• Главный идеолог, или «Cерый кардинал» партии
  • Первые тридцать лет
  • В 30-е годы
  • Война и первые послевоенные годы
  • Работа в ЦК ВКП(б)
  • В окружении Хрущева
  • Суслов в 60-е годы
  • Идеология в 70-е годы. Движение вспять
  • Последние годы жизни
  • После смерти Суслова
  • ВСЕСОЮЗНЫЙ СТАРОСТА
  • ШТРИХИ ИЗ ЖИЗНИ МИХАИЛА СУСЛОВА

    Главный идеолог, или «Cерый кардинал» партии

    В конце января 1982 года печать, радио и телевидение СССР сообщили, что «на восьмидесятом году жизни после непродолжительной тяжелой болезни скончался член Политбюро, секретарь ЦК КПСС, депутат Верховного Совета СССР, дважды Герой Социалистического Труда Михаил Андреевич Суслов». Через четыре дня после смерти Суслов был похоронен с такими официальными почестями, с какими после марта 1953 года не хоронили в Москве ни одного из высших руководителей партии и государства.

    А между тем Суслов, казалось бы, не принадлежал к тем политическим деятелям нашей страны, которые за последние пятнадцать лет привлекали внимание внешнего мира. О нем говорили и писали мало, да и сам он не стремился к паблисити, старался держаться в тени. Никогда он не был ни министром, ни заместителем Председателя Совета Министров СССР и лишь в Верховном Совете СССР занимал незаметную должность председателя Комиссии по иностранным делам Совета Союза. Почти всю жизнь он проработал в аппарате партии. Он был, как и Маленков, прежде всего «аппаратчиком», но, пожалуй, еще более искусным. Суслов поднимался вверх по ступеням партийной иерархии медленнее других. 33-летний Молотов был уже одним из секретарей ЦК РКП(б), так же как и 33-летний Каганович. Микоян в 33 года был наркомом и кандидатом в члены Политбюро, Маленков в свои 33 заведовал одним из самых важных отделов ЦК ВКП(б). Между тем 33-летний Суслов был рядовым инспектором Центральной Контрольной Комиссии. Но закончил он свою почти 80-летнюю жизнь не скромным пенсионером и не почетным членом ЦК, а человеком, облеченным огромной властью и занимающим второе место в партийной иерархии. Поэтому смерть Суслова вызвала так много откликов, толкований и прогнозов.

    В последние семнадцать лет жизни Суслов считался главным идеологом партии. Как член Политбюро, отвечающий за вопросы идеологии, Суслов стоял на вершине пирамиды, выстроенной из множества идеологических учреждений. В ЦК КПСС он контролировал деятельность отделов культуры, пропаганды, науки и учебных заведений, а также два международных отдела. Суслов курировал Политуправление Советской армии, отдел информации ЦК, отдел молодежных и общественных организаций. Под его руководством и контролем работало Министерство культуры СССР, Государственный комитет по делам издательств, Государственный комитет по кинематографии, Гостелерадио. Печать, цензура, ТАСС, связи КПСС с другими коммунистическими и рабочими партиями, внешняя политика СССР – все это входило в сферу деятельности Суслова. Ему приходилось, разумеется, работать в тесном контакте с КГБ и Прокуратурой СССР, особенно в связи с теми проблемами, которые объединяются не слишком ясным понятием «идеологическая диверсия». Немало забот доставляло Суслову и развившееся как раз в 60-70-е годы движение «диссидентов». Много внимания уделял Суслов фактическому (или, как говорят обычно, партийному) руководству деятельностью Союза писателей СССР. Он принимал участие во всех основных его совещаниях. Под контролем Суслова находились и другие творческие союзы: художников, архитекторов, журналистов, работников кинематографии, а также Союз советских обществ дружбы и культурной связи с зарубежными странами, театры, эстрада и другие подобные организации. Система партийного просвещения, общество «Знание», подготовка школьных учебников, научные институты по общественным дисциплинам, отношения Советского государства с различными религиями и церковными организациями – и это далеко не все, чем ведал Суслов.

    Особой его заботой было проведение многочисленных юбилеев: 50-и 60-летия Советской власти, 50-летия образования СССР, 100-и 110-летия со дня рождения В. И. Ленина – всего не перечислишь. В 1949 году Суслов – один из главных организаторов пышных торжеств по случаю 70-летия Сталина, в 1964 году – 70-летия Н. С. Хрущева, а в 1976 и 1981 годах – 70-и 75-летия Брежнева.

    Сам он отличался скромностью и в личной, и в общественной жизни. Но умел при необходимости потакать тщеславию других. Хотя многие из названных выше юбилейных кампаний проводились с такой вызывающей примитивностью и сопровождались столь грубой лестью, что многие нередко спрашивали себя: чего хочет Суслов – поднять или уронить авторитет восхваляемых им лидеров партии?

    Никто как будто не обвинял еще Суслова в жадности к материальным благам и наградам, стяжательстве, каких-либо излишествах, дорогу к которым открывала власть. Кое-кто из «верхних этажей» советского общества даже посмеивался порой над его аскетизмом. Но собственный аскетизм отнюдь не сочетался у Суслова с непримиримостью к чрезмерным запросам его партийных соратников, если дело не касалось проблем идеологии. Было немало случаев, когда Суслов оказывался крайне снисходителен к видным партийным и государственным работникам, замешанным в коррупции и материальных злоупотреблениях. Немало бумаг и докладных записок, которые должны были бы послужить поводом для немедленного судебного разбирательства и сурового наказания некоторых министров, секретарей обкомов, руководителей целых республик, прекращали свое движение в многочисленных сейфах кремлевского кабинета Суслова. Может быть, и в этом была одна из причин его влияния и власти?

    Суслов очень ревностно относился к сохранению видимости внешней чистоты, нравственного благополучия и «близости к массам» окружавшей его партийной элиты. И всегда негодовал, если светлый мифологизированный образ «слуги народа» кем-то подвергался сомнению или еще хуже – критиковался. Характерный эпизод приводит в своих воспоминаниях журналист И. Шатуновский, в свое время (опираясь на идею Брежнева) опубликовавший в «Правде» фельетон об излишнем пристрастии жен и прочих родственников функционеров к путешествиям на служебных автомобилях по магазинам, ателье, баням и т. п. Публикация статьи вызвала недвусмысленную реакцию Суслова.

    «После обеда мне позвонил редактор «Крокодила» Мануил Семенов:

    – Я только что из «большого дома». Твой сегодняшний фельетон в пух и прах разделал Суслов. Кричал, что «Правда» натравливает народ на руководящий аппарат… Так что смотри!

    Я усмехнулся. А чего мне смотреть? Суслов не в курсе дела. Узнает, кто подсказал тему, и умоется… Я принимал поздравления еще два дня. На третий грянул гром. Случилось это на редколлегии, которую вел все тот же заместитель главного…

    – Так вот, товарищи, мы получили очень строгое замечание от Михаила Андреевича, – сказал он. – Фельетон «Теща на «Волге» признан ошибочным и вредным…

    Мне показалось, что я ослышался. Что происходит?

    Брежнев против того, чтоб чьи-то тещи ездили на персональных машинах, а Суслов, выходит, «за»!… Между тем в мою голову продолжали лететь кирпичи:

    – Натравливает народ на руководящий аппарат… Потрафляет обывательским вкусам… Пытается вбить клин в морально-политическое единство…» (Шатуновский И. Человек в футляре // Огонек. 1989. № 4. С. 27.)

    И подобные случаи не были единичны. Интересный эпизод приводит в своей книге «Бодался теленок с дубом» А. Солженицын:

    «Когда в декабре 1962 года на кремлевской встрече Твардовский… водил меня по фойе и знакомил с писателями, кинематографистами, художниками по своему выбору, в кинозале подошел к нам высокий, худощавый, с весьма неглупым лицом человек и уверенно протянул мне руку, очень энергично стал ее трясти и говорить что-то о своем крайнем удовольствии от «Ивана Денисовича», так тряс, будто теперь ближе и приятеля у меня не будет. Все другие себя называли, а этот не назвал. Я осведомился: «С кем же…» – незнакомец и тут себя не назвал, а Твардовский мне укоризненно вполголоса: «Михаил Андреевич…» Я плечами: «Какой Михаил Андреевич?…» Твардовский с двойной укоризной: «Да Суслов!!» И даже как будто не обиделся Суслов, что я его не узнал. Но вот загадка: отчего так горячо он меня приветствовал? Ведь при этом и близко не было Хрущева, никто из Политбюро его не видел – значит, не подхалимство. Для чего же? Выражение искренних чувств? Законсервированный в Политбюро свободолюбец? Главный идеолог партии!… Неужели?» (Солженицын А. Бодался теленок с дубом. Париж, 1975 С. 326—327.)

    То, что в декабре 1962 года так удивило Солженицына, было всего лишь привычной для Суслова вежливостью, которая иногда походила даже на угодливость, если бы не те высокие посты, громадная власть, которыми он располагал. Суслов был предельно корректен почти со всеми, кого приглашал в свой кабинет. Крайне любезен он был, например, и с Василием Гроссманом, с которым встретился в 1961 году. А между тем речь шла тогда не о похвалах.

    Встрече предшествовали драматические обстоятельства. Рукопись романа «Жизнь и судьба» (впервые появившаяся на страницах журнала «Октябрь» только в 1988 году) была в феврале 1961 года неожиданно арестована: органы КГБ изъяли из разных квартир и редакций все копии и черновики. Гроссман обратился с письмом к Хрущеву с просьбой вернуть свободу его книге: «…Я прошу, чтобы о моей рукописи говорили и спорили редакторы, а не сотрудники Комитета государственной безопасности. Нет смысла, нет правды в нынешнем положении, в моей физической свободе, когда книга, которой я отдал свою жизнь, находится в тюрьме, ведь я ее написал, ведь я не отрекался и не отрекаюсь от нее». Через некоторое время Гроссмана вызвали к Суслову.

    С. Липкин так передает подробности той продолжительной беседы: «Суслов похвалил Гроссмана за то, что он обратился к Первому секретарю ЦК. Сказал, что партия и страна ценят такие произведения, как «Народ бессмертен», «Степан Кольчугин», военные рассказы и очерки. «Что же касается «Жизни и судьбы», – сказал Суслов, – то я этой книги не читал, читали два моих референта, товарищи, хорошо разбирающиеся в художественной литературе, которым я доверяю, и оба, не сговариваясь, пришли к единому выводу – публикация этого произведения нанесет вред коммунизму, советской власти, советскому народу». Суслов спросил, на что Гроссман теперь живет, узнав, что он собирается переводить армянский роман по русскому подстрочнику, посочувствовал, трудна, мол, такая двухступенчатая работа, обещал дать указание Гослитиздату – выпустить пятитомное собрание сочинений Гроссмана, разумеется, без «Жизни и судьбы». Гроссман вернулся к вопросу о возвращении ему арестованной рукописи. Суслов сказал: «Нет, нет, вернуть нельзя. Издадим пятитомник, а об этом романе и не думайте. Может быть, он будет издан через двести-триста лет» (Липкин С. Жизнь и судьба Василия Гроссмана // Литературное обозрение. 1988. № 7. С. 101.). Впрочем, благожелательность и участие Суслова оказались фальшивыми. Пятитомник не был издан, а Гроссмана вскоре практически вообще перестали печатать.

    Если многие секретари ЦК, другие высшие руководители отличались у нас нередко грубостью и пренебрежением к подчиненным, то Суслов почти всегда был внимателен даже к самым рядовым работникам партийного аппарата и потому пользовался во многих его звеньях несомненной симпатией. Однако более наблюдательные люди говорили мне, что взгляд светлых, почти белых глаз Суслова неприятен, к нему было трудно подойти запросто, при всей корректности и вежливости он не мог подчас скрыть присущей ему сухости и равнодушия к судьбам людей. Его большие руки с длинными и тонкими пальцами напоминали руки пианиста, а не крестьянина, кем он был по своему происхождению.

    Одним из главных лозунгов после октябрьского (1964 года) Пленума ЦК была «стабильность» в политике, руководстве, идеологии. И тем не менее 60-70-е годы были временем больших перемен и во внутренней, внешней политике, и в составе руководства. Из членов Президиума ЦК КПСС, которые обсуждали в октябре 1964 года вопрос о смещении Хрущева, в 1981 году продолжали заседать в Политбюро только три человека: Брежнев, Кириленко и Суслов. Большинство членов старого Президиума было смещено, остальные умерли и похоронены у Кремлевской стены. Теперь рядом с ними покоится и прах Суслова.

    В аппарате ЦК Суслова называли «серым кардиналом». При этом имели в виду не только масштабы его власти, но и тщательно скрываемые источники могущества, а также стремление влиять на политические события из-за кулис. Трудно писать даже краткую биографию такого человека. Мы приведем поэтому лишь некоторые эпизоды из жизни Суслова.

    Первые тридцать лет

    Почти ничего не известно о первых тридцати годах жизни Суслова. И в Большой советской, и в Исторической энциклопедиях, и в некрологе по случаю его смерти об этом говорится в одних и тех же выражениях и одинаково скупо.

    М. А. Суслов родился 21 ноября 1902 года в селе Шаховском Хвалынского уезда Саратовской губернии в семье крестьянина-бедняка. Отец Суслова – Андрей Андреевич, также родом из Шаховского, с детства испытал привычные для крестьянского мальчика голод, нужду, упорный труд. В 1904 году он уезжает на заработки в Баку, работает на нефтепромысле. После революционных событий 1905 года попадает под надзор полиции. Человек деятельный и энергичный, Андрей Андреевич часто путешествует по стране, меняя род занятий. В 1913 году он организовал сельский кооператив в Шаховском, в 1916-м, собрав артель плотников, уезжает в Архангельск. Там его застают Февральская и Октябрьская революции. А. А. Суслов избирается в местный Совет рабочих депутатов. В 1919 году, вернувшись на родину, вступает в члены РКП(б), работает в Хвалынском укоме и горсовете. В автобиографии Суслов-старший упоминает о горестных семейных событиях – заболевании тифом двух его детей в 1920 году. С середины двадцатых годов ни о судьбе отца Суслова, ни о судьбе его братьев и сестер ничего не известно. Во всяком случае, в отличие от семьи Кагановичей, никто из Сусловых не принимал видного участия в политической жизни страны. Мать Михаила Андреевича дожила до девяноста лет и умерла в начале 70-х годов в Москве.

    В Шаховском М. А. Суслов получил лишь самое начальное образование. Рано проявил революционную активность. Когда весной 1918 года в стране начали создаваться комитеты бедноты, молодой Суслов вошел в бедняцкий комитет родного села. В феврале 1920-го вступил в комсомол, принимал участие в организации сельских комсомольских ячеек. До нас дошел любопытный документ – протокол заседания активных работников Хвалынской городской организации КСМ. На собрании еще юный Михаил Суслов читал собственный реферат «О личной жизни комсомольца». Наверное, уже тогда стал складываться начетнический и догматический стиль мышления, столь характерный для «идеолога страны» в его зрелые годы. Уже тогда юношеские требования к нравственной стороне поведения молодежи лектор изложил в виде «заповедей, что можно и что нельзя делать комсомольцу». Затем этот «кодекс морали» решено было опубликовать и распространить по другим ячейкам.

    В 1921 году девятнадцатилетний Суслов вступил в Коммунистическую партию. Вскоре по путевке местной партийной организации он приехал в Москву учиться на Пречистенском рабфаке, который успешно окончил в 1924 году. Суслов решил продолжить учебу и поступил в Московский институт народного хозяйства имени Г. В. Плеханова, одновременно ведя педагогическую работу в Московском химическом техникуме имени Карпова и Московском текстильном техникуме. Успешно закончив МИНХ в 1928 году, Суслов для повышения квалификации был зачислен в Экономический институт красной профессуры, который готовил в то время кадры «красных преподавателей», новую партийную интеллигенцию. Состав преподавателей и в том и в другом институте был очень сильным, и можно предположить, что Суслов получил неплохую подготовку. Вопросы экономики, политэкономии и более конкретно – экономики переходного периода в 20-е годы были в центре внутрипартийной дискуссии. Из биографии Суслова мы можем узнать, что он активно боролся как против взглядов «левой», так и правой оппозиции.

    В 1929 году молодой «красный профессор» стал преподавать политэкономию в Московском университете и в Промышленной академии. В этой академии как раз в 1929/30 году учился Хрущев. Между студентами академии, пришедшими сюда с активной партийной работы, и преподавателями существовали совсем иные отношения – менее официальные, чем сегодня. К тому же Хрущев был избран секретарем партийной организации Промакадемии. Поэтому можно без колебаний сказать, что Хрущев и Суслов были уже знакомы в то время. Однако близкого знакомства тогда не возникло. Это произошло лишь в конце 40-х годов.

    В 30-е годы

    Весной 1931 года решением ЦК ВКП(б) Суслов был направлен на работу в ЦКК – РКИ. Главное, чем он должен был заниматься, был разбор многочисленных «персональных дел», то есть нарушений партийной дисциплины и Устава партии, а также апелляций исключенных из партии. Видимо, Суслов неплохо справлялся со своими обязанностями. В 1933—1934 годах он активно участвовал в чистке партии в Уральской и Черниговской областях. В масштабах всего Союза этой чисткой руководил Каганович, который в начале 30-х годов стоял во главе Центральной Контрольной Комиссии и, безусловно, обратил внимание на старательного работника. С 1934 года, после упразднения ЦКК, Суслов продолжал работу в Комиссии Советского Контроля. За этим последовало его значительное повышение.

    Немало людей убеждены в ответственности Суслова за репрессии в Ростове-на-Дону и Ростовской области. Однако они исходят лишь из того факта, что в годы террора Суслов находился там на ответственной партийной работе. Сам он нередко говорил друзьям, что не уничтожал, а восстанавливал Ростовскую партийную организацию. Может быть, это и так. У нас нет никаких данных о личном участии Суслова в репрессивных кампаниях 1937—1938 годов. Но именно эти кампании, уничтожившие основную часть партийного актива, открыли для Суслова путь к быстрому продвижению наверх. Так, например, в 1937 году было ликвидировано почти все руководство Ростовского обкома партии. Суслова направляют в Ростовскую область заведующим отделом обкома. Жестокие репрессии в области продолжались, но они не коснулись Суслова, который вскоре стал секретарем обкома.

    Аресты были настолько массовыми, что на некоторых предприятиях не осталось парторгов, областная партийная организация оказалась просто обескровлена. Арестованы и тысячи беспартийных инженеров и хозяйственных руководителей. На их место нередко выдвигались рядовые рабочие – «стахановцы». Однако им трудно было заменить опытных специалистов и обеспечить выполнение плана. Один из таких стахановцев, Никита Изотов, возглавивший угольные предприятия области, однажды в ярости ударил начальника Ростовского НКВД, который явился к нему за санкцией на новые аресты. В результате был смещен не Изотов, а начальник НКВД. Как раз в это время Наркомат внутренних дел возглавил Берия. В Ростовскую область для руководства управлением НКВД был направлен В. С. Абакумов. Некоторых арестованных даже освободили и восстановили на прежних должностях. В обкоме были рассмотрены апелляции членов партии, которых ранее исключили из ВКП(б), но оставили на свободе. Кроме того, перед XVIII съездом Суслов организовал быстрый прием в партию более трех тысяч новых членов.

    Была обескровлена репрессиями и партийная организация обширного Ставропольского края. В 1939 году Суслова выдвинули на должность первого секретаря Ставропольского крайкома. Это был важный этап в его карьере. От Ставропольского края Суслов участвовал в работе XVIII съезда ВКП(б). Он не выступал, но был избран членом Центральной ревизионной комиссии. Еще через два года на XVIII партийной конференции его избрали членом ЦК ВКП(б). Это стало следующим важным шагом по направлению к высшим эшелонам власти.

    Война и первые послевоенные годы

    Война пришла на Ставрополье в 1942 году. Развивая летнее наступление, немецкие войска захватили Ростов-на-Дону и начали быстро продвигаться по территории Северного Кавказа. Остановить немецкое наступление удалось только близ города Орджоникидзе, недалеко от Грозного. Немецкая оккупация продолжалась, однако, менее года. В этот период основной задачей обкома партии была организация партизанского движения. Суслов возглавил Ставропольский краевой штаб партизанских отрядов.

    Во время войны и оккупации несколько сотен проживавших в Ставрополье карачаевцев поддержали гитлеровскую администрацию. В городе Микоян-Шахаре был создан Карачаевский национальный комитет. Однако большинство карачаевцев поддерживали не этот комитет, а партизан. Тем не менее вскоре после освобождения края в октябре 1943 года Карачаевская автономная область была упразднена, а десятки тысяч карачаевцев поголовно выселены из родных мест и в эшелонах отправлены на «спецпоселение» в Среднюю Азию и Казахстан. Разумеется, решение о выселении мусульманских народностей с Северного Кавказа и из Поволжья было принято в Москве Государственным Комитетом Обороны. Однако верно и то, что Ставропольский обком партии и его руководитель Суслов полностью поддержали это решение и помогли проведению его в жизнь.

    В период активных боевых действий на Северном Кавказе Суслову как члену военного совета Северной группы войск Закавказского фронта подчинялся полковник Л. И. Брежнев, который был тогда начальником политотдела 18-й армии и, в частности, помогал Суслову налаживать гражданскую и хозяйственную жизнь на Северном Кавказе. Но это было лишь мимолетное знакомство, так как 18-я армия после освобождения Новороссийска ушла на Запад. Спустя 10 лет после боев на Северном Кавказе Брежнев, уже в звании генерал-лейтенанта, стал заместителем начальника Главного политического управления Советской армии и Военно-морского флота. В этот период он тоже должен был выполнять директивы Суслова, уже секретаря ЦК КПСС. В некоторых работах по советской истории высказывается предположение, что тогда и возник некий политический союз между Брежневым и более старшим по возрасту и положению Сусловым. Один автор даже намекает, что, якобы предвидя неизбежное столкновение со ставшим руководителем партии Хрущевым, Суслов начал выдвигать Брежнева как будущего преемника Хрущева (См.: Морозов М. Леонид Брежнев. Биография. Штутгарт – Берлин – Кельн – Майнц, 1973. С. 91.). Для 1953—1954 годов такое предположение безосновательно. И Суслов, и Брежнев относились в те время к Хрущеву с несомненной лояльностью. Но вернемся к карьере Суслова.

    К осени 1944 года большая часть Литвы была освобождена от немецкой оккупации. Партийную организацию республики возглавил старый подпольщик, еще в 1927 году избранный секретарем ЦК КПЛ А. Ю. Снечкус. Однако Сталин не доверял бывшим подпольщикам. К тому же коммунисты не пользовались в Литве значительным влиянием, и большая часть католического литовского населения выступала против советизации Литвы. Было решено поэтому сформировать не только ЦК Литовской компартии, но и специальное Бюро ЦК ВКП(б) по Литовской ССР, наделенное чрезвычайными полномочиями. Председателем Бюро был назначен Суслов.

    Как известно, после ухода немцев в Литве началось упорное сопротивление новой власти, переросшее в длительную и жестокую партизанскую войну. В сущности, это была настоящая гражданская война, в которой одна часть литовского населения поддержала Красную армию, а другая выступила против нее с оружием в руках. Состав партизанских отрядов «лесных братьев» был пестрым. Здесь находились и люди, сотрудничавшие с оккупантами, и богатые крестьяне, и дети литовской буржуазии. Но оказалось немало и простых литовцев, выступавших за независимость своей республики. Борьба была очень трудной и кровопролитной. В ходе ее значительную часть населения республики просто депортировали в Сибирь. Из городов выселили представителей буржуазии и других «чуждых» классов, членов бывшей литовской администрации, лидеров национальных партий, а из сельской местности – крестьян, обвиненных в помощи «лесным братьям». Военные действия длились два года, пока партизанское движение в республике не было полностью ликвидировано.

    Суслов был послан в Литву Сталиным и наделен чрезвычайными полномочиями. Его влияние распространялось и на другие республики Прибалтики. Не следует поэтому удивляться, что Суслов оставил по себе и в Литве, и в Прибалтике недобрую память. Когда он умер, многие литовцы открыто выражали свою радость.

    Работа в ЦК ВКП(б)

    Очевидно, Сталина вполне удовлетворяла деятельность Суслова. В 1947 году его переводят на работу в Москву, а на Пленуме ЦК избирают секретарем Центрального Комитета. В Секретариат тогда входили Жданов, Кузнецов, Маленков, Попов и сам Сталин. Суслов пользовался его полным доверием. В январе 1948 года именно Суслову было поручено от имени ЦК ВКП(б) сделать доклад на торжественно-траурном заседании по случаю 24-й годовщины со дня смерти Ленина. В 1949—1950 годах Суслов становится еще и главным редактором газеты «Правда». Его избирают членом Президиума Верховного Совета СССР. В 1949 году Суслов участвует в Совещании Информационного бюро коммунистических партий в Будапеште, где выступает с докладом, основным тезисом которого было осуждение Югославской компартии.

    Еще в 1947 году Суслов сменил Г. Ф. Александрова на посту заведующего Отделом агитации и пропаганды ЦК. Он участвовал в кампании против «безродных космополитов», возглавлял комиссию, которая расследовала деятельность заведующего Отделом науки Юрия Жданова (сына А. А. Жданова), выступившего в 1948 году против Лысенко. Однако в целом роль Суслова как идеолога в 1947—1953 годах была невелика, ибо главным «идеологом» и «теоретиком» партии оставался сам Сталин.

    Через несколько лет на XX съезде КПСС Суслов говорил о ненормальном положении, сложившемся в области идеологии в годы культа Сталина.

    «Не подлежит сомнению, – заявлял он, – что распространению догматизма и начетничества сильно способствовал культ личности. Поклонники культа личности приписывали развитие марксистской теории только отдельным личностям и целиком полагались на них. Все же остальные смертные должны якобы лишь усваивать и популяризировать то, что создают эти отдельные личности. Таким образом, игнорировались роль коллективной мысли нашей партии и роль братских партий в развитии революционной теории, роль коллективного опыта народных масс» (XX съезд Коммунистической партии Советского Союза. 14—25 февраля 1956 года. Стенографический отчет. М., 1956. Т. 1. С. 284.).

    Однако нетрудно убедиться, что Суслов как идеологический руководитель партии был воспитан и сложился именно в сталинский период, и печать догматизма, боязнь самостоятельности и оригинальности сохранилась у него на всю жизнь. Главным стремлением Суслова с первых же его шагов на поприще идеологии было не допустить какой-либо идеологической ошибки, то есть не войти в противоречие с текущими политическими установками директивных инстанций. Он хорошо знал, что посредственность и серость идеологических выступлений никем не преследуется, тогда как одна лишь «идеологическая ошибка» может привести к концу всей политической карьеры.

    На XIX съезде партии Сталин включил Суслова в состав расширенного Президиума ЦК КПСС. Он вошел в ближайшее окружение Сталина, что было признаком доверия, но таило и немалые опасности. В декабре 1952 года чем-то недовольный Сталин резко заметил Суслову: «Если вы не хотите работать, то можете уйти со своего поста». Суслов ответил, что будет работать везде, где найдет это нужным партия. «Посмотрим», – с оттенком угрозы сказал Сталин. Этот конфликт не получил развития. Суслов находился в составе Президиума ЦК всего несколько месяцев. Сразу после смерти Сталина численность Президиума была уменьшена, и Суслов в него уже не вошел. Но он остался одним из секретарей ЦК КПСС.

    В окружении Хрущева

    Чрезвычайно энергичный, чуждый догматизму, склонный к переменам и реформам, Хрущев был по своему характеру прямой противоположностью осторожному и скрытному Суслову. В своей «команде» Хрущев сам был и главным идеологом, и министром иностранных дел, он непосредственно сносился с руководителями других коммунистических партий. Однако Хрущеву требовался член Политбюро, который руководил бы повседневной деятельностью многочисленных идеологических учреждений. Выбор его пал на Суслова, и тот в 1955 году вновь становится членом Президиума ЦК КПСС.

    Вряд ли многое в начинаниях Хрущева нравилось Суслову. Однако еще в начале 50-х годов у него сложились весьма неприязненные отношения с Маленковым. Поэтому возможное возвышение Маленкова не сулило ничего хорошего ему и тем, кому он покровительствовал. Неудивительно, что в острой борьбе, которая вскоре развернулась в партийных верхах между группой Хрущева и так называемой «антипартийной группой», Суслов прочно стоял на стороне Хрущева. Он поддерживал Хрущева на XX съезде КПСС и на бурном заседании Президиума ЦК в июне 1957 года. Решающий для Хрущева июньский Пленум 1957 года начался с доклада Суслова, который изложил суть возникших разногласий, не скрывая, что сам он на стороне Хрущева. После Суслова выступили Молотов, Маленков, Каганович, Булганин, которые повторили свои обвинения против проводимой Хрущевым политики. Они не сразу сдали свои позиции, поэтому Пленум продолжался несколько дней. Но Суслов на всех заседаниях активно поддерживал линию Хрущева.

    В конце 50-х и начале 60-х годов сам Суслов начинает осторожно выступать против многих аспектов внешней и внутренней политики Хрущева. Суслов не хотел дальнейших разоблачений Сталина. Он настаивал на том, чтобы вопрос об антипартийной группе не поднимался ни на XXI, ни на XXII съездах. Хрущев в данном случае действовал по собственной инициативе. К тому же многие вопросы идеологического порядка он решал с помощью Ильичева или Микояна. У Хрущева не было «главного идеолога».

    Для многих сосуществование Хрущева и Суслова было непонятным и загадочным. Размышляя на эту тему, Ф. М. Бурлацкий воссоздает некоторые интересные подробности этих взаимоотношений. «Почему Хрущев так долго терпел в своем руководстве Суслова, в то время как убрал очень многих своих оппонентов? Трудно сказать – то ли он хотел сохранить преемственность со сталинским руководством, то ли испытывал странное почтение к мнимой марксистско-ленинской учености Михаила Андреевича, но любить он его не любил. Я присутствовал на одном заседании, на котором Хрущев обрушил резкие и даже неприличные нападки на Суслова. «Вот, пишут за рубежом, сидит у меня за спиной старый сталинист и догматик Суслов и только ждет момента сковырнуть меня. Как считаете, Михаил Андреевич, правильно пишут?» А Суслов сидел, опустив свое худое, аскетическое, болезненное, бледно-желтое лицо вниз, не шевелясь, не произнося ни слова и не поднимая глаз.

    На февральском Пленуме ЦК партии 1964 года Хрущев обязал Суслова выступить с речью по поводу культа личности Сталина. Это поручение было передано мне и Белякову… Мы вначале пытались диктовать стенографисткам, но ничего не получалось. А не получалось потому, что не знали, как писать для Суслова. Позиция его была известна – осторожненькая такая позиция, взвешенная, всесторонненькая, сбалансированная, лишенная крайностей и резких красок. А поручение Хрущева было недвусмысленным – решительно осудить устами Суслова культ личности» (Бурлацкий Ф. После Сталина // Новый мир. 1988. № 10. С. 189.).

    В начальной фазе разногласий с Китаем, когда полемика носила еще в основном идеологический характер, именно Суслов стал главным оппонентом Лю Шаоци, Дэн Сяопина и самого Мао Цзэдуна. Суслов редактировал все письма ЦК КПСС Китайской компартии. Он делал также в феврале 1964 года доклад на Пленуме ЦК о советско-китайских разногласиях.

    Я уже писал выше, что в 1956 году Суслова вместе с Микояном и Жуковым направили в Венгрию – руководить подавлением восстания в Будапеште. Суслов активно участвовал в составлении проекта новой Программы КПСС.

    Выступая с разъяснениями итогов июньского Пленума ЦК или XXII съезда КПСС, Суслов не раз восклицал: «Мы не дадим в обиду нашего дорогого Никиту Сергеевича!» Однако весной 1964 года (а может быть, и ранее) именно Суслов стал вести конфиденциальные беседы с некоторыми членами Президиума и влиятельными членами ЦК об отстранении Хрущева от руководства партией и страной. Главными союзниками Суслова были А. Н. Шелепин, не так давно назначенный председателем Комитета партийно-государственного контроля, и Н. Г. Игнатов, не избранный на XXII съезде в Президиум ЦК, но возглавивший Бюро ЦК КПСС по РСФСР. Активную роль в подготовке октябрьского (1964 года) Пленума ЦК играл и председатель КГБ В. Е. Семичастный. Эти люди и оказались главными организаторами Пленума, принявшего решение об освобождении Хрущева. Именно Суслов сделал на Пленуме доклад с перечислением всех прегрешений и ошибок Хрущева. И с политической, и с теоретической точек зрения этот доклад – крайне убогий документ, начисто лишенный даже попытки как-то проанализировать сложившуюся ситуацию.

    Суслов в 60-е годы

    После вынужденной отставки Хрущева руководство партии уже не в первый раз провозгласило необходимость «коллективного руководства» и недопустимость какого-либо нового «культа личности». Хотя Брежнев и стал Первым (а с 1966 года – Генеральным) секретарем ЦК КПСС, он еще не пользовался такой властью, как в 70-е годы. Немалым влиянием пользовались в партийно-государственном аппарате Суслов и Шелепин, между которыми происходила закулисная борьба. К концу 1965 года казалось, что в этой борьбе одерживает верх Шелепин, прозванный «железным Шуриком». Многие из его личных друзей похвалялись, что скоро именно он станет Первым секретарем ЦК. Однако более опытный Суслов сумел потеснить Шелепина, который стал не первым, а третьим секретарем ЦК. Суслов добился удаления из Секретариата ЦК и Ильичева, функции которого были переданы Демичеву. Специалист по химическому машиностроению, Демичев, может быть, удовлетворительно справлялся с обязанностями первого секретаря Московского горкома партии, но как секретарь ЦК по идеологии он находился под влиянием Суслова. На XXIII съезде КПСС, весной 1966 года, многие наблюдательные делегаты могли видеть, что именно Суслов и есть главный режиссер съезда.

    Одним из противников Суслова в ЦК оказался протеже Брежнева С. П. Трапезников, назначенный заведующим Отделом науки и учебных заведений. Трапезников возглавил не только этот ведущий отдел ЦК, но и кампанию по реабилитации Сталина, которая все интенсивнее проводилась в 1965—1966 годах. Суслов не считал тогда подобную реабилитацию целесообразной или, во всяком случае, своевременной. Поэтому он не стал поддерживать сторонников Трапезникова, напротив, сдерживал их порыв. В 1966 году пять докторов исторических наук, среди которых был и А. М. Некрич, направили Суслову письмо с подробным и обоснованным протестом против попыток реабилитации Сталина. Помощник Суслова Воронцов сообщил авторам письма, что Суслов с его содержанием согласен и что ответ на него будет дан на XXIII съезде КПСС. Однако на съезде Суслов не выступал, так же как и многие другие члены Политбюро. Когда в следующем, 1967 году в Комитете партийного контроля решался вопрос об исключении Некрича из партии, Суслов отказал ему в личном приеме и не стал вмешиваться в дела КПК. Как победа сталинистов над более умеренными кругами партийного руководства была воспринята и замена главного редактора «Правды» А. М. Румянцева, вокруг которого еще раньше образовалась группа талантливых публицистов и журналистов. В 1967 году Суслов настоял на смещении председателя КГБ Семичастного, близкого друга Шелепина. Поводом для этого послужил побег в США дочери Сталина С. Аллилуевой и неудачные попытки КГБ вернуть ее в СССР. Председателем КГБ был назначен Ю. В. Андропов, который до этого работал под руководством Суслова, возглавляя один из международных отделов ЦК КПСС. Думается, что это назначение не случайно. К Андропову Суслов относился неприязненно и настороженно. Ф. Бурлацкий, много лет проработавший с Андроповым, свидетельствует: «Юрия Владимировича Суслов не любил и опасался, подозревая, что тот метит на его место» (Бурлацкий Ф. После Сталина // Новый мир. 1988. № 10. С. 188.).

    Суслова очень пугали события в Чехословакии 1967—1968 годов. Ему казалось, что в этой стране происходит то же самое, что в Венгрии в 1956 году. Когда в Политбюро возникли разногласия, как поступить в этом случае, Суслов твердо стоял за введение в ЧССР войск стран Варшавского Договора.

    В конце 1969 года Суслов не поддержал уже почти полностью подготовленный проект реабилитации Сталина в связи с его 90-летием. Однако именно он фактически руководил разгоном редакции «Нового мира» – журнала, который выражал тогда настроения наиболее прогрессивной части советской творческой интеллигенции. Когда главный редактор журнала А. Т. Твардовский сумел связаться с Сусловым по телефону и выразил ему свой протест, Суслов сказал: «Не нервничайте, товарищ Твардовский. Делайте так, как советует вам Центральный Комитет».

    В эти годы нередко запрещалась продажа книг, весь тираж которых был уже отпечатан. Обращаясь к Суслову, издательские работники ссылались на большую проделанную работу и немалые затраты. «На идеологии не экономят», – отвечал в таких случаях Суслов.

    И вместе с тем в идеологических вопросах он был не только догматичен, но часто крайне мелочен, упрям. Именно Суслов через своего помощника Воронцова решал вопрос о том, где именно нужно создать музей Маяковского (?) и «кого больше любил» поэт в конце 20-х годов: Лилю Брик, которая была еврейкой, или русскую Татьяну Яковлеву, жившую в Париже. Суслов был ярым противником публикации мемуаров Г. К. Жукова, и из-за этого работа над ними продвигалась крайне медленно, а Жукову это стоило по крайней мере одного инфаркта. В рукопись книги вносились произвольные изменения, порой вставлялись не только фразы, но и целые страницы, написанные отнюдь не рукой прославленного маршала. С другой стороны, многие куски из рукописи изымались. Известно также, что еще на октябрьском (1964 года) Пленуме ЦК КПСС в вину Хрущеву, в частности, вменялась поддержка Лысенко, без которой тот был бы бессилен. В дальнейшем, однако, Политиздат выпустил (и переиздал) книгу Н. П. Дубинина «Вечное движение», в которой трагические события и факты, происходившие в генетике в 40-50-е годы, объяснялись «искренними заблуждениями» «народного академика»; такой нейтральный, сглаживающий острые проблемы подход к недавнему прошлому был поддержан Сусловым, для которого это было и его собственным прошлым. В этом плане весьма характерный эпизод приводит в своих воспоминаниях И. Шатуновский. После октябрьского Пленума Суслов распек и снял главного редактора «Правды» П. А. Сатюкова за то, что тот поместил в газете за последний год 283 снимка Хрущева, а в последний год жизни Сталина было напечатано лишь девять его изображений (См.: Шатуновский И. Человек в футляре // Огонек. 1989. № 4. С. 28.).

    Мы не знаем, думал ли Суслов о том, что он может со временем возглавить партию. Однако усиление личной власти Брежнева и расширение его аппарата, независимость многих его действий и выступлений вызвали раздражение Суслова. В конце 1969 года на Пленуме ЦК Брежнев произнес речь, в которой подверг резкой критике многие недостатки в хозяйственном руководстве и в экономической политике. Эта речь была подготовлена его помощниками и референтами и предварительно не обсуждалась на Политбюро. Здесь не было никакого нарушения норм «коллективного руководства», поскольку основным докладчиком на Пленуме был не Брежнев, он выступал лишь в прениях по докладу. Тем не менее после Пленума Суслов, Шелепин и Мазуров направили в ЦК КПСС письмо, в котором критиковали некоторые положения речи Брежнева. Предполагалось, что возникший спор будет продолжен на весеннем Пленуме ЦК. Но этот Пленум так и не состоялся. Брежнев заранее заручился поддержкой наиболее влиятельных членов ЦК, и Суслов, Шелепин и Мазуров сняли свои возражения. Шелепин еще продолжал по ряду вопросов выступать против Брежнева, пытаясь усилить собственное влияние в руководстве. В результате он был вначале перемещен на руководство профсоюзами, а затем и вовсе удален из Политбюро. Суслов, сохранив определенную самостоятельность, перестал критиковать Брежнева. Он удовлетворился вторым местом в партийной иерархии и ролью «главного идеолога».

    Идеология в 70-е годы. Движение вспять

    Вся идеологическая жизнь в нашей стране в 70-е годы контролировалась Сусловым и его аппаратом. Конечно, при желании можно отметить некоторые успехи в разных областях науки и культуры в 70-е годы. Но в целом здесь наблюдался не столько прогресс, сколько регресс, и этим мы во многом обязаны руководству Суслова. 60-е годы были временем многих перспективных начинаний в культуре, искусстве, общественных науках. Однако большинство из них не получило развития, они стали затухать уже к концу десятилетия и почти заглохли в 70-е годы. Для интеллигенции, для всех тех, кто создает культуру страны, это было плохое десятилетие. Никакого собственного вклада ни в теорию, ни в идеологию партии не внес и сам Суслов, его творческий потенциал оказался поразительно ничтожным.

    Можно вспомнить, пожалуй, лишь тот факт, что именно Суслов в одной из своих речей первым употребил понятие «реальный социализм», которое может быть образцом уклончивости и неопределенности в теории. В отличие от термина «развитой социализм» понятие «реальный социализм» иногда употребляется и в настоящее время, но каждый вкладывает в него то содержание, какое считает нужным.

    Суслову не нравилось все, что как-то поднималось над общим средним уровнем. Известно, например, что ему пришелся очень не по душе роман Вс. Кочетова «Чего же ты хочешь?». Слишком откровенный сталинизм Кочетова шокировал Суслова. Но его крайне раздражали и песни В. Высоцкого, пьесы Театра на Таганке. Суслов долго не разрешал к прокату фильмы «Гараж» Э. Рязанова и «Калина красная» В. Шукшина. Неизвестно, по каким соображениям Суслов долго препятствовал выходу на экран и фильма Рязанова «Человек ниоткуда». Говорили, что ему просто не понравилось название картины, а чиновники из кинопроката не хотели раздражать «главного идеолога». Суслов мешал публикации воспоминаний не только Жукова, но и Микояна. Но он же явно не одобрял и набирающее силу в конце 60-х годов русское «почвенничество», выразителем идей которого стали некоторые публикации, в частности в журнале «Молодая гвардия». Однако и большая статья одного из ответственных работников аппарата ЦК КПСС А. Н. Яковлева «Против антиисторизма», опубликованная 15 ноября 1972 года в «Литературной газете» и критиковавшая различного рода проявления «социальной патриархальщины» и национализма, также не понравилась Суслову определенностью и самостоятельностью суждений. Хорошо зная практику, при которой для ответственных работников статьи и речи составляются сотрудниками «менее ответственными», Суслов попросил своего помощника узнать, кто написал для Яковлева нашумевшую статью. Помощник вскоре доложил, что статью написал сам Яковлев. «Что он, Ленин, что ли», – с раздражением заметил Суслов.

    Бесспорно, Суслов был очень опытным аппаратчиком, он умело ориентировался в коридорах власти, у него были крайне важные связи в военных кругах и в КГБ. Он постоянно поддерживал дружеские отношения с некоторыми известными, но далеко не лучшими представителями творческой интеллигенции.

    Как я уже писал выше, Суслов держался всегда дружелюбно со всеми, даже с незначительными работниками своего аппарата и посетителями он неизменно здоровался за руку. В личной жизни был аскетичен, не стремился к постройке роскошных дач, не устраивал богатых приемов, не злоупотреблял спиртными напитками. Суслов не особенно заботился и о карьере своих детей. Его дочь Майя и сын Револий не занимали видных постов. Суслов не имел научных степеней и званий и не стремился к ним, как это делали Ильичев, получивший звание академика, или Трапезников, который после нескольких провалов стал все же членом-корреспондентом Академии наук СССР. Напротив, именно Суслов провел через ЦК решение, которое запрещало работникам, занимающим видные посты в аппарате партии, домогаться каких-либо академических званий. Все это, несомненно, похвальные качества для идеологического руководителя. Можно предположить, что Суслов хорошо знал теорию марксизма-ленинизма, то есть классические тексты. Вероятно, этого хватило бы для хорошего преподавания общественных дисциплин, но было совершенно недостаточно для главного идеолога партии.

    Хотя Суслова именовали в некрологе «крупным теоретиком партии», на самом деле он не внес в партийную теорию ничего нового, не сказал здесь ни одного оригинального слова. За свою 35-летнюю деятельность на ответственных постах в ЦК Суслов не написал ни одной книги, и все его «сочинения» уместились в трех не слишком больших томах. Но что это за сочинения? Читать их подряд невыносимо скучно, в его речах и статьях постоянно повторяются одни и те же выражения и идеологические штампы. Суслов как будто сознательно избегает ярких мыслей и сравнений, он не употребляет шуток, и его речи почти никогда не сопровождаются ремарками («смех», «громкий смех», «движение в зале» и т. п.) (Любопытно, что один из главных помощников Суслова, Воронцов, – собиратель поговорок и афоризмов. Но при подготовке речей Суслова ему не удалось ни разу вставить в его тексты что-нибудь интересное из своей коллекции. Вообще составители речей Суслова отмечают, что он очень редко вносил в них какие-либо существенные изменения, разве только исключал некоторые фразы и абзацы.). Да и что мы найдем в собрании его сочинений из трех томов, изданных в 1982 году?

    Его речи как секретаря Ростовского обкома и Ставропольского крайкома – это обычные выступления рядового партработника: о воспитании молодежи комсомолом, о долге народного учителя нести в народ свет знаний, о важности своевременной и хорошей обработки земли, о необходимости добровольно работать для фронта и храбро сражаться против фашистов. Сделавшись ответственным работником ЦК КПСС, Суслов не сказал ничего глубокого и значительного. Добрых два десятка речей были произнесены им при вручении орденов Саратовской, Черновицкой, Павлодарской, Ульяновской, Ленинградской, Тамбовской областям, городам Одессе, Брянску, Ставрополю и другим. Подобные речи обычно готовятся для оратора сотрудниками аппарата ЦК и соответствующего обкома. Множество таких же заранее подготовленных аппаратчиками речей Суслов произнес на съездах зарубежных компартий: французской, итальянской, вьетнамской, индийской, монгольской, болгарской и других. Не отличались оригинальностью и его традиционные речи перед избирателями различных округов, от которых он баллотировался в Верховный Совет СССР и РСФСР. Большое место в «творческом наследии» Суслова занимают юбилейные доклады и речи – в годовщины смерти или рождения Ленина, в годовщины Октябрьской революции, к 70-летию II съезда РСДРП и 40-летию VII конгресса Коминтерна, к 150-летию со дня рождения Карла Маркса. Если основную речь к тому или иному юбилею произносил Брежнев, то Суслов публиковал по этому поводу статью в журнале «Коммунист». Не слишком интересны и доклады, которые он делал регулярно на Всесоюзных совещаниях идеологических работников или преподавателей общественных дисциплин. Как правило, он всегда обходил наиболее острые и злободневные вопросы. К тому же, готовя свои выступления для публикации в сборниках, Суслов их тщательно редактировал. Он полностью убирал как восхваления, так и порицания Сталина или Хрущева, исключал примеры преступной деятельности Молотова и т. п.

    Неудивительно, что сборники речей и статей Суслова не пользовались почти никаким спросом в книжных магазинах. Их первый тираж в 100 тысяч экземпляров не расходился более двух лет, хотя его книги продавались в любом книжном киоске. Для нашей страны это очень небольшой тираж, так как в Советском Союзе не менее миллиона работников, профессионально занимающихся проблемами идеологии и общественными науками. Что касается сборника выступлений Суслова за 1977 – 1980 годы, то первый тираж этой книги, стоившей всего 30 копеек, был отпечатан в количестве 50 тысяч экземпляров. Для политической брошюры это ничтожно мало. Да и разошлась она главным образом по библиотекам и парткабинетам. Вероятно, не более 20—30 тысяч преподавателей и пропагандистов истратили 2 рубля для приобретения в свои личные библиотеки сборников речей и статей Суслова. Не слишком впечатляющий результат многолетней деятельности «главного идеолога» партии!

    Последние годы жизни

    Суслов был не особенно крепок здоровьем. В молодости он перенес туберкулез, в более зрелом возрасте у него развился сахарный диабет. Когда он работал в Ставрополье и Литве, то после бурных объяснений с тем или иным работником у него начинались припадки, сходные с эпилептическими. В 1976 году Суслов перенес инфаркт миокарда. Он уже не мог много работать. По требованию врачей занимался делами не более трех-четырех часов в день.

    Обычно большинство правительственных автомобилей двигалось по отведенной для них полосе вместе с машинами сопровождения на скорости до 120 километров в час. Но Суслов не разрешал своему шоферу делать более 60 километров в час. Иногда он останавливался возле Исторического музея и от Вечного огня через Александровский сад шел в Кремль. Более продолжительных прогулок он позволить себе не мог. Когда у Суслова побаливало сердце, он не возвращался домой, а оставался на ночь в специальной палате правительственной больницы на улице Грановского.

    Все основные решения о «диссидентах» – от выдворения А. И. Солженицына, ссылки А. Д. Сахарова до ареста активистов «хельсинкских групп» – принимались при участии Суслова.

    У него в эти годы сложились хорошие отношения с художником Глазуновым. Глазунов, долгое время считавшийся чуть ли не опальным художником, получил разрешение устроить огромную персональную выставку в Манеже, это очень высокая честь. Глазунов написал портрет Суслова, который тому весьма понравился. Но это вовсе не означало поддержку Сусловым русофилов. Именно он еще в 1970 году организовал специальное заседание Политбюро, которое осудило линию публикаций журнала «Молодая гвардия» и приняло решение о замене его редакционной коллегии.

    Бурные события в Польше потребовали с августа 1980 года пристального внимания Суслова и вызвали у него большую тревогу. Весной 1981 года он предпринял поездку в Польшу, чтобы отговорить польский ЦК от проведения чрезвычайного съезда партии путем прямых выборов делегатов съезда (Автор опирается на сообщения в зарубежной прессе. Ред.). Но Суслов смог добиться лишь некоторой отсрочки в проведении съезда. По его инициативе было составлено письмо ЦК КПСС руководителям Польской объединенной рабочей партии. Под его руководством проводилась осторожная, но настойчивая борьба с так называемым «еврокоммунизмом».

    В начале января 1982 года у Суслова было особенно много неотложных и важных дел. Военное положение в Польше, острая дискуссия по этому поводу с Итальянской коммунистической партией. Продолжавшийся спор МХАТа с Институтом марксизма-ленинизма по поводу постановки в театре пьесы М. Шатрова «Так победим!» – о последних годах жизни Ленина. В этой полемике за решением Секретариата ЦК о запрещении спектакля стояло «авторитетное мнение» Суслова. В духе времени М. Шатров опасался последующих оргвыводов – лишения партбилета (См.: Шатров М. У политика всегда есть выбор // Международная жизнь. 1989. № 4. С. 14.). Чтобы спасти спектакль, Шатров и главный режиссер МХАТа О. Ефремов решили обратиться в Политбюро к Черненко, так как Брежнев болел и уже плохо ориентировался в реальной жизни. Для Черненко неожиданно оказалось выгодным защитить пьесу и театр. Авторам была предоставлена возможность «улучшить свое произведение».

    Кроме того, Суслову пришлось заниматься и несколькими делами о хищениях и коррупции, в которых оказались замешаны некоторые ответственные работники и люди с достаточно громкими фамилиями. К таким перегрузкам Суслов уже был неспособен. Он был стар, у него были поражены атеросклерозом сосуды сердца и мозга, ему нельзя было не только много работать, но и волноваться. Однако невозможно быть на столь высоком посту, какой занимал Суслов, не волноваться, не вступать в конфликты, не получать неприятных известий. После одного внешне спокойного, но крайне резкого по существу разговора у Суслова повысилось кровяное давление и возникло острое нарушение кровообращения в сосудах мозга. Он потерял сознание и через несколько дней скончался.

    Смерть Суслова вызвала много толков и прогнозов, но немногие испытывали чувство искреннего горя и сожаления, проходя мимо его гроба в Колонном зале Дома Союзов или наблюдая за торжественной процедурой похорон по телевизору. На небольшом кладбище у Кремлевской стены уже не так много свободных участков. Но для Суслова нашли место рядом с могилой Сталина.

    После смерти Суслова

    Попробуем восстановить в общих чертах хронику событий, последовавших за кончиной Суслова 25 января 1982 года. 27 января «Правда» и другие газеты напечатали некролог и медицинское заключение о смерти. В течение нескольких дней гроб с телом покойного был выставлен для прощания в Колонном зале Дома Союзов. Газеты были полны сообщений об официальной скорби. Церемония прощания была хорошо организована на не вполне добровольных началах. 29 января состоялись похороны. Траурный митинг на Красной площади открыл Генеральный секретарь Л. И. Брежнев, среди прочих высоких слов и восхвалений произнесший также: «Неоценим вклад Михаила Андреевича в идейно-воспитательную работу партии, в разработку ее важнейших теоретических документов, в формирование и претворение в жизнь международной политики КПСС». Далее следуют еще более «точные» характеристики: «Он (Суслов. – Р. М.) был известен коммунистам и широким кругам трудящихся многих стран как человек, беззаветно преданный великому учению Маркса – Энгельса – Ленина, твердо стоящий на страже его революционных принципов и активно помогающий его творческому развитию нашей партией на основе опыта современной эпохи» (Правда. 1982. 30 янв.).

    Прошло время – и мы ясно ощутили последствия влияния «главного идеолога» на международные отношения (резко ухудшившиеся после введения советских войск в Афганистан); с трудом начали избавляться от наследия той жесткой и негибкой политики, о «неоценимом вкладе» Суслова в которую говорил Брежнев. Прошло время – и риторический образ «стоящего на страже» Суслова воспринимается буквально как синоним охранительства, а понятие «творческое развитие» в данном случае предстает как воплощение догматизма, мертвенности мысли и торжества «высокой» демагогии.

    Дифирамбы Брежнева подхватил тогдашний секретарь Московской партийной организации В. В. Гришин: «Он (Суслов. – Р. М.) являл собой образец высокой партийности, организованности, ленинского стиля в работе… Михаил Андреевич был верным соратником Леонида Ильича Брежнева, пламенным пропагандистом и проводником ленинского курса КПСС» (Там же.). Прошло время – и слова о «верном соратнике» и «проводнике» звучат иронически, почти как насмешка.

    Затем выступил вице-президент АН СССР академик П. Н. Федосеев. Он говорил: «Вся многогранная деятельность товарища Суслова являла живой пример ленинской партийности в идеологии и высокой политической бдительности… Многочисленные кадры советской интеллигенции высоко ценят заботу Михаила Андреевича Суслова о развитии науки и культуры, о научно-техническом и культурном прогрессе нашей социалистической Родины» (Правда. 1982. 30 янв.).

    Прошло время – и возвращенные из небытия книги, спектакли, кинофильмы, картины и музыкальные произведения, а главное – множество искалеченных судеб художников достаточно свидетельствуют о цене этой самой «бдительности» и «заботы». Прошло время – и мы осознали (может быть, еще не в полной мере) ответственность выступавших тогда с трибуны Мавзолея ораторов за экономический и духовный застой страны, за необыкновенно развившуюся коррупцию, взяточничество, воровство, нравственное безразличие и лицемерие.

    Прошло время – и воссозданная нами сцена похорон теперь воспринимается скорее как трагический фарс. Следующим его актом стали мероприятия по увековечению памяти Суслова. В постановлении ЦК КПСС и Совета Министров от 15 февраля 1982 года говорилось: «Решено присвоить имя М. А. Суслова Ростовскому государственному университету и Невинномысскому оросительному каналу в Ставропольском крае, а также установить мемориальные доски в память М. А. Суслова на здании Московского института народного хозяйства, в котором он учился, на здании Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова, где М. А. Суслов вел преподавательскую работу, и на доме № 19 по улице Большая Бронная в г. Москве, где он жил. Кроме того, поручено Мосгорисполкому, Ленгорисполкому и Ульяновскому облисполкому решить соответственно вопрос о присвоении имени М. А. Суслова одной из новых улиц в г. Москве и г. Ленинграде и одной из средних школ в Ульяновской области, а Министерству морского флота – о присвоении имени М. А. Суслова одному из пассажирских морских судов» (Правда. 1982. 16 февр.).

    Правда, некоторые «материальные знаки» памяти оказались недолговечными. Летом 1988 года мемориальная доска, водруженная на здании МГУ (факультет журналистики), оказалась… залитой чернилами. Конечно, подобный способ протеста вряд ли можно одобрить. Тем не менее события развивались стремительно. Вскоре руководство журфака обратилось в партком университета с просьбой снять доску. Испорченный мемориальный знак временно прикрыли мешковиной, но после того как она несколько раз была сорвана, заключили в основательный металлический футляр с надписью «Ремонт». Ни студенты, ни преподаватели вуза не хотели соглашаться с присутствием имени Суслова на здании первого университета страны, здании, непосредственно связанном с историей отечественной культуры (в нем преподавали В. О. Ключевский, С. М. Соловьев, Ф. И. Буслаев, Н. Е. Жуковский и другие). Был проведен опрос общественного мнения, в результате которого выяснилось, что многим будущим экономистам и историкам имя бывшего «главного идеолога» вообще неизвестно, а большинство опрошенных студентов и преподавателей (86%) высказались за удаление «спорной мемориальной доски». Эту просьбу поддержали ректорат и партком МГУ. В феврале 1989 года здание было освобождено от мемориальной доски.

    Видимо, ту же участь разделят и два музея Суслова, созданные после его смерти как бы по инициативе местных властей. Один был открыт в городе Хвалынске, в здании, некогда построенном по распоряжению Суслова в канун собственного 75-летнего юбилея. Наверное, о своем мемориале Суслов заботился заблаговременно. Тогда же внутри были выложены три больших панно из кварцита, изображавшие Суслова, Брежнева и Ленина. Часть экспозиции составили документы, фотографии и личные вещи Суслова, переданные его дочерью. Другой (очень схожий по фондам) музей был организован в селе Шаховском Ульяновской области. Теперь оба музея – как давно забытые памятники. Паломничества к ним не происходит. И залы пустуют без посетителей.

    В последнее время общественность страны все активнее выступает за переименование всех объектов, носящих имя Суслова. Но пока еще существует улица Суслова на Юго-Западе столицы и средняя школа в Ульяновской области, еще бороздит морские просторы теплоход «Михаил Суслов». И все же избавиться от имени Суслова на зданиях гораздо легче, чем изжить и преодолеть оставленное им наследство в области идеологии, культуры и политики.

    Прорыв всей этой громоздкой и угрюмой плотины, сковывавшей свободное естественное течение общественной и духовной жизни нашей страны, произошел в апреле 1985 года. Обретаемый социализмом новый нравственный статус одновременно обернулся неизбежной политической смертью для Суслова, а точнее, для той авторитарной идеологической системы, творцом и порождением которой он был.

    Искусство постепенно раскрепощается, шаг за шагом высвобождаясь из идеологического плена. Торжество соцреализма, провозглашенное в печати и с высоких трибун, всячески поддерживаемое «главным идеологом», оказалось при здравом рассмотрении фантомом, этаким подпоручиком Киже, возникшим ниоткуда и исчезнувшим неизвестно куда. Особенно это очевидно теперь, когда мы переживаем, казалось, навсегда запрещенные книги А. Платонова, М. Булгакова, А. Ахматовой, Н. Гумилева, В. Гроссмана, В. Шаламова, Ю. Домбровского и многих других. «Неожиданно» неоцененной и удивительно органичной частью русской литературы предстал творческий опыт деятелей послеоктябрьской эмиграции: Е. Замятина, В. Ходасевича, В. Набокова, Б. Зайцева, Д. Аверченко, носивших до недавнего времени тяжеловесные «чугунные» ярлыки «белогвардейщины», «идеологически чуждых», «заблудившихся» и т. п. Наконец-то постепенно, хотя и болезненно, в сфере духовной культуры утверждается некогда утраченный, но единственно плодотворный способ ее существования – диалог. Вместо суррогата деления на «свое» и «чужое» с последующими оргвыводами, принятого у Суслова, предполагается уважение к другой точке зрения, стремление понять, проникнуть в ее внутренний смысл, спорить с ней и взаимообогащаться. Это показательно и по отношению к именам и книгам А. Галича, В. Некрасова, В. Войновича, А. Солженицына, Н. Коржавина (некогда насильно высланных или вынужденных уехать из Советского Союза не без участия Суслова), и по отношению к зарубежной литературе – Дж. Оруэллу, О. Хаксли, А. Кестлеру, У. Эко и другим.

    Возрождаются не только книги, но и художественные фильмы. А. Тарковский, К. Муратова, А. Сокуров, А. Михалков-Кончаловский – вот далеко не полный перечень режиссеров, произведения которых возвращены на экраны страны. Более того, наконец советский гражданин (правда, еще в определенных дозах) может самостоятельно разобраться и оценить фильмы Л. Бунюэля, Ф. Феллини, Б. Фосса, М. Формана, В. Аллена, сам может послушать музыку Шнитке и Губайдулиной или ужаснуться «разложению и деградации» современной западной поп-и рок-культуры. Сам может увидеть «извращенное восприятие действительности» С. Дали или «формализм» и «безыдейность» русского авангарда XX века.

    Постепенно мы начинаем понимать, что марксизм не стал за семьдесят лет «единственно правильным и верным» учением от того, что все «прочие идеалистические бредни» (определение в духе Суслова) с порога отвергались; непрочитанные и неисследованные, они огульно приговаривались к забвению. Так, часть нашей культуры составляет «нравственно взыскующая» русская религиозная философия – П. Флоренский, Н. Бердяев, С. Булгаков, В. Розанов, В. Соловьев. К сожалению, ее традиции оказались искусственно прерванными.

    Сегодня приобщение к каждому новому имени художника или мыслителя, к его самобытному таланту, индивидуально-неповторимому пониманию мира становится важным общественным актом, разрушающим ту внушительную стену между человеком и культурой, которую столь старательно вслед за Ждановым возводил и Суслов.

    ВСЕСОЮЗНЫЙ СТАРОСТА

    Михаил Иванович Калинин – один из виднейших руководителей Советской власти и Коммунистической партии. Соратник как В. И. Ленина, так и Сталина, он 27 лет находился на посту руководителя верховного органа государственной власти – Председателя ВЦИК, потом ЦИК СССР, еще позднее Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Тем не менее в наше время всеобщей и активной переоценки как многих важнейших событий советской истории, так и почти всех ведущих лидеров КПСС и Советского государства о Калинине говорят и пишут не так часто, и только недавнее возвращение г. Калинину и Калининской области их исконных наименований – г. Твери и Тверской области – привлекло да и то не слишком пристальное внимание к его личности и политической роли.

    Впрочем, и сейчас на карте нашей страны и в наименованиях улиц, площадей, предприятий, санаториев имя Калинина встречается почти так же часто, как и имя С. М. Кирова – Калининград, Калининабад, г. Калининск, Калинино, проспект Калинина в Москве и т. д. Причины этого «невнимания» к Калинину понятны, он и сегодня остается в тени более зловещих и страшных политических фигур – Сталина, Берии, Кагановича, Молотова, Ворошилова, так и других ныне обретающих новое значение фигур – Бухарина, Троцкого, Рыкова, Каменева и других.

    Несмотря на его высокие должности и звания, при жизни Калинину отводилась чаще всего второстепенная, часто попросту формальная, представительская роль. В иерархии реальной власти Калинин и в 20-е годы занимал не слишком высокое место, а в 30-40-е годы он был попросту бесправен. О нем ходило множество легенд и мифов, о нем писали книги, в том числе и в серии «Жизнь замечательных людей», его подпись стояла под важнейшими документами времени, его называли Всесоюзным старостой. Однако со временем все это стало в сущности лишь бутафорией, приукрашенным фасадом, маскировавшим уродливую и кровавую сущность сталинской диктатуры. Конечно, ответственность за весьма умелое выполнение этой роли лежит и на самом Михаиле Ивановиче. И тем не менее его жизненный путь не поддается однозначной оценке, он слишком сложен и противоречив, а по-своему даже трагичен. Попытаться хотя бы в общих чертах разобраться в перипетиях драматической судьбы М. И. Калинина входит в задачу нашего очерка.

    * * *

    Михаил Калинин родился 7(19) ноября 1875 года в деревне Верхняя Троица Корчевского уезда Тверской губернии. В многодетной семье небогатого крестьянина Ивана Калиныча и его жены Марии Васильевны Михаил был первенцем, и ему рано пришлось заниматься хозяйством, чтобы помочь прокормить семью. Учиться грамоте Михаил начал у отставного и не особенно грамотного солдата, но в 11-летнем возрасте он смог поступить в начальное земское училище, четырехлетний курс которого он окончил за два года с похвальной грамотой. Он не знал, куда ему теперь деться, и охотно поступил «мальчиком для домашних услуг» в семью местных помещиков Мордухай-Болтовских, глава которой – генерал и инженер путей сообщения – взял Михаила в свой дом в Петербург. Обязанности лакея молодой Калинин исполнял, по его собственным воспоминаниям, небрежно и плохо, хотя продержался в доме Мордухай-Болтовского почти четыре года. У генерала имелась неплохая библиотека, и Михаил смог прочитать здесь множество книг. В 18-летнем возрасте он смог поступить учеником токаря на казенный военный завод «Старый арсенал», где по вечерам посещал также заводскую школу.

    В середине 90-х годов Михаил Калинин перешел работать токарем на известный Путиловский завод, где и завязались его первые политические знакомства. В 1896 году он стал членом Союза борьбы за освобождение рабочего класса. Союз этот был организован при активном участии Ленина, но сам Владимир Ильич в это время был уже арестован. Калинин много читал, и среди различных революционных течений тех лет он сразу же отдал предпочтение социал-демократам, партия которых формально была провозглашена в 1898 году. Очень рано проявилось у Калинина и желание не только к практической, но и творческой работе – его заметки публиковались в газете «Рабочая мысль», он составлял листовки, организовал вокруг себя небольшой кружок из рабочих. Все это привело к первому аресту Калинина и его первой ссылке, но не в Сибирь, а в Тифлис, а затем и в Ревель.

    Вскоре после начала Первой русской революции М. И. Калинин возвращается в Петербург и становится осенью 1905 года одним из руководителей рабочих дружин Нарвского района столицы. В эти дни он впервые встречается и знакомится с В. И. Лениным. Михаил Иванович был как бы «полупрофессиональным» революционером. Хотя он входил в Союз металлистов Петербурга, был участником IV съезда РСДРП, кандидатом в члены ЦК РСДРП и членом Русского бюро ЦК, он все время находился на легальном положении, и именно работа на заводах оставалась для него главным средством существования. Однако именно тот факт, что Калинин вел в основном практическую деятельность на фабриках и заводах, приводил молодого революционера к частым конфликтам с полицией. Достаточно сказать, что Калинин арестовывался 14 раз и содержался под стражей более 32 месяцев. Но дознание так и не кончалось осуждением, так как полиция часто не могла определить с кем именно она имеет дело, Калинин часто менял и места работы, и партийные клички – Чужестранец, Живой, Никанор, Август из Ревеля и другие.

    В дни Февральской революции М. И. Калинин находился в Петрограде на нелегальном положении. Он принял участие в массовых демонстрациях и стачках рабочих столицы, не без его участия в столице был восстановлен Петроградский комитет большевиков. Он помог также созданию «Правды», где вскоре под разными псевдонимами стали появляться и заметки и статьи самого Калинина.

    В 1917 году М. И. Калинин много работал в большевистской фракции Петроградского Совета. Надо отметить, что он не сразу принял как «Апрельские тезисы» Ленина, так и муниципальную политику, предложенную Лениным. Калинин считал, что на местном уровне большевики должны вступать в блок с эсерами, меньшевиками и другими левыми партиями, чтобы более эффективно бороться с кадетами и правыми партиями. Позднее он принял тезисы и платформу партийного руководства, но отношение Калинина к огромным массам промежуточных, или, по тогдашней терминологии, «мелкобуржуазных», слоев всегда отличалось от позиции основной части руководства большевиков. На VI съезде партии Калинин не был избран членом ЦК РСДРП. Но он продолжал оставаться одним из наиболее влиятельных и деятельных руководителей Петроградского комитета партии, роль которого в столице была исключительно велика.

    В августе 1917 года М. И. Калинин был избран по списку большевиков в руководство Центральной городской думы. А вскоре после победы Октябрьской революции, когда декретом Совнаркома Петроградская дума была распущена и на выборах в ее новый состав большевики одержали впечатляющий успех (188 мест из 200), именно М. И. Калинин был избран председателем этой думы, или городским головой. Однако старые формы муниципальной власти неизбежно вступали в противоречие с новыми условиями. Было принято поэтому решение распустить и новую Думу со всеми ее комиссиями и создать при Петроградском Совете более централизованный комиссариат городского хозяйства, во главе которого также встал М. И. Калинин.

    Положение в городе было крайне тяжелым. Дворцы, включая и Зимний дворец, практически не охранялись, канализация во многих частях города вышла из строя, простой народ голодал, возрастала угроза эпидемий. К тому же Петроград перестал быть столицей страны – правительство и руководство ЦК переехало в Москву, опасаясь захвата города наступающими германскими дивизиями.

    М. И. Калинин и его соратники по комиссариату работали много. Из окраин города было переселено в брошенные или реквизированные квартиры в центре около 300 тысяч рабочих. Восстанавливалась работа бань, проводилась массовая дезинфекция, налаживалось электрическое хозяйство, для безработных организовывали общественные работы, распределялись скудные запасы продовольствия. Крупные жилые дома были конфискованы у их прежних владельцев. При этом деятельность петроградских властей не ограничивалась границами одного города. Петроград стал фактически столицей всех северных губерний, а также Новгородской губернии, образовавших так называемую Северную Коммуну (в нее входили кроме Петроградской и Новгородской губерний также Псковская, Олонецкая, Архангельская и Вологодская).

    Калинина в эти недели тяжелейшей работы не оставляла мысль, что большевики слишком изолируют себя от громадных масс мелкой буржуазии, и это усложняет выполнение их революционных задач и ведет к излишним тяготам и жертвам. В 1917 году Ленин весьма резко отреагировал на предложения Михаила Ивановича. «Я резко восстаю, – заявлял Ленин, – против товарища Калинина, ибо блок с мелкой буржуазией, с шовинистами – немыслим. Малейшая мысль о блоке с мелкой буржуазией, поддерживаемой буржуазией, это – предательство социализма» ((ПСС, т. 31, с. 253.)).

    Но Калинина не убеждали доводы В. И. Ленина, и в течение 1918 года он направил Владимиру Ильичу несколько писем, защищая интересы мелкой буржуазии, сильно ущемляемой политикой «военного коммунизма». Как известно, осенью 1918 года Ленин провозгласил изменение политики партии по отношению к середняку, и все так называемые комбеды были отменены декретом Совнаркома. Но положение городской мелкой буржуазии продолжало оставаться тяжелым. Калинин решил выступить публично. 25 января 1919 года в «Петроградской правде» (№ 18) была «в порядке дискуссии» опубликована статья М. И. Калинина «Мелкая буржуазия и диктатура пролетариата».

    «Я думаю, – писал Калинин, – не погрешая против основных принципов коммунизма, мы можем дать мелкой буржуазии не меньше, чем давал ей капиталистический строй… Наше Советское правительство должно гарантировать право на мелкую собственность… Мало ограничиться лишь политическими поблажками, если мы не укрепимся экономически, то таковое сближение будет кратковременным… Международное политическое положение заставляет нас искать более или менее длительного союза с нею, длительный же союз может быть укреплен только экономически… И тут невольно возникает вопрос, какие компенсации мы можем предложить мелкой буржуазии?… Правительство должно гарантировать право на мелкую собственность… Правительство разрешает крестьянину, ремесленнику, кустарю, мелкому огороднику, мелкому торговцу, молочнику пользоваться наемным трудом под контролем Совета профессиональных союзов. Большего мелкий буржуа в истории никогда не имел и его претензии дальше не идут».

    По тем временам это были не только разумные, но и смелые предложения. И прежний опыт Калинина и накапливающиеся трудности непосредственного хозяйственного руководства убеждали его, что «военный коммунизм», который в 1919 году еще так не называли и не считали временной политикой, уже изжил себя, что эта политика не может обеспечить ни экономической, ни социальной стабилизации, но для этого надо развивать хотя бы мелкое частное, индивидуальное предпринимательство.

    Хотя Ленин и теперь не соглашался с предложениями Калинина, во всяком случае в их полном объеме, именно репутация Михаила Ивановича, как защитника интересов среднего крестьянства и мелкой буржуазии, побудила Владимира Ильича предложить кандидатуру Калинина на высший в РСФСР пост Председателя ВЦИК после неожиданной смерти Я. М. Свердлова, сочетавшего до марта 1919 года пост Председателя ВЦИК с должностью руководителя Оргбюро ЦК РКП(б).

    Калинин был единодушно избран Председателем ВЦИК. В то время ему исполнилось 44 года, хотя со своей неизменной бородкой он выглядел старше. Изменилось и положение Калинина в партийном руководстне. Он стал членом Оргбюро ЦК РКП(б) и кандидатом созданного в 1919 году Политбюро ЦК РКП(б).

    * * *

    На посту Председателя ВЦИК Калинин работал много и энергично. Вскоре после своего избрания он предпринял поездку по стране и побывал на большинстве фронтов Гражданской войны – на сформированном для этой цели агитационно-инструкторском поезде «Октябрьская революция».

    Всего за 2 года после избрания Председателем ВЦИК Калинин посетил 50 губерний, 220 городов, 280 волостей, более 300 железнодорожных станций. И везде речи, беседы, встречи – нередко по 4-5 раз в день. Именно в это время Калинина стали в народе уважительно называть Всероссийским старостой. Как известно, старосты были в прошлом у деревенских общин, и их избирали обычно из числа наиболее грамотных и уважаемых крестьян. Для простого крестьянина названия «комиссар», «председатель ВЦИК» были малопонятны, а «Всероссийский староста» – это что-то понятное, свое.

    Троцкий позднее писал, что это он предложил первым кандидатуру Калинина, тогда как Ленин предлагал кандидатуру Л. Каменева. Есть версия и о том, что Троцкий, поздравляя Калинина с избранием, воскликнул: «Твой отец был деревенским старостой, а ты теперь – всероссийский». Но мы не располагаем фактами, подтверждающими, что отец Калинина был действительно деревенским старостой. Известно также, что Троцкий активно поддержал избрание Калинина. Важно то, что Ленин сразу же согласился на кандидатуру Калинина, а почетное неофициальное звание Всероссийский староста Михаил Иванович получил от народа.

    Калинин не только агитировал «за Советскую власть». Ему поручалось и вести важные переговоры с ее неустойчивыми союзниками или противниками. Он, например, успешно провел переговоры с Н. Махно о совместных действиях против Деникина. Но он не справился с ситуацией в Кронштадте, куда еще до начала восстания его направили для урегулирования вспыхнувшего здесь волнения.

    Речь Калинина на большом митинге на Якорной площади успеха не имела. Когда он прибыл в Кронштадт, то гарнизон встретил его приветственным салютом и музыкой. Однако после неудачных переговоров и выступлений Михаилу Ивановичу вообще с большим трудом удалось выбраться из мятежной крепости. Он не сумел найти компромиссного решения и в запальчивости назвал кронштадтцев «предателями», «мошенниками», угрожая им жестоким подавлением в случае неподчинения распоряжениям ВЦИК и Совета Народных Комиссаров. Чем кончилось выступление Кронштадта – хорошо известно, как известно, что этот трагический эпизод из истории Гражданской войны ускорил принятие новой экономической политики (нэпа).

    Калинин полностью поддержал новую экономическую политику. Еще в 1919—1920 гг. во время своих поездок по стране он убедился в неэффективности продразверстки и нередко отменял те или иные жестокие меры по конфискации продовольствия у крестьян, которые предписывала центральная власть. На этой почве у него случались конфликты и с Лениным. Можно привести, например, одну из телеграмм Ленина (написанную, впрочем, рукой наркома продовольствия Цюрупы): «Симбирск и по месту нахождения Председателю ВЦИК Калинину. Продовольственники станции Атящево жалуются, что Вашим распоряжением отправляется картофель мешочников, цены взвинчены, заготовки приостановлены. Считаем абсолютно необходимым воздержаться от дачи технических конкретных указаний и распоряжений по продовольственным вопросам, отменяющих декреты, нарушающих общую продовольственную политику. От имени Политбюро ЦК Ленин. 13 мая 1919 г.» ((ПСС, т. 50. с. 311.)).

    В 1921—1922 гг. в Поволжье возник страшный голод. Активное участие в помощи голодающим принял и ВЦИК во главе с Калининым. Он занимался, однако, не только всеми делами голодающих губерний. М. И. Калининым был подписан и Декрет ВЦИК от 23 февраля 1922 года об изъятии церковных ценностей в целях получения средств для борьбы с голодом. Эта мера, предложенная Лениным, была направлена не только на помощь голодающим, но и на то, чтобы сломить сопротивление церкви, которая с самого начала Октябрьской революции не поддержала Советское правительство. В ряде городов и районов изъятие церковных ценностей привело к столкновениям с верующими и к жестоким наказаниям священников. Вообще как главе государства Калинину приходилось подписывать не только распоряжения об отмене смертных приговоров, но и приведении их в исполнение. Даже при агитационном поезде Михаила Ивановича функционировал революционный трибунал, возглавляемый представителем ВЧК.

    Окончание Гражданской войны и принятие новой экономической политики привело к относительно быстрой стабилизации как внутреннего, так и международного положения нашей страны. Образовался новый Союз Советских Социалистических Республик – СССР, и в ЦИК СССР в первые годы председательствовали по очереди главы ЦИК союзных республик. Мало кто знает, например, что в первые 3 месяца существования СССР на заседаниях ЦИК председательствовал не М. Калинин, а Г. Петровский – глава Украинского ЦИК. Но с увеличением числа союзных республик их руководители становились не сопредседателями, а заместителями Председателя ЦИК СССР, которым стал М. И. Калинин. Он теперь меньше ездил по стране, но расширил прием населения, причем часы и дни приема граждан самим Калининым указывались в печати.

    В своих последних статьях и заметках В. И. Ленин предлагал расширить контрольные права ВЦИК по отношению к наркоматам и всему СНК, а также расширить представительство рабочих и крестьян в составе ЦИК и ВЦИК. Вместе с тем Владимир Ильич нередко незаслуженно обходил вниманием попытки Калинина самостоятельно решать идеологические и теоретические вопросы советского строительства. Ленин ценил в Калинине в первую очередь его опыт практической работы и умение завязывать тесные контакты с беспартийными массами. Известно, что при обсуждении разного рода вопросов в Политбюро Ленин не раз поворачивался к Калинину и с дружеской иронией спрашивал: «А что скажет по этому поводу глава государства?» Глава государства!

    Как писал позднее Л. Троцкий: «Калинин не скоро научился узнавать себя под этим высоким псевдонимом. Бывший тверской крестьянин и петербургский рабочий, он держал себя на своем неожиданно высоком посту достаточно скромно и, во всяком случае, осторожно. Лишь постепенно советская пресса утвердила его имя и авторитет в глазах страны. Правда, правящий слой долго не брал Калинина всерьез… Благодаря широкому охвату своих встреч и бесед, он вносил немало ценных житейских наблюдений. Его предложения, правда, принимались редко. Но его соображения выслушивались не без внимания и так или иначе принимались в расчет…» (Л. Троцкий. «Портреты революционеров». 1988. Вермонт. США, изд. Чалидзе. с. 241—242).

    С началом новой экономической политики к мнению и предложениям Калинина стали прислушиваться гораздо более внимательно, ибо оказалось, что эти предложения бывшего тверского крестьянина и петербургского рабочего во многих случаях куда более разумны, чем предложения самоуверенного и более европейски образованного Троцкого да и многих других коллег Калинина в Политбюро. Можно сказать с уверенностью, что именно в период 1924—1928 гг., когда в стране стала поощряться частная экономическая инициатива, изменилась общественная атмосфера и появилась, пусть и весьма относительная, свобода дискуссий. Именно в это время Калинин сумел реализовать свои лучшие качества: опыт и знание крестьянской психологии и уклада, внимание к интересам городских мелкобуржуазных слоев, нелюбовь к жестким, насильственным мерам. Теперь уже не только пресса, а частые выступления Калинина в прессе утверждают его авторитет.

    На время нэпа приходятся и лучшие теоретические работы Калинина, его лучшие выступления на съездах и пленумах партии. Показателен такой факт: еще за несколько месяцев до начала XIII съезда партии Калинин опубликовал в «Крестьянской газете» текст своего предполагаемого выступления на съезде и обратился к читателям газеты высказать откровенно свое мнение. Писем было много, часть из них публиковалась вместе с ответами Михаила Ивановича. Калинин призывал в своих статьях не злоупотреблять понятием «кулак» и в практической работе, и в политике, убедительно показывая на многих примерах, что в «кулаки» и «лишенцы» (люди, лишенные избирательных прав) многие партийные и советские органы на местах записывают крестьян, которые должны служить примером трудолюбия, а не разоблачаться как «кулаки».

    Известно, что многие из видных большевиков, главным образом из числа «левой» оппозиции, боролись против углубления политики нэпа. Даже Ф. Дзержинский, возглавлявший тогда не только ГПУ, но и ВСНХ, предлагал нередко принимать жесткие меры против частников. Между тем суровые меры против частных торговцев и мелких промышленников наносили ущерб не только нэпманам, но и всему населению городов и сел. Калинин решительно протестовал против свертывания политики нэпа, хотя идейное руководство новой экономической политикой осуществляла группа Бухарина, Рыкова и Томского. Обычно Калинин всегда соглашался с предложениями этой группы в Политбюро.

    К сожалению, политика нэпа не только не получила развития, но и не смогла утвердиться в нашей стране даже в ее достаточно умеренных формах. Логика борьбы политических течений в обществе и логика борьбы за личную власть, развернутая в первую очередь Сталиным, стала все больше и больше отражаться на экономической политике партии, внося в нее элементы волюнтаризма и авантюризма, несовместимые с рыночными отношениями и нормальным экономическим развитием. С 1928 года в партии началась борьба с так называемым «правым» уклоном, 1929 год получил в нашей истории наименование года «великого перелома», 1930 год стал началом «сплошной коллективизации» и «ликвидации кулачества как класса».

    Калинин не был сторонником ни «чрезвычайных», ни крайних мер в деревне и в городе. На первом этапе борьбы с «правыми» Калинин нередко поддерживал Бухарина и его группу. Это делали нередко также и такие члены и кандидаты в члены Политбюро, как Ворошилов, Киров, Микоян, Куйбышев. На каждого из них Сталин оказывал все более и более сильное давление.

    Калинин никогда не был тем, кого принято называть сильным лидером. Не чужды были ему и многие человеческие слабости, а также развращающее влияние власти и привилегий, которых он не хотел лишиться. Поэтому шантаж и давление Сталина достигли цели; Калинин был политически и морально сломан, сломлен и с начала 30-х годов уже никогда в сущности не выступал против Сталина. В награду за «послушание» Сталин оставил Калинину все его посты и привилегии.

    Калинин полностью поддержал в 1930—1931 гг. все драконовские меры сталинского руководства против крестьянства и городской мелкой буржуазии. В архиве Калинина можно найти сотни тысяч писем крестьян с описанием ужасов коллективизации. Но только в нескольких случаях Калинин оказал помощь отдельным середнякам, которых также нередко выселяли на Север и Восток как «кулаков».

    Подпись Калинина стоит под постановлением ЦИК СССР «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации…». Этот закон от 7 августа 1932 года привел к аресту и длительному заключению миллионов бедняков и середняков – «за колоски», как говорили в народе. Голодных крестьян арестовывали за «кражу» горсти зерна у колхоза, хотя именно эти люди вырастили это зерно. Подпись Калинина скрепляет и Постановление о паспортной системе, превратившее сельских жителей в граждан «второго сорта», практически в крепостных, лишая их свободы передвижения. Подпись Калинина стоит и под чудовищным по своей жестокости постановлением от 1 декабря 1934 года «О порядке ведения дел о подготовке и совершении террористических актов». Это постановление оставалось главной юридической нормой для большей части псевдосудебных процедур 30-40-х годов. Но и система внесудебных репрессий, распространение всех видов уголовного законодательства на детей с 12-летнего возраста и многие другие акты сталинского произвола были одобрены не только резолюциями Сталина или Молотова, но и актами ЦИК СССР за подписью Калинина. Уголовное наказание за опоздание, прогул, за самовольный уход с работы, за мелкие хищения – все это драконовское законодательство 1940 года также скреплено подписью Михаила Ивановича.

    Но и имя Калинина мы встречаем теперь гораздо чаще не только в печати. Многие приветствия «вождям» партии и правительства направляются в Москву на имя Сталина, Молотова, Калинина.

    Еще в 1925 году жители Кимрского уезда Тверской губернии хотели переименовать небольшой город Кимры в честь М. И. Калинина. Тот очень просил воздержаться от подобного решения, мотивируя свою просьбу следующим образом: «Я считаю совершенно излишним переименовывать уезд моим именем. У нас и так все переименовывается. Я считаю, что старые названия надо сохранять. Быстрые переименования, по вдохновению, ничем не вызываются и они бесполезны… Правду говорят, что новая метла чисто метет, но наша власть и так много переименовывала… Кимры – название очень интересное, по-моему, его надо беречь. Кроме того, Калининский уезд уже имеется, кажется, в Белоруссии, волостей – тоже достаточное количество, поэтому я решительно возражаю. Это нецелесообразно практически, и, наконец, это доказывает нашу чрезмерную спешку, наше неуважение до известной степени к прошлому. Конечно, мы боремся с прошлым, строим новое – это верно, но все, что было ценного в прошлом, мы должны брать. Вот когда мы умрем и пройдет лет пятьдесят после нашей смерти и наши потомки поймут, что мы совершили что-то заслуживающее внимания, тогда они смогут вынести решение, а мы еще молоды, товарищи, и мы не можем себя оценивать. Слишком самоуверенно думать, что мы заслуживаем переименования места нашим именем» (Архив НМЛ, ф. 78, оп. 1, 1925, ед. хр. 156, л. 9.).

    Это был не театральный жест, но трезвая самооценка, характеризующая отсутствие у Калинина 20-х годов чрезмерного тщеславия и амбиций. Но в 30-е годы мы видим уже другого Калинина. Он возражал против переименования г. Твери, но уступил давлению Сталина. Более того, Постановление ЦИК о переименовании г. Твери в г. Калинин было подписано самим Калининым, хотя такое постановление мог бы подписать в 1931 году любой из заместителей Калинина. Но из робкого оппонента Сталина он уже превратился в его соратника – безвольного, безвластного и послушного.

    В 1936—1938 гг. жестокий террор обрушился и на ЦИК СССР. Были арестованы большинство членов ЦИК СССР, а позднее и многие члены Президиума Верховного Совета СССР. Я уже не говорю о сотнях работников аппарата, который обслуживал ЦИК СССР и Верховный Совет СССР. Известна судьба секретаря ЦИК СССР, недавнего друга не только Калинина, но и Сталина, А. С. Енукидзе, который был расстрелян в 1937 году. Погибли и другие секретари ЦИК СССР: А. Ф. Кисилев, И. А. Акулов, И. С. Уншлихт (уцелел лишь А. Ф. Горкин). Именно Калинин должен был давать санкцию на арест работников и членов ЦИК и Верховного Совета, хотя среди них имелось немало и его личных друзей.

    Бывший член ЦИК СССР, бывший председатель горсовета г. Казани П. Аксенов, сумевший выжить в страшных условиях лагерей и через 18 лет после ареста вернувшийся в Казань, где он стал почетным гражданином города и недавно был награжден орденом Ленина в связи с 90-летием, рассказывал мне, что его арестовали прямо на заседании ЦИК СССР. Его попросили пройти из зала заседаний в кабинет Калинина, где кроме хозяина сидели три работника НКВД, предъявивших Аксенову ордер на арест. Михаил Иванович плакал и со слезами на глазах обнял Аксенова, произнося тихим голосом что-то вроде просьбы о прощении. Но тепло попрощавшись с Аксеновым, Всесоюзный староста тут же отстранился, предоставив действовать сотрудникам НКВД. О полной внутренней опустошенности и безволии Калинина свидетельствует и такой эпизод. В сохранившейся стенограмме встречи Калинина с жителями Хибиногорска Мурманской области (ныне г. Кировск) записана такая фраза Калинина: «Ничего у меня не просите, я человек безвластный. Обращайтесь к Молотову».

    Репрессии коснулись и семьи самого М. И. Калинина. В 1938 году была арестована и осуждена на 15 лет лагерей жена Калинина. В последние годы они жили раздельно, но не в разводе. Еще в 1931 году жена Калинина руководила одной из строек на Алтае, потом работала в Верховном суде РСФСР. Имеется свидетельство, что она резко выступала на партийных собраниях, заявляя, что многие решения Верховного суда недостаточно обоснованы. Калинин несколько раз униженно просил Сталина об освобождении жены. Он просил об этом и в начале войны, но Сталин высокомерно ответил, что разберется в этом деле после окончания войны. Был арестован, но освобожден в 1940 году муж дочери Калинина – кадровый военный. Уже после войны при не выясненных до конца обстоятельствах покончил с собой сын Калинина – Валерьян Михайлович, долгое время работавший в США.

    Калинин и в 1937—1938 гг. получал, видимо, миллионы писем от заключенных и их родственников. Некоторые из них я читал по архивным копиям. Особенно тяжело читать письма детей, которые просили за своих родителей. Но на письмах нет пометок, сделанных рукой Михаила Ивановича, он, в сущности, и не пытался кому-либо помочь, хотя его биографы и приводят несколько случаев вмешательства Калинина в судьбу арестованных. Калинин продолжал вести и прием посетителей. Но если речь заходила о помощи арестованным, Калинин нередко отвечал: «У меня жена арестована, и я не могу ей ничем помочь. И вам я также ничем не могу помочь».

    В годы Отечественной войны М. И. Калинин не входил в состав Государственного Комитета Обороны. Он оставался формальным главой государства, принимал послов, подписывал Указы Президиума о награждениях и вручал награжденным самые высокие награды и т. п. Калинин выезжал нередко на фронт и в освобожденные районы, выступал по радио и в печати и т. п. Конечно, эта деятельность была теперь гораздо менее интенсивной, чем во время Гражданской войны. Но Калинину было к началу войны уже 65 лет, и он не отличался крепким здоровьем.

    За годы войны было опубликовано более 100 речей, статей и бесед Калинина, более 30 брошюр, а также много сборников его произведений. Однако если в 20-е годы в статьях и беседах Калинина можно встретить немало интересных и оригинальных мыслей и наблюдений, то всего этого начисто лишены работы Калинина 30-40-х годов. Его произведения собраны в сборники по тематическому признаку – «Калинин о коммунистическом воспитании», «М. И. Калинин об искусстве и литературе», «М. И. Калинин о вопросах советского строительства» и т. п. В этой связи в официальных биографиях Калинина представляют нередко как выдающегося теоретика, крупнейшего марксиста, как человека, внесшего немалый вклад в развитие советской литературы и искусства. Но все это не более чем миф. Я – кандидат педагогических наук, и при изучении педагогики должен был в обязательном порядке читать работы не только Ушинского или Макаренко, но также и Калинина. Почти все его выступления и статьи на педагогические темы содержат прописные истины, в них нет даже элементов какой-либо оригинальной системы коммунистического воспитания. Столь же мало нам, педагогам, помогал в нашей практической работе и сборник статей Калинина «О коммунистической нравственности». Думаю, что то же самое могли бы сказать и писатели и художники.

    Почти сразу же после окончания войны Калинин тяжело заболел. Сталин выполнил свое обещание и распорядился освободить жену Калинина и снять с нее обвинения. Она еще смогла ухаживать за больным мужем и, когда Михаил Иванович скончался в 1946 году, сопровождала гроб с телом мужа, идя к месту его погребения на Красной площади вместе со Сталиным и другими членами Политбюро.

    Легенды о добром и отзывчивом Всесоюзном старосте живы и по сегодняшний день. И тем не менее мы не можем забыть того факта, что Калинин был все-таки одной из важных фигур в свите Сталина, прикрывая своей популярностью в народе и авторитетом произвол тоталитарного режима. Жители старинного русского города Твери были поэтому совершенно правы, когда потребовали изменить название своего города. Они перестали ныне гордиться своим земляком.

    Октябрь 1990 г.








    Главная | Контакты | Прислать материал | Добавить в избранное | Сообщить об ошибке