ГЛАВА XIX. Служба в Варшаве

Николаевские казаки. — Поход под Варшаву. — Смотр казачьей бригады на Лазенковском поле.


Командование генерала Янова принадлежит к самому спокойному времени в Атаманском полку. Полк учился, ходил на маневры, занимал караулы, в походах же и делах против неприятеля не участвовал. Время было мирное. 8 сентября 1843 года полк был осчастливлен новым вниманием Государя. Родившийся у Наследника Цесаревича сын, Великий Князь Николай Александрович, был зачислен в списки Атаманского полка. Вместе с тем повелено всем офицерам нашего полка присутствовать наравне с офицерами гвардии на всех выходах и балах во дворце.

20 мая 1844 года приказано в полку иметь светло-синие фуражки с синим околышем и с выпушкою по верхнему кругу: у казаков — синею, у офицеров — светло-синею.

14 апреля 1845 года вместо летних светло-синих курток даны того же цвета парадные чекмени для ношения по праздникам и в дни Высочайших смотров. Длина чекменя положена на два вершка выше колена, и установлена вышина шапки — 4 1/2 вершка.

В те времена служба казачья действительно была тяжелой. Теперешняя трехлетняя служба наша тогдашнему «Николаевскому» казаку показалась бы шуткой. Служили казаки тогда 25 лет. Молодым казаком, без усов и бороды, 20-летним парнем являлся казак на службу первоначально в армейский полк и в продолжение трех лет учился, служил, а иногда и воевал в армии. При возвращении на Дон командиры атаманских эскадронов сами выбирали лучших казаков из армии в Атаманский полк и отправляли к себе в именье; здесь их обмундировывали, осматривали лошадей и во время майского учения практиковали в езде, рубке шашками и фланкировке пиками. Джигитовкой, или, как тогда говорили, «наездничеством», занимали, не отягощая людей. Если не было войны, то первые три года службы атаманца проходили на Дону. Потом казак попадал в очередной дивизион и шел в Петербург на три года. Здесь ученье было очень строгое. Бить не только не запрещалось, но говорили, что без палки хорошего солдата не сделаешь. А потому, как в песне поется, «не довернешься — бьют, и перевернешься — бьют». Все казаки должны были быть на смотру под одно лицо. Поэтому им приказано было носить бакенбарды до усов и большие усы. Подбородок должен был быть чисто выбрит. Большие кивера надвигались на бровь и на самое ухо. Донышко их было такое маленькое, что на голове он не сидел, но туго подтягивался подбородным ремнем к подбородку. Мундиры шились узкие, шаровары носились длинные, поверх сапогов. В грязь нужно было ходить умеючи, чтобы не перепачкаться. Денег казак получал немного, и те все уходили на ваксу, на белила для ремней и на фабру для усов и бакенбардов. Разводы бывали каждое воскресенье. К разводу готовились все равно как к смотру.

При генерале Янове в наш полк вместо прежних кремневых ружей были выданы семилинейные курковые пистонные ружья, заряжаемые с дула. Чистить их было трудно, потому что сырость забиралась в самую глубь ствола. Одевать пистон на стержень было нелегко, особенно на морозе и в перчатках. Пистон маленький, в больших пальцах казака он не умещался и то и дело падал, а требовали скорой стрельбы, да еще стрельбы с коня. Покончив трехлетнюю службу в Петербургском дивизионе, казак уходил в льготный дивизион, где оставался два термина — шесть лет. Но и в это время казак оставался служащим. Он не имел права сбривать или запускать бороду, даже у себя дома. Каждую минуту его могли потребовать, и, как мы видели, требовали нередко. Весною он являлся в Тарасовку или в Ольховый Рог, где собирались льготные дивизионы, и отбывал лагерный сбор, а после шести лет льготной службы он шел снова в Петербург. И кончал он свою службу тоже в Петербурге — на 45 году жизни. Потому-то в Петербурге совсем не видно было молодых безусых лиц в рядах Атаманского полка. Только трубачи могли попадать сразу в Петербург. В Петербургских эскадронах служили казаки 26, 35 и 42 лет. За 10 лет беспорочной службы на рукав нашивалась желтая тесьмяная нашивка углом. После двадцати пяти лет казак мог быть произведен в урядники войска Донского и увольнялся совсем домой.

Уходил он из станицы молодым парнем, без усов и без бороды, а кончал службу почти стариком. Много воды утечет за девять лет отсутствия. Старый Николаевский казак и дома хозяйством не занимался. Ему нельзя было не ездить, не заниматься с ружьем, потому что забыть свое военное ремесло он не имел права. Обрабатывали землю жены казачьи да наемные хохлы. С походов и войн казак приносил добычу, которую тогда было разрешено брать, и тем подсоблял хозяйству. Наделы на Дону были большие, потому что семьи у казаков были маленькие и земли на всех хватало. Были и такие среди атаманцев казаки, которые почти всю свою двадцатипятилетнюю службу провели в рядах полка. В 1827 году, мы знаем, полк пошел в Турцию, оттуда на Днестр занимать кордоны, потом в Польшу, а потом два эскадрона ушли в Петербург. С 1827 года по 1835-й — восемь лет казаки провели вне дома. Но зато и опытны были «Николаевские» служаки в военном деле. Ездили лихо, рубили и кололи без промаха, стреляли метко. Казак за долгий срок службы успевал горячо полюбить свой полк. Полк становился его домом, его семьей. И поны-

не Николаевские старики обращают на себя внимание своим бодрым видом. Им уже за шестьдесят перевалило, а грудь прямая, голова не опущена, а глаза из-под нависших бровей смотрят открыто и смело. Николаевские казаки всегда выглядели орлами.

18 марта 1848 года наш дивизион, стоявший в Петербурге, получил из штаба Гвардейского корпуса приказ назавтра собраться на Адмиралтейской площади в походной форме.

Поход! Война! — раздались разговоры, и закипела жизнь в спокойных до той поры казармах. Кто продавал экипажи, кто менял легкую коляску на дорожную бричку, казаки пересматривали обмундирование, чистили сапоги и мундиры, белили ремни амуниции, фабрили усы и бакенбарды и готовились на смотр.

Поутру 19 марта наши эскадроны уже были выровнены левее лейб-казачьих эскадронов на Семеновском плацу, там было отслужено напутственное молебствие, и оттуда полк прошел на Адмиралтейскую площадь.

Вскоре в атаманской форме прибыл к полку Государь Наследник Цесаревич и Государь Великий Князь Михаил Павлович, а вслед за ними приехал и Государь Император.

Поздоровавшись с казаками, Государь окинул их своим смелым орлиным оком и громко сказал офицерам следующее слово. Отчетливо раздавалось в весеннем воздухе, еще морозном, каждое выражение Государево, и глубоко застыло оно в сердцах наших товарищей.

— Господа, — сказал Государь офицерам, собравшимся вокруг него. — Я вижу, вы молоды, но уверен, что вы слишком стары воспоминаниями славных подвигов ваших дедов и отцов, которые, как вы должны помнить, в этот самый день, 19 марта 1814 года, во главе наших победоносных войск первые вступили в Париж. Теперь волны революции уже омывают наши западные границы, и вы должны гордиться тем, что первыми из гвардейского корпуса выдвигаетесь на защиту Отечества. Я убежден, что вы не уступите в славе вашим отцам и дедам. Будьте такими же молодцами, какими были они, и Я вас не забуду! Идите с твердою надеждою, что Я мысленно всегда с вами!

Громовое «ура» раздалось в полку. Государь приказал вызвать песенников перед эскадроном, и с песнями двинули наши отцы по Невскому проспекту в казармы, собираясь в поход.

В то же время в Новочеркасске был получен приказ собрать льготные дивизионы и двинуть их на соединение с Петербургским к городу Варшаве. Но что же такое случилось, что грозило России войною? Рядом с нашим государством лежит дружественное нам государство Австро-Венгерское. Народ в нем наполовину немецкий — австрийцы, наполовину сходный с болгарами и цыганами — венгерский. Император — австриец, и все войска, все управление у них австрийское. Венгры, недовольные таким порядком, захотели иметь своего короля и взбунтовались против Австрийского Императора. Император не мог управиться с мятежом своими войсками и просил нашего Государя помочь ему. Император Николай Павлович послал в Венгрию корпус войск и стянул на всякий случай гвардию поближе к австрийской границе, в Варшаву.

Петербургский дивизион был под командой полковника Дмитрия Ивановича Жирова, он дошел до г. Янова и до р. Вилии и здесь начал высылать вместе с лейб-казаками разъезды. Началась скучная стоянка по маленьким деревням в грязи и распутице весеннего времени. Все лето прошло в Польше, где казаки быстро сдружились и сошлись с населением. Но Польша им не понравилась. Вот как рассказывали потом про Польшу наши деды:

Говорили про Польшу, что богатая,
А мы разузнали — голь проклятая!
У этой у Польши корчемка стоит,
Корчма польская, королевская!
У этой корчемке три молодца пьют:
Прусак, да поляк, да млад донской казак!
Поляк водку пьет — червонцы кладет,
Прусак водку пьет — монеты кладет,
Казак водку пьет — ничего не кладет,
Ничего не кладет — по корчме ходит,
По корчме ходит — шпорами гремит,
Шпорами гремит — на стенке мелит,
На стене мелит — шинкарочку манит:
«Пойдем, шинкарка, к нам на Тихий Дон,
У нас на Дону да не по-вашему —
Не сеют, не жнут, а хорошо живут».
Соглашалась шинкарка на его слова,
Садилась шинкарка да на добра коня.
Взял казак шинкарку, повесил ее на сосенку.

Широким, немного грустным напевом хвалили атаманцы свою «шинкарку». Тогда полк комплектовался со всего Дона, и с низов, из Черкасских станиц, к нам попадали прекрасные голоса.

26 августа в памятный для полка день варшавского штурма наш дивизион соединился со льготными дивизионами и стал подле Варшавы, в городе Раве.

9 сентября полковой командир генерал-майор Янов был назначен командиром Лейб-Гвардии Казачьего Его Величества полка, а в командование нашим полком вступил заслуженный, украшенный золотым оружием генерал-майор Андриянов Виссарион Иванович, лучшие годы свои проведший в рядах Атаманского полка в Турции и Польше.

Он командовал полком всего два месяца и 17 ноября 1848 года сдал полк тоже бывшему атаманцу командиру 44-го имени своего полка, генерал-майору Карпову Афанасию Акимовичу.

Зиму наш полк провел близ Скерневиц на австрийской границе.

Между тем из Австрии слухи были самые спокойные, и казакам, желавшим боя, становилось грустно. Поход обращался в передвижение мирного времени. Венгры сдали оружие и знамена русскому корпусу, и поход прекратился.

5-го мая приехал в Варшаву Государь, и наш полк к весне перешел туда же, где, чередуясь с полками гвардейской кавалерии, занимал караулы в Лазенковском дворце.

Однажды, в мае, Государь смотрел на обширном Мокотовском поле гвардейских улан и гусар. В те времена все заботы начальства были к тому, чтобы лошадь была вычищена, имела короткую шерсть и тучное тело. Конечно, это делу не вредит, потому что не зря старики говорят: «Пока сытая станет, худая подохнет», но кроме тела и чистки лошади нужна езда. А там ездили мало, все больше шагом да таким коротким галопом, что добрая пехота могла обогнать конницу. Государь смотром остался недоволен. «Что это за легкая кавалерия! — сказал он. — Это кирасиры! Я вам завтра покажу, как вот эти Ерофеичи рассыпаются», — и Государь показал на группу казачьих офицеров, стоявших в стороне. А «Ерофеичами» Государь назвал казаков потому, что день их полкового праздника — 4 октября — день св. Ерофея.

Узнали это и в нашем полку. Офицеры собрали казаков, рассказали им, как дело было, и говорят: «Смотри же, братцы, старайся! Засмаливай! Поддержи нашу славу!»

«Постараемся», — отвечали казаки.

И шибко бились их сердца, когда на другой день в парадной форме развернулись тринадцать эскадронов Казачьей гвардии на Мокотовском поле.

Приехал Государь и начал производить ученье на свежих аллюрах. Потом произвел две атаки с переменного фронта. Обе атаки были поразительно лихи.

Французский посланник, генерал Ламорисьер, присутствовавший на этом смотру, был так поражен легкостью построений и лихостью казачьей атаки, что на вопрос Государя, как ему нравится бригада, ответил: «Если я видел в Европе легкую кавалерию в полном значении этого слова, то только У Вашего Величества — в лице этой бригады!»…

Командиры полков, дивизионов и эскадронов и офицеры получили Высочайшее благоволение, а казакам Государь пожаловал по 1 рублю на человека.

10 мая на общем смотру всех войск, собранных в Варшаве, Государь, подъехав к Казачьей бригаде, остановил на ней милостивый взгляд и залюбовался молодцами казаками на легких конях. Все замерло под его взором. Люди не дышали, лошади не шевелились. Государь обернулся к своей свите и сказал: «Чудо богатыри! Это моя идеальная бригада!»

В конце мая приехал Наследник Цесаревич и на бывшем по случаю его приезда смотру Казачьей бригады на Уяздовском плацу проходил перед лейб-эскадроном нашего полка в качестве его шефа.

В октябре месяце гвардия потянулась из Варшавы по домам. 2-й дивизион нашего полка направился в Петербург, а 1-й и 3-й пошли в Новочеркасск, где 27 января 1850 года и были распущены по станицам.








Главная | Контакты | Прислать материал | Добавить в избранное | Сообщить об ошибке