Глава 1

«О, одинокая сосна! О, брат мой»

Принц Ямато Такэру, архетип долгой череды страдающих, одиноких героев Японии, начал свою карьеру весьма безнравственным образом — тайно умертвив своего брата-близнеца. Отец принца, император Кэйко в один прекрасный день призвал его и спросил, отчего его брат не появляется на трапезах. Постоянное присутствие у стола императора рассматривалось, как признак лояльности, и теперь император приказал юному принцу сделать выговор провинившемуся брату.

Прошло пять дней, а старший брат все не приходил. Наконец Его Величество спросил: «Почему твой брат не является столь долгое время? Быть может, ты не передал ему моих наставлений?» «Я уже проучил его,» - ответил принц. «И как же ты его проучил?» «Рано утром, — сказал принц, — когда мой брат прошел во внутренние покои, я уже ждал его в засаде. Я схватил его, разодрал на куски, оторвал конечности, завернул их в соломенные циновки и выбросил вон.»[1]

По любым меркам это было жестокое наказание за отсутствие на нескольких обедах, и император Кэйко был потрясен «грубым, бесстрашным характером» своего сына. Без сомнений, ради того, чтобы избежать дальнейших неприятностей при дворе, он отослал буйного юношу на Кюсю, где тот мог найти лучшее приложение своим страстям, сражаясь с непокорным племенем Кумасо. Молодой человек, ворвавшийся на сцену, совершив акт столь неимоверной жестокости, умер четырнадцать лет спустя в полном уединении, превратившись в меланхолическую, романтическую фигуру, в человека, потерпевшего поражение в последней битве и потерявшего всякое желание жить. Именно этот, финальный образ Ямато Такэру вызывал наибольший отклик в эмоциях японцев, упрочив его образ героя, а отнюдь не «грубый, бесстрашный характер» в юношеские годы, или более поздние военные успехи, часто подпорченные обманом и мстительностью. Разительное отличие ярости Ямато Такэру в начале пути от его же мягких, поэтических качеств в конце подтверждает то, что уже и так ясно из хроник: этот многоликий герой не есть единый исторический персонаж, но фигура собирательная, ставшая центром целого цикла легенд. В хронике «Нихон сёки» приводится дата его рождения, соответствующая по западному календарю 72 году н. э., и описывается его последующая жизнь на протяжении трех десятилетий, как если бы он действительно был членом императорской семьи, добившимся серии блистательных побед над врагами двора, а затем потерпел поражение в провинции Оми и погиб на равнине Нобо[2] на тринадцатом году правления императора Кэйко. На самом деле его история отображает жизнеописания нескольких военачальников, посланных из Ямато для усмирения непокорных племен на Кюсю и в восточных районах, которые погибли во время этих кампаний. Действительное время действия — не первый, а четвертый век н. э., так называемый «загадочный век» японской истории. Это было время раздоров и беспорядка, отмеченное жаркими схватками в провинциях и координированными усилиями правящего клана, утвердившего себя в районе Ямато, с целью консолидации населения основных японских островов под своим контролем. Из многочисленных повествований и традиций, возникших в этот туманный период, из мешанины мифов, стихов, легенд и китайских литературных влияний сгустилась фигура «отважного японца», представленного в хрониках в виде великого человека того времени.

В некотором роде, Ямато Такэру — типичный народный герой, подобных которому мы можем обнаружить практически в каждой культуре на границе между легендой и историей. В то же время у него есть специфически японские черты, и исследование легенды о нем — полезное введение в мистерию о побежденном герое. Собрав воедино отрывки из хроник, мы сможем увидеть его как отдельное лицо, действительно жившее, страдавшее и умершее шестнадцать столетий тому назад.[3] Большая часть повествования относима к известной парадигме общемирового легендарного героя, кочующего из века в век, из страны в страну, хотя есть и значительные отличия, особенно в изображении финала жизненного пути.[4]

Отец героя, Кэйко был одним из полу исторических императоров, правивших в смутный период консолидации. Он числится двенадцатым императором Японии (современный император, Хирохито,[5] теоретически являющийся его прямым потомком, — 124-й); однако, подобно большинству ранних правителей, он предстает весьма туманной фигурой и, хотя и считается, что он правил на протяжении шестидесяти лет и дожил до почтенного возраста 106 годов, о его характере или практических свершениях неизвестно почти ничего.

Наиболее замечательным подвигом, относимым на счет императора Кэйко, является его женитьба на собственной пра-пра-правнучке. Этот генеалогический tour de force[6] произошел, когда он взял в жены принцессу, приходившуюся праправнучкой его сыну, Ямато Такэру. Среди восьмидесяти детей Кэйко были два близнеца мужского пола, младший из которых и стал впоследствии Ямато Такэру. Близнецы родились «в один день с одной плацентой». Император, на которого это происшествие произвело большое впечатление, взобрался на большую ступку для риса, стоявшую во дворце, дабы объявить двору о свершившемся, и его отпрыски были поименованы соответственно: Ооусу (Большая Ступка) и Оусу (Маленькая ступка). Принц Ооусу вырос непослушным парнем, нашедшим свой безвременный конец. Относительно младшего близнеца хроника сообщает, что «еще ребенком он уже был наделен храбрым духом, а, когда достиг зрелости, стал утонченным красавцем».[7] Будущий герой был невероятно высок и достаточно силен — китайская гипербола — чтобы поднять одной рукой большой треножник.[8]

В возрасте пятнадцати лет принц Оусу был послан на Запад, дабы напасть на Кумасо. Слово «Кумасо», так же, как и «Эмиси» для древнего населения восточных и северных провинций было общим термином, обозначавшим определенные отсталые группировки соплеменников. Принадлежа к той же расовой разновидности, что и основная масса японцев, они сосредоточивались в отдельных регионах и существовали отдельно от магистрального направления развития культуры столь долгое время, что к ним относились как к чужакам или аборигенам, которых следовало подчинить силой и поставить в зависимость, под контроль цивилизованных мощных кланов Ямато; кампании против этих грубых, косматых племен начались в полу легендарный период Ямато Такэру и продолжались около четырех веков, пока всех их не уничтожили, не умиротворили или не ассимилировали приблизительно к 800 году н. э.[9]

Первая победа героя над Кумасо являет собой пример «удачной» части его карьеры. Перед отправкой на Запад, мальчик-герой навестил свою тетю, Верховную Священнослужительницу Великого Храма в Исэ, которая дала ему одеяние, юбку-штаны и меч.

Когда он достиг дома Храбрецов Кумасо, он увидел его окруженным тремя рядами воинов, живших в землянках у стены. В ожидании праздника, который должен был начаться по случаю завершения строительства жилища, было много шума и суеты; для пиршества готовилась пища. Он бродил по дому, ожидая наступления дня празднества. Когда время пришло, он распустил волосы и зачесал их вниз по плечам, по-женски. Затем он надел одежды и юбку-штаны, подаренные тетей и, сделав, таким образом, себя точь-в-точь похожим на девушку, вошел в землянку, смешавшись с женщинами.[10]

Два предводителя Кумасо[11] были очарованы, увидев девушку, и пригласили ее сесть между ними, а сами продолжали попойку. Принц Оусу дождался, когда празднество достигнет апогея, а затем вынул меч, спрятанный в одежде на груди, и, схватив старшего Кумасо за воротник, пронзил ему грудь. Младший Кумасо в ужасе выбежал из комнаты. Принц догнал его у ступеней, схватил сзади и вонзил меч в спину. Тогда предводитель сказал: «Не углубляй своего меча. Мне есть, что тебе сказать».

Принц, удерживая его на земле, согласился выслушать. Тогда предводитель сказал: «Кто бы ты мог быть, мой повелитель?» «Я сын [императора], проживающего во дворце Хисиро и правящего Великой Землей Восьми Островов…[12] Прослышав о том, что вы, двое предводителей Кумасо, непочтительны и отказываетесь подчиняться его повелениям, Его Величество послал меня сюда с приказанием умертвить вас». «Да, похоже, так оно и есть, — сказал предводитель. — Ибо здесь на Западе кроме нас двоих нет сильных, храбрых мужей, однако в Великой Земле Ямато есть один, превосходящий нас обоих в смелости. Поэтому я дам тебе имя. С этих пор да будешь ты известен, как принц Ямато Такэру!»[13] Как только предводитель кончил говорить, принц убил его, рассекши на куски, как спелую дыню. С тех пор его стали называть принцем Ямато Такэру.[14]

Миссия была выполнена, и молодой принц отправился в Ямато. На пути домой он остановился в западной провинции Идзумо, чтобы покорить местного предводителя. Для этой цели он приберег весьма непривлекательную уловку. Сперва, торжественно поклявшись в дружбе с Идзумо Такэру (Храбрецом Идзумо) и установив, таким образом, определенную связь, считающуюся священной и нерушимой в любом раннем обществе, он втайне сделал деревянную имитацию меча, который прикрепил себе сбоку. В один из дней он пришел к Идзумо Такэру, чтобы идти с ним купаться на реку и, когда они вышли из воды, сказал: «Давай обменяемся мечами!» Это прозвучало, как еще одна клятва в товариществе, и Идзумо Такэру, ничего не подозревая, взял поддельный меч. Затем наш герой предложил ему скрестить мечи в дружеском фехтовальном поединке. Предводитель согласился, но, разумеется, не смог вынуть из ножен свое деревянное оружие, а Ямато Такэру, не теряя времени, зарубил его насмерть. Он отпраздновал триумф, сложив первую из своих знаменитых поэм, стихотворением в тридцать один слог, где высмеивался Идзумо Такэру за то, что носил меч без лезвия.[15]

Когда, наконец, Ямато Такэру вернулся в столицу, изнуренный походами, его не встретили как героя-завоевателя и не позволили насладиться своими успехами, но тотчас же послали с другой миссией — подчинить Эмиси в восточных провинциях. Произошло это потому, что его брат, который по справедливости должен был предпринять следующую экспедицию, был настолько устрашен подобной перспективой, что убежал и спрятался в траве. С другой стороны создается впечатление, что император Кэйко желал по возможности скорее убрать с пути своего сына, следуя, возможно, тому принципу, что нет ничего опаснее «героя без дела». В любом случае в этот момент в повествовании фигура Ямато Такэру приобретает иной облик: бесчувственный, беспринципный громила уступает место одинокому, невезучему страннику, который, несмотря на всю свою ревностную лояльность и победы в сражениях, обречен судьбой на поражение и раннюю смерть.

Получив приказ выступать в поход, Ямато Такэру обратился к императору со следующими словами: «Всего лишь несколько лет назад я покорил Кумасо. Теперь же восстали Эмиси на востоке. Когда же наконец в этой стране наступит мир? Я устал от сражений. И все же я приложу все свои силы, чтобы подавить это новое восстание». Затем император Кэйко дал сыну знак полководца (топорик китайского типа — по Нихон-сёки; огромное копье — по более «японской» версии в Кодзики), а также выступил с долгой и страстной речью о важности покорения «грубых божеств в горах, злых демонов на равнинах, загромождающих проходы и разрушающих дороги, что приносит много страданий людям».[16] Совершенно очевидно практическое отсутствие различения между этими сверхъестественными созданиями и реальными племенами, им поклонявшимися, ибо император говорит тут же: «Среди восточных дикарей наиболее сильные — Эмиси.» Он описывает примитивный уровень их культуры («мужчины и женщины живут совместно, смешанными браками… они одеваются в шкуры и пьют кровь») и приказывает Ямато Такэру всех их подчинить, дабы был сохранен императорский дом.

Перед тем, как отправиться в свой последний поход, герой еще раз посещает Великий Храм в Исэ. Остро переживая убогий прием, оказанный ему императором, он излил душу Верховной Священно служительнице, сестре императора Кэйко:

«Оттого ли это, что Его Величество желает моей ранней смерти? Сперва он послал меня напасть на злобных жителей Запада. Затем, как только я возвратился, он снова посылает меня в сражение, на это раз — подчинить коварных жителей двенадцати восточных районов и даже не дает мне войск. Зачем ему так поступать, не желай он моей гибели в молодые годы?»

На cri de coeur[17] своего племянника Верховная Священнослужительница ответила, подарив ему меч, приобретший позже имя Кусанаги («косильщик травы»), и мешок, который тот должен был открыть лишь в чрезвычайном случае.[18]

По пути на Восток, Ямато Такэру обручился с принцессой в провинции Овари, однако решил не жениться на ней до тех пор, пока не доложит об исполнении своей миссии императору. Когда он добрался до восточной провинции Сагами, местный предводитель обманул его историей о яростном божестве, обитающем в болоте на равнине, и Ямато Такэру, ничего не подозревая, отправился, чтобы напасть на него. Как только он оказался на равнине, предводитель зажег ее, но герой спасся, скосив траву мечом и устроив «встречный пожар» с помощью фитиля, провидчески вложенного тетей в мешок для чрезвычайных ситуаций.

Следующее происшествие с Ямато Такэру на его «пути испытаний» без сомнения считается самым известным, поскольку насыщено той разновидностью пафоса, которая всегда характеризует героя в воображении людей. Пересекая водные просторы между Сагами и Кадзуса (в настоящее время — Токийский залив), он возбудил враждебность Божества Проливов, которое немедленно подняло волнение, из-за чего корабль стал дрейфовать. Сопровождавшая его принцесса Ототатибана (зачастую неверно идентифицируемая с его «императрицей») совершенно точно знала, что следует делать в подобных отчаянных ситуациях: «Я пойду в воду вместо тебя, — заявила она, — дабы ты, мой принц, смог выполнить возложенную на тебя священную миссию, вернуться к императору и доложить об этом.»[19] Затем на поверхности волн были разложены восемь слоев грубых циновок, восемь кожаных покрывал и восемь шелковых ковров; принцесса легла на них и погрузилась в воду. Это немедленно успокоило море, и Ямато Такэру смог пересечь залив. Спустя семь дней на берег выбросило гребень принцессы Ототатибана, который был с почтением похоронен в гробнице.

В самом начала своей карьеры герой изображался бесчувственным зверем; теперь же он превратился в совсем иное лицо — в человека, способного быть глубоко тронутым женским самопожертвованием. «Он всегда оплакивал смерть принцессы Ототатибана. Однажды, взобравшись на вершину горы Усухи и глядя на юго-восток, он трижды вздохнул и сказал: „Увы, жена моя!“ [А цума]. Поэтому провинции к востоку от гор были наименованы Землями Адзума.»[20]

Последние столкновения героя произошли не с «волосатыми Эмиси», но с рядом зловещих местных божеств. Похоже, что в то время он достиг уровня, когда враги просто в человеческом обличье уже не были достойны приложения его сил. Прибыв в дикую провинцию Синано, он взошел на большую гору, «храбро прокладывая себе путь в клубах тумана.»[21] Достигнув вершины, он почувствовал голод и сел передохнуть в одиночестве. Божество горы воспользовалось случаем досадить принцу; обратившись в белого оленя, оно подошло и стало перед ним. Ямато Такэру, хотя и был приведен в замешательство этим внезапным проявлением, все же нашелся: он схватил головку чеснока от своего обеда, швырнул ею в оленя и убил его, попав прямо в глаз.[22] Это было деяние, достойное «культурного героя»: убив зверя, Ямато Такэру спас этим всех будущих путников от губительного воздействия ядовитого дыхания божества, которое в прошлом делало опасной любую попытку перейти гору. Поединок с оленем не оставил его невредимым; в сумеречном состоянии он потерял дорогу и, беспомощный, бродил по лесу, покуда не явилась добрая белая собака, переведшая его на другую сторону горы.

Ямато Такэру решил, что пришло время вернуться в столицу и дать императору отчет о своей восточной экспедиции. По пути он остановился в Овари и женился на принцессе, однако супруги не располагали временем для праздных развлечений, так как его уведомили о жестоком божестве, засевшем на горе Ибуки, рядом с озером Бива. В припадке гордости он объявил, что справится с этим божеством голыми руками и отправился к нему один, оставив непобедимый меч Кусанаги у жены. Когда Ямато Такэру достиг горы Ибуки, божество приняло вид огромной белой змеи (либо, по другой версии, — белого вепря, «большого как корова») и легло поперек дороги, по которой он шел. И вновь герой стал жертвой обмана, поскольку его лживо убедили, что монстр, лежавший перед ним, был лишь посланником божества. Простой слуга, объяснил он животному, мало волновал человека, истребившего столько настоящих божеств. И Ямато Такэру продолжил свой подъем на гору. Это была роковая ошибка. Как специально, с тевтонской точностью определено в «Записках о делах древности,» «это не был посланник божества, это было само божество.»[23] Обратившись непосредственно к сверхъестественному существу, Ямато Такэру нарушил табу.

«Тогда божество горы нагнало на небо облака и подняло сильную бурю. Вершина горы покрылась густым туманом, а нижняя часть окуталась мраком. Потеряв способность видеть путь, Ямато Такэру бродил в замешательстве, однако продолжал с силой пробиваться сквозь туман, и наконец ему удалось спастись.»[24]

И все же сверхъестественные осадки смертельно поразили героя. Когда он достиг подножия горы, его состояние было все еще полубессознательным, «как если бы это был пьяный человек.»[25] В этом месте повествования Ямато Такэру делает самое удивительное из своих заявлений: «Я всегда чувствовал в сердце, что однажды воспарю высоко в небо. Однако сейчас мои ноги движется неверно, они подкашиваются.»[26] Понимая, что все его планы расстроены, и что теперь он безнадежно привязан к земле, измученный герой заковылял вперед, опираясь на палку.[27] На некоторое время он очнулся, благодаря силе волшебных вод родника у подножия горы.[28] Однако благоприятствовавшая сила, охранявшая героя на его сверхчеловеческом пути, оставила его теперь совершенно. Болезнь (которую современный врач весьма прозаично определил, как «бери-бери») вскоре вернулась к нему, и, понимая неизбежность смерти, молодой человек даже не сделал остановки на пути через Овари, чтобы повидаться с супругой, но поспешил в столицу, полный решимости лично отчитаться перед императором. Это ему не удалось. Достигнув равнины Нобо в северной провинции Исэ, Ямато Такэру не мог больше двигаться и, продекламировав последние строчки своих ностальгических стихов,[29] послал прощальное сообщение, которое заканчивалось следующими словами:

«Я надеялся — придет день и час, когда я смогу дать Вашему Величеству отчет о своей миссии, однако срок моей жизни внезапно истек. Время пролетает так же быстро, как четырехконная повозка, которую ничто не остановит, — мимо трещины в стене. И теперь я вынужден лежать в одиночестве на этой дикой равнине, и никто не выслушает моих слов. Хотя, почему я должен роптать о смерти этого тела? Единственное, о чем я сожалею — что никогда более не смогу узреть Вашего Величества.»[30]

Это был конец. Он умер в возрасте тридцати лет.[31] Услыхав об этом, император был потрясен. Он не мог ни есть, ни спать и проводил дни, источая слезы и бия себя в грудь. Все его прошлые сомнения относительно «грубого, бесстрашного характера» принца были совершенно позабыты; вот как он вспоминал о героизме молодого человека:

Когда на Востоке восстали Эмиси, не было никого другого, кого бы я мог послать рассеять их, и, несмотря на мою глубокую любовь [к сыну], мне пришлось послать его в землю восставших. С тех пор ни дня не проходило, чтобы я не думал о нем; утром и вечером я бродил по этим комнатам, ожидая дня его возвращения. Какое проклятье на мне, какое зло я совершил, за которое его так неожиданно оторвали от меня? Кто теперь сможет в стране достичь столь великих свершений?

Император приказал насыпать на равнине Нобо курган, подобный создаваемым для правителей, и, таким образом (в соответствии с общемировым правилом), герой был похоронен на месте своей смерти.[32] Заключительная часть легенды, возможно, наиболее замечательна:

Затем Ямато Такэру обернулся белой птицей,[33] вылетел из гробницы и полетел к земле Ямато. Служители открыли захоронение и, заглянув внутрь, увидели, что саван пуст, а тело исчезло.[34] Вдогонку за белой птицей были посланы гонцы. Сперва она остановилась на равнине Котохики в Ямато, и тогда там был насыпан курган. Затем птица перелетела в Коти, сев в деревне Фуруити, где был насыпан другой курган… Наконец она взвилась высоко в небо. От принца ничего не осталось для погребения, кроме одежд и придворной шапки.[35]

Миф о белой птице, вероятно, отражает даосские представления о бессмертных духах.[36] Без сомнения, он также созвучен верованиям о магической силе белых животных.[37] Главное его значение в истории о Ямато Такэру, однако, заключено в образе полета и бегства: герой, в мечтах «взмывающий высоко в небо», то есть превосходящий земные ограничения, ведущие к поражению и неуспеху, в конце концов находит освобождение в смерти. Это полностью отвечает романтическому характеру Ямато Такэру во второй половине его жизни: меланхолический юный герой, прокладывающий путь через дикие восточные провинции, бесстрашно атакующий враждебные божества и племена и, в конце, побеждаемый кознями божества горы и погибающий на пустой равнине, — жертва типично романтической конфронтации между судьбой и собственной гордостью.

Положение Ямато Такэру, как великого романтического героя легендарного периода, подтверждается его любовью к поэзии — ничем не заменимым искусством для людей, способных тонко чувствовать, на протяжении всей истории японской культуры. В отличие от своих западных коллег, источниками удовольствия для которых служили прежде всего вино, женщины и смертоубийства, военное сословие Японии демонстрировало редкий вкус к поэзии; на протяжении долгих веков, когда шли военные действия, их уважение ко всему артистическому в значительной степени смягчало всепронизывающую жестокость самурайской жизни. В отличие от Запада, с его традиционными спорами о предпочтительности добродетелей людей оружия и людей искусства, в Японии эти две разновидности никогда не рассматривались как несовместимые. Более того, поэтическое чувство служило подтверждением искренности воина. При всей нормативной ограниченности формы, маленькое стихотворение танка с его устойчивыми силлабическими рамками превозносилось, как идеальный способ выражения глубочайших эмоций. Японский трагический герой, жизнь которого проходила на более высоком эмоциональном уровне, нежели у большинства других людей, зачастую выражал свои наиболее сильные чувства в стихах, особенно когда его жизненный путь приближался к кульминационному моменту. Традиция прощальных поэм берет свое начало в наиглубочайшем прошлом страны, и вряд ли хоть один японский герой, начиная с Ямато Такэру в легендарные времена и до пилотов-камикадзе в недавнем прошлом, умирал, не оставив поэтического прощального слова миру. Такие стихи редко бывали высшего сорта, однако, как бы эти речи расставания ни уступали в элегантности и просодическом мастерстве, они всегда отображали искренность чувств, отличавшую истинного героя.

За одним непривлекательным исключением, стихотворения Ямато Такэру относятся к романтическому периоду его жизни, начавшемуся с отправки в восточные провинции. Вскоре после горестного оплакивания утонувшей принцессы произошел случай, являющий пример его почтительности к древнему искусству стихосложения. Ямато Такэру достиг земли Каи и, очевидно потеряв счет времени, спросил, сколько минуло с той поры, как он прошел Цукуба (горный район в провинции Хитати). Он сформулировал вопрос в форме первых строк стихотворения, и ответ ему был дан в полном метрическом соответствии (5-7-7 слогов) стариком, присматривавшим за костром. Герой был столь доволен такой демонстрацией поэтических способностей со стороны скромного труженика, что назначил его местным управителем восточных земель.[38]

Среди романтических стихов, приписываемых Ямато Такэру, следующие строки считаются составленными во время его последней болезни, когда он нашел меч, оставленный им под сосной. Персонификация дерева — необычный прием для ранней японской поэзии — раскрывает перед нами то чувство покинутости, которым был охвачен герой в свои последние дни:

На мысе Оцу
Прямо напротив Овари,
Стоишь ты,
О, одинокая сосна!
О, брат мой!
Была бы ты человеком,
Одинокая сосна,
Я бы опоясал тебя мечом,
Я дал бы тебе одежды.
О, одинокая сосна!
О, брат мой![39]

Наиболее знаменитыми из стихотворений Ямато Такэру считаются последние «песни тоски по дому», из которых мы приведем первую и последнюю:[40]

Ах, Ямато, прекраснейшая из всех земель,
Обрамленная горами, как многослойная зеленая изгородь!
Как дорога мне красота Ямато!
Увы, драгоценный меч,
Оставленный мною у девичьего ложа!
Ах, этот меч мой![41]

«Как только он закончил эти стихи, — сообщается в „Записках о делах древности“, — Его Высочество умер.»

* * *

Именно аура, увенчавшая его конец, утвердила Ямато Такэру в роли «образцового героя» среди всевозможных персонажей мифов и легенд. В большинстве культур, «если мономиф должен исполнить свои обещания, нам должны быть показаны не человеческие неудачи, и не сверхчеловеческие достижения, но человеческий успех».[42] Японская традиция демонстрирует отход от монотонности центральных установок человечества не требуя счастливого конца для легендарного героя. В древних хрониках мы находим лишь один персонаж, индивидуальность которого проявляется столь же сильно, как и у Ямато Такэру. Это — божество-повелитель бурь и ветров Сусаноо-но Микото, который, из-за своего неуправляемого характера и отвратительного поведения был лишен богами почестей и изгнан с Высшей Небесной Равнины. Сусаноо также изображается в виде несчастной, одинокой фигуры. Несмотря на его своенравие и бахвальство, он, безусловно, искренен и обладает определенным очарованием; все это, в сочетании с подчеркнутой ролью отверженного бродяги в соломенной накидке, безуспешно ищущего пристанища,[43] казалось бы, говорит за то, чтобы утвердить его в качестве идеального японского героя. Однако, его «дисквалифицировали» за вопиющие нарушения определенных правил общественного бытия[44] и, что еще хуже, за то, что он окончил свою жизнь, уютно и удачливо устроившись в своем величественном дворце в Идзумо среди многочисленных жен и целого выводка детей-полубогов. В то же время, Ямато Такэру обладал тем преимуществом, что он увенчал свои ранние успехи поражением, когда, после непрерывной серии побед, потерпел чувствительный урон и умер, прежде чем смог вернуться в Ямато и доложить императору. Этим он дал образец для таких великих исторических фигур, как Ёсицунэ и Сайго Такамори, которых ранние триумфы привели к славным поражениям.[45]


Примечания:



1

Кодзики («Записи о делах древности»), Токио, «Нихон котэн дзэнсё» («Полное собрание японской классики»), II:128. (Все переводы японских текстов — мои, за исключением оговоренных мест — авт.) Кодзики — самая ранняя из сохранившихся японских хроник (и, разумеется, самая древняя из всех существующих японских книг любого рода); была представлена ко двору в 712 году н. э.



2

Равнина Нобо: это и все последующие географические названия см. на карте в начале книги.



3

Основными источниками являются Кодзики и Нихон сёки («Записи [о стране] восходящего солнца»), 720 год н. э.). В Нихон секи отцу героя, императору Кэйко придана гораздо более значительная роль в кампании против «восставших», нежели это признается в Кодзики; просматривается также больше инородных влияний, например поручение императора сыну VII написано чисто китайским стилем. Запись в Кодзики — и более краткая, и более яркая — делает ударение на сакральном аспекте миссии героя и описывает его основных противников, как божества (напр. «боги гор, боги рек и боги морских проливов»; Кодзики, с. 129); зачастую в ней использованы глаголы (напр. идэмасики, с. 128 и камуагаритамаики, с. 143), по которым можно предположить, что Ямато Такэру является императором; характер его представлен более порывистым и романтичным в Кодзики, а в Нихон сёки — более сдержанным, возвышенным, «китаизированным». В моем очерке о Ямато Такэру я комбинировал элементы из двух основных источников, отмечая расхождения лишь в тех случаях, когда они были значительными, В Хитати фудоки, географическом справочнике VIII века, Ямато Такэру кратко отмечен, как покоритель восточных Эмиси; это — единственный первоисточник, в котором его прямо именуют императором: Ямато Такэру-но Сумэрамикото, см. Хитати фудоки, Токио, «Мусасино Сёин», 1956, с.2.

В традиционных хрониках Ямато Такэру хотя и не считается императором, однако по генеалогическому древу прямо принадлежит к императорской линии, идущей от мифологического правителя — основателя страны Дзимму до современного императора Хирохито. В соответствии с одним неясным местом в Кодзики, Ямато Такэру имел шесть жен и по одному ребенку от каждой; непохоже, чтобы он жил хотя бы с одной из них; безусловно, его жизнь была слишком коротка и беспокойна для привязанности к семейному очагу. Первой и основной женой (дочь императора Суйнин, отца Кэйко), была тетка героя; у них родился прекрасный ликом принц очень высокого роста (около 3 метров), ставший императором Тюай. Графически это выглядит следующим образом:

СУЙНИН 11-й император Японнии

Высшая Священнослужительница Принцесса Футати-но Ири в Исэ (Принцесса Ямато)

КЭЙКО

(12-й император)

СЭЙМУ Ямато Такэру ТЮАЙ (13-й император) (14-й император)

ОДЗИН

(15-й император)



4

Объяснения «универсального мифа» см. у Joseph, The Hero with a Thousand Faces. New York, 1956.



5

Книга вышла в 1975 г. (прим. переводчика).



6

Фр. «проявление силы»; зд. — «ловкий трюк».



7

По версии в Нихон сёки, где опускается недостойное убийство в уборной, принц Ооусу изображен трусом, стремящимся выжить, который переложил военную ответственность на своего младшего брата-близнеца.



8

«…постоянно просматривается тенденция наделять героя экстраординарными силами с момента рождения, или даже о момента зачатия. Вся жизнь героя показывалась, как пышная последовательность чудес с великим центральным событием, представлявшим их кульминацию.» Campbell, Hero…, р.319.



9

Лишь совсем недавно историки получили совершенно ясное представление об Эмиси и Кумасо. До этого Кумасо описывались, как примитивные мигранты с Борнео и других южных островов. Эмиси вызывали еще большие недоразумения, и даже сэр Джордж Сэнсом, наиболее выдающийся из всех историков, которые когда-либо писали о Японии на английском языке, отождествлял их с «волосатыми айнами», северными аборигенами, которые безусловно принадлежат к совершенно иной расе, нежели японцы.



10

Слово таваямэ («мягкие, спокойные женщины») использовано, чтобы оттенить арабуру («грубый») характер героя. Кодзики, с, 127.



11

Обоих звали Кумасо Такэру (храбрец Кумасо), и, похоже, они были братьями. Однако, по версии Нихон сёки, был лишь один предводитель.



12

Одно из многих древних поэтических наименований Японии.



13

Ямато Такэру = Японский Храбрец. Исходно название «Ямато» относилось к определенному району, где было создано первое императорское правление на о. Хонсю; позже им стали называть всю страну Японию, и в этом смысле оно все еще появляется в поэтическом или риторическом контексте (напр. ямато-дамасии «японский дух»). «Такэру» («храбрый», или «герой»), впервые здесь употребленное для принца Ооусу, очевидно было титулом, даруемым военачальникам в Идзумо, Кюсю и других западных частях Японии.



14

Кодзики, с. 128–9.



15

В Нихон-сёки эта история описывается в более раннюю эпоху правления, как часть цикла легенд Идзумо; шутка сыграна зловредным старшим братом со своим младшим братом; первый был умерщвлен по приказанию императора, когда новости о происшедшем достигли двора. В Кодзики, где конфуцианское влияние Китая ощутимо гораздо сильнее, хитрость приписывается храброму Ямато, как пример его находчивости. Разумеется, это не совпадает с популярным образом героя и не включается в историю его жизни, помещаемую в школьных учебниках.



16

Нихон сёки, Токио, «Нихон котэн дзэнсё», 1953, II:164. За исключением специально оговоренных мест, цитаты даются по этому изданию.



17

Фр. «крик сердца»



18

Меч, найденный бурным богом Сусаноо в хвосте гигантского дракона, был подарен им Аматэрасу Оомиками, богине солнца. Почитаемый в качестве одной из императорских регалий, он (либо — его приблизительная копия) хранится сейчас в храме в Ацута неподалеку от Нагоя. Такие регалии являются религиозно-магическими символами (синтоистскими); примечательно, что герой должен был получить его не от отца-императора, но от Высшей Священнослужительницы в Исэ, высшего представителя религиозной власти в Японии. Лишь когда герой полностью лишается этого магического меча, он становится уязвимым. Ср. магический меч Эскалибур, данный Артуру леди Озера, и возвращенный ей сэром Бедивером после смерти короля. Визит Ямато Такэру к своей тетке есть, возможно, легендарный отголосок исторических паломничеств ранних японских военачальников к шаманкам, обеспечивавших их амулетами и укреплявших их силу ритуалами. В терминах теории «универсального мифа» Кэмпбэлла, это представляет стадию «сверхъестественной помощи», следующую за «зовом к приключениям» и предшествующую «преступанию через первое препятствие».

Ямато Такэру близко подошел к тому, чтобы поддаться «отказу от призыва» (Campbell, Hero…, р.59), однако лояльность императору и собственной судьбе перевесили. В универсальном мифе (Hero…, р. 72–73) первая встреча героя на его пути происходит с фигурой охранительного плана, снабжающей его амулетами и другими параферналиями. В ирландском мифе о принце Одинокого Острова (Hero…, р. 105) героическому юноше дает совет тетка сверхъестественного происхождения, которую он встречает на пути к месту, где ему надо достать три бутылки воды из заколдованного озера. На «пути испытаний» герой подвергается серии чудесных приключений и невзгод. Первое такое испытание для Ямато Такэру случилось в болотах Сагами. Он принял этот и последующие вызовы, но в финале его повергает бог горы.



19

Кодзики, с. 140. Мацуригото («сакральная миссия»); слово, впоследствии использовавшееся в значении «правительство», исходно означало религиозные ритуалы, или поклонение. Любое важное дело, исполнявшееся для императора, как, например, покорение Эмиси Ямато Такэру, было ipso facto религиозной миссией.



20

Нихон сёки, II:170. Слово адзума до сих пор используется в качестве поэтического обозначения восточной части главного японского острова, однако его этимология без сомнений надуманна.



21

Нихон сёки, II: 170.



22

В Китае и Японии (и даже в Шотландии) чеснок использовали, чтобы отгонять злых духов, ведьм и другие неприятные создания; разумеется, до сих пор во многих странах его едят просто для того, чтобы уберечься от простуды и всякого рода инфекций. После случая с Ямато Такэру люди, проходящие перевал Синано, жуют чеснок и натирают им себя и животных, «чтобы им не повредило дыхание божества». (Нихон сёки, II:171). Эта легенда характерно алогична, поскольку нам уже сказано, что герой убил божество.



23

Кодзики, с. 142.



24

Нихон сёки, II: 174.



25

Нихон сёки, II: 174.



26

Кодзики, с. 142.



27

Текст Кодзики полон причудливых этимологии. Равнина Таги, например, соотносима с тагитагисику («шатающийся»), а склон Цуэцуки — с ми-цуэ о цуки («втыкать палку»).



28

Более буквально «он протрезвел» (самэтаисики). Эти детали типичны для «магического полета» в приключениях универсального героя. Campbell, Hero…, р. 200.



29

Четыре стихотворения приводятся в Кодзики; Нихон сёки дает три стихотворения и приписывает их императору Кэйко, который, как полагают, написал их во время пребывания на Кюсю многими годами ранее. Прощальное послание по стилю весьма китаизировано; мы находим его лишь в Нихон сёки (II: 174-75).



30

«Последний акт в биографии героя — его смерть, или отправление в дальний путь. В нем резюмируется смысл всей его жизни. Само собой разумеется, герой не был бы героем, если бы его ужасала смерть; первым необходимым условием является спокойное предвидение своей гробовой доски.» Campbell, Hero…, с. 356.



31

Двадцать девять по западному счислению. Профессор Такэда считает, однако, что в действительности ему было 32 года (31 по западным меркам). Нихон сёки, II:173.



32

Нихон сёки, II:175.



33

По Кодзики — «белая птица в восемь размахов» (т. е. гигантская белая птица) (с. 143).



34

«И, наклонившись, увидел лежащие пелены; но не вошел во гроб. Вслед за ним приходит Симон Петр, и входит во гроб, и видит одни пелены лежащие, и плат, который был на главе Его, не с пеленами лежащий, но особо свитый на другом месте» (Ин. 20:57). Ранние японские религии придавали мало значения тому, что происходило с душами великих людей (императоров, воинов и др.) после их смерти. Однако, Ямато Такэру, архетипический японский герой, описан восставшим из смерти, подобно Иисусу из Назарета, оставив после себя в гробу лишь одежды и головной убор. И это не единственное вероятное влияние христианских преданий, которые мы находим в Нихон сёки. История Сётоку Тайси (конец VI века) включает благовещение, рождение в (или рядом со) стойле и пустую гробницу, хозяин которой, подобно Лазарю, воскрес из мертвых. Несторианская церковь появляется в Китае приблизительно с VII века; не исключено, что к 720 году, когда была закончена хроника Нихон сёки, рассказы о Христе каким-то образом достигли Японии и были инкорпорированы в легенды о местных героях. В этом случае белая птица может быть соотнесена с голубем, традиционным символом Святого Духа.



35

Типичный анахронизм: придворные шапки, определявшие официальный ранг, не вводились приблизительно до 600 года.



36

Курота Кацуми, Кокуси-но кэнкю [«Исследование истории родной страны»] (Токио, 1936), I:47.



37

В японских мифах и легендах белых животных часто наделяют магическими свойствами.



38

Адзума-но Куни-миякко. В действительности, в Японии никогда не существовало подобного места, но даже если бы таковое и имелось, строки старика:

Как расставлю их подряд, выходит –
Ночей — девять ночей,
А дней — десять дней,

представляются не настолько блестящими, чтобы давать за них такое вознаграждение. Этот особенный обмен строками со старым человеком впоследствии стал рассматриваться в качестве литературного предшественника «стихотворных цепочек» (рэнга), — поэтической формы, ставшей чрезвычайно популярной в позднее средневековье, удостоенной названия Цукуба-но мити («Путь Цукуба») в память о ее предполагаемом героическом происхождении.



39

Кодзики, с. 142.



40

Кодзики, с. 143.



41

Это, безусловно, относится к Кусанаги, мечу, который он весьма неосмотрительно оставил у своей жены перед выходом в последний поход. Для японского воина меч стал практически религиозным объектом поклонения.



42

Campbell, Hero…, р. 207. В книге, написанной для иностранного читателя (от которого никто не ожидает, чтобы он разделял японскую увлеченность героическим поражением), г-жа Теодора Одзаки переписала конец легенды о Ямато Такэру, превратив его в удачливого героя западного образца:

Вернувшись назад, он почувствовал себя больным, его ноги буквально горели, и он понял, что отравлен змеем. Так велики были его страдания, что каждое движение приносило острую боль, не говоря уже о ходьбе, поэтому его пришлось отнести к месту в горах, знаменитому своими минеральными источниками, где вода бурлила пузырьками и почти кипела от подземного вулканического огня.

Ямато Такэру ежедневно купался в этих водах и понемногу стал ощущать, как возвращаются его силы, а боль уходят, и вот, однажды он с великой радостью ощутил себя полностью выздоровевшим. Тогда он поспешил в храмы Исэ, где, как вы помните, он воздавал молитвы перед отправкой в этот долгий поход. Его тетушка, священнослужительница монастыря, благословившая его при расставании, теперь вышла его встречать. Он рассказал ей о многих опасностях, с которыми ему пришлось столкнуться, и о том, сколь чудесным путем он остался в живых, а она хвалила его за мужество и воинскую доблесть, а затем, надев самые величественные одеяния, вознесла благодарения их прародительнице, богине солнца Аматэрасу, покровительству которой они оба приписали чудесное избавление принца. И здесь заканчивается история японского принца Ямато Такэру. (The Japanese Fairy Book [«Японские сказки»], Токио, 1903, с. 35–36.)



43

По одной из версий, будучи изгнанным богами, Сусаноо был выслан в Корею — ужасная судьба для японского божества. В Нихон сёки описаны его скитания под дождем на пронизывающем ветру, когда он просил убежища у различных богов. Все отвергли его из-за недостойного поведения, и ему пришлось закутаться в соломенную накидку и надеть дырявую шляпу бездомного путника. Таков легендарный источник древних рюрибанаси или сасураибанаси (историй о героях, скитавшихся в одиночестве по чужим странам или отдаленным районам), выразившихся позднее в легендах о Ямато Такэру, Ёсицунэ и других.



44

Например, разорение межей между рисовыми полями, осквернение священных мест экскрементами, кровосмесительная связь с сестрой.



45

Действительно, кампания, предпринятая Ямато Такэру в районе Канто, в конце концов окончилась полным подчинением Эмиси и божеств, которым те поклонялись. В этом смысле, он «добился успеха уже после смерти», в отличие от типичного японского героя поражений с его «постоянными неудачами» (поскольку поддерживаемое им дело изначально обречено на неуспех). Что прочно удерживает легенду о Ямато Такэру в качестве прототипа японского героизма, так это эмоциональная тональность и всемерная необходимость именно такого конца жизненного пути.








Главная | Контакты | Прислать материал | Добавить в избранное | Сообщить об ошибке