Всякий, кто может вести верно дом свой, может вести и владение; кто может устроить десять человек согласно условию, прилично дать тому тысячу и тьму, и он может устроить хорошо.

(Билик Чингис-хана)

Вернувшись на Волгу, Бату произвел передел владений в улусе Джучи. В первую очередь это коснулось перераспределения уделов в связи с существенным расширением территории улуса. Теперь наследник Джучи сам решал, кто из родственников заслуживает какого удела — к тому же с учетом новоприобретенных земель на Западе [ср.: Кляшторный, Султанов 2004, с. 211-212, 222]. Симон де Сент-Квентин сообщает, что «у Батота есть, оказывается, восемнадцать баронов-братьев, каждый из которых имеет десять тысяч или менее воинов в своем подчинении» [Saint-Quentin 1965, XXXII, 34]. Абу-л-Гази пишет: «Когда Саин-хан, возвратившись из этого похода, остановился на своем месте, еказал Орде, по прозванию Ичен, старшему из сыновей Джучи-хана: „В этом походе ты содействовал окончанию на-иего дела, поэтому в удел тебе отдается народ, состоящий пятнадцати тысяч семейств в том месте, где жил отец твой". Младшему своему брату, Шибан-хану, который такие сопутствовал своему брату Саин-хану в его походе, ...из адовых владений отдал четыре народа: Кушчи, Найман, Карлык и Буйрак, и сказал ему: „Юрт (область), в котором ты будешь жить, будет между моим юртом и юртом старшего моего брата, Ичена. Летом ты живи на восточной стороне Яика, по рекам Иргиз-сувук, Орь, Илек до гор Урала; а во время зимы живи в Ара-куме, Кара-куме и по берегам реки Сыр — при устьях рек Чуй-су и Сари-су"» [Абуль-Гази 1996, с. 104; ср.: МИКХ 1969, с. 347].

Наделив наиболее крупными уделами старших братьев, Бату выделил остальным владения в рамках этих уделов — своего и Орду: «С... четырьмя братьями — Удуром, Тука-Тимуром, Шингкумом он [Орду-Ичен. — Р. П.] составил левое крыло монгольского войска» [Рашид ад-Дин 1960, с. 66].[15] Особый удел на территориях, отошедших Бату, получил, вероятно, и самый старший сын Джучи — Бувал или его сын Татар: к нему отошли самые западные владения Улуса Джучи вплоть до Болгарии и Валахии [см.: Трепавлов 1993, с. 89; ср.: Веселовский 1922, с. 3].

Не забыл Бату и других сподвижников из числа остальных Чингизидов — своих двоюродных братьев и племянников. Выделяя им уделы, правитель Улуса Джучи, очевидно, намеренно игнорировал родовые связи отдельных семейств Чингизидов. Так, Иоанн де Плано Карпини сообщает о «Коренце» (Курумиши) — сыне Орду, который имел владения к югу от Киева и «является господином всех, которые поставлены на заставе против всех народов Запада», о сыне Чагатая — Мауци, «который выше Корейцы» и кочует «с другой стороны Днепра», и некоем Картане, женатом на сестре Бату, который кочует у Дона (возможно, речь идет о Кадане — сыне Угедэя) [Иоанн де Плано Карпини 1997, с. 71 — 72]. Абу-л-Гази пишет: «Младшему своему брату, Шибан-хану, отдал в удел из государств, покоренных в этом походе, область Корел... Шибан-хан послал в область Корел одного из своих сыновей, дав ему хороших беков и людей. Этот юрт постоянно оставался во власти сыновей Шибан-хановых; говорят, что и в настоящее время государи Корельские — потомки Шибан-хановы» [Абуль-Гази 1996, с. 104].

Под «областью Корел» надо, вероятно, понимать народы, сравителей которых Рашид ад-Дин называл «келарами», т.е. волжских булгар и башкир. Действительно, есть основания полагать, что Шибаниды владели какими-то областями в Поволжье: именно оттуда в середине XIV в. начинали Швой путь к золотоордынскому трону Хайр-Пулад и Хасан, ротомки Шибана. Результаты новейших нумизматических исследований позволяют предположить, что Бату выделил владения в Волжской Булгарии и Мунке, сыну Тулуя: в Булгаре чеканились монеты с его тамгой. Традиционное представление о том, что проставление этой тамги символизировало признание верховенства великого хана, исследователи оспаривают в связи с тем, что она появляется только на монетах, чеканенных в Булгаре, тогда как на монетных дворах рфугих регионов ее не чеканили [см.: Петров 2005, с. 170-1-71][16]. Таким образом, ни один из этих Чингизидов не имел владений поблизости от уделов их семейств — это гарантировало Бату сохранение власти и контроля над всеми областями Улуса Джучи, даже наиболее отдаленными.

Неоднократно сталкиваясь с претензиями своих родственников на реальную власть в уделах в ущерб улусному правителю, Бату не позволял родичам закрепляться в полученных ими владениях и обзаводиться союзниками из числа местной знати. Стремясь не допустить появления автономных наследственных уделов, Бату периодически «перетасовывал» владения своих родственников, переводя царевичей под разными предлогами из одних уделов в другие. Пример подобной политики наследника Джучи приводит Вильгельм де Рубрук: «У Бату есть еще брат по имени Берка, пастбища которого находятся в направлении к Железным воротам, где лежит путь всех сарацинов, едущих из Персии и из Турции; они, направляясь к Бату и проезжая через владения Берки, привозят ему дары... Тогда, по нашем возвращении, Бату приказал ему, чтобы он передвинулся с этого места за Этилию, к востоку, не желая, чтобы послы сарацин проезжали через его владения, так как это казалось Бату убыточным» [Вильгельм де Рубрук 1997, с. 115; ср.: Языков 1840, с. 138; Бартольд 2002в, с. 141]. Таким образом, в течение всего времени правления Бату в Улусе Джучи не существовало родовых уделов: все они являлись временными и переходили от одних владетелей к другим по воле правителя улуса см.: [Федоров-Давыдов 1973; Сафаргалиев 1996, с. 315; Мыськов 2003, с. 47]. Подобную же политику в дальнейшем старались проводить и преемники Бату, но в результате ослабления ханской власти во второй половине XIV в. «пришлые» Чингизиды получили возможность закрепляться на новых землях и передавать их по наследству. Так, например, Мунке-Тэмур в начале своего правления перевел в Крым одного из сыновей Туга-Тимура, потомки которого в годы последующих смут сумели закрепиться в крымских областях, породнились с местными феодалами, а позднее один из них, Менгли-Гирей, покончил с Большой Ордой — юртом преемников Бату!

Сам Бату, по-видимому, старался привлекать на свою сторону местную знать, вступая в брак с дочерьми покоренных правителей: «У Бату 26 жен», — сообщает Вильгельм де Рубрук [Вильгельм де Рубрук 1997, с. 92], и, несомненно, многие из них были не монголки, а представительницы местных правящих династий. Впрочем, отсутствие сообщений о потомстве его от этих жен весьма красноречиво: традиционно ханский трон и важнейшие должности в государствах Чингизидов занимали сыновья ханов от монгольских жен. Бату укреплял преданность покоренного населения, оказывая милости виднейшим представителям местной знати даже из числа старых недругов. Так, например, все владения и имущество хорезмийского военачальника Тимур-Мелика, в течение долгих лет сражавшегося с монголами на стороне хорезмшаха Ала ад-Дина Мухаммеда и его сына Джалал ад-Дина, а затем бежавшего в Сирию, Бату вернул сыну этого полководца [Juvaini 1997, р. 94].

Конечно, наследник Джучи, став правителем областей с многочисленным и разноплеменным населением, был вынужден в первую очередь опираться на своих соотечественников. Вместе с ним с востока пришли представители различных монгольских племен, которые впоследствии положили начало настоящим династиям влиятельных сановников при дворе Бату и его преемников: Ит-Кара из племени алчи-татар, Байху из племени хушин и его пасынок Элдэкэ из племени джурьят, Мунгэту-нойон из племени сиджиут и другие [Рашид ад-Дин 1952а, с. 111, 172, 183]. Впоследствии четыре наиболее влиятельных рода Крымского ханства — Ширины, Аргыны, Кипчаки и Мангыты — претендовали на происхождение от приближенных Бату [см.: Хорошкевич 2001, с. 96]. Но вместе с тем наследник Джучи активно привлекал на службу выходцев из мусульманских государств. Так, главным писцом (после принятия ханами Золотой Орды ислама эта должность трансформировалась в пост везира) при Бату являлся мусульманин ходжа Наджмудан [Кадырбаев 2005, с. 215]. Причина тому была проста: Бату стремился распространить в своих новых владениях методы управления, в эффективности которых имел возможность убедиться, видимо, еще находясь при дворе великого хана [Крамаровский 2003, с. 68].

Свернув завоевательную деятельность, Бату наконец-то смог «предаться забавам и удовольствиям», что он и сделал — особенно после того, как помог Мунке стать великим ханом [Juvaini 1997, р. 268]. Но его деятельная натура позволяла ему надолго устраняться от государственных дел. Он восстанавливал города, много внимания уделяя развитию городской инфраструктуры и торговли. В начале1250-х гг. в Улусе Джучи были отстроены разрушенные в ходе монгольского нашествия Булгар, Сувар, Сауран, Отрар, Дженд и другие [Егоров 1985, с. 95-96, 129-130; см. также: Белавин 2000, с. 126]. При нем началось восстановление путей сообщения, рынков, постоялых дворов и других элементов городской и торговой инфраструктуры, столь важных для обеспечения нормальной жизни в регионах. Археологические находки на территории бывшей Золотой Орды позволяют предположить, что правители Улуса Джучи со времен Бату оказывали покровительство местным ремесленникам, в произведениях которых сочетались элементы монгольского, тюркского, мусульманского и даже европейского стилей [Миллер 1999, с. 517; Крамаровский 2001, с. 17 и след.].

Бату строил и новые города. Вильгельм де Рубрук, побывавший в Улусе Джучи в 1252-1253 гг., сообщает о городе, получившем в исторической традиции название «Сарай-Бату»: «...вблизи Сарая, это — новый город, построенный Бату на Этилии» [Вильгельм де Рубрук 1997, с. 179]. Иоанн де Плано Карпини, посетивший Бату несколькими годами раньше, в 1246-1247 гг., про Сарай не упоминает, а последующие упоминания об этом городе относятся уже к XIV в. [Лебедев 2005, с. 16]. Отметим, однако, что местоположение этого города до сих пор является дискуссионным. Историки и археологи ХIХ-ХХ вв. (в т. ч. Н. М. Карамзин, С. С. Саб-луков, Ф. В. Баллод, Г. А. Федоров-Давыдов и др.) отождествляли Сарай-Бату с развалинами ордынского города у поселка Селитренное. Но сегодня эта версия подверглась серьезному сомнению: современные археологи сумели обнаружить у Селитренного культурный слой, относящийся к XIV в., но не ранее [Рудаков 1999; см. также: Григорьев 2004, с. 215 и след.]. Следует также иметь в виду, что дошедшие до нас источники, современные Бату, не содержат каких-либо определенных сообщений о существовании его постоянной «статической» столицы — в отличие от кочевых ставок. По некоторым сведениям, Бату считается основателем и ряда других городов — Крыма на Крымском полуострове, Маджара на Северном Кавказе, Укека и Казани в Поволжье и южнее их — Хаджи-Тархана, по некоторым сведениям — Сарайчука на Урале («Сарайчик» русских летописей) [см.: Греков, Якубовский 1998, с. 108; Егоров 1985, с.97, 107, 1 19; Трепавлов 2002, с. 226; Зайцев 2004, с. 10 и след]. Интересно отметить, что сам Бату до конца жизни оставался кочевником: Вильгельм де Рубрук, побывавший у его в 1253 г., сообщает, что был принят властителем Улуса Джучи в его кочевой ставке и все пять недель, в течение оторых был у него, тот вместе со своим двором кочевал вдоль Волги [Вильгельм де Рубрук 1997, с. 116, 119; ср.: Языков 1840, с. 143, 180].

В правление Бату в Улусе Джучи начинается чеканка новой, монгольской, монеты. Правда, помещалось на ней имя багдадского халифа ан-Насира (прав. 1180-1225 гг.). Почему именно этого, давно умершего багдадского правителя? Дело в том, что этот халиф, будучи врагом хорезмшаха Мухаммада, еще со времен Чингис-хана воспринимался монголами как союзник. Упоминание на монете имени халифа — духовного лидера мусульман — способствовало признанию этой монеты и, соответственно, ее свободному обращению среди приверженцев ислама, которые в Улусе Джучи составляли большинство [см.: Петров 2001, с. 70-71; р.: Мухамадиев 2005, с. 93, 104-105]. Свернув завоевания, Бату тем не менее обладал огромными вооруженными силами. Винсент из Бове пишет: «В войске этого Батота всего шестьсот тысяч, а именно сто шестьдесят тысяч татар и четыреста сорок тысяч христиан и прочих, то есть безбожников» [Saint-Quentin 1965, XXXII, 34][17]. Не следует понимать эту информацию так, будто Бату постоянно держал в боевой готовности сотни тысяч всадников: такую регулярную армию было бы просто невозможно прокормить! Полагаю, речь идет о разделении Улуса Джучи на шестьдесят туменов — административных областей, каждая из которых в случае войны должна была выставить до 10000 воинов под командованием управителя — темника [ср.: Владимирцов 2002, с. 404-406]. Естественно, далеко не каждая область выставляла установленное число воинов, да это чаще всего и не требовалось. Тем не менее «списочная численность» армии Бату, видимо, составляла несколько сот тысяч воинов, а это означало, что свои отношения с иностранными государями он мог строить с позиции силы...

Все вышесказанное позволяет увидеть, что Бату гораздо активнее действовал как правитель, чем как полководец. В походах его окружали сородичи-Чингизиды, во многом равные ему по положению, а также назначенные великим ханом военачальники-монголы — соратники Чингис-хана, Джучи, Чагатая и Угедэя, для которых Бату являлся всего лишь одним из многочисленных юных Чингизидов. В собственном же улусе наследник Джучи имел возможность сам выбирать себе сподвижников, кому он, по словам Иоанна де Плано Карпини, «внушал сильный страх» и кто не смел обсуждать его повеления.

Несомненно, внутренняя политика Бату позволила заложить основы будущего могущества Золотой Орды. Но дает ли это основание считать наследника Джучи ее основателем? Историки называли Бату создателем Золотой Орды, и эти утверждения стали элементом мифа о «хане Батые». Между тем еще в 1870-е гг. один из первых исследователей истории Улуса Джучи Г. С. Саблуков вполне определенно связывал основание Улуса со старшим сыном Чингис-хана и отмечал, что при Бату, и даже при Берке «Кипчакское ханство» являлось уделом монгольской державы, а не самостоятельным государством [Саблуков 1896, с. 4].

Во многом формированию образа Бату как основателя Золотой Орды способствовала поддержка этой точки зрения такими авторитетными востоковедами, как В. В. Бартольд, считавший Бату ханом и основателем «Золотой Орды» (сам В. Бартольд писал это название в кавычках), и Р. Груссе, который сообщает о «ханстве Бату», сложившемся в результате его западных походов [Бартольд 2002а, с. 496; Grousset, 2000, р. 392]. Эту позицию поддерживали впоследствии многие авторитетные историки Улуса Джучи [Греков, Якубовский 1998, с. 51-52; Сафаргалиев 1996, с. 293-294]. Странно, что и современные исследователи, имея в своем распоряжении источники и актовые материалы, не доступные их предшественникам, продолжают без малейших сомнений разделять эту же точку зрения [см. напр.: Хафизов 2000, с. 66; Мыськов 2003, с. 23]. Единственной «уступкой» современных авторов стало употребление названия «Улус Джучи», которое постепенно вытесняет из отечественной историографии традиционное прежде название «Золотая Орда». Анализ источников и исследований (включая даже те, авторы которых настаивают на основании Орды «Бату-ханом») показывает, что все попытки представить Бату основателем Золотой Орды или тем более Улуса Джучи необоснованны.

Прежде всего обратимся к названию государства. Впервые название «Золотая Орда» встречается в исторических сочинениях конца XIII - начала XIV вв., в частности — у Рашид ад-Дина [Рашид ад-Дин 19526, с. 230]. Но персидский историк, сообщая об «урду-и заррин-и бузург зарин» («Большая Золотая Орда»), имеет в виду вовсе не название государства Бату, а одну из ставок Чингис-хана [Греков, Якубовский 1998, с. 52]. В русских же источниках название «Золотая Орда», как название государства, появляется не ранее середины XVI в. Основать государство с таким названием Бату не мог. Считать же его основателем Улуса Джучи — абсурд, поскольку само название свидетельствует о том, что его первым правителем (причем не «основателем», а именно назначенным правителем!) был Джучи. Например, Сафаргалиев вполне справедливо указывает, что начало Улусу Джучи было положено около 1208 г., когда Чингис-хан выделил в управление своему старшему сыну области, населенные «лесными народами», которые он же, Джучи, и покорил [Сафаргалиев 1996, с. 293]. Поэтому считаю не вполне корректным слова некоторых современных авторов о том, что Улус Джучи был образован в результате завоеваний Бату на Западе [см., напр.: Хафизов 2000, с. 66]. Можно говорить о его существенном расширении» изменении статуса Бату как его правителя, но никак не об образовании Улуса Джучи, появившемся тремя десятилетиями ранее!

Исследователи предлагают несколько дат создания Золотой Орды и, соответственно, начала правления в ней Бату. Наиболее ранняя — 1236 г., вероятно, связывается с завоеванием Волжской Булгарии, ставшей центром владений Бату [Греков, Якубовский 1998, с. 59]. Вторая — 1240 г.: традиционное для русских авторов увязывание возникновения Золотой Орды с установлением монголо-татарского ига, отсчет которого они ведут от падения Киева. Наконец, третья дата — 1242/1243 г., когда Бату вернулся из западного похода в Поволжье и впервые принял у себя великого князя Ярослава Всеволодовича, признав его старшим правителем Русской земли [Вернадский 2000, с. 147; Каргалов 1984, с. 17; Егоров 1985, с. 27; Кучкин 1991, с. 18; Горский 2001а, с. 48]. Рассмотрим, имели ли эти даты какое-то принципиальное значение в биографии Бату.

Прежде всего завоевание Волжской Булгарии было за: вершено не в 1236, а в 1237 г. К этому времени Бату уже около десяти лет являлся правителем Улуса Джучи, и покорение булгар ничего не изменило в его статусе. Наследник Джучи в 1236-1237 гг. приобрел собственный обширный удел, причем не имел возможности обосноваться в нем и заняться его обустройством: статус предводителя западного похода обязывал его двигаться далее. Таким образом, захват Волжской Булгарии стал всего лишь одним из эпизодов его карьеры военачальника, но никак не начала правления в собственном государстве.

Захват Киева также не являлся каким-то решающим событием. Прежде всего Киев к тому моменту уже не являлся ««ицей единой Руси, и его падение вовсе не ознаменовало покорение русских земель: в течение 1241 г. монгольские войска действовали в Галицко-Волынской Руси, продолжались и боевые действия в Северской земле. Кроме того, как и после завоевания Волжской Булгарии, Бату, захватив Киев, не вернулся в Поволжье, в свои новые владения: он, опять же в качестве ханского военачальника, продолжил поход на Запад.

1242/1243 г., казалось бы, имеет некие основания считаться «поворотной датой» в жизни Батыя: он наконец-то вернулся в низовья Волги и начал принимать у себя вассальных правителей и послов иностранных государей. Однако его контакты с вассалами и дипломатами исчерпывались тем, что он выслушивал их и отправлял в Каракорум — к великому хану, который и выносил решение в отношении каждого из прибывших! Именно такова была позиция Бату в отношении русских князей, грузинских царей, сельджукских султанов и посланцев европейских государей, визиты которых к нему зафиксированы в источниках. Сам Бату de-jure являлся лишь правителем барунгара — правого крыла Монгольской империи (по сути, состоя на службе у великого хана) и не обладал какими-либо полномочиями принимаать решения в отношении вассальных правителей и вести переговоры с посланцами иностранных государей. Такое положение Бату сохранялось, по-видимому, до воцарения Мунке в 1251 г., после чего его статус существенно повысился, как мы увидим ниже. Может быть, речь идет хотя бы об основании столицы — Сарай-Бату? Но нет — и этот город был создан не ранее начала 1250-х гг. Таким образом, 1243 год, как дата основания Бату самостоятельного государства, тоже отпадает.

Наконец, как мы уже установили, что ханским титулом Бату не обладал, поэтому в любом случае говорить о создании им «ханства» вряд ли целесообразно. Таким образом, мнение исследователей, считавших Бату основателем Золотой Орды или даже Улуса Джучи — очередной историографический миф: Бату был только правителем западного крыла Монгольской империи, подчиненным великому хану, в течение всего своего правления не обладал статусом самостоятельного государя, впрочем, и не стремясь к этому[18]. Его можно считать одним из правителей (наряду с Джучи и Берке), заложивших основы будущего самостоятельного государства, но никак не создателем такового.

Даниил отдал Волынь Васильку, но благодаря редкой солидарности братьев этот раздел владений был совсем нечувствителен.

(М. С. Грушевский, История Украины — Руси)

Единый Улус Джучи в правление Бату подразделялся на два «крыла» — западное (барунгар), находившееся под непосредственным управлением Бату, и восточное (джунгар), вторым управлял его старший брат Орду. Несмотря на то, что фактически оба «крыла» являлись самостоятельными уделами, признанное Джучидами главенство Бату обеспечивало также и его верховную власть над улусом в целом.

Отказ Орду от должности правителя Улуса Джучи совсем не означал отказа от старшинства в семействе. Особый статус Орду неоднократно подчеркивается в исторических источниках. Так, например, по сообщению Иоанна де Плано Карпини, он был «древнее всех князей татарских». [Иоанн де Плано Карпини 1997, с. 75]. Следовательно, его уаршинство признавалось официально, поскольку стало звестным даже иностранному дипломату. Статус Орду узнавался не только на внутрисемейном уровне, среди Джучидов, но и в масштабе Монгольской империи: Рашид-ад-Дин сообщает, что «Менгу-каан в ярлыках, которые он писал на их имя по поводу решений и постановлений, имя Орды ставил впереди» имени Бату [Рашид ад-Дин 1960, с. 66; ср.: СМИЗО 1941, с. 210]. В более поздней исторической традиции (впервые, по-видимому, в «Муизз ал-ансаб», 1425 г.) Орду упоминается с титулом «эджен» («владыка») [см.: Ускенбай 2002], который так же должен был подчеркнуть его особый статус: в монгольском сочинении «Алтан Тобчи» с таким же титулом упоминаются Джучи и Тулуй — регент Монгольской империи. По-видимому, «эджен» стал посмертным титулом Орду.

Орду унаследовал первоначальные владения своего отца — так называемый «коренной юрт» в Прииртышье, в дальнейшем власть его и его потомков распространилась практически на всю территорию Казахстана к востоку от Урала [Ускенбай 2003, с. 18]. Есть все основания утверждать, что эти владения Орду получил сразу же после смерти отца и приходе к власти Бату. В «Сборнике летописей» сообщается: «Из войск Джучи-хана одной половиной ведал он, а другой половиной — Бату» [Рашид ад-Дин 1960, с. 66]. При этом нет ни слова о том, что Орду получил соответствующие владения от Бату. Обратим внимание, что и хивинский историк XVI в. Утемиш-хаджи, опирающийся на степные предания, указывает на выделение удела Орду самим Чингис-ханом — как и Бату [Утемиш-хаджи 1992, с. 93]. Утверждение же Абу-л-Гази о том, что Орду получил свой удел от Бату по возвращении из западного похода [Абуль-Гази 1996, с. 104], как уже отмечалось, следует объяснить желанием хивинского хана-историка показать, что его предок Шибан (действительно, получивший удел по воле Бату) по статусу не уступал Орду.

Таким образом, Орду после смерти отца стал во главе крупного автономного удела. При этом несколько других сыновей Джучи подчинялись именно ему, а не Бату: по сведениям Рашид ад-Дина, «с ...четырьмя[19] братьями — Удуром, Тука-Тимуром, Шингкумом — он составил левое крыло [монгольского войска]; и их до сих пор называют царевичами левого крыла» [Рашид ад-Дин 1960, с. 66]. Подобная организация власти в полной мере вписывается в административную систему «крыльев», принятую в Монгольской империи и ее улусах [Трепавлов 1993, с. 86; Ускенбай 2003, с. 18].

Рашид ад-Дин подчеркивает, что правители улуса Орду «с самого начала» являлись «независимыми государями» [Рашид ад-Дин 1960, с. 66], однако эта независимость в равление Бату и Орду не привела к расколу Улуса Джучи: Источники не сообщают ни об одном случае конфликта между Бату и его старшим братом. Напротив, восточные авторы одчеркивают взаимное уважение братьев и поддержку, которую они всю жизнь оказывали друг другу [см.: Рашид ад-Дин 1960, с. 66; Утемиш-хаджи 1992, с. 92-93]. Сведений о правлении Орду в источниках практически нет. Только Утемиш-хаджи, опираясь на устные степные предания, сообщает, что старший брат Бату был убит собственными воинами: «Между тем, до того как они вернулись [из западного похода. — Р. П.], нукеры Иджан-хана родняли мятеж против своего господина и убили Иджан-вместе со всеми его огланами. Когда это известие пришло к Саин-хану, он держал глубокий траур. После того как н прибыл домой и дал поминальное угощение, он снарядил войско и пошел походом на этого врага. А те не были в состоянии оказать сопротивление, и их великие бежали. Все другие роды и племена [Саин-хан] переселил к себе, присоединил к своему элю и каждый аймак отдал какому-либо беку в качестве кошуна» [Утемиш-хаджи 1992, с. 94].

Вероятность мятежа против власти Джучидов в их восточных владениях косвенно подтверждается преданием сибирских татар: «Около 700 лет назад на территории современного Ашевана (Усть-Ишимский район) жило в землянах 17 семей. Люди эти пришли сюда с озера Мутки. Это были татары из числа людей, находившихся под покровительством Чингисхана, а затем Батыя. Со временем численность населения возросла. Правил местностью князек Иликай, сын Муглы. Иликай поругался с другими татарскими князьми, и когда была большая вода, они переправились через Ишим и напали на Иликая, который их не ожидал, т. к. переправляться было опасно. Иликай потерпел поражение, но победившие князья перессорились между собой.

Междоусобная война длилась долго и истощила силы соперников. Этим воспользовался Иликай, которому удалось вернуть свои земли. О случившемся узнал Батый, он обвинил Иликая в том, что тот разжигает междоусобную войну между татарами, и казнил его и забрал себе его земли и людей» [МАЭ 1978, л. 299-301; ср.: Лосева, Томилов 1980]. Другие источники не сообщают об обстоятельствах смерти Орду: не исключено, что придворные историки умалчивают о факте насильственной гибели старейшего из Джучидов. Преемники Орду сохранили статус автономных правителей: «не бывало случая, чтобы кто-либо из рода Орды, занимавший его место, поехал к ханам рода Бату, так как они отдалены друг от друга, а также являются независимыми государями своего улуса». Но вместе с тем «у них было такое обыкновение, чтобы своим государем и правителем считать того, кто является заместителем Бату» [Рашид ад-Дин 1960, с. 66]. Это сообщение позволяет утверждать, что Улус Джучи в течение довольно длительного времени после смерти обоих братьев-соправителей продолжал сохранять единство под верховной властью рода Бату. Об этом свидетельствует, в частности, тот факт, что Баян, правнук Орду, управлявший его улусом, получил ярлык от Токтая — правнука Бату на управление своим улусом и даже выступил инициатором созыва общего курултая Улуса Джучи, чтобы уладить спор за власть со своим двоюродным братом Куйлю-ком (см.: Рашид ад-Дин 1960, с. 68; Сафаргалиев 1996, с. 314]. Только к середине XIV в. правители улуса Орду предприняли попытку выйти из-под власти Улуса Джучи, однако к 1381 г. владения Бату и Орду вновь были объединены под властью хана Токтамыша [Кляшторный, Султанов 1992, с. 197-202].

Если, как сказано, завоеванное государство с незапамятных времен живет свободно и имеет свои законы, то есть три способа его удержать. Первый — разрушить; второй — переселиться туда на жительство; третий — предоставить гражданам право жить по своим законам, при этом обложив их данью и вверив правление небольшому числу лиц, которые ручались бы за дружественность государю.

(Николо Макиавелли. Государь)

«Из опустошенных в 1237-1242 гг. стран только Русь осталась под татарским владычеством», — писал В.В. Бартольд [Бартольд 2002а, с. 497]. Заявление несколько преувеличение, хотя, в силу авторитета этого выдающегося ученого, долгое время воспринимавшееся как непреложная истина, подлежащая проверке...

Бату после завершения западного похода отнюдь не лишился всех европейских территорий, оказавшихся под его властью в результате завоеваний. Его войска покинули лишь Венгрию, позволив Беле IV восстановить управление над основной ее частью. Но под властью наследника Джучи остались бывшие владения венгерских королей — Пруто-Днестровское междуречье к юго-востоку от Карпат [Егоров 985, с. 33]. Оставлены были наместники Бату и в Болгарии, где монгольское владычество просуществовало до начала XIV в.; кульминацией его стало вступление на царский трон Болгарии Джуке, сына Ногая и праправнука Чингисхана (прав. 1299-1301). Только после его свержения и убийства Болгария вернула независимость [Веселовский 1922, с. 56-57; Хара-Даван 1996, с. 245-250]. Земли Молдавии и Валахии оставались под сюзеренитетом Джучидов вплоть до середины XIV в. [Русев 1999]. Вильгельм де Рубрук, посетивший Бату в 1253 г., сообщает: «От устья Танаида к западу до Дуная все принадлежит им; также за Дунаем, в направлении к Константинополю, Валахия, земля принадлежащая Ассану [болгарский царь Михаил Асен, 1246-1257. — Р. П.], и Малая Булгария до Склавонии — все платят им дань; даже и сверх условленной дани они брали в недавно минувшие годы со всякого дома по одному топору и все железо, которое находили в слитке» [Вильгельм де Рубрук 1997, с. 89; ср.: Мыськов 2003, с. 42). По мнению Э. Хара-Давана, Бату оставил в Болгарии молодого, но якобы уже успевшего проявить свои полководческие таланты Ногая [Хара-Даван 1996, с. 245], правда, мнение это не подкрепляется ссылками на источники. Другие исследователи придерживаются более правдоподобной точки зрения, что первоначально европейские владения Джучидов могли находиться под управлением предка Ногая — его деда Бувала или отца Татара, а затем эти области унаследовал сам Ногай, который впервые упоминается в источниках только в 1260-е гг. — эпоху правления Берке [Веселовский 1922, с. 3 и след; Сафаргалиев 1996, с. 313; Трепавлов 1993, с. 89].

Как упоминалось выше, сразу по возвращении из Венгрии Бату вынужден был подавлять мятеж только что покоренных народов Поволжья. Вероятно, и позднее в отдельных областях Волжской Булгарии продолжали вспыхивать отдельные выступления. В течение всего своего правления Бату так и не подчинил окончательно северокавказские племена — аланов, черкесов и др.: их подчинение завершил уже в конце 1270-х гг. его внук Мунке-Тэмур.

Сложная ситуация складывалась в Крыму. Если степные зоны полуострова достаточно быстро и без особого сопро-явления были подчинены власти Бату и заселены монголами и кипчаками, то южное побережье, имевшее давние земледельческие и торговые традиции, древние города и многочисленные международные связи, в течение ряда лет находилось в противостоянии с монголами. Быстро оправившись после рейда 1239 г., местное население стало вытеснять монгольских наместников, скорее всего, при поддержке итальянских торговых республик— Венеции, Генуи и Пизы. Действия, например, жителей Сурожа в конце концов завершились невиданным успехом. Сохранилось свидетельство участника событий: «В тот же день (27 апреля 1249 г.) очищено от татар все... и счел севаст (правитель) народ… и праздновал торжественно». С этого времени Бату был вынужден ограничить зависимость Сурожа от Улуса Джучи лишь уплатой дани [Пашуто 1956, с. 162].

Своеобразным государственно-правовым статусом обладало население Северного Причерноморья. Этими землями западного похода монголов владели частично кипчаки, частично — Трапезундская империя. Фактически же население этих областей жило по международным обычаям, сочетавшим в себе нормы византийского, мусульманского и Зычного степного права [см.: Ибн Биби 1927, с. 64-66; Якобсон 1973, с. 80-82]. Согласно сведениям Вильгельма Рубрука, эти территории тоже попали под власть Бату: «На севере этой области находится много больших озер, на берегах которых имеются соляные источники; как только вода их попадает в озеро, образуется соль, твердая, как лед; с этих солончаков Бату и Сартах получают большие доходы, так как со всей Руссии ездят туда за солью, и со всякой нагруженной повозки дают два куска хлопчатой бумаги, стоящих пол-иперпера. Морем также приходит за этой солью множество судов, которые все платят пошлину по своему грузу» [Вильгельм де Рубрук 1997, с. 91]. По-видимому, власть правителя Улуса Джучи в этих областях, как и в Суроже, ограничивалась взиманием с них налогов и сборов.

Когда же Иреджа черед наступил,

Ему во владенье отец уступил

Иран и Страну копьеносных бойцов,

Престол и венец миродержных отцов.

(Фирдоуси. Шахнаме)

О политике Бату в Иране известно не очень много: только несколько персидских источников содержат краткие сведения о его интересах в этом регионе.

Так, Джузджани сообщает: «В каждой иранской области, подпавшей под власть монголов, ему (Бату) принадлежала определенная часть ее, и над тем округом, который составлял его удел, были поставлены его управители. Все главари и военачальники монгольские были подчинены ему (Бату) и смотрели на него, как на его отца Туши» [СМИЗО 1941, с. 15]. И действительно, еще Джучи назначил первого монгольского наместника в Хорасане — Чин-Тимура. Последний до самой своей смерти был верен своему патрону и его преемнику Бату, стойко пресекая попытки других монгольских правителей как-то повлиять на него в ущерб интересам правителей Улуса Джучи. Одну из таких попыток предпринял нойон Чормагун, который, отправляясь в поход на Кавказ, потребовал именем великого хана Угедэя, чтобы Чин-Тимур передал свои полномочия Тайир-нойону, а сам с войсками присоединился к нему, Чормагуну, в походе. Чин-Тимур не подчинился и отправился к самому Угедэю. Он не прогадал: великий хан оказал Чин-Тимуру всяческие милости и предписал Чормагуну оставить его в покое. Чин-Тимур продолжал представлять интересы Бату в Хорасане вплоть до своей смерти в 633 г. х. (1235/1236 г.) [Juvaini 1997, р. 486-488].

Сразу же после его смерти влияние Бату в Иране подверглось угрозе. Пока великий хан не утвердил преемника Чин-Тимура, власть получил Нозал (у Рашид ад-Дина — Бенсил), монгольский чиновник, которому к этому времени перевалило за сотню лет. Он не был ставленником Джучи и его сына, и потому сторонники последнего заняли выжидательную позицию, а доверенное лицо Бату — Шараф ад-Дин Хорезми выехал к правителю Улуса Джучи для получения указаний по поводу дальнейших действий [Juvaini 1997, р. 488; Рашид ад-Дин 1960, с. 46].

Вскоре власть в Хорасане получил пользовавшийся доверием Угедэя нойон Коркуз, кандидатура которого не устраивала Бату. И, видимо, по его указанию сторонники Джучидов предприняли попытку заменить Коркуза Эдгу (Онгу)-Тимуром, сыном Чин-Тимура. За это взялись Шараф ад-Дин, возвратившийся в Хорасан, и Кул-Пулад, бывший помощник Чин-Тимура. Заговорщики отправились к Угедэю, который вызвал к себе и Коркуза. При проезде через Бухару Кул-Пулад был убит ударом кинжала по приказу местного правителя Сайн-Мелик-шаха — сторонника Коркуза. Других оронников Бату также преследовали неудачи: когда Угедэй соизволил почтить своим присутствием Эдгу-Тимура, устроившего по этому случаю пир, ветер свалил одну из опор шатра, и ханская наложница получила увечье. Это отнюдь не улучшило расположение Угедэя к ставленнику Бату. «Так как ты находишься в зависимости от Бату, то я пошлю твое показание, Бату знает, как лучше с тобой поступить», — заявил великий хан Эдгу-Тимуру. Но его решение не понравилось всемогущему везиру Чинкаю, который возразил: «Судьей Бату является каан, а это — что за собака, что для его дела нужно совещание государей? Пусть этим ведает каан». Как видим, Чинкай посягнул на право наследника Джучи судить собственного подчиненного, а следовательно, и защищать его. Правда, Угедэй решил не обострять отношения с племянником и простил Эдгу-Тимура, но вместе с тем оставил наместником Хорасана Коркуза, на волю которого передал всех жалобщиков. Восторжествовавший наместник заключил своих недругов в колодки и подверг публичной порке. Впрочем, великий хан все же пошел на некоторые уступки Бату: везиром при Коркузе он назначил Шараф ад-Дина, ставленника Бату. Возвращаясь из Каракорума, Коркуз остановился у Тангута, брата Бату, вероятно, демонстрируя желание примириться, с Джучидами. Но, прибыв в свои владения, тут же бросил Шараф ад-Дина в темницу и назначил везиром некоего дехканина Асил ад-Дина. В результате Хорасан на некоторое время был полностью выведен из-под контроля Бату [Juvaini 1997, р. 494-502; Рашид ад-Дин 1960, с. 47-48].

Около 1243 г. Бату все же удалось одержать победу над Коркузом, причем поддержку он получил с неожиданной стороны — от Туракины-хатун, которая после смерти своего супруга Угедэя стала регентшей Монгольской державы. На Коркуза пожаловались родственники недавно умершего Чагатая, которых наместник Хорасана якобы оскорбил, и для дачи свидетельских показаний из темницы вызволили Шараф ад-Дина Хорезми. Последнему удалось расположить к себе фаворитку регентши Фатиму, тоже хорезмийку. Она имела поистине безграничное влияние на Туракину, и та вскоре устроила суд над Коркузом, в результате которого он был приговорен к смерти. Впрочем, на смену Коркузу пришел другой ставленник Каракорума — Аргун-ака из племени ойрат, который впоследствии также создал Бату немало проблем [Juvaini 1997, р. 503-505; Рашид ад-Дин 1960, с. 48; см. также: Санчиров 2005, с. 170-171].

Шараф ад-Дин вернулся к должности везира и постепенно уверился в собственной безнаказанности. Приобретя поистине безграничную власть над финансами Хорасана, он стал по собственному усмотрению устанавливать ставки налогов и даже вводить новые сборы. Против него начало зреть недовольство даже в самом Улусе Джучй, но он действовал крайне решительно: приехав к Бату, он полностью оправдался перед ним и сохранил свое положение, впоследствии даже приумножив свои богатства. Можно лишь удивлятьея снисходительности Бату, который обычно был весьма строг в вопросах соблюдения закона и суров к его нарушителям, даже если это были Чингизиды. Видимо, ценность Шараф ад-Дина как «глаз и ушей» Бату в Хорасане перевешивала его многочисленные прегрешения! До самой своей смерти в 642 г. х. (1245) хорезмиец сохранял свой пост везира и умер в роскоши [Juvaini 1997, р. 538-541]. С его смертью влияние Джучидов в Хорасане стало сходить на нет, а вскоре после смерти Бату власть в Иране перешла к Хулагу и его потомкам.

Султан спросил: «Как мой брат?» Тот ответил: «На вершине величия овладел страной Абхаз и покорил вилайет Грузию».

(Ибн Биби. Сельджук-намэ)

В то время как наследник Джучи с родичами и военачальниками с Субэдэй-багатуром во главе выступил в поход на Волжскую Булгарию и далее на Запад, другую сорокатысячную армию монголов, действовавшую на юго-западном направлении, возглавил Чормагун-нойон из племени сунит (Рашид ад-Дин 1952а, с. 98-99]. Вместе с нойоном Байджу из племени бэсут, родственником знаменитого Джэбэ, он тоже был отправлен в поход по воле великого хана Угедэя. Возможно, наследник Джучи осуществлял контроль над всеми военными действиями на западном направлении — включая Поволжье, Дешт-и Кипчак, Иран, Кавказ и Малую Азию, и Чормагун с Байджу были подотчетны ему. На подобную мысль наводит сообщение арабского историка XV в. ал-Айни: «В 641 г. («21 июня 1243-8 июня 1244 г.) Татары вторглись в земли государя Румского Гияс ад-Дина Кей-Хосру, сына Ала ад-Дина Кей-Кобада... Предводителем же Татар был один из великих людей их, по имени Байджу, со стороны Батухана, сына Душихана» [СМИЗО 1884, с. 153-154; см. также: Мау 1996, р. 52]. Как показывает анализ последующей политики Бату, он полагал, что все завоевания монголов на Западе должны отойти к Улусу Джучи, а потому и после завершения похода продолжал считать Байджу-нойо-на своим подчиненным, неоднократно вмешиваясь в управление подвластными тому территориями [ср.: Малышев 33]. Такие действия Бату привели к открытому противостоянию с Байджу.

Чормагун и Байджу всячески отстаивали свою самостоятельность, демонстрируя подчинение воле исключительно великого хана, и даже, как упоминалось выше, сами пытась оказывать давление на монгольских наместников в Иране, подчинявшихся Бату. Пока последний был занят западным походом, Чормагун покорил Кавказ, затем вторгся в Малую Азию, взял Эрзерум и даже дошел до границ Трапезундской империи, заставив ее императора признать зависимость от монгольского великого хана [Вильгельм де Рубрук 1997, с. 89; см. также: Пашуто 1956, с. 147-149]. В год воды-зайца (1243) Байджу-нойон, сподвижник Чормагуна, к этому времени разбитого параличом и лишившегося речи [Патканов 1871, с. 76], разгромил у Кеседага сельджукского султана Рукн ад-Дина Кей-Хосрова II и заставил его признать власть монголов. Султан оказался весьма ловким политиком: видимо, узнав о противоречиях между Чормагуном и Байджу с одной стороны и Бату с другой, он направил наследнику Джучи своих сановников с дарами, тем самым признав зависимость не от своего победителя Байджу, а от правителя далекого Дешт-и Кипчака. Бату с готовностью принял дары сельджукского султана и «через некоторое время он дал им разрешение вернуться и пожаловал для султана колчан, футляр для него, меч, кафтан, шапку, украшенную драгоценными камнями, и ярлык», — сообщает сельджукский историк Ибн Биби [СМИЗО 1941, с. 25; см. также: Маршак 1994, с. 242; Крамаровский 2001, с. 224]. Эти «подарки» символизировали признание одаряемого правителя вассалом монгольского государя и его включение в монгольскую имперскую иерархию [ср.: Тарих-и Систан 1974, с. 376— 377; см, также: Гекеньян 2005, с. 132]. После смерти Чормагуна и свертывания активных военных действий Байджу-нойон был назначен даругой — гражданским наместником завоеванных областей и уже официально вышел из подчинения Бату. Симон де Сент-Квентин, посетивший Байджу в 1247 г., сопровождая папского посла Асцелина, в своем отчете упоминает одновременно Байджу и Бату: И хотя он различает их титулы, называя Байджу просто noy («нойон»), а Бату — princeps Tartarorum maximus («великий татарский князь»), он нигде не отмечает, что один из них подчинялся другому [см.: Saint-Quentin 1965, XXXII, 34, 40]. Естественно, политику Бату в отношении сельджуков новый даруга счел посягательством на свою власть и вскоре получил возможность нанести ответный удар.

В 643 год Хиджры (1246 г.) Байджу предложил помощь армянам, осажденным в Тарсе турецкими войсками, — этим он открыто бросал вызов Бату, чей сюзеренитет признавал Румский султанат [см.: Шукуров 2000, с. 182]. В том же году умер султан Кей-Хосров II, и Бату утвердил в качестве его преемника старшего из его сыновей — Изз ад-Дина Кей-Ка-вуса II. Байджу тут же выдвинул своего кандидата — Рукн ад-Дина Килич-Арслана IV, брата и соперника Изз ад-Дина [Шукуров 2001, с. 155; ср.: Киракос 1976, с. 196]. Не придя к согласию, братья отправились в Каракорум, где вопрос о троне должен был решить великий хан, и их поездка, в принципе, устраивала и Бату, и Байджу — первый был уверен в своем собственном влиянии, второй — в поддержке имперских властей. Великий хан, однако, принял компромиссное решение, разделив власть в Сельджукском султанате между обоими претендентами. Тем не менее, когда ставленник Байджу-нойона Рукн ад-Дин расправился с визирем Шамс-ад-дином, ставленником Бату, именно властитель Улуса Джучи направил своих представителей для расследования этого дела: «Тогда прибыла группа послов от Саин-хана для расследования дела сахиба Шамс-ад-дина и с упреками за его убийство. Так как Шемс-ад-дин Туграи был великим оратором и весьма сладкоречивым, то его с большими деньгами послали к Саин-хану для отражения упреков и ответа на вопросы» [СМИЗО 1941, с. 26; см. также: Шукуров 2001, с. 155]. Другим регионом; за влияние над которым боролись Бату и Байджу, стало Закавказье. Рашид ад-Дин сообщает, что «в нокай-ил, года собаки, соответствующий 635 г. [1237/ 38. — Р. П. ], осенью Мунке-каан и Кадан отправились на черкесов и зимой убили там государя по имени Тукар... После этого в год кака-ил, года свиньи, соответствующий 636 г., Гуюк-хан, Мунке-каан, Кадан и Бури отправились в сторону города М.н.к.с. и зимой, после месяца и пятнадцати дней осады, взяли его. (Они) еще были в том походе, когда наступил год мыши. Весной, назначив войско, дали его Букдаю и отправили в сторону Тимур-кахалка, чтобы он занял его и область Авир» (речь идет о Дагестане — «стране аров») [цит. по: Арсланова 2002, с. 174-175; см. также: по 1994, с. 180]. В это же время в Грузии и Армении воевал и Чормагун. Его преемник Байджу-нойон не намеревался уступать контроль над этими странами Бату, но последний занял жесткую позицию в отношении закавказских областей — ведь эти земли были обещаны во владение еще Джучи. Рашид ад-Дин сообщает, что отряды Бату под командованием некоего Ильдавура вели боевые действия на Северном Кавказе, в районе «Тимур-кахалка» («Железные ворота», т. е. Дербент), еще в 1244-1245 гг., то есть уже после того, как Бату свернул свои основные боевые действия [Рашид ад-Дин 1960, с. 46; см. также: Насонов 2002, с. 221].

В 1242-1243 гг. грузинская царица Русудан, дочь Тамары, вернулась в Тифлис из Имерети, куда она бежала, спасаясь от войск Чормагуна. Два года спустя она вознамерилась возвести на трон своего сына Давида, и Байджу вызвал к себе для принятия официального решения по этому вопросу. Однако правительница Грузии, подобно Кей-Хосрову II, предпочла признать власть более отдаленного правителя — Бату, который к тому же «был вторым после хана лицом» [Киракос 1976, с. 181]. Именно к Бату прибыл сын царицы, Давид Нарини («Молодой»), которого он намеревался возвести на трон Грузии. Но Байджу-нойон принял ответные меры: с подачи армянских князей, которые уже в течение ряда лет деятельно сотрудничали с монголами в борьбе против сельджуков [Смбат 1974, с. 169], он выдвинул претендентом на грузинский трон незаконного сына Георгия IV Лаши — тоже Давида, которого в отличие от тезки-кузена прозвали «Улу» («Большой»). Оба царевича отправились в Каракорум: их судьба, как и судьба сельджукских султанов-соперников, зависела теперь от решения великого хана, который все еще не был избран после смерти Угедэя [Киракос 1976, с. 180-181, 194-195, 218; Klaproth 1833, р. 209-210).

Как видим, чтобы удержать под своим контролем все те земли, которые еще Чингис-хан отдал Джучи, Бату вынужден был бороться не только со своими родственниками — Чингизидами, имевшими, в общем-то, довольно обоснованные претензии на земельные владения, но и с менее родовитыми нойонами, которые апеллировали к воле назначавшего их великого хана. И в таких случаях для Бату было очень важно не перешагнуть ту тонкую, почти незаметную грань между реализацией собственных прав и сопротивлением воле монарха, находившегося в Каракоруме.

Divide et impera, cum radix et vertex imperii in obedientum consensu rata sunt.

(Римская поговорка)

Если анализировать деятельность Бату на основе отечественной историографии, поневоле можно прийти к выводу, что он занимался преимущественно делами русских княжеств.[20] Между тем Русь составляла не самую значительную сферу его политических интересов, и не меньше внимания он уделял, как мы имели возможность убедиться, своим падениям и вассальным государствам в Поволжье, Иране, Закавказье и Малой Азии.

Русские князья — и те, кто сражался с монголами в 237-1241 гг., и те, кто уклонился от столкновений, — не сразу пришли к мысли о сотрудничестве с Бату. Это привело к тому, что в ряде русских городов были поначалу посажены наместники правителя Улуса Джучи (возможно, из числа представителей местного населения). Такой наместник был посажен, например, в Угличе после добровольной сдачи этого города монголам весной 1238 г., и вернувшемуся после монгольского нашествия князю Владимиру Константиновичу удалось вернуть себе власть в уделе только после поездки к Бату в 1244 г. [Каргалов 1967, с. 135-136; Соловьев 1999].

Переяславль-Южный, как мы помним, в 1239 г. был взят штурмом, причем управлявший им епископ Симеон погиб, а его преемник так и не был назначен: впоследствии вместо переяславской епархии была учреждена сарайская. С упразднением епархии город полностью потерял свое значение и перешел под прямое управление чиновников Бату: согласно Ипатьевской летописи, когда Даниил Галицкий, отправлявшийся к Бату, «пришел в Переяславль, и тут его встретили татары» [ПЛДР 1981, с. 313]. Вероятно, в Переяславле располагались представители монгольской администрации, подчинявшиеся Курумиши («Куремса» русских летописей), сыну Орду и племяннику Бату, который, видимо, контролировал южнорусские земли от Переяславля и далее к западу [см.: Мавродин 2002, с. 370]. Впрочем, сам Курумиши, видимо, не пребывал в Переяславле, а кочевал по южнорусским степям: Иоанн де Плано Карпини сообщает, что встретил его к югу от Киева.

Судьбу Переяславля во многом разделил и Чернигов, взятый войсками Мунке в том же 1239 г. Город также лишился епископа: Порфирий Черниговский попал к монголам в плен и отправлен в подконтрольный им Глухов [ПСРЛ 1908, с. 781; см. также: Насонов 2002, с. 234; Мавродин 2002, с. 365]. Черниговская епархия была упразднена, и город очень быстро потерял свое прежнее значение второго после Киева центра Южной Руси. Настолько быстро, что когда бывший черниговский князь Михаил Всеволодович вернулся на Русь и отправил в Чернигов своего старшего сына Ростислава, тот просто-напросто отказался туда возвращаться, рассчитывая на более престижный Галич [Мавродин 2002, с. 366]. Не исключено, впрочем, что Ростислава могли не пустить в город монгольские наместники. То, что таковые в Чернигове имелись, сомневаться не приходится — сохранилась грамота рязанского князя Олега Красного от 6765 (1257) г.: «Се аз, великий князь Олег Ингваревичь рязанской — пришел есте к нам на Рязань ис Чернигова владетель Черниговской Иван Шаин... что есте был он посажен от Батыя на Чернигов владетелем, и яз, князь великий, ведая его Ивана Шаина породы ханска и воина добра, велел ему отвесть поле на реке Проне...» [цит. по: Мавродин 2002, 369]. Таким образом, Чернигов, также находившийся в пределах лесостепной зоны, представлял интерес для монголов и потому был передан Бату своему родичу, идентифицировать личность которого не представляется возможным. Таким образом, монголы прочно закрепились в Чернигове и не собирались возвращать его представителям местной династии. Не исключено, что это стало одной из причин расправы с князем Михаилом в ставке Бату, о которой мы подробнее поговорим ниже.

В. Н. Татищев пишет: «Батый же посадил во граде Киеве воеводу своего» [Татищев 2003, ч. 3, гл. 38]. Ни одного подтверждения этой информации в сохранившихся летописях нет, но вряд ли подобный факт был выдуман историком. Принимая во внимание, что он пользовался летописными сточниками, не дошедшими до нас, можно допустить, что сообщение почерпнуто Татищевым из несохранившегося источника: золотоордынские баскаки в Киеве находились и в более поздний период, еще в середине XIV в. [см. напр.: Ермолинская летопись 2000, с. 141; Московский свод 2000, 233].

Не исключено, что сразу после разгрома монголами Галицко-Волынской Руси в ее городах на короткое время также появились наместники Бату. Так, Ипатьевская летопись сообщает, что «Доброслав же вокняжилъся бъ и Судьичь, попов внукъ, и грабяше всю землю, и въшед во Бакоту все Понизье прия, безъ княжа повеления; Григорья же Васильевичь собъ горную страну Перемышльскую мышляше одержати» [ПСРЛ 1908, с. 789]. Исследователь истории Галицко-Волынской Руси А. В. Майоров полагает, что галицкие е после бегства Даниила от монголов могли и в самом деле присвоить себе княжеские титулы и захватить ряд областей — тем более что за всю историю правления Рюриковичей именно в Галиче зафиксирован единственный прецедент вокняжения боярина Владислава (прав. 1212-1213) [Майоров 2001, с. 411]. Но нельзя не предположить, что названные бояре могли действовать в качестве наместников Бату: они в течение многих лет находились в оппозиции к князю Даниилу Романовичу, и это могло склонить их на сотрудничество с монголами — как и вышеупомянутых болоховских князей.

Эти сообщения опровергают тезис Л. Н. Гумилева о том, что Бату не оставлял своих людей в завоеванных городах [см.: Гумилев 1994а, с. 342]. Вместе с тем не вполне обоснованным представляется мнение К. А. Соловьева, что Бату был готов сделать местными правителями представителей некняжеского рода — боярских семейств [см.: Соловьев 1999]. В источниках не встречается ни одного примера передачи монголами верховной власти в завоеванных областях лицам некняжеского происхождения: управление передавалось местным чиновникам и купцам, которые иногда создавали целые «династии» (как, например, семейство Махмуда Ялавача в Хорезме, род Джувейни или Рашид ад-Дин и его потомки в Иране), но это были лишь наместники монгольских ханов. Тем более это оказалось неактуально для русских княжеств, легитимные правители которых вступили в переговоры с Бату после завершения западного похода.

Первыми установили отношения с правителем Улуса Джучи князья Северо-Восточной Руси — Владимиро-Суздальского и Ростовского княжеств. Уже вскоре после возвращения Бату из Центральной Европы в его ставку прибыл Ярослав Всеволодович, новый великий князь Владимирский. Он был не только самым старшим из оставшихся ц живых потомков Всеволода Большое Гнездо, но и первым князем, прибывшим к новому властителю Кипчакской степи. Поэтому неудивительно, что Бату осыпал его всяческими милостями и заявил, согласно русским летописцам: «Ярославе! буди ты старъй всъм княземъ в Русском языцъ», после чего «с великою честью» отпустил домой [ПСРЛ 1926-1928, 169]. Под «честью», как отметил Ю. М. Лотман, понимались дары, символизировавшие признание одаряемым свего вассалитета от дарителя [Лотман 1997, с. 98].

Так был установлен сюзеренитет над первым русским княжеством, что принесло выгоду обеим сторонам. Бату, как новый обладатель булгарских территорий, получил признание со стороны западного соседа, что было немаловажно: прежде Волжская Булгария была объектом постоянных набегов князей Владимиро-Суздальской Руси, теперь же, признав власть монгольских правителей, они вынуждены были прекратить набеги на земли, хозяин которых сменился. Ярослав, со своей стороны, получил возможность распространить свое влияние на большинство русских княжеств, в том числе и на южные. Он «уладив дела со смольнянами... посадил у них князем Всеволода», имел определенные виды на Полоцк, женив своего сына Александра на дочери полоцкого князя, а после поездки к Бату посадил в Киеве своего наместника Дмитра Ейковича [Воинские повести 1985, с. 79; Горский 1996, с. 29].

А. Н. Сахаров высказал предположение, что сближение Ярослава Всеволодовича с Бату началось еще до нашествия Русь и, даже более того, вызвало это самое нашествие: якобы Бату начал войну с Юрием Всеволодовичем, чтобы посадить на великокняжеский стол его брата Ярослава — своего союзника, а впоследствии оказал последнему и его сыну Александру Невскому поддержку в борьбе с Орденом [Сахаров 1999, с. 77, 90]. Но гипотеза А. Н. Сахарова, вызвавшая вполне обоснованную критику А. А. Горского [см. напр: Горский 2001 а, с. 70; 2004, с. 207], строится исключительно на логических допущениях и не подкрепляется свидетельствами источников.

Примеру Ярослава последовали и другие северо-восточные князья, в первую очередь ростовские, у которых было немало причин нормализовать отношения с Бату. Как уже отмечалось, углицкий князь Владимир Константинович наконец-то вернул себе власть в родном городе, который прежде управлялся наместником Бату (едва ли не единственный случай прямого монгольского управления в Северо-Восточной Руси!). Одновременно с ним также получили признание Бату в качестве правителей своих уделов Борис Василькович Ростовский и Василий Всеволодович Ярославский (ПСРЛ 1926-1928, с. 469]. Любопытно, что Бату в этот период времени как будто игнорировал Рязанское княжество, чаще других страдавшее от ордынских набегов: с 1237 по 1252 г. Рязанью правил Ингварь Ингваревич, не воевавший с монголами и впоследствии не поддерживавший с ними отношений. После его смерти в 1252 г. на рязанский стол вступил его брат Олег Красный, отпущенный из монгольского плена, и только с этого времени начали устанавливаться рязанско-ордынские контакты.

Великий князь Ярослав приобрел расположение Бату, но в новых политических условиях этого было недостаточно: преемник Джучи все еще считался лишь наместником великого хана в западных землях, и потому все правители, признавшие его сюзеренитет, обязаны были получить подтверждение своего статуса от великого хана. Тот факт, что в течение пяти лет хан все еще не был избран, не очень смущал Бату: он отправлял своих вассалов в Каракорум к Туракине-хатун и «Кановичам» (вероятно, так русские летописцы именовали семейство Угедэя), демонстрируя свою лояльность к центральной власти, в чьих бы руках она ни находилась.

Поэтому сразу же после поездки к Бату Ярослав отправил в Каракорум Константина, одного из своих младших сыновей. Два года спустя, дождавшись его возвращения, великий князь сам отбыл в Монголию, где должен был принять участие в великом курултае. Во время этой поездки он умер, причем сведения о причинах его смерти противоречивы. Францисканец Иоанн де Плано Карпини сообщает, что Ярославу на церемониях отводили более почетное место, чем другим иноземным правителям, но завершает рассказ о нем следующими словами: «В то же время умер Ярослав, бывший великим князем в некоей части Руссии, которая называется Суздаль. Он только что был приглашен к матери императора, которая как бы в знак почета дала ему есть и пить из собственной руки; и он вернулся в свое помещение, тотчас же занедужил и умер спустя семь дней, и все тело его удивительным образом посинело. Поэтому все верили, что его там опоили, чтобы свободнее и окончательнее завладеть его землею» [Иоанн де Плано Карпини 1997, с. 79]. В русских летописях содержится различная информация о смерти Ярослава. Например, Софийская I и Степенная книга подтверждают версию об отравлении, а Лаврентьевская летопись просто сообщают о смерти великого князя, не намекая на ее насильственный характер. Соответственно, нет единодушия и среди исследователей. Одни признают достоверными сообщения источников об отравлении Ярослава Туракиной, видя в этом проявление ее враждебности по отношению к Бату, чьим ставленником и сторонником был великий князь [Насонов 2002, с. 239; Пашуто 1956, с. 205-206; Феннел 1989 с. 140; ср.: Вернадский 2000, с. 149]. Другие вполне допускают, что Ярослав, который был к этому ремени пожилым человеком (ему было около 55 лет), мог просто умереть в дороге, не вынеея тягот далекого пути и нервного напряжения [Романив 2002, с. 94; ср.: Каргалов 1967, с. 137-138; Феннел 1989, с. 140]. Но большинство историков сходится в том, что Бату никак не был причастен к смерти Ярослава и даже более того, — старался по возможности предупреждать его о возможных проблемах: Иоанн де Плано Карпини сообщает, что встретил посланца Сгнея, который ехал по поручению Бату к Ярославу [Иоанн Плано Карпини 1997, с. 79; см. также: Насонов 2002, г 239]. Поэтому смерть великого князя не изменила хороших отношений, сложившихся у Бату с семейством Ярослава, что обусловило дальнейшее возвышение Ярославичей.

После кончины Ярослава Всеволодовича великий стол по кону переходил к следующему по старшинству брату - Святославу Юрьевскому, который и прибыл во Владимир, распределив между младшими родичами уделы в соответствии с завещанием своего брата Ярослава. Святослав, делавший все согласно прежней традиции, совершил ошибку: он не поехал к Бату, чтобы подтвердить свой великокняжеский статус. Его молодые, но деятельные племянники — Андрей и Александр Ярославичи тут же отправились (причем независимо друг от друга) к Бату и старались убедить его в том, что каждый из них достоин великого стола больше, нежели их дядюшка [см.: ПСРЛ 1926-1928, с. 471]. Братья, таким образом, ломали существовавший на Руси порядок престолонаследия, делая единственно законным основанием волю сюзерена — монгольского правителя и уповая на его личное отношение к тому или иному претенденту. Правда, даже их действия не идут в сравнение с поступком еще одного Ярославича — московского князя Михаила Хоробрита, который, воспользовавшись отъездом к Бату двух старших братьев, провозгласил себя великим князем — ни по лест-вичному праву, ни по ханскому решению, а просто-напросто согнав Святослава Всеволодовича с трона! Несколько месяцев спустя он погиб в стычке с литовцами, и его поступок никакого влияния на систему наследования на Руси не оказал — он лишь отразил чувство вседозволенности, охватившее потомков Всеволода Большое Гнездо в новых политических условиях [см., напр.: Экземплярский 1998, с. 22-23; ср.: Егоров 1997, с. 48; Кучкин 1996, с. 27; Соловьев 1999].

После того как Святослав, не сумев отстоять власть, утратил авторитет среди родичей, а Михаил Хоробрит погиб, наиболее реальными претендентами на великокняжеский стол оставались Александр Невский и Андрей. Бату оказался в затруднении: с одной стороны, он должен был поддерживать законного правителя, с другой — у него появилась возможность выбора, поскольку к его суду прибегли сразу несколько князей. Впрочем, прецеденты разрешения таких ситуаций у него уже были, поэтому он отправил Ярославичей в Каракорум, к недавно избранному великому хану Гуюку. Не исключено, что Бату направил ему и свои рекомендации, кого из претендентов следовало бы предпочесть, возможно, что его ставленником мог быть Александр Невский. По сообщению Новгородской четвертой летописи, он побывал у правителя Улуса Джучи даже раньше, чем его отец, —в год 6750 (1242 г.) [ПСРЛ 2000б, с. 228; 2002, с.117; см. также: Лурье 1997, с. 109]. Эту версию полностью принимает, например, Д. Зенин, даже «уточняя», что Александр находился у Бату в Орде около трех месяцев зимой 1241-1242 гг. — то есть тогда, когда, по сведениям большинства источников, Бату воевал в Венгрии! [Зенин]. В. Л. Егоров, ссылаясь на сообщения русских летописей, полагает, что Александр Невский в 1242—1243 гг. не приезжал к Бату лично, но направлял своих людей для выкупа русских пленных [Егоров 1997, с. 46].

Но большинство источников сообщает, что старший Ярославич впервые встретился с Бату уже после смерти отца. На это косвенно указывают и сообщения посланцев папы римского, которые были у Бату в 1246-1247 гг. и, возможно, встретились в его ставке с Александром Невским [см.: Послание 20026, с. 271]. Согласно «Житию Александра Невского», правителю Улуса Джучи даже пришлось направить князю грозное послание, чтобы тот явился к нему: «Александр, знаешь ли, что бог покорил мне многие народы. Что же — один ты не хочешь мне покориться? Но если хочешь охранить землю свою, то приди скорее ко мне и увидишь славу царства моего» [Воинские повести 1985, с. 133]. Не следует принимать на веру приведенные в «Житии» слова, якобы сказанные Бату по итогам встречи с Александром: «Истину мне сказали, что нет князя подобного ему» — донесший их источник является не летописью или свидетельством современника, а агиографическим сочинением, автор которого прославлял Александра Невского в соответствии с житийными канонами, а не излагал реальные события (хотя и мог помнить таковые, поскольку «Житие» датируется 1280-ми гг.). Но вполне вероятно, что Александр, как старший из наиболее реальных претендентов на великий стол, и в самом деле представлялся Бату самым приемлемым кандидатом. Тем не менее высказанное Л. Н. Гумилевым и подхваченное публицистами утверждение о побратимстве Александра Ярославича с Сартаком, сыном Бату, и тем более об усыновлении Александра Невского самим Бату вызывает обоснованную критику исследователей: ни один источник этого факта не подтверждает [см., напр.: Гумилев 1995, с. 140; ср.: Кучкин 1991, с. 7; Егоров 1997, с. 51].

В сферу влияния Бату вошли и южнорусские земли, где его политика была более жесткой и решительной, чем в Северо-Восточной Руси. Наиболее известным из его деяний в этом направлении является загадочное убийство Михаила Черниговского в ставке Бату.

Большинство историков при рассмотрении этого эпизода предпочитает опираться на летописную «Повесть об убиении Михаила Черниговского» (конец XIII-начало XIV в.), которая есть не что иное, как очередное агиографическое сочинение, прославляющее еще одного русского святого, а не отражающее реальных обстоятельств [см., напр.: Кучкин 1990, с. 27-30]. Чего стоит одно только объяснение причин поездки Михаила к Бату: «Бог, видя, как многие обольщаются славою мира сего, послал на него благодать и дар святого духа, и вложил ему в сердце мысль ехать к царю и обличить лживость его, совращающую христиан»! [ПЛДР 1981, с. 232]. Интересно отметить, что, согласно «Повести», Михаил прибыл в ставку Бату прямо из Чернигова, хотя другие источники вполне определенно сообщают, что, бежав в 1240 г. из Киева, он долгое время обретался в Галицко-Волынской Руси, Венгрии и Польше, так до самой смерти и не появившись в родном городе, где к тому времени давно уже сидели ставленники Бату. Та же «Повесть» сообщает, что Михаил, явившись в ставку Бату, отказался выполнить обязательные ритуалы, заявив: «Не подобает христианам проходить через огонь и поклоняться ему, как вы поклоняетесь. Такова вера христианская: не велит поклоняться ничему сотворенному, а велит поклоняться только отцу и сыну и святому духу». И на угрозы посланного к нему Елдеги (этот Элдэке, упоминающийся также у Иоанна де Плано Карпини и Рашид ад-Дина, судя по всему, ведал при дворе Бату контактами с иностранцами) ответил: «Я того и хочу, чтобы мне за Христа моего пострадать и за православную веру пролить кровь свою». Это привело Бату в ярость, и он повелел казнить Михаила, которого якобы долго избивали, затем «некто, бывший прежде христианином, а потом отвергшийся христианской веры и ставший поганым законопреступником, по имени Доман, отрезал голову святому мученику Михаилу и отшвырнул ее прочь» [ПЛДР 1981, I. 232]. Такова версия «Повести об убиении Михаила Черниговского». Однако свидетельства современников и летописные сообщения позволяют представить несколько иное развитие событий.

Как мы помним, именно Михаил Всеволодович в 1239 г. перебил монгольских послов, отправленных Мунке в Киев, После чего покинул город, спасаясь от монголов. Позднее он, по некоторым сведениям, направил на Лионский собор рвоего представителя архиепископа Петра, призывавшего Европейских правителей выступить против монголов [Матвей Парижский 1997, с. 283-284]. Уже эти его действия элжны были настроить Бату против него, но Михаил, кроме того, являлся соперником Ярослава Владимирского в борьбе аа обладание Киевом и властью над южнорусскими княжествами. Весьма вероятно, что Ярослав, стремившийся сосредоточить в своих руках власть над всей Русью, сумел заблаговременно настроить Бату против своего соперника, который, вероятно, и явился к наследнику Джучи по поводу киевского стола. Передача подобных споров на ханский суд и впоследствии неоднократно имела место: так, в 1318 г. хан Узбек разбирал спор между Юрием Московским и Михаилом Тверским, а в 1432 г. хан Улуг-Мухаммад — между Василием Московским и его дядей Юрием Звенигородским. Решение Бату, скорее всего, было принято в пользу Ярослава Владимирского [ср.: Насонов 2002, с. 234]. Эти обстоятельства традиционно игнорируют многие русские историки, предпочитающие сведения «Повести».

Все находившиеся в ставке монгольского правителя пользовались его гостеприимством, поэтому любые ссоры в ней были запрещены. Так, Дмитрий Грозные Очи, сын Михаила Тверского, в 1326 г. был казнен ханом Узбеком за то, что без ханского решения самовольно зарубил в его ставке Юрия Московского, хотя тот и оклеветал отца Дмитрия, став виновником его казни. По монгольским обычаям иностранный правитель или дипломат, выказавший уважение к изображению Чингис-хана и исполнивший священные ритуалы, становился (хотя бы временно) подданным монгольского великого хана, приобщаясь к имперской элите, и в качестве такового пользовался теми же правами и привилегиями, что и сами монголы. «Повесть об убиении Михаила Черниговского» сообщает, что князь отказался поклониться огню и языческим богам. Вполне вероятно, что он и в самом деле по какой-то причине не совершил поклонения статуе Чингис-хана. Не исполнивший обязательных ритуалов чужестранец не воспринимался монголами как член имперской системы, соответственно, Михаил остался чужим и не мог считаться гостем Бату. Поэтому сторонники Ярослава Владимирского (сам он в это время уже находился в Монголии) получили возможность поступить с Черниговским князем по своему усмотрению [ср.: Юрченко 2001, с. 22]. Не случайно даже в житии Михаила сообщается, что черниговский князь был убит не монголами, а русским — путивльцем Доманом («отступничество» которого от христианства, скорее всего, является домыслом агиографа). На это же косвенно указывает тот факт, что Михаил был убит в ставке Бату, а не отправлен в Монголию к великому хану: следовательно, наследник Джучи не распространял на него монгольскую юрисдикцию. В противовес этой «рациональной» точке зрения П. О. Рыкин полагает, что Михаил был умерщвлен все же по воле правителя Улуса Джучи, причем причины его казни имели «иррациональный» характер. Отказавшись исполнить священный ритуал в ставке, Бату, Михаил продемонстрировал желание призвать на монголов вредоносные силы, и с его казнью их действие обратилось против него самого и его владений [Рыкин 1997, с. 88-89]. Любопытно, что прохождение между огней, вызывавшее егативное отношение русских летописцев, в восточной традиции воспринималось, по-видимому, совершенно иначе: например, в эпосе «Идегей» при описании встречи Идегея с Аксак-Тимуром сообщается, что последний Идегею почет оказал:

Меж кострами велел пройти.

/Идегей 1990, с. 107/

Как бы то ни было, казнь Михаила оказалась выгодной для Бату, поскольку был устранен влиятельный претендент на владение Северской землей, перешедшей под управление монголов. А вскоре правитель Улуса Джучи окончательно закрепил свое владычество над этими территориями, казнив еще одного претендента на черниговский стол — Андрея Мстиславича, отец которого, Мстислав Рыльский, еще в 1240-1241 гг. сражался против монголов, был схвачен ими и убит. На этот раз Бату даже не пришлось искать повод, вина князя Андрея была, по монгольским понятиям, достаточно велика: он «уводил лошадей татар из земли и продавал их в другое место» [Иоанн де Плано Карпини 1997, с. 36]. Конечно, следовало бы провести расследование и убедиться в справедливости обвинения: Иоанн де Плано Карпини отмечает, что «этого не было доказано». Но князь Андрей, как и Михаил, являлся законным претендентом ра Чернигов, и поэтому его казнили, а его младшего брата заставили жениться на вдове князя Андрея: «Бату сказал троку, чтобы он взял себе в жены жену вышеупомянутого родного брата своего, а женщине приказал поять его в мужья, согласно обычаю татар. Тот сказал в ответ, что лучше желает быть убитым, чем поступить вопреки закону. А Бату тем не менее передал ее ему, хотя оба отказывались, насколько могли, и их обоих повели на ложе, и плачущего и кричащего отрока положили на нее, и принудили их одинаково совокупиться сочетанием не условным, а полным» {Иоанн де Плано Карпини 1997, с. 36]. Полагаю, этот «брак по принуждению» был заключен по приказу Бату с целью дискредитации брата князя Андрея в глазах русских: связь, а тем более брак с женой покойного брата, по русским понятиям считался дикостью, и теперь княжич не мог рассчитывать на черниговский стол.

Итак, вопрос об управлении в Переяславском и Черниговском княжествах был решен Бату путем устранения местных претендентов. Но чем дальше находились южнорусские земли от ставки Бату, тем меньше была его власть над ними. Так, в Киеве, который был жестоко разорен и окончательно утратил статус столицы Руси, Бату пришлось признать разделение власти своего баскака с русским князем. Впрочем, в правление Бату титул великого князя Киевского носил Ярослав Всеволодович, а затем его сын Александр Невский. Ни тот, ни другой после 1243 г. в Киеве так и не появились, а другие русские князья на этот стол не претендовали, и он утратил статус великокняжеского со смертью Александра Ярославича (1263 г.). Фактическая власть в Киеве находилась в руках ханских баскаков, так что никто не оспаривал сюзеренитета Бату над этими территориями. В первой половине XIV в. в Киеве сидели (вряд ли к ним применим термин «правили»!) князья, происхождение .которых не установлено, делившие власть с баскаком, а позднее подчинявшиеся литовским великим князьям. Только после победы Ольгерда над ордынскими «отчичами» на Синей воде в 1362 г. на смену князьям и баскакам в Киеве пришли наместники Великого князя Литовского.

Иоанн де Плано Карпини сообщает о «селении Канов, которое было под непосредственной властью татар», но уже ближайшим к нему селением управлял некий алан Михей, которого францисканец не называет монгольским чиновником [Иоанн де Плано Карпини 1997, с. 70]. Таким образом, Михея можно считать и наместником, поставленным русскими князьями и номинально признававшим власть Бату. Таких управителей в Южной Руси было немало. Среди них — разделявший власть с баскаком правитель Бакоты Милей, который во время похода монголов на Галицко-Волынскую Русь «приложися... к нимъ». Градоначальник Кременца Андрей «надвое будущу, овогда взывающуся: „королев [т. е. Даниила Галицкого, принявшего в 1253. г. королевский титул. — Р. П.] есмь", овогда же „Татарьскым"» [ПСРЛ 1908, с. 827-829]. Еще далее на Западе располагалась Болоховская земля, владетели которой, именовавшиеся «князьями», поставляли воинам Бату провиант и фураж, но их заисимость от правителя Улуса Джучи была вовсе номинальной. Настолько номинальной, что Бату впоследствии даже не нашел законного повода наказать Даниила Галицкого, разорившего Болоховскую землю (на рубеже 1241-1242 гг.): местные правители не имели статуса подданных наследника Джучи, и он не имел повода вступаться за них [см.: ПСРЛ 1908, с. 791].

Бату сумел использовать противоречия южнорусских князей с местным боярством и успешно привлекал бояр на свою всторону, признавая их своими подданными путем выдачи соответствующих грамот: тот же Андрей Кременецкий заявлял: «Батыева грамота у мене есть» [ПСРЛ 1908, с. 829]. По мнению исследователей, власть Бату в этих областях подкреплялась не столько законом или военной силой, сколько социально-экономическими средствами — в первую очередь сохранением общинного самоуправления и упорядоченностью налоговой системы по сравнению с близлежащими русскими княжествами. Не удивительно, что на территории, подвластные Бату, переселялись из соседних областей многочисленные представители всех сословий — от бояр до крестьян, — хотевшие уйти от междоусобиц, освободиться от княжеского самовластия и огромных поборов [см., напр.: Вернадский 2000, с. 225-229; Грушевский 1913, разд. 38].

Большинство областей, жители которых перебегали во владения монголов, в то время находилось под властью Даниила Романовича Галицкого и его брата Василька Волынского. Последние, естественно, были не слишком довольны подобной политикой монголов, но не имели возможности изменить ситуацию. Во время нашествия Бату на Галицко-Волынскую Русь Даниилу удалось счастливо избежать гибели и плена, найдя убежище в Венгрии, а его брат Василько Волынский укрылся в Польше. По сообщениям летописей, возвратившись, Даниил не нашел во Владимире-Волынском ни одного живого человека, а в Берестье не смог даже въехать из-за смрада непогребенных тел — причем это было уже в 1242 г., т. е. по прошествии года после разорения! Естественно, первоочередной задачей Даниила стало восстановление разрушенных городов и сел. От этого его постоянно отвлекал то один, то другой претендент на Галицкий стол, а год спустя некий Актай, его осведомитель из Половецкой степи, сообщил: «Батый воротилъся есте изо Угоръ, и отрядил есте на тя два богатыря возъискати тебе, Манъмана и Балаа». И Даниилу, который не был готов противостоять монгольским отрядам и не желал признать власть великого хана, пришлось оставить свою резиденцию Холм и вместе с митрополитом Кириллом бежать на Волынь, к Васильку [ПСРЛ 1908, с. 795].

Можно только догадываться, какие именно указания дал Бату багатурам Маноману и Балаю. Одни считают, что это был еще один набег на Русь, хотя и менее крупный, чем прежде [Пашуто 1956, с. 193], другие — что это были послы Бату, направленные к Даниилу и Васильку с целью вызвать (и, возможно, сопровождать) их к Бату [Хрусталев 2004, с. 235-236]. Как бы то ни было, Даниил от встречи с Балаем и Маноманом уклонился, и те в отместку вторглись в волынские земли, дошли до Володавы на Буге, громя и разоряя местные села и деревни, только что восстановленные после предыдущего нашествия. Однако Бату, по-видимому, решил уладить конфликт с Романовичами мирным путем и вскоре отозвал своих посланцев из волынских земель, позволив Даниилу активизировать действия против Михаила Черниговского, его сына Ростислава и их союзников — поляков и венгров. 17 августа 1245 г. русско-польско-венгерское войско Ростислава Михайловича было разгромлено войсками Романовичей у города Ярослава. Сорокалетняя война за господство над Галицко-Волынской Русью, начавшаяся в 1205г. после гибели Романа Великого, отца Даниила, была завершена. И тут Бату разом превратил эту блистательную победу в пиррову! Почти сразу после Ярославской битвы к Даниилу прибыл посланец от Мауци («Могучея») с лаконичным посланием: «Дай Галич!» Если бы Даниил и на этот раз уклонился от переговоров с представителями Бату, это вполне могло повлечь очень тяжелые для Галицко-Волынской Руси последствия: города его не были укреплены, войска поредели после битвы под Ярославом. Поэтому князь принял именно такое решение, какого, собственно, и добивался Бату: «Не отдам половину своей отчины, поеду к Батыю сам»[21].

Визит Даниила к Бату представлен в Ипатьевской летописи как бесконечная череда унижений галицкого князя монголами [ср.: Кучкин 1990, с. 21-22]. Негативный настрой Даниила по отношению ко всему «татарскому» отмечается летописцем уже с самого начала путешествия князя: «Оттуда он поехал к Куремсе и увидел, что нет у них хорошего. После этого он стал еще сильнее болеть душой, видя, что ими обладает дьявол: мерзкие их кудеснические пустословия, Чингисхановы наваждения, его скверное кровопийство, многое волшебство». В самой ставке Бату Даниилу докучал некий «человек Ярослава» по имени Соногур: «Твой брат Ярослав кланялся кусту, и тебе придется поклониться». Согласно сведениям летописца, слова Соногура и опасения Даниила не оправдались: «В это время его позвали к Батыю, и он был избавлен богом от злого их волшебства и кудесничества». Но вместе с тем Даниил все же «поклонился по обычаю их»! То есть и речи не шло о том, что его избавили от необходимости исполнить основные и необходимые ритуалы, свидетельствующие о признании более высокого статуса Бату. Напротив, для русских князей, приезжавших в ставку монгольского правителя, эти действия становились уже нормой: поклониться изображению Чин-гис-хана, став на оба колена, пройти между огней, чтобы «очиститься», преклонить колено перед шатром Бату и, стоя на коленях, общаться с самим правителем Улуса Джучи [см.: Рыкин 1999, с. 211-212; Юрченко 2003в, с. 79]. Даниил все это исполнил, и Бату не мог не оценить стремления га-лицкого князя найти общий язык с монголами — особенно после прежних попыток Даниила уклониться от встречи с ним. Благодушие Бату отразилось в словах, переданных летописцем: «Даниил, почему ты раньше не приходил? А сейчас пришел — это хорошо».

Исполнив обязательные ритуалы, Даниил, согласно монгольским обычаям, приобщился к монгольской имперской системе и, став одним из представителей правящей элиты, имел право на определенные привилегии, одной из которых являлось питье кумыса. Это стало еще одним испытанием для Даниила Романовича — «западника» и православного христианина. Бату сказал ему: «Пьешь ли ты черное молоко, наше питье, кобылий кумыс?», на что Даниил отвечал: «До сих пор не пил. Сейчас, раз велишь, выпью». Чтобы понять, насколько была велика жертва Даниила, следует иметь в виду, что для христиан питье кумыса считалось чем-то вроде отказа от веры. Вильгельм де Рубрук отмечает, что «находящиеся у них христиане... не пьют его и, даже когда выпьют, не считают себя христианами, и их священники примиряют их тогда со Христом, как будто они отказались от христианской веры», хотя впоследствии откровенничает на свой счет: когда он посетил Байджу-нойона, тот «дал нам выпить вина, а сам пил кумыс, которого я также выпил бы охотнее, если бы он дал мне. Однако вино было молодое и отменное. Но кумыс приносит более пользы голодному человеку» [Вильгельм де Рубрук 1997, с. 115, 183; Языков 40, с. 181; см. также: Юрченко 2003в, с. 79; ср.: Жуковская 2005, с. 232]. Летописец называет кумыс «черным молоком», подчеркивая неприятие его представителями истинной веры. Между тем речь идет о так называемом «черном кумысе»— своего рода элитном напитке, который пили только представители высшей степной знати. Не исключено, что тот же Байджу не угостил Вильгельма де Рубрука кумысом, который пил сам, посчитав статус францисканца слишком низким для такого благородного напитка! А Бату вручил Даниилу чашу этого «нектара» со словами: «Ты уже наш, татарин. Пей наше питье!» Монгольский правитель мог не понять нравственных мучений Даниила, однако от его проницательного взора не ускользнула реакция князя на кумыс: когда тот направлялся «на поклон» к Боракчин, супруге Бату, ему была вручена чаша вина со словами: «Не привыкли вы пить кумыс, пей вино!» Очевидно, Бату хотелось любым способом найти общий язык с правителем Галицко-Волынской Руси.

Наследник Джучи отпустил Даниила «с честью», официально признав его правителем Галича, но князь сохранил ощущение пережитого унижения. Сам факт признания русским князем, игравшим ключевую роль в политике Центральной Европы, зависимости от степных варваров мог усугубить его душевные страдания. Не случайно его летописец пишет: «О злее зла честь татарская! Даниил Романович, великий князь, владел вместе со своим братом всею Русской землей: Киевом, Владимиром, Галичем и другими областями, а ныне стоит на коленях и называет себя холопом! Татары хотят дани, а он на жизнь не надеется». Подливая масло в огонь, он сравнивает Даниила с его отцом Романом Мстиславичем: «Его отец был царь в Русской земле, он покорил половецкую землю и повоевал иные области. Сын его не удостоился чести», подчеркивая ту пропасть, какая простерлась между «царем Русской земли» и его сыном — «холопом» правителя Улуса Джучи.

При исследовании обстоятельств поездки Даниила Галицкого к Бату возникает вопрос: почему Даниил признал зависимость от Бату, а не от самого великого хана? Почему он не был отправлен в Каракорум — подобно Ярославу, его сыновьям Александру и Андрею, Борису Ростовскому и другим князьям? Михаил Черниговский был казнен в ставке Бату, но он, как уже было отмечено, не приобрел статуса вассала, и потому не было необходимости решать его судьбу в Каракоруме. Даниил же вошел в иерархию Монгольской империи, добился высоких почестей, почему же его новый статус не был подтвержден великим ханом? Источники не дают ответа на этот вопрос. Полагаю, Даниил мог быть признан не вассалом монголов, а их союзником, хотя других примеров подобных отношений между Бату и русскими князьями мы не встречаем.

Результат поездки с лихвой компенсировал переживания и нравственные муки Даниила. Во-первых, Бату перестал считать его врагом и, даже напротив, — одарил своим покровительством. Во-вторых, европейские государи наперебой начали добиваться расположения правителя Галицко-Волынской Руси. Бела IV, прежде отказывавшийся породниться с Даниилом, теперь с готовностью выдал замуж за его сына Льва свою дочь [см., напр.: Пашуто 1956, с. 205]. Таким образом, «холопство» Даниила отнюдь не уронило его авторитета в глазах европейских монархов. Сообщение Ипатьевской летописи позволяет составить представление, в чем заключалась «честь татарская», то есть дары, которые Даниил получил от Бату. По сообщению летописца, когда в 1252 г. князь Галицкий со своими войсками пришел на помощь венгерскому королю и участвовал в переговорах с немецкими послами, «Немьци же дивяшеся оружью Татарьскому: беша бо кони в личинахъ и в коярехъ кожаныхъ, и льдье во ярыцехъ...» [ПСРЛ 1908, с. 813]. По-видимому, Бату подарил Даниилу несколько дорогих монгольских доспехов из лакированной кожи, которые надевали только представители монгольской элиты. Если это было так, то такой подарок подчеркивает особый статус Даниила в отношениях с Бату, поскольку дарение наследником Джучи дорогих монгольских доспехов другим русским князьях летописцами не зафиксировано.

Тем не менее, едва наладив отношения с Бату, Даниил сразу же начал готовиться к военному противостоянию с ним, собирая войска, укрепляя города и активно занимаясь поисками союзников. Наследник Джучи, со своей стороны, проявлял непонятную, казалось бы, и совершенно непростительную снисходительность к галицкому князю, хотя вряд ли заблуждался относительно его намерений. Просто в это время Бату был слишком занят событиями, происходившими в Каракоруме.

Я не знаю деятельности более разнообразной, чем профессия дипломата. Во всяком случае, нет такой профессии, где было бы так мало твердых правил и так много основанного на традиции, где для успеха требовалась бы большая настойчивость и где успех в большей мере зависел бы от игры случая, где так нужна была бы строгая дисциплинированность и где человек должен был бы обладать большей твердостью характера и независимостью ума.

(Ж. Камбон. Дипломат)

Представляя Бату, без особых на то оснований, великим полководцем, историки уделяют гораздо меньше внимания другой сфере его деятельности—дипломатии. Впрочем, и в этой мало освещенной сфере исследователи умудрились создать несколько мифов.

Один из них — переписка Бату с Фридрихом II, императором Священной Римской империи, во время монгольского нашествия на Русь и Европу. О ее существовании писал Л. Н. Гумилев: «...император Фридрих II... вел с Батыем переписку явную и тайную. Батый, выражаясь согласно принятому тогда этикету, потребовал от Фридриха покорности, что в переводе на деловой язык означало пакт о ненападении. Фридрих сострил и ответил, что, как знаток соколиной охоты, он мог бы стать сокольничим хана. Однако наряду с шутками между гибеллинами и монголами велись тайные переговоры, результатом которых были изоляция гвельфской Венгрии и ее разгром и победы Фридриха II в Ломбардии, повлекшие бегство папы Иннокентия IV в 13 г. в Лион, где он смог предать анафеме императора и хана» [Гумилев 19926, с. 347]. Л. Н. Гумилев извлек факт обмена посланиями из труда В. Т. Пашуто «Внешняя политика Древней Руси» (М., 1968. С. 287), но «тайные переговоры» — это домысел Л. Н. Гумилева, который не случайно не сослался на источники, поскольку они бы опровергли его красивую версию. Например, в послании королю Англии Генриху III император Фридрих прямо пишет: «Мы аительно повелели возлюбленному сыну нашему Конраду и другим знатным людям нашей империи всеми силами препятствовать мощному вторжению врагов-варваров. Также и Вашу светлость во имя общего дела творцом веры нашей христианской, господом нашим Иисусом Христом от всей души умоляем как можно скорее подготовить действенную помощь... И пусть они присоединятся к нам, чтобы стойко и мужественно сражаться за освобождение христианского мира и [в борьбе против] врагов, уже готовых вторгнуться в пределы Германии, словно во врата христианского мира, совместными силами обрести заслуженную победу во славу войска господня. Да не пройдет это не замеченным Вами и да не покажется подлежащим отсрочке». [Матфей Парижский 1997, с. 277-278]. Таким образом, Фридрих II не только не заключал союза с монголами, но и предпринимал попытки создать антимонгольскую коалицию европейских государей. А его сын, немецкий король Конрад IV, в мае 1241 г. даже «взял крест» для участия в крестовом походе против монголов [Chambers 2001, р. 107]; удивительно, что версия Л. Н. Гумилева, которая мог бы представлять собой такой лакомый кусочек для любителей сенсаций, не получила широкого развития: ее поддержал только В. Ю. Ермолаев — и то во вступительной статье к изданию работ самого Л. Н. Гумилева [Ермолаев Л, с. 12].

Вполне возможно, что Бату отправил письмо императору, и тот действительно на него ответил, но вряд ли это можно назвать «перепиской», да еще и с последствиями, описанными Л. Н. Гумилевым. Переписка (то есть периодический обмен посланиями) просто-напросто была не нужна ни императору, ни наследнику Джучи. Вскоре Бату навсегда покинул Центральную Европу и обосновался в Поволжье; единственные территории в Центральной Европе, где монголы сохранили свое присутствие, — это Болгария и венгерское Придунавье, которые не представляли интереса для Фридриха II. Поэтому император не искал союза с правителем Улуса Джучи, а вскоре и вообще забыл о «посланцах ада», увязнув в борьбе на два фронта — в Италии и Палестине, поскольку в 1244 году от Рождества Христова потерял Иерусалим в борьбе с египетским султаном ас-Салихом Айюбом, преемником своего доброго друга ал-Камила. По крайней мере, никаких известий о продолжении обмена посланиями между Бату и Фридрихом II в известных нам источниках не содержится.

Зато другой миф пустил прочные корни в российской литературе патриотического и религиозного содержания. Авторы, много и вдохновенно пишущие об особой миссии России в мировой истории, ее противостоянии католическому Западу и языческо-мусульманскому Востоку, упоминают некоего Альфреда фон Штумпенхаузена, который был «советником Батыя». Это, по их мнению, служит явным доказательством многовекового сговора западных католиков и восточных язычников с целью погубить Россию [см., напр.: Иоанн 1994; Платонов 1998; Нарочницкая 2002]. Каков же источник этих сведений? Оказывается, все авторы ссылаются на «научно-публицистическое исследование» Б. Башилова — писателя-эмигранта, издавшего в Аргентине на деньги русской эмиграции «Историю русского масонства» (1950-е гг.). Открываем книгу самого г-на Башилова и читаем: «Не случайно советником Батыя был рыцарь святой Марии Альфред фон Штумпенхаузен» [Башилов 1992, с. 19]. И — ни одной ссылки, никакого развития темы! «Не случайно», как будто речь идет о всем известном факте, и никаких дополнительных сведений не требуется! Возможно, впрочем, что прототипом «Альфреда фон Штумпенхаузена» послужил некий английский рыцарь, который за совершенные преступления был изгнан из родной страны, попал на Ближний Восток и после долгих приключений поступил на службу к монголам, у которых был послом и переводчиком. Во время венгерского похода он попал в плен к герцогу Австрии и на допросах рассказал о монголах. Его рассказ сохранился в письме Ивона из Нарбонны архиепископу Бордо, которое вошло в хронику Матфея Парижского [Матфей Парижский 1997, с. 281-282; см. также: Кеrr 1811; Христианский мир 2002, с. 57-58].

Начало дипломатической деятельности Бату можно датировать серединой 1230-х гг. Сразу же после завоевания Волжской Булгарии Бату направил к королю Венгрии Беле IV послов с письмом великого хана Угедэя, которое мы упоминали выше. Послы не дошли до места назначения, ибо их задержал владимирский великий князь Юрий Всеволодович. Но текст письма благодаря венгерскому миссионеру Юлиану все же стал известен адресату, который, однако, никаких ответных шагов не предпринял — что в конце концов и привело к последствиям, трагическим для Венгрии.

Самого доминиканца Юлиана, кажется, первого европейца, побывавшего во владениях Бату, нельзя назвать дипломатом. Во-первых, его целью было найти «Великую Венгрию» и обратить ее жителей в христианство, заодно убедив признать власть короля Белы; лишь прибыв на Волгу, Юлиан выяснил, что сородичи венгров уже были вынуждены признать другой сюзеренитет — властителя Улуса Джучи. Во-вторых, Юлиан к самому Бату не попал: его не пустили дальше передовых застав монгольских владений. Но и тут чиновники Бату столь успешно внушили Юлиану страх перед монгольским оружием, убедили его в своей многочислености и воинском опыте, что тот со спокойной совестью сообщил по возвращении в Венгрию в 1238 г.: «В войске у них с собою 240 тысяч рабов не их закона и 135 отборнейших [воинов] их закона в строю», хотя, как уже отмечалось выше, эта цифра мифическая. В описании венгерского доминиканца монгольское войско предстает некоей военной машиной: «Годных для битвы воинов и поселян они, вооруживши, посылают против воли в бой впереди себя. Других же поселян, менее способных к бою, оставляют для обработки земли, а жен, дочерей и родственниц тех людей, кого погнали в бой и кого убили, делят между оставленными для обработки земли, назначая каждому по двенадцати или более, и обязывают тех людей впредь именоваться татарами. Воинам же, которых гонят в бой, если даже они хорошо сражаются и побеждают, благодарность невелика; если погибают в бою, о них нет никакой заботы, но если в бою отступают, то безжалостно умертвляются татарами» [Юлиан 1996, с. 29, 31]. Безусловно, сам Юлиан, не ставший свидетелем ни одного сражения, не мог создать такого описания на основании собственных впечатлений — это ему могли рассказать либо пережившие набеги монголов булгары и жители «Великой Венгрии», либо сами монголы. Вторбе представляется более правдоподобным: во-первых, в сообщении встречаются специфические детали, которые вряд ли отметили бы беженцы, а во-вторых, уж очень выгодным для Бату было подобное представление европейцев о монгольской армии! Вполне вероятно, что общавшиеся с Юлианом монгольские чиновники целенаправленно старались создать гиперболизированное представление о монгольских войсках с целью деморализовать будущего противника.

Странно, что внимание историков, с готовностью поверивших в «Альфреда фон Штумпенхаузена», практически не привлекла личность, гораздо более достоверная и, вероятно, сыгравшая не последнюю роль в дипломатии Бату. Речь идет о рыцаре Бодуэне де Гэно, уроженце Фландрии, который состоял на службе у константинопольского императора Бодуэна II де Куртенэ. Только у Н. М. Карамзина встречаем сообщение: «При дворе сына Батыева, Сартака, жил один из славных Рыцарей Храма, и пользовался доверенностию Моголов, часто рассказывая им о Европейских обычаях и силе тамошних Государей» [Карамзин 1992, с. 37][22]. Чтобы содействовать заключению мира между кипчаками и Романией, де Гэно женился на кипчакской княжне и приобрел «связи» в степном мире. Вильгельм де Рубрук, встречавшийся с ним в Константинополе, сообщает, что Бодуэн Гэно виделся с Сартаком, сыном Бату, а затем предпринял путешествие в Каракорум [Вильгельм де Рубрук 1997, с.110, 150, прим. 62 на с. 396; ср.: Языков 1840, с. 134]. Надо полагать, что совершить это путешествие его заставил Бату, который отправлял к великому хану всех своих вассалов и иностранных посланников.

Возможно, историки не пытаются исследовать дипломатическую деятельность Бату потому, что европейские посланники к монголам, сведения о которых дошли до нас, проезжали через его двор к великому хану, и Бату воспринимался только как «передаточное звено». Подобное представление о роли Бату было бы ошибочным. Во-первых, и у Иоанна де Плано Карпини, и у Вильгельма де Рубрука была четкая задача доехать именно до владений Бату. Первому было поручено посетить первого монгольского военачальника, который ему встретится. Второй не собирался путешествовать в Каракорум, поскольку намеревался распространять христианство среди монголов при поддержке Сартака, сына Бату, про которого в Европе ходили слухи, что он христианин. И только повеление Бату заставило обе миссии отправиться в далекую Монголию. Почему же наследник Джучи принял такое решение?

Иоанна де Плано Карпини без преувеличения можно назвать одним из выдающихся европейцев того времени. Это был сподвижник Франциска Ассизского, высокообразованный ученый, в течение долгих лет исполнявший обязанности главы францисканского ордена в Германии (с 1228 г.), опытный политик и дипломат. Брат Иоанн, по мнению пославшего его папы римского Иннокентия IV, должен был с успехом решить поставленную перед ним задачу — «обследовать все в совокупности и тщательно осмотреть каждую подробность»: то есть фактически высокопоставленный посланец папы был шпионом! [Иоанн де Плано Карпини 1997, с. 36; см. также: Христианский мир 2002, с. 18]. Это прекрасно понимал Бату, и его не ввели в заблуждение декларации францисканца о том, что они «послы господина папы, который... посылает нас как к царю, так к князьям и ко всем татарам, потому что ему угодно, чтобы все христиане были друзьями татар и имели мир с ними... увещевает принять их как через нас, так и своей грамотой, чтобы они стали христианами и приняли веру Господа нашего Иисуса Христа» [Иоанн де Плано Карпини 1997, с. 70].

Прежде всего наследник Джучи принял меры, чтобы по сланцы Рима постоянно находились под наблюдением, которое осуществлял «его управляющий Елдегай» (Элдэкэ), имевший большой опыт общения с иностранцами. Несомненно, ему был отдан приказ показывать и рассказывать любопытным францисканцам только то, что хотел показать и рассказать Бату, и Элдэкэ хорошо справился с поручением: в своих записках оба францисканца много внимания уделяют богатству правителей «тартар», высокой боеспособности и дисциплине армии, «изумительной власти вождей». Подозреваю, что вся информация, которую посланцы папы получили от монгольских чиновников и отразили в своих отчетах, была передана им по приказу Бату. А сами францисканцы, похоже, полагали, что им удалось выведать самые главные секреты врагов, которые помогут европейским народам в дальнейшем побеждать «тартар»! Несомненно, и сведения о воинских соединениях Улуса Джучи, которые стали известны брату Иоанну, были подброшены ему «осведомителями» Бату и Элдэкэ: уж очень внушительными выглядят силы монголов в изложении францисканца! Так, например, у одного только Курумиши, который был «самым младшим среди других» и вряд ли имел под командованием более одного тумена, Плано Карпини указывает 60 000 воинов! [Иоанн де Плано Карпини 1997, с. 72].

Ставка правителя Улуса Джучи поразила братьев-францисканцев роскошью. «А этот Бату живет с полным великолепием, имея привратников и всех чиновников как и император их», — пишет брат Иоанн. Францисканцев заранее обучили всем ритуалам: их заставили пройти между огней, Предупредили о недопустимости наступать на порог юрты, необходимости стоять перед Бату только на коленях. Им демонстрировали суровые меры безопасности, принимавшиеся при охране шатра правителя: «Никакой посторонний человек не смеет подойти к его палатке, кроме его семейства, иначе как по приглашению, как бы он ни был велик и могуществен, если не станет случайно известным, что на то есть воля самого Бату». Поразить воображение «нищих» миноритов должны были роскошь и в буквальном смысле слова китайские церемонии при дворе Бату: «На средине, вблизи входа в ставку, ставят стол, на котором ставится питье, и ни Бату, ни один татарский князь не пьют никогда, если перед ними не поют или не играют на гитаре. И когда он едет, то над головой его несут всегда щиток от солнца, или шатерчик, на копье, и так поступают все более важные князья татар и даже жены их» [Иоанн де Плано Карпини 1997, с. 73].

Брат Иоанн сообщает интересные сведения о личности Бату. Прежде всего францисканец отмечает, что он «очень проницателен и даже весьма хитер на войне, так как сражался уже долгое время». Кроме того, «Бату очень милостив к своим людям, а все же внушает им сильный страх; в бою он весьма жесток» [Иоанн де Плано Карпини 1997, с. 73]. Несомненно, францисканцу и об этих чертах характера Бату рассказали его приближенные. А вот «страх» мог подметить и сам брат Иоанн: действительно, приказы наследника Джучи выполнялись всеми подчиненными, включая и собственных братьев Бату, быстро и беспрекословно. Ни в одном источнике не сообщается, что кто-то из родичей или приближенных вступил в конфликт с Бату или изменил ему, следовательно, преемник Джучи и в самом деле имел способность внушать уважение и почтение, которые папский посланец определяет как «страх». Сам наследник Джучи своим поведением существенно отличался от собственных приближенных. Вильгельм де Рубрук, общавшийся с ним через несколько лет после брата Иоанна, отмечает, как в ответ на одну его фразу Бату «скромно улыбнулся, а другие моалы начали хлопать в ладоши, осмеивая нас» [Вильгельм де Рубрук 1997, с. 117; ср.: Языков 1840, с. 141-142]. Под «скромностью» францисканец подразумевал сдержанность Бату, ибо внуку Чингис-хана, сыну Джучи и властителю огромного улуса не приличествовало бурно выражать своих чувств, как это делали его приближенные!

Весьма интересно следующее замечание брата Иоанна: «...мы вместе с ними [толмачами. —Р. П.] тщательно переложили грамоту на письмена русские и сарацинские и на письмена татар; этот перевод был представлен Бату, и он читал и внимательно отметил его» [Иоанн де Плано Карпини 1997, с. 73]. Следовательно, Бату владел уйгурской письменностью, которая использовалась монголами со времен Чингис-хана, а в Золотой Орде — как минимум до конца XIV века. В «Юань ши» встречается сообщение об учителе Бату — наймане по имени Бай-Буга [Rossabi 1983, р. 287]. Интересно отметить, что известные нам источники не сообщают подобных сведений о других внуках Чингис-хана и, даже напротив, — например, Рашид ад-Дин пишет о Гуюке, что тот «приказал, чтобы каждый ярлык, украшенный ал-тамгой казна, подписывали без представления ему на доклад» [Рашид ад-Дин 1960, с. 120]. Чтобы понять, насколько нетипичным для хана был подобный поступок, следует иметь в виду, что выдача ярлыков являлась одной из ажнейших прерогатив ханской власти и требовала непременного личного участия государя в процессе выдачи ярлыка. Даже для того, чтобы подтвердить пожалование, сделанное его предшественником, хан издавал новый ярлык (нередко дословно повторявший предыдущий), а не «продлевал» выданный прежним монархом. Видимо, именно это нежелание Гуюка осуществлять одну из важнейших функций государя и побудило Рашид ад-Дина обратить внимание на этот факт.

В ходе переговоров с францисканцами Бату неоднократно подчеркивал, что сам он — лишь подданный великого хана в Каракоруме, не обладающий правом принятия каких-пибо важных решений. Но, как видно из действий Бату, он вспоминал о своей лояльности великому хану только тогда, когда ему это было выгодно. Почему же он всячески уклонялся от прямого ответа посланникам папы? Полагаем, отправляя францисканцев в Каракорум, Бату, с одной стороны, перекладывал переговоры с папой римским на центральные власти Монгольской империи, с другой — рассчитывал, что присутствие при дворе великого хана (где как раз готовились к интронизации Гуюка) еще больше усилит впечатление, произведенное на братьев-миноритов в его собственной ставке. Бату объявил, что согласится с любым решением, какое примет великий хан, и поддержит его со своей стороны. Впрочем, нет ничего невозможного в том, что, ознакомившись с решением хана, властитель Улуса Джучи мог «расширительно истолковать» его в своих интересах — степень подчиненности Бату каракорумскому правителю в этот период времени была весьма условной, что нашло отражение в словах Иоанна де Плано Карпини: «А этот Бату наиболее могуществен по сравнению со всеми князьями татар, за исключением императора, которому он обязан повиноваться» [Иоанн де Плано Карпини 1997, с. 71]. «Обязан повиноваться», — пишет брат Иоанн, а не «повинуется», возможно, намекая на то, что о реальном повиновении речи не шло. Но при этом в записках проницательного францисканца нет ни слова о вражде Бату с новоизбранным великим ханом. Видимо, Бату и Гуюк предпочитали скрывать свои раздоры от иноземных дипломатов, ибо это свидетельствовало бы о слабости монгольских правителей, тогда как главная их задача в общении с иностранцами состояла как раз в том, чтобы внушить преувеличенное представление о своей силе, могуществе и единстве, и, похоже, им это вполне удалось. Так, брат Иоанн сообщает по итогам своей поездки: «В бытность нашу в Рус-сии был прислан туда один сарацин, как говорили, из партии Куйюк-хана и Бату...», то есть считает Бату и Гуюка союзниками. Кроме того, он пишет, что францисканцы не хотели, чтобы их сопровождали монгольские послы, так как «опасались, что при виде существовавших между нами раздоров и войн они еще больше воодушевятся к походу против нас» [Иоанн де Плано Карпини 1997, с. 58, 82]. Этим сообщением он противопоставляет раздробленность государств Европы единству и могуществу Монгольской империи. Вражда Бату с Гукжом стала достоянием гласности лишь после смерти последнего: о ней сообщит уже Вильгельм де Рубру к.

Когда францисканцы вернулись из Монголии на Волгу, Бату стремился как можно быстрее с ними распрощаться. Он даже не счел нужным что-то добавить к посланию, врученному францисканцам великим ханом для передачи папе римскому, а только велел им тщательно передать «то, что написал император», вручил проезжую грамоту и отпустил восвояси. После этого Бату на довольно продолжительное время отодвинул на задний план связи с Европой: ему пришлось уделять основное внимание урегулированию своих отношений с Каракорумом. Следующий европейский посланник, Вильгельм де Рубрук, появился у него лишь пять лет спустя, в 1252-1253 гг.

В отличие от многоопытного в дипломатических делах высокоэрудированного Иоанна де Плано Карпини, брат Вильгельм был довольно посредственно образован, да и задачи перед ним стояли более простые: он являлся всего лишь миссионером, которому было поручено узнать о воз-яожности обращения монголов в христианство. При этом он и пославший его король Франции Людовик IX рассчитывали на помощь сына Бату — Сартака, который, как считали европейцы, был христианином [Языков 1840, с. 127]. Сартак, принявший брата Вильгельма довольно прохладно, отдавил его к своему отцу. Наследник Джучи по своему обыкновению отправил королевского посланца в Каракорум, к великому хану, которым к этому времени был уже Мунке. По возвращении из Монголии брат Вильгельм еще около месяца находился при дворе Бату и оставил интересные сведения, добавляющие штрихи к его портрету.

Дипломатическая деятельность Бату не исчерпывается контактами с европейскими государями. Когда Бату отправил брата Иоанна в Каракорум, тот встретил там не только великого князя Ярослава, грузинских царей, сельджукских монархов и ряд посланцев правителей других мусульманских государств: «...также посол калифа балдахского,-который был султаном, и более десяти других султанов сарацин... Там было более четырех тысяч послов в числе тех, приносил дань, и тех, кто шел с дарами, султанов, других вождей, которые являлись покориться им, тех, за которыми они послали, и тех, кто были наместниками земель» [Иоанн де Плано Карпини 1997, с. 77]. Есть основания полагать, что некоторые из этих «послов» присутствовали в Каракоруме по повелению Бату: именно к нему в первую очередь прибывали посланцы с Ближнего Востока, которые предпочитали, подобно султанам Рума, признать власть «милостивого к своим людям» Бату, а не своего противника на поле боя — Байджу-нойона. О дипломатических контактах наследника Джучи с мусульманскими странами (вероятно — с Айюбидами Сирии и Палестины, атабеками Азербайджана и др.) сообщает также Вильгельм де Рубрук [Вильгельм де Рубрук 1997, с. 115].

Примечания:

2

В цитатах сохраняется авторская форма написания имен и географических названий.

15

Вероятно, четвертым персидский историк считает самого Орду.

16

Это предположение вызвало дискуссии на Международных нумизматических конференциях «Монеты и денежное обращение в монгольских государствах ХШ-ХУ веков» в Муроме (2003 г.) и Булгаре (2005 г.). Однако даже сами авторы данного предположения признают, что на сегодняшний день имеется слишком мало материалов, чтобы с полной уверенностью говорить о владениях Мунке в Булгаре.

17

Французский исследователь Ж. Ришар ошибочно приписал эти сведения С. де Сент-Квентину.

18

Подчеркну, что речь идет именно об Улусе Джучи, правителем которого Бату был назначен по воле великого хана, а не о собственном уделе Бату в Поволжье (в рамках Улуса Джучи), который он приобрел в результате завоеваний и которым управлял автономно - как и остальные владетельные Чингизиды в своих уделах.

19

Четвертым, по-видимому, был сам Орду.

20

«Чуть ли не вся деятельность Батыя как «ордынского хана» лась к усилению Александра Невского», — отмечает г-н Бушков [Бушков 2004, с. 185]. Ехидное, как ему представляется, замечание, вызвано исключительно рассмотрением деятельности Бату на основе отечественных исторических сочинений.

21

Нижеприведенные цитаты из рассказа о поездке Даниила к Батыю даны по: ПДДР 1981, с. 313-315 (Ипатьевская летопись).

22

В Интернете (http://teladim.xost.ru/site.bod.html) выложена статья самарского историка-религиоведа К. Серебренитского «Секретная миссия Бодуэна де Геннегау». Автор статьи попытался на основании косвенных свидетельств не только проанализировать дипломатическую деятельность мессира Бодуэна, но и восстановить его родословную, выводя его происхождение от графов Фландрии, а самого Бодуэна причисляя к ордену тамплиеров. Мои попытки связаться с автором Статьи или обнаружить ее печатную версию оказались неудачными.