Глава 7

«Японский мессия»

Одним из немногих предметов, переживших пожары в Симабара в 1638 году, является флаг молодого предводителя восставших — Амакуса Сиро. На квадратном полотнище из белого шелка со стороной около метра двое довольно флегматичных ангелов западного типа поклоняются огромному черному потиру, возвышающемуся между ними. Над потиром — кругообразное белое поле, украшенное черным крестом, а поверху идут слова на португальском языке: LLOVAD0 SEIA О SACTISSIM0 SACRAMENTO («Да славится наисвятейшее таинство!»).[347] Странный девиз для знамени японского героя. Хотя, почти все, что рассказывается о малоизвестном юноше с острова Кюсю, который, как сообщают, в возрасте шестнадцати лет, командовал где-то сорока тысячами крестьян в кампании против феодальных властей Японии в эпоху Токугава, достаточно неясно и маловероятно.

Сохранилось большое количество материалов о яростном христианском восстании, однако фигура его молодого героя скрывается в тумане фактологической недостаточности. Из-за того, что его ставка в замке Хара была стерта с лица земли, сподвижники и семья уничтожены, а все архивы восставших — сожжены, практически не сохранилось никаких записей того времени, за исключением некоторых коротких упоминаний в официальных отчетах. Соответственно, хотя Амакуса Сиро жил во времена, после которых осталось немало документов, и хотя нет никаких сомнений в достоверности его исторического существования, он остается таинственной фигурой, подобно Ёсицунэ и Масасигэ существующей в нашем сознании на грани фактов и легенд.[348]

Биографические сведения о жизни героя увековечены в знаменитой поэме, так называемом «Божественной Откровении», которая тайком распространялась в общинах японских христиан на Кюсю за несколько месяцев до его восстания. Предполагается, что эти пророческие стихи были написаны иностранным священником-иезуитом, выдворенным из Японии где-то за двадцать пять лет до событий; однако они вполне могли быть составлены и позже организаторами восстания, желавшими подчеркнуть тот момент, что, несмотря на молодость и очевидную неопытность, Амакуса Сиро будет принят в качестве предводителя инсургентов. В поэме, составленной на китайском языке, намеренно неясным стилем, говорится следующее:

Посему, когда пройдет пять раз по пять лет,
Бог придет в этот мир [в виде] мальчика, которому будет два раза по восемь лет.
Этот юноша, одаренный от рождения всеми способностями,
Без труда проявит свою чудесную силу.
Тогда Небеса воспламенят облака на востоке и западе,
А Земля заставит цветы расцвести до времени.
Уделы и провинции загрохочут и заревут,
А обитатели этих мест увидят деревья и поля охваченные пламенем.
Все люди будут носить на шее крест с девятью драгоценностями,
И внезапно на полях и холмах взовьются белые флаги.
Все учения будут поглощены Истинной Верой,
И наш Небесный Господь спасет людей этого мира…[349]

Когда разразилось восстание, действительно, прошло пять раз по пять лет и, по еще более чудесному совпадению, Амакуса Сиро действительно достиг возраста «два раза по восемь лет». В том году на Кюсю случилось несколько природных катаклизмов, в некотором смысле совпадавших с предсказанным. Странное красное сияние, подобное небесному огню, наблюдалось на горизонте поздним вечером и перед рассветом; и, что еще более значимо для страны, придающей такое большое значение смене сезонов, рассказывали, что осенью наблюдалось неурочное цветение вишни. Не очень сложно было убедить доверчивых и отчаявшихся крестьян, столь долго терпевших жестокие религиозные преследования, в том, что теперь исполнятся и другие составляющие предсказанного: под руководством Амакуса Сиро, — юноши, обладающего «чудесной силой», они скоро освободятся от своих угнетателей, и белые христианские знамена взовьются над полями и холмами.

Верительные грамоты молодого героя подкреплялись отчетами о его чудесных способностях. Говорили, что, подобно Св. Франциску, Амакуса мог сзывать к себе порхающих птиц, садившихся к нему на руки; он пошел еще дальше, побудив их откладывать яйца ему на ладонь. Он также мог бегать по волнам, и в один знаменательный момент его видели идущим по морю у мыса Симабара рядом с огромным горящим крестом, возвышавшимся из вод. После этого оставалось сделать лишь маленький шаг к тому, чтобы провозгласить Амакуса Сиро воплощением дэусу (Deus) — самим Богом, посланным для установления Христианства и, таким образом, — спасения Японии.[350]

Пришедшее в середине XVI века, христианство добилось больших начальных успехов в некоторых районах Японии, особенно на Кюсю;[351] однако, как только новые правители династии Токугава стали подозревать, что оно может стать угрозой социальной стабильности и возможным предвестником иностранного вторжения, они подавили его с безжалостной последовательностью. Где-то к 1640 году эта иноземная религия была практически уничтожена, а Симабара стала в некотором смысле ее предсмертной конвульсией. Когда около двух веков спустя запрет был снят, христианские миссионеры вновь развернули активную деятельность в Японии; однако сегодня, после более ста лет прозелитизма и упорной работы, результаты их усилий представляются несерьезными. Даже номинально менее одного процента населения считается христианами; духовное же воздействие христианства в Японии минимально. Все же, несмотря на общее безразличие к этой иностранной вере, история великого восстания, в котором христианство играет ведущую роль, находит ощутимый отклик в сердцах многих современных японцев, а его молодой предводитель-христианин Амакуса Сиро занимает место в ряду национальных героев. Он был особенно почитаем в антимилитаристический период после Войны на Тихом океане, когда превратился в символ молодежного сопротивления «феодальному» угнетению и несправедливости.[352] О нем и о его неудачном восстании было снято несколько популярных фильмов. В одном из них лидер восставших изображается привлекательным молодым человеком с мягкими, тонкими чертами романтического Ёсицунэ.[353] За молодым руководителем следуют две молодые девушки-христианки, семьи которых участвуют в восстании; герой, разумеется, слишком воздушен и идеален для каких бы то ни было земных удовольствий, но эта сдержанность лишь способствует его очарованию. Амакуса Сиро также является героем пьесы («Ранъун» — «Разорванные облака») театральной труппы левого крыла, которая использовала его историю, как парадигму неудавшейся революции. Знаменитый исполнитель женских ролей Маруяма Акихиро («самый красивый мужчина в Японии») привлек к Амакуса Сиро особое внимание, объявив себя его воплощением (умарэ-кавари). В 1972 году популярный исторический журнал начал печатать литературный сериал «Автобиографии», в которой герой описывает свою короткую, драматическую жизнь со времени, когда он был принужден быть свидетелем публичных пыток японских христиан в Нагасаки и у горячих источников в Ундзэн и впервые осознал все те ужасы, которые творили феодальные власти.[354] Интерес к герою еще более подстегнула недавно сложенная «Песня Амакуса Сиро» (Амакуса Сиро-но ута), особенно нравившаяся студентам, выступавшим против консервативного правительства:

И вот они поднялись — христиане из деревень, стонавшие
От тирании правителя Симабара.
Повергли [управляющего] Мацукура и, под эхо горы Ундзэн,
Ах, [провозгласили своей главой] Амакуса Сиро и восстали в Симабара.
Теперь тысячи, десятки тысяч из них осаждены в замке Хара;
Войска правительства, окружившие их, подавляют числом,
[Однако они] крепко сплотились под христианским крестом.
Ах, Амакуса Сиро и восстание в Симабара!

Амакуса Сиро считается японским героем, поскольку, вооруженный храбростью своей искренности, он и его соратники выступили против превосходящих сил феодального войска и, после начального периода блестящих успехов и нескольких месяцев мужественного, но безнадежного сопротивления, потерпели трагическое поражение. Полнота их неудачи лишь подчеркнули искренность их мотивов и принесла им симпатии хоган-биики, традиционно обретаемые проигравшими. В ходе одного из самых массовых убийств начала нового времени, погибли все восставшие; древний замок у моря, где они укрепились и сражались с таким упорством, сравняли с землей, и вскоре лишь ветер, воющий в развалинах, мог напомнить проезжим о недолговечности, тщете и аварэ человеческих усилий.[355]

Местом великого восстания был полуостров Симабара и близлежащие острова Амакуса, приблизительно в сорока милях через залив от города Нагасаки. Это — одна из самых заброшенных частей дикого, скалистого побережья Кюсю. Мягкая красота моря с сотнями разбросанных островков и их ярким белым песком, обрамляющим чистые воды залива Симабара и моря Амакуса, на фоне сглаженных, покрытых зелеными соснами холмами, странно контрастируют с ужасными событиями, произошедшими здесь в первых десятилетиях XVII века; современному посетителю трудно представить себе, что, подобно Конго у Конрада, это действительно когда-то было «одним из самых темных мест на земле».

Западный район Кюсю всегда был самым бедным в стране, и даже в лучшие времена крестьяне маленьких деревень на холмах Симабара и у берегов островов Амакуса жили постоянно на грани бедности. Длительная засуха или неожиданное повышение налогов означало несчастье для них и их семей. Эти места считались всегда чрезвычайно удаленными. Когда один полководец был направлен из ставки главнокомандующего в Эдо (современный Токио), он достиг Симабара более чем через две недели: шесть дней путешествия по суше до Осака и еще десять дней по морю до Нагасаки. Одной из причин трудности подавления восстания была задержка в получении приказов от Сёгуна, который один мог дать все необходимые инструкции.

Хотя восстание в Симабара по сути своей было далеко не христианским, большинство участвовавших в нем крестьян и их предводителей, включая Амакуса Сиро, в самом деле были верующими, и религиозное воодушевление играло весьма важную роль. Со времен появления Франсиско Ксавьера и его последователей-иезуитов, приблизительно за столетие до событий, христианство пустило глубокие корни в этом диком и отдаленном уголке Японии. Кюсю являлся центром прозелитизма, а неустанные труды католических миссионеров дали замечательные результаты в бедных, отсталых районах, подобных Симабара. В 1577 году обращенный в христианство повелитель Амакуса приказал всем своим подданным принять истинную веру, либо немедленно покинуть остров; отказавшихся семей было ничтожное число.

Тридцать пять лет спустя, несмотря на несколько эдиктов Сёгуна, направленных против иноземной религии, почти весь полуостров Симабара был христианским — от самого даймё, повелителя Арима, до беднейшего крестьянина; жители островов Амакуса, до начала века принадлежавших другому обращенному даймё (знаменитому генералу Кониси), также в подавляющем своем большинстве были христианами.

Правительство Токугава, обеспокоенное политическими и военными последствиями распространения христианства, решило, наконец, в 1612 году использовать эдикты, предусматривавшие крайние меры: христианство полностью запрещалось, всем миссионерам предписывалось покинуть страну. Христиане — как японские, так и иноземные — продолжали пренебрегать этими указами, однако теперь власти, словно наверстывая упущенное время, использовали террор, дабы раз и навсегда разделаться с иноземным учением.[356] На протяжении двух последовавших десятилетий практически все оставшиеся в стране иностранные миссионеры были выслежены и убиты; около девяноста процентов из 300000 японских христиан было арестовано, и их либо принуждали отрекаться, либо предавали мучительной смерти.[357]

Воодушевленная верой и страстью к мученичеству, христианская община несла свой крест с невероятным терпением, не оказывая даже малейших попыток силового сопротивления. Остров Кюсю — центр японского христианства — стал местом самых жестоких преследований. Чтобы выведать сведения у плененных христиан или добиться их отречения были использованы почти все мыслимые виды пыток и унижения достоинства, которые могли произвести человеческая жестокость и изобретательность. В перечень стандартных методов Главного Управляющего Нагасаки, входило: пытка водой, помещение в яму со змеями, клеймление лица, перепиливание бамбуковой пилой, пытка деревянным конем (при которой к ногам посаженной на него жертве привязывался тяжелый груз), зажаривание живьем и (одна из немногих статей импорта с Запада, с энтузиазмом воспринятая властями) распинание.

В русле дальнейших усилий предотвратить иноземное вмешательство, Бакуфу Токугава издало серию эдиктов, согласно которым большинство иностранцев высылалось из Японии, а всем японцам запрещалось покидать страну под страхом смерти или, в случае, если они ее уже покинули, возвращаться обратно. Первым из таких указов был эдикт из семнадцати статей, изданный в 1633 году; еще более жесткие правила были установлены в 1635 и 1636 годах; как последствие восстания в Симабара, заключительный эдикт 1639 года запрещал португальским судам заходить в японские порты. Эти установления более чем на два столетия положили конец внешней торговле и туризму и полностью лишили оставшихся в Японии христиан внешних контактов и поддержки.

Повелитель Мацукура, ставший властителем полуострова Симабара после окончательной победы Токугава в 1615 году, в отношении к своим подданным был сперва обманчиво мягок, однако вскоре он перешел к жестким методам и, после десятилетнего правления, обрел сомнительную репутацию одного из двух самых преуспевших гонителей в Японии. Он был известен, как изобретатель самых изощренных мучений заключенных-христиан. Знаменитым местом пыток были горячие источники Ундзэн (упоминаемые в «Песни Амакуса Сиро») в центральной гористой части Симабара. В Ундзэн, ставшим теперь популярным курортом для туристов, жертв, отказывавшихся отречься, медленно сваривали до смерти в кипящих серных водах на глазах у охваченных ужасом членов их семей и деревенских соседей.

На островах Амакуса в нескольких милях к югу, по указанию Бакуфу Токугава правление было передано от бывшего даймё-христианина роду Тэрадзава. Множество беженцев, среди которых было много «ронинов», бежали от гонений в Нагасаки и других частях острова Кюсю, перебираясь на эти острова, где они вливались в христианские фермерских и рыболовные общины. Однако, как оказалось, это было неудачное решение. Хотя Повелитель Тэрадзава и мог быть в какое-то время тайным приверженцем учения, он подверг своих подданных-христиан жесточайшим мукам, в частности сожжению; его сын, пришедший к власти в 1633 году, с энтузиазмом продолжил его дело. К 1637 году политика официального террора и репрессий принесла полный успех: большинство верующих в регионе публично отреклось от Христа, поправ ногами святое изображение (фумиэ) или подписав клятву отступничества. Однако, как вскоре показали события, преследования сделали местных верующих еще более непоколебимыми. Большинство из них, включая Амакуса Сиро и его семью, в душе остались христианами и в тайне продолжали следовать своей вере.

Серия инцидентов 1636 и 1637 годов позволяют судить об отчаянном положении местных христиан. В конце 1637 года набожный крестьянин из деревни на Южном Арима, на самой оконечности полуострова, достал старое изображение Господа, которое он хранил в сундуке из боязни, что его кто-нибудь найдет и сообщит об этом властям. С изумлением и радостью он обнаружил, что, пока картина лежала в сундуке, на ней появился оклад. Чудо! Он немедленно сообщил об этом своим единомышленникам, в том числе старшему брату, который был деревенским старостой, и несколько дней спустя все они втайне собрались в его доме, чтобы поклониться картине и восславить Бога. Однако, новость об этой встрече просочилась наружу, и несколько полицейских поспешили в маленькой лодке из ближайшего отделения в Симабара. Они ворвались в дом как раз в тот момент, когда шла тайная литургия, и арестовали шестнадцать участников, включая обоих братьев. Арестованные были связаны и отосланы в Симабара, где их должным образом казнили в назидание другим.[358] На следующий день после того, как было объявлено это мрачное известие, жители деревни праздновали Вознесение, бесстрашно вывесив свои белые христианские флаги. Когда управляющий попытался вмешаться, разгневанные участники убили его. Верующие Южного Арима поняли, что теперь их ждут жестокие репрессии и, вместо того, чтобы ждать пока на них опустится меч, спешно объединили силы с единомышленниками по вере из соседних деревень и стали строить планы захвата местных правительственных учреждений. Через несколько дней разразилось восстание.[359]

В большинстве современных японских исследований того времени описываются исключительно религиозные мотивы восстания. Современные ученые, однако, придают основное значение экономическим факторам, настаивая, что Симабара явилась в сущности не христианским восстанием, но яростным протестом крестьян в бедном, отсталом регионе Японии, против грабительских налогов, которыми их обложили феодальные правители. Как ни странно, экономические мотивы подчеркивались также и европейскими наблюдателями, в том числе Дуарте Корреа, доверенным лицом Священной Инквизиции,[360] который во время восстания сидел в тюрьме на Кюсю, ожидая, когда его сожгут. Корреа вряд ли можно назвать экономическим детерминистом, однако в своем описании восстания он отмечает жалкие условия жизни, доведшие местное населения до отчаяния, и цитирует высказывание одного японца: «причины восстания были не в том, что его участники являлись христианами, поскольку во времена, когда их было много, в том числе — и высокопоставленных лиц, они никогда не восставали».[361]

Несомненно, у чиновников сёгуната были веские причины подчеркивать религиозную природу восстания, поскольку это давало конкретный повод их антихристианской политике; и местные власти очевидно предпочитали представить Симабара как результат религиозного фанатизма, а не как отчаянный бунт голодающих людей против своих угнетателей. «Выдвигают религиозные причины восстания, — пишет Паже в своей знаменитой „Истории Японского Христианства“, — однако они не представляются достоверными.» Японское правительство, указывает он, подчеркивало религиозные мотивы, «дабы прикрыть свои недостатки и спасти лицо».[362]

Вину за экономические тяготы крестьянства на Кюсю не следует полностью относить на счет беззакония местных властей. У нас нет никаких сведений о том, что такие высокопоставленные лица, как Мацукура или Тэрадзава были коррумпированы или плохо управляли вверенными им территориями. Однако, они вынуждены были подчиняться все более обременительным и нереальным налогообложениям центрального правительства Бакуфу на «внешних даймё»,[363] - вполне естественно, что они перекладывали все эти тяготы на единственный источник сельскохозяйственного довольства — крестьянство, трудившееся из последних сил на рисовых полях.[364] Ситуацию усугубляло то, что, начиная с 1634 года, урожаи на Кюсю были постоянно низкими, а в 1637 году выдался неурожай. Обыкновенно в такие тяжелые времена местные налоги снижались, однако это было невозможно осуществить из-за необходимости сдачи в закрома Бакуфу рисовой подати. Дополнительные расходы на полуострове возникли и при строении нового замка Симабара. Повелитель Мацукура не только не снизил, но, напротив, поднял налоги со своих крестьян. В дополнение к обычной продуктовой подати, они были обложены налогами с каждой двери, с очага, с полки, со скота, и даже с каждого рождения или смерти. Поскольку обычно подати выплачивались рисом и прочими зерновыми культурами, результатом стало повсеместное недоедание и голод. Ситуация достигла своего пика в 1637 году, когда, по отчетам того времени, крестьянам приходилось есть тину и солому.

В этих мрачных условиях регулярные сборы подати, очевидно, представляли проблему. Иногда крестьяне скрывали еду, чтобы спасти себя и свои семьи от голода, однако чаще всего им практически нечего было скрывать, и они просто ничего не могли сказать на требования сборщиков. Власти в Симабара и Амакуса решили, что необходимы жестокие методы, ибо крестьяне ведь — как кунжутовые семена: «чем сильнее их давишь, тем больше они отдают.» Повелитель Мацукура, уже прославившийся своим безжалостным обращением с христианами, использовал теперь свой опыт в запугивании злостных неплательщиков. Следующее описание изобретенной им пытки «Пляска Мино» содержится в письме Николауса Кукебакера, главы голландской фактории близ Нагасаки, к генерал-губернатору Формозы:

Тех, кто не мог уплатить положенные налоги, по приказу [Мацукура] одевали в грубую соломенную накидку, сплетенную из разновидности травы, с длинными и широкими рукавами, которую японцы называют мино и которая используется рыбаками и прочими крестьянами для защиты от дождя. Эти накидки крепко привязывали к шее и туловищу, руки закручивали веревками за спину, и после этого соломенную накидку поджигали. Люди не только получали ожоги, но некоторые сгорали до смерти; другие убивали себя, яростно катаясь по земле, или тонули. Эту трагедию называют «пляской Мино» (мино-одори).[365]

Для того, чтобы жертвы горели поярче и сильнее устрашали своих деревенских соседей, которых принуждали смотреть на это ужасное зрелище, ответственные за экзекуцию приказывали натирать накидки ламповым маслом; часто эти наказания устраивались после заката, как какой-нибудь мрачный фейерверк.

Когда такого рода прямолинейные методы не приводили к ожидаемым выплатам, власти арестовывали в качестве заложников жен или дочерей неплательщиков и подвергали их болезненным и унизительным процедурам, например, подвешивали их вниз головой или раздевали догола.[366] Были случаи, когда мужья, особенно те, кто ранее принадлежал к военному сословию, а теперь стал фермером, предпочитали убить своих жен и детей собственными руками, чтобы не подвергать их подобному позору. Часто женщин оставляли погруженными в ледяную воду до тех пор, пока они не умирали, или, как надеялись власти, их семьи не восполняли недоимки. В декабре 1637 года беременная жена старосты одной из деревень в Амакуса была посажена в «водяную тюрьму», пробыла там шесть дней и шесть ночей и умерла при родах. Корреа описывает другой случай, произошедший в Симабара в том же месяце:

Была схвачена дочь старосты деревни и, поскольку она оказалась молодой и красивой (moca donzella, e fermosa), ее выставили обнаженной и ставили клейма по всему телу раскаленными прутьями. Ее отец, предполагая, что дочь просто будет заложницей до тех пор, пока он не выплатит долг, согласился расстаться с ней, однако, услыхав, какому варварскому обращению она подверглась, он обезумел от горя и, призвав своих друзей, напал на местного исправника и убил его.[367]

Как считает Паже, именно этот инцидент привел к общему восстанию. Было бы ошибочным, однако, выделять какой бы то ни было отдельный случай, как решающий. Восстание в Симабара явилось результатом сочетания экономических и религиозных причин. В самом его начале экономические факторы были, возможно, более действенными; однако, как только движение набрало силу, и угнетенные крестьяне объединились вокруг лидеров и лозунгов главным образом христианского толка, восстание стало все более приобретать религиозный характер. Хотя экономические страдания крестьянства и были важнейшей причиной, Амакуса Сиро и другие настаивали на том, что их цели являются исключительно религиозными. Предводители Восстания в Симабара желали воодушевить своих сподвижников, сосредоточивая внимание на идеологических моментах более, нежели на моментах материального характера. В послании, адресованном властям несколько месяцев спустя после начала движения, они заявляли:

Дело просто в том, что христианство не признается отдельной школой…Сёгун издал много запрещающих указов, приведших нас в глубокое уныние. Среди нас есть такие, кто ставит надежду на будущую жизнь превыше всего. У них вообще нет выхода. Из-за того, что они не изменяют своей религии, их подвергают различным жестоким наказаниям, бесчеловечному позору и ужасным страданиям, покуда, наконец, не замучивают насмерть за их преданность Господу на небесах. Другие, пусть и решительные люди, обладая чувствительным телом и боясь пыток, скрывая свою скорбь, подчинились воле [Сёгуна] и отреклись. Поскольку дела шли так и не иначе, чудесным и непредсказуемым образом все люди объединились и восстали. Продолжай мы жить, как жили, не пытаясь отменить указанные законы, мы неизбежно претерпели бы все возможные виды наказаний; мы бы согрешили против нашего Господа в вышних, обладая слабыми и чувствительными телами, а в заботах своих коротких жизней растеряли бы и то, что обрели. Все это переполняет нас неизбывной скорбью. По этой причине мы и находимся в нынешнем состоянии.[368]

За первые месяцы движения мировоззрение не-христиан в рядах инсургентов было значительно поколеблено религиозной устремленностью их лидеров, которая представлялась им гораздо более благородной и воодушевляющей, чем материальные тяготы, и, предположительно к окончанию восстания, большинство из них было обращено в веру, преобладавшую в лагере восставших, о чем столь гордо заявлялось в надписях на знаменах.

Восстание разразилось в Симабара 17 декабря (1637 года) и, как пламя по сушняку, быстро распространилось по всему полуострову, а затем пepeкинулось через проливы на острова Амакуса. Основными силами инсургентов были бедные, безоружные крестьяне и рыбаки, — люмпен-пролетариат сельскохозяйственной Японии. Будучи в основном обращенными в католическую веру, или детьми таких обращенных, они десятилетиями подвергались гонениям, и теперь были полны решимости действовать. Целые деревни в Симабара опустели, все их обитатели — мужчины, женщины и дети — присоединились к массе восставших.

Первыми, однако, выступили не низшие слои крестьянства, но жившие в относительном благополучии старосты деревень (сёя). Многие из них происходили из военного сословия, и ранее состояли на службе у католических даймё типа повелителя Арима или генерала Кониси, сражались под их водительством в Корее во времена гражданских войн. При новом режиме они стали мелкими помещиками или средними фермерами, однако их жизнь практически не отличалась от существования остальных крестьян, и они теперь также были приведены в ярость ежедневными лишениями и унижениями.

Думается, что эффективная организация и руководство восстанием были в руках десятка таких бывших самураев, которые, лишившись своих хозяев, перешли в класс «ронинов».[369] Типичным среди них был шестидесятилетний бывший воин по имени Асидзука Тюэмон, отец которого когда-то был правителем замка Удо — центра феодального правительства провинции Хиго, во времена бывшего даймё-христианина генерала Кониси. После смерти отца и назначения нового правителя; который выступил против христианства, Асидзука перебрался на полуостров Симабара и стал фермером. Потрясенный жестокостями и несправедливостью режима Мацукура, он в декабре 1637 года решил с другими «ронинами» возглавить бунт крестьян, и вскоре стал известен, благодаря своей храбрости в сражениях с правительственными войсками. По одной из версий, именно Асидзука первым предложил поставить Амакуса Сиро главнокомандующим всеми восставшими.

В официальных документах того времени об Амакуса Сиро отзывались презрительно, как о человеке, у которого «не было даже родословной» (юисёмо наки), однако в действительности мы знаем, что его отец, Масуда Ёсицугу, был респектабельным самураем-христианином, ставшим фермером. Он родился на маленьком островке Ояно в Амакуса и служил у генерала Кониси. Масуда, ставший позже знаменитым предводителем восставших, известным под именем «Амакуса Дзимбэй», оставался на своем острове до 1600 года; после смены режимов он со своим младшим братом, врачом по имени Гэнсацу, перебрался в деревушку Эбэ в центре провинции Хиго. Там он был назначен старостой и там же, около 1621 года родился его сын, Амакуса Сиро.[370] Дзимбэй предстает перед нами бесстрашным проповедником, — несколько раз он выступал с христианскими проповедями в Нагасаки и Амакуса — рискованное предприятие для Кюсю XVII века; иногда он брал с собой своего не по годам развитого сына, который, таким образом, с ранних лет причастился радостям и опасностям христианства.

О детстве и отрочестве Амакуса Сиро сохранилось несколько записей, часто противоречащих друг другу. Один из наборов историй тщательно выверен, дабы подчеркнуть атрибуты чудесного. Нам рассказывают, что, безо всякого формального образования он обрел необычайные знания (читал и писал с четырех лет), а также обладал удобной способностью творить сверхъестественное. Когда Амакуса Сиро исполнилось двенадцать лет, он стал слугой какого-то китайского торговца в Нагасаки; известный физиогномист из Китая был поражен, увидев юношу в роли слуги, поскольку угадал в чертах его лица признаки будущего величия.[371] Эта, остающаяся неподтвержденной, история типична для героических фигур Дальнего Востока. Несколько более достоверны сведения о том, что Амакуса Сиро был нанят в качестве мальчика-пажа одним из вассалов повелителя Хосокава, но что, из-за особой любви к учению, он попросил уволить его со службы, дабы он смог продолжить занятия; после этого он жил с отцом в Хиго.

Несколько отличную версию изложила его мать, когда ее допрашивали власти. По словам Марты (имя, данное ей при крещении), Амакуса Сиро провел большую часть своего детства в Эбэ. В возрасте одиннадцати лет он приступил к серьезным занятиям, отказавшись от службы у своего феодального хозяина до тех пор, пока не закончил свое образование. Приблизительно с двенадцати лет он начинает часто ездить в Нагасаки. Вскоре после того, как разразилось восстание, по признаниям Марты, он вместе со своим отцом переехал в дом его шурина в Ояно (Амакуса). Он никогда не бывал в Осака и вообще где-либо в Японии, кроме Кюсю. Полностью на слова Марты не следует полагаться, поскольку очевидно, что она была осторожна, опасаясь изобличить своего сына. История же его поездок в Нагасаки представляется подлинной; возможно, в один из этих визитов он был тайно крещен и получил христианское имя Хиэронимо (Иероним).[372]

Главной загадкой, безусловно, остается — почему паренек Амакуса Сиро, не обладавший никакими профессиональными знаниям военного дела и организации, был избран инсургентами главнокомандующим? Можно предположить, что никто не ожидал столь быстрого развития восстания и того, что молодой человек скоро окажется во главе почти сорока тысяч человек. Однако, почему такой опытный экс-самурай Асидзука из всех возможных кандидатов выбрал именно его, как достойного военачальника? Обстоятельства этого выбора остаются неясными. Одна из возможностей состоит в том, что Амакуса Сиро предполагалось выставить в качестве фиктивного руководителя, тогда как реальное управление восстанием должно было находиться в руках малого числа «ронинов», включая его отца, который должен был действовать от его имени, точно так же, как сильные политические и военные фигуры в японской истории столь часто получали власть, «передававшуюся» им императором-ребенком или другим номинальным лидером. Возможно также, что руководители-«ронины» были раздроблены на фракции, каждая из которых выдвигала свою стратегию и цели, и что Амакуса Сиро был избран в качестве компромиссного кандидата именно по той причине, что он был неопытен и не принадлежал ни к одной группировке.[373] Помимо этого, он, бесспорно, обладал необычными личными качествами. Делая поправку на легендарность описаний, мы в то же время имеем основания верить, что это был одаренный молодой человек (и это подтверждается «Записями Семьи Хосокава», которые вряд ли можно заподозрить в приукрашивании характера предводителя восстания),[374] а также, вне зависимости от того, насколько верно распространенное убеждение в его выдающихся качествах, он вполне мог располагать обаянием молодости, подобно Ёсицунэ, а также таинственной привлекательностью, которую Вебер определяет, как харизматическую.[375]

Возможно, за этим выбором стояли причины и религиозного характера. Организаторы-«ронины» могли думать — и вполне справедливо — что набожные крестьяне Симабара и Амакуса скорее поднимутся на борьбу за дело, провозглашенное чистым, невинным юношей, которого можно будет представить, как Небесное Дитя (Тэндо) или Сыном Божьим, чем пойдут за загрубевшими экс-самураями. Общие планы восстания разрабатывались, вероятно, по крайней мере за шесть месяцев до выступления, и на протяжении этого времени предводители-«ронины» сделали все возможное, чтобы создать Амакуса Сиро репутацию мессианской фигуры, посланной Богом, дабы принести свободу страждущим людям.[376] К декабрю почва была подготовлена, и его уже можно было выдвинуть, как естественного вождя, под божественным водительством которого крестьяне Сибамара и Амакуса — а позже всего Кюсю и даже всей Японии — стряхнут с себя оковы. В какой мере этот молодой японский мессия был способен принимать повседневные военные решения и отдавать приказы — никогда не станет известно. Вполне вероятно, что практическое направление восстания находилось в основном в руках старших руководителей-«ронинов», типа Дзимбэя и Асидзука. По преданию же, именно Амакуса Сиро всегда являлся руководителем и героем Симабара, тогда как прочие командиры в большинстве своем остались неизвестными.

Вскоре после того, как разразилось восстание, бдительный юноша четырнадцати лет из деревни представил местным властям информацию, которая повлекла за собой арест матери и сестер Амакуса Сиро, а также семьи его старшей сестры. Властям нетерпелось узнать все об Амакуса Сиро и выяснить — является ли он в действительности центральной фигурой скоординированного плана восстания. Пленники были соответствующим образом подвергнуты допросу. Они показали, что Амакуса Сиро практически безвыездно проживал в свое родной деревне Эбэ, что в последнее время он страдал серьезными приступами чесотки (факт из повседневной жизни, в достоверность которого вполне можно поверить) и что, хотя он и бывал на островах, — он, вопреки тому, на чем настаивали следователи, не проповедовал христианское Евангелие ни в Амакуса, ни в Нагасаки. Хотя они вероятно были подвергнуты жестоким пыткам, Кодзаэмон и другие упорно старались вывести Амакуса Сиро и его отца из-под удара.[377]

После того, как расследование было закончено, заложников принудили написать письма, в которых они умоляли отца и сына оставить лагерь повстанцев в Амакуса и вернуться к семьям. Неизвестно, получили ли Амакуса Сиро и Дзимбэй эти письма вообще, однако, если и да, то они ясно понимали, что это — ловушка (вполне можно себе представить, какое обхождение они получили бы, попадись в руки палачей повелителя Тэрадзава), так что ответа не последовало. После этого до властей дошел слух, что отец и сын объявились в Нагасаки, и в христианских кварталах города был проведен тщательный, но бесполезный розыск. Одновременно заложники, на которых, несомненно, оказывалось сильное давление, посылали письмо за письмом, умоляя Амакуса Сиро и его отца вернуться домой и отречься от христианства, спасая, таким образом, бесчисленное количество невиновных крестьян от будущих мук. Ни на одно из этих посланий ни разу не был получен ответ. К тому времени восстание шло уже полным ходом, и оба были без сомнений заняты по горло в штабе инсургентов.

Когда известие о восстании распространилось по полуострову и близлежащим островам, более или менее спонтанно произошли выступления в различных городах и деревнях. Обычно они происходили в форме нападений на помещения местных феодальных властей (рёсю), захвата оружия и боеприпасов для сопротивления правительственным войскам. По сообщениям, из 45000 человек общего населения в Симабара к восстанию присоединилось 23000, а на островах Амакуса пропорция была еще выше (14 тысяч из 21-й); были области, практически все население которых участвовало в выступлениях. В первых столкновениях с правительственными силами Амакуса Сиро и его сподвижники практически всегда имели успех. Под их руководством, с ростом уверенности в себе вооруженные крестьяне могли уже противостоять регулярному войску самураев, уже строились планы захвата замка Симабара и других укреплений в области, что позволило бы получить надежную военную базу. Вскоре южная часть полуострова и все острова Амакуса оказались под контролем восставших.

Одной из причин этих первых успехов была неповоротливость феодальных властей. При наличии у Бакуфу огромного воинского контингента и возможности использовать войска из западных уделов, более быстрая реакция могла бы, безусловно, остановить распространявшееся восстание. Однако, силы закона и порядка упустили драгоценное время. Известия достигли Эдо к Рождеству. Хоть какие-то эффективные контрмеры были приняты в Симабара более чем через месяц, а к тому времени восстание уже набрало силу.

Огромное расстояние (для путешествий в те времена) между Эдо и западной оконечностью Кюсю лишь отчасти объясняет эту задержку. Препятствием был указ самого Бакуфу, запрещавший уделам участие в любых военных мероприятиях без соответствующих инструкций из Эдо. За два года до событий правительство сёгуната, боясь сговора в стане «внешних даймё», включило его в Указания Воинскому Сословию (Букэ Сёхатто). Именно из-за этой неудачной меры силам соседних уделов было невозможно действовать сообща, иначе войска Хосокава и Набэсима подавили бы восстание в зародыше. В случаях крайней необходимости каждый надел должен был оборонять себя сам до тех пор, пока Сёгун не отдавал на этот счет распоряжения. В полном соответствии с этим, в декабре 1637 года феодальные армии близлежавших провинций бездействовали, отказываясь воевать с восставшими вплоть до принятия решения в Эдо. Как заметил Хосокава в письме к знакомому даймё, жившему на востоке, «даже если бы на завтра ожидалось падение замка [Симабара], нам пришлось бы стоять на месте и просто наблюдать до тех пор, пока мы не получили бы инструкций от Бакуфу.[378]»

Далее, не только правительственный сёгунат, но даже и местные даймё на Кюсю сперва были склонны приуменьшить серьезность восстания, рассматривая инсургентов как кучку крестьян, которые в ужасе разбегутся при первом же появлении самурайской армии. С этой точки зрения, отношение японских правителей весьма напоминало позицию римских властей накануне восстания под предводительством Спартака.[379] Очевидно, они не осознавали, что многие из вожаков восставших сами были профессиональными военными; они, также, не ожидали, что религиозная вера пробудит в забитых крестьянах храбрость и фанатизм и что возглавивший их «мальчик с божественной силой» вызовет в них такой энтузиазм. Когда главного советника сёгуна спросили, не слишком ли опасно откладывать решительные действия в то время, как количество инсургентов растет день ото дня, он ответил, что чем больше людей присоединится к восстанию, тем лучше, поскольку всем им предстоит быть убитыми.[380] Повелитель Мацукура как раз был в Эдо, когда туда пришло известие, что на его территории вспыхнуло восстание; хотя в этом следовало винить именно его, он переполнился праведным негодованием и заявил, что лично возглавит карательную экспедицию против взбунтовавшихся.

Объединить силы различных даймё с Кюсю и подавить восстание назначили Итакура Сигэмаса. Выбор этого престарелого генерала, чье здоровье не было крепким, а дух — неподобал для подобной работы, было еще одним доказательством того, что на данном этапе правительство недооценивало трудностей задачи. Он выехал из Эдо с отрядом кавалерии и пехоты в середине января и безо всякой спешки через целых три недели в одно время с Повелителем Мацукура. прибыл в Симабара.

Власти сёгуната серьезно обеспокоило известие о том, что восстание распространилось на острова Амакуса, а, по мере того, как борьба продолжалась, их начинали все более и более волновать его возможные последствия. Поскольку все донесения с Запада подчеркивали религиозный характер восстания, правительство поняло, что ему не только не удалось избавиться от «злого учения» на Кюсю, но и что это выступление может возмутить и другие отсталые части страны, как например северо-восток (Тохоку), где у христианства было все еще много приверженцев. Всем даймё, пребывавшим в Эдо, было приказано вернуться в свои провинции, чтобы предупредить возможные неприятности. Бакуфу также опасалось, что восставшие на Кюсю могут получать помощь от «южных варваров», то есть португальцев. Иначе как бы крестьянская рвань осмелилась противостоять мощи вооруженных самураев? Подозрение было полностью безосновательным; в действительности, единственным, кто получал помощь от европейцев в период восстания, было само правительство.

С каждой неделей восстание распространялось все шире, восставшие разбили войсками Повелителя Мацукура и Повелителя Тэрадзава. Для Амакуса Сиро и других это должно было казаться слишком большой удачей, как и было на самом деле. Первые сбои начались в январе, когда неоднократные массовые атаки восставших на замки Симабара и Томиока не привели к успеху.[381] Сообщают, что в это время Амакуса Сиро был готов вести двенадцатитысячное войско на Нагасаки, там он должен был послать парламентеров с требованием оружия и снаряжения, недостаток которых всегда был ахиллесовой пятой восставших, а, в случае отказа, — атаковать город.[382] Этому, однако, помешали известия о нападении на одну из его деревень в Амакуса, и ему пришлось идти ей на помощь. После этого Амакуса Сиро и его советники решили, что, ввиду быстро растущей силы правительственных войск и недавнего прибытия уполномоченного сёгуната генерала Итакура, им необходимо сменить стратегию. Они полностью уйдут с островов Амакуса, пока еще есть время, и объединят силы с восставшими на полуострове, где можно укрепиться в покинутом замке Хара. Новый план обороны был немедленно претворен в жизнь: Амакуса Сиро и тысячи его соратников на островах пересекли проливы и принялись укрепляться в своем новом убежище. В донесении одного из посланников Повелителя Хосокава сообщалось о массе лодочек, курсировавших в узких проливах, каждая — с распятием, укрепленным на руле.

Когда все восставшие обосновались в безопасности в замке, за исключением одной, все лодки были уничтожены, а обломками укрепили крепостной вал. Теперь возврата не было. Большинство территории Амакуса превратилось в заброшенные земли; в покинутых восставшими деревнях не осталось никого. По приказу генерала Итакура, эти деревни были сожжены до основания. Их жители, которые не смогли бежать, погибли в пламени, или были преданы смерти; среди пленных было много детей, которых Итакура приказал сжечь заживо — поступок столь же глупый, сколь и жестокий, поскольку это лишь распалило ярость и сопротивление защитников Симабара.

Старый замок Хара («Хара кодзё»), в котором Амакуса Сиро, его подчиненные и все восставшие собрались, чтобы дать решительный отпор своим угнетателям, был оставлен около двадцати лет ранее после завершения строительства замка Симабара в северной части полуострова. Хотя он и быстро разрушался, но все же оставался естественной крепостью, идеально подходящей для обороны. Замок стоял на обдуваемом ветрами плато с трех сторон окруженный открытым морем и ограждаемый крутыми скалами тридцатиметровой высоты. С четвертой стороны путь атакующим преграждала обширная заболоченная местность, отсутствие укрытий на которой делало их легкой мишенью по мере приближения. Как и большинство японских замков того времени, он имел три больших оборонительных периметра: внешний, длиной около полутора миль (1200 на 200 ярдов), средний и внутренний периметр, или главная цитадель (хоммару), где находился Амакуса Сиро со своими старшими советниками. Огромные, блиндажеобразные траншеи были вырыты внутри каждого периметра; после начала бомбардировки укреплений в них разместилось большинство защитников. Под руководством Амакуса Сиро необходимые строительные работы были проведены столь быстро, что через десять дней заброшенная крепость стала пригодной для заселения. 27 января над бастионами взвился флаг с изображением распятия, и тысячи защитников со своими семьями устремились в то место, которому несколько месяцев спустя суждено было стать их эшафотом.

Мы никогда не узнаем, сколько именно инсургентов в действительности заселили замок Хара. Расчеты варьируются от двадцати до пятидесяти тысяч мужчин, женщин и детей. В большинстве японских источников приводится цифра тридцать семь тысяч, из которых около двенадцати тысяч человек были мужчины, способные сражаться; однако, это вполне могло быть преувеличением, служившим оправданием тому, с каким трудом Бакуфу смогло подавить восстание.[383] Среди обитателей замка было около двухсот бывших самураев, ставших военными экспертами и предводителями крестьян. Вероятно, некоторые из них сражались на стороне проигравших в прежних битвах против Токугава при Сэкигахара (1600) и Осака (1615), а теперь воспользовались случаем вновь сразиться с ненавистным Бакуфу. Бразды стратегического управления обороной замка были полностью в руках Амакуса Сиро и группы из пяти-шести старших по возрасту «ронинов» -христиан.[384]

Структура командования в замке Хара основывалась, как ни странно, на принятой в регулярных войсках, собравшихся у стен. Она включала Главнокомандующего (Амакуса Сиро), начальника штаба (дзитайсё), командующего артиллерией и командующего инженерным подразделением, полевых командиров, капитанов (хатагасира) и многочисленных помощников в лагере (цукаибан).[385] Несмотря на впечатляющие титулы, оборонявшиеся были плохо экипированы и вооружены в основном серпами, косами и пиками ручного изготовления, а также тем оружием, которое им удалось захватить за недели, предшествовавшие занятию замка Хара.[386] Среди них было несколько сотен стрелков из ружей с фитильными замками, которым и обязано большинство успехов в первые месяцы восстания. Хотя и оружие, и пули изготавливались внутри замка, с самого начала нехватка снаряжения была весьма ощутимой, а, по мере развития событий, стала просто отчаянной. Поскольку они не могли позволить себе использовать впустую ни одной пули, артиллеристы достигли замечательной аккуратности в стрельбе из своих мушкетов с фитильными замками, и, до тех пор, пока у них были заряды, сеяли смятение в рядах наступающих самураев, настроенных в основном на единоборства на мечах. Экономя боеприпасы, инсургенты собирали груды крупных камней, которые затем метали в противника из специальных катапульт. Рассказывали, что однажды команда более чем из ста человек спустилась на берег по крутым скалам для сбора камней; с правительственных кораблей по ним был открыт огонь, однако всем им удалось забраться обратно не получив ни царапины.

Несмотря на недостаток пищи и боеприпасов и полную безнадежность ситуации, моральный дух защитников крепости был весьма высок. Одной из причин тому была популярность их мессианского предводителя Амакуса Сиро. Даже дезертиры, оставлявшие замок и перебегавшие к противнику в последний месяц сопротивления поражали правительственных следователей личной приверженностью этому необычному молодому Сёгуну.[387]

Амакуса Сиро являл собой воплощение веры, гордо запечатленной на их флагах и знаменах. «По всему парапету, — писал в отчете глава голландской фактории Кукебакер, — видны были бесчисленные знамена с красными крестами; было также много распятий, больших и малых».[388] Знамена восставших были посвящены Сантияго (Св. Якову), и в своих боевых кличах инсургенты взывали к этому испанскому святому так же, как и к Иэсу (Иисусу) и Марии. Во все время осады внутри замка регулярно проводились службы, а дважды в неделю жители собирались на проповеди, которые читал лично Амакуса Сиро.

Душевный подъем защитников нашел отражение во многих боевых песнях и пасквилях,[389] высмеивавших безрезультатность действий войск Бакуфу, а также в заявлениях о своих целях и намерениях. Эти заявления перебрасывались в лагерь противника в форме «писем-стрел» (ябуми), когда послания привязывались к древкам стрел, что отражено в официальном отчете о кампании. В своих «письмах-стрелах» защитники вновь и вновь подчеркивали, что у них нет никаких материальных притязаний, и что единственная причина, побудившая их укрыться в замке Хара — это избежать преследований и иметь возможность свободно отправлять свои христианские обряды. Они объясняли, что их цели их — не от мира сего. Если бы они просто заботились о своей земной жизни, они бы никогда и не помыслили о восстании; взгляды их направлялись к жизни грядущей (госё), и они жертвовали собой, зная, что за страдания в этом мире их ждет радость на Небесах. Будучи христианами, в случае смерти при защите своей веры они гарантированно попадали в рай. В «нормальное» время, говорилось в одном из писем, они бы не колеблясь пришли на помощь правительственным войскам, подавляющим врагов Сёгуна, однако теперь они сражаются под водительством «посланника Небес» (амэ-но цукай) Амакуса Сиро, низлагавшего любой земной авторитет.

Со стороны материка у замка собрались правительственные силы, мобилизованные даймё с Кюсю по приказу из Эдо. Их материальное обеспечение было значительно лучше, чем у оборонявшихся. К концу февраля замок Хара осаждало более ста тысяч войск, а в марте они были значительно усилены.[390] Для того времени это была огромная армия — гораздо больше той, что была задействована в битве при Сэкигахара в 1600 году, в которой Токугава добились решительной победы. Правительственные войска были хорошо экипированы, и на ранней стадии осады генерал Итакура сосредоточил усилия на создании запасов. В дополнение — интересный факт, проливающий свет на способы ведения войны в тот период — предприимчивым торговцам из Киото и Осака разрешалось свободно торговать излишками продовольствия и боеприпасов среди отрядов, осаждавших замок. Ничего подобного не получали оборонявшиеся, припасы которых были практически полностью ограничены тем, что они смогли принести с собой, когда вошли в замок.[391]

И все же, у атакующих было много слабостей, которые помешали им добиться быстрой победы. В начале их руководство было малокомпетентно, а моральный уровень — низок, отчего они проявили гораздо меньше мастерства и сильно уступали инсургентам в храбрости. Большинство их пушек было слишком слабы, чтобы вести эффективный огонь на расстоянии пятисот ярдов, отделявших их линии от замка; по той причине, что командовавший ими генерал настаивал на присылке подкреплений перед тем, как двигаться вперед, или проводить атаку, они не смогли воспользоваться начальной уязвимостью защитников замка. И, наконец, атакующие не представляли собой единой силы, будучи войском, составленным из семи подразделений, прибывших из разных уделов. По мере того, как нарастали нетерпение и напряженность, все чаще случались стычки, особенно между представителями сил Хосокава и Курода, выливавшиеся в массовые ссоры и даже смертоубийства. Сам Сёгун был вынужден сделать им замечание, указав, что следует сосредоточить усилия на совместных действиях против общего врага.

Для усиления своей огневой мощи, атакующие построили подвижные осадные механизмы и высокие башни (ягура) со специальными приспособлениями для установки тяжелой артиллерии. В одном из дневников того времени зафиксирована живая беседа между инсургентами и группой рабочих, трудившихся на постройке осадных приспособлений у крепостной стены. Когда оборонявшиеся стали бросать с парапета камни, рабочие закричали, что это несправедливо, поскольку они трудятся только лишь потому, что их хозяева заставили их выполнять эту работу, причем против их воли. Аргумент возымел желаемое действие, и они смогли продолжать трудиться без помех. Закончив работу, один из них крикнул: «Эй, в замке, бедные вы бедные! Вам приходится жить в земляных норах и есть только соевые бобы да сухие стручки. Почему бы вам не бросить все это и не сдаться?» Тогда один из инсургентов высунулся из амбразуры в стене и прокричал: «Насчет того, что мы живем в земляных норах — это ты прав, но посмотри, какую изысканную рыбу мы едим каждый день!» И он гордо вытянул вперед руку со свежим лобаном, так, чтобы рабочий мог ее увидеть.[392]

Вместо того, чтобы идти на риск фронтальной атаки по заболоченной местности, осаждавшие решили прорыть тоннель, который шел бы прямо от их боевых линий в замок. Работы велись в полной тайне, однако вскоре оборонявшиеся услышали звуки из подкопа и предприняли ответные действия, заполнив тоннель дымом и сливая туда все экскременты и мочу.

Это сделало работу невозможной, и план был оставлен.[393] Следующим намерением было разрушить замок огромными ядрами. Они были вынесены на переднюю линию, причем каждое поднимали двадцать пять человек, но по какой-то причине (возможно — из-за отсутствия соответствующих орудий) ими ни разу не стреляли.[394] Затем решили воспользоваться услугами специалистов, известных как «люди-невидимки» (ниндзюцудзукаи), которым предписывалось тайно проникнуть в замок Хара и вернуться с информацией. Эти шпионы оказались достаточно эффективными, и их использовалось несколько десятков. В конце марта двое «людей-невидимок» проникли в замок, причем к их поясам были привязаны веревки, чтобы, в случае ранения или смерти, тела можно было вытащить обратно.[395] Правда, именно эти веревки и могли выдать их присутствие, однако оба вернулись обратно с подробными отчетами об обороне замка и новых фортификационных работах. В одном случае «человек-невидимка» из провинции Оми, что неподалеку от Киото, проник во внешнюю цитадель, однако был совершенно беспомощен, поскольку не понимал диалекта Кюсю, на котором говорили оборонявшиеся, использовавшие к тому же христианскую терминологию. Он не осмелился заговорить ни с кем, из боязни, что его выдаст говор Оми. В конце концов молчаливый незнакомец стал вызывать подозрения, однако ему вовремя удалось бежать, и он умчался от стен замка, преследуемый тучей камней, захватив в качестве сувенира одно из знамен восставших.

Правительство сёгуната в Эдо, которое все более волновали предполагаемые последствия восстания, решило послать в Симабара второго генерала с подкреплением.[396] На эту роль был избран Повелитель Мацудайра Нобуцуна, один из главных членов Великого Совета, которому сёгун особо доверял. С пятью тысячами человек, тремястами лошадей и тяжелой артиллерией, он выступил на запад, проделав сперва марш до Осака, а оттуда, флотом в шестьдесят кораблей, он переправился на Кюсю. Как только первый посланник сёгуната, генерал Итакура услыхал о новом назначении, он решил штурмовать замок, в надежде взять его до прибытия Мацудайра. Одной из причин этого, как предполагается, было письмо, полученное им от двоюродного брата из Осака.[397] Его корреспондент писал о восставших, как о «грязных крестьянах» и предупреждал, что замок Хара будет атакован и взят в первый же день, как прибудет Мацудайра со своими силами. Исполненный решимости избежать подобного бесчестья, Итакура приказал идти на приступ 3-го февраля. Атака была плохо подготовлена и, несмотря на тяжелые потери, самурайской войско не смогло пробиться во внутренний периметр. Когда оборонявшиеся увидели, что нападавшие отбиты, с крепостных стен посыпались громкие насмешки; самураев обвиняли в трусости, говоря, что они способны лишь мучить несчастных крестьян, но не в состоянии штурмовать укрепленную позицию.[398]

Разъяренный неудачей, твердо намереваясь спасти свою честь, Итакура решил предпринять общую атаку на рассвете в первый день Нового года (14 февраля по западному календарю). На этот раз неудача была еще более полной. Около четырех тысяч правительственных солдат было убито и ранено. Генерал Итакура, который в припадке внезапной решимости поставил на карту все и лично возглавил атаку, был убит. Очевидно, он предчувствовал свою смерть, поскольку накануне наступления написал мрачное прощальное стихотворение, в котором просил: «Когда от цветка, распустившегося в новогодний день, останется только имя, вспомни, что это был командующий наших сил (сакигакэ-то сирэ)![399]»

Известие том, что командующий генерал был убит крестьянским сбродом, произвело шок среди руководителей правительства в Эдо. Это было крайнее унижение, которое могло серьезно подорвать их престиж как в Японии, так и за рубежом: если простые фермеры могли успешно глумиться над Бакуфу, что же могло произойти, если бы восстали крупные даймё? Самого Итакура посмертно порицали за непродуманность тактики, приведшей к несчастью. Одновременно, нескольким даймё с Кюсю было приказано присоединиться со своими силами к Мацудайра для проведения завершающей кампании против инсургентов.

Мацудайра не стал повторять ошибок своего предшественника, сразу же отставив все планы обшей атаки, и сосредоточил усилия на блокаде замка. Вместо того, чтобы подвергаться риску тяжелых потерь при попытке выбить обороняющихся, он решил уморить их голодом, одновременно дав отдых своим войскам и проведя их перегруппировку. Для самурайской армии, занятой в подавлении крестьянского восстания, подобная стратегия не представлялась особо благородной, однако Бакуфу ее полностью одобрило. Очень опасаясь, что защитники могут попытаться тайно бежать, Мацудайра принял многочисленные меры предосторожности — например, приказал возвести палисады, вырыть траншеи и жечь факелы ночи напролет. Он также велел изменить пароль, поскольку восставшие его узнали; в дальнейшем всякий на вопрос «Гора?», должен был ответить «Река».

Новый командующий прибег также к психологическому воздействию, пообещав прощение всем восставшим, кто выйдет из замка и сдастся; в последствии им сулили освобождение от налогов и предоставление особых рисовых наделов. Этими искушениями он надеялся посеять разлад среди оборонявшихся, однако его предложения были полностью отвергнуты. Отвечая с помощью «посланий-стрел», инсургенты высмеяли предложения Мацудайра, говоря, что они — «убежденные христиане» (омоикиритару кириситан), вера которых столь сильна, что даже пули атакующих не в силах причинить им вреда.[400] Они никогда не станут думать о возможности принять прошение, если оно подразумевает какой-либо компромисс с их верой, ибо единственное, чего они желают, — это права свободно отправлять свои христианские обряды. Однако именно на это Мацудайра и не мог пойти, так что обмен посланиями закончился ничем.

В середине февраля главный управляющий Нагасаки, действуя по указанию повелителя Мацудайра, потребовал от голландцев и китайцев помощи в подавлении восстания в Симабара. Помощью китайцев в конечном счете так и не воспользовались, но Николаус Кукебакер, голландский управляющий, был вовлечен в кампанию. В своем последнем послании в Голландию он подчеркивал, что японские власти принудили его к участию помимо воли. Без сомнении, и он, и другие голландские официальные лица с большой неохотой приняли прямое участие в уничтожении своих братьев по христианской (точнее — римско-католической) вере; с другой стороны, восстание нанесло серьезный урон их торговым операциям в Нагасаки, и они наверняка желали его быстрейшего подавления.[401] Как бы то ни было, Кукебакер следовал инструкциям японцев: 24 февраля он прибыл к Симабара на «де Рип» — голландском двадцатипушечном корабле, и приступил к бомбардировке инсургентов.[402] За две недели, которые он стоял на якоре у Хара, корабль выпустил по замку несколько сот снарядов. По очевидным причинам Кукебакер доносил, что обстрел был малоэффективен,[403] однако в действительности он привел к значительным разрушениям стен и внешних оборонительных сооружений, что, вероятно, ускорило трагический финал. В ходе этих малогероических действий лишились жизней два голландских матроса: одного сбили выстрелом с грот-мачты и, падая, он убил товарища на палубе.

12 марта повелитель Мацудайра внезапно сообщил датчанам, что они могут уходить, и поблагодарил их за помощь. Теперь, когда силы атакующих находились так близко от стен замка, — довольно малоубедительно объяснял он, — их корабль может быть поврежден перекрестным огнем, а людям нанесен ущерб.[404]

Причина решения повелителя Мацудайра призвать на помощь голландцев — одна из малых тайн восстания в Симабара. Возможно, он переоценил огневую мощь датских судов и недооценил эффект смятения от иностранного участия (что подразумевало потребность Бакуфу во внешней помощи для прекращения внутренних беспорядков). По собственной версии Мацудайра, его целью было испытать голландцев, выяснить, признают ли они команды власть японских властей, вплоть до распоряжения атаковать своих единоверцев-христиан. Если это действительно было его целью, то голландцы с блеском выдержали испытание. Их бесславная роль в обстреле находившихся в критическом положении японских христиан (которым именно им-то и следовало бы помогать) была сразу же отмечена в Европе и сопоставлена с недавними нападениями единоверцев же на гугенотов при Ларошели.[405] Значение иностранного участия не прошло незамеченным и оборонявшимися, которые теперь выпускали «послания-стрелы» с пасквилями, выставлявших противников ни на что не способными трусами, способными лишь манипулировать бухгалтерскими книгами и выжимать налоги из населения, полагаться на иностранцев, но не рисковать жизнью на поле брани, когда дело доходит до настоящего сражения. По сообщению Корреа, человека близкого к португальцам, пасквили, в которых самураи высмеивались за то, что передали профессию военных простолюдинам, находили разбросанными повсюду в окрестности замка.[406]

Позже, в том же месяце, Мацудайра, все еще надеясь избежать тяжелых потерь, неизбежных при решающем штурме, предпринял последние попытки убедить восставших (или, по крайней мере, какую-то их часть) мирно оставить замок. Пытаясь принудить Амакуса Сиро и его отца сдаться, он приказал вывести из тюрьмы Марту, Регину и других заложников и перевезти их в Симабара под сильной военной охраной.[407] Поскольку в окрестностях замка Хара не было тюрьмы, заложников содержали на корабле и привозили в лагерь повелителя Мацудайра для допросов. В середине марта в замок был послан маленький племянник Амакуса Сиро с письмом, в котором инсургентов оповещали, что Бакуфу намеревалось уничтожить их всех до последнего грудного младенца. Однако, Мацудайра выдвигал предложение: если восставшие освободят из замка тех людей, которых обратили в христианство силой, или желающих облегчить свою судьбу, взамен мать и сестра Амакуса Сиро, а также прочие его родственники будут впущены в замок, где они смогут разделить судьбу защитников, удовлетворив, таким образом, свое неоднократно высказанное желание умереть за христианскую веру. В письме также говорилось, что, поскольку Амакуса Сиро было всего пятнадцать лет, маловероятно, чтобы именно он возглавлял столь большие силы восставших; соответственно, от его имени распоряжался некто, называвший себя Амакуса Сиро; если «настоящий» Амакуса Сиро немедленно покинет замок, повелитель Мацудайра сразу же дарует ему прощение.

Другие письма предводителю восстания были написаны его матерью и старшей сестрой. Они уговаривали его принять план обмена, поскольку их основным желанием было умереть вместе, они также умоляли дать им возможность переговорить с ним, пусть даже через щель в парапете. Эти и все последующие письма извне были умело составлены правительственными чиновниками с целью подорвать дух осажденных; они, однако, возымели прямо противоположное действие и лишь укрепили их решимость. Кохёэ возвратился назад с письмом, в котором подтверждалась непоколебимая приверженность вере, содержался вежливый отказ от предложения и сообщение, что в замке нет никого обращенного в христианство насильно. Ему был также дан большой сверток с продовольствием (мед, апельсины, паста из красных бобов и бататы) для передачи семье Амакуса Сиро. Отчасти это было сделано, чтобы хоть как-то утешить несчастных пленников, однако так же и для того, чтобы убедить нападавших, что в замке оставалось достаточно провизии.

Во время своего следующего визита, Кохёэ привел с собой Ман, младшую сестру Амакуса Сиро. Он принес письма, в которых Марта и Регина, очевидно, составляя их под диктовку своих пленителей, отрицали то, что в замке не было верующих по принуждению; дезертиры, перебежавшие за последнее время, писали они, подтвердили, что в действительности там было много таких, кто был вынужден принять христианство и теперь желал бы сдаться; им, по крайней мере, стоило бы позволить свободно покинуть замок просто по соображениям человечности. В письме матери содержалась довольно неубедительная ссылка на традиционное великодушие Бакуфу, она также вновь умоляла о встрече с сыном.

Амакуса Сиро, помня, вероятно, слова Иисуса: «Кто мне мать, и кто мне родные?», не был поколеблен призывами своей семьи. Два маленьких посланника были отосланы обратно с письмом, в котором говорилось, что обороняющиеся выполняют Божью волю (Деусу-сама но он-хакараи сидай-ни соро), и их оберегают Санта Мариа-сама, Сантияго-сама, Санфурансисуко-сама (Св. Франциск) и все блаженные святые. У ворот замка их провожало более двух тысяч инсургентов; маленькая сестра несла в руке кольцо и две рисовые лепешки, которые дал ей Амакуса Сиро в качестве прощального подарка.

Поняв, что призывы заложников-родственников оказались недейственными, Мацудайра приказал отправить в замок «стрелу-письмо» с предложением о прекращении огня и переговорах. В письме, адресованном «достопочтенному Масуда Сиро» (Масуда Сиро таю-доно), предлагалось, чтобы группу для ведения переговоров, представляющую правительственную сторону, пропустили в замок, либо чтобы переговоры прошли перед стенами замка. После некоторой заминки удалось достичь прекращения огня, и на берегу Оэ, прямо под замком, в полной видимости защитников и атакующих прошли переговоры. Позиции сторон оказались непримиримыми, и, практически немедленно, переговоры были закончены.[408]

Переговоры, угрозы, уговоры, мольбы родственников — ничто не смогло сломить дух Амакуса Сиро и его сподвижников, знавших, что компромисс в конечном счете приведет к поражению и требованию отречения от той веры, ради которых они сражались и страдали. Несмотря на то, что их положение было совершенно безнадежным, они решили оставаться в замке и принять славную смерть, которая должна была засвидетельствовать перед всем миром искренность их намерений.

К началу апреля запасы провизии у восставших практически истощились. В замке и раньше находилось слишком много людей, чтобы получать необходимый рацион; теперь же положение стало критическим. Перебежчики сообщали, что большинство защитников так ослабли, что даже не могли стоять в карауле, а работы по восстановлению фортификационных сооружений слишком изнурительны, чтобы они могли их продолжать. Голод (который должен был часто напоминать им о временах до восстания) доводил людей до отчаяния, и некоторые пытались тайком проникнуть в лагерь осаждающих в надежде раздобыть что-нибудь из съестного, а затем вернуться; другие спускались по скалам на берег в поисках съедобной морской травы. Наконец-то стратегия повелителя Мацудайра начала приносить желаемые плоды.

На этом этапе трагедии произошел инцидент с неприятным оттенком, произведший удручающее впечатление на оборонявшихся. Пушечное ядро, выпущенное осаждавшими, поразило помещение в главной цитадели, где Амакуса Сиро спокойно играл в го. Несколько зрителей были убиты на месте, сам предводитель восставших остался в живых, лишь правый рукав его одежды был оторван. Эта история, быстро облетевшая замок, заронила во многих головах мысль — не начал ли их лидер понемногу терять покровительство Дэусу.[409]

В ночь на 4 апреля оборонявшиеся предприняли вылазку. Внезапно открылись одни из ворот замка, и отряд, возглавляемый самим Амакуса Сиро, напал на лагерь, нанеся большой урон правительственным войскам. Воины отрядов Курода продолжали вслепую палить друг в друга еще долго после того, как вылазка закончилась. Однако, несмотря на начальный успех, в целом попытка оказалась неудачной: Амакуса Сиро и его людям пришлось вернуться в замок, оставив более трехсот своих людей убитыми и раненными. Когда тела некоторых восставших были обследованы, в их желудках обнаружили морские водоросли и ячмень; большинство из них находились на последней стадии истощения. Это подтверждало показания пленников и дезертиров о том, что запасы продовольствия в замке Хара иссякли. Даже для осторожного повелителя Мацудайра было ясно, что положение восставших критическое, и что наконец-то пришло время общего штурма. Для атакующих был установлен следующий пароль и отзыв: вопрос — «Провинция?», ответ: «Провинция.» Однако, начало откладывалось, частично из-за сильного дождя, частично же из-за необходимости скоординировать план действий многочисленных отрядов даймё.

Когда же наконец началась атака, это произошло по ошибке. 12 апреля случайно был зажжен один из сигнальных факелов, и воины отряда Набэсима ринулись на приступ, смешав тем самым тщательно разработанный план Мацудайра. К ним быстро присоединились другие отряды, и произошла беспорядочная, хотя и успешная атака внешней линии обороны, причем каждое подразделение разных даймё старалось покрыть себя как можно большей славой, первыми ворвавшись в замок.[410] На ширме «Лагерь у Симабара» изображены атакующие в тяжелых самурайских доспехах, взбирающиеся на крутые стены замкам, подобно стае броненосцев. Несмотря на отчаянное сопротивление и неоднократные промашки, приводившие к тому, что атаковавшие начинали сражаться друг с другом, они пробились сквозь внешние укрепления и стали медленно продвигаться по завалам из тел, чтобы осмотреть средний и внутренний периметры. Голодные защитники, у которых вышел весь боезапас, сражались камнями, палками, кастрюлями и всем, что попадалось под руку. На протяжении двух дней и ночей они отчаянно бились против тысяч хорошо вооруженных и сытых самураев.

14 апреля сопротивление стало слабеть. Атакующие систематически поджигали хижины и деревянные укрепления, и те, кто там находился сотнями сгорали заживо. Другие, включая большое количество женщин с детьми, сами бросались в пламя, не желая быть плененными. Для верующих христиан это было, разумеется, совсем не ортодоксальное поведение, однако многие из восставших были прежде всего японцами, и в эти последние мгновения их поведение соответствовало национальным традициям, а не ограничениям иноземной религии. «Большое количество [восставших],- писал даймё — очевидец событий, — обматывало руки тряпками и пыталось раздвинуть горящие [бревна], чтобы войти в строения. Они втаскивали за собой детей, а затем ложились на них, и все погибали [в огне]». Примечателен его комментарий относительно действий этих храбрых бойцов-крестьян, предпочитавших самоубийство плену: «Для людей низкого звания (симодзимо) это поистине была смерть, достойная похвалы. Слова не смогут выразить [моего восхищения]».[411]

Избиение началось 15 апреля. К этому времени глубокие траншеи в замке были заполнены телами восставших; зачастую, как говорится в описании Корреа, раненных также бросали в траншеи, и они безуспешно пытались оттуда выбраться. Однако, еще оставались в живых тысячи, и правительственные войска приступили к их уничтожению. Для того, чтобы выказать усердие и заслужить награды, они отрубали головы мужчин, а у женщин отрезали носы и сносили эти мрачные трофеи на сборные пункты, где специально назначенные «счетчики голов» подсчитывали общее количество. Один алчный самурай из отряда Набэсима так жаждал произвести впечатление на свое начальство, что купил у другого солдата несколько носов и представил их в качестве собственных трофеев.[412] Уловка, однако, стала известной, и ему приказали взрезать себе живот, — так внезапно окончилась его жизнь.

Самый же главный приз, разумеется, был назначен за голову Амакуса Сиро, и клану, который завладеет ей, должна была выпасть особая слава. Поскольку молодого предводителя никто не знал в лицо, и ходили слухи, что каким-то образом ему удалось ускользнуть, принести его голову было нелегкой задачей. После окончания кампании неоднократно происходили неподобающие перебранки (между отрядами Хосокава и Курода) по поводу того, на чью же долю в действительности выпала эта удача. Среди многочисленных противоречивых отчетов самый детальный (однако, не обязательно наиболее верный) принадлежал клану Хосокава.[413] Воин отряда Хосокава по имени Сасаэмон бродил по горящим развалинам внутренней цитадели. У него уже было две отрезанные головы, и он надеялся добавить к своей коллекции третью. Заглянув в одну горящую хижину, он увидел юношу приятной наружности, очевидно раненного, лежавшего на полу, застеленном шелковыми одеждами. Услышав приближающиеся шаги, юноша стал приподниматься, однако Сасаэмон зарубил его и отрезал голову.[414] Когда он выбежал из хижины со своим новым трофеем, бревенчатые стены, охваченные пламенем, обрушились. По пути к большой траншее, в которой собирались головы захваченные силами Хосокава, он проходил мимо самого повелителя Хосокава, сидевшего на помосте и смотревшего на пожар. Заметив одну из голов в руках Сасаэмона, повелитель Хосокава с характерной для него проницательностью заметил, что она, вероятно, принадлежала «генералу восставших, Сиро», и с ней «стоит обращаться бережней» (соряку субэкарадзу). Соответственно, голова была тщательно вымыта и причесана перед тем, как представить ее на место осмотра, где ее поставили рядом с несколькими другими, которые тоже, как подозревали, могли принадлежать предводителю восставших. Привели мать Амакуса Сиро и приказали ей указать голову своего сына.[415] Та гордо отвечала, что, по всей вероятности он не мог быть убит, поскольку был послан Небом и теперь либо возвратился туда, либо бежал куда-нибудь, к примеру в Лузон на Филиппины. Ей показывали одну за другой головы молодых людей, но она отрицательно качала головой до тех пор, пока не увидела ту, что недавно добыл Сасаэмон. Ее уверенность была сломлена, она сказала: «Неужели он мог стать таким худым?», прижала ее к себе и заплакала. Инспектирующие без слов поняли, что нашли то, что искали.[416]

Сцены осмотра голов (куби-дзиккэн), соединение ужаса и пикантности, обладали большой притягательностью для японских писателей феодальной эпохи; они встречаются в историях многих проигравших героев, включая Ёсицунэ и Масасигэ. Настоящий очерк об Амакуса Сиро добавляет сей традиционной теме христианские обертоны изображая матерь героя в роли японской mater dolorosa — в ужасной версии pieta.

Хотя замок Хара и пал быстрее, чем кто-либо мог предположить, потери атакующих были весьма значительны. Заключительный приступ стоил им пятнадцати тысяч человек, в том числе более трех тысяч убитыми. Подсчеты общего количества потерь за всю кампанию сильно отличаются друг от друга. Паже считает, что около семидесяти тысяч из правительственных войск пали жертвами болезней за время осады, либо были убиты или ранены в бою. Поскольку за всю кампанию было только два крупных сражения, это число является, вероятно, сильным преувеличением, однако даже самые скромные оценки потерь правительственных войск подтверждают отчаянность сопротивления. Из своей темницы Корреа мог наблюдать, как несли на носилках огромное число раненных самураев; он также видел перегонявшиеся табуны лошадей, хозяева которых были убиты при Симабара, — их вели через Омура слуги с побритыми в знак скорби головами.[417]

Сами же восставшие были уничтожены полностью. Тех немногих, которым удалось бежать из замка Хара, выслеживали и обезглавливали. Бойня 15-го апреля была одной из самых грандиозных в кровавой истории Японии. Все речки и овраги поблизости были завалены обезглавленными телами; широкие траншеи были доверху заполнены отрубленными головами, головы густо усеяли окрестные поля. В траншее Хосокава насчитали 3632 головы; передают, что действительное их число было гораздо большим, поскольку многие брали головы с собой (предположительно — в качестве сувениров), немало их исчезло в пожарах. В другом официальном источнике утверждается, что 10869 голов было отрублено и насажено на деревянные пики, воткнутые в землю вокруг замка и на всем пути до побережья.[418] Еще 3300 голов погрузили на три корабля и отвезены в Нагасаки для общего захоронения. Эти цифры подозрительно точны, однако нет никаких доказательств того, что они преувеличены.

Единственным, кто, как известно, остался в живых в этом кошмаре, был Ямада Эмонсаку, художник и христианский ренегат, с самого начала бывший одним из приближенных Амакуса Сиро, а также «военным художником» замка Хара.[419] Его роль в этой истории та же, что и у Иуды Искариота, предавшего своего молодого хозяина врагам и получившего за это тридцать сребреников. Вскоре после того, как началась осада, Ямада ясно осознал, что ситуация безнадежна. Решив тайно снестись с нападавшими, он послал в лагерь противника стрелу со следующим посланием:

Ямада Эмонсаку обращается к вам с истинным почтением и уважением. Я решил получить ваше прощение и восстановить спокойствие в империи, предав в ваши руки [Амакуса Сиро] и его последователей для наказания. Мы знаем, что в древние времена знаменитые правители управляли милостиво, соизмеряя свои награды с достоинствами их получавших, а наказания — со степенью вины неправого. Когда они отступали от этого — по какой бы то ни было причине — они уже не могли держать свои страны под контролем. Так было с наследными правителями; тем более это должно случиться с крестьянами, восставшими против правительства. Как могут они бежать суда Небес? Я глубоко осознал эти истины и разделяю их с восьмьюстами людьми, находящимися у меня в подчинении.

Эти люди с самого начала не были истинными христианами, однако, когда заговор вылился в восстание, они оказались в меньшинстве и были вынуждены его поддерживать. Все эти восемьсот человек искренне уважают [самурайское] сословие. Потому, поспешите атаковать замок; мы же, получив ваш ответ, сделаем вид, что сопротивляемся вам, но на самом деле подожжем постройки в замке и перейдем в ваш лагерь. Один я побегу в дом [к Амакуса Сиро] и буду говорить, что все потеряно; затем, убедив его сесть со мной в маленькую лодку, возьму его живым, привезу к вам и этим докажу искренность своих намерений. Для этого я уже приготовил несколько лодок; план же обдумывал с того самого момента, как впервые вошел в замок. Прошу вашего немедленного одобрения, — тогда я повергну зло, верну спокойствие империи и, хочется верить, спасу и свою жизнь. Я полон нетерпения получить ваши приказания. Так обращается к вам Ямада Эмонсаку с истинным почтением. 20 дня 1 месяца [5-го марта]. Командующим армии [сёгуната].[420]

Это был рискованный план, и немудрено, что он провалился. Одно из «воздушных писем», посланных Ямада в замок, было перехвачено, и восставшие таким образом узнали о его предательстве. Ямада был схвачен и приговорен к смерти. В то время, как он ожидал казни, начался штурм замка, и его освободили. Позже повелитель Мацудайра взял Ямада в Эдо, где он стал жить в качестве его слуги. Хотя ему не удалось доставить Амакуса Сиро противнику, он оправдал свое спасение, представив официальным лицам Бакуфу единственное детальное описание восстания со стороны инсургентов.[421]

Перед возвращением в Эдо, командующий сделал последние распоряжения. Голова Амакуса Сиро была отослана в Нагасаки, где ее выставили на публичное обозрение вместе с головами его старшей сестры и Кодзаэмона. Его мать и маленькая сестра были казнены, а оставшиеся родственники отосланы в деревню у Симабара, где и преданы смерти.[422] Наконец, старый замок Хара, видевший столько отваги и страданий, сравняли с землей, дабы никогда он не смог больше стать местом смуты или паломничества смутьянов в будущем.

Восстание окончилось полнейшим провалом. Были не только казнены десятки тысяч его участников (за исключением предателя Ямада), но условия жизни крестьян стали гораздо хуже, чем были. Точно так же, как бесполезное сопротивление Ёсицунэ сыграло прямо на руку его брату, так и Великое Христианское Восстание 1637-38 годов оказалось чрезвычайно удобным для правительства с самых разных точек зрения. Поистине, это было единственным его историческим результатом. Прежде всего, почти все христиане из бывших самураев и все основные силы оппозиции запада Кюсю были удачно собраны в замке Хара и уничтожены одним ударом — мечта любого репрессивного режима. Более того, потенциальные бунтовщики на остальной территории Японии получили грозное предупреждение. Для правительства сёгуната в Эдо и для местных властей на западе восстание было последним серьезным вызовом более чем на два столетия; его подавление привело к эпохе закона и порядка в чрезвычайно эффективной форме централизированного феодализма. Лишь изредка долгое и спокойное существование Токугава нарушали заговоры и волнения, которые должным образом подавлялись превосходящими военными силами.

Для управления в Симабара и Асакуса были назначены новые местные и областные начальники, и некоторые из самых страшных методов администрирования были упразднены. Однако, восстание принесло мало реальных улучшений в судьбе крестьянства,[423] которое продолжало тяжко трудиться и отдавать большую часть произведенного в качестве налогов. При этом, оно имело своим результатом еще большее ужесточение религиозных преследований, особенно на западе Кюсю. Все подозреваемые верующие были умерщвлены, а отступников заставили подтвердить свое отречение, повторив ритуал попрания священных образов. По приказу Бакуфу области, где была проведена децимация, — Симабара и Амакуса — были заселены путем принудительной миграции из различных районов страны, где христианство не прижилось.[424] Особые меры были приняты, чтобы стимулировать буддизм. Бакуфу, теперь взявшее в свои руки прямой контроль над островами Амакуса, поощряло строительство новых храмов и синтоистских святилищ, внедряло обучение, внушавшее неприятие подрывной веры, принесшей им столько беспокойств и расходов.[425]

Поражение восстания Амакуса Сиро ознаменовало конец открытой приверженности христианской вере в Японии. Бакуфу, ставшее чрезвычайно подозрительным после восстания, проводило теперь антихристианские указы еще более последовательно, чем ранее, и результаты были поразительными.[426] Самая крупная волна арестов прокатилась приблизительно двадцать лет спустя в городке неподалеку от Нагасаки. Гость-крестьянин в разговоре сказал об одном мальчике-христианине, наделенном сверхъестественными силами, большими, чем даже у Амакуса Сиро. Власти, не теряя времени, схватили около шестисот обитателей деревень, из которых 411 были казнены, семьдесят семь умерли в заключении, а девяносто девять отпущены после того, как совершили ритуал отречения.[427] Время христианского сопротивления давно прошло.

Другим незапланированным, но еще более важным результатом восстания, стало усиление антииноземной политики сёгуната. Христианское восстание сделало отношение правительства к иностранцам еще более неприязненным и стимулировало распространение ксенофобии среди многих членов правящего самурайского сословия. Консервативные элементы в правительстве сочли это идеальным предлогом для усиления сакоку, — политики замкнутости от внешнего мира, принявшей теперь самые крайние формы. В 1639 году новый указ Бакуфу нанес смертельный удар торговле с Португалией, имевшей уже вековую историю. На протяжении последовавших двухсот лет, единственными западными торговцами с Японией были голландцы, которые своим бесславным поведением при Симабара доказали, что не собираются поддерживать местных христиан. Указ проводился в жизнь с драконовской жестокостью. В 1640 году португальский корабль из Макао привез в Нагасаки посланников, просивших правительство смягчить его запрет. Их должным образом арестовали, связали, бросили в тюрьму, а корабль сожгли. 1 августа главный посланник сёгуна обратился к ним со следующими жесткими словами:

Негодяи! Под угрозой смерти вам запрещалось даже возвращаться в Японию а вы осмелились не повиноваться. В прошлом году вы были осуждены на смерть, но вам милостиво даровалась жизнь. Поэтому сейчас вы не заслуживаете ничего, кроме самой мучительной смерти; но, поскольку вы прибыли без товаров, а только чего-то просить, ее заменят легкой смертью.[428]

К каждому из шестидесяти одного посланника был приставлен палач, и их всех обезглавили на холме казней в Нагасаки. Тринадцати членам экипажа было разрешено вернуться в Макао, чтобы сообщить о судьбе своих хозяев и отвезти официальное послание с предупреждением: «…[даже если] сам король Фелипе, или даже сам христианский Бог, или великий Будда нарушит этот запрет, они заплатят за это своей головой!»

Вероятно, в любых условиях изоляционистская политика Японии должна была достичь этого конечного результата, однако восстание в Симабара, закончившееся катастрофой, несомненно стало непосредственной причиной мер, которые не только лишали христианское движение всяких надежд на внешнюю поддержку, но так или иначе оказали воздействие на практически все стороны японской жизни. Вряд ли именно этого результата ожидали Амакуса Сиро и его инсургенты.

Жизнь Амакуса Сиро, какой бы причудливой и неясной она ни казалась, практически по всем позициям совпадает с образцом японского героизма поражения. Он храбро сражался за дело, которое было обречено, и, после обычного периода начальных успехов, привел своих соратников к полному поражению. Фантастические порывы и мужество восставших в Симабара, в противовес осторожным, верным расчетам их противника, никогда не имели успеха в мире трезвой реальности. В легенде Амакуса Сиро предстает чистым, идеалистическим юношей, обладающим сверхъестественными способностями и романтическим очарованием Ёсицунэ, ведущим отчаявшихся крестьян с Кюсю в бессмысленный бой с силами властей. Его героическая искренность отражается в неумении строить точные, реальные планы и в отказе воплощать свои идеалы путем переговоров и компромисса.[429] Генерал-победитель, повелитель Мацудайра наслаждался плодами своего успеха, однако никогда не обрел того поклонения, как наш герой, и сейчас практически забыт всеми, кроме студентов, штудирующих историю эпохи Токугава, — ибо, неизбежно, великим лицом событий при Симабара оказался проигравший.[430]

В отличие от большинства японских героев-неудачников, Амакуса Сиро не стал сам лишать себя жизни; однако причиной тому был отнюдь не недостаток решимости, а его приверженность вере, запрещающей самоубийство. Здесь, конечно, мы подходим к самому большому противоречию: этот самый японский из героев сражался за веру, совершенно чуждую традициям его страны. Оставив в стороне экономические мотивы, лежавшие в основе восстания, мы увидим, что Амакуса Сиро и другие лидеры постоянно определяли свои цели в религиозных терминах. Религия же, которую они исповедовали, была иноземной верой, исповедуемой лишь незначительным меньшинством населения и яростно преследовавшейся правительством.[431] Этому малопопулярному делу они отдали свои жизни, став мучениками. Они кардинальным образом отличаются от христианских мучеников Запада в том, что их страдания и жестокая смерть не увенчались каким-либо успехом; напротив, восстание привело к результатам прямо противоположным его целям, поскольку христианство в Японии было полностью подавлено. В этом смысле инсургенты Симабара соотносимы, скорее, не с нашими христианскими мучениками, а с еретическими группами типа альбигойцев, или с крестьянами, восставшими под предводительством Уота Таллера в Англии XIV века, поскольку их поражение было полным и бесповоротным.

Несмотря на жестокость, присущую своей истории, в Японии не было традиции религиозных преследований или мученичества. Буддизм, синтоизм и конфуцианство смогли сосуществовать практически без трений, и, хотя и случались конфликты между различными буддийскими школами, причиной их служили, главным образом, материальные, а не доктринальные различия, и они редко принимали форму нетерпимой odium theologicum, стоившей стольких кошмаров и жертв на Западе.[432] Лишь в конце XVI века, когда распространение христианства вынудило правительство принять решение об искоренении этой подрывной иноземной веры, в Японии начались массовые гонения и мученичество. Характерно, что Амакуса Сиро и большинство его соотечественников, страдавших и погибших за свои убеждения, явились мучениками религии, также потерпевшей в Японии поражение.

Примечания:

3

Основными источниками являются Кодзики и Нихон сёки («Записи [о стране] восходящего солнца»), 720 год н. э.). В Нихон секи отцу героя, императору Кэйко придана гораздо более значительная роль в кампании против «восставших», нежели это признается в Кодзики; просматривается также больше инородных влияний, например поручение императора сыну VII написано чисто китайским стилем. Запись в Кодзики — и более краткая, и более яркая — делает ударение на сакральном аспекте миссии героя и описывает его основных противников, как божества (напр. «боги гор, боги рек и боги морских проливов»; Кодзики, с. 129); зачастую в ней использованы глаголы (напр. идэмасики, с. 128 и камуагаритамаики, с. 143), по которым можно предположить, что Ямато Такэру является императором; характер его представлен более порывистым и романтичным в Кодзики, а в Нихон сёки — более сдержанным, возвышенным, «китаизированным». В моем очерке о Ямато Такэру я комбинировал элементы из двух основных источников, отмечая расхождения лишь в тех случаях, когда они были значительными, В Хитати фудоки, географическом справочнике VIII века, Ямато Такэру кратко отмечен, как покоритель восточных Эмиси; это — единственный первоисточник, в котором его прямо именуют императором: Ямато Такэру-но Сумэрамикото, см. Хитати фудоки, Токио, «Мусасино Сёин», 1956, с.2.

В традиционных хрониках Ямато Такэру хотя и не считается императором, однако по генеалогическому древу прямо принадлежит к императорской линии, идущей от мифологического правителя — основателя страны Дзимму до современного императора Хирохито. В соответствии с одним неясным местом в Кодзики, Ямато Такэру имел шесть жен и по одному ребенку от каждой; непохоже, чтобы он жил хотя бы с одной из них; безусловно, его жизнь была слишком коротка и беспокойна для привязанности к семейному очагу. Первой и основной женой (дочь императора Суйнин, отца Кэйко), была тетка героя; у них родился прекрасный ликом принц очень высокого роста (около 3 метров), ставший императором Тюай. Графически это выглядит следующим образом:

СУЙНИН 11-й император Японнии

Высшая Священнослужительница Принцесса Футати-но Ири в Исэ (Принцесса Ямато)

КЭЙКО

(12-й император)

СЭЙМУ Ямато Такэру ТЮАЙ (13-й император) (14-й император)

ОДЗИН

(15-й император)

4

Объяснения «универсального мифа» см. у Joseph, The Hero with a Thousand Faces. New York, 1956.

34

«И, наклонившись, увидел лежащие пелены; но не вошел во гроб. Вслед за ним приходит Симон Петр, и входит во гроб, и видит одни пелены лежащие, и плат, который был на главе Его, не с пеленами лежащий, но особо свитый на другом месте» (Ин. 20:57). Ранние японские религии придавали мало значения тому, что происходило с душами великих людей (императоров, воинов и др.) после их смерти. Однако, Ямато Такэру, архетипический японский герой, описан восставшим из смерти, подобно Иисусу из Назарета, оставив после себя в гробу лишь одежды и головной убор. И это не единственное вероятное влияние христианских преданий, которые мы находим в Нихон сёки. История Сётоку Тайси (конец VI века) включает благовещение, рождение в (или рядом со) стойле и пустую гробницу, хозяин которой, подобно Лазарю, воскрес из мертвых. Несторианская церковь появляется в Китае приблизительно с VII века; не исключено, что к 720 году, когда была закончена хроника Нихон сёки, рассказы о Христе каким-то образом достигли Японии и были инкорпорированы в легенды о местных героях. В этом случае белая птица может быть соотнесена с голубем, традиционным символом Святого Духа.

35

Типичный анахронизм: придворные шапки, определявшие официальный ранг, не вводились приблизительно до 600 года.

36

Курота Кацуми, Кокуси-но кэнкю [«Исследование истории родной страны»] (Токио, 1936), I:47.

37

В японских мифах и легендах белых животных часто наделяют магическими свойствами.

38

Адзума-но Куни-миякко. В действительности, в Японии никогда не существовало подобного места, но даже если бы таковое и имелось, строки старика:

Как расставлю их подряд, выходит –
Ночей — девять ночей,
А дней — десять дней,

представляются не настолько блестящими, чтобы давать за них такое вознаграждение. Этот особенный обмен строками со старым человеком впоследствии стал рассматриваться в качестве литературного предшественника «стихотворных цепочек» (рэнга), — поэтической формы, ставшей чрезвычайно популярной в позднее средневековье, удостоенной названия Цукуба-но мити («Путь Цукуба») в память о ее предполагаемом героическом происхождении.

39

Кодзики, с. 142.

40

Кодзики, с. 143.

41

Это, безусловно, относится к Кусанаги, мечу, который он весьма неосмотрительно оставил у своей жены перед выходом в последний поход. Для японского воина меч стал практически религиозным объектом поклонения.

42

Campbell, Hero…, р. 207. В книге, написанной для иностранного читателя (от которого никто не ожидает, чтобы он разделял японскую увлеченность героическим поражением), г-жа Теодора Одзаки переписала конец легенды о Ямато Такэру, превратив его в удачливого героя западного образца:

Вернувшись назад, он почувствовал себя больным, его ноги буквально горели, и он понял, что отравлен змеем. Так велики были его страдания, что каждое движение приносило острую боль, не говоря уже о ходьбе, поэтому его пришлось отнести к месту в горах, знаменитому своими минеральными источниками, где вода бурлила пузырьками и почти кипела от подземного вулканического огня.

Ямато Такэру ежедневно купался в этих водах и понемногу стал ощущать, как возвращаются его силы, а боль уходят, и вот, однажды он с великой радостью ощутил себя полностью выздоровевшим. Тогда он поспешил в храмы Исэ, где, как вы помните, он воздавал молитвы перед отправкой в этот долгий поход. Его тетушка, священнослужительница монастыря, благословившая его при расставании, теперь вышла его встречать. Он рассказал ей о многих опасностях, с которыми ему пришлось столкнуться, и о том, сколь чудесным путем он остался в живых, а она хвалила его за мужество и воинскую доблесть, а затем, надев самые величественные одеяния, вознесла благодарения их прародительнице, богине солнца Аматэрасу, покровительству которой они оба приписали чудесное избавление принца. И здесь заканчивается история японского принца Ямато Такэру. (The Japanese Fairy Book [«Японские сказки»], Токио, 1903, с. 35–36.)

43

По одной из версий, будучи изгнанным богами, Сусаноо был выслан в Корею — ужасная судьба для японского божества. В Нихон сёки описаны его скитания под дождем на пронизывающем ветру, когда он просил убежища у различных богов. Все отвергли его из-за недостойного поведения, и ему пришлось закутаться в соломенную накидку и надеть дырявую шляпу бездомного путника. Таков легендарный источник древних рюрибанаси или сасураибанаси (историй о героях, скитавшихся в одиночестве по чужим странам или отдаленным районам), выразившихся позднее в легендах о Ямато Такэру, Ёсицунэ и других.

347

Знамя, возможно — подлинник, хранится в частной коллекции в Токио. Дабы предотвратить возможность его продажи и вывоза за рубеж, в 1964 году правительство провозгласило его Значительным Культурным Достоянием. Репродукцию и детальное описание см. в статье Нисимура Сада «Симабара ран-но киристан дзинтю Хата то Ямада Эмонсаку» в сб. «Нихон сёки ёга-но кэнкю» (Токио, 1958). Профессор Нисимура поддерживает традиционное приписывание авторства Ямада Эмонсаку, бывшему прислужнику иезуитов, сыгравшему двусмысленную роль в восстании. Похоже, что все остальные знамена инсургентов были сделаны из хлопка.

348

«Когда мы начинаем считать его фикцией, то обнаруживаем, что исторические документы дают ясные подтверждения его существованию; однако, когда мы пытаемся что-то о нем узнать из этих документов, то видим, что нет почти ни одного позитивного указания на реалии его жизни.» Окада Акио, «Амакуса Токисада», Токио, 1960, введение, с.1. Хотя Амакуса Сиро стоял во главе самого крупного религиозного восстания в истории Японии и жил почти на сто лет позже Мартина Лютера, его образ остается туманным, причем туманным настолько, что ему практически можно не опасаться психиатрического диагноза, который пытались поставить протестантскому герою.

349

Оригинальный текст см. в «Сёгун то даймё», № 12 серии «Нихон рэкиси сиридзу», Токио,1967, с.40. «Все прочие верования»: букв. «три учения» (санкё), т. е. буддизм, конфуцианство и даосизм. Они (вместе, предположительно, с синтоизмом), должны были быть сметены христианством. Среди японских христиан бытовали различные мнения относительно того, произойдет ли это буквально, как историческое событие (например, как официальное принятие буддизма в VI веке), или будет частью программы последнего дня Страшного Суда. В любом случае, финал был близок.

350

В одной из последних «автобиографий» Амакуса Сиро, написанной г-ном Сано Мицуо, герой признается, что он — не «сын божий», или «дитя небес», но что роль эта была ему навязана сторонниками, и ему волей-неволей пришлось ее принять и поддерживать соответствующий имидж, разыгрывая «чудеса». Иными словами, он стал богом вопреки собственной воле.

351

Франсиско Ксавьер был столь воодушевлен распространением христианства с момента его прибытия в 1549 году, что восхвалял японцев, как «радость сердца моего». Другие миссионеры-энтузиасты описывали Японию как дар Господа Церкви взамен потери ею великого островного царства на Западе, поглощенного протестантской ересью.

352

После 1945 года «феодальный» (хокэнтэки) стало расхожим словом, широко использовавшимся в уничижительном смысле по отношению к людям, которые, как казалось, представляют дурные старые времена панъяпонизма и репрессий. В этом смысле и строгий родитель, и патерналистически настроенный предприниматель, и требовательный учитель могли быть с презрением названы «феодалами». Поэтому репрессивный режим Токугава рассматривался, как квинтэссенция феодализма, а те, кто восставал против него, являлись, соответственно, героями. В одном из стихов «Песни об Амакуса Сиро» говорится буквально следующее: «Бакуфу с его жесткой политикой подавления и замкнутости (сакоку) повержено в ужас восстанием Амакуса; эта борьба, пропитавшаяся живой кровью [восставших, будет длиться] вечно. Амакуса Сиро! О, будущее сопротивление!»

353

Ср. описание женственного выражения образа Ёсицунэ на сцене. Не сохранилось прижизненных портретов или описаний Амакуса Сиро. Я признателен Дональду Кину за то, что он привлек мое внимание к картине маслом в буддийском храме в Такаяма с его изображением. Работа приписывается Сиба Кокан (1724–1818), одному из первых японских художников, начавших культивировать реалистические методы западного письма. То, что портрет бунтовщика-христианина был написан в антихристианский период Токугава, и то, что его повесили в буддийском храме, типично для несообразностей, окружающих Амакуса Сиро. На другом портрете маслом (в музее замка Симабара) герой изображен на фоне океана; его руки сложены в молитве, а на детском лице — возвышенно-мистическое выражение. Он одет в кофту из белого шелка и алую фуфайку, на шее — хорошо исполненные брыжи португальского стиля. И, разумеется, в набор входит малопонятная комбинация золотого распятия и самурайского меча.

354

Первый выпуск, «Хоки» (Восстание), появился в мартовском номере 1972 года «Рэкиси то дзимбуцу» — в статье журнала «Тюо корон». Амакуса Сиро — главный персонаж выпуска № 51 популярной серии книг «Дзимбуцу сосё», в которой каждый том посвящен какой-либо значительной фигуре из японской истории. Он также герой № 73 серии «Нихон-но бусё» («Японские военачальники»). См. Эбисава Аримити, Амакуса Сиро, Токио, 1967.

355

Простой деревянный крест на высоком белом столбе смотрит на залив Симабара; он расположен в отдаленной части полуострова и обозначает место, где когда-то стояла крепость христиан.

356

Преследование христианства в Японии в период с 1614 по 1640 год — одна из самых ужасных историй в долгой цепи официальной мировой жестокости. Все же, большинство этих японских кошмаров можно сопоставить с событиями, происходившими в то же время в Европе, где Святая Инквизиция была по горло занята пытками и умерщвлением тех, кто рассматривался ей, как враг истинной церкви. Подозреваемые еретики в таких странах, как Испания и Португалия зачастую подвергались тем же самым мучениям, что и римские католики в Японии. На обеих окраинах мира люди, присматривавшие за пытками, вовсе не были грязными истязателями подпольного мира, но — респектабельными правительственными чиновниками или проповедниками, убежденными в моральной оправданности своих жестокостей.

357

Профессор Боксер приводит типичную клятву отречения, подписанную японцем-христианином и его женой. Стоит отметить, что кары, упоминающиеся в большинстве таких клятв, основывались на тех самых верованиях, которые отвергались.

На протяжении многих лет мы были верующими христианами. И все же, мы поняли, что христианская религия есть религия зла… Таким образом, мы подтверждаем это заявление в письменном виде перед вами, достопочтенный магистрат. Никогда более не отойдем мы от нашего отречения, даже в самом тайном уголке сердца. Если же когда-нибудь нас посетит пусть самая ничтожная мысль, да покарает нас Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой, Святая Мария, все ангелы и святые. Да откажемся мы ото всей милости Божьей, отринем все надежды, подобно Иуде Искариоту, став посмешищем для всех людей, не вызывая ни у кого ни малейшей жалости и умерев наконец жестокой смертью и претерпев все муки адовы без надежды на спасение. Такова наша христианская клятва… (C.R.Boxer, The Christian Century in Japan, 1549–1650, London, 1951, p. 441.)

358

По одной из версий, только двое братьев были арестованы и казнены.

359

Есть большое количество различных описаний этого инцидента (например «Сёгун то даймё», с. 41–42, и Окада, Амакуса, с. 3–4). В общем они, вероятно, аутентичны, однако многие детали представляются побочными, и вряд ли (как часто предполагается) именно этот

360

«В августе [1638] в Омура, Дуарте Корреа, близкий к Святому Ордену, член Общества Иисуса, после двух лет плена был предан жестоким пыткам и в конце концов сожжен на медленном огне.» Leon Pages, Histoire de la religion Cretienne au Jароп depuis 1598 jusqu'a 1651 (Paris, 1869-70), 11:850.

361

Boxer, Christian Century in Japan, pp.377-78. Отчет Корреа, «Relacam do alevatamento de Ximabara, e de seu notavel cerco, e de varias mortes da nosson Portuguezes po la Fe», мы находим на стр. 403–411 у Pages, Religion Chretienne au Japon. Он был переведен на японский язык (Токио, 1949), но, насколько мне известно, на английском его пока нет. «Те, которых интригуют маленькие иронии жизни, — замечает профессор Боксер (Christian Century in Japan, p.497), с интересом узнают, что оригинальный проект [манускрипта Корреа] был посвящен Генеральному Инквизитору Португалии Дом Франсиско де Кастро, известному преследователю евреев, сжигавшему их; сам Корреа был зажарен до смерти на медленном огне в августе 1639 года.»

362

Pages, Religion Chretienne au Japon, pp. 842-43.

363

Тодзама — даймё (феодальные лорды) на Кюсю и в других местах, не подчинявшиеся Токугава вплоть до победы при Сэкигахара в 1600 году. К ним всегда относились с большим подозрением, чем к наследственным вассалам; Бакуфу всегда стремилось ослабить их экономическую и политическую мощь.

364

Цудзи Тацуя, Эдо Бакуфу, Токио, 1966, с. 323.

365

Переведено в James Murdoch, A History of Japan (reprinted London, 1949), II:650.

366

Окада, Амакуса, с. 17.

367

Pages, Religion Chretienne au Japan, p.405. «Судебный пристав» или «управляющий имением» (по-португальски ministro dejustica) предположительно соответствует местным дайкан.

368

Заявление датируется 17 февраля 1638 года. Murdoch, History of Japan, p.660.

369

Интересно, что, несмотря на религиозную природу восстания, после падения замка Хара среди инсургентов не нашли ни одного католического священника, тогда как несколько батэрэн (падре) находились в Осакском замке во время великой осады 1615 года. Несмотря на все португальские лозунги, восстание в Симабара было чисто японские делом.

370

Старший ребенок, дочь, окрещенная Региной, родилась в 1615 году, младшая девочка, названная Ман, была на 10 лет младше Амакуса Сиро. Должны были быть еще двое детей, старше Сиро (имя которого переводится, как «четвёртый ребенок»), но о них нет никаких сведении; вероятно, они умерли в раннем возрасте.

Масуда (отец)

Ватанабэ Марта========Масуда Масуда Соэмон

Дэнбэй Ёсицугу (Ояно Гэнсацу)

Кодзаэмон Caтapo==Peгинa Масуда Токисада Ман

(Амакуса Сиро)

Кохёэ

[Двойные линии означают брачные связи]

371

Более буквально, он увидел, что это был «ребенок, в котором мир мог обрести надежду». Окада, Амакуса, с. 89.

372

Настоящее имя героя — Масуда Токисада, однако он стал широко известен как Амакуса Сиро, или Амакуса-но Сиро, то есть «Сиро из Амакуса» (где «Амакуса», разумеется, аналогично слову «Аравийский» в сочетании «Лоуренс Аравийский»), и я постоянно пользовался этап именем. Дуарте Корреа, португальский хроникер, называет его Maxondanoxiro (Pages, Religion Chretienne au Japan, р.406) — как мне кажется, это португальская транскрипция Масуда но Сиро. Паже (с.844) пишет: «Главой повстанцев был молодой человек, которому едва исполнилось 18, по имени Жером Машудано Шико, рожденный от благородных родителей и происходивший из Финго.» — предположительно есть расшифровка португальского Moxondanoxiro, где «р» по ошибке зеленили на «к». «Финго» относится к названию префектуры Хиго на Кюсю. Хотя отец героя и был самурайского происхождения, «благородные родители» — все же некоторое преувеличение.

373

В соответствии с «автобиографией», Амакуса Сиро был избран предводителями восставших после бесконечных собраний и обсуждений, на которых были нейтрализованы всевозможные фракции.

374

«… его сын Сиро… будучи блестящим молодым человеком (саити аруёси нитэ), был избран предводителем восстания.» Цит. Окада, Амакуса, с. 85.

375

В связи с частым неправильным использованием этого термина в работах журналистов, стоит, вероятно, привести описание Макса Вебера, вполне применимое к случаю с Амакуса Сиро и многих прочий героев-неудачников в японской истории:

Личный авторитет может, также, основываться на совсем не традиционных источниках. Командование может отправляться лидером — будь он пророком, героем или демагогом — который может доказать свое обладание харизмой путем сверхъестественных сил, откровений, героизма или каких-либо прочих экстраординарных способностей. Те, кто подчиняется такому лидеру, есть ученики или последователи, верящие в его особые качества, а не следующие установленным правилам, либо положениям, освященным традицией. (Reinhard Bendix, Max Weber: An Intellectual Portrait, New York, 1962, p.295.)

376

Одна из интригующих возможностей состоит в том, что избрание Амакуса Сиро на должность предводителя было стимулировано, по крайней мере — отчасти, знанием о Дом Себастьяо, — молодом португальском правителе, взошедщем на престол под именем Себастьяна I. Он был хорошо известен японским христианам на Кюсю, а в 1562 году даймё-христианин из провинции Бунго послал ему в знак уважения дорогой меч. С ранних дней Дом Себастьяо — слабый, болезненный ребенок, воспитанный иезуитами — был охвачен фанатичным религиозным пылом и рассматривал себя в качестве героического христианского рыцаря, который обретет славу покорителя мусульманских язычников Африки. В 1578 году, в возрасте 24 лет, он высадился в Марокко и ринулся в битву на своем белом коне. Как и у Амакуса Сиро, у него не было практического военного опыта. Он потерпел поражение при Алказеркивире, его армия была разгромлена, сам он был убит, а португальский престол перешел к испанской короне. Неудача была полнейшей, однако Дом Себастьяо стал центром героической легенды. Ходили слухи, что он не умер, а был пленен мурами и в свое время вернется, дабы повести свой несчастный народ к победе! (Краткое описание статьи из «Columbia Encyclopedia», 3rd ed., New York, 1963, p. 191.) Эта странная мессианская легенда, просуществовавшая на протяжении столетий и известная под наименованием «себастьянизма», без сомнения была знакома христианам в Японии XVII века. Возможно (хотя, разумеется, это — чистое предположение), Амакуса Сиро был избран предводителем восстания, как реинкарнация, или прообраз молодого португальского героя. К этому стоит заметить, что, когда г-н Кукебакер, начальник голландской фактории, писал свой дневник о событиях в Симабара, он включил в него слух, ходивший тогда по Эдо, что на самом деле Амакуса Сиро не был убит в замке Хара, а чудесным образом спасся (ср. с легендой о спасении Ёсицунэ из горящего дома), чтобы вернуться позже и защитить своих людей. См. также о 13-летнем мальчике-христианине, имя которого связывали с возможным восстанием у Нагасаки в 1657-58 годах.

377

Окада, Амакуса, с. 76–77.

378

Цит. у Цудзи, Эдо Бакуфу, с. 403.

379

Жестокое подавление восстания в Симабара напоминает кошмарные экзекуции рабов, плененных римскими войсками после Сервиллиевекого восстания в 72 году до Р.Х. В обоих случаях власти были намерены устрашить массы террором, и в обоих же случаях они в этом преуспели.

380

Окада, Амакуса, с. 49. Советником был известный воин-министр Сакаи Тадакацу (1587–1662).

381

Роль Амакуса Сиро в неудачной атаке на Томиока не подтверждена никакими документами того времени и могла быть просто частью героической легенды. Сообщали, что его ставка располагалась в порту Футаэ, ближайшем к оконечности Симабарского полуострова.

382

Трудно представить, каким образом атака Нагасаки силами всего 12000 человек могла удаться; однако, если бы христианское население города помогло восставшим захватить необходимое вооружение (особенно — большую пушку), то они вполне могли бы продержаться в замке Хара на несколько месяцев дольше.

383

Цифры, приводящиеся Dr.Ludwig Riess в «Der Aufstand von Shimabara 1637–1638,» Mittheilungen der Dentschen Gesellschaft fur Natur und Volkerkunde Ostasiens, vol.V, Heft 44 (1890) — 20000, но они представляются сильно заниженными. По моим приблизительным расчетам, они составляли 30000. Однако, из-за отсутствия архивов восставших мы принуждены постоянно блуждать во мраке.

384

Главным источником предположения, что под командой Амакуса Сиро было пять руководителей-«ронинов», являлся двуличный актер Ямада Эмонсаку, однако его показания можно ставить под сомнение. По его словам, этим пятерым было каждому за пятьдесят, и все они были в прошлом слугами даймё-христианина, генерала Кониси. Их имена и прочие подробности см. у Цудзи, Эдо Бакуфу, с. 396 и Окада, Амакуса, с. 21.

385

Цудзи, Эдо Бакуфу, с. 396.

386

В одной из описаний последней атаки на замок Хара описывается облик осажденных. У большинства из них не было настоящих доспехов, хотя многие были вооружены мечами, луками и копьями. В основном они были одеты в белые хлопковые робы и ушитые штаны. У некоторых были круглые шляпы с ремешками, завязанными под подбородками; на других были самодельные шлемы из железных обручей, набитые соломой и закрепленные над ушами.

387

Среди боевых кличей оборонявшихся был и такой: «Масуда-но Сиро Сёгун!».

388

Хотя Кукебакер участвовал в атаке на замок, он, очевидно, получил сильное впечатление от осажденных. «Если, наконец, будет пленен любой повстанец, — добавляет он к отрывку (цитируемом у Окада, Амакуса, с. 130), — и если среди них будет любой благородный человек или 'вященник, я хотел бы познакомиться с ним.»

389

Окада (Амакуса, с. 253) цитирует некоторые бесшабашные куплеты в стиле «Вперед, солдаты Христа!», распевавшиеся под барабанный аккомпанемент незадолго перед последним приступом замка. Песня была громкой и слышалась в лагере осаждавших, где вызывала заметное удивление — все знали о безнадежном положении оборонявшихся.

390

Паже предполагает, что количество войск властей к концу марта достигло 200000 (Religion Chretienne au Japon, p. 847) но это, вероятно, преувеличение. Официальные японские источники дают подозрительно точную цифру: 100619 к концу марта, и говорят, что под конец кампании было задействовано всего 124000 человек. Общие затраты правительства составили 400000 золотых рё (приблизительно семь миллионов фунтов стерлингов в ценах 1975 года).

391

Население могло сноситься с поддерживавшими их христианами на холмах вне замка с помощью детских воздушных змеев (Окада, Амакуса, с… 256), однако не было никакой возможности получать от них материальную помощь.

392

Там же, с. 195.

393

Цудзи, Эдо Бакуфу, с. 405; Окада, Амакуса, с. 206.

394

Окада, Амакуса, с. 209. Одно из этих огромных каменных ядер сохранилось на цементном пьедестале в Нагасаки, где его несколько неуместно окружают железные распятия.

395

Окада, Амакуса, с. 254–55.

396

Часто предполагается, что Мацудайра был послан, чтобы заменить генерала Итакура, к которому Бакуфу потеряло доверие. Вряд ли это было так. Когда Мацудайра выехал из Эдо в середине января, восставшие еще не укрепились в замке Хара и у правительства не было причин сомневаться в эффективности действий Итакура. На самом деле Мацудайра был послан не для замещения предыдущего генерала, но чтобы помочь ему как можно быстрее разделаться с восставшими. Однако, Итакура интерпретировал назначение Мацудайра как угрозу своему статусу командующего.

397

Окада, Амакуса, с. 159.

398

Там же, с. 138. В их насмешках содержалась игра слов: сэмэру= 1. «пытать», 2. «нападать».

399

Окада (Амакуса, с. 161) цитирует эту поэму, но сомневается в ее аутентичности.

400

Там же, с. 200, 204.

401

Некоторые даймё, например, воспользовались восстанием, как предлогом, чтобы не платить свои коммерческие долги.

402

У Нагасаки на якоре стояли два голландских корабля, однако Кукебакер, желая, без сомнения, свести до минимума свое участие, немедленно отослал один из них на Формозу и информировал Мацудайра, что для бомбардировки имеется один «де Рип».

403

После того, как мы тщательно изучили ситуацию как на море, так и на берегу, стало ясно, что мы не удастся предпринять ничего эффективного с нашими орудиями, поскольку жилища построены всего лишь из соломы и циновок, парапеты нижней линии обороны сделаны из глины, а верхняя крепость окружена хорошей и высокой стеной, сложенной из тяжелых камней… Было очевидно, что ни огонь батарей армии [сёгуната], ни наших орудий не принесет никакой пользы. (Цит. Murdoch, History of Japan, II:657.) Очевидно, Кукебакер не желал, чтобы его считали ответственным за убийство японских христиан.

404

Сперва Мацудайра настаивал, чтобы голландцы сняли свои орудия и оставили их силам атакующих, но в конце концов Кукебакеру удалось получить разрешение оставить лишь одну из них.

405

Boxer, Christian Century in Japan, p.381. Французский историк Леон Паже сравнивал Николауса Кукебакера с самим Понтием Пилатом. «Как и другой Пилат, после попытки остаться жить там как иностранец, в последний момент он малодушно дрогнул.» Pages, Religion Chretienne an Japan, p. 846.

406

Pages, Religion Chretienne au Japon, p. 846.

407

Окада, Амакуса, с. 230–43.

408

Эбисава, Амакуса Сиро, с. 190–96.

409

Окада, Амакуса, с. 258.

410

Не менее 16 воинов из сил различных даймё заявляли, что они первыми ворвались в замок Хара (итибан-нори), после были также долгие споры — кто же его захватил. Основными документами о штурме являются Записи Семьи Хосокава, в которых намеренно подчеркивается роль Хосокава в окончательной победе. Предводитель сил Набэсима (Повелитель Сага) был помещен под домашний арест за то, что начал преждевременный штурм замка не дожидаясь представителя сёгуна, Повелителя Мацудайра.

411

Письмо от Хосокава Тадатоси, Повелителя Кумамото и предводителя сил Хосокава при Симабара, написанное его отцу непосредственно после падения замка. (Окада, Амакуса, с. 282.) Определенная ирония содержатся в том факте, что Тадатоси (1586–1640) сам был крещен по христианскому обычаю в возрасте девяти лет. Позже он подчинился приказам Токугава и изгнал всех христиан из своих владений, а в возрасте 52 лет он занял ведущее место в преследовании христиан в Симабара. Матерью его была знаменитая Грация Хосокава (1563–1600), прекрасная дочь Акэти Мицухидэ (убийцы Нобунага), которая была обращена в христианство, крещена под именем Грации и вызывала восхищение иезуитов, называвших ее «принцессой Грацией из Танго» Ее муж, Хосокава Тадаоки (1563–1645), один из самых сильных даймё тех времен, говорил иезуитам, что он и сам бы стал христианином, если бы не шестая заповедь, которую он не в силах исполнять. (Boxer, Christian Century in Japan, p. 185.) Когда Исида Мицунари попытался захватить Грацию в плен в 1600 году, чтобы не дать ее мужу поддерживать Изясу, та, противясь плену, предпочла убить себя, нежели попасть в руки врагу. Грация широко почитаема, как образец женской твердости, как человек, пожертвовавший собой ради идеалов. Не может быть ни малейших сомнений в храбрости этой женщины, однако ее смерть безусловно не была актом христианского мученичества.

412

Окада, Амакуса, с. 292.

413

Эбисава, Амакуса Сиро, с. 219-23.

414

По альтернативной версии (Эбисава, Амакуса Сиро, с. 223), герой вышел из хижины, облаченный в свои прекрасные одежды, и был немедленно обезглавлен. По другому описанию (там же, с. 217), мы узнаем, что, пока воины Хосокава метались по внутренней цитадели в поисках предводителя восставших, Амакуса Сиро взошел на трехметровый помост, сложенный из белого камня, и, возведши очи к небесах, стал молить о божественном избавлении. Затем над платформой появилось темное облако. Амакуса Сиро уже собирался взойти на облако и спастись, как вдруг кто-то пустил в облако одну единственную стрелу с белым оперением, и оно немедленно растаяло. Воин Хосокава по имени Нагаока Татаваки воспользовался замешательством молодого человека и, издав громовой боевой клич, убил его одним ударом копья. Это — последнее чудо, приписываемое Амакуса Сиро; вполне типично, что и оно окончилось полной неудачей.

415

По другой версии, идентификация проводилась художником Ямада Эмонсаку, который, несмотря на предательство своего бывшего предводителя, разразился слезами, увидев изувеченную голову. (Эбисава, Амакуса Сиро, с. 221.)

416

Хотя очевидно, что Сасаэмон не знал Амакуса Сиро в лицо, когда убивал его, он был щедро награжден тигё (наделом), в 1000 коку. Позже Повелитель Хосокава высказывал сожаление в том, что предводитель восставших не был схвачен живым. (Эбисава, Амакуса Сиро, с. 223.)

417

Erao tantos, que me emfadava de os contar. Pages, Religion Chretienne au Japon, p. 1410.

418

Эбисава, Амакуса Сиро, с. 231. Приходилось экономить, и пики вырезались из деревянных шестов, использовавшихся атакующими для постройки палисадов.

419

Окада, Амакуса, с. 145, 258, 300; см., также о рисунке на знамени Амакуса Сиро.

420

Murdoch, History of Japan, II:661.

421

По одной замысловатой, но маловероятной теории (Окада, Амакуса, с. 302), «предательство» Ямада являлось в действительности хитроумным планом, разработанным Амакуса Сиро с тем, чтобы, в случае неудачи, остался в живых хоть кто-то один, чтобы рассказать о славной истории восстания и подвигнуть других на продолжение борьбы.

422

Отец героя Дзимбэй и его дядя Гэнсацу были убиты в замке, однако неясно, были ли идентифицированы их головы.

423

Закон Токугава был одинаково жесток как к крестьянам на Кюсю, так и в других местах, когда те решались жаловаться на чрезмерное налогообложение. Типичным представляется дело Сакура Согоро, старосты деревни Кодзу (провинции Симоса), который был распят в 1645 году вместе со своей семьей за то, что осмелился послать центральному правительству петицию протеста против жестоких налогов на местное крестьянство; храбрость Согоро и его трагическая кончина сделали его народным героем и предметом многочисленных яги-буси («баллад из Яги»). Patia Isaku, Japanese Folk Songs, неопубликованная рукопись, 1974.

424

Цудзи, Эдо Бакуфу, с. 410. Одним из интересных результатов этой насильственной миграции является то, что и по сей день в Симабара можно услышать разные акценты, в зависимости от того, принадлежит ли семья к потомкам тех, кто жил здесь до восстания, или была переселена из других районов Японии после 1638 года.

425

Там же, с. 407. Новая система данка (прихожан), в соответствии с которой каждый японец должен был быть зарегистрирован, как прихожанин одного из буддийских храмов, являлась особо эффективной формой контроля.

426

Некоторые христианские семейства в Нагасаки продолжали втайне отправлять свою веру вплоть до провозглашения свободы вероисповеданий после Реставрации Мэйдзи. Этот примечательный факт, однако, не имел широкого воздействия: всеми правдами и неправдами христианство в Японии было уничтожено к 1660 году; между 1639 и 1658 годами количество арестов резко снизилось из-за уменьшения количества оставшихся в живых. В 1865 году в районе Нагасаки было раскрыто около 100 «тайных» христиан. Они были арестованы местным магистратом и пытаны, в результате чего большинство из них отреклось. Paul Akamatsu, Meiji 1868, London, 1972, р. 214.

427

Boxer, Christian Century in Japan, p.395.

428

Там же.

429

Хотя Амакуса Сиро присутствует на протяжении всего рассказа, он предстает, скорее, как идея или икона, нежели чем как конкретная историческая личность. Героизм восстания в Симабара (как и операций камикадзе тремя веками позже) проявлялся в коллективной форме — в облике командиров и простых сторонников, сражавшихся и погибших в замке; действительный лидер предстает бесстрастной, бестелесной фигурой, которую окружают активные действия его последователей.

430

Мацудайра Нобуцуна был вознагражден за успех при Симабара назначением на должность начальника замка Кавагоэ рядом с Эдо с доходом в 60000 коку. Несколько лет спустя он вновь доказал свою преданность правительству, подавив заговор Юй Сёсэцу — еще одного неудачливого героя эпохи Токугава, подобно Гаю Фоуксу, составившего заговор против правительства и распоровшего себе живот, не желая быть взятым в плен полицией. В 1657 году Мацудайра организовал весьма удачную перезастройку Эдо, после того, как большой пожар уничтожил половину города. Умный и способный министр, он получил прозвище Тиэ Идзу («Мудрец из Идзу»). Однако в современных песнях, фильмах, пьесах и книгах с уважением упоминаются именно такие неудачники, как Амакуса Сиро и Юй Сёсэцу. Повелитель Мацудайра, подобно Фудзивара-но Токихира и многим другим «выжившим», имел тот недостаток, что был реалистом и удачным практиком.

431

Римская католическая церковь признала около 2000 мучеников в Японии в промежутке между 1614 и 1645 годом. Однако, Амакуса Сиро не был включен в их число, что, вероятно, можно также отнести к числу его неудач. Может показаться странным, что героический предводитель великого христианского восстания был лишен лаврового венка мученика. Возможно, для официального признания его таковым, препятствием служила масса неясностей и темных мест относительно его личности. Неортодоксальный социально-экономический аспект восстания также мог быть одной из причин его дисквалификации: восстание, которое, пусть частично, являлось протестом против экономической несправедливости, вряд ли могло представить положительные рекомендации для консервативных католических иерархов Европы XVII века. Брат Майкл Купер из токийского университета «София», которому я глубоко признателен за многие ценные предложения, дал следующий комментарий тому, что Амакуса Сиро не был официально признан мучеником:

… собственно, существует много правил и регулирующих положений для кандидатов на беатификацию — например, он или она должны умереть в odium fidei и без оказания сопротивления. При любой попытке сделать любого из тех, кто был убит в Симабара, «официальным мучеником», advocatus diaboli может построить все возражения лишь на этих двух пунктах, и по обоим их невозможно признать настоящими мучениками. (Письмо к автору от 7 мая 1974 г.)

432

Религиозный герой XIII века, Нитирэн был осужден правительством Камакура и приговорен к смерти (хотя приговор был отменен в самый последний момент). Однако, это осуждение было мотивировано политическими, а не религиозными соображениями. За всю историю Японии не было ни одного буддийского (или синтоистского) лидера, который стал бы мучеником своей веры.