они сильные, они умеют играть в хоккей так, как нашим и не снилось», — рассуждали чиновники. И только весной 1972 года, во время чемпионата мира в Праге, наконец-то удалось договориться о проведении серии встреч между советской сборной и командой, составленной из лучших игроков Национальной хоккейной лиги. Четыре матча должны были пройти в Канаде, четыре — в Москве.

«Суперсерия-72 — это всеобщее хоккейное помешательство, её обсуждали и гуляющие во дворе дети, и стоящие в очередях бабушки, — вспоминал игрок сборной СССР Евгений Зимин. — Люди знали наперечёт всех канадцев, не говоря уже о наших игроках. В то время жить в СССР и остаться вне хоккея было невозможно». Действительно, интерес к встрече советских и канадских хоккеистов (позже эти встречи назвали «Суперсерией») по обе стороны океана был просто невероятным. Канадцы в успехе своих «звёзд» не сомневались, наши же болельщики надеялись, что сборная СССР будет выглядеть достойно в играх с грозными профессионалами. Вообще же предсказатели разделились на два лагеря: оптимисты полагали, что советская команда серию, безусловно, проиграет, но окажет сопротивление канадской сборной и, может быть, выиграет одну-две встречи. Пессимисты же считали, что предстоящие матчи никакого спортивного интереса не представляют, — это будет «избиение младенцев», канадцы без труда, одной левой, победят русских хоккеистов. Особенно разглагольствовал по этому поводу журналист газеты «Глоб энд мэйл» Дик Бедоуз. «Эти парни быстры, однако они носятся на льду сломя голову, как будто за ними гонится разъярённый пчелиный рой, — писал Бедоуз в своей статье накануне начала Суперсерии. — Русские умеют точно пасовать, но они всегда опаздывают, как их поезда на великой Транссибирской дороге. Вячеслав Старшинов — хороший нападающий, а Юрий Блинов — неплохой защитник. Но никто при всём желании не спутает Старшинова с Фрэнком Маховличем или Виком Хэдфилдом, а Брэд Парк съест Блинова, словно сладкоежка пирог с черникой». Дик Бедоуз почему-то решил смешать вместе кулинарию и хоккей и продолжал в том же духе: «Запомните! Мы победим во всех восьми матчах. А если Советы выиграют хотя бы одну встречу, я съем эту статью вместе с их знаменитым борщом. P. S. Уважаемый редактор, позаботьтесь, чтобы сметана была под рукой». И никто до начала Суперсерии, конечно, не предполагал, что после первого же матча канадские газеты выйдут с заголовками вроде: «Мы повержены русскими медведями», «Шок в „Форуме“» и «Мистер Хоккей стал товарищем».

2 сентября 1972 года на утренней тренировке советские хоккеисты увидели на льду своих будущих соперников. Конечно, канадцы производили сильное впечатление на наших игроков, особенно на молодых. Они, казалось, летали по площадке, а шайбы после их бросков летели со сверхзвуковой скоростью. «У нас до тренировки оставалось ещё какое-то время, — рассказывал Владислав Третьяк. — Сидим на трибуне, притихли, смотрим. Каждый думает: ну и ну, достанется нам». А вечером премьер-министр Канады Пьер-Эллиот Трюдо сделал символическое вбрасывание, которое разыграли Владимир Викулов и Фил Эспозито. И началось…

Уже на 30-й секунде матча канадцы открыли счёт. Фрэнк Маховлич мощно бросил по воротам Владислава Третьяка, вратарь бросок отразил, но наехавший на пятачок огромный Фил Эспозито раскидал защитников и с лёта вогнал шайбу в сетку. «Шум тогда поднялся чудовищный, — вспоминал Владислав Третьяк. — Мне показалось, что на трибунах началось какое-то всеобщее безумие. Рёв, треск, свист».

«Сушите вёсла, товарищи!» — кричали болельщики посдержаннее. Другие же были более «откровенны» в своих эмоциях: «Какого чёрта они тут делают?! Мы съедим русских медведей живьём!». Через шесть минут Бобби Кларк выиграл вбрасывание в зоне сборной СССР, отпасовал шайбу назад на Пола Хендерсона, и тот забросил её в ворота. Третьяк не успел даже отреагировать на бросок. Вот тут-то под сводами ледового дворца и заиграл похоронный марш…

«У меня появилось какое-то недоброе чувство, — вспоминал те волнующие минуты один из героев Суперсерии Пол Хендерсон. — Уже после первого периода. Мы были не готовы. Мы стали выдыхаться. Это было нехорошее чувство. Одно из наиболее неприятных воспоминаний моей жизни». Предчувствие не обмануло канадского игрока. На 12-й минуте матча оставшийся совершенно один на пятачке Евгений Зимин сократил разрыв в счёте. Через несколько минут канадцы пропустили новую «оплеуху». После паса Бориса Михайлова Владимир Петров забросил вторую шайбу в ворота, защищаемые Кеном Драйденом, причём сделал это в тот момент, когда сборная СССР играла в меньшинстве. А второй период стал «бенефисом» Владислава Третьяка и Валерия Харламова…

Перед началом серии тренерский штаб «кленовых листьев» прислал двоих наблюдателей на товарищеский матч сборной СССР и ЦСКА. Надо же хотя бы посмотреть, что из себя представляют эти русские. И что же они увидели? Прежде всего — молодого вратаря сборной, который в тот вечер умудрился пропустить целых девять шайб. Неизвестно, знали или нет заокеанские специалисты, что Третьяк в тот момент думал не о хоккее, а о предстоящей на следующий день свадьбе, но вскоре канадские газеты написали: «Третьяк, очевидно, ещё очень молод, чтобы противостоять нападающим из НХЛ. В трудных ситуациях он теряется, проявляет нерешительность. Вратарь — это самое слабое звено в советской команде». На Третьяка хоть так обратили внимание. А Валерия Харламова вообще за игрока не считали. Ну не укладывался Валерий в традиционные представления канадцев об идеальном нападающем!

Однажды Яков Костюковский, сценарист «Операции „Ы“…» и «Кавказской пленницы», сказал: «Когда я впервые увидел Харламова на фоне могучих партнёров, его фигура олицетворяла не телосложение, а теловычитание». Валерий, конечно, не был каким-то убогим карликом, но рядом с монументальными канадскими защитниками выглядел не впечатляюще. А теперь, уважаемый читатель, представьте, что вы, опытный канадский защитник. Вы «собаку съели» на этом хоккее, вы много раз справлялись с лучшими нападающими лучшей хоккейной лиги мира. Вы размажете по льду любого, кто посмеет приблизиться к вашей зоне. И вот вы видите, как навстречу бежит какой-то русский нападающий. Ничего не стоит с ним разобраться. И вдруг… «Вот я здесь, а вот меня нет…». Через мгновение этот русский каким-то непостижимым образом оказывается у вас за спиной и на всех пара?х мчится к воротам. Наверное, вы очень «обидитесь» на этого нападающего.

Канадцы не просто обиделись, в последующих матчах они устроили жесточайшую охоту на Харламова. Защитники Рон Эллис и Бобби Кларк изо всех сил старались сломать Валерия в буквальном смысле этого слова и своего, к сожалению, добились. Именно тогда Николай Озеров произнёс свою знаменитую фразу: «Такой хоккей нам не нужен!». Харламов не смог закончить шестой матч серии, пропустил седьмой, в заключительной, восьмой, встрече всё же вышел на лёд, однако играть в полную силу не мог. А ведь Харламов был лучшим нападающим сборной СССР в первых пяти матчах!..

Но это было потом, а в первом матче Суперсерии Харламов раз за разом, словно нож сквозь масло, проходил оборонительные порядки канадской сборной. Именно он во втором периоде забросил две шайбы в ворота противника. А «ничего не умеющий юниор» Третьяк творил чудеса в воротах, отражал броски такой силы, от которых другой вратарь оказался бы в сетке вместе с шайбой. Вообще получилось так, что два чуть ли не самых слабых, как считали канадцы, игрока в сборной СССР, фактически и решили судьбу матча.

В начале третьего периода «кленовые листья», сократив счёт до 3:4, на некоторое время отодвинули надвигающуюся катастрофу, но затем были окончательно смяты. Борис Михайлов, Евгений Зимин и Александр Якушев провели три безответные шайбы в ворота Кена Драйдена и сняли вопрос о победителе в матче.

«Всё позади, — писал вратарь канадской сборной Кен Драйден в своей книге „Хоккей на высшем уровне“. — За этой игрой наблюдали сто миллионов телезрителей в Советском Союзе, несколько миллионов — в Европе, более двадцати пяти миллионов канадцев и американцев смотрели её у себя дома. А в „Форум“ пришли почти двадцать тысяч зрителей. Клянусь, что теперь все они знают, что отчество Валерия Харламова — Борисович, а Владислава Третьяка — Александрович. Всё было готово для великого триумфа канадского хоккея. Но приехали русские и всё испортили, показав 60 минут такой игры, какая нам никогда не снилась…».

Да, «великого триумфа канадского хоккея» явно не получилось. 2 сентября 1972 года хоккей разделился на «до» и «после». Теперь уже никто не говорил о превосходстве профессионалов. Речь теперь могла идти только о сравнении двух хоккейных школ: канадской и советской. Канадцы поняли, что русские — это не «мальчики для битья», они не просто способны противостоять игрокам НХЛ, а во многих компонентах игры их превосходят. Наверное, лучше всех это понял Дик Бедоуз. Надо отдать должное канадскому журналисту — он, как истинный джентльмен, сдержал своё слово. После игры Дик пришёл в гостиницу к нашим спортсменам, чтобы прилюдно съесть свою злополучную статью, в которой он опрометчиво предрекал разгромное поражение советской сборной. Наши хоккеисты с юмором отнеслись к «жертве советского хоккея» и разрешили Бедоузу накрошить небольшую часть газеты в борщ и в таком виде съесть столь «изысканное» блюдо.

Победа есть победа, и всё же в первом матче в пользу наших хоккеистов в какой-то мере сыграли «эффект неожиданности» и излишняя самоуверенность канадцев. В следующей встрече профи взяли реванш, выиграв в Торонто 4:1. Умудрённые опытом канадцы получили очень жестокий урок, но они смогли сделать из него правильные выводы. Во второй игре, проходившей в Торонто, в составе «кленовых листьев» появились сразу восемь новых игроков. Сборная Канады очень чётко играла в обороне, защитникам удалось практически полностью нейтрализовать нападающих советской команды. Вообще же, обе команды больше внимания уделяли защите. К началу третьей двадцатиминутки счёт был 1:0 в пользу канадцев. В начале третьего периода Курнуайе довёл преимущество своей команды до двух шайб. Но на 46-й минуте матча за удар соперника клюшкой был удалён с поля Бобби Кларк, и Александр Якушев реализовал численное преимущество. Буквально через несколько секунд канадцы вновь оказались в меньшинстве. Казалось, во встрече в этот момент должен произойти перелом. И перелом действительно наступил, правда, не в ту сторону… Имея преимущество на одного игрока, советские хоккеисты пропустили проход Пита Маховлича. Игра была сделана. Гол второго из братьев Маховличей, Фрэнка, забитый за минуту до конца встречи, установил окончательный счёт во втором матче серии.

Третий матч, проходивший в Виннипеге 6 сентября, завершился вничью 4:4. Канадцы владели инициативой по ходу матча, однако благодаря блестящей игре Владислава Третьяка, отразившего немало «мёртвых» бросков, сборной СССР удалось сдержать противника и свести матч к ничьей.

Четвёртая игра, состоявшаяся в Ванкувере, решала, кто же выйдет победителем в канадской части серии. «Кленовым листьям» очень хотелось перед своими зрителями показать себя во всей красе. Но… 5:3 в пользу сборной СССР, и канадцы покидали лёд под оглушительный свист трибун. «Мы делаем всё что можем, и выкладываемся до конца, и я хотел бы, чёрт побери, чтобы вы, люди, поняли это. Эти русские — великие хоккеисты. Почему бы вам не оценить их по достоинству и не прекратить осыпать нас обвинениями?». Эти гневные слова нападающего Фила Эспозито, сказанные им по национальному телевидению, наиболее точно отражали настроения, царившие в тот момент в канадской сборной. Канадцы действительно делали всё что могли, отбросили ненужное бахвальство и выкладывались изо всех сил, но русские были сильнее, и с этим ничего нельзя было поделать. Надо сказать, что проникновенный призыв Фила Эспозито услышали, и болельщики изменили отношение к своим хоккеистам. Более трёх тысяч канадцев отправились в Москву. И в какой-то мере, их неистовая поддержка помогла «кленовым листьям» одержать итоговую победу в Суперсерии. «Без них мы не победили бы, — вспоминал Пол Хендерсон. — Канадские болельщики стояли за нашей спиной. Я думаю, они помнили речь Фила Эспозито в Ванкувере, он пробудил целую страну и сказал: „Эй, это — наши мальчики, это — наша команда, и они нуждаются в поддержке“. И канадцы поехали туда и там помогли нам, они перекричали русских. Русские просто не понимали, почему солдаты не выведут наших фанатов».

Но в первом матче в Москве канадских игроков и болельщиков опять ждало жестокое разочарование. «Кленовые листья» очень мощно начали игру и к середине второго периода вели со счётом 3:0. В начале третьей двадцатиминутки команды обменялись голами — на шайбу Юрия Блинова очень быстро ответил точным броском Пол Хендерсон. Казалось, что канадцы сумеют довести матч до победы. Но сборная СССР после отчаянного штурма смогла сравнять счёт, а за три минуты до финальной сирены Владимир Викулов забил пятую шайбу в ворота голкипера Тони Эспозито.

3:1… Для того чтобы выиграть Суперсерию, сборной СССР в оставшихся трёх играх надо всего лишь один раз сыграть вничью. Но канадцы сдаваться не собирались. «Каким бы безнадёжным ни казался матч, нужно бороться до конца, до самой последней секунды» — эту мысль канадские тренеры буквально вбивают каждому игроку с самых юных лет, с того самого момента, когда юный хоккеист берёт в руки клюшку и выходит на лёд. Наши же…

После победы в пятом матче в действиях советских хоккеистов стали явно просматриваться расслабленность и даже некоторое пижонство. Там чуть-чуть не доиграли, здесь чуть-чуть не доборолись. Но это «чуть-чуть» в игре с канадцами может оказаться роковым.

В шестом и седьмом матчах сборной Канады удалось с минимальной разницей в счёте переиграть советскую команду. И преимущество сборной СССР растаяло, теперь всё должно было решиться в последней игре, состоявшейся 28 сентября 1972 года. Напряжение было столь велико, что игра чуть не была сорвана. В первом периоде канадские болельщики, недовольные решением судьи удалить за неспортивное поведение до конца матча Жана-Поля Паризе, начали швырять на лёд всё, что попадало им под руку. На площадку полетели перчатки, клюшки, полотенца, даже несколько стульев. Матч был прерван почти на двадцать минут. К счастью, страсти всё-таки улеглись и игра возобновилась.

С первых минут матча инициативой владела советская команда. 2:1 — сборная СССР впереди после первого периода, 5:3 — после второго. Но к третьему периоду советские хоккеисты явно устали, чем и воспользовались канадцы. За семь минут до конца матча Айвен Курнуайе сравнивает счёт. Благодаря лучшей разнице шайб даже ничья делает сборную СССР победителем серии, но в самом конце матча «палач советской сборной» Пол Хендерсон остался без присмотра на пятачке у ворот Третьяка и протолкнул шайбу в сетку. «Я помню, как забил решающий гол в серии за 34 секунды до конца, — вспоминал Хендерсон. — Этот бросок стал звёздным часом для меня, благодаря этой шайбе меня до сих помнят, и думаю, будут помнить ещё долго». Через 34 секунды прозвучала финальная сирена, зафиксировавшая победу сборной Канады в последней игре и общую победу в серии со счётом 4:3.

После игры состоялся совместный банкет, на котором игроки обеих команд наконец-то смогли сбросить с себя напряжение ответственных матчей и ненависть друг к другу. В своих воспоминаниях канадские хоккеисты признавались, что иногда им просто хотелось убить противника, да и наши отвечали им «взаимностью». Теперь же хоккеисты могли расслабиться. Во время дружеской пирушки канадцы даже подарили нашим игрокам деревянный индейский тотем, который долго хранился в музее лужниковского дворца спорта.

Наверное, такое мнение кому-то может показаться спорным, но окончательный итог Суперсерии устроил обе стороны. Канадцы, пусть и с минимальным преимуществом, одержали верх над сборной СССР и доказали свою силу. А советские хоккеисты, хоть формально и проиграли, смогли победить долго существовавшее мнение, что никто в мире не может играть на равных с канадскими профессионалами, развенчали миф о непобедимости профи. Они доказали всему миру, что в хоккей играть могут не только в Канаде…

Рок-группа, рок-клуб, рок-движение — этих понятий в СССР не существовало. Официально не существовало. Но они были, «рокеры» сочиняли и играли свои песни и музыку, устраивали концерты и фестивали. У них были даже свои менеджеры и продюсеры, хотя и это было запрещено. Власть пыталась с ними бороться. И не потому, что рокеры пели что-то крамольное, — подавляющее большинство текстов не содержали в себе чего-то опасного с точки зрения советской власти. Просто они были другими, неконтролируемыми и не желали становиться в один ряд с комсомольско-задорной советской молодёжью, бодро шагающей вперёд к победе коммунизма…

«Городской экспериментальный клуб любителей современной молодёжной музыки». Так назывался открытый в 1979 году в районном клубе на проспекте Энергетиков первый в Ленинграде рок-клуб. Город на Неве в советское время считался столицей рока и иной альтернативной музыки. Правда, тогда понятие «рок» скрывалось за более обтекаемым «современная молодёжная музыка», а сами «рокеры» были просто «любителями» этой музыки. Клуб на проспекте Энергетиков объединял под своим крылом 10 коллективов, среди которых были, например, «Земляне», «Аргонавты», «Кронверк» и другие группы. Под эгидой этого клуба состоялся большой концерт, официально разрешённый властями.

В марте 1980 года в Тбилиси был проведён первый официально разрешённый Всесоюзный фестиваль ВИА и рок-групп «Весенние ритмы» («Тбилиси-80»). Такого Советский Союз ещё никогда не видел. Сотни коллективов со всей страны, представлявших как филармонии и дворцы культуры, так и просто самих себя, играли музыку, за которую ещё недавно могли выгнать из комсомола, забрать аппаратуру, а то и просто посадить. Зал грузинской филармонии, где проходили концерты, каждый раз был забит до отказа.

От Ленинграда в фестивале участвовали три группы. Две, «Земляне» и «Кронверк», получили приглашение через обком комсомола, а третью, малоизвестный тогда ещё «Аквариум», позвал на фестиваль Артемий Троицкий, один из организаторов «Весенних ритмов». Именно выступление «Аквариума» и поведение лидера группы Бориса Гребенщикова спровоцировало самый грандиозный скандал на фестивале. «Борис начал играть на гитаре стойкой от микрофона, а затем лёг на сцене… Виолончелист Сева водрузил на лежащего лидера виолончель и начал перепиливать всю конструкцию смычком, фаготист, бегая вокруг со своим зловещим инструментом, имитировал расстрел всего этого безобразия… Жюри растворилось под зелёной надписью „Выход“ ещё в середине их программы, — вспоминал Артемий Троицкий, — а выступление ближе к концу напоминало форменный бардак. Половина зала неистово аплодировала, половина — возмущённо свистела». Жюри во главе с композитором Юрием Саульским, «возмущённое подобным безобразием», покинуло зал.

Фестиваль в Тбилиси привёл к закрытию ленинградского «Клуба любителей современной музыки». Правда, власть имела к этому весьма косвенное отношение. Причиной случившегося стало стремление одного из организаторов клуба подстраховаться от возможных неприятностей, ради чего он написал в вышестоящие инстанции «телегу» на группу «Аквариум» (которая, кстати, к этому клубу не имела никакого отношения). Узнав об этом, музыканты объявили нечто вроде вотума недоверия, и в результате клуб развалился сам собой. Но идея объединения рок-музыкантов под одной крышей по-прежнему витала в воздухе. И что интересно, в данном случае совпали интересы как музыкантов, так и властных структур, в том числе и всемогущего Комитета госбезопасности. Этому парадоксу есть своё понятное и логичное объяснение. Так КГБ было проще контролировать набиравшее силу, несмотря на все запреты и препоны, рок-движение. Рокеры, кстати никогда и не скрывали, что им приходилось контактировать с госбезопасностью. «Только при мне было попыток пять или шесть организовать что-то вроде рок-клуба, — вспоминал те „славные“ времена Борис Гребенщиков, — и все ходили по горкомам комсомола и пытались это пробить, поскольку без официальной санкции просто разогнали бы с милицией, и всё. Как это всегда и было. В конце концов, по-моему, после семнадцатой или восемнадцатой попытки Комитет госбезопасности всё-таки решил, что в одном месте за всеми будет легче присматривать. И через Дом народного творчества всё это разрешил. И мы это использовали».

В январе 1981 года в кабинете директора Ленинградского Межсоюзного дома самодеятельного творчества (ЛМДСТ) Анны Александровны Ивановой собрались известные деятели ленинградского рок-движения, большинство из которых занимались организацией официальных и подпольных концертов. Согласиться «пригреть» у себя таких беспокойных людей ох как нелегко. И всё-таки директор ЛМДСТ решилась. «Ну ладно, если меня уволят с работы, у меня есть муж — он меня прокормит», — сказала Анна Иванова, и таким образом судьба Ленинградского рок-клуба была решена. На этом заседании была выбрана инициативная группа, которая разрабатывала устав клуба, определяла его структуру, решала, кто может стать его членом. Структурно Ленинградский рок-клуб находился под опекой областного правления профсоюзов.

7 февраля 1981 года в ЛМДСТ состоялось, можно сказать, историческое, и даже эпохальное, первое общее собрание, в котором приняли участие музыканты, представлявшие 14 рок-групп: «Аргонавты», «Аквариум», «Апрель», «Гулливер», «Россияне», «Зеркало», «Техническая помощь», «Мифы», «Пикник», «День рождения», «Джонатан Ливингстон», «Патриархальная выставка», «Орнамент», «Дилижанс». Через месяц, 7 марта, в зале ЛМДСТ состоялось открытие клуба и первый концерт, в котором принимали участие четыре группы.

Вступление в рок-клуб сопровождалось обычными для тех времён процедурами. Необходимо было написать заявление, после чего группа становилась кандидатом в члены клуба. Затем музыкантов прослушивала высокая комиссия, и только по её решению группа или музыкант могли стать полноправными членами Ленинградского рок-клуба. Интересно, что рок-клуб хоть и был некоей альтернативой советскому строю, во многом копировал черты этого строя. По воспоминаниям музыкантов, для того чтобы без проблем стать членом клуба, нужно было организовать для комиссии хороший банкет, «накрыть поляну». Не обходилось без склок и передряг между самими членами клуба. Связано это было, прежде всего, с разным видением задач клуба. Часть членов, в основном администраторы, предлагали создать, по сути, концертную организацию для рок-групп, которая бы занималась организацией концертов и, соответственно, зарабатыванием денег. Другие же считали, что клуб должен быть прежде всего местом духовного единения музыкантов, надёжным пристанищем для рокерских душ. Трудностей и проблем у клуба хватало с головой. И всё-таки, несмотря ни на что, клуб выполнял свою задачу. «Аквариум», «Зоопарк», «Пикник», ДДТ, десятки других рок-команд благодаря рок-клубу имели хоть какую-то возможность выступать.

11 апреля 1982 года в «Комсомольской правде» была опубликована печально знаменитая статья «Рагу из синей птицы». Разгромная публикация была посвящена только одной группе, «Машине времени», но это был удар по всему советскому рок-движению. Времена относительной свободы для рок-музыки закончились. В то время рок-клуб оставался практически единственным местом, где рок-музыканты могли собираться и давать концерты в маленьком зале.

А потом грянула перестройка. Из квартир и крошечных клубов рокеры вышли на стадионы. Всё, о чём раньше можно было только мечтать, стало реальностью. Появилась возможность петь песни, не согласовывая их с работниками отделов культуры, организовывать концерты, не спрашивая ничьего разрешения, записывать пластинки как на родине, так и за рубежом. Но среди этого кайфа многие рок-музыканты с ностальгией и даже с некоторым сожалением вспоминают времена «квартирников» и клубных «сейшенов», бесконечных согласований и прослушиваний работниками ответственных комиссий и комитетов комсомола. А тот, ещё «ленинградский» рок-клуб по-прежнему существует (хотя теперь это один из многочисленных рок-н-ролльных клубов Санкт-Петербурга). Ведь в своё время он был единственным и неповторимым, «святым» местом для первых советских рокеров…

«А дерутся, между прочим, не только боксёры, но и шахматисты. Однажды, играя чёрными, Каспаров дал в ухо Карпову… за то, что тот первый начал». «Великое шахматное противостояние», борьба «двух К» — это не только история шахмат, это, без преувеличения, символ эпохи. Можно сколько угодно говорить и писать о том или ином событии, но если о нём рассказывают анекдоты, а герои становятся, по сути дела, фольклорными персонажами — значит, это событие стало частью истории страны.

Прежде чем приступить к рассказу о борьбе между Анатолием Карповым и Гарри Каспаровым, вспомним послевоенную историю шахмат. В 1946 году в Португалии неожиданно скончался действующий чемпион мира Александр Алехин. Для определения нового чемпиона мира в 1948 году под эгидой ФИДЕ (Международной шахматной федерации) был проведён матч-турнир среди пяти претендентов на чемпионский титул. Победителем турнира стал советский гроссмейстер Михаил Ботвинник, который и был объявлен пятым чемпионом мира по шахматам! После этого долгое время чемпионами мира становились только советские шахматисты. Михаил Ботвинник, Василий Смыслов, Михаил Таль, Тигран Петросян, Борис Спасский прочно удерживали шахматную корону за советской шахматной школой. До тех пор, пока на арену не вышел «шахматный гений» Бобби Фишер. В 1972 году Фишер легко переиграл в финальном матче Бориса Спасского и стал одиннадцатым чемпионом мира. Это была катастрофа! Мало того что советские шахматы лишились чемпионского звания, так оно к тому же досталось Соединённым Штатам, главному идеологическому противнику СССР. Казалось, что Фишер пришёл всерьёз и надолго и бороться с ним невозможно. Но строптивый американец, отказавшись играть финальный матч с Анатолием Карповым (который в то время был первым в списке претендентов), сам отдал шахматную корону. 3 апреля 1975 года в Москве президент ФИДЕ доктор Макс Эйве на торжественном заседании в Колонном зале Дома союзов провозгласил Анатолия Карпова двенадцатым чемпионом мира.

Вообще Карпов как чемпион мира для советской системы был фигурой просто идеальной (и никакой вины Анатолия Евгеньевича в этом, собственно говоря, нет). Ведь до него все советские чемпионы мира имели те или иные «недостатки». Ботвинник — убеждённый коммунист, не менявший, кстати, своих взглядов до конца жизни, но еврей (это в Советском Союзе всегда было недостатком, хотя открыто об этом, естественно, никто не говорил), к тому же человек достаточно твёрдый, иногда проявлявший строптивость по отношению к власть имущим. Василий Смыслов, седьмой чемпион мира, пробыл на шахматном троне очень недолго, всего один год. Таль — еврей, Петросян — армянин (тоже недостаток). Спасский с точки зрения национального вопроса — кандидатура подходящая, однако Борис Васильевич всегда был человеком абсолютно независимым в своих взглядах. Например, когда ему было всего 18 лет, он, будучи в Бельгии, спросил руководителя делегации, почему в этой стране, где никто не изучает марксизм-ленинизм, люди живут намного лучше, чем в СССР, где марксизм-ленинизм изучают чуть ли не с пелёнок. И к тому же Спасский «посмел» проиграть американцу Фишеру, и, естественно, этот проигрыш ему не простили.

И вот тут появляется Карпов — паренёк из рабочей семьи, выходец с Урала, русский, что называется, «до седьмого колена», комсомолец и тому подобное, и ко всему прочему, действительно очень талантливый шахматист.

Был в те годы в Советском Союзе и ещё один претендент на звание чемпиона мира — Виктор Корчной. Человек, склонный, в отличие от Карпова, к нонконформизму, всегда презиравший советскую власть и её «достижения». Нетрудно догадаться, кого из двоих претендентов — Карпова или Корчного — советская власть предпочла видеть двенадцатым чемпионом мира. Естественно, что ставка была сделана на Карпова. Дисциплинированный и послушный молодой человек вселял в шахматных (и не только шахматных) чиновников надежду на успешное противостояние Бобби Фишеру. Перед Карповым открывались все двери, ему оказывали поддержку на самом высоком уровне. Такое явное благоволение одному советскому шахматисту и пренебрежение интересами других игроков не понравилось Корчному. Он даже решился на отчаянный шаг — в 1974 году, после полуфинального матча претендентов между ним и Карповым, в интервью западным изданиям заявил, что на него во время матча оказывалось сильнейшее давление со стороны спортивного руководства и что Карпов был обеспечен самыми лучшими тренерами и условиями для подготовки. Но и это интервью результата не принесло. В конце концов терпение Корчного лопнуло, в 1976 году он не вернулся в СССР с турнира в Амстердаме и попросил политического убежища на Западе.

Тут уж, как говорится, дальше отступать было некуда. Можно проиграть иностранцу, можно, в худшем случае, уступить американцу, но проиграть «изменнику Родины», «предателю», «отщепенцу» и «империалистическому прихвостню» (так называли Корчного в советских газетах) было никак нельзя. Все силы были брошены на победу Карпова, ни один претендент до него не был обеспечен такими условиями подготовки к матчу. В команду Карпова входили не только сильнейшие шахматисты. Психологи, врачи, массажисты, повара, водители работали не покладая рук на чемпиона мира. Не случайно Карпова в шахматных кругах называли «государственным чемпионом».

Матч между Анатолием Карповым и Виктором Корчным, состоявшийся в 1978 году в филиппинском городе Багио, оказался очень напряжённым. После 31-й партии матча счёт был равным — 5:5. Можно себе только представить, что чувствовал Карпов. Стоило ему проиграть ещё одну партию, и всё — на столь блестяще начавшейся карьере можно было бы поставить крест. Даже ходили слухи, что Анатолий Евгеньевич в случае поражения мог последовать примеру Корчного и что в кассе манильского аэропорта уже лежал билет на имя Карпова на самолёт, летевший не в Москву, а в Лос-Анджелес. Однако Карпову всё-таки удалось выиграть 32-ю партию, а с ней и весь матч. Через три года в итальянском Мерано состоялся ещё один матч между Анатолием Карповым и Виктором Корчным. На этот раз острой борьбы не получилось — чемпион мира легко выиграл матч со счётом 6:2. За победу над «отщепенцем» Корчным Анатолий Карпов был обласкан властью, что называется, «с ног до головы».

Между тем, пока Карпов и Корчной боролись между собой в высших шахматных кругах, в Баку стремительно подрастало новое «шахматное чудо». Впервые за шахматным столиком Анатолий Карпов и Гарри Каспаров встретились в ноябре 1975 года в Москве на Всесоюзном турнире Дворцов пионеров. Карпов провёл несколько показательных встреч с участниками турнира, среди которых был и двенадцатилетний бакинский шахматист. Понятно, что исход борьбы между действующим чемпионом мира и кандидатом в мастера спорта был предрешён заранее. Но говорят, что Анатолий Карпов уже тогда понял, что с Каспаровым ему ещё не раз придётся встретиться, и на уровне куда более высоком, чем турнир команд Дворцов пионеров.

Путь Гарри Каспарова по шахматной лестнице действительно был впечатляющим. В 1975 году Гарри выиграл чемпионат СССР среди юношей. В 1978-м, после победы на состоявшемся в Минске взрослом турнире памяти гроссмейстера Алексея Сокольского, Каспаров получает звание «мастер спорта СССР». В том же году он становится самым молодым в истории участником финального этапа чемпионата СССР. Через год на первенстве страны бакинский шахматист вошёл в число призёров, заняв в итоговой таблице 3–4 места. В 80-м Каспаров в составе советской сборной завоевал золотую медаль на XXIV Всемирной шахматной Олимпиаде, а в 1981 году он стал чемпионом СССР.

В 1982 году Каспаров начал свой трудный поход за званием чемпиона мира. «Я позволил себе вступить во владения Кощея», — так Гарри Кимович охарактеризовал ситуацию в советских шахматах. Каспаров всегда считал, что после двух побед над Виктором Корчным Анатолий Карпов стал чуть ли не единоличным правителем в советском шахматном мире. Гарри Кимович утверждал, что все решения шахматных чиновников Советского Союза, зачастую действовавших в альянсе с президентом ФИДЕ Флоренсио Кампоманесом, были направлены на сохранение абсолютной власти Карпова. Со столь категоричным мнением можно поспорить, но то, что Анатолий Евгеньевич по степени влияния на шахматную жизнь в СССР превосходил всех остальных игроков вместе взятых, — факт очевидный.

Для того чтобы встретиться с чемпионом мира, необходимо пройти сквозь сито отборочных матчей. В 1982 году Гарри Каспаров выиграл межзональный турнир в Москве. В четвертьфинальном матче претендентов в 1983 году в Москве со счётом 6:3 Каспаров победил Александра Белявского, в полуфинале переиграл Виктора Корчного — 7:4. Последним шагом к матчу за звание чемпиона мира был финальный поединок претендентов. Двадцатилетнему Каспарову противостоял седьмой чемпион мира Василий Смыслов, которому на тот момент исполнилось 63 года. В классической схватке молодости и опыта убедительную победу одержал Каспаров, обыграв экс-чемпиона мира со счётом 8,5:4,5.

19 сентября 1984 года в Москве, в Колонном зале Дома союзов начался финальный матч за звание чемпиона мира между Анатолием Карповым и Гарри Каспаровым. Насколько легко (по крайней мере, на первый взгляд) Каспаров переигрывал соперников до этого, настолько же «легко» он проигрывал партию за партией Карпову. За первые девять встреч действующий чемпион мира одержал четыре победы, а ведь по регламенту матч продолжался до шести побед одного из соперников! Ещё две победы, и всё — Анатолий Карпов без труда удержит чемпионскую корону. Правда, соперники начали осторожничать — Карпов не хотел рисковать и ждал ошибки противника, Каспаров же понимал, что один неверный шаг — и он окажется на краю пропасти. В итоге последовала рекордная для матчей на первенство мира серия ничьих — в 17 партиях победитель так и не был определён.

Постепенно матч превратился, так сказать, в элемент повседневного быта, такой же привычный, как, например, ежедневный прогноз погоды. «Передаём сводку погоды. Сегодня в Мурманске минус 15 градусов, в Воронеже минус 9, в Сочи плюс 5, в Москве — ничья», — шутили юмористы. Или: «Вчера состоялась 113-я партия на первенство мира, следующая ничья — в понедельник». Не отставали и карикатуристы. В газетах появился рисунок — два скелета за шахматным столиком, один из них спит, а другой спрашивает: «Ну что, опять ничья?».

Ничейная серия была прервана в 27-й партии, которую выиграл чемпион мира. Тут уже, как говорил Каспаров: «Карпову оставалось завернуть и упаковать противника, то есть меня». Да, матч, в котором предсказывалась упорная борьба, грозил закончиться убедительной победой чемпиона мира. Но дальше началось что-то из области фантастики. Кое-кто из журналистов и болельщиков уже начал паковать чемоданы, не дожидаясь конца, как вдруг в матче появилась интрига. Да ещё какая! В 32-й партии Каспаров одержал первую победу. Выигранная партия, конечно, обрадовала претендента, но его противника не сильно расстроила — Карпов по-прежнему сохранял вполне комфортное преимущество. Вновь последовала длинная серия ничьих, а затем в матче наступила странная развязка. Развязка, которая ничего не решила…

В 47-й и 48-й партиях Гарри Каспаров одержал две победы подряд. Карпов по-прежнему сохранял преимущество, но было видно, выражаясь боксёрскими терминами, что он находился в состоянии грогги, явно поплыл, и его противник может выиграть матч. И тут в дело вмешался Флоренсио Кампоманес…

Состоявшаяся 15 февраля 1985 года в гостинице «Спорт» пресс-конференция продолжалась несколько часов. Президент ФИДЕ объявил, что своим решением он прекращает матч без выявления результата, а новый матч начнётся 1 сентября со счёта 0:0. По словам Кампоманеса, чемпион мира согласился с его решением, а претендент ему подчинился. Тогда, кстати, ходили упорные слухи, что такое решение Кампоманес принял под давлением советских властей, которые опасались, что «правильный и образцово-показательный» Карпов может проиграть неугодному «выскочке» Каспарову. В своём выступлении Каспаров выразил резкое несогласие с решением президента ФИДЕ, Карпов же ограничился словами, что он хочет продолжения матча. Несмотря на явное нарушение регламента матча, на состоявшемся позже заседании исполком ФИДЕ подтвердил правомерность действий Кампоманеса. Самый длинный в истории шахмат матч, продолжавшийся 159 дней, завершился ничем.

Начало нового матча было назначено на 3 сентября 1985 года. Регламент, с учётом прошлых ошибок, был изменён. Шахматисты играли до шести побед, однако общее число партий было ограничено 24-мя. Первые 15 партий прошли в равной борьбе — каждый из соперников одержал по две победы. В 16-й и 19-й партиях Гарри Каспаров одержал ещё две победы. В 22-й партии Анатолию Карпову удалось сократить разрыв в счёте, однако в 24-й Каспаров вновь выиграл и, таким образом, стал победителем в матче. 10 ноября 1985 года Гарри Каспаров был провозглашён тринадцатым чемпионом мира по шахматам.

Если посмотреть на историю противостояния «двух К», то может показаться, что они были злейшими врагами, только и мечтающими о том, чтобы уничтожить противника. «Это война! Если бы взгляды могли убивать, то величайший матч в истории шахмат закончился ещё до того, как он начался», — писали английские газеты перед началом третьего матча между «двумя К» в Лондоне. Так оно и было, когда дело касалось шахмат. Но в жизни отношения между Карповым и Каспаровым были если и не дружескими, то вполне спокойными. Они нередко вместе анализировали только что сыгранные партии, когда было свободное время — играли в карты. Однажды Флоренсио Кампоманес был несказанно удивлён, застав в гостиничном номере двух якобы непримиримых противников за игрой в карты. Картина была просто идиллическая — со стороны они походили на двух закадычных друзей. А когда произошла катастрофа на Чернобыльской АЭС, Каспаров и Карпов договорились перечислить существенную часть призового фонда матча-реванша на закупку медикаментов для пострадавших. Однако за шахматной доской идиллия заканчивалась…

Всего с 1984 по 1990 год два великих шахматиста сыграли между собой пять матчей за звание чемпиона мира. И во всех, кроме незавершённого первого, сильнее был Каспаров. Но это не значит, что победы давались Гарри Кимовичу без проблем. Особенно драматичной была концовка четвёртого матча, проходившего в 1987 году в испанской Севилье. До 22-й партии сохранялось равенство — оба соперника одержали по 3 победы. В случае ничьей в матче Каспаров сохранял чемпионский титул. Но предпоследнюю, 23-ю партию выиграл Карпов и захватил лидерство. У Гарри Каспарова оставалась только одна партия, чтобы спасти положение. «Та партия действительно была фантастической! — вспоминал Гарри. — Для сохранения чемпионского звания мне ведь требовалась только победа, а в шахматах такие вещи на заказ не делаются. Накануне со мной приключилась форменная истерика, ведь матч шёл очень нервно и, объективно говоря, должен был закончиться вничью. Если бы две последние партии закончились вничью, все расценили бы это как вполне закономерный результат. Однако неожиданно возникла интрига. В итоге развязка получилась предельно драматичной, почти детективной. Ничего подобного в моей жизни больше не случалось…». Каким-то непостижимым образом Каспарову удалось выиграть последнюю партию, свести матч вничью и таким образом сохранить чемпионское звание. А дальше…

Дальше наступили другие времена, в шахматы пришла «эра раскола», и старые соперники лишь изредка встречались за шахматным столиком. Однако в декабре 2002 года в Нью-Йорке состоялся ещё один матч между «двумя К». Да, эта встреча из четырёх партий с ограничением времени была мало похожа на их знаменитые матчи 80-х годов и больше напоминала шоу, чем истинно шахматное противостояние. Но тем не менее, интерес к матчу, организованному с присущим американцам размахом, был огромным. В успехе Каспарова не было сомнений, тем более что на тот момент он занимал первое место в мировом шахматном рейтинг-листе, а его давний соперник — только 17-е. Первую партию выиграл Каспаров, вторую — Карпов. А затем грянула сенсация. Карпов уверенно победил белыми в третьей партии, а в четвёртой умело организовал защиту и сумел свести игру к ничьей. В итоге мини-матч завершился со счётом 2,5:1,5 в пользу Карпова. Конечно же, Гарри Кимович был страшно раздосадован этим поражением. И понятно, что Анатолий Евгеньевич не скрывал своей радости, ведь впервые ему удалось обыграть своего самого главного соперника в матчевой встрече. «В плане турнирных результатов 2002 год был для меня не слишком удачным, — говорил Карпов в одном из интервью. — Несколько раз я был в полушаге от победы, однако так и не смог победить. Но всё это, конечно, сполна компенсировалось победой в матче над Гарри Каспаровым. Так что в итоге год оказался весьма позитивным!».

10 марта 2005 года, после победы на турнире высшей категории в испанском Линаресе, Гарри Каспаров объявил о своём уходе из профессиональных шахмат. В дальнейшем он собирается принимать участие лишь в соревнованиях по быстрым шахматам и в сеансах одновременной игры. Так что мы вряд ли когда-нибудь увидим новую встречу «двух К». Хотя… Кто знает, может, Гарри Кимович изменит своё решение. Будем надеяться, что история «великого шахматного противостояния» ещё не закончена…

Примечания:

6

Евгеника — теория о наследственном здоровье человека и путях его улучшения.