К концу XII века христианство и ислам, разделив между собой добрую половину известного тогда мира, противостояли друг другу на протяжении многих тысяч километров. Граница между ними была нестабильна, она почти непрерывно сдвигалась, и если в течение столетий до того наступал ислам, то к XII веку положение изменилось в пользу христианства. Напор арабов, подкрепленный затем сельджукской экспансией, постепенно выдохся.

Стройная система ислама, освящающая силу государства и право государя, вытеснила большинство анимистических и языческих верований Востока. Но одолеть христианство ислам оказался бессилен. Мусульманские завоеватели вторгались в Грузию и Армению, захватывали Испанию и Португалию, но покоренные народы не переходили в новую веру. И потому ислам неизбежно отступал, как только слабела мощь его армий.

Но справедливо и обратное. Византии и крестоносцам удавалось силой оружия утвердиться в странах ислама. Но христианские миссионеры не смогли заставить арабов или тюрок перейти в христианство. Власть христианского воина на Ближнем Востоке была недолговечной.

Самой восточной точкой границы между мусульманским и христианским мирами было Закавказье. Там в войнах, с трудом утверждая свою самостоятельность, противостояла сельджукам небольшая Грузия.

Западнее уверенно держалась, то заключая тактические союзы с мусульманскими государствами Малой Азии, то опираясь на помощь Византии и крестоносцев, Киликийская Армения — центр армянской государственности средневековья.

Далее граница проходила по рубежам Византийской империи. Эта граница передвигалась в зависимости от активности Византии и силы ее противников.

Южнее существовали, понемногу теряя свои позиции, государства крестоносцев, образованные в конце XI века, — это узкая полоса земель на восточном побережье Средиземного моря, тянувшаяся почти до Египта.

Рубеж, проходящий по Средиземному морю, условен. Острова на нем в тот период находятся в руках христиан. Но Сицилийское королевство, созданное норманнами, — пример пограничья со смешанной культурой, населенного христианами и мусульманами.

Снова в тесное соприкосновение ислам и христианство вступали на юго-западе Европы, где южная часть Пиренейского полуострова все еще находилась в руках мусульман. Там за многие столетия жизни бок о бок также создается своеобразный пограничный мир.

Ислам в Испании в конце концов погибнет: коренное население полуострова — испанцы и португальцы остаются христианами, и вытеснение пришельцев с Пиренейского полуострова — вопрос времени. Когда Колумб в конце XV века отправится открывать Америку, лишь чудесные дворцы останутся памятью об эмирах Севильи и Гранады.

Исторические законы неодолимы. Вторжение на территорию, принадлежащую иному этносу, объединенному не только языком и общим происхождением, но и укоренившимися религиозными верованиями, как правило, завершается изгнанием пришельцев. Изгнание может произойти очень нескоро: монгольское иго продолжится на Руси четверть тысячелетия, в течение веков будут находиться под властью турок Болгария и Сербия. Но в конце концов покоренные освободятся.

Этого закона, разумеется, не знали крестоносцы, когда шли освобождать от «неверных» гроб Господень. Под ударами железных отрядов отступили арабские армии. Мечети были переделапы в церкви, в замках поселились тамплиеры и иоанниты, иерусалимский трон стал предметом свар между европейскими баронами. Но пройдет еще несколько десятилетий, и христианским воинам придется оставить Иерусалим и Яффу. Рабы тщательно вымоют розовой водой недавнюю христианскую церковь, и, переступив через сброшенный с купола крест, в нее войдет муфтий и призовет к молитве мусульман.

Но одно дело — исторические законы. Они неощутимы в повседневности. Да и какое дело грузинскому крестьянину до того, что сельджуки через сто лет уйдут, если сегодня они убили его жену?

Люди на границе миров жили сиюминутно и сиюминутно погибали.

Символами противостояния ислама и христианства на Ближнем Востоке были султан Салах ад-Дин (Саладин европейских хроник) и крестоносцы. Центром борьбы — Иерусалим и святыни христианства. Апогеем борьбы стало время третьего крестового похода, то есть 1189–1192 годы. Но тогдашние события имели предысторию.

Салах ад-Дин был лишь одним из мусульманских государей Ближнего Востока, самым умным и талантливым, но никак не самым сильным. В войне с крестоносцами он все время ощущал крайнюю нехватку войск и средств, ему приходилось отступать, потому что его забывали, ему отказывали в помощи, а то и ударяли в спину единоверцы. Но, с точки зрения европейцев, именно он был олицетворением всесилия «неверных». Европейцам и тогда, и много лет спустя видны были лишь первые бастионы мусульманской обороны. Что творилось за ними — осталось тайной.

Во многих книгах о крестовых походах Салах ад-Дин выведен как истинный рыцарь, благородный и мудрый государь, исключение среди «неверных». Однако он был сыном своего времени, порой благородным, когда это было выгодно ему, порой жестоким и суровым. Иначе не выживешь. Он не дожил до глубокой старости, но умер своей смертью, оплакиваемый всем мусульманским миром и даже своими врагами. Если в вождях крестоносцев время от времени просыпались разбойничьи инстинкты феодальных владык, то Салах ад-Дин руководствовался в своих действиях интересами государства и религии.

Салах ад-Дин родился в 1138 году. Назвали его Юсуфом. Отец его Айюб, курд из племени хазбани, находился на службе у сельджукского правителя Мосула и Халеба Занги ибн Ак-Сункура.

Воинственные курды играли значительную роль в сельджукских армиях. В семье Юсуфа самым знаменитым был старший брат отца Ширкух, полководец сына Занги — атабека Hyp ад-Дина. Hyp ад-Дин отнял у крестоносцев Эдессу — центр графства Эдесского, находившегося в Сирии. Именно против Hyp ад-Дина был направлен неудачный Второй крестовый поход в середипе XII века.

В 1154 году Hyp ад-Дин захватил Дамаск, после чего в планы его экспансии вошел Египет, где правил фатимидский халиф. Hyp ад-Дин воспользовался неурядицей в Египте, где схватились два претендента на пост везира — реального правителя государства. Побежденный в этой борьбе Шавер бежал в Дамаск и попросил помощи. Разумеется, заботы побежденного везира менее всего беспокоили Hyp ад-Дина, ему важно было укрепиться в Египте. В Египет была послана армия под командованием Ширкуха, а с ним отправился и молодой Юсуф.[11]

Ширкух вернул Шаверу место везира, но тот скоро понял, что войско Hyp ад-Дина пришло для того, чтобы оставаться в Египте. Тогда он обратился за помощью к иерусалимскому королю Амальрику (Амори I). Совместно с Шавером крестоносцы победили Ширкуха и заставили его отступить. Однако Ширкух через некоторое время вернулся с подкреплениями и в 1167 году взял Александрию. Снова завязались бои, в которых Ширкуху и Юсуфу приходилось нелегко. Неизвестно, чем бы кончилась война, если бы не корысть крестоносцев. За свою помощь они получали от египетского везира ежегодно десять тысяч золотых. Но, поняв, насколько слаб фатимидский Египет, они решили захватить его и взять все деньги сразу. В 1168 году они ударили в тыл своему союзнику и начали грабить Египет. Это были враги похуже единоверцев. Перепуганный фатимидский халиф послал гонцов к Hyp ад-Дину с просьбой освободить его от христианских «друзей». Он придумал патетический ход, который свидетельствовал лишь о его бессилии. В письмо были вложены пряди волос жен халифа, и было приписано: «Женщины, чьи волосы я посылаю тебе, заклинают тебя охранить их от обид, которые ждут их со стороны франков».

В 1169 году Ширкух изгнал крестоносцев. Затем он решил избавиться от везира, который был продажен и труслив. Везира казнили, и Ширкух сам стал везиром, продолжая служить Hyp ад-Дину. В том же году Ширкух умер. Ему наследовал молодой Салах ад-Дин.

Он решительно принялся за наведение порядка в фатимидском халифате, а так как сам признавал лишь халифа багдадского, то фатимидского халифа убил. В течение трех лет Салах ад-Дин занимался египетскими делами, искореняя исмаилитскую ересь. Он опирался на сельджукские и курдские войска, которыми постепенно заменил египетскую армию, состоявшую из берберов, суданцев и армянской гвардии.

В 1174 году умер Hyp ад-Дин, и тогда Салах ад-Дин вступил в борьбу за наследство своего покровителя. Он вторгся в Сирию, разогнал соперников и захватил Дамаск. Через год багдадский халиф пожаловал Салах ад-Дину титул султана. Владения нового султана представляли собой барьер между государствами крестоносцев на побережье и мусульманскими государствами внутренних областей Ближнего и Среднего Востока. Салах ад-Дин не скрывал своего намерения сбросить христиан в море. Он готовился к войне с крестоносцами исподволь, укрепляя свою державу, и отдельные удары, которые его командиры наносили владениям латинян, были чувствительны, но не смертельны. Было ясно, что решающие бои впереди.

К концу XI века Европа стала настолько густо населена (по сравнению с предыдущими веками), что в ней образовались значительные излишки населения. Это были и разоренные крестьяне, у которых не было ни клочка земли, это были солдаты и рыцари, не нашедшие себе добычи, это были, наконец, многочисленные отпрыски знатных семей, которым не нашлось удела. Масса неустроенных людей была мобильна, и требовался лишь толчок, чтобы сдвинуть ее с места.

К концу XI века Европа была уже настолько богата (по сравнению с предыдущими эпохами), что венецианские и генуэзские купцы, германские ростовщики и жаждавшие торговой монополии на Ближнем Востоке ломбардские банкиры смогли финансировать, а папство, стремившееся к власти над миром, могло воодушевить и дать толчок грандиозному общеевропейскому предприятию — Первому крестовому походу.

Причины крестовых походов многослойны, как луковица. Снаружи — слой всем понятный: религиозный фанатизм. Глубже — проблемы демографические. В центре — невидимая глазу борьба за истоки Великого шелкового пути. Кнехт или даже знатный рыцарь был движим религией или надеждой разбогатеть. О демографии или торговых монополиях он и не подозревал.

Сотни тысяч человек, в первую очередь бедняки, погибли на бесконечном пути через Европу и Малую Азию, прежде чем жалкие остатки армии крестоносцев добрались до заветного Иерусалима. Правда, те двенадцать тысяч солдат и рыцарей, что подошли к его стенам, были наиболее сильной и подготовленной к боям частью крестоносного воинства.

15 июля 1099 года случилось чудо: Иерусалим с его многочисленным гарнизоном, сидевшим за крепкими стенами, пал, взятый обезумевшими в религиозном экстазе крестоносцами. После этого началась страшная резня — убивали всех мусульман. По свидетельству современников, кони крестоносцев ступали по колено в крови. Заодно перебили всех евреев.

Так родилось Иерусалимское королевство.

На первых порах христианские владения на Ближнем Востоке были малы и слабы. Лишь бесконечные раздоры в мусульманском мире, неспособность эмиров и султанов, разделивших наследство сельджукской империи, объединиться дали возможность рыцарям, тем немногим, кто пережил переход через Малую Азию, штурм Антиохии и битву за Иерусалим, остаться в завоеванных областях. У первого иерусалимского короля вся армия насчитывала триста рыцарей и две тысячи пехотинцев.

Падение государств крестоносцев — а их первоначально было три: на севере, в удаленных от моря долинах, лежало графство Эдесское, южнее, на побережье, — княжество Антиохийское, еще южнее — королевство Иерусалимское — казалось лишь вопросом времени. Но уже после окончания Первого крестового похода в те края потянулись безземельные рыцари, искатели приключений, пилигримы — всякий народ, что отрядами, а то и поодиночке вливался в мир, управлявшийся графами и баронами, которым не нашлось достойного места в Европе.

Приток населения и поддержка итальянских торговых республик, обладавших сильным флотом, дали возможность государствам крестоносцев постепенно окрепнуть и расширить владения. Завоевания их шли большей частью в береговой полосе. В начале XII века один за другим им сдавались крупные портовые города — ключи к азиатской торговле: Яффа, Кесария, могучая Акка, богатейший Триполи, который крестоносцы осаждали семь лет, Сайда, Бейрут и Тир. Таким образом, в период своего расцвета латинские государства владели побережьем от Малой Азии до Египта и некоторыми важными областями в глубине страны. В начале XII века на этих землях было основано еще одно государство крестоносцев — графство Трипольское.

Все эти области были густо населены, богаты, их порты были важнейшими перевалочными базами на Великом торговом пути, а также ремесленными центрами. Поэтому рыцарские государства Ближнего Востока превратились в серьезный фактор азиатской политики.

Что же они собой представляли?

Несмотря на то что крестоносное завоевание сопровождалось истреблением «неверных», значительная часть населения там осталась. В латинских государствах смешалось много народов: иудеи, финикийцы, греки, армяне жили рядом с потомками тех, кто приходил сюда с мечом, — арабов и тюрок. Крестоносцы, захватив контроль над важнейшими торговыми путями, соединявшими мусульманский мир с Европой, были заинтересованы в том, чтобы прибыли от этого потока товаров шли не багдадскому халифу и сельджукским эмирам, а христианскому воинству и итальянским купцам.

Владения крестоносцев на Ближнем Востоке были самыми настоящими феодальными государствами, сочетавшими в себе европейские и азиатские порядки. Большинство крестьян в них были коренными жителями, но некоторый процент там составляли и европейские колонисты. Это была беднота — солдаты, частью увечные, нищие пилигримы, которые пришли сюда уже после первого похода, полагая, что жизнь в Палестине все же лучше, чем в Европе.

На первых порах европейские бедняки получали землю свободно: истребление и продажа мусульман в рабство «освободили» целые деревни. После взятия Акки венецианские купцы меняли там трех рабов на одного коня. Рабским трудом широко пользовались христианские монастыри, как грибы выросшие в латинских княжествах, они скупали рабов и заселяли ими свои земли.

Местные крестьяне (они именовались вилланами) были прикреплены к земле, которую жаловал сеньор. С этой землей их можно было продавать и покупать. Они отдавали сеньору от трети до половины урожая.

Разумеется, со временем отношения завоевателей и завоеванных упорядочились, церковный собор уже в 1120 году запретил истязать рабов и определил за это суровые наказания. Нельзя доводить подданных до крайности, государству нужны мир и доходы. И все же в латинских государствах покоя никогда не было. Редкий год проходил без восстания. То крестьяне захватят Наблус и перебьют франков, то, как пишет хронист Фульхерий, «сарацинские земледельцы не хотят платить податей», то вспыхнет восстание в Триполи и погибнет сам граф Понтий Триполийский.

Власть крестоносцев ослабевала за стенами крепостей. Дороги не были безопасны не только для одиноких путников, но и для небольших рыцарских отрядов. Паломники, направлявшиеся в Иерусалим, обязательно собирались в большие караваны и двигались туда под охраной рыцарей. Так добрался до Иерусалима первый известный нам русский пилигрим, монах Даниил, оставивший записки о Иерусалимском королевстве начала XII века. Он пишет, что многие святые места недоступны тем, кто идет туда в малом числе, потому что всегда можно ждать сарацинской засады. Самому Даниилу повезло: он присоединился к отряду короля Иерусалимского, который выступил в очередной безрезультатный поход на Дамаск, и потому Даниил миновал опасные места «без страха и без пакости».

Структура латинских государств была подобна пирамиде. Вершину пирамиды занимал король Иерусалимский. Он не имел реальной власти над тремя другими государствами — Триполийским, Антиохийским и Эдесским, но формально они признавали его главенство. Все государства были разделены на баронии; они, в свою очередь, делились на рыцарские лены, каждый из которых включал одну или несколько деревень. Бывало, что одной деревней владели сразу несколько рыцарей. Когда же положение франков ухудшилось и мусульмане начали вытеснять их из поместий, король и князья, чтобы как-то прокормить рыцарей, стали раздавать им доходные должности — сборщиков рыночных налогов, таможенных пошлин и т. д. Рыцари были обязаны сражаться за своего князя, и эта обязанность была достаточно трудной: крестоносные государства почти все время воевали. Рыцарь был должен по первому зову выступить на коне и в полном вооружении.

Иерусалимский католический патриарх владел четвертью Иерусалима и контролировал дела монастырей, раскинувшихся в плодородных долинах. Но к концу ХII века патриарх потерял власть, так как военной силы не имел. Ею обладали духовно-рыцарские ордены. В 1185 году их было три — иоанниты, тамплиеры и тевтонские рыцари. Об этих орденах следует рассказать немного подробнее.

Еще в 1048 году богобоязненные купцы из итальянского города Амальфи построили в Иерусалиме странноприимный дом для паломников — госпиталь. Слово «госпиталь» первоначально обозначало скорее дом для отдыха, чем больницу. Там собирались немощные и уставшие паломники, монахи их кормили и лечили. Итальянские монахи, что обслуживали госпиталь, называли свой ордеи именем святого Иоанна. Госпитальеры, или иоанниты, постепенно расширяли свои госпитали — дело было богоугодное. Движимые благородными чувствами, к ним присоединялись монахи не только из Италии, но и из других стран. Главный госпиталь этих монахов стоял между церковью Святого гроба и рынком, прямо в центре Иерусалима.

Мало-помалу, пользуясь щедрыми дарами благодарных паломников и европейских вельмож, которые желали прославить себя благотворительностью, монахи начали основывать госпитали и в тех европейских портах, откуда двигался в Палестину поток паломников.

В неспокойные времена конца XI века, когда на Ближний Восток отправились отряды крестоносцев, орден имел основания опасаться за свое имущество, и, естественно, братья были вооружены. Некоторые источники утверждают, что во время штурма Иерусалима крестоносцами отряд монахов-иоаннитов ударил в тыл защитникам города. Возможно, поэтому первый король Иерусалима поручил им охрану паломников. Он присвоил монахам-воителям форму — черную мантию с белым «мальтийским» крестом, концы которого раздвоены, как хвост ласточки. В последующие годы орден начал принимать в свои ряды рыцарей, принявших монашеский обет воздержания, целомудрия и послушания. Именно они стали с годами играть в ордене главную роль. К середине XII века орден превратился в сильную военную организацию.

Большинство иоаннитов были выходцами из Италии. В начале XII века по их примеру подобный орден создали французские рыцари. Их орден, который именовался орденом Храма, никаких госпиталей не строил. Это был военный орден. Храмовники, или тамплиеры (храм по-французски «тампль»), в 1119 году приобрели себе здание, помещавшееся между дворцом иерусалимского короля и церковью Святого гроба, рядом с первым госпиталем иоаннитов. По преданию, раньше на этом месте находился храм царя Соломона. Отсюда и название ордена.

К концу XII века родился еще один орден — Немецкий, или Тевтонский. В него принимали немецких рыцарей.

Уставы орденов были строги. По уставу храмовников, например, два рыцаря должны были есть из одной миски. Бедность считалась источником духовной силы ордена. Рыцарям нельзя было петь веселые песни, смотреть на выступления жонглеров, охотиться с соколами и играть в кости.

Духовно-рыцарские ордены стали могучими организациями с четко разработанной иерархией и крепкой дисциплиной. Они обладали такими средствами (полученными от покровителей и взятыми в качестве добычи), что могли строить в Сирии и Палестине неприступные замки. И чем сильнее становились ордены, тем активнее стремились к власти. Их магистры сидели на военных советах рядом с князьями. Поддержка орденов в междоусобной борьбе латинских государств стала настолько ценной, что монахов-рыцарей опасались задеть даже иерусалимские короли.

Защита паломников и благотворительные дела все более отходили на второй план. Усиление ордена затмевало прочие цели.

Папы дали орденам полную независимость как от иерусалимских патриархов, так и от светских властей Палестины. Никто, кроме папы, не имел право судить их рыцарей или претендовать на добычу ордена.

Ордены получали немалые пожертвования в Европе и округляли свои владения. Уже с XII века им принадлежали земли во Франции, замки в Испании. Искупая грех убийства Томаса Бекета, Генрих II Плантагенет внес в кассу ордена храмовников сорок две тысячи марок. Казнохранилища храмовников и госпитальеров считались самыми надежными в мире: европейская знать держала там свои сокровища. В замке парижских тамплиеров король Фрапции Филипп Август поместил государственную казну.

Одной из статей дохода храмовников была добыча от нападений на торговые караваны мусульман. А поскольку эти набеги совершались на «неверных», любой грех был простителен. Например, в 1154 году тамплиеры захватили в плен сына египетского везира, который спасался от врагов. Затем они снеслись с этими врагами и продали им пленника за шестьдесят тысяч золотых. Поскольку обогащение стало главной целью ордена, а никакого внешнего контроля над его действиями не существовало, рыцари-монахи шли на все более грязные преступления.

Ордены вели активную предпринимательскую деятельность. Уже к концу XII века каждый из них обзавелся собственными кораблями. Формально для того, чтобы перевозить паломников. В действительности на них перевозили все, что могло принести прибыль. Так, однажды тамплиеры везли на нескольких судах зерно в Святую землю — там был неурожай, и стране грозил голод. Но в пути они узнали, что цены на зерно в Сицилии выше, чем в Палестине. Суда тут же изменили курс, и зерно так и не добралось до крестоносцев.

Масштабы денежных операций орденов по тем временам были фантастические. Когда Ричарду Львиное Сердце понадобились деньги, он продал тамплиерам остров Кипр, и они заплатили ему задаток в сорок тысяч безантов серебром (раб стоил один безант.)

Ордены держали гарнизоны в приграничных крепостях и порой вступали в союзы с мусульманскими соседями и даже с исмаилитами.

К пришельцам с Запада на мусульманском Востоке относились, разумеется, с ненавистью. Государства крестоносцев были опухолью на теле Ближнего Востока. Но особенно глубока была ненависть, которую испытывали там все, от эмира до последнего крестьянина, к тамплиерам. Законы войны не распространялись на них. Если светский рыцарь, попав в плен, ждал, пока его выменяют или выкупят, храмовнику почти наверняка грозила смерть. И это понятно: храмовники не знали пощады к мусульманам.

Порой судьба жестоко карала тамплиеров за безудержную жадность. Так случилось в 1153 году, во время одной из последпих наступательных операций Иерусалимского королевства — осады Аскалона. Город хорошо снабжался, ему помогал египетский флот, и двухмесячная осада изнурила осаждавших. И все же наконец им удалось проломить стену.

Первыми в брешь ринулись тамплиеры. Большая часть их проникла в Аскалон, прочие остановились в проломе стены и обратили мечи против своих же товарищей, чтобы не пустить их в город и не делиться добычей.

На узких улицах Аскалона тамплиеры разделились на партии и поспешили в самые богатые дома, во дворец эмира, в мечети. Тем временем защитники опомнились. Они поняли, что в городе бесчинствует сравнительно небольшой отряд тамплиеров, которые так поглощены грабежом, что забыли об осторожности. И тогда они накинулись на храмовников.

Когда наконец основным силам крестоносцев удалось опрокинуть заслон тамплиеров, оказалось, что они опоздали. Перебив тамплиеров, защитники Аскалона заняли позиции за спешно воздвигнутыми баррикадами и отбили штурм.

Ордены были конкурентами в борьбе за власть, деньги, монополию на святость. Порой они не только враждовали, но даже сражались. Известно, что по настоянию римского папы как раз перед началом Третьего крестового похода между госпитальерами и храмовниками был заключен мир. Значит, до этого была война.

Со временем, потеряв позиции на Ближнем Востоке, ордены оказались в лучшем положении, чем князья и рыцари, которые были никому не нужны. Ордены к этому времени накопили такие богатства, что смогли перенести действия в Европу.

Тевтонский орден занимался расширением своих владений в Прибалтике, покоряя славянские и балтийские земли. Он был сокрушен лишь в 1410 году, в битве при Грюнвальде.

Судьба тамплиеров оказалась печальной. Орден все более превращался в опасную для властей тайную организацию. Его богатства вызвали у французского короля Филиппа IV, который был по уши в долгах у ордена, желание с ним разделаться. Было сфабриковано обвинение в ереси, в начале XIV века орден был закрыт римским папой, и во Франции прошли суды над рыцарями и командорами ордена. Под пытками рыцари сознавались во всем — и что дружили с дьяволом, и что готовили заговор против французского короля. Рыцарей сожгли на кострах, имения ордена и его сокровища перешли в казну.

Благополучнее других сложилась судьба у госпитальеров. Они были умереннее в своей гордыне, чем храмовники. К тому же после изгнания со Святой земли они захватили принадлежавший Византии остров Родос и построили там мощные замки. Островом они владели до 1522 года и только после долгой войны с турками вынуждены были его оставить. На пятидесяти кораблях иоанниты отплыли в Италию, а затем выторговали у папы остров Мальту. Под названием Мальтийского орден дожил до наших дней. Во время наполеоновских войн он даже переместился в Россию, где его гроссмейстером стал император Павел.

Правили латинскими государствами потомки тех рыцарей, что завоевали Иерусалим. Это были самые настоящие королевские дома, созданные по образу и подобию европейских. Однако с точки зрения феодальной Европы они были неполноценны, ибо, как правило, происходили от боковых, обедневших ветвей знатных фамилий и крупных владений в Европе не имели. Получался явный парадокс: король Иерусалимский, казалось бы, первый среди королей, так как он был хозяином гроба Господня, по рангу считался ниже многих герцогов. И если византийские императоры из политических соображений отдавали иерусалимским королям в жены своих племянниц (на племянницах Мануила были женаты короли Балдуин III и Амори), то ни Фридрих Барбаросса, ни Генрих II Плантагенет к близкому родству с иерусалимской знатью не стремились.

Компания эта была удручающая. Даже расположенные к делам иерусалимским христианские историки добрых слов о королях и баронах тех государств сказать не могут.

В 1174 году умер иерусалимский король Амори. От него остались двое детей: сын Балдуин, который занял престол под именем Балдуина IV, и дочь Сибилла, ставшая желанной добычей для женихов. Матери своей они почти не знали, и не потому, что она умерла — Агнесса Эдесская была жива и здорова. Она вышла замуж за Амори, когда тот еще не был королем. Супруги мирно прожили несколько лет, родилось двое детей, и тут со смертью брата Амори должен был унаследовать престол. Но соперники Амори вспомпили, что Агнесса приходится ему четвероюродной сестрой. По наущению врагов Амори патриарх Иерусалимский объявил их брак недействительным. Перед Амори встала проблема: престол или жена. Он выбрал престол, выторговав при этом право считать своих детей законными. Так что Агнесса была изгнана из королевского дворца, а Сибилла и Балдуин остались в нем. Агнесса потом утешилась: она снова вышла замуж.

Сибилла росла девочкой своенравной, вспыльчивой и злой. Брат ее, будущий король, был увальнем, добродушным, ленивым и неумным. Сибилла осталась во дворце отца, а мальчика передали на воспитание графу Раймунду Триполийскому. Раймунд был наиболее осмотрительным и разумным из всей латинской знати и пользовался громадным авторитетом. Отец его был в 1150 году убит ассасинами в Триполи, и рос он при регентстве матери. В 1165 году Раймунд попал в плен к сирийскому атабеку Hyp ад-Дину, провел восемь месяцев в тюрьме, но был выкуплен королем Амори. Раймунд был представителем антивизантийского крыла крестоносцев. Для этого помимо причин политических была и причина личная: византийский император Мануил сватался к его дочери Мелизанде, но послы обнаружили у нее нервную болезнь, и император отказался от этого брака, взяв в жены вместо Мелизанды Марию Антиохийскую. Поэтому византийские корабли обходили Триполи стороной, а на счету Раймунда было несколько жестоких набегов на греческие города побережья Малой Азии.

Раймунд был известен своей осторожностью и даже, как утверждали его враги, трусостью. В запутанном и нездоровом мире ближневосточной политики он был опытен, изощрен и непотопляем.

Однажды, когда Балдуину было девять лет, Раймунд обратил внимание на то, что, играя с другими детьми, Балдуин почему-то не реагирует на щипки и удары, вроде бы болезненные. Раймунд подозвал его, взял иглу и уколол Балдуина в руку. Тот даже глазом не моргнул. Раймунд сразу понял, что произошло: мальчика настигла проказа.

Проказа была бичом Ближнего Востока. Уже не один рыцарь становился ее жертвой. Но Балдуин был первым принцем, которого поразила болезнь, почитавшаяся божьей карой. Раймунд обратился к сарацинским врачам: лекари франков были невежественны. Но и сарацины помочь не смогли. Понемногу пятна ироказы расползлись по всему телу.

Балдуину исполнилось тринадцать лет, когда умер его отец, и Раймунд Триполийский, сломив сопротивление знати, не желавшей видеть на троне прокаженного, посадил Балдуина на иерусалимский престол, оставшись его главным советником. Раймунд был назойлив, не давал королю и шагу ступить без указаний, полагая, что тот все еще мальчик, которого можно наказывать. И неудивительно, что грузный, психически неустойчивый, всегда напудренный и нарумяненный, чтобы скрыть пятна и язвы проказы, юноша, от которого исходил такой тяжелый запах, что не спасали все благовония Востока, возненавидел своего советника. Дела часто отзывали графа из Иерусалима, и тогда магистр ордена тамплиеров и иные недруги Раймунда без устали нашептывали королю, что он должен избавиться от тяжкой опеки.

Наконец, придравшись к пустяку, Балдуин вспылил и приказал своему воспитателю удалиться из столицы. Тот не мог поверить своим ушам. Но король был тверд.

Сестра прокаженного короля, Сибилла, была выдана замуж за маркграфа Вильгельма Монферратского, который умер в 1177 году, оставив се беременной. Таким образом, она снова стала выгодной невестой, и рыцари, видевшие, что Балдуин долго не протянет и умрет бездетным, понимали, что муж Сибиллы нолучит шанс занять иерусалимский трон.

Умирать Балдуин не собирался. Когда тебе лишь семнадцать лет, трудно думать о смерти, и заполучить в качестве шурина опасного соперника он не желал. Не желало этого и его окружение, с опаской глядевшее на графа Раймунда Триполийского и других хищников, среди которых более всех страшил герцог Генрих Бургундский, только что прибывший в Иерусалим с отрядом крестоносцев и обративший внимание на молодую мать. Роман Генриха с Сибиллой разгорался, и двор охватила паника. Король и его советники принялись искать рыцаря, который был бы не настолько знатен, чтобы претендовать на престол.

В шестидесятых годах в Святой земле появился знатный аквитанец барон де Лузиньян с двумя сыновьями — Жоффруа и Гвидо. Первый из них, женатый, сразу прославился своими подвигами. Второй, холостой, был неумен, несмел, зато был хорош собой и не имел в Иерусалиме никакой поддержки. Патриарху и магистру тамплиеров он показался идеальным женихом для Сибиллы.

Сибилла ударилась в амбицию, отказываясь выходить замуж за такое ничтожество. Но, очевидно, у короля и его советников нашлись достаточно веские аргументы, и потому в 1178 году Сибилла стала женой Гвидо Лузиньяна.

На первых порах Лузиньян пришелся в Иерусалиме ко двору. Звезд он с неба не хватал, но в заговоры не вмешивался и был предан королю. Сибилла же не скрывала презрения к новому мужу.

Эти годы совпали с началом наступления Салах ад-Дина. Методично и настойчиво султан теснил крестоносцев, отвоевывая у них замки и города. Войска его появлялись и на побережье, подходили даже к стенам Акки и Триполи. Семидесятые годы — постоянная цепь поражений христианского воинства.

Прокаженный король в этой обстановке проявил себя настоящим монархом. Он вновь и вновь собирал рыцарские отряды и бросался из одного предела своего государства в другой, стараясь отогнать сарацин. С каждым днем это было все труднее: к двадцати годам Балдуин уже с трудом взбирался на коня. Он потерял почти все пальцы, и лицо его было страшно изуродовано.

В 1179 году один из полководцев Салах ад-Дина, Фарук-шах, разбил армию Балдуина у замка Бельфорт, в следующем году египтяне захватили остров Фуад. К тому же на Святую землю два года подряд обрушивался неурожай, а зерно тамплиеры выгодно продали в Сицилии. Король понимал, что Салах ад-Дин не успокоится, пока не разгромит крестоносцев. В Иерусалиме был введен чрезвычайный налог для борьбы с «неверными», в Европу отправились патриарх Ираклий и другие епископы, чтобы агитировать за новый крестовый поход.

Состояние короля Балдуина было плачевным. В начале восьмидесятых годов он потерял зрение и уже не мог участвовать в походах. Он догнивал в своем дворце, но еще правил государством.

Балдуин решил передать престол племяннику, сыну Сибиллы Балдуину, которому тогда было три года, и назначить регентом при нем Гвидо Лузиньяна.

И тут королю показалось, что представился случай одним ударом покончить с Салах ад-Дином.

Небольшая армия Салах ад-Дина вторглась в Галилею и опустошила самые плодородные и экономически важные районы королевства. Было созвано всеобщее ополчение рыцарей и орденов. Оно состояло из тысячи трехсот рыцарей и двадцати тысяч пехотинцев. Так как сам Балдуин командовать им не мог, он поставил во главе армии Гвидо Лузиньяна, рассчитывая убить двух зайцев: во-первых, избавиться от нападений Салах ад-Дина, во-вторых, укрепить авторитет будущего регента.

Гвидо Лузиньян умудрился упустить победу, причем виноват в том был он один. Армия крестоносцев остановилась в виду лагеря мусульман, возле Скифополя. Напрасно рыцари требовали немедленно ударить по врагу. Лузиньян оттягивал начало сражения до тех пор, пока не стало поздно. Салах ад-Дин успел отступить.

Король Балдуин пришел в ярость. Он проклинал день, когда доверил командование этому ничтожеству. Он лишил Лузиньяна регентства, приказал отобрать у него Аскалон и Яффу. Наконец, он объявил брак Гвидо с Сибиллой недействительным и потребовал от патриарха Ираклия, чтобы тот назначил суд над Лузиньяном как над предателем крестоносного дела.

Лузиньяну пришлось бежать из Иерусалима, потому что суд мог кончиться печально: король требовал смертного приговора. Гвидо заперся в Аскалоне, а король, несмотря на невероятные страдания, сам отправился во главе отряда рыцарей к Аскалону, чтобы схватить Лузиньяна.

Это была странная кавалькада. По пыльной пустынной дороге между холмов скакал отряд рыцарей. Во главе его на большом коне мчался очень грузный человек в белом плаще, с лицом, скрытым за белой чадрой. Он казался злым духом, вырвавшимся на волю.

Но Гвидо успел укрепиться в Аскалоне.

Король, оставив рыцарей в отдалении, один подъехал к городским воротам и трижды ударил в них рукоятью меча.

Город молчал.

Хриплым, срывающимся на шепот голосом король вызвал непокорного вассала на суд. Гвидо стоял на башне и смеялся.

Вернувшись в Иерусалим, король созвал баронов и потребовал судить Гвидо в его отсутствие. Но и патриарх, и магистры орденов высказались за сдержанность. Не время было бросать силы против Аскалона, когда с востока подступали армии Салах ад-Дина. Принято было другое решение: призвать Раймунда Триполийского и отдать ему на воспитание маленького племянника короля.

Гвидо, засевший в Аскалопе, занимался разбоем, нападая на купеческие караваны и арабские поселения на границе с Египтом.

На некоторое время в иерусалимском государстве наступило затишье. К тому же и Салах ад-Дин ослабил натиск: он был вынужден тратить силы на борьбу с единоверцами, которым не по душе было его возвышение. К общему удовлетворению, в 1185 году с Салах ад-Дином было заключено двухлетнее перемирие.

И тут на сцену выходит еще одно действующее лицо иерусалимской трагедии. Мерзавец номер один на Ближнем Востоке.

В 1149 году правитель княжества Антиохийского был убит в бою с войсками Hyp ад-Дина. Мусульманская армия осадила Антиохию, и оборону города возглавили тамошний патриарх Аймерих и вдова князя — Констапца.

После этого в течение нескольких лет Констанца оставалась одинокой, объясняя это тем, что поклялась патриарху отстоять свою и княжества независимость от докучливых претендентов на власть. Однако прошло года три, и в княжестве стали поговаривать о том, что Райнольд (Рено) Шатильонский, красивый и бравый рыцарь, приехавший в Антиохию ради подвигов и уже отличившийся в нескольких стычках, а также успевший поссориться с местной знатью, зачастил во дворец княгини.

Как Рено обольстил Констанцу — неизвестно. Но она нарушила клятву. Брак был совершен тайно, чтобы старый патриарх Аймерих не мог ему помешать. Когда же о браке было объявлено, это вызвало неодобрение в Иерусалиме. Несмотря на молодость, Рено Шатильонский успел себя дурно проявить и в столице.

С патриархом Антиохийским новый князь испортил отношения с первого же дня. Несмотря на то что патриарх пользовался в латинских государствах большим уважением, Рено начал обращаться с ним презрительно и нагло. И когда патриарх попытался призвать его к порядку, Рено не придумал ничего лучшего, как приказать схватить старика, раздеть, обмазать медом и выставить в жаркий день на площади на растерзание слепням и осам. Возмущение антиохийских баронов было столь велико да и сам король Иерусалима был столь разгневан, что Рено, бросивший после пытки старика в темницу, вынужден был его отпустить. Тот проклял Рено и навсегда покинул Антиохию. Остаток своих дней Аймерих прожил в Иерусалиме. Истязание патриарха произошло в 1153 году, вскоре после свадьбы. Последующие годы жизни Рено в Антиохии — длинный список бесчинств.

В 1156 году Рено, подкупленный агентами византийского императора Мануила, неожиданно напал на армянское Киликийское царство — единственного верного союзника крестоносцев. Но Рено никогда не интересовался политикой, он был прирожденным бандитом. Он жестоко разорил приморские города Армении, захватил много рабов и успел убраться с добычей, прежде чем его настигли войска армянского цара Тороса. После этого он послал в Византию за обещанной наградой, но император велел передать Рено, что захваченная им добыча — достаточная награда за набег. Рено умел мстить. Получив ответ императора, он собрал флот, посадил на него своих головорезов — у него был небольшой, но крепкий отряд — и кинулся на остров Кипр, тогда еще мирную провинцию Византии. Опустошив его восточный берег, забрав рабов и добычу, он сообщил императору, что теперь они в расчете.

Любимой резиденцией Рено был неприступный замок Крак де Шевалье. Туда он уходил после набегов, там пировал со своими рыцарями, оттуда вылетал, прослыша, что неподалеку проходит караван или к берегу несет штормом корабль.

Мирные соглашения на Ближнем Востоке далеко не всегда соблюдались. Нарушали их и тамплиеры, и сам иерусалимский король, и его бароны. Не святыми были и мусульманские эмиры. И все же, дабы этот край не превратился в скопище скорпионов, определенный порядок международных отношений неизбежно должен был установиться. Мир — это движение караванов и торговых судов, возделанные поля и горящие горны в ремесленных мастерских. Поэтому Салах ад-Дин и король Иерусалимский порой заключали перемирия. На бандитов типа Рено все поглядывали с опаской. Для них законов не существовало.

Поэтому, когда в 1160 году, во время одного из набегов, Рено попал в засаду и был взят мусульманами в плен, не только в Дамаске, но и в Иерусалиме вздохнули с облегчением.

Шестнадцать лет он провел в тюрьме в городе Гамбе. И никто — даже жена Констанца — не захотел его выкупить или обменять. А ведь когда через пять лет в плен к сарацинам попал юный сын Констанцы Боэмунд, выкупить его помог патриарх Аймерих.

Только в 1176 году Рено вышел из темницы. Был он уже не молод, ненавидел всех — от Салах ад-Дина до христианских рыцарей, которые бросили его на произвол судьбы. Он был одержим мечтой о мести и страстью к деньгам.

В Антиохию Рено не вернулся. Поселившись в замке Крак де Шевалье, он посвятил все силы истреблению мусульман. В 1181 году, нарушив перемирие, он совершил рейд в глубь территории Сирии. Из-за этого пострадали другие: Салах ад-Дин возглавил карательную экспедицию на Бейрут. В следующем году Рено кинулся в другую авантюру. Он напал на город Айлу на Красном море, захватил его и начал строить там флот, чтобы пограбить берега Аравии. Правда флот его погиб в первом же бою, Айла была потеряна, и Рено вернулся в замок без добычи.

В 1184 году Раймунд Триполийский, который был тогда регентом, осаждал Крак де Шевалье, чтобы наказать Рено. Но замок выстоял.

Сказочная добыча попала Рено в руки в 1187 году. Неподалеку от его замка проходил огромный торговый караван, который задержался в Иерусалиме и теперь двигался к Дамаску. Караван вез множество товаров из Аравии и Египта, но главное — в нем ехала любимая сестра султана Салах ад-Дина. Рено ограбил караван и перебил купцов и охрану. Это было не только нарушением перемирия, столь нужного Иерусалимскому королевству, это было еще и нарушением законов чести.

Салах ад-Дин тут же написал гневное письмо иерусалимскому королю. Но попало оно не к Балдуину.

Прокаженный король умер в 1183 году. В последние месяцы это был живой труп, равнодушно смотревший, как вокруг него кипит борьба за престол.

Победила партия Сибиллы, пятилетний сын которой воспитывался у Раймунда Триполийского. Раймунд был назначен его опекуном до совершеннолетия. Но мальчик был слабеньким, и Раймунд не смог его сберечь: через три года он умер.

Все это время Сибилла, которая понимала, что Раймунд Триполийский ее к власти не допустит, плела иптриги против опекуна. Пока был жив ее сын, свалить Раймунда она не могла. Зато со смертью маленького Балдуина граф Триполийский потерял законные основания править Иерусалимом. И вот тогда Сибилла вспомнила о своем изгнанном муже. Вспомнили о нем и все те, кому насолил Раймунд Триполийский. В том числе магистры духовно-рыцарских отрядов. Гвидо Лузиньян казался безопасен — он был таким ничтожеством, что его можно было посадить на престол.

В 1186 году Гвидо был возвращен из ссылки в Аскалоне и сделался иерусалимским королем.

Так что гневный протест Салах ад-Дина по поводу вероломного нарушения перемирия графом Рено Шатильонским попал к Гвидо Лузиньяну.

Гвидо понимал, что Салах ад-Дин совершенно прав, требуя компенсации за грабеж и наказания бессовестного Рено. Но положение Гвидо было шатким. В любой момент бароны могли согнать его с трона. А ведь король Иерусалимский был предводителем христианского воинства, Салах ад-Дин же — исчадием ада, государем нехристей. И наказать благородного христиапского рыцаря ради мусульманина было бы непростительной ошибкой в тот момент, когда послы Иерусалима обивали пороги царствующих домов Европы, умоляя о помощи против «неверных».

К тому же положение самого Салах ад-Дина было непрочно: против него поднялись сельджукские правители. Многие в Иерусалиме полагали, что наступил удобный момент покончить с султаном.

Маневрируя между кликами при дворе, Гвидо тянул с ответом, отказывался выплатить компенсацию, искал компромиссные варианты, и продолжалось это до тех пор, пока терпение Салах ад-Дина не лопнуло. Надо учитывать, что Салах ад-Дина подталкивали собственные «ястребы», которые требовали скорее сбросить в море христиан, не желая понять, что война с ними потребует отчаянных усилий.

Так что Рено сыграл на руку сторонникам войны в обоих лагерях.

Поняв, что Гвидо не решится наказать грабителя, Салах ад-Дин объявил европейцам «священную войну» и поклялся не складывать оружия до тех пор, пока последний из них не покинет его страну. Что же касается Рено Шатильонского, то Салах ад-Дин торжественно дал обет убить его собственными руками.

Весной 1187 года армии сарацин вторглись на земли Иерусалимского королевства. Уже в мае крестоносцы потерпели ощутимое поражение. Сто тридцать орденских рыцарей, храмовников и иоаннитов, во главе с великим магистром иоаннитов наткнулись на отряд под командованием сына Салах ад-Дина. Это случилось неподалеку от Назарета. Все до единого рыцари, включая великого магистра, погибли в этом бою.

Проникнув в глубь христианских владений, Салах ад-Дин стал опустошать сельскую местность. Этим он обрекал страну на голод и заставлял рыцарей и крестьян укрываться в переполненных городах.

Наконец Салах ад-Дин двинул в бой основные силы. В июне его армия подошла к городу Тивериаде и осадила его.

В эти дни крестоносной знати пришлось забыть прежние распри. С опозданием на год Раймунд Триполийский признал иерусалимского короля и привел к нему свой отряд.

В поход на выручку Тивериады собралось две тысячи конных рыцарей, восемнадцать тысяч пехотинцев и несколько тысяч легких лучников — армия по тем масштабам немалая. Единственным, кто не приехал к войску, был патриарх Ираклий. Он лишь прислал Святой крест в сопровождении двух епископов.

Отказ Ираклия участвовать в походе никого не удивил. Патриарх Иерусалима был большим жизнелюбом. Как рассказывает хронист, патриарх содержал любовницу, имел от нее детей и эта любовница, разукрашенная, как принцесса, в сопровождении свиты гуляла по улицам города. Так что отсутствие патриарха было встречено шутками — все понимали, что старый ревнивец не смеет оставить любовницу без присмотра.

3 июля, когда крестоносное войско уже подходило к Тивериаде, стало известно, что город пал. Держалась только его цитадель, где укрылась семья Раймунда Триполийского.

Перед последним переходом к Тивериаде бароны собрались на совет в шатре короля Гвидо.

Первым выступил Раймунд Триполийский.

— Я стою за то, что Тивериаду отбивать не следует, — сказал он. — Учтите, что мною движет не себялюбие — ведь я рискую более других: моя семья осаждена в цитадели и в любой момент может попасть в руки сарацин. Но до самой Тивериады нет источников и местность открытая. Солнце будет печь неумолимо. Мы потеряем множество людей и коней. Следует ждать войско Салах ад-Дина здесь, у источников.

Бароны шумно поддержали Раймунда. Согласились с ним и госпитальеры. Только великий магистр тамплиеров хранил молчание. Король Гвидо, присоединившись к мнению большинства, приказал никуда далее не двигаться и укреплять лагерь на случай появления сарацин.

Но после ужина в шатер к королю пришел великий магистр ордена тамплиеров. Он объяснил Гвидо, что план Раймунда Триполийского — явное предательство. Раймунд метит на иерусалимский престол и готов погубить Гвидо. Никогда еще у иерусалимского короля не было столь огромного войска. Надо спешно идти к Тивериаде, напасть на сарацин и победить их. Тогда вся слава достанется королю Гвидо.

Гвидо был ставленником тамплиеров, и они поддерживали его деньгами. Кстати, и этот ноход финансировался тамплиерами.

Утром, к удивлению баронов, король вышел из шатра в белом плаще с красным крестом тамплиеров, в кольчуге, в шлеме и с мечом. Он приказал седлать коней и двигаться вперед. Бароны возроптали, по в походе король был командиром. Подействовала и твердая уверенность уже севших на коней храмовников. И войско начало вытягиваться по иссушенной долине.

К полудню люди уже падали от тепловых ударов. Над долиной висела мелкая желтая пыль.

Вскоре арьергард армии начали беспокоить летучие отряды Салах ад-Дина. Барон Ибелин, который командовал арьергардом, потерял много пехотинцев и даже рыцарей в этих коротких стычках.

На ночлег войско остановилось рано: последние мили были очень тяжелы. Как и предсказывал Раймунд Триполийский, единственный источник, встретившийся здесь, был мал, и не удалось даже толком напоить коней.

Когда стемнело, возле лагеря поймали нищую старуху. Кто-то крикнул, что это мусульманская колдунья, которая хочет навести порчу на крестоносцев. Тут же из взятых с собой дров разложили костер и сожгли старуху живьем. С ближайшего холма Салах ад-Дин наблюдал за рыцарским лагерем и никак не мог понять, зачем христианам понадобился такой большой костер. Крики старухи до Салах ад-Дина не долетали.

Утром 4 июля армия двинулась дальше, несмотря на то что перед выходом произошла стычка между Раймундом Триполийским и магистром тамплиеров. Раймунд требовал отступить, пока не поздно.

К полудню армии сошлись у деревпи Лубил. Было еще жарче, чем накануне. Рыцарям казалось, что они испекаются заживо, и бились они вяло. Пехота отстала, тамплиеры гнали лучников вперед, словно стадо баранов. Прорвать строй сарацин не удалось.

Гвидо отыскал Раймунда Триполийского. Белый плащ старого воина был разорван копьем. Раймунд шатался от усталости. Гвидо спросил, что делать дальше. Он больше не верил великому магистру тамплиеров. Раймунд ответил, что единственная надежда спастись — это отступать в расчете на то, что Салах ад-Дин не будет преследовать крестоносцев.

Гвидо приказал трубить отход.

Войско крестоносцев, отбиваясь от перешедших в наступление сарацин, отошло на большой отлогий холм, где стояла деревня Хаттин, Воды не было. Колодец в деревне опустошили до дна. Те, кому не досталось воды, сосали влажный песок. Враги стояли так близко, что слышны были их голоса.

С наступлением темноты солдаты начали перебегать в лагерь Салах ад-Дина. Глубокой ночью к Салах ад-Дину пришли пять триполийских рыцарей. Не исключено, что они дезертировали с ведома графа Раймунда, на землях которого и шел этот бой. Рыцари рассказали Салах ад-Дину то, что он знал и без них, — положение крестоносцев безнадежно, и состояние их духа столь низко, что достаточно небольшого толчка, чтобы плод упал с дерева. Салах ад-Дин приказал напоить рыцарей и выделить им шатер. Он не питал зла к графу Триполийскому.

На рассвете первыми в лагере поднялись рыцари Рено Шатильонского. Они решили прорваться.

Но опоздали. Салах ад-Дин проснулся раньше. Его люди подожгли вереск, и едкий дым пополз по холму, скрывая суматоху в лагере. Из клубов дыма с криками выскочили рыцари Рено Шатильонского.

Холм был окружен сельджукскими всадниками. Волна рыцарей Рено натолкнулась на них и откатилась обратно, в дым и отчаяние гибели.

Салах ад-Дин поднял саблю, подавая своему войску сигнал к битве. Сжимая кольцо, ринулись на холм всадники. Желтые знамена Салах ад-Дина плыли над голубым дымом, стремясь туда, где вокруг шатра короля Иерусалимского сгрудились стяги рыцарей и орденские знамена: черные с белым крестом — иоаннитов, белые с красным крестом — тамплиеров.

Вдруг в одном месте кольцо сарацин распалось, и сквозь эту брешь вырвались рыцари Раймунда Триполий-ского. Старый граф скакал впереди своего отряда. Вниз по склону холма и дальше по пыльной дороге отряд ушел к Триполи.

Потом графа Раймунда упрекали в том, что он ночью вошел в соглашение с Салах ад-Дином.

Не исключено. Кампания была проиграна, и Раймунд лучше, чем кто-либо другой, понимал это. Возможность соглашения подтверждается и тем, что буквально на следующий день сдались защитники Тивериадской цитадели и семья Раймунда была отпущена.

На холме и вокруг него кипел бой. Пехота была отрезана от рыцарей, и напрасно король Гвидо слал гонцов с требованием, чтобы пехотипцы спешили на выручку Святому кресту. Центр боя находился в районе королевского шатра и Святого креста, который сторожили иоанниты и служки епископов.

Пехотные отряды один за другим сдавались в плен. Затем наступила очередь короля.

День еще не успел разгореться, как христианская армия перестала существовать. Арабский историк говорит, что у мусульман не хватило веревок, чтобы связать всех пленных. Их было так много, что цены на рабов резко упали; одного из рыцарей хозяин обменял на пару сапог.

Епископы погибли. Святой крест был захвачен, и дальнейшая его судьба неизвестна. Правда, через несколько лет в Акке объявился рыцарь, который утверждал, что сам закопал крест на том холме. Была снаряжена целая экспедиция. Копали три дня, по креста не нашли.

Кроме Раймунда прорвался только барон Ибелин. Этот рыцарь, в истории крестовых походов малоизвестный, пользовался почему-то доверием Салах ад-Дина. Может быть, потому, что был женат на вдове иерусалимского короля Амори, племяннице византийского императора.

Покрытых пылью, осунувшихся пленников привели в шатер к Салах ад-Дину.

Султан встретил их, не поднимаясь с подушек. Он внимательно оглядел группу рыцарей, стоявших на ковре. Впереди — король Иерусалимский, за ним — великий магистр тамплиеров, коннетабль королевства, маршал Иерусалимский, командоры иоаннитов, бароны — весь цвет крестоносного рыцарства.

Салах ад-Дин не таил своего торжества.

Он приказал принести шербет и, поднявшись, протянул чашу иерусалимскому королю. Тот, отпив, передал чашу Рено Шатильонскому, стоявшему рядом.

Увидев, что Рено пьет шербет, Салах ад-Дин сказал:

— Пей, это твой последний в жизни глоток.

Рено вздрогнул, но преодолел страх и протянул чашу магистру тамплиеров.

— Отойди в сторону, — сказал Салах ад-Дин.

Рено остался стоять на месте, но все остальные пленники отступили от него как от зачумленного. Все знали, что произойдет.

Салах ад-Дин обнажил саблю. Затем произнес:

— Я подарю тебе жизнь, если ты раскаешься и примешь ислам.

Рено посмотрел на своих спутников. Те отвели глаза.

— Нет, — сказал Рено.

Салах ад-Дин ударил его саблей.

Рено упал. Подбежали стражи и отрубили ему голову. Потом ее возили по городам султаната.

После этого Салах ад-Дин велел отвести всех пленников в тюрьму. Им предстояло там находиться до тех пор, пока за них не будет заплачен выкуп.

Исключение было сделало только для тамплиеров и иоаннитов. Их было более двухсот. Салах ад-Дин сказал, что рыцари-монахи так же ужасны, как ассасины. Только это христианские ассасины — убийцы без чести, которым не следует жить на Земле. У Салах ад-Дина были свои счеты с ассасинами: на него несколько раз устраивались покушения. И все тамплиеры и иоанниты были казнены.

Тивериадская битва (или битва при Хаттине) прозвучала похоронным звоном для латинских государств. Проигранная ставка на генеральное сражение привела к тому, что в городах побережья не оказалось гарнизонов, не было рыцарей и баронов, которые могли бы возглавить оборону. Могучие крепостные степы были скорлупой пустых орехов. А так как население приморских городов (в отличие от Иерусалима, в котором жило несколько десятков тысяч христиан) было в основном мусульманским, то переход власти к наместникам Салах ад-Дина ничем не грозил ремесленникам и торговцам Яффы, Бейрута, Иерихона, Кесарии и других городов.

В течение нескольких недель отряды мусульман подавили сопротивление городов. К осени 1187 года в руках крестоносцев остались лишь Иерусалим, Тир, Аскалон и Триполи. Легкость, с которой рушился крестоносный мир, была ошеломляющей. Беглецы из городов — семьи рыцарей, священники, купцы не могли пробиться к Иерусалиму. С августа Иерусалим был отрезан от побережья и блокирован.

Со дня на день должен был пасть Тир — уже шли переговоры о его сдаче. Но неожиданно для Салах ад-Дина и для отчаявшихся защитников города в море появились паруса: во главе небольшой эскадры с сотней византийских лучников и несколькими рыцарями, прорвав блокаду, в Тир прибыл Конрад Монферратский.

Могущественная семья маркграфов, а впоследствии герцогов Монферратских владела землями в Северной Италии. Семья была немецко-итальянской и занимала в Священной Римской империи завидное положение. Отец Конрада, Вильгельм, много лет прожил в Иерусалиме, старший брат, тоже Вильгельм, был первым мужем королевы Сибиллы. Он умер в 1177 году. По знатности Монферраты не уступали никому в латинских государствах. Сам Конрад, рыцарь в расцвете сил, был талантливым полководцем, человеком независимым и властным. Последние годы он жил в Константинополе и был кесарем Византийской империи (командующим армией). Испортив отношения с византийцами, он покинул Константинополь и отплыл на юг.

Появление Конрада изменило положение дел в Тире. Конрад быстро наладил оборону. Штурм, который предприняли сарацины, провалился. Известие о том, что Тир держится и что Салах ад-Дин бессилен победить Конрада Монферратского, распространялось по Святой земле, вселяя надежду в поредевшие ряды крестоносцев. Отказался сдаться Триполи, хотя вернувшийся туда усталый и разочарованный Раймунд Тринолийский был при смерти. Обороной руководила прибывшая из Тивериады жена графа.

Встревоженный Салах ад-Дин спешил сокрушить Тир, прежде чем ударить по Иерусалиму. Ему хотелось обеспечить полную блокаду Иерусалима.

Иерусалим, как мог, готовился к обороне. Но оборонять его было некому. Войска ушли вместе с королем под Тивериаду, и ни один из рыцарей не вернулся. Правда, в город стекалось множество жителей из окрестных мест, разоренных Салах ад-Дином, но как воины они никуда не годились, и не было ни одного командира, который мог бы взять на себя руководство обороной города.

Барон Ибелин обратился к Салах ад-Дину с просьбой дать ему пропуск в осажденный Иерусалим, чтобы вывести оттуда жену и детей. Салах ад-Дин такой пропуск дал, но взял с рыцаря слово, что тот проведет в Иерусалиме лишь одну ночь.

Когда Ибелин приехал в Иерусалим, к нему бросились горожане во главе с патриархом. Они умоляли его остаться в городе и возглавить оборону. Ибелин стал отказываться, ссылаясь на честное слово, но патриарх Ираклий сурово ответил ему, что держать клятву, данную «неверному», куда греховнее, чем нарушить ее ради святого дела. И Ибелин сдался.

Христиане Иерусалима во главе с патриархом и епископами присягнули Ибелину, возложили на него корону и дали титул Спасителя веры.

Ибелин честно взялся за исполнение своего долга, отписав Салах ад-Дину о случившемся и выразив надежду, что тот не будет в большой обиде, так как его заставил нарушить слово сам патриарх.

Самая главная проблема, стоявшая перед новым королем, заключалась в том, что у него не было рыцарей, то есть, говоря сегодняшним языком, офицеров, которые могли бы руководить участками обороны города, стены которого, во многих местах ветхие, протянулись на несколько километров. В городе кроме Ибелина нашлось всего два рыцаря.

Ибелин вышел из положения мудро. Он посвятил в рыцари пятьдесят сыновей именитых граждан, создав в Иерусалиме новое, хотя и весьма недолговечное, как вскоре выяснилось, дворянство.

В начале осады Салах ад-Дин оставался на побережье, но, когда он понял, что Тир и Триполи ему сразу не взять, он повернул армию к Иерусалиму. Из тюрьмы привезли короля Гвидо. Салах ад-Дин предложил королю свободу, если тот отдаст ему Аскалон, один из трех последних несдавшихся городов побережья. Триполи и Тир короля бы не послушались, но Аскалон обороняли рыцари Гвидо. Гвидо рассудил, что город стоит свободы, и тут же послал туда гонцов, попросив Салах ад-Дина, чтобы из осажденного Иерусалима выпустили королеву Сибиллу. Салах ад-Дин согласился, и, как только пришла весть о том, что Аскалон покорно открыл ворота, Салах ад-Дин разрешил королю с женой отправиться, куда они пожелают.

Надеясь избежать штурма Иерусалима, Салах ад-Дин отправил городу ультиматум. В нем он предлагал в обмен на капитуляцию заплатить его защитникам тридцать тысяч безантов и разрешить христианам селиться в пяти милях от города. Желающих он обязался отправить в христианские земли за свой счет.

Ультиматум был отклонен. Защитники города надеялись на крепость стен, а главное — на крепость своей веры и защиту истинного бога.

К тому же носились слухи, что с севера идет германский император, а морем плывут другие крестоносцы: христианский мир не оставит Иерусалим в беде.

В первые дни обороны горожане сражались отважно, хотя и не были профессиональными воинами. Они беспрерывно делали вылазки. Когда враги пошли на первый штурм, направление его было выбрано неудачно: солнце светило штурмующим в лицо, и дул сильный встречный ветер. Пока мужчины отстреливались со стен, женщины Иерусалима поднимали на стены ведра и корзины с мелким песком и пускали его по ветру. Пыль стегала атакующих по глазам и сбивала дыхание. Штурм сорвался.

Подвезли двенадцать осадных машин и поставили их у слабых, северных стен. С осадных машин и башен лучники Салах ад-Дин обстреливали Иерусалим столь усердно, что согнали со стен его защитников. Это позволило сделать подкопы под стены.

Патриарх и епископы водили по Иерусалиму процессии, взывая к небу о помощи. В городе царило уныние. Ибелину рассказали, что среди православных греков, армян-григориан и несториан, составлявших значительный процент жителей Иерусалима, созрел заговор. Заговорщики намерены открыть ворота, не дожидаясь, пока разъяренные сарацины ворвутся в город.

Наконец стена в одном месте рухнула, и завязался бой в проломе. Несмотря на то что в городе оставалось еще немало людей, способных и желавших сражаться, патриарх Ираклий обратился к Ибелину и горожанам с предложением начать переговоры с Салах ад-Дином. Он мотивировал свое решение соображениями гуманности: если продолжать борьбу, то сарацины осквернят церкви и обесчестят женщин. Это обращение подорвало дух сопротивления. Почему рядовые защитники должны быть более христианами, чем сам патриарх?

В тот же день Ибелин отправился к Салах ад-Дину.

Султан встретил его сурово. Он сказал ему, что, после того как ультиматум был отвергнут, его войско поклялось снести стены Иерусалима и истребить всех христиан. Прервав переговоры, он велел Ибелину вернуться на следующий день.

Затем Салах ад-Дин созвал ученых мулл и объяснил им ситуацию. Клятва дана, и следует ее выполнить. Однако дальнейшая осада чревата потерей времени, новыми жертвами и разрушениями в Иерусалиме. Что делать? И подобно тому как патриарх Ираклий освободил от клятвы Ибелина, мусульманские мудрецы поспешили освободить от клятвы султана. Они мотивировали решение тем, что сам факт взятия города означает моральное крушение его стен и духовное истребление его жителей.

А в обреченном Иерусалиме царила паника. Женщины поставили на площади чаны с водой и, окуная туда своих дочерей, отрезали им косы, посвящая их таким образом в монахини в надежде спасти от грядущего бесчестья. Священники во главе с Ираклием прошли крестным ходом по стенам. Некоторые кончали с собой, кто-то принимал мусульманство. Во дворах закапывали добро…

Поутру Ибелин вновь прибыл в лагерь Салах ад-Дина. Тот сообщил ему, что клятва отменена и можно перейти к переговорам. Ибелин настаивал на праве свободного выхода для всех христиан. Салах ад-Дин согласиться на это не мог. Он потребовал выкуп с тех, кто уходит из города. Решение это было чрезвычайно мягким. Достаточно вспомнить, что в свое время крестоносцы, взяв город, перебили там почти всех мусульман, не пощадив ни женщин, ни детей, а оставшихся продали в рабство. Почувствовав, что Салах ад-Дин склонен к миру, Ибелин начал торговаться. В конце концов было достигнуто такое соглашение: в течение сорока дней все христиане, кроме нескольких священников, которым Салах ад-Дин разрешает остаться у святынь, должны покинуть город. За это следует заплатить по двадцать золотых за мужчину, по десять — за женщину и по пять — за ребенка. Оставшиеся в городе после этого срока становятся рабами Салах ад-Дина.

Ибелин начал доказывать султану, что в городе очень много бедняков, которые и в глаза не видели золотых монет. Салах ад-Дин согласился снизить для них выкуп наполовину, но на большее не пошел. Он резонно заметил, что у патриарха, а особенно у тамплиеров и госпитальеров денег достаточно, чтобы выкупить бедняков трижды. Но Ибелин понимал, что ордены с деньгами не расстанутся.

Вернувшись в Иерусалим, Ибелин предложил, чтобы сначала внесли выкуп те, у кого есть деньги. Затем состоятельные люди соберут деньги за бедных и помогут им. Горожанам пришлось согласиться.

И вот наконец городские ворота открылись. Султан сдержал слово. Ни грабежей, ни убийств не было. Если отдельные солдаты и входили в город, то вели себя мирно, в основном толкались на базаре; там можно было дешево купить то, что жители не могли унести с собой.

В пятницу 2 октября 1187 года Иерусалим был торжественно возвращен мусульманам. Он пробыл в христианских руках почти сто лет.

Выкуп должны были сносить в башню Давида, на которой развевалось желтое знамя Салах ад-Дина.

Денег на выкуп бедняков не хватало. Ибелин и патриарх Ираклий потребовали от тамплиеров, чтобы те открыли свою сокровищницу. Тамплиеры отказались. Они утверждали, что деньги даны им на хранение. Об этом узнали горожане, и разгневанная толпа окружила резиденцию магистра храмовников. В конце концов те раскошелились и часть денег на выкуп бедняков выдали; их хватило на семь тысяч человек.

На каждой улице Салах ад-Дин поставил по два командира и по десять солдат, чтобы они следили за порядком. Он сказал, что любой уличенный в грабеже и воровстве — христианин или мусульманин — будет казнен. Святой город не должен быть опорочен преступлениями.

Те, кто уже выкупился, выходили из города и располагались лагерем в долине, у стен. Но в Иерусалиме оставалось еще очень много людей, и они провожали уходивших стенаниями и плачем. Некоторые умоляли взять хотя бы детей.

Странные вещи происходили в те дни. Брат Салах ад-Дина попросил у султана в подарок тысячу христианских бедняков. Тот согласился. Брат освободил их во имя милосердного Аллаха. Узнав об этом, к Салах ад-Дину пришел патриарх Ираклий. Он попросил подарить ему тысячу человек. Султан подарил семьсот. Пятьсот бедняков Салах ад-Дин подарил Ибелину. Наконец, сам Салах ад-Дин отпустил бесплатно стариков и всех воинов, которые отважно защищали город.

К тому же много сотен бедняков ушло из Иерусалима нелегально. Стены охранялись плохо, и каждую ночь через них сотнями перелезали жители Иерусалима. Другие покупали мусульманскую одежду и спокойно выходили через городские ворота. Немало людей укрылось в греческих и армянских семьях: греков и армян Салах ад-Дин изгонять не стал.

Когда из города уходил патриарх Ираклий, за ним двигался целый караван с церковным имуществом. Салах ад-Дину донесли, что в сундуках патриарха, который столь скорбел об участи бедняков, хранится более двухсот тысяч золотых.

Салах ад-Дин лишь грустно улыбнулся. Он подозревал, что так и случится. Затем он послал за патриархом.

Патриарх был встревожен. Он имел все основания опасаться, что обман будет раскрыт и церковь лишится громадной суммы денег.

Салах ад-Дин долго смотрел на патриарха, потом перевел взгляд на караван. На одном из верблюдов чуть покачивался паланкин — там сидела любовница патриарха.

— Господин Ираклий, — сказал Салах ад-Дин, — вы не заплатили двадцать золотых выкупа за себя.

Патриарх заторопился, доставая кошель с золотом. Дрожащими пальцами Ираклий отсчитал монеты и положил их на поднос перед султаном.

Историки сообщают, что в Иерусалиме было выкуплено восемнадцать тысяч человек. От одиннадцати до шестнадцати тысяч (по разным источникам) католиков было продано в рабство.

Выкупленных горожан уводили из города тремя колоннами. Одну вели тамплиеры, вторую — иоанниты, третью — патриарх с Ибелином.

Ближе к побережью эти колонны разошлись в поисках приюта. Кое-кто укрылся в Тире, другие пошли к Триполи. Но молодой граф Триполийский не пустил в город беженцев — ему не нужны были лишние рты, зато отправил отряд рыцарей их грабить. Произошла стычка с солдатами Ибелина. Многие из беженцев добрались до Антиохии и осели там, еще больше укрылось в Киликийской Армении. Те колонны, которые двинулись по побережью к югу, надеялись остановиться в Аскалоне. Но к тому времени, когда они туда добрались, Аскалон уже был сдан по приказу короля мусульманам. Пришлось идти дальше, в Египет. Многие умирали от голода и жажды, погибали от набегов разбойников. Добрались до Александрии. Там зимовало около сорока венецианских и генуэзских судов. Корабельщики согласились взять тех, кто мог оплатить проезд. Более тысячи бедняков осталось на берегу. Тогда наместник Салах ад-Дина вызвал к себе корабельщиков и спросил:

— Почему вы так плохо относитесь к своим единоверцам? Ведь вы такие же христиане, а оставляете своих бедняков здесь, понимая, что они попадут в рабство.

Итальянцы объяснили свой поступок тем, что у них нет пищи для бедняков и не хватит пресной воды.

Тогда эмир послал на суда хлеб и воду на всех и пригрозил, что, если бедняков не возьмут, он отнимет у корабельщиков паруса. Если же они посмеют выбросить бедняков за борт, то пускай пеняют на себя: больше им в Египте не торговать.

Так кончился христианский век в Иерусалиме.

Византия, наследница Римской империи, смогла продержаться тысячелетие, не только обороняясь против персов, арабов, сельджуков и монголов, но и сама переходя в наступление и распространяя порой свою власть на значительную часть Ближнего и Среднего Востока. В Византии встречались Европа и Азия, сила ее заключалась в том, что она их соединяла, слабость — в том, что она была им чужда.

Византия была слишком велика, границы империи растянулись на тысячи километров, и подданные ее принадлежали к десяткам народов, сотням племен и многим вероисповеданиям. В конце XI века империя была настолько древней, настолько закосневшей в регламенте обычаев и правил, в традициях интриг и дворцовых переворотов, что выражения «византийские интриги», «византийское коварство», «Византийская хитрость» стали расхожими.

На протяжении своей тысячелетней истории Византия столько раз бывала на краю гибели, столько раз враги и союзники полагали, что ей осталось жить считанные дни, что даже сами византийцы привыкли к такому образу жизни.

Византию многократно спасала не доблесть полководцев и не мудрость императоров, а вражда между ее противниками. Их союзы распадались — сами или с помощью Византийской политики.

Конец XI века — война с сицилийскими норманнами, которые захватили почти всю европейскую часть Византии. Одновременно с востока наступали сельджуки, отторгшие Малую Азию. Против норманнов удалось найти союзников — венецианцев, которым норманны подрывали торговую монополию в Средиземном море, и тех же сельджуков. Сельджуки недолго были едины, и их царство распалось. Пользуясь разногласиями между тюркскими правителями, византийцы возвратили себе часть утерянных территорий.

Но тут возникла угроза с севера. Началось наступление печенегов. После ряда тяжелых поражений Византии удалось привлечь на свою сторону половцев и нанять отряды фландрских рыцарей. С их помощью византийцы разгромили орды печенегов.

Новой угрозой стал Первый крестовый поход, так как крестоносцы были опасными союзниками, хотя шли отвоевывать земли, формально принадлежавшие Византии. Крестоносцев удалось спровадить, а впоследствии использовать для восстановления мощи империи.

К этому периоду относится важное изменение в политике Византии. Если раньше спесивые ромейские императоры, наследники Рима, с презрением относились к династическим союзам, не желая портить императорскую кровь, то отныне они стремятся к таким союзам, понимая, что родственные связи с дворами Европы — реальная помощь во внешней политике.

Император Мануил из династии Комнинов, деятельность которого связана с подъемом Византии и возвращением ее могущества, был наполовину венгром. Он женился на графине Берте фон Зульцбах, которая приняла при короновании имя Ирина (что не мешало этому сластолюбивому монарху открыто жить со своей племянницей Феодорой). В 1159 году Ирина умерла, оставив дочь, и Мануил стал искать себе новую жену. Политические соображения были столь важны, что он пренебрег знатными византийскими невестами и обратил свой взор за рубеж. Для него были важны связи с правителями латинских государств в Палестине, так как Мануил рассчитывал использовать их войска в своих интересах. Выбор его пал на графиню Мелизанду Триполийскую. Состоялась помолвка, однако вскоре обнаружилось, что графиня страдает психическим заболеванием. Помолвка была расторгнута. После этого Мануил просил руки антиохийской княжны Марии, славившейся несказанной красотой. Свадьба состоялась в 1161 году, и самая красивая женщина христианского Востока, которая, по словам греческого летоипсца, была «так прекрасна, что перед ее красотой меркли рассказы об Афродите», вошла в императорский дворец, не подозревая, какая страшпая судьба ей уготована.

Через семь лет совместно с иерусалимским королем Амори Мануил совершил поход в Египет. К тому времени и Амори был связан родственными узами с Византией, так как женился на внучатой племяннице Мануила.

Где интригами и подкупом, где военной силой, где политическим давлением, Мануил укреплял империю. В начале пятидесятых годов ему удалось обуздать непокорную Сербию, посадив там на престол жупана Стефана. В течение нескольких лет тот оставался верным вассалом. Когда же Стефан проявил непокорность, армия Мануила в 1173 году заставила его сложить оружие.

Чтобы нейтрализовать весьма опасное для Византии Венгерское королевство, Мануил активно вмешивался в его дела, тем более что по матери он имел там близких родственников. Со смертью короля Гезы II Мануил в 1163 году совершил туда поход и взял в заложники Белу, наследника престола. Белу воспитывали при византийском дворе, надеясь превратить в настоящего византийца, и даже обручили с Марией, дочерью Мануила. В удел ему были выделены Далмация и Хорватия. Однако это не прекратило сопротивления венгров. Византийцы вновь вторглись в их страну, и 8 июля 1167 года произошло сражение у Землина. Основной ударной силой венгерской армии были рыцари, вооруженные длинными копьями. Сначала их пытались остановить лучники. Но стрелы не пробивали доспехов, и конница венгров упорно двигалась вперед. Зато в схватке с Византийской кавалерией, имевшей опыт борьбы с конницей норманнов, длинные копья стали скорее помехой — сильнее оказались железные палицы ромеев. Рыцарское войско венгров было разбито. Венгрия признала сюзеренитет Константинополя.

Все шло к тому, что Бела, крещенный в православной церкви и нареченный Алексеем, женится на Марии и унаследует византийский и венгерский престолы. Однако в этот план внесла коррективы прекрасная Мария Антиохийская, родившая 14 сентября 1169 года мальчика, которого также назвали Алексеем. Вопрос о престолонаследии в Византии разрешился сам собой. Невесту у Белы отняли, надежды на византийский престол тоже. Правда, Мануил постарался не разрывать отношений с венгерским наследником. Ему предложили в жены другую родственницу императора, и, когда в 1174 году Бела занял венгерский престол, он сохранил с Византией тесные связи.

Целью Мануила было завоевание Италии и восстановление Римской империи. Он надеялся на поддержку венецианцев и германского императора Фридриха Барбароссы. Однако Барбаросса отнесся к планам Мануила весьма настороженно. У него были свои интересы в Италии. Он намеревался использовать византийцев, но не служить им.

Во второй половине пятидесятых годов византийские войска высадились в Италии. Их основным соперником был норманнский король Сицилии Вильгельм. Это было знаменательное предприятие: наконец-то Восточная Римская империя приняла реальные меры для восстановления былого могущества римских императоров.

Лишь несколько южноитальянских городов признали власть Византии. Дальнейшие завоевания застопорились. Союзники — германцы и венецианцы — на помощь не пришли, а норманны стали брать верх над византийским экспедиционным корпусом. Тогда Мануил поменял союзников: он предложил мир сицилийцам, которые опасались наступления германского императора. Византийские посольства посещали крупнейшие итальянские города, которые сопротивлялись начавшемуся наступлению Фридриха Барбароссы, и добились некоторых успехов. Например, Мануила признал Милан.

И все же война в Италии была бесперспективной. Стремление итальянских городов наладить отношения с Византией и даже готовность формально признать ее главенство проистекали не от любви к императору Мануилу, а от безвыходности: германцы Фридриха Барбароссы вели наступление на независимость итальянских коммун. Но как только Барбаросса был остановлен, итальянские города потеряли интерес к союзу с Византией.

Имперские устремления Мануила были пустыми. Реальная расстановка сил была такова, что Византия не могла стать важным фактором в европейской политике. Бесконечные войны, которые вел Мануил, разоряли в первую очередь саму Византию. Расходы на имперские увлечения Мануила были бременем, которое не могла компенсировать военная добыча.

Пока Мануил был силен, его враги в самой Византии затаились.

Правда, за одним исключением.

Андроник Комнип, двоюродный брат Мануила, фантастическая личность даже по масштабам этого фантастического времени, так и не смог стать верным подданным императора.

Андроник был очень высок — тираны бывают либо маленького роста, либо гиганты, тираны среднего роста в истории почти не отмечены. До конца своих дней он оставался строен, силен и красив. Отлично знавший Андроника историк Никита Хониат рассказывает, что тот был искусен во всех забавах и рыцарских потехах, неотразим для женщин, соблюдал умеренность в еде и питье, чтобы поддерживать физическую форму. Война была его любимым занятием. Он всегда мчался в середину схватки и всю жизнь оставался сначала рыцарем, а затем уж государственным деятелем. Он был Ричардом Львиное Сердце, пересаженным на зыбкую византийскую почву, которая открывала куда больше возможностей, чем суровая английская действительность, для подвигов и аптиподвигов. Это был чернобородый византийский лев, созданный эпохой и страной и безнадежно испорченный властью и изменами. У Андроника было еще одно важное в Византии качество — он был талантливым актером, который мог играть роль светского льва, демократа, пекущегося о народе, и благородного воина, проливающего слезы над гробницей врага. Неизвестно, когда он был искренен. Может быть, никогда. Но умел находить друзей и союзников, потому что никто лучше его не умел одурачивать людей.

Андроник был очень начитан, знал несколько языков, был автором ряда философских сочинений и остроумных эпиграмм, не верил ни в бога ни в черта и стремился лишь к власти и наслаждениям.

Андроник и его брат Иоанн были сыновьями Исаака Комнина, младшего брата покойного императора Иоанна. Исаак Комнин, хотя и хранил верность старшему брату, доверием его не пользовался, и вся жизнь его прошла в странствиях, а порой и в бегстве от брата. Сыновья сопровождали отца. Еще мальчиком Андроник повидал немало стран, научился разбираться в интригах, бояться собственных родственников и никому не верить. Исаак умер в изгнании. Старший его сын, Иоанн, отказался вернуться в Константинополь, остался у конийского султана и даже перешел в мусульманство. Младший, Андроник, был взят в императорский дворец, где его воспитывали вместе с наследником престола Мануилом. Двоюродные братья были ровесниками, оба родились в 1120 году. Они вместе росли и воспитывались. Братья дружили — оба стремились к приключениям и могли удовлетворять самые невероятные капризы. Очевидно, этой дружбой можно объяснить несвойственную для византийских правов снисходительность Мануила к кузену в последующие годы.

Андроник быстро позабыл о детской дружбе. Соперничество с двоюродным братом, вражда с родственниками, не раз страдавшими от острого языка Андроника, любовные истории, в которых влюбчивый принц никогда не думал о последствиях, рыцарские эскапады — все это увеличивало и популярность Андроника, и ненависть к нему. Особенно обострились отношения с двором, когда у Апдроника завязался роман с его двоюродной сестрой Евдокией. Ее родные возмутились, в чем была доля ханжества. Родная сестра Евдокии Феодора была официальной любовницей императора, и это возмущения не вызывало. Но разница в положении привела к тому, что все обвинения и упреки, которым должен был бы подвергнуться император, обрушились на Андроника. Это злило тридцатилетнего светского льва, который открыто заявил: «Подданные должны следовать примеру своего государя, и естественно, что товары, изготовленные в одной мастерской, должны нравиться нам с ним одинаково».

Осторожный Мануил решил отправить кузена в почетную ссылку. В 1152 году Андроник был послан в Киликию, чтобы возглавить войска, воевавшие с сельджуками. Византийцам приходилось там расхлебывать последствия Второго крестового похода, который, вместо того чтобы укрепить власть христианства на Ближнем Востоке, показал сельджукам, что европейских рыцарей можно побеждать.

Андроник кампанию провалил. Он выиграл несколько сражений, отважно гарцуя впереди войска и размахивая мечом, но в конце концов вынужден был отступить и очистить важные малоазиатские области. К тому же Мануилу донесли, что Андроник завязал подозрительные отношения с конийским султаном и королем Иерусалима.

Мануил, который далеко не полностью доверял кузену, отозвал его, прежде чем тот успел сколотить антивизантийскую коалицию, и направил в другой конец империи, на границу с Венгрией. Там, вместо того чтобы блюсти интересы Византии, Андроник вступил в сношения с венгерским королем, выясняя, поможет ли тот ему захватить трон в Константинополе. Однако и тут шпионы Мануила не сплоховали. Тайная переписка Андроника была перехвачена и доставлена Мануилу. И на этот раз Мануил ограничился семейным выговором. Император чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы позволить определенный либерализм. Но он призвал кузена к себе в Македонию, где находился с войском, и окружил шпионами.

В военном лагере собрался весь византийский двор. Разумеется, и прекрасные сестры — Феодора и Евдокия. Встреча с Евдокией была сердечной, и любовные отношения возобновились. Гневу родственников не было предела — брат и деверь Евдокии решили убить наглого любовника.

Андроник находился у любовницы, когда вооруженные слуги родственников окружили ее шатер. Евдокия, хотя, как говорит летописец, «ее внимание было занято совсем другим», услышала подозрительный шум. Понимая, что Андронику но устоять против убийц, Евдокия предложила ему переодеться в женское платье. Но такой выход был неприемлем для знаменитого рыцаря. Когда об этом узнают, он станет посмешищем.

Андроник отстранил Евдокию, распорол мечом боковую стенку шатра и кинулся на убийц сзади. Он зарубил одного из них и побежал к своему шатру.

Мануил сделал виновным внушение. Поэтому следующий ход родственников был тоньше. Они сообщили императору, что Андроник готовит на него покушение. Была ли в том доля истины, неизвестно, но Андроник был немедленно арестован, закован в кандалы и отвезен в Константинополь.

Андроник провел в тюремной башне, в условиях, которые убили бы менее выносливого узника, девять лет, до 1164 года. Он вошел в нее тридцатипятилетним бравым рыцарем, вышел пожилым, поседевшим, озлобленным и много передумавшим человеком. И если раньше Мануил имел в его лице ненадежного подданного, то теперь получил непримиримого врага.

Ни на секунду Андроник не смирился с заточением. Первый его знаменитый побег, которому позавидовал бы граф Монте-Кристо, был построен на том, что Андроник сумел раздвинуть доски пола. Камера его была на втором этаже башни, и он увидел, что внизу — пустой каземат, перерезанный сточной канавой, заваленной мусором. Из разорванной на полосы одежды он сплел веревку, затем ночью привязал ее так, чтобы можно было ее снять снизу. Повиснув на веревке, он сдвинул доски обратно и спустился в сточную канаву. Там он улегся, забросав себя мусором и грязью. Наутро стражники обнаружили, что заключенного в камере нет.

Эта таинственная история наделала немало шума: дело явно но обошлось без нечистой силы. Приказано было обыскать все корабли в порту и подозрителытые дома. Разумеется, схватили жену Андроника, полагая, что она причастна к бегству, и посадили ее в освободившуюся камеру мужа.

Андроник все слышал и на следующую ночь, убедившись, что жена в камере одна, взобрался наверх, раздвинул доски и снова оказался в камере. Жена проснулась и хотела закричать, уверенная, что перед ней призрак, но Андроник зажал ей рот и сказал шепотом, что он ее муж, в доказательство чего принялся осыпать жену ласками. Результатом их был появившийся через девять месяцев на свет его сын Иоанн.

Необычный медовый месяц продолжался неделю. Андроник считал, что постепенно паника в городе уляжется и все поверят, что его унесли черти. Через неделю жену освободили, и камера осталась пустой. И не было нужды ее запирать. Поэтому в одну из ночей Андроник вышел из камеры и, миновав сонных тюремщиков, выбрался из башни. Жена, как было уговорено, наняла лодку, чтобы переправиться на азиатский берег Босфора. Переправа прошла без осложнений.

Андроник уже чувствовал себя в безопасности, но в ту декабрьскую ночь ударил мороз, настолько сильный, что, бредя по дороге, беглец понял, что если не укроется в доме, то обязательно замерзнет. Он постучался в крестьянскую хижину, не зная, что его приметы разосланы по всей стране.

Гордая осанка, изможденный вид, грязные лохмотья путника убедили хозяина, что перед ним важный государственный преступник. Пока усталый Андроник спал, крестьянин добежал до господского дома, и утром беглеца схватили.

Этот неудачный, но великолепный побег произошел в 1158 году. После него Андроника заковали в тяжелые цепи, которые не снимали шесть лет.

Все шесть лет Андроник утверждал, что болен и близок к смерти. Наконец ему поверили, освободили от оков, разрешили получать пищу с воли и даже держать мальчика-слугу.

Андроник велел мальчику сделать восковые отпечатки ключей от камеры. Затем эти слепки были переправлены на волю, и старший сын Андроника Мануил сделал по ним ключи. Андронику дозволено было лечиться вином. Вино приносили в амфорах. В одну из амфор жена положила веревку.

На этот раз побег произошел днем, после обеда, когда стражники спали, разморенные жарой. Андроник открыл ключом двери камеры. Понимая, что если его поймают вновь, то ослепят или казнят, он запер за собой дверь камеры и велел мальчику улечься снаружи, как тот делал всегда. Во время вечернего обхода он должен будет сказать начальнику стражи, что его господин совсем плох и спит.

Задний двор дворца, куда выходила башня, был пустынен и густо порос кустарником. В конце его был многометровый обрыв к Мраморному морю. Андроник прополз к обрыву и затаился в кустах, так как следующий этап побега должен был наступить ночью.

Он издали наблюдал за башней, ожидая, когда начнется вечерний обход. Он знал, что, если его хватятся, выход один — кинуться с обрыва на камни. Уже зашло солнце, когда к башне подошли стражники. Только бы не струсил мальчишка! Несколько минут, которые тюремщики провели в башне, показались длинными, как девять лет заключения. Но вот стражники вышли. Они были спокойны, весело разговаривали. Андроник закрыл глаза от облегчения.

В темноте Андроник спустился с обрыва. Спускался он медленно, прижимаясь к краю обрыва и вглядываясь в блестевшую под луной воду. Наконец он разглядел лодку с верным слугой, который греб к берегу.

Андроник спрыгнул на песок и поспешил к воде.

…Когда его окликнули, он не сразу понял, почему на берегу в такой поздний час дежурят солдаты. Неужели его бегство уже открыто? Андроник забыл, что солдаты — дань древней традиции. За двести лет до описываемых событий Иоанн Цимисхий высадился в этом месте с лодки, проник во дворец и убил императора Никифора Фоку. С тех пор каждую ночь на берегу у дворца выставляли караул, который следил за тем, чтобы ни одна лодка не приблизилась к берегу.

Но Андроник не привык сдаваться, он еще не сыграл свою коронную роль.

Он бросился к солдатам в ноги и на ломаном греческом языке принялся умолять их не выдавать его жестокому хозяину, который гонится за ним, — ведь он раб, который убежал от побоев и издевательств.

Солдаты захохотали и сказали, что, если бы знали, где его хозяин, тут же отвели бы к нему беглого раба. Хозяин, наверное, расщедрился бы.

И тут, когда Андроник уже ни на что не надеялся, с моря раздался голос:

— Я его хозяин! Второй час за ним гонюсь. Отдадите мне этого мерзавца — получите по монете.

Это был голос слуги Андроника.

Через пять минут «беглый раб» уже сидел в лодке и его «хозяин» греб через Босфор на тот берег. Там его уже ждал с оседланными лошадьми сын Мануил.

Андроник поспешил к Черному морю, где правителем одного из городов был его старый приятель. Еще через несколько дней Андроник на корабле взял путь на север. Он спешил к князю Ярославу Осмомыслу в Галич. Андроник сблизился с русским князем во время службы на венгерских рубежах. Впрочем, выбор пути бегства был вызван не столько дружбой с Осмомыслом, сколько соображениями политическими. В те годы Мануил наладил отношения с Киевской Русью, тогда как Русь Галицкая ориентировалась на Венгрию. Соперник Мануила не сомневался в дружеском приеме в Галиче.

Но тут везение Андроника подошло к концу.

Когда он высадился на берег в Валахии и поскакал на север, его опознали, арестовали, и солдаты повели его в порт, чтобы посадить на корабль и вернуть в Константинополь.

В пути у Андроника созрел план спасения. Он принялся жаловаться, что у него болит живот, и через все более частые промежутки времени останавливался и отбегал в кусты у дороги. Эти пробежки стали настолько обычными, что солдаты принялись издеваться над пленником и с хохотом спорить, скоро ли он снова заставит их остановиться.

Когда совсем стемнело, Андроник вновь остановился, на этот раз на опушке дубравы. Сидя на корточках, он нашарил на земле толстый сук, воткнул его в землю и повесил на него плащ. Затем надвинул на это сооружение шляпу и быстро пополз в чащу. Когда солдаты, поглядывая на сидевшего в отдалении пленника, стали звать его, тот не откликнулся. Обман открылся, но к этому времени Андроник был уже далеко в лесу, и найти его не удалось.

Через несколько дней оборванный, истощенный, обожженный солнцем бродяга с царственной осанкой остановился у ворот славного города Галича. Еще через полчаса его обнял князь Ярослав.

С князем Ярославом у Андроника установились отличные отношения. Андроник начинает активно действовать. Он даже скомплектовал в многонациональном Галиче отряд из живших там греков, чтобы участвовать в войне, которую Венгрия начинала против Византии. Венгерский король Геза пригласил Андроника к себе на службу.

Но прежде чем Андроник решил, что ему делать, прибыл гонец от императора Мануила. Мануил был всерьез напуган. Он собирался в поход на Венгрию, и вдруг — такой противник! Этого он себе не мог позволить. И он поклялся, что Андроник полностью оправдан, так как был брошен в темницу по навету клеветников. Если же Андроник не согласится вернуться в столицу, Мануил будет вынужден казнить его жену и сыновей.

И Андроник добровольно возвратился к Константинополь.

Поначалу отношения кузенов складывались мирно. Мануил выделил Андронику большой отряд, с которым тот штурмовал венгерскую крепость Землин, забыв о том, что недавно искал с венграми союза.

Но худой мир долго длиться не мог. Ему пришел конец, когда был подписан мир с Венгрией.

Руки Мануила были связаны торжественной клятвой помиловать Андроника. Оснований отказаться от клятвы не было. Поэтому император отправил кузена воевать на Восток, где восстал гордый армянский царь Торос, признавший за несколько лет до того свою зависимость от Византии.

Когда мы говорим об армянском государстве, то имеется в виду не Закавказье, а лежащие к юго-западу от него области Малой Азии, населенные армянами, так называемая Киликийская Армения. Именно туда к XII веку переместился центр армянской государственности, в то время как закавказские армянские княжества были покорены сельджуками.

Укрепление Киликийского государства было связано с Первым крестовым походом: киликийские армяне оказались не только союзниками, но и спасителями крестоносного войска, истощенного переходом через горы и преследуемого сельджуками. В последующие годы Киликия могла опираться в борьбе с Конийским султанатом и Византией на помощь Иерусалима.

В тридцатых годах XII века император Иоанн, отец Мануила, объявив войну Киликии и крестоносцам Антиохии, привел громадную армию в горы и после ожесточенных сражений занял главные города Киликийской Армении — Тарс, Адану и Калиссу. Киликийский царь Левон Рубенид бежал, но через год византийцы захватили его с двумя сыновьями в плен и увезли в Константинополь. Киликия признала господство Византии. Однако покоренное армянское царство не было покорным. Сыну Левона Торосу удалось бежать из плена, и он возглавил борьбу Киликии против Константинополя, Именно против Тороса ходил походом Андроник в 1152 году и был им разбит. И хотя через семь лет Мануил вновь захватил Тарс, сломить сопротивление Армении он не смог.

Андроник отправился покорять царя Тороса Рубенида, опять выиграл несколько сражений и опять проиграл кампанию. Торос отразил нашествие византийской армии.

Вместо того чтобы возвратиться в Константинополь и огорчить ненавидимого кузена новым военным провалом, Андроник предпочел скрыться в Антиохии у крестоносцев, среди которых у него было немало знакомых. Там он поселился в богатом доме, начал вести красивую жизнь знатного рыцаря и объявил всем, что без памяти влюблен в прекрасную Филиппу, княжну Антиохийскую, родную сестру Марии, императрицы Византийской.

Чтобы продемонстрировать свою любовь, Андроник приводил к дворцу княжны толпу белокурых мальчиков с серебряными луками в руках, которые должны были изображать игривых амуров, и оркестр, услаждавший слух девицы нежной музыкой. Сам же он сочинял мадригалы. Неудивительно, что двадцатилетняя княжна влюбилась в Андроника и согласилась отдать ему руку и сердце.

Когда слухи об этом дошли до Мануила, ярости его не было предела. Мало того, что Андроник позволил себя разбить и бросил армию, он еще намерен жениться на сестре императрицы. Мало ему сомнительной ситуации, когда у кузенов были любовницы-сестры. Иметь жен-сестер Мануил не позволит. За личным гневом стояли более существенные мотивы: Андроник намеревался сделать ставку на латинян.

Когда посол Мануила явился в Антиохию и высказал недовольство императора, Филиппа отказалась подчиниться приказу из Константинополя, заявив, что любит Андроника. Возмущена была вмешательством б дела Антиохии и местная знать. Андроник был волен теперь жениться на любимой княжне… А оказалось, что она не столь любима, как все думали. Не исключено, что Мануил опять запугал Андроника, так как держал в руках его сыновей, а может быть, Андронику самому наскучила невеста, но он неожиданно собрался и уехал и Иерусалим, оставив девушку безутешной.

В Иерусалиме король Амори, отношения которого с Мануилом оставляли желать лучшего, отдал Андронику в кормление город Бейрут. Новый вассал иерусалимского короля прожил там недолго, но достаточно, чтобы соблазнить Феодору, племянницу Мануила, которую в 1162 году двенадцатилетней девочкой выдали за иерусалимского короля Балдуина III, предшественника Амори. Но король умер, и Феодора стала вдовствующей королевой в двадцать лет.

Феодора навещала Андроника в Бейруте. Однажды она привезла ему перехваченное ее рыцарями тайное письмо Мануила ко всем губернаторам империи, в котором содержался приказ схватить Андроника и немедленно ослепить его, «дабы наказать за бунт и безнравственное отношение к своей семье».

Понимая, что у Мануила длинные руки, влюбленные бежали в Дамаск, к атабеку Hyp ад-Дину, затем некоторое время прожили у халифа в Багдаде, где Феодора родила Андронику сына. В течение долгих скитальческих лет Андроник верно любил вдовствующую иерусалимскую королеву. У них было двое детей, к тому же Феодора взяла на воспитание сына Андроника Иоанна (каким-то образом его удалось переправить в Азию), зачатого в тюремной башне. Но был ли Андроник разведен с его матерью — непонятно.

Гнев Мануила преследовал беглецов по всему азиатскому миру. Как только Андроник появлялся при каком-нибудь дворе, тут же вступала в действие тайная византийская дипломатия, вокруг возникали подозрительные люди, стража перехватывала наемных убийц. И приходилось срочно перебираться в другую страну. В 1170 году Андроник отправился на север. Пожив немного в Эрзеруме, он получил приглашение от грузинского царя Георгия приехать в Тбилиси.

За этим визитом, возможно, скрывается неразгаданная тайна, на которую еще в начале нашего века обратил внимание известный историк Ф. Успенский.

В Грузии Андроника встретили тепло и торжественно. Грузинская летопись рассказывает, что царя Георгия посетил «Андроник Комнин, двоюродный брат Мануила, обладателя всего Запада и царя греческого, сопровождаемый своей женой ослепительной красоты, своими сыновьями и сыновьями сестры своей… За такую милость Георгий оказал принцу прием, достойный его высокого рода, дал ему столько городов и крепостей, сколько ему нужно было, и назначил ему пребывание возле своей столицы… Находясь в Грузии, Андроник принял участие в военных делах, но затем искал гостеприимства у султана Кылыч-Арслана II».

Вряд ли в планы грузинского царя входила война за византийские земли. Грузия боролась за возвращение своих земель, и завершит этот процесс лишь царица Тамара. Однако Георгий, отлично разбиравшийся в мировой политике, с подчеркнутой теплотой принял изгнанника, как бы демонстрируя перед всем миром свое право выбирать друзей, не советуясь с Византией. Андроник живет в Грузии, даже «участвует в военных делах», но затем то ли рука византийского кесаря дотянулась до Тбилиси, то ли Андронику был важнее союз с основным противником Византии, хромым и мрачным уродом, конийским султаном Кылыч-Арсланом II, но Грузию он покинул.

Хотя самому Андронику больше в Тбилиси побывать не удалось, вся западная политика Грузии в последующие десятилетия так или иначе связана именно с Андроником. Нет сомнения, что отношения между византийским изгнанником и грузинским царским двором были тесными и что будущая царица Тамара в детстве общалась с детьми Андроника. Почему же, задает вопрос Ф. Успенский, в грузинской летописи под 1187 годом мы находим упоминание о том, что Алексей, сын Андроника от Феодоры Иерусалимской, — близкий родственник Тамары? Почему в Трапезундской летописи 1204 года Тамара названа теткой другого Алексея, внука Андроника? Объяснить это только лестью летописца, подчеркивавшего таким образом близость Тамары к византийским императорам, вряд ли возможно. Но именно из этой загадки и вырастает загадка событий 1185 года, о чем речь пойдет ниже.

После Грузии Андроник побывал у Кылыч-Арслана, затем оказался в одном из сельджукских эмиратов на Черном море, у самой границы с Византией. Эмир дарит ему во владение приморскую крепость. Активная деятельность Апдроника в Малой Азии и в Закавказье дает право предположить, что идея создания Трапезундской империи, связанной с политикой Грузии, могла родиться именно в начале семидесятых годов. Андроник не успел провести ее в жизнь, но царица Тамара зто сделает.

Несколько лет Андроник провел в своей крепости, совершая набеги на византийскую территорию. Константинопольский патриарх по настоянию Мануила отлучил Андроника от церкви за брак с двоюродной сестрой и множество иных преступлений, по это не беспокоило мятежного принца.

Шли годы. Андронику исполнилось пятьдесят пять лет, он, казалось, успокоился и потерял боевой дух. Он обожал Феодору и детей, поэтому именно против них и направил свой удар Мануил. По его приказу правитель Трапезундской провинции Никифор Палеолог хитростью захватил Феодору и детей Андроника. Их увезли в Константинополь. И снова последовало послание Мануила, который обещал Андронику жизнь, если тот вернется с повинной. Иначе Феодора и дети погибнут.

Андроник покорился. Кроме семьи, у него ничего не оставалось.

Возвращение блудного кузена было обставлено в лучших традициях средневекового театра. Длинная железная цепь свисала к ногам. Слуга подтащил за зту цепь Андроника, одетого во власяницу, к ногам императора. Андроник упал в ноги императору и принялся громко каяться в проступках против Мануила и империи. Мануил прослезился и попытался поднять кузена. Андроник кричал, что не встанет. Умиление было полное, Мануил торжественно простил Андроника, и тот воссоединился с семьей.

Разумеется, оставлять недруга в Константинополе Мануил не стал. Андронику определили в управление небольшой город на берегу Мраморного моря — не в столице, но под рукой.

Андроник прожил в этом городе с Феодорой и детьми почти пять лет. Он занимался изящной словесностью, философией, принимал гостей, делал вид, что не замечает многочисленных шпионов, которыми его окружил кузен, и уверял знакомых, что оставил мысли о троне. Но в то же время зорко следил за делами византийскими. А дела шли все хуже.

В 1176 году Мануил с большим войском выступил против Кылыч-Арслана II, который, пока император был занят авантюрами на западе, усилился, захватил соседние змираты и княжества и с каждым годом расширял владения за счет византийских земель.

Сельджуки избегали крупных боев, заманивая врага в глубь своей территории. На пути византийской армии встречались лишь сожженные деревни, засыпанные колодцы и отравленные водоемы. Армия была обременена громадным обозом в пять тысяч повозок и продвигалась страшно медленно. Кылыч-Арслан дождался своего часа, когда византийское войско втянулось в ущелье, на отвесных склонах которого затаились сельджуки. Сдавленное крутыми стенами, лишенное возможности маневрировать, отягощенное обозом, войско византийцев сражалось два дня, и большая часть его была перебита. Сам Мануил еле успел бежать. Никита Хониат пишет о том разгроме: «Зрелище, представшее глазам, было воистину достойно слез, или, лучше сказать, беда превосходила то, что можно оплакивать. Из-за множества трупов ущелья сделались равнинами, долины превратились в холмы, рощи едва были видны».

Этот разгром свел на нет многолетние труды византийцев в Малой Азии. В столице Мануила обвиняли в неумении командовать, а многотысячная константинопольская чернь, которая становилась активной силой в смутные времена, волновалась в предчувствии грозных событий, питаясь слухами о распрях при дворе и болезнях стареющего Мануила. Ему теперь ставили в вину то, что он покровительствует латинянам, которые дороже ему, чем греки, что в столице хозяйничают итальянские купцы и что по их наущению он бросает войска в прорву итальянских войн.

Потерпев поражение на востоке и потеряв позиции в Италии, Мануил бросился искать новых союзников. Ему казалось, что таким союзником может стать Франция.

В 1178 году в Константинополе остановился проездом из Святой земли граф Фландрский. Мануил обратился к нему с просьбой о посредничестве в брачном союзе между Византией и Францией, предложив женить своего наследника Алексея на французской принцессе.

Людовик VII, французский король, согласился на это предложение: партия для его младшей дочери Агнессы казалась выгодной. Может быть, даже более выгодной, чем для старших дочерей, которые были выданы за английских принцев Генриха и Ричарда, воевавших с собственным отцом.

Весной 1179 года восьмилетняя Агнесса взошла на борт корабля в Марселе и отправилась в путешествие на Восток. Помолвка ее с Алексеем состоялась 2 марта 1180 года. Наследнику престола было лишь одиннадцать лет, и свадьбу отложили до той поры, пока супруги не подрастут. Тем не менее с момента помолвки невеста, окрещенная в православии Анной, считалась императрицей-наследницей.

Последние месяцы своей жизни Мануил провел во дворце, окружив себя астрологами и хиромантами. Доступ к нему имели лишь латиняне — французы и итальянцы, а абсолютной властью при дворе пользовалась его давнишняя любовница Феодора. Алексей рос избалованным, капризным мальчиком, и к шатающемуся престолу тянулись руки сильных соперников.

Осенью 1180 года Мануил занемог. У него началась лихорадка. Что скрывалось за этим диагнозом, сказать невозможно, но в Константинополе все, кроме императора, были убеждены, что он вот-вот умрет. Когда же патриарх Феодосии явился к Мануилу, чтобы уговорить его сделать распоряжения на случай смерти, дабы обеспечить наследование Алексея, тот ответил с улыбкой, что надежный предсказатель убедил его в том, что он проживет еще четырнадцать лет, и потому у него еще будет время ввести Алексея в курс императорских дел. С этим убеждением Мануил и умер.[12]

Первые дни после смерти императора прошли в заботах о достойных похоронах. Престол занял двенадцатилетний Алексей. Регентшей при нем стала его мать, все еще прекрасная Мария Антиохийская.

Мария, женщина слабая, как ива, начала искать дуб, к которому могла бы приникнуть. Разумеется, недостатка в мужских плечах не было; но всех опередил племянник Мануила Алексей (набор благородных имен в Византийской империи был очень ограничен, и потому всегда приходится иметь дело с несколькими Алексеями, Мануилами или Мариями одновременно), человек, по рассказам летописцев, весьма красивый и хорошо воспитанный, который проводил дни в постели, а ночи в пирах. Положение фаворита императрицы-матери и фактического главы государства не изменило образа жизни Алексея, получившего высший в империи чин — протосеваста. Можно было подумать, что он с царственной любовницей жил в раю, а не на вершине муравейника.

Окружение императора Алексея продолжало политику привлечения латинян. Пришельцы с Запада, лишенные корней в Константинополе, были куда надежнее, чем родственники и провинциальная знать. Но если при властном Мануиле недовольство знати было подспудным, то теперь оппозиция росла как на дрожжах. Население Константинополя было возмущено засильем венецианских и генуззских купцов, кварталы которых были государством в государстве. Двору поддержка этих кварталов обеспечивала доходы, но для горожан венецианцы и генуэзцы были чужими, наглыми и слишком богатыми чужеземцами.

В борьбу вступило и духовенство, для которого латиняне были еретиками. И даже Мария Антиохийская, еще недавно обожаемая, стала еретичкой и чужестранкой.

Но одно дело всеобщее недовольство, а другое — переворот. Он невозможен, если у заговора нет решительного вождя. Первым кандидатом на такую роль был Андроник, но он продолжал выжидать. Он не спешил принимать участие в первом акте драмы. Его героями стали старшая дочь Мануила, лишенная престола властная и решительная Мария, которую в свое время чуть было не отдали за венгерского принца, и ее муж, граф Ренье, брат Конрада Монферратского. Целью заговора было убийство протосеваста. Покушение должно было состояться 17 февраля 1181 года, но было перенесено на более поздний срок. Это промедление и погубило заговорщиков: шпионы Алексея-протосеваста узнали о заговоре, и все его участники были брошены в тюрьму. Только кесарисса Мария и Ренье успели спрятаться в храме святой Софии. Мария Антиохийская и ее фаворит не посмели послать солдат в храм и упустили время. Из храма с помощью священников Мария начала призывать константинопольский люд к восстанию против соперницы. Эти призывы пали на благодатную почву — толпы народа заполнили улицы, они громили дома приверженцев императрицы-матери, жгли канцелярии, чтобы уничтожить податные списки. Начались погромы в кварталах латинян, правда не везде. Итальянские солдаты примкнули к восставшим, а французы и немцы остались на стороне правительства.

Испуганный восстанием, Алексей-протосеваст приказал своим войскам взять храм святой Софии штурмом. Но храм не был беззащитен — мгновенно к нему сбежались тысячи горожан, и закипел отчаянный бой, который остановило лишь вмешательство патриарха. Алексей-протосеваст пошел на компромисс и простил заговорщиков. Те вышли из собора победителями, народными кумирами.

Но, не справившись с кесариссой Марией, Алексей-протосеваст решил отыграться на патриархе, что было глупейшей ошибкой. Патриарх был отвезен в монастырь, и тут же восстание вспыхнуло с новой силой. И опять правительству пришлось отступить — возвращение патриарха в город было триумфальным.

И тут пришла пора выйти на сцену Андронику. Он ждал зтого часа всю свою жизнь. В муравейнике воинственных ничтожеств он был гигантом. Вот почему, когда он двинулся из своего города к Константинополю, его шествие было подобно возвращению Наполеона с Эльбы: правительственные отряды немедленно переходили на его сторону, отовсюду к нему спешили войска провинциальных правителей, и армия его росла как снежный ком. Разрозненное сопротивление верных правительству войск не могло задержать его продвижение.

Между тем восстание в городе ширилось. Агенты Андроника подняли народ на разгром «латинских» кварталов. Начались сражения с французами и немцами. Андроник не спешил — он стоял лагерем в Халкедоне, принимал сторонников и ждал момента, чтобы ударить наверняка.

И весной 1182 года, исчерпав все возможности сопротивления, правительство было вынуждено открыть ворота Константинополя перед Андроником. Его торжественно встречали как освободителя не только толпы народа, но и патриарх Феодосии и кесарисса Мария.

Вступив в столицу, Андроник обратился к народу с речью, в которой не пожалел пафоса и слез. Он клялся всеми святыми, что пришел исключительно для того, чтобы освободить обожаемого юного императора Алексея от господства безнравственных людей, что его интересует лишь благоденствие империи, что власть ему не нужна — он верный сын отечества. У него лишь одно желание — оградить императора от вредного влияния его распутной матери и ее фаворита, которых он просит добровольно отказаться от власти.

После того как пропагандистская прелюдия к перевороту была завершена, растерявшегося Алексея-протосеваста схватили в его дворце и доставили к Андронику. Андроник разыграл патетическую сцену, обвиняя Алексея в низкой измене, и тут же приказал выколоть ему глаза.

После этого «из соображений безопасности» регентшу Марию и молодого императора отправили на загородную виллу Филопатион. Андроник нанес им визит, преклонил колени перед Алексеем и поклялся ему в верности. Императрицу-мать он не замечал. Затем он посетил патриарха Феодосия — своего союзника, целовал ему туфлю, также клялся в вечной дружбе и благодарности. Но старый патриарх уже понял, что в городе воцарился страшный хищник, который одержим всепоглощающей ненавистью к семье Мануила. Когда в задушевном на вид разговоре с патриархом Андроник начал жаловаться на то, как он одинок, как трудно будет ему стать настоящим опекуном и наставником юному императору, как трудно будет оградить мальчика от соблазнов жизни и заговоров врагов, патриарх тихо ответил:

— Нет оснований для беспокойства. С того момента, как ты, Андроник, вошел в Константинополь, можно считать, что этот мальчик мертв.

Андроник вежливо поклонился и, ничего не ответив, покинул патриарха. Тот понял, что ему недолго осталось занимать свой пост.

Первые месяцы правления Андроника были лишь увертюрой к тому, что случилось потом. Он активно занимался государственными делами, причем так, чтобы завоевать любовь народа. Он отменил непосильные налоги, разогнал мздоимцев и жестоко покарал ненавидимых чиновников. До сих пор некоторые историки характеризуют его как демократически настроенного монарха, «крестьянского царя». В то же время Андроник подавлял сопротивление в провинциях, где еще оставались сторонники протосеваста. И ни на минуту не забывал о своей основной задаче — убрать с пути всех соперников.

Неожиданно по Константинополю разнеслась весть, что таинственным образом умерли кесарисса Мария и ее муж граф Ренье, союзники Андроника. Никто не сомневался, что их отравили по его приказу.

А Андроник отправился к гробнице Мануила и при большом стечении народа умолял тень императора простить ему былые прегрешения. Он поклялся положить жизнь на то, чтобы мальчик Алексей был счастлив.

После этого Андроник велел всем уйти, чтобы он мог побеседовать с покойным императором наедине. Убедившись, что он один, Андроник сказал:

— Теперь ты у меня в руках, мой гонитель и мучитель. И разбудить тебя смогут только трубы Страшного суда. Я заставлю тебя дорого заплатить за все зло, которое ты мне причинил.

Эти слова якобы подслушал один из придворных и разнес их по городу. Но даже если Андропик их не произносил, думал он именно так.

В последующие недели страшные слухи расползлись по Константинополю. Родственников императора арестовывали. Затем начались публичные суды. Из политических соображений Андроник избегал тайных убийств. Если у тебя послушные судьи, можно обеспечить нужный приговор. А уж пыточных дел мастера заставят жертву признаться в чем угодно. Что и произошло. Так погибла вся верхушка семьи Комнинов. Недаром Карл Маркс называл Андроника человеком алкивиадо-нероно-византийского склада.

Наступила очередь самых главных соперников — императрицы-матери и мальчика-императора.

Андроник не был бы самим собой, если бы не внес театральности в расправу с ними.

Сначала он принялся публично обвинять императрицу в том, что она строит против него и империи страшные козни, поэтому он якобы будет вынужден покинуть Константинополь. Он не может нести ответственность за безопасность императора.

После того как почва была подготовлена, Андроник приказал начать судебный процесс, на котором сам не присутствовал. Марию обвинили в том, что она иностранная шпионка. Нашлись и свидетели ее шпионской деятельности, и обвинители, которые доказали, что она намеревалась продать Византию франкам. Приговор был единодушен — смертная казнь.

Но этот приговор был недействителен без санкции императора.

Приговор был написан красными чернилами, словно кровью. Андроник принес его мальчику и приказал подписать смертный приговор матери. Мальчик плакал. Плакала и маленькая невеста Анна.

Андроник внимательно посмотрел на девочку. Потом погладил по голове и пообещал, что ее никто не обидит.

Прежде чем задушить Марию в камере, ей показали подпись сына.

Прошло еще несколько месяцев, и послушный совет империи обратился к Андронику с нижайшей просьбой короноваться, так как иначе ему будет трудно нести бремя власти. Андроник картинно возмутился неожиданным предложением и тут же во всеуслышание отказался от незаслуженного поста. Совет настаивал, народ бушевал на улицах — слава Андроника еще не потускнела. Многим казалось, что, если он станет императором, в Византии наступит золотой век.

Процедура коронования Андроника, как пишут хронисты, была хорошо разыгранной комедией. Он буквально дрался с придворными, которые старались надеть на него пурпурную мантию и корону. Его еле втащили на трон. И в конце концов, обливаясь слезами, Андроник покорился воле народа и поклялся, что делает это лишь для того, чтобы помогать Алексею.

Остался пустяк. Через месяц Алексея привели во дворец к Андронику и в то время, как император занимался государственными делами, задушили в соседней комнате. Труп мальчика выволокли к ногам Андроника.

Высокий, седой, все еще стройный император оттолкнул труп ногой и произнес:

— Твой отец был клятвопреступником, а мать — шлюхой!

И приказал выбросить труп в Босфор. Что и было сделано.

Патриарха Феодосия сослали в монастырь, а на его место поставили менее прозорливого иерея.

Девочку-императрицу Анну Андроник велел привести к себе в спальню. Она стала его наложницей.

В конце 1183 года Андроник повелел расторгнуть свой брак с Феодорой и женился на Анне, которой тогда было тринадцать. Бракосочетание состоялось в храме святой Софии и стало одним из предвестников падения Андроника, ибо было непристойно.

Демократизм Андроника быстро улетучился. Всю жизнь плетя заговоры, Андроник сам безумно боялся заговоров. Поэтому тайная полиция была во много раз усилена, столица была наводнена сыщиками и доносчиками, с каждым месяцем террор против любого проявления свободомыслия усиливался. Восстания феодалов и возмущения крестьян подавлялись с неслыханной жестокостью. Когда вспыхнуло восстание в Вифинии, император утопил в крови Бруссу и Никею. «Деревья, — пишет летописец, — были увешаны гроздьями трупов. Он запретил хоронить их, желая, чтобы они были высушены солнцем и, подобно чучелам, колебались под ветром, отпугивая птиц».

Старик изобретал все новые способы казни. Когда однажды некий горожанин был задержан соглядатаем за то, что неуважительно отозвался об императоре, Андроник приказал проткнуть его железным вертелом, поджарить на медленном огне, принести в его собственный дом и положить на обеденный стол. Постепепно страх охватывал государство. Разумные реформы, проведенные Андроником, потерялись среди преступлений и казней. Прошел всего год с того дня, как громадные толпы народа требовали, чтобы Андроника короновали; теперь люди с ужасом старались понять, почему они это сделали.

Андроник, словно предчувствуя близкий конец, старался не упустить ни минуты наслаждений. Он окружил себя стаей куртизанок; по выражению Никиты Хониата, «подобно петуху во главе своих кур, или козлу впереди своих коз, или Дионису, окруженному менадами и вакханками, вел он за собой своих любовниц». Черный юмор никогда не изменял императору. Вся столица знала, что, заметив на улице красивую девушку, император непременно прикажет ее схватить и доставить к нему в загородный дворец. Бравируя этим, он велел прибить под портиками Форума рога убитых им оленей, открыто намекая на участь константинопольских мужей.

В судьбе знаменитых авантюристов часто действует принцип маятника. Чем с большим энтузиазмом их принимает чернь, чем бОльшие надежды возлагает на них народ, тем глубже разочарование в них и тем скорее оно наступает. Под маской кумира и народного царя скрывалось лицо деспота, какого еще не приходилось видеть Византии.

Предаваясь забавам, Андроник постепенно терял нити управления империей. Многих способных государственных деятелей он уничтожил, других заставил бежать и окружил себя ничтожествами. Он мог бы продержаться дольше, будь он моложе, но в шестьдесят пять лет ему было все труднее казнить, развлекаться и управлять одновременно.

Это стали понимать и его враги. Бежавший из столицы Исаак Комнин провозгласил независимость Кипра, в провинциях зрели заговоры и вспыхивали восстания. Наконец, в дело вмешались внешние враги. Сицилийский флот в 1185 году высадил десант в Фессалониках, и норманны медленно двинулись к Константинополю. Высланные навстречу войска византийцев сражались неохотно, военачальники переходили на сторону норманнов.

Еще одним ударом по репутации Андроника было восстание в Болгарии. В 1185 году братья Петр и Асень подняли Болгарию против византийского господства, и началась борьба второго болгарского царства за независимость. Вернуть Болгарию не удалось и преемникам Андроника. В 1187 году Византия вынуждена была признать независимость Болгарии, и дальнейшие события были связаны в значительной степени с попытками Византийской дипломатии посеять рознь между братьями. Это до какой-то степени удалось, и Петр стал склоняться к миру с Византией, однако, после того как в 1196 году в результате византийских интриг был убит Асень, Петр возглавил сопротивление болгар.

Плохи были дела и на границе с Венгрией. Король Бела поддерживал связи со своей бывшей невестой, кесариссой Марией, а после ее смерти торжественно объявил, что будет мстить за нее. Его армия опустошила пограничные провинции Византии. Лишь преемник Андроника, сам женатый на венгерской принцессе, смог, наконец, восстановить мир.

Отложилась Сербия. В результате похода византийцев в 1183 году были снесены с лица земли Белград, Равно, Средец. Поднялось восстание сербов, и жупан Стефан Неманя, разбив византийскую армию, завоевал Южную Далмацию и совершил несколько походов в глубь византийских земель. Лишь к 1190 году византийцам удастся вернуть часть завоеванных сербами районов в обмен на признание независимости Сербии.

Таким образом, за несколько лет правления Андроника почти все плоды многолетних трудов и походов Мануила были потеряны. И разумеется, это не прибавило популярности новому императору. Среди его многочисленных талантов не было таланта полководца.

В первые недели войны с норманнами Андроник, словно пробудившийся от эйфории, начал укреплять флот и приказал чинить дряхлые стены Константинополя, но вскоре ему все надоело, и он вновь бросился в развлечения. В столице росло возмущение. И чем ближе подходила норманнская армия, тем шире распространялась уверенность, что это вторжение — наказание Византии за то, что на престоле сидит такой тиран.

Император старался подавить недовольство. Шли повальные аресты, тюрьмы были переполнены, казни участились.

Андроник нигде не появлялся без отряда телохранителей и даже завел себе громадного пса, который спал у его ложа. Он выступал с речами, в которых утверждал, что норманнов привели предатели. Лишь разоблачив их, можно будет отразить нашествие.

В разгар этих событий Андроник отправился в загородный дворец. Возможно, он оставил столицу для того, чтобы новая волна арестов и казней не связывалась с его именем.

В отсутствие Андроника его подручные начали подскребать остатки знати, еще остававшейся в Константинополе, тех, кто надеялся отсидеться. К таким относился вельможа Исаак Ангел. Три года судьба миловала его, но наконец подошел и его черед. Когда Исаак увидел, что к его дому направляются всадники, он приказал запереть ворота. Но стражники взломали двери и ворвались в дом. Исааку удалось отбиться от них и скрыться. Так с мечом в руке он и вбежал в храм святой Софии, который за последние годы перевидал немало беглецов.

Исаак Ангел не был ни знаменит, ни отважен, и в ином случае смерть его прошла бы незамеченной. Но вид человека с окровавленным мечом вдруг напомнил всем, кто трепетал в ожидании казни, что есть выход — сопротивление. Толпы людей начали стекаться к храму, все громче звучали призывы к восстанию. Так как кесаря в городе не было, никто не мог принять решительных мер; стражники окружили площадь перед собором, на которой гудело море людей, но не решались пустить в ход оружие или штурмовать собор. Только тогда послали гонца к императору.

Андроник вернулся в столицу только на следующий день. К тому времени восстание уже нельзя было подавить. Были взломаны ворота тюрем, и на свободе оказались тысячи врагов Андроника, которым нечего было терять. В храме святой Софии народ провозгласил Исаака Ангела императором, и епископы, оказавшиеся там, короновали его.

Андроник понял, что опоздал. Ему ничего не оставалось, как укрыться в императорском дворце. Через несколько часов дворец был осажден народом, а войска, за исключением тайной полиции и телохранителей, перешли на сторону восставших.

Некоторое время Андроник, уверенный, что и на этот раз обманет судьбу, руководил обороной дворца, сам стреляя из лука с башни.

Когда ворота были взломаны и толпа растеклась по бесчисленным помещениям дворца в поисках императора, Андроник, повторив свой путь бегства из тюрьмы, спустился, переодевшись воином из восточных провинций, к лодке, где его уже ждали любовница-флейтистка и юная жена Анна. Они пересекли Босфор и высадились на восточном берегу.

Удивительна магическая сила этого человека. Девочка, жениха которой он убил, а саму ее обесчестил, осталась ему верна до конца.

Андроник, как всегда в критические моменты жизни, полностью владел собой. Когда он добрался на лодке до маленького порта в том месте, где Босфор соединяется с Черным морем, он столь властно приказал дать ему корабль, что никто не посмел ослушаться. Корабль был снаряжен и вышел в море.

По версии Никиты Хониата, Андроник спешил на Русь, в Галич, к старому союзнику Ярославу Осмомыслу. Но для того чтобы попасть к Ярославу, Андронику надо было миновать устье Дуная, где его ждали враги. Поэтому не исключено, что он хотел плыть на восток, в Грузию.

Но когда берег уже скрылся из глаз и Андроник, успокоившись, принялся строить планы мести, налетел сильный шквал. словно рукой провидения корабль быстро понесло обратно.

Как только судно было выброшено на берег, Андроника схватили и заковали в цепи. И вот тут возникает другой Андроник — актер, которому мог бы позавидовать даже Нерон. Он валяется в ногах у солдат, рыдая и крича, по словам летописца, «из какого славного рода он происходит, как знатна его семья… несчастье, обрушившееся на него, теперь должно вызвать сострадание. И обе женщины, сопровождавшие его, вторили его жалобам, делая их еще более трогательными…». Но у солдат жалобы не вызывали сострадания. Андроника грубо подняли с земли и повлекли к повозке.

Смерть Андроника была ужасна.

Его протащили в цепях по улицам Константинополя. Еще вчера кумир, сегодня он был презренным негодяем, виновником всех несчастий. На этом долгом страдальческом пути ему выбили зубы, вырвали бороду и волосы, жестоко изувечили. В таком виде он предстал перед новым императором. Он уже не молил о пощаде. Он молчал. Исаак Ангел в ужасе от представшего его глазам зрелища велел увести Андроника. Андроника выволокли на площадь, отрубили ему правую руку и бросили в темницу. Любой другой умер бы от таких мучений, по могучий организм Андроника перенес и это. Через несколько дней, в течение которых его не кормили и не поили, его вновь вытащили на солнце и выкололи глаза. Затем на верблюде провезли по улицам Константинополя. Что там творилось и до какого изуверства доходили участники этой жестокой церемонии, описывать не хочется, но все это подробно изложено в хрониках. Наконец страшная процессия достигла ипподрома. Жалкий обрубок императора повесили вниз головой на перекладине, укрепленной между двумя колоннами. Говорят, что Андроник повторял разбитыми губами: «За что вы так яритесь на сломанный тростник?»

Прибежали и франки, которые не забыли погром в их квартале, устроенный по наущению Андроника. Они начали пробовать остроту своих мечей на теле Андроника и спорили, чей удар сильнее. Эти удары и прекратили его страдания.

В те дни, когда изуродованный труп Апдроника валялся на ипподроме, в столице отыскивали и предавали мучительной смерти всех, кто был ему верен. Были арестованы и сыновья императора. Сдержанному и умному Мануилу выкололи глаза, отчего он скончался.

Исаак Ангел, который хотя и считается императором тихим, незлобным, проведшим десять лет своего правления (пока не был свергнут и ослеплен собственным братом) в забавах, охоте и иных развлечениях, старался как можно быстрее уничтожить всех родственников Андроника, чтобы избавиться от возможных мстителей.

Уже через несколько дней после его прихода к власти эта задача была выполнена. За одним исключением: таинственно исчезли Алексей и Давид, маленькие внуки Андроника, дети Мануила. Был отдан строжайший приказ отыскать и убить мальчиков, старшему из которых было в то время только четыре года. Были допрошены и подвергнуты пытке все, кто имел к ним отношение: слуги, няньки и придворные Мануила. Но след малышей простыл.

К сожалению, о том, что случилось с ними, в хрониках не говорится. Даже такой осведомленный летописец, как Никита Хониат, ничего сказать не смог. Вскоре о внуках императора забыли — они были лишь капельками в кровавой реке жертв.

Но можно строить предположения, и весьма интересные.

При византийском дворе всегда находились выходцы из Грузии. В основном среди военных. К примеру, самым славным полководцем и ближайшим другом императора Алексея, деда Мануила, был Григорий Бакуриани, павший в сражении с норманнами в конце XI века. В Константинополе был грузинский квартал, где останавливались пилигримы и торговцы из Грузии, и была грузинская церковь.

Сам Андроник некогда жил в Тбилиси. Некоторые грузинские летописи называют царевичей из рода Андроника Комнина близкими родственниками царицы Тамары.

Мгла времени скрыла от нас детали человеческих отношений и политических союзов, но зато мы знаем о их результатах. Можно предполагать разное. Не исключено, что внуки Андроника и в самом деле были родственным образом связаны с грузинским царским домом. Возможно, грузинский царь обещал Андронику позаботиться о его детях и внуках, если тот погибнет. Андроник мог обратиться к грузинам с просьбой о спасении внуков, когда дворец уже был осажден.

Как бы то ни было, но в конце 1185 года — замечательный сюжет для исторического детектива — Алексей и Давид (странное для Византии и обычное в Грузии имя), которые загадочно исчезли из Константинополя во время резни, оказываются в Тбилиси при дворе молодой царицы Тамары. Там они растут вместе с грузинскими детьми, грузинский язык становится им родным, по образу мысли и поведению они постепенно превращаются в грузинских витязей.

В 1204 году, во время Четвертого крестового похода, Константинополь захватывают западные рыцари, и на большей части территории Византии возникает Латинская империя. Тамара дает Алексею и Давиду войска. С помощью грузинской армии царевичи занимают южное побережье Черного моря и основывают Трапезуидскую империю, просуществовавшую до XV века.

В 1916 году, во время первой мировой войны, русские войска высадились в Трапезунде. Вместе с армией были и археологи во главе с Ф. Успенским. В течение двух сезонов археологи вели раскопки в этом древнем городе, который был некогда столицей империи, основанной двумя грузино-византийскими принцами. Христианские церкви его давно уже были превращены в мечети, могучая цитадель почти разрушилась, от дворцов остались одни колонны. Грязь и запустение царили в бывшей столице.

Русский комендант, одержимый идеей воссоздания Византийской империи под главенством российского императора, приказал закрыть все мечети, которые ранее были христианскими церквами. С опозданием на пятьсот лет он желал восстановить справедливость. Этот шаг сыграл на руку археологам. Успенскому удалось обнаружить в бывших мечетях гробницы императоров и знати, отыскать полустертые фрески и реконструировать облик ряда памятников XIII века. В одной из башен цитадели, где некогда была устроена небольшая церковь, нашли погребение Алексея, императора Трапезунда, внука Андроника…

Юная императрица Анна осталась жива, и в царствование Исаака Ангела ее не преследовали. В пятнадцать лет она стала вдовой двух императоров, а впереди у нее была еще долгая жизнь. Через несколько лет Анна сблизилась с военачальником Феодором Вранасом. Они не могли пожениться, так как брак лишал бы Анну императорской «вдовьей чести». Они мирно жили с Феодором до тех пор, пока Константинополь не был завоеван крестоносцами. Первое время Анна была в оппозиции к новым хозяевам, но вожди крестоносцев, зная, что она сестра французского короля Филиппа Августа, оказали ей знаки почтения и предложили Феодору высокие посты в государстве.

Понемногу Анна все более сближалась со своими единоплеменниками, и те даже помогли ей осуществить давнишнее желание: Феодору Вранасу было предложено скрепить их союз законным браком — в новом государстве «вдовья честь» византийской императрицы уже не играла роли. А через некоторое время Феодору был пожалован титул кесаря и отдан в ленное владение Адрианополь и окружающие его земли на границах с Болгарией. Последние годы жизни Анны прошли спокойно. Она выдала дочерей замуж за французских баронов и умерла в своем дворце в 1220 году, на тридцать пять лет пережив Андроника.

Для истории каждой страны 1185 год — мгновение в череде лет и событий. Заглянуть в это мгновение и сразу понять что-либо в нем, не будучи профессиональным историком, невозможно. Поэтому, преодолев очередной водораздел и оказавшись в долине следующей реки, мы вынуждены остановиться и кинуть взгляд вверх по течению, прежде чем бросаться в быстрые воды 1185 года и пересекать реку.

Например, в Грузии нельзя понять события 1185-го и последующих лет, не вернувшись далеко назад. Когда были завязаны узлы, разрубленные в восьмидесятые годы.

В течение столетий странам Закавказья — Грузии, Армении и Азербайджану — приходилось отстаивать свою независимость от могущественных соседей, терять ее, снова восстанавливать. И судьбы этих трех стран сложились по-разному. Азербайджанцы не имели к началу арабского завоевания единой религии и единого государства. И потому они не могли противостоять завоеванию духовно — они были обращены в ислам. «Я — ширванец», — мог сказать житель Баку. Понятия «азербайджанец» не существовало.

Иначе было в Грузии и Армении. В этих странах сложилась давнишняя традиция государственности и существовала единая древняя религия, чуждая завоевателям, гонимая ими, но оттого еще более ценная как духовный стержень, помогающий сохранить самобытность и бороться за независимость.

В отличие от жителя Азербайджана уроженец Мцхеты мог сказать, что он — картлиец. Но он и больше чем картлиец: подобно кахетинцу, месху, пшаву, он — грузин. Житель Ани или Двина, обитатель Киликийского царства, был киликийцем или двинцем, но он был и армянином, И знал об этом, потому что его объединяли с другими людьми, сознававшими себя армянами, общий язык, общие предания, общая память о древности армянского государства, а главное — общая вера.

В 1071 году Византия потерпела сокрушительное поражение от сельджуков и уступила им почти всю Малую Азию. Под властью их оказались страны, прилегающие к Каспийскому морю, и Армения. С каждым годом набеги на Грузию становились все более опасными. Грузинский царь Георгий II, желая спасти страну от разорения, признал сюзеренитет сельджукского султана Маликшаха. Это не принесло и не могло принести облегчения Грузии, потому что покорность в таких ситуациях воспринимается как слабость. В результате самые лучшие земли — плодородные долины Картли и Кахети — были заняты кочевыми сельджукскими племенами, а высокогорные луга стали местами их летней откочевки. Грузинское население отступило на запад и в ущелья. Организовать сопротивление было нелегко. Сам Георгий II, как утверждают источники, был человеком слабохарактерным и даже робким, при нем власть в стране захватили феодалы-азнауры, которые в борьбе между собой и с царем зачастую шли на союз с могучими сельджуками.

Продолжаться так до бесконечности не могло. Да и не все азнауры были безразличны к судьбе Грузии. Георгий был вынужден отречься от престола. Его преемником стал шестнадцатилетний Давид, известный в истории Грузии под именем Давид Строитель. Это случилось в 1089 году.

Народ выдвигает героев в самые отчаянные, трагические периоды своего существования. Таким героем был Давид.

Юноша, властитель разоренной и ограбленной страны, оказался не только зубаст, но и мудр. Он не мог начинать войну с Сельджукской империей, в сотни раз превосходящей Грузию числом подвластных людей и ресурсами. Но войну начал. Как бы неспешно, не поднимая ее до уровня большого конфликта, не разрывая окончательно отношений с могучим врагом. Он исподволь готовил армию, обучал ее и закалял в небольших набегах на сельджукские племена, что кочевали в грузинских долинах. Он возвращал на освобожденные земли крестьян и добивался их доверия, внушая им мысль о том, что воины царя их защитят.

Нелегко утверждал молодой монарх свою власть над страной. Он предпочитал опираться на мелких дворян и свободных крестьян, нежели идти на союз с крупными феодалами, почти независимыми владетелями областей, представителями могучих родов, которые хотели иметь покорного царя. Кульминацией борьбы со знатью стало столкновение с Липаритом Иванэ-дзе, одним из могучих князей, илдекарским эриставом. Липарит был изгнан из Грузии.

Тем временем в выгодную для Грузии сторону изменилась обстановка в Сельджукском государстве, созданном кочевниками и державшемся на страхе. Из Европы на Ближний Восток пришли крестоносцы и отвоевали у сельджуков Палестину и часть Сирии. Выступила против сельджуков Византия, стараясь отобрать свои земли в Малой Азии. Восставали и другие страны. Давид отказался платить дань сельджукскому султану.

Но прежде чем начать войну, надо было завершить объединение Грузии. И Давид захватывает важнейшие области, не признававшие его ранее, — Кахети и Эрети. Он проводит реформу церкви, чтобы вырвать ее из рук крупнейших вельмож, деливших церковные должности. Наконец, он призывает на службу половцев.

Это были годы правления на Руси Владимира Мономаха, того самого, который провел против половцев, как он сам утверждал, восемьдесят три похода и остановил их продвижение на запад.

Отступая под натиском русских дружин, некоторые из половецких племен откочевали на Северный Кавказ, где им тоже было несладко, потому что степи там были заняты другими племенами, не желавшими уступать место пришельцам. Именно этим половцам Давид предложил переселиться в Грузию. Под именем кипчаков они сыграли немаловажную роль в истории страны. Функция их была сходной с той, какую выполняли на Руси черные клобуки и берендеи — степные племена, занимавшие пограничные с половцами земли. Они были не совсем вассалами — скорее союзниками. Во время распадения Руси на множество враждующих княжеств их вожди порой вмешивались в борьбу за власть в Киеве.

На рубеже XII века сорок пять тысяч половецких семей перешли Дарьяльским ущельем в Грузию и заняли часть сухих долин, откуда были вытеснены сельджуки. В течение веков они служили в грузинской армии. Постепенно берендеи и другие союзные Руси степняки смешались со славянским населением и стали составной частью — будущей украинской нации. Также и половцы влились мало-помалу в грузинский народ — степная кровь и по сей день течет в жилах русских, украинцев и грузин.

Всю первую четверть XII века Давид провел в борьбе с сельджуками. Освободив основные районы собственно Грузии, он вступил в Ширван. Владетель Ширвана объявил себя вассалом Давида, что вызвало гнев сельджукского правителя Ирана. Он поднял громадное войско, для того чтобы наказать Давида, и двинул его на Грузию.

Чем располагал царь Давид? Его хорошо обученная и дисциплинированная армия состояла из сорока тысяч грузин, пятнадцати тысяч кипчаков, нескольких сотен осетин (аланов) и двухсот рыцарей, присланных иерусалимским королем.

Так как мусульманская армия по численности значительно превосходила войско Давида, тот встретил ее не в открытом поле, где сельджукская конница смяла бы грузин, а в ущельях и узких долинах у Дигори. Численное превосходство сельджуков перестало играть решающую роль. Грузины по частям разбили врага, и мало кому из сельджуков удалось спастись.

Дигорская битва 1121 года означала конец сельджукского владычества. На следующий год Давид освободил Тбилиси, остававшийся еще в руках врагов. Вскоре удалось взять старинный армянский город Ани и присоединить Ширван. Большая часть Закавказья оказалась под властью Давида.

В следующем году Давид неожиданно умер.

Ему удалось воссоздать Грузию, но он не успел консолидировать свои владения, укрепить в них центральную власть.

После его смерти оказалось невозможно сохранить завоеванное. Твердая рука Давида Строителя держала в страхе и покорности спесивых феодалов, заставляла трепетать сельджукских владетелей. В момент смертельной угрозы Грузия нашла Давида. Но его преемник уступал Давиду силой и характером.

Сын Давида Дмитрий (Деметре) царствовал долго — тридцать лет. Он вел войны с сельджуками и другими соседями, вел с переменным успехом. Владения отца он увеличить не смог. Подняли головы могущественные феодалы, соперники царской власти. Подобно европейским баронам, они стремились превратить ее в условность, чтобы она не мешала им богатеть и преследовать собственные цели.

Наиболее сложные отношения у царя были с родом Абулетисдзе. То были не только могучие феодалы, но и крупные государственные деятели. В 1130 году один из них, Иванэ, готовил заговор против Димитрия. Заговор провалился, но Иванэ каким-то образом сумел свалить вину на брата Димитрия Константина. Константин был ослеплен, Абулетисдзе вышел на волю. Через пять лет Иванэ и Тиркаш Абулетисдзе отправились в поход на армянский город Двин, которым в то время правил будущий основатель династии атабеков, владевших во второй половине XII века Северо-Западным Ираном, включая большую часть Азербайджана, Ильдегиз. Однако командовали своей армией они так неудачно, что большинство их воинов попало в плен. Ильдегиз приказал отрубить пленным головы, сварить их и черепа выставить на зубцах крепостной стены, дабы все видели, что будет с теми, кто осмеливается поднять на него руку. Еще через четыре года Абулетисдзе вновь предприняли поход и опять были разбиты, на этот раз одним из мусульманских владетелей Закавказья.

Неудачи и постоянные интриги братьев настолько опротивели Димитрию, что при первой же возможности (а она представилась в 1145 году) он бросил Иванэ и Тиркаша в тюрьму. Иванэ казнили, — видно, обвинения были достаточно серьезны, а Тиркаш бежал к мусульманскому правителю Южной Армении Шах-армепу и, получив от него в управление округ в Араратской провинции, начал совершать набеги на Грузию.

Шла борьба не только между царями и феодалами, но и внутри царской семьи. Сначала против Димитрия поднялся его младший брат Вахтанг, затем старший сын Давид. Грузия превратилась в арену свар и междоусобиц. Наконец Давид победил собственного отца, заставил его отказаться от престола и постричься в монахи.

Давид продержался на троне полгода. Как полагают летописцы, он был отравлен. Вернее всего — собственным братом Георгием. Но занять освободившийся престол при жизни своего отца-монаха Георгий не посмел. Тотчас по получении известия, что Давид умер, Димитрий вышел из монастыря и снова взял в свои руки власть, но через полгода занемог и почувствовал приближение смерти. Слишком уж быстро начинают сменять друг друга грузинские венценосцы. И уж очень близок к престолу столь жаждущий его младший сын Димитрия Георгий.

Но законным наследником престола был не Георгий, а Демна, сын его старшего брата Давида. Перед смертью Димитрий пожелал удостовериться в том, что Демна не будет отстранен. Он созвал всех знатных людей царства и в их присутствии передал власть Демне. Для того чтобы спасти внуку жизнь и сохранить трон, он попросил Георгия стать регентом до совершеннолетия Демны. Однако воспитание Демны Димитрий поручил главе могущественного рода Орбели, бывшего во вражде с царским домом. Георгий поклялся выполпить волю умирающего.

Трудность изучения средневековой истории Грузии заключается в том, что имеется каноническая летопись, в которой все сказано. Это «Картлис Цховреба» — свод, существовавший, очевидно, с VIII века и дополнявшийся до XIII века. Известны и другие летописи, например хроники, составленные историками царицы Тамары. В этих летописях есть общее: твердая редакторская рука Тамары или близких к ней людей чувствуется в каждой строке. Все лишнее убрано. Всему придана нужная окраска. «Картлис Цховреба», впитавший в себя исторические сочинения предыдущих лет, воспевает великую Тамару, а следовательно, изображает ее отца Георгия (того самого, которому Димитрий отказал в праве на власть) идеальным и мудрым властителем.

В летописях средневековой Руси — громадной страны, где существовало множество самостоятельных государств и еще больше самостоятельных монастырей, — такая редактура была невозможна. Историю Руси XII века можно воссоздать с большой долей вероятности именно потому, что летописи, как и князья, враждуют между собой. О том, что скрывает одна, с удовольствием повествует другая.

Грузия же была невелика, и летописей было немного. Их можно было собрать и отредактировать.

Что же достоверно известно о Георгии, отце царицы Тамары?

Власти (в качестве регента) он достиг в зрелом возрасте. В 1161 году он отвоевал у мусульман Ани и передал его военачальнику Иванэ Орбели. Помощником к нему и градоправителем определил верного своего сподвижника Саргиса Мхаргрдзели. Туда же перевезли мальчика Демну — Иванэ должен был его воспитывать.

Хотя вряд ли Иванэ постоянно жил в Ани. Ведь ему, как полководцу Георгия, приходилось участвовать в походах; к тому же у него были многочисленные владения в других частях Грузии, по размерам не уступавшие царскому домену.

Не забыл Георгий и о горькой судьбе пленных в Двине, которых погубили полководческие просчеты Абулетисдзе. Он взял Двин, перебил в нем всех мусульман, а черепа грузин положил в гробы и приказал муллам Двина нести их босиком до Тбилиси.

Георгий поддерживал худой мир с Орбели и другими крупными феодалами, а те ждали своего часа — совершеннолетия Демны. Мальчик рос в семье Орбели, и его воспитывали в убеждении, что дядя Георгий — узурпатор. Мало кто верил в Грузии, что Георгий добровольно отдаст власть подросшему царевичу, тем более что он, не удовлетворившись званием регента, официально короновался.

Очевидно, в течение семидесятых годов шли сложные переговоры между знатью и Георгием в поисках компромисса. Предполагалось — намек на это находят в поэме Руставели «Витязь в тигровой шкуре» — отдать за Демну дочь Георгия, царевну Тамару, родившуюся в середине шестидесятых годов. Точная дата ее рождения неизвестна. К 1177 году, когда Демна достигнет совершеннолетия, ей должно исполниться лет двенадцать — для династического брака вполне допустимый возраст. Но здесь могли возникнуть сложности из-за родства — ведь дети были кузенами, требовалось разрешение церкви.

На Демне прерывалась мужская линия царского рода Багратидов. Правда, был еще один Багратид — царевич Давид Сослан из осетинской линии, который воспитывался при дворе, но о его молодых годах мы ничего не знаем.

Переговоры, по-видимому, провалились, и крупнейшие феодалы Грузии, недовольные Георгием, собрались в 1177 году в родовом имении Орбели в Ларбазе, дабы решить, что делать. Речи князей становились все более страстными, призывы к свержению узурпатора — все более громкими. Настолько громкими, что некий, не оставивший в летописях своего имени юноша услышал их и счел необходимым довести до сведения Георгия.

Если юноши и не было, то его следовало изобрести: он появился в очень подходящий момент.

Пока заговорщики совещались и обсуждали, кому и когда выступать, Георгий нанес им решительный удар. Он приказал укрепить Тбилиси, отправил гонцов к кипчакам и стал собирать армию. Узнав о том, что Георгий выступает, заговорщики избрали порочную тактику — оборонительную. И хотя их отряды насчитывали тридцать тысяч воинов, хотя среди них были представители большинства знатпых фамилий страны, они чего-то ждали, спорили, ссорились и затем начали перебегать к царю. Первыми это сделали, судя но летописи, Мхаргрдзели, участие которых в заговоре вообще сомнительно: они были в доверии у царя и не потеряли его впоследствии. Георгий тепло встречал перебежчиков и спешил их простить.

Оставшись практически одни, Орбели решили сражаться. Иванэ отправил младшего брата Липарита к Пахлавану, наследнику жестокого атабека Ильдегиза, того самого, что украсил стены Двина черепами грузин; сам же заперся в крепости Лори.

Дальнейшие события были трагикомичны. Каждую ночь со стен крепости спускались веревки, открывались потайные ходы и защитники ее стремились с повинной к царю. Падение Лори было делом ближайших дней. Наступила ночь, когда из крепости сбежал и сам законный царь Грузии Демна. Он пробрался в шатер к дяде, припал к его ногам и поклялся, что был лишь игрушкой в руках Орбели. Георгий был милостив и даже почтителен с племянником и обещал ему прощение. Затем послал гонца к Орбели и велел передать, что простит Иванэ, если тот прекратит сопротивление.

Ворота Лори раскрылись, и оттуда в сопровождении последних верных рыцарей вышел неудачливый заговорщик Иванэ.

Георгий тут же забыл о своем обещании. Он понимал, что сейчас он — господин положения и осуждать его некому: все изъявили покорность. Иванэ был отправлен в тюрьму и там ослеплен. Затем убили его младшего брата Кавтара, зарубили сына Сембата и племянника Синана. Всех женщин, детей и престарелых Орбели утопили или задушили. Демна был также ослеплен, затем оскоплен, а потом вообще пропал. Вероятно, изувеченный юноша был замучен в тюрьме.

Больше соперников не оставалось, прервалась и мужская линия Багратидов.

Кому отдать трон?

И вот тогда произошло необычайное событие — такого в истории Грузии не было. Царь Георгий объявил, что коронует на царство свою дочь, девочку Тамару, и будет отныне править вместе с ней.

Вряд ли кто-нибудь в Грузии одобрил решение царя, но, с его точки зрения, оно было единственно разумным. Он отлично понимал, что в ином случае, когда он умрет, знать не пустит Тамару на престол. А Георгий рассчитывал прожить еще много лет и подготовить все к тому, чтобы после его смерти Тамара престол сохранила.

Готовясь к этому шагу, царь убрал из своего окружения враждебных его планам вельмож и ближайшими своими помощниками сделал вождя кипчаков Кубасара, назначив его главнокомандующим — амирспасаларом, и незнатного дворянина Афридона, возведя его в чин мсахуртухуцеса (главного министра). Эти люди, всем ему обязанные, должны были верно служить Тамаре. Была у царя и еще одна сильная союзница — его сестра Русудан.

В начале пятидесятых годов Русудан просватали за великого князя Киевского Изяслава Мстиславича, который решил породниться с грузинским царем. Изяслав был уже в летах, жизнь он провел в бесконечных войнах, сражаясь с братьями за киевский престол, входя в союзы то с венграми, то с поляками, то с чехами, то с половцами. Основным его соперником был дядя — Юрий Долгорукий.

Грузинская царевна совершила долгое путешествие через Грузию, затем по Черному морю, по Днепру, пока не оказалась в 1153 году в громадном, кипящем Киеве.

Свадьба несколько раз откладывалась из-за походов, в которые спешил Изяслав. Но наконец летом 1154 года ее сыграли, и новая великая княгиня воцарилась в княжеском тереме.

Этот брак оказался недолговечен, и в истории Руси Русудан следа не оставила: через несколько месяцев после свадьбы Изяслав умер. Его бездетная молодая вдова спустя некоторое время решила вернуться домой: в Киеве ей было неуютно и одиноко. Ее никто не удерживал: за Киев уже боролись другие князья.

Возвратившись в Грузию, Русудан жила у брата. В одной из грузинских летописей говорится, что она совершила еще одно путешествие — в Иран, где вышла замуж за какого-то из сельджукских владетелей. Так или иначе, в последние годы правления Георгия она жила в Тбилиси и воспитывала свою племянницу Тамару. Связи с Русью у нее сохранились. И русский язык ей был, возможно, знаком.

После вторичной совместной коронации Георгий не удалился от дел, а продолжал активно править страной и старался держать знать в узде. Дочь росла, и царь много внимания уделял ее образованию и воспитанию. Его рискованный план удался в первую очередь потому, что он прожил после воцарения Тамары еще шесть лет, и к моменту его смерти в 1184 году Тамаре уже было около двадцати, и последние годы она участвовала в управлении государством.

И вот царица Тамара осталась одна.

На неустойчивом троне, окруженная тайными и откровенными недоброжелателями, а то и врагами.

Вряд ли кто мог предположить, что она останется на троне почти четверть века и превратит Грузию в могучее государство.

Тамаре помогло то, что на ней кончалась линия грузинских Багратидов. И если на Руси Рюриковичей было хоть пруд пруди, то грузинские вельможи, которым приходилось в 1184 году решать, оставить ли трон Грузии женщине, пусть даже официально коронованной, должны были считаться с фактом, что царственных по крови реальных претендентов на престол не было. Правда, при дворе (а может быть, в ссылке) жил царевич Давид Сослан, но он не имел поддержки и, очевидно, не рвался к власти.

Царь Георгий не зря посадил рядом с собой на трон статную, красивую девушку[13] — он учил ее править страной. После подавления мятежа сторонников Демны он уничтожил главарей оппозиции. Рядом с Тамарой оставались верные люди, и первой из них была ее тетка Русудан.

И все же воцарение Тамары прошло совсем не так гладко, как надеялся ее отец. Оппозицию составили крупные феодалы-дидебулы, к которым принадлежал и католикос Микаэл Мариаписдзе. Они желали вернуть себе власть, отобранную Георгием, который после мятежа Демны старался опираться на мелких дворян, а то и на безродных и потому верных помощников.

Но за годы относительно спокойной жизни в Грузии поднялся и окреп слой состоятельных горожан, которые тоже хотели власти. Города, как и везде, противостояли феодалам. И также стремились посадить на престол своего человека.

Первый удар наносят дидебулы. Они требуют новой коронации, доказывая, что проведенная Георгием была недействительна без их санкции. Тамара вынуждена согласиться на это.

Тогда дидебулы начинают добиваться смещения самых верных помощников Тамары — Кубасара и Афридона. Дидебулы не желают им подчиняться. Тамара, скрепя сердце, соглашается и на это.

Дидебулы полагают, что Тамара у них в руках. Но борьба вокруг трона продолжается. Приходит очередь главного казначея Кутлу Арслана. Он выступает в качестве «гласа народного», то есть зажиточного городского населения и купцов. Он требует создания в Исани (царская резиденция на окраине Тбилиси, где теперь находится район Авлабар) нового учреждения — карави, который стоял бы выше дарбази — государственного совета, включал бы представителей сословий и держал бы в своих руках действительную власть. При этом царице запрещается присутствовать на заседаниях карави. Она должна будет лишь выслушивать его постановления и подчиняться им. Тут уж поднялись на дыбы дидебулы. Узкий круг вельмож намеревался править страной, используя царицу как ширму, но не желал делить власть с мелкими дворянами или купцами.

Тамара проявила талант стратега. Она сумела опереться на дидебулов и арестовать Кутлу Арслана. Горожане — а в Тбилиси сторонников Кутлу Арслана, видимо, было немало — окружили ее дворец. Толпа гудела, требуя освобождения вождя и выдачи вельмож.

Тамара и здесь не растерялась. Зная, насколько глубоко развито в Грузии уважение к матери, она попросила двух знатных старух, Кравай Джакели и Хошак Цокали, выйти к бунтовщикам и уговорить горожан отказаться от насилия.

Кутлу Арслан был освобожден, но власть фактически перешла к вельможам — к дарбази и католикосу. Отныне все решения должны были приниматься «совместно с дидебулами и по согласной их воле».

И тут Тамара делает умный политический ход. Она выписывает из Иерусалима бывшего католикоса Николая, побежденного в свое время Микаэлом, и созывает церковный собор. О Николае летописец Тамары Басили осторожно сообщает, что он «по скромности в свое время бежал от сана картлийского католикоса». Тамаре надо убрать властного Микаэла, одного из столпов княжеской партии, так как католикос был одновременно и канцлером.

Хронист, рассказывая об отчаянной борьбе, проходившей на соборе между Николаем и его главным союзником Антонием, архиепископом Кутаисским, с одной стороны, и Микаэлом с его сторонниками — с другой, пишет: «Руководители собрания Николай и Антоний не пожелали, чтобы в их среде пребывал тогдашний картлийский католикос, потому что стал он допускать вещи, совсем искажающие церковные правила, и коварством получил от господа власть канцлера. Но не смогли отлучить, хотя и много потрудились. А из прочих епископов многие были смещены, и вместо них посадили божьих людей…»

Молодая царица присутствовала на этом соборе. Кипели страсти — на католикоса и его сторонников сыпались обвинения чуть ли не в безбожии. Старец Николай, проделавший ради этого боя трудный и далекий путь из Иерусалима, потерпел поражение. За Микаэлом стояли дидебулы, а мпогие епископы были с ними в близком родстве.

Тамара не добилась решительной победы, но это сражение, одно из первых, которое ей пришлось вести, было не бесплодным. Ей удалось изгнать из епархий наиболее одиозных, проворовавшихся и разложившихся епископов, которые получили эти места, потому что принадлежали к знатнейшим семьям царства. А ведь они были духовными феодалами и владели лучшими землями. Этот шаг сразу увеличил популярность Тамары. Что же касается Микаэла, то Тамаре еще несколько лет пришлось ждать его смерти.

Затем последовали новые назначения на важнейшие должности в государстве, которые тоже были результатом компромисса. Главным казначеем вместо Кутлу Арслана стал Варданисдзе, амирснасаларом — Саргис Мхаргрдзели, мсахуртухуцесом — Чиабер. Сыновья Мхаргрдзели также получили высокие должности.

Царство Тамары, занимавшее почти все Закавказье, было государством христианским. И служили царице христиане. Они могли быть грузинами, курдами, армянами или осетинами, но все вместе ощущали себя христианами в противопоставлении миру ислама. Внутри же системы различалась независимо от национальности принадлежность к тому или иному течению в христианстве. Это положение отлично иллюстрируется в случае с братьями Мхаргрдзели. Отцом своим Саргисом они были воспитаны в лоне армянской церкви. В грузинской державе достигли высочайших постов. Оба стали заметными фигурами как в грузинской, так и в армянской истории. И сохранились свидетельства о них как грузинского, так и армянского летописца того периода.

Вот что пишет грузинский историк Басили: «Призвали двух сыновей амирспасалара Саргиса Мхаргрдзели — Захарию и Иванэ, людей мудрых, мужественных, хорошо испытанных к тому же и, по родовым преданиям, верных царям, за что Мхаргрдзели были сильно любимы дедами Тамары, также и отцами… эти люди достойны быть людьми, хотя они по вере были армяне… Иванэ был прекрасным знатоком Священного писания, в силу чего постиг всю кривизну веры армян, перекрестился и стал истинным христианином».

Оценка ясная. Оба достойны, но Иванэ более достоин, ибо грузин верой.

Вот что пишет армянский летописец Киракос Гандзакеци: «…имя первого было Закарэ, а второго — Иванэ. Это были люди храбрые, могущественные владетели, бывшие в почете у царицы грузинской…Иванэ впал в ересь халкедонскую, в которую повержены были грузины, ибо он, очарованный царицей, полюбил славу людскую больше, чем славу божью; а Закарэ остался верен православию,[14] которое исповедуют армяне».

Опять же оба достойны, но Закарэ более достоин, ибо верой — армянин.

Впрочем, все это не мешало братьям верно служить Тамаре и много лет сражаться рядом.

Мать Тамары была осетинкой, а второй муж — более осетином, чем грузином. Но неправомочно утверждать, что после Тамары престол Грузии занимали осетины. Характеры рождались осознанием принадлежности к этносу и воспитанием. Русский князь мог быть на три четверти половцем, от этого он не переставал быть русским князем. Тем более проблема национальности не играла роли в династических браках.

Это соображение важно, когда переходишь к следующему этапу в жизни Тамары, к следующей схватке за власть в Грузии — к истории с ее замужеством, темной и запутанной, о которой летописцы говорят туманно, словно о наваждении.

Чтобы лучше понять суть этих событий, полезно вспомнить, что кроме летописей эпоха Тамары оставила нам величайшее произведение грузинской литературы, написанное гениальным поэтом Шота Руставели, «Витязь в тигровой шкуре».

Как начинается поэма «Витязь в тигровой шкуре»?

С восхваления царицы Тамары.

Это странное восхваление. Оно противоречиво, словно противоречиво отношение Руставели к царице.

Воспоем Тамар-царицу, почитаемую свято!
Дивно сложенные гимны посвящал я ей когда-то.
Мне пером была тростинка, тушью — озеро агата.
Кто внимал моим твореньям, был сражен клинком булата.

Мне приказано царицу славословить новым словом,
Описать ресницы, очи на лице агатобровом,
Перлы уст ее румяных под рубиновым покровом, —
Даже камень разбивают мягким молотом свинцовым.

…………………………………………………………

Той, кого я раньше славил, продолжаю я гордиться.
Я пою ее усердно, мне ли этого стыдиться!
Мне она дороже жизни, беспощадная тигрица.
Пусть, не названная мною, здесь она отобразится![15]

Есть определенные законы панегирика. Особенно если он предшествует поэме, основная тема которой — любовь. Объект панегирика должен быть возвышен и безупречен, тем более если речь идет о царице. На первое место выступают ее ум, мудрость и милосердие. Женские прелести воспеваются куда скромнее, дабы не преступить границ. Таковы и были оды, созданные поэтами средневековой Грузии. Таков и стиль летописей. Хронист сообщает о бурном начале ее царствования: «Возвысив свой ум, со смиренной душой узрела тяжесть ей порученного дела и, направив взоры к своему небесному руководителю, стала управлять, как то внушал ей святой дух».

Образы Руставели рождают тревожную картину. Служители, сраженные клинком булата, сравнение царицы с беспощадной тигрицей… Никакого смирения: Руставели воспевает яростную воительницу.

Есть соблазн рассматривать поэму Руставели как рассказ о событиях в Грузии в молодые годы царицы Тамары. Этот соблазн не минул некоторых историков. Крайнюю точку зрения выразил А. Дандуров в книге «Шота Руставели». Для него поэма — политический памфлет, в котором лишь заменены имена. Руставели — Автандил, Давид Сослан — Тариэл, Юрий Суздальский — Фридон, Тамара — Нестан-Дареджан. Движение поэмы — это движение истории Грузии.

На такую точку зрения становиться опасно. Она всегда будет неправдой, потому что поэт, тем более великий, создает свой мир, а не маскирует псевдопимами мир окружающий. Но если такая точка зрения существует в XX веке, то нет сомнения, что подобные мысли возникали и в головах современников Руставели. Они читали о молодой царице, а на престоле в Тбилиси сидела молодая царица. Они читали о проблеме жениха для Нестан-Дареджан, а царица Тамара никак не могла решить своих матримониальных проблем. Даже если Руставели и сам не подозревал о таких ассоциациях, это не могло остановить окружающих от поиска их. А его врагов — от того, чтобы толковать их как политические выпады.

Примем к сведению, что любое большое произведение литературы питается соками окружающей действительности.

Поэма начинается с ситуации, которую просто невозможно не связать с грузинской, — с размышлений старого царя о том, кто займет престол после его смерти. Ведь у него только дочь. И когда он решает короновать ее, вельможи соглашаются на это. И затем царь возлагает корону на голову Тинатин, хотя сам еще здравствует. Можно перекопать всю историю Грузии и соседних стран: такая ситуация возникла лишь однажды.

Царю верно служит молодой полководец Автандил, влюбленный в Тинатин. Когда однажды старый царь и Автандил встречают на охоте загадочного печального рыцаря в тигровой шкуре, который затем исчезает, царь рассказывает об этом дочери. Тинатин заинтригована настолько, что хочет любой ценой того человека отыскать. И она посылает на его поиски Автандила на целых три года, обещая за это свою верность. Влюбленный отказаться не смеет: царица не дает ему никакого выбора. Автандил подчиняется.

И тут же эта ситуация проигрывается поэтом вновь. На другой паре возлюбленных.

Появляются царевна Нестан-Дареджан и безнадежно влюбленный в нее рыцарь Тариэл.

И снова очень трудно не увидеть в царевне Тамару. Хотя берется иной срез ее судьбы — замужество.

Тариэл, полководец отца Нестан-Дареджан, узнает, что тот выбрал ей жениха — наследника хорезмийского престола.

Тариэл покоряется решению царя, так как сознает, что ему с хорезмшахом не соперничать, да и соображения государственные ему понятны.

Он-то покоряется. Но не царевна. Узнав о женихе, она тут же принимает меры. Сначала вызывает Тариэла и обвиняет его в предательстве. Перед нами тигрица, которая добивается своей добычи. Оправдания Тариэла, рассуждения о чести и интересах державы ее не интересуют. Она уже решила за него: он убьет жениха.

Тариэл — влюбленный рыцарь, не думающий о последствиях. Если еще пять минут назад он был верным подданным царя, сейчас он обезумел. Он немедленно решает убить жениха и всех, кто с ним приедет. Нестан-Дареджан добилась своего. Но она куда разумнее, чем рыцарь. Она приказывает ему убивать, но не желает, чтобы Тариэл для этого собирал дружину, устраивал войну и привлекал внимание к ней, вдохновительнице убийства. Все должно быть сделано иначе — тонко, тихо.

«Сделай так, герой отважный, наделенный силой львиной:
Жениха убив украдкой, не сражайся ты с дружиной.
Ты его единоверцев не равняй с простой скотиной, —
Сердце вынести не в силах этой крови неповинной».

Непонятно, в чем же вина хорезмийского принца. Едет он по приглашению царя, не подозревая, что у принцессы иные жизненные планы, едет мирно, открыто. К тому же царевна отказывает Тариэлу в праве на рыцарский поединок, на открытый и честный бой. Она велит ему зарезать гостя тайком.

Тариэл не видит нелогичности поведения царевны. Он готов на все, потому что любит. Любовь же Нестан-Дареджан может вызвать сомнения. Уж очень ее действия расчетливы.

Странность этой ситуации всегда вела к поискам аналогий. А. Дандуров предположил даже, что Руставели здесь говорит об убийстве Георгием царевича Демпы, которое расчистило Тамаре дорогу к престолу. Хотя такие рассуждения кажутся необязательными, вопрос о том, насколько Руставели одарил тигрицу Нестан-Дареджан характером тигрицы Тамары, конечно, встает.

Хорезмийский принц приезжает. В государстве радость. Царь, полностью доверяя Тариэлу, посылает его встретить хорезмийца и позаботиться о его удобствах. Хорезмийцу устраивают лагерь за городом.

Тариэл медлит. Сам он объясняет промедление усталостью:

«Все, что надобно, исполнив, я к себе вернулся в дом.
Утомившись на приеме, я хотел забыться сном».

Странное признание для убийцы, горящего желанием поскорее расправиться с соперником.

Тариэл ложится спать, но тут же появляется служанка Нестан-Дареджан, которая поднимает его и ведет к царевне. Та в гневе: почему Тариэл до сих пор не выполнил ее приказания?

— «Что ты ждешь? — она спросила. — Разве жертва не готова?
Иль опять меня забыл ты? Иль обманываешь снова?»

Тариэлу ничего не остается, как приняться за черное дело.

Он собирает сотню молодцев и с ними спешит к лагерю хорезмийцев. Так как именно Тариэл отвечает за безопасность гостя, его пропускают в шатер, где спит принц. Тогда Тариэл хватает несчастного юношу за ноги и ударяет головой об столб. Принц мертв, а Тариэл спасается бегством в собственный замок.

Сюжет поэмы получает два толчка. Тинатин посылает Автандила на поиски рыцаря; Нестан-Дареджан заставляет Тариэла убить жениха. Обе девушки вправе распоряжаться уступающими им по положению возлюбленными. Оба рыцаря подчиняются. Молодые тигрицы так сходны, что кажутся одним портретом, лишь под разным углом зрения написанным.

Царь посылает к замку Тариэла послов. Те осыпают витязя справедливыми упреками. Царь задает через них Тариэлу вопрос, который давно уже вертится на губах у читателя:

«Ты зачем мой дом, безумец, этой кровью запятнал?
Если дочь мою любил ты, отчего мне не сказал?
Престарелый твой наставник, от страданий я устал…»

И в самом деле — зачем? Затем, что так пожелала тигрица. Затем, что мужчины Руставели не смеют отказать любимым.

Тариэл не находит ничего лучшего, как заявить послам, что он не желает жениться на Нестан-Дареджан, что он хозяин в своем замке и претендент на царский трон.

Все это нелогично. Зачем молодому человеку, который должен себя чувствовать виноватым, грозить благодетелю и отказываться от любимой?

И еще одна странность.

В самом начале поэмы вскользь сообщается, что девочкой Нестан-Дареджан отдали на воспитание сестре царя, по имени Давар. Потом об этой Давар все забывают. Но вдруг становится известно, что гнев царя обрушился не столько на убийцу, сколько на собственную сестру — за то, что она допустила роман Тариэла и Нестан-Дареджан. Тариэл сидит спокойно в своем замке, Нестан-Дареджан как ни в чем не бывало пребывает во дворце, а виновной объявляют сестру царя.

Та клянется в своей невиновности и обращается к Нестан-Дареджан со словами:

«Ты, блудница, амирбара на убийство навела!
Почему должна я кровью за твои платить дела?..»

После этого она организует похищение царевны. И послушные тетке черноликие рабы увозят Нестан-Дареджан за море. И она исчезает.

Узнав об этом, Тариэл бросается искать Нестан-Дареджан, не находит, погружается в отчаяние и удаляется в пустыню.

Новый персонаж — тетка и воспитательница Нестан-Дареджан, которая разлучает царевну с ее любимым, — также, разумеется, вызывал у читателей ассоциации. Ведь рядом с Тамарой находилась ее тетя Русудан, которой царь Георгий оставил свою дочь. Русудан играет важную роль во всех делах первых лет царствования Тамары. Если идти следом за Руставели, то — двоякую и скорее отрицательную.

И тут новое раздвоение. Уже понимаешь, что почти у каждого основного персонажа есть в поэме двойник, который чуть иначе проигрывает одну и ту же тему. Есть два старых царя, есть две дочери-царевны, есть два рыцаря — исполнители воли своих возлюбленных. И обнаруживается, что есть две тетки. Одна — Давар, которая похищает Нестан-Дареджан. Вторая — Дулардухт.

Что это за злодейка?

…В Каджети правил хороший царь.

Пораженный злым недугом, умер он в годины эти.

Много льется слез сиротских без него на белом свете.
У сестры его, царицы, все его остались дети.

Дулардухт — сестра царева, величава, как скала.
И никто ее дружине причинить не смеет зла.

Двух сирот, Росана с Родьей, под присмотр она взяла.
И, воссев на трон Кадшети, правит царские дела.

У нее сестра внезапно где-то за морем скончалась…

Информация, полученная из этих строф, удивительна. Во-первых, повторяется ситуация с царем, который, уходя в мир иной, оставляет детей своей сестре. Во-вторых, оказывается, что эта женщина имеет за морем родную сестру, которая умирает. Кто умер? Давар, тетка Нестан-Дареджан, покончившая с собой. Если это так, то со смертью одной тетки ее функция переходит к другой. То есть Дулардухт — тоже тетка Нестан-Дареджан.

Что делает Дулардухт, увидев Нестан-Дареджан, которая, того не ведая, попала в Каджети? Тут же начинает устраивать ее судьбу. Она решает отдать ее за своего племянника Росана. Опять сватовство, опять разлука с любимым.

Кто живет в Каджети? Руставели словно забыл, как только что уважительно говорил о покойном их государе. Каджи — это плохие люди, настолько плохие, что возникает вопрос, не злые ли они духи. Но Фатьма, которая добыла для Автандила сведения о Нестан-Дареджан, объясняет ему:

«Каджи — это те же люди, только, тайнами владея,
Каждый кадж напоминает колдуна и чародея.
Ослепить он нас сумеет лучше всякого злодея,
И сражаться с ним, проклятым, бесполезная затея…»

То, что каджи оказались людьми, а не духами, радует Автапдила, так как он убежден, что втроем — с Тариэлом и Фридоном — они смогут взять штурмом цитадель каджей и освободить Нестан-Дареджан. За столь приятные новости он дарит свои ласки плебейке Фатьме, полагая, что иметь любовницу во время исполнения приказа царицы простительно, если любовница помогает этот приказ исполнить.

Кульминация поэмы — штурм крепости каджей и освобождение Нестан-Дареджан. Три друга разят каджей беспощадно — никого не оставляют в живых. Только истребив обитателей горных замков, они добывают свободу царевне.

Да, это сказка, ведь настоящая царица Тамара никогда не была в плену у каджей и ее тетка не кончала жизнь самоубийством.

А если это не каджи? Если за образами каджей скрываются реальные враги Тамары, желавшие через брак лишить ее свободы и разлучить с тем, кого она любит?

Допущение, рождающее исторические ассоциации.

И не только у нас.

Теперь наступило время вернуться в Тбилиси 1186 года.

Исторических сведений о тогдашних событиях чрезвычайно мало. Есть только отдельные факты, которые для летописцев настолько невыигрышны, что они говорят о них походя, с сожалением.

Но очевидно, что за трон Тамаре пришлось платить. Отстранением помощников, оставленных в наследство отцом, ограничением собственной власти, отступлением перед католикосом, уступками горожанам. Утешение лишь в одном: противники царицы ненавидят друг друга, так что каждая из партий нуждается в Тамаре.

Прошло слишком мало времени для того, чтобы Тамара смогла найти средства бороться с осаждавшими ее советчиками. А времени ей не дают. Кончился траур по царю Георгию. Тамаре больше двадцати. По нормам той эпохи, она почти старая дева. Формальных оснований для отказа от брака у Тамары нет. И именно вопрос о браке становится пробным камнем на новом этапе борьбы за то, кому править страной — дидебулам, тетке Русудан или молодой Тамаре.

По преданиям, претенденты на руку Тамары уже появлялись. В их числе сын византийского императора Мануила (легендарная фигура, так как Алексей уже убит, а других сыновей у Мануила не было), антиохийский князь Боэмунд, сын эмира Гранады, специально перешедший для этого в христианство, и два осетинских князя. Вернее всего это апокриф. На самом же деле найти жениха для Тамары совсем не так просто. Жених должен быть из знатного рода, желательно царского. Он должен принести с собой выгодный политический союз. Он должен быть послушен партии дидебулов, следовательно, важно, чтобы он был чужаком при грузинском дворе. Сомнительно, чтобы в тот момент можно было обратиться к Византии: только что в Тбилиси прибыли спасенные из Константинополя внуки Андроника. В Византии об этом известно, и Исаак Ангел, по-видимому, не слишком доволен вмешательством Грузии в византийские дела. Иерусалимское королевство и латинские княжества находятся в тяжелейшем положении — неизвестно, что их ждет в самые ближайшие годы. Остаются Киликийская Армения и Русь. С более далекими западными странами нет постоянных связей, да и политический союз с ними, например с Англией, бессмыслен.

Можно предположить, что для Тамары ее будущий брак был совсем не политической проблемой. Все летописи, все предания, наконец, Руставели в своей поэме говорят о том, что в Тбилиси живет молодой человек, с которым Тамара вместе росла, дальний ее родственник, осетинский царевич Давид Сослан. Он — Багратид, но вряд ли выгоден дидебулам. Он и Тамара любят друг друга, значит, этот брак приведет к усилению Тамары; не исключено, что у Давида есть свои сторонники, подобные Руставели, — партия самой Тамары.

Жених, которого находят дидебулы, отвечает их расчетам и скорее всего выбран именно теткой Русудан и ее партией.

На Северном Кавказе, возможно в городе Сунджа, у половцев, скрывается изгнанный своим дядей Всеволодом Большое Гнездо из родового княжества законный наследник владимиро-суздальский, бывший князь Новгородский, сын Андрея Боголюбского Юрий Андреевич. Прошло уже несколько лет, как он вынужден был бежать с Руси. Сведения о нем скудны и противоречивы. Не исключено, что он побывал в Константинополе, вполне вероятно, имеет половецкую дружину.

Происхождения он самого лучшего. Но не это главное — по мужу он родственник тетке Русудан. И достаточно близкий. Ведь она была женой двоюродного брата его отца.

Сопротивлялась ли этому решению Тамара или покорилась ему — летописи не говорят. Героиня Руставели сопротивлялась отчаянно.

Но решает дарбази. За Юрием Андреевичем отправляют богатого купца Занкана Зорабабела. Юрий согласен. И он едет в Тбилиси.

События последующих недель — материал для исторического романа. Властная тетка, русский князь, десять лет искавший пристанища у чужих очагов, могучие дидебулы, вынужденная покориться гордая Тамара, ее друзья, в том числе молодой Руставели, и осетинский царевич, который во время свадебных торжеств неожиданно покидает Тбилиси.

Тамара снова терпит поражение, но с каждым поражением она делает шаг к зрелости, она учится терпеть, она готовит свою победу, и можно лишь преклоняться перед силой молодой женщины, которая сумела и конце концов всех одолеть. И верить не панегирикам, не авторам приглаженных летописей — веришь Руставели. Тигрица затаилась.

Юрий Андреевич, которого в Грузии звали Георгием, был человеком неординарным. Молодость свою он провел в походах, ему приходилось править Новгородом, воевать с дядьями, терпеть поражения, ныне же он — князь без княжества, кондотьер. Когда грузинские летописцы пишут о нем презрительно и перечисляют его грехи, они забывают, что два года, проведенные им в Тбилиси, он почти все время был в походах и первые победы грузинского оружия при Тамаре связаны, в частности, и с его именем. И никто из летописцев не говорит, что он был труслив или слаб в бою.

Но его брак с Тамарой — фикция. Тигрица скорее всего не допускает к себе нелюбимого мужа. Детей у них нет. Да и Юрий не балует Тамару вниманием. Он начинает строить собственные планы: он намерен остаться в Грузии, но быть не принцем-консортом, а царем. И для этого он сколачивает свою партию. Неизвестен расклад сил при дворе, неясно, какую роль играет Русудан, по Юрий становится опасен для правящих страной дидебулов.

Опасен он тем, что сближается с провинциальными феодалами, оппозиционными столичной знати, тем, что имеет тесные связи с половцами, тем, что пользуется поддержкой Византии.

И тогда Тамара понимает, что пришел ее час.

Она объединяется с вельможами, обиженными Юрием. Ей удается добиться большинства в дарбази, и вельможи, воспользовавшись тем, что Юрий в столице один, арестовывают его, объявляют брак с Тамарой недействительным, выдвигают против Юрия ряд обвинений, призванных замаскировать истинные причины падения князя: грубость по отношению к царице, содомский грех, пьянство — и высылают его из страны. Брак Тамары — плен у каджей — продолжался два с половиной года.

Тамара уже не та, что была когда-то. Она нашла союзников, оппозиция потеряла единство, тетка ее потерпела поражение, ибо потерпел поражение ее ставленник. К тому же успешная государственная деятельность сильно укрепила авторитет молодой царицы. Она красива, она умна, она привлекательнее спесивых дидебулов.

И не исключено, что Руставели уже читает вслух главы «Витязя» и они разносятся по стране…

Нам известны результаты поступков, о движущих силах мы только догадываемся. Но как только Юрий покидает Грузию, в Тбилиси появляется Давид Сослан. Тамара объявляет дидебулам и народу, что намерена выйти замуж за любимого человека.

Юрий еще не добрался до Константинополя, где он ищет поддержки у императора, как торжественно сыграна свадьба. Казалось бы, конец романа.

Но Юрий не успокоился.

Он имел царство, потерял его и считает, что может его вернуть.

Кто его соперница? Слабая женщина.

В 1191 году, после долгих сношений с недовольными вельможами, Юрий с отрядом появляется в пределах Грузии. Его ждут. Южные провинции присоединяются к нему. Губернаторы Самцхе и Имеретии ведут к нему свои войска. Дидебулы, прижатые Тамарой, спешат к нему. Конфликт между царицей и крупными феодалами, который таился пятнадцать лет под пологом переговоров и интриг, вырывается наружу. И чем шире оказываемая Юрию поддержка, чем ближе его войска к столице, тем более растеряны советники царицы — каджи, сторожащие ее. Они уже потеряли значительную часть власти и теряют остатки ее с каждым мгновением. Мятеж Юрия Андреевича в чем-то подобен восстанию Демны. Он оказывается нужным не мятежнику, а государю. Восстание Демны позволило Георгию уничтожить крупных феодалов, которые выдвигали Демну как знамя. Мятеж Юрия позволил Тамаре сделать то же самое с новым поколением феодалов. В отличие от Руси Грузия не развалилась на княжества, к чему стремились вельможи.

Вести, достигающие столицы, тревожны. Юрий занял Кутаиси. Юрий в городе Гегути коронован царем Грузии. Юрий взял Гори. Юрий подходит к Тбилиси.

И тогда Тамара приняла на себя командование войском. С ней рядом Давид Сослан и братья Мхаргрдзели, будущие командиры ее победоносных армий. Тамара, оставив лишь заслоны перед Тбилиси, повела армию в тыл Юрию, в Самцхе — центр восстания. Она столь быстро захватила эту область, что Юрий был вынужден остановить наступление. Он лишался своей базы, да и отряды его, набранные на юге, отказывались двигаться вперед, когда в их родной земле уже хозяйничало войско Тамары.

Юрий повернул назад, и в долине Нигала, в верховьях Куры, произошло решительное сражение. Юрий был разбит. И попал в плен.

Тамара была милостива к побежденным. Она обошлась без казней, ибо понимала, что ее победа над Юрием — победа над феодалами, даже если они остались живы. Юрий был вновь выслан из страны. Впоследствии он сделает еще одну неудачную попытку вернуться, но к тому времени Тамара будет столь сильна, что выступление провалится в самом зародыше, и после этого Юрий исчезнет из истории.

С тех пор и до самой своей смерти в 1207 году[16] Тамара правит Грузией самодержавно. Власть Грузии распространяется от Черного до Каспийского моря, в вассальную зависимость от нее попадают мусульманские государства Закавказья. В войнах с соседними монархами Тамара всегда берет верх. Сельджуки собирают против Грузии громадное войско, чтобы остановить христианскую царицу и вернуть утерянные армянские и азербайджанские земли. В 1195 году произойдет грандиозная Шамхорская битва. Армией Тамары будет командовать Давид Сослан. Объединенное войско сельджуков будет наголову разгромлено.

В могучем государстве, окруженная покорными вельможами и епископами, поющими славу царице поэтами, Тамара будет править твердо и разумно. Несчастья и унижения молодости отойдут в прошлое.

Но о них напоминают строки «Витязя в тигровой шкуре».

Шота Руставели — одна из самых загадочных фигур средневековья. Потому что о нем почти ничего не известно.

Можно возразить: мало что известно о Низами и даже о Шекспире, хотя они фигуры не менее значительные, чем грузинский поэт. Но разница есть. Шекспир для его современников — простой актер, социально человек незначимый. И когда Шекспир закончил выступать и соответственно писать (так как он не считал себя литератором, а поставлял пьесы для театра и вне его себя не мыслил), для современников он канул в небытие. Истинное величие Шекспира стало очевидно лишь через много лет после его смерти.

То же самое можно сказать о Низами.

Если бы Низами, подобно другим поэтам тех времен, прилепился к могучему и славному царскому двору и получил бы — а это случалось с другими поэтами — придворную должность, мы бы знали о нем куда больше. Но он сознательно предпочел жить в провинциальном городе, занимаясь каким-то неважным, с точки зрения летописцев, делом, у него всегда возникали проблемы, кому посвятить ту или иную поэму. Покровителей приходилось искать на стороне, порой далеко от дома. Даже восхищаясь его поэмами, шахи и эмиры, жившие в сотнях километров от Гянджи, мало интересовались биографией Низами. Для Гянджи Низами не стал при жизни престижным явлением.

Иное дело Руставели.

Он дожил до старости в государстве, которое лишь недавно вернуло себе силу и которое противостояло мусульманскому Востоку, стремившемуся поглотить Закавказье.

В Грузии, как и в Армении, относительно широкое распространение получила грамотность, и для читателей, от царя до монаха, литература, имевшая давние традиции, ощущалась как путь к сохранению духовных ценностей, в первую очередь христианских.

В Армении в XII веке жили талантливые писатели. Одним из наиболее ярких был Нерсес Шпорали, известный под именем Благодатного. Он происходил из княжеского рода и с 1166 года был католикосом Киликийской Армении. Он был политиком, поэтом, публицистом, историком, композитором, философом и даже фольклористом (он выпустил сборник загадок). Все ему было по плечу, все удавалось. В. Брюсов вообще считал, что Шнорали в поззии настолько обогнал свое время, что ближе всех стоял к Верлену. Многое из того, что было создано Шнорали, пропало в последующие мрачные века, и все же мы знаем и даты, и обстоятельства его жизни.

От него до нас дошли «служебные» документы — его духовные послания пастве. Поводом для создания его самой знаменитой поэмы — «Элегии на взятие Эдессы», горького рассуждения о судьбе народа и человечества, — послужило падение созданного крестоносцами княжества Эдесса в 1144 году, когда мусульмане, захватив город, перебили там почти всех христиан. Среди защитников Эдессы был племянник Шнорали, который и рассказал ему о том, что происходило во время штурма.

Мы знаем о Шнорали недостаточно, но все же жизнь и творчество его восстанавливаются по известным нам вехам.

Шнорали при всем его таланте остался в своем времени: его поэмы и послания, умные и глубокие, все же не стали явлением всемирного масштаба. Руставели — феномен иного порядка. Это гений всемирный, образы и строфы которого живы сегодня и будут волновать завтра, как и трагедии Шекспира.

И притом — абсолютная биографическая пустота.

Напрашивается простое объяснение: Руставели, как и Низами, скромный отшельник, низкого происхождения, проведший жизнь в тиши деревенского уединения.

Ничего подобного. Сегодня принято считать, что он одно время был мечурчлетухуцесом, то есть главным казначеем Грузии. Об этом есть сведения в документах грузинского монастыря Святого креста в Иерусалиме. Возможно, его рукой сделана свидетельская запись под грамотой Шио-Мгуимскому монастырю от 1191 г., сразу после подписей Тамары и католикоса и перед подписями князей Орбели: «Я, Шота, в моем владении в Жиновани это утверждаю…» Другой Шота в Грузии того времени, столь высокий по рангу, вроде бы неизвестен.

То есть мы имеем дело с вельможей.

И этот вельможа, о котором, даже если бы он не написал ни строчки, мы должны были бы знать что-то иэ летописей, исчез.

Для нас (как, может быть, и для большинства читателей) «Витязь в тигровой шкуре» — вершина западного рыцарского романа, достигнутая не на Западе, шедевр восточной сказки, рожденный в христианском государстве, апофеоз гуманизма и идеалов Возрождения, появившийся на свет за века до самого Возрождения. Для нас это — Литература.

А если вернуться в XII век?

А если далеко не всеми «Витязь в тигровой шкуре» был воспринят как великий взлет авторской фантазии? А если сам автор не считал своей целью создавать именно фантазию?

Руставели — поэт. Не столь знаменитый в свое время, как Чахрухадзе и Шавтели — слагатели од. Но в отличие от прославленных поэтов Руставели гениален.

Сам он этого, разумеется, не знает: кто мог ему сказать?

Он пишет поэму о том, что у женщины не меньше прав руководить людьми, чем у мужчины, что Георгий имел все основания отдать престол дочери, так как «два щенка равны друг другу, будь то самка иль самец».

Но Руставели не одописец — он попадает под власть своего творения. Поэма разрастается в грандиозный роман, в ней живут и страдают разные люди, и даже прототип Тамары, Нестан-Дареджан, раздваивается, обретая одновременно и облик Тинатин. А на первый план выходит гимн великой любви и высокой мужской дружбе.

Можно предположить, что писалась поэма в самые бурные годы — в период упрочения власти Тамары. Вполне вероятно, что брак ее с русским князем Юрием отразился в рассказе о смерти жениха от руки Автандила; Юрий был жив, но Руставели убил его, ибо так было лучше для Грузии.

Вернее всего, когда поэма была завершена и Тамара прочла ее, она была рада. Поэма разнеслась по Грузии, и каждый видел, что речь в ней идет не только о великой любви и верной дружбе, о рыцарстве и благородстве — речь идет о молодой царице, которая вправе быть великой.

Допустимо, что Руставели становится другом и доверенным лицом Тамары. И, может быть, именно тогда поднимается до высокого государственного поста. Все они молоды — и царица, и ее друзья. И даже язычество поэмы не смущает Тамару. Язычество в широком смысле этого слова: поэма лежит вне религий, вне догм и концепций.[17] «Месх безвестный из Рустави» притворяется, утверждая, что отыскал это древнее предание: подобного в литературе не существовало. Да иначе и быть не могло. Воспевая женщину-государя, женщину — предмет поклонения, женщину-мудреца, Руставели поневоле должен был разрушать средневековые традиции. Героини Низами также высоки и свободны, но смысл их жизни — любовь. Женщины Руставели еще и царицы.

Все говорит о том, что в летописях для Руставели, великого поэта и близкого к Тамаре государственного деятеля, должно было бы найтись подобающее место.

Понятно, когда о Руставели забывают его современники-поэты. Для них он был слишком сильным соперником, нарушителем канонов, фигурой неприятной. Ни Чахрухадзе в «Тамариани», ни Шавтели в «Абдул-мессии», посвященной, вероятнее всего, второму мужу Тамары, Давиду, ни словом, ни намеком не вспоминают Руставели. Хотя Руставели о своих современниках-поэтах пишет уважительно. Но как же историки?

И возникает предположение: прошла молодость Тамары, прошли годы неуверенности, борьбы за власть, неудачного брака с Юрием. Тамара утвердилась на троне, она велика, безгрешна и богобоязненна.

Нужна ли такой Тамаре поэма Руставели, каждой своей строкой раздражающая епископов и вельмож? Нужно ни ей, чтобы ее сравнивали с Нестан-Дареджан, которая заставляет возлюбленного убить ее жениха, которая попадает в крепость и томится, заточенная там врагами, и маски врагов прозрачны — это князья и епископы ее же Грузии.

Но поэму уже не уничтожить. Каждый грузин знает наизусть строфы из нее. Зато Руставели можно отдалить, забыть, как, вероятно, и других помощников первых лет борьбы. Теперь Тамара окружена покорными каджами. Они помогают править страной. Они ходят в походы и собирают подати.

Подобное столько раз случалось в истории, что возможность такой перемены вполне допустима.

Лев Толстой и Махатма Ганди вели в молодости достаточно легкомысленный образ жизни. В старости они об этом не любили вспоминать, ибо учили человечество, что такой образ жизни предосудителен. Наполеон, став императором, убрал своих соратников по республиканскому прошлому.

Руставели мог стать напоминанием об ушедших временах, а к новым мог и не приспособиться.

Нам неизвестны годы жизни Руставели. Но он дожил до старости. В монастыре Святого креста сохранился его портрет. И в 1960 году он был исследован грузинскими учеными. На портрете изображен белобородый старец. Надпись под портретом сообщает, что на деньги Руставели монастырь был отремонтирован и расписан фресками. К началу XIII века относится поминальная запись о Руставели, также найденная в монастыре. Портрет мог быть сделан с натуры, мог быть исполнен уже после смерти поэта. В любом случае он куда более достоверен, чем те красавцы, которых принято изображать на титульных листах различных изданий «Витязя в тигровой шкуре». У Руставели большие глаза, густые черные печальные брови, длинный нос и окладистая белая борода. Одежда светская, одежда богатого человека.

Можно предположить, что Руставели оказался не у дел и к старости уехал в Иерусалим, где, совершив богоугодные дела, скончался. Прошло много лет с тех пор, как он, молодой и дерзкий, писал «Витязя».

Фреска и поминальная запись указывают на то, что он умер в начале XIII века. Значит, поэт был ровесником царицы. Или немного старше ее.

С уходом со сцены бунтарей и молодых спутников царской юности в Грузии восторжествовали знатные роды, царицу окружили седые епископы и умудренные опытом полководцы, которые постепенно забыли, что когда-то ставили под сомнение законность ее прав на престол. Появилась нужда в авторах од и песнопений, в создателях летописей, где Тамара искони безгрешна. Появилась нужда в редакторах, которые вымарывали из истории сомнительные пассажи. Желавших выполнить столь благородный исторический долг было достаточно.

Поэма Руставели стала частью народной памяти. Ее нельзя было отредактировать. Хотя и старались, выкидывая при переписке строфы и заменяя их другими. Но существовало столько списков, что за всеми не уследишь.

Свободный мир поэмы возмущал ревнителей нравственности еще долгие века. Первое печатное издание «Витязя» — в 1714 году — было отдано на сожжение по приказу грузинской церкви.

В поэме есть Нестан-Дареджан, мудрая, отважная, молодая, страстная и порой жестокая. И есть кипучий мир царицы Тамары. Есть верные друзья и злобные враги.

Руставели был вычеркнут из истории, но навечно остался в литературе.

Примечания:

1

Дата, избранная мною, условна. Рассказать о том. что было в 1185 году, умолчав о предшествовавших и последующих годах, неразумно. Ведь книга эта о людях, живших во второй половине ХII века. Так что, попав в очередную речную долину, мы совершим путешествие по реке истории длиной в несколько лет, прежде чем перейдем в следующую долину.

11

О молодости будущего основателя династии Айюбидов известно мало. Молодость ему, как и положено, летописцы придумали потом, когда Юсуф уже стал знаменитым Салах ад-Дином. Поэтому существуют взаимоисключающие версии. Первая — что юные годы Юсуф провел в Багдаде, обучаясь наукам, вторая — что молодость Юсуфа была погублена в пьяных кутежах.

12

Роль предсказателей в те времена была важнее, чем нынче. Не потому, что они были умнее, а потому, что пользовались официальным статусом, правда, порой рисковали жизнью. И если предсказатель Мануила выбрал самый разумный путь, успокоив императора и обеспечив себе безбедную старость, то через несколько лет на другом конце Европы куда более наивный предсказатель предрек английскому королю Иоанну (Джону), что тот умрет на будущий год. Джон с трепетом, а остальные подданные с надеждой ждали, когда это случится. А ничего не случилось. Джон прожил еще несколько лет, но на радостях приказал содрать с предсказателя кожу.

13

Для грузинских летописцев все грузинские цари, независимо от их физических характеристик, обязательно красивы. Так что истинный облик государей можно представить себе лишь в сравнении между просто красивым и исключительно красивым. Но эпитеты, которыми награждают Тамару все без исключения летописцы, так восторженны, что трудно поставить под сомнение ее красоту.

14

Так в переводе источника.

15

Стихи Руставели приводятся в переводе и. Заболоцкого.

16

В литературе и документах встречаются также иные даты смерти Тамары: 1210 и 1213 годы.

17

Формально Тариэл и Нестан-Дареджан — мусульмане. Тариэл даже клянется на Коране.