Н. И. Кузенина

Вместе с ранеными

Я верности окопной не нарушу

И навсегда останусь фронтовой сестрой…

(Ю. Друнина)

До войны я заведовала медпунктом при льнозаводе в Смоленской области. 22 июня 1941 г. получила повестку о мобилизации и была направлена в витебский госпиталь № 2067. 4 июля нас перебросили в Волоколамск, оттуда в подмосковный Егорьевск. В госпитале лечились раненые защитники Москвы.

В декабре из сотрудников нашего госпиталя была сформирована орму — отдельная рота медицинского усиления — и направлена на Волховский фронт. 1 января мы прибыли в Малую Вишеру. Недавно освобожденный город еще дымился. В одном из полуразрушенных зданий с забитыми фанерой окнами начали принимать раненых.

В январе наши войска прорвали немецкую оборону за Волховом и устремились на запад. Мы шли за ними.

Рота состояла из четырех хирургических групп, в каждую из которых входили два хирурга, фельдшер, две медсестры и два санитара. Все восемь врачей были достаточно опытны.

Василий Иванович Вялкин и Дахов прошли финскую войну, в которой были награждены орденами Красной Звезды. Большинство врачей отличались высокой требовательностью и организованностью. И каждый из них работал честно, не покладая рук. Группы были разбросаны в разных местах, а подчинялись санитарному управлению фронта. Прямо в лесу устанавливали палатки на 50 раненых каждая. Отопление — две железные печки. Освещение — от движка, который работал круглосуточно и очень нас изнурял: казалось, что вся земля дрожит. Специальных операционных не было: в палатках (на раскладных столах) и оперировали, и перевязывали, и вводили противостолбнячную сыворотку, и переливали кровь.

Автоклав устанавливали рядом с палаткой и здесь же стерилизовали материал и инструменты. Бинтов не хватало, и санитары стирали уже использованные. Обязанностью санитаров было и закапывать ампутированные конечности. Морозы стояли лютые. Землю приходилось рубить топором…

Госпиталь дислоцировался в прифронтовой полосе, и раненых поступало очень много. Их привозили на машинах (если позволяла дорога) или на собаках. Укладывали раненых на еловые ветки — ни подушек, ни матрацев не было и в помине. Не всегда хватало и чистой воды — приходилось кипятить снег или брать воду в воронках или в болоте, затем фильтровать и кипятить. Кормили тем, что привозили из походной кухни, бывали и перебои в снабжении продуктами.

Все раны заживали быстро — сказывалась психологическая выносливость.

Мы работали сутками. Спали не раздеваясь, урывками. Если иногда удавалось поспать пару часов — считаешь, повезло. Умоешься снегом — и снова к столу. Но никто не жаловался: нужно было выжить, победить!

Совсем тяжело стало, когда замкнулось кольцо окружения. Примерно с 4 июня перестали вывозить раненых. Кругом болото, вода. Где только островок суши — лежат раненые. И каждый день прибывали новые: ведь тяжелые бои продолжались. Кто мог хоть как-то передвигаться — брали в руки палки и уходили.

Походная кухня больше не появлялась. Самолеты иногда сбрасывали сухари в мешках, при падении они превращались в муку.

22 июня наш начпрод сказал: «Забирайте последние крошки от сухарей. Это все, что у меня есть». Оказалось, осталось три с половиной котелка, которые мы разделили на 75 человек (по полторы ложки на каждого) и дали запить болотной водой. Нас, медиков, оставалось четверо: хирург, два санитара и я — фельдшер. Мы тоже совсем обессилели.

Было у нас несколько банок консервированной крови, непригодной для внутривенного вливания. Хирург мне сказал: «Спроси у раненых, будут ли они ее пить?» Я каждому дала по столовой ложке. Вокруг рта получались красные ободочки. И те ободочки у меня перед глазами до сих пор.

Не пойму, какая же сила нас удерживала? Очень хотелось спать, но с наступлением рассвета комары заедали, и я поднималась и шла перевязывать раненых.

Фашисты бомбили нас ежедневно. Наконец, 25 июня к нам пришли два автоматчика и сказали: «Стройтесь по два, будем выходить из окружения через минное поле». Все согласились. Раненые были настолько слабые, что стоять в одиночку не могли и брали друг друга под руки. 26 человек с ранениями нижних конечностей идти не смогли. За ними обещали прийти на следующий день с носилками.

Подошли к минному полю. Требование было одно: соблюдать абсолютную тишину. Если взорвется мина, не поднимать паники и идти только вперед.

И после каждой взорванной мины нас становилось все меньше и меньше…

И вот раздался взрыв рядом со мной. Я упала и потеряла сознание. Все решили, что я убита, — и ушли.

Необходимо было выйти из окружения до рассвета. Я очнулась, когда взошло солнце. Поднялась — кругом никого. Это было так ужасно, что не описать…

На следующий день я вышла из этого леса и пошла болотом. Слабость, шум в голове, перед глазами красные круги. Но иду.

Вдруг слышу шорох, родная речь. Подхожу — огромная воронка, в ней человек тридцать раненых. Они обрадовались, говорят:

— Сестричка, дорогая, бинты есть?

Я их подбинтовала. Все кругом просят пить. Сутки носила им воду, а на следующий день к нам подошли немцы.

Сразу скомандовали: «Встать, руки вверх!» Поднялось только восемь человек, нас и повели, а остальных пристрелили.

Так я оказалась в плену. Встретилась там с нашей медсестрой Катей Рогулиной. Она рассказала, что все наши врачи погибли. Находилась я в плену 2 месяца и 6 дней. Первый побег оказался неудачным — нас с Катей задержали. Второй — удачный, на ходу выбросилась из поезда.

Войну и теперь забыть невозможно. И нам, медикам, досталось на ней не меньше, чем солдатам[51].

Н. И. Кузенина,

старший лейтенант медслужбы запаса,

бывш. фельдшер 16-й орму


Примечания:



5

2-я ударная в битве за Ленинград. Л., 1983. С. 31.



51

Из 16-й орму из окружения вышел 1 человек — медсестра Корбут М. А. (Доклад начсанарма военврача I ранга Карпова 5/VII — 42 г. ЦАМО. Ф. ВФ. Оп. 1408. Д. 7.) — Сост.








Главная | Контакты | Прислать материал | Добавить в избранное | Сообщить об ошибке