• Глава 1 НОВЫЕ ВЕРОВАНИЯ. ФИЛОСОФИЯ МЕНЯЕТ ПРИНЦИПЫ И ПРАВИЛА ПОЛИТИКИ
  • Глава 2 РИМСКОЕ ЗАВОЕВАНИЕ
  • Основание Рима и его население
  • Первые римские завоевания (753–350 годы до н. э.)
  • Как Рим приобрел владычество (350–140 годы до н. э.)
  • Рим всюду разрушает общественную систему
  • Завоеванные народы один за другим входят в состав Римского государства
  • Глава 3 ХРИСТИАНСТВО ИЗМЕНЯЕТ УСЛОВИЯ УПРАВЛЕНИЯ
  • Часть пятая

    ОБЩЕСТВЕННЫЙ СТРОЙ ИСЧЕЗАЕТ

    Глава 1

    НОВЫЕ ВЕРОВАНИЯ. ФИЛОСОФИЯ МЕНЯЕТ ПРИНЦИПЫ И ПРАВИЛА ПОЛИТИКИ

    Мы уже видели, как у древних сложился общественный строй. Древнейшая религия основала сначала семью, а затем гражданскую общину, город. Она установила семейное право и управление родом, затем гражданское право и общественное управление. Государство было тесно связано с религией; оно вышло из нее и слилось с ней. Вот почему в древнем городе все политические институты были религиозными институтами, праздники – церемониями культа, законы – священными формулами, цари и магистраты – жрецами. По этой же причине не существовало такого понятия, как личная свобода, и человек даже не помышлял о том, чтобы выйти из-под власти всесильного города. Границы города, некогда установленные национальными богами, очерчивали территорию государства. Каждый город-государство обладал не только политической независимостью, но и имел свой культ и свои законы. Религия, право, управление – все было общественным.

    Теперь нам предстоит разобраться, как исчез этот строй, то есть каким образом управление, религия и право отбросили общественный характер после того, как изменились принципы построения человеческого общества.

    Две главные причины лежат в основе исчезновения формы правления, созданной Грецией и Италией. Одна лежит в духовной сфере, другая – в материальной. Первая связана с изменением верований, вторая – с римским завоеванием. Оба события относятся к одному периоду.

    Древняя религия, символом которой был очаг и наследственная могила и которая создала древнюю семью, а затем основала город, со временем изменилась и устарела. Человек развивался в интеллектуальном отношении, у него появилось представление о нематериальной природе; стало более определенным понятие человеческой души, и почти одновременно с этим возникло представление о божественном разуме.

    Продолжали они по-прежнему верить в древние божества, в умерших, живущих в могилах, в ларов, которые прежде были людьми, в священных предков, которым следовало совершать подношения? Безусловно, нет. Эти верования уже казались слишком примитивными. Однако, при всей их примитивности, их не так-то легко было искоренить. Но начиная с V века до н. э. мыслящие люди стали освобождаться от древних заблуждений. Они по-иному стали смотреть на смерть. Одни считали, что смерть есть полное уничтожение и исчезновение сознания, другие верили, что смерть только перемена и переселение души из одного места в другое. Во всяком случае, ни те ни другие уже не думали, что умершие живут в могилах, питаясь подношениями. Составив представление о высшем божестве, они перестали верить в божественность умерших. Теперь, по их представлениям, после смерти душа отправлялась или в Елисейские поля за наградой за праведную жизнь, или подвергалась наказанию за неправедную жизнь. Теперь они обожествляли только тех людей, которых благодарность или лесть поставили над человечеством.

    Постепенно менялось представление о богах. От представления о невидимой силе, которую человек ощущал в самом себе, он перешел к представлению о силах более могущественных, которые он видел в природе, пока в своих рассуждениях не дошел до представления о высшем существе, не связанном с природой. С этого времени все мыслящие люди перестали поклоняться ларам и героям. Что касается очага, который, по-видимому, имел значение только потому, что был связан с культом мертвых, то и к нему интерес был утрачен. В домах остались очаги со священным огнем, которому продолжали поклоняться и совершать возлияния, но это скорей по привычке, чем из желания воскресить прежнюю веру.

    Так же незаметно, как вера в домашний очаг, исчезла вера в общественный очаг города, или пританей. Теперь люди не понимали, какое значение имеет очаг; они забыли, что вечный огонь пританея олицетворял невидимую жизнь предков, основателей и национальных героев. Они продолжали поддерживать огонь, совершать общественные трапезы и петь древние гимны, но они уже не понимали смысла этих церемоний и, если можно так выразиться, просто отбывали повинность.

    Изменились олицетворявшие силы природы божества, связанные с очагом. Первоначально являясь домашними, а затем ставшие городскими богами, они подверглись дальнейшему изменению. Люди, наконец, поняли, что различные существа, которых они называли именем Юпитер, могли быть одним существом; то же самое относилось к другим богам. От обилия богов кружилась голова, и человек испытывал потребность каким-то образом уменьшить их количество. Боги больше не принадлежали семье или городу; они стали принадлежать всему человеческому роду и наблюдать за вселенной. Поэты, переходя из города в город, обучали людей, вместо древних гимнов, новым песням, в которых не говорилось ни о ларах, ни о городских богах, а рассказывались легенды о великих богах неба и земли. Греки забыли свои древние семейные и национальные гимны ради новой поэзии, источником которой была не религия, а искусство и творческое воображение. В это же время несколько больших святилищ, такие как святилище в Дельфах и на Тилосе, стали центрами притяжения множества паломников; это еще одна причина, по которой люди забыли свои местные культы. Совершавшиеся там мистерии приучили людей относиться с пренебрежением к бессодержательной религии города.

    Итак, медленно и незаметно совершалась интеллектуальная революция. Пока в установленные дни совершались жертвоприношения, жрецы не оказывали сопротивления, поскольку им казалось, что это не затрагивает древнюю религию: пусть изменения затрагивают понятия, пусть исчезает вера, лишь бы неизменными оставались обряды. Однако хотя ритуалы остались неизменными, но верования изменились, и семейная и общественная религия утратила власть над людьми.

    Затем появилась философия и разрушила правила древнего государства, древнюю политику[195].

    Философия, оказав влияние на взгляды людей, неизбежно затронула основные принципы управления. Пифагор, имея смутное представление о Вседержителе, с презрением относился к местным культам, и этого было достаточно, чтобы он отверг старые способы управления и предпринял попытку основать новое общество.

    Анаксагор создал учение о «мировом уме, все приводящем в порядок». Отвергнув древние верования, он отверг и древнюю форму правления. Он не выполнял обязанности гражданина, поскольку не верил в богов пританея; не участвовал в собраниях. Не был магистратом. Он навлек на себя обвинение в оскорблении богов. Его судили и приговорили к смерти, от которой его спасло только красноречие Перикла. Смертный приговор заменен был изгнанием.

    Затем появились софисты, которые оказали большее влияние, чем два этих великих философа, Пифагор и Анаксагор. Софисты вели активную борьбу с древними заблуждениями. В борьбе, которую они вели со всем, что имело отношение к прошлому, они не пощадили ни институтов города, ни религиозных предрассудков. Они беззастенчиво изучали и обсуждали законы, которыми еще руководствовались государство и семья. Они ходили из города в город, распространяя свое учение о справедливости, менее ограниченной и избирательной, какой она была в древности, более человечной, более разумной и избавленной от древних формул. Действия софистов вызвали бурю ненависти и злобы. Софистов обвинили в отсутствии религиозных и патриотических чувств. Эти странствующие софисты не имели четко сформулированного учения, но считали, что вправе вести борьбу с древними предрассудками. По словам Платона, они привели в движение то, что до этого времени было неподвижным. Источником всех чувств является человеческое сознание, вне человеческого сознания ничего не существует, заявляли софисты. Они объясняли грекам, что для управления государством недостаточно ссылаться на древние обычаи и священные законы, а следует убеждать людей и влиять на их решения. Их противники ссылались на традиции, в свою очередь, софисты использовали в качестве оружия атональную риторику, то есть риторику словесного спора, состязания, которая направлена на победу одного и поражение другого.

    Обретя способность размышлять, человек уже не хотел слепо верить, не желал, не раздумывая, подчиняться. Он усомнился в справедливости прежних социальных законов и институтов. Платон вложил в уста одного из софистов замечательные слова: «Мужи, собравшиеся здесь! Я считаю, что вы все тут родственники, свойственники и сограждане – по природе, а не по закону: ведь подобное родственно подобному по природе, закон же – тиран над людьми – принуждает ко многому, что противно природе». Софисты противопоставляли природу закону и обычаю, то есть подрывали основу древней политической системы. Напрасно афиняне изгнали Протагора и сожгли его сочинения; удар был нанесен, и учение софистов дало огромные результаты. Древние институты исчезли вместе с исчезновением власти национальных богов; появилась привычка свободно обсуждать все вопросы дома и на общественных площадях.

    Сократ, с неодобрением относившийся к той крайности, в которую впали софисты в своем скептицизме, тем не менее принадлежал к их школе. Как и они, Сократ отвергал власть традиций и считал, что совесть диктует человеку правила поведения. Сократ отличался от софистов только в одном: он тщательно изучил такое понятие, как «совесть», или «сознание» (в этическом языке греков не проводилось заметного различия между «сознанием» и «совестью»), в стремлении найти положительную истину. Он поместил истину выше обычая, справедливость – выше закона. Он рассматривал отдельно мораль и религию. До Сократа люди понимали долг только как выполнение повелений древних богов. Сократ показал, что чувство долга заложено в сознании. Тем самым, вольно или невольно, он вел борьбу с культом города. Напрасно он старался присутствовать на всех праздниках и принимать участие в жертвоприношениях, его убеждения и слова противоречили его поведению. Сократ создал новую религию, отличную от религии города. Его справедливо обвиняли в том, что «он нарушает законы государства, не признавая национальных богов и вводя новых». Его осудили на смерть за оскорбление обычаев и верований предков, или, как выражались в те времена, за то, что «развращает молодое поколение». Непопулярность Сократа и гнев его сограждан легко объясняются, если мы вспомним религиозные обычаи афинян, их общество, в котором было огромное количество жрецов, причем очень могущественных. Смерть Сократа не могла остановить переворот, начатый софистами и продолженный Сократом, правда проявлявшим большую сдержанность, чем софисты. С каждым днем греческое общество все больше освобождалось от власти древних верований и древних институтов.

    После Сократа философы уже свободно обсуждали принципы и правила человеческих сообществ. Платон, Критон, Антисфен, Спевсипп, Аристотель, Теофраст[196] и многие другие написали трактаты о политике. Они занялись исследованием и решением глобальных задач, связанных с организацией государства, властью и повиновением, обязанностями и правами.

    Легко приобретать привычки, но трудно от них отказываться. Платон частично находился под властью древних идей. Государство, которое он себе представлял, было все тем же древним городом с населением не более пяти тысяч человек; управление основывалось по-прежнему на древних принципах; так же не существовало такого понятия, как свобода. Цель, которую ставит перед собой законодатель, заключается не столько в развитии и совершенствовании человека, сколько в обеспечении безопасности и величия сообщества. Семья практически не берется в расчет. Единственным собственником является государство. Только оно свободно; есть только воля государства; только у него есть религия и верования, и каждый, кто не согласен с государством, должен погибнуть. Однако он высказывает и новые идеи. Следом за Сократом и софистами Платон заявляет, что в человеке заложены нравственные и политические принципы, что предания ничего не значат, что надо прислушиваться к голосу разума и что законы справедливы только в том случае, если соответствуют природе человека.

    Аристотель высказывается более определенно: «Закон – это разум». Он учит, что мы должны делать не то, что находится в соответствии с обычаями отцов, а то, что хорошо само по себе. Он считает, что с течением времени должны изменяться институты. Аристотель не испытывает почтения к предкам. «Вообще же все люди стремятся не к тому, что освящено преданием, а к тому, что является благом; и так как первые люди – были ли они рождены из земли или спаслись от какого-нибудь бедствия – походили на обыкновенных людей, к тому же не одаренных развитыми мыслительными способностями, как это и говорится о людях, рожденных из земли, то было бы безрассудством оставаться при их постановлениях»[197].

    Аристотель, как все философы, категорически отрицал религиозное происхождение человеческого общества; он не признавал, что местный культ является основой государства. «Государство не есть общность местожительства, оно не создается для предотвращения взаимных обид или ради удобств обмена. Конечно, все эти условия должны быть налицо для существования государства, но даже и при наличии всех их, вместе взятых, еще не будет государства; оно появляется лишь тогда, когда образуется общение между семьями и родами ради благой жизни». Таким образом, философия отвергает древние принципы сообщества и ищет новую основу для социальных законов и идеи отечества.

    Школа циников пошла еще дальше. Циники не признавали уз отечества. Диоген заявлял, что он гражданин мира, космополит, а Кратес говорил, что презирает другие мнения. Циники провозгласили совершенно новую для того времени истину, что человек является гражданином мира и что отечество не ограничивается территорией города. Они считали патриотизм предрассудком и отрицали такое понятие, как любовь к отечеству.

    Чем дальше, тем больше философы уклонялись от участия в общественных делах. Сократ еще исполнял обязанности гражданина; Платон пытался работать на государство, внося изменения. Аристотель, более беспристрастный, ограничивался ролью наблюдателя; государство для него было объектом научных исследований. Эпикурейцы не уделяли внимания общественным делам. Не вмешивайтесь в них, говорил Эпикур, если только к этому вас не принудит какая-нибудь высшая власть. Циники не желали быть гражданами.

    Стоики явились продолжателями платоно-аристотелевской линии в философии. Зенон, Клеанф, Хрисипп написали множество трактатов об управлении государством. Вот что сообщает нам один из древних писателей об их доктринах: «Зенон в своем трактате об управлении задался целью показать нам, что мы не являемся жителями такого-то дема или такого-то города, имеющего свои законы, а будто все мы принадлежим одному дему, или одному городу, и являемся согражданами». Стоики утверждали, что все люди граждане космоса как мирового государства. Из сказанного видно, как далеко ушли в своих рассуждениях философы со времен Сократа, который еще считал себя обязанным, насколько возможно, почитать богов государства. Даже Платон не видел другой формы управления, кроме существовавшей в то время. Зенон не признавал делений, установленных древней религией. Он верил в единого Бога Вселенной и в мировое государство, в котором живет весь человеческий род.

    Стоический космополитизм уравнивал перед лицом мирового закона всех людей. Как стоицизм отвергает религию города, так он отвергает и рабство. Он не желает, чтобы человек приносился в жертву государству. Он четко определяет, что в человеке должно оставаться свободным. Он объяснял, что человек должен найти в себе самом долг, добродетель и награду. Стоицизм не запрещал человеку заниматься общественными делами, он даже призывал его участвовать в них, но в то же время предупреждал, что основные силы он должен направить на собственное совершенствование и что каким бы ни было государственное управление, его совесть должна оставаться свободной. Этот принцип, на который древний город никогда не обращал внимания, должен был со временем стать одним из самых священных правил политики.

    Люди начинают понимать, что существуют другие обязанности, помимо обязанностей в отношении государства, другие добродетели, помимо гражданских. Древний город был настолько могущественным и деспотичным, что человек отдавал ему все свои силы и помыслы. Город был для него образцом красоты и заботы, и только ради него следовало совершать героические поступки. Но Зенон объяснил, что существует достоинство не только гражданина, но и человека; что помимо обязанностей перед городом у человека есть обязанности перед самим собой, а высшая заслуга состоит не в том, чтобы жить и умереть за государство, а в том, чтобы быть добродетельным и угодным богу. На первый план выдвигаются личные добродетели, задвигая общественные на второй план. Поначалу шла борьба с общим падением нравов и деспотизмом, но постепенно новые идеи настолько укоренились в умах, что стали могущественной силой, с которой было вынуждено считаться любое правительство; следовало изменить правила политики, чтобы освободить место для новых правил морали.

    Так постепенно изменились верования; общественная религия, основа города, исчезала, а вместе с ней и тот общественный строй, каким он был в понимании древних. Люди незаметно отошли от строгих правил и прежней формы правления. У людей появилось стремление к единению, к укрупнению сообществ; это было общей тенденцией на протяжении двух веков, предшествовавших нашей эре. Правда, плоды подобных переворотов созревают очень медленно, но мы увидим, изучая римское завоевание, что события развивались в одном направлении с этими идеями, имели ту же тенденцию к разрушению древнего общественного строя и к созданию новых форм правления.

    Глава 2

    РИМСКОЕ ЗАВОЕВАНИЕ

    На первый взгляд кажется странным, что среди тысячи городов Греции и Италии нашелся один, способный подчинить себе остальные. Тем не менее это легко объяснить. Мудрость Рима заключалась в том, что он сумел воспользоваться благоприятными обстоятельствами.

    Римское завоевание можно разделить на два периода. Первый совпадает со временем, когда общественный дух был еще очень силен; в этот период Риму пришлось преодолеть наибольшее количество препятствий. Второй период относится к тому времени, когда общественный дух сильно ослаб, и завоевание прошло быстро и легко.

    Основание Рима и его население

    Необходимо сказать несколько слов об основании Рима и составе его населения, поскольку в этом кроется объяснение специфического характера римской политики и той исключительной роли, которая досталась именно этому городу.

    Римское население было невероятно смешанным. Основную часть составляли латины, уроженцы Альбы, но сами эти альбанцы, судя по преданиям, которым у нас нет никаких оснований не доверять, состояли из двух соединившихся, но не слившихся народностей. Одна была коренной расой, истинными латинами. Другая – чужеземного происхождения, согласно преданиям, прибыла из Трои с Энеем, жрецом-основателем; по всей видимости, она была немногочисленной, но, благодаря своему культу и своим институтам, весьма влиятельной.

    Эти альбанцы, смесь двух рас, основали Рим на том самом месте, где раньше находился город Паллантиум, построенный греками. Население Паллантиума осталось жить в новом городе, и в городе сохранились обряды греческого культа. На месте Капитолия, согласно преданиям, раньше тоже был город, основанный греками, семьи которых отличались от остальной части римского населения на протяжении всего периода существования республики.

    В Риме соединились и смешались все расы; там были латины, троянцы и греки; чуть позже появились сабины и этруски. Обратите внимание на холмы. Палатин, на котором проживали латины, до этого был местом основанной Эвандром колонии. На Капитолии, бывшем месте жительства спутников Геркулеса, стали проживать сабины Тация. Квиринал получил название от сабинских квиритов или от сабинского бога Квирина. На Целийском холме, похоже, с самого начала жили этруски. Рим являлся как бы федерацией нескольких городов, каждый из которых изначально относился к другой федерации. Рим был центром, где встретились латины, этруски, сабины и греки.

    Первым римским царь был латин; вторым – сабинянин; пятый, согласно преданию, был сыном грека; шестой – этруском.

    Каким же был язык в Риме? Основу составляла латынь, но, кроме того, было множество сабинских корней, а греческих корней было больше, чем в любом из наречий Центральной Италии. Что касается названия города, то неизвестно, какому оно принадлежит языку. По мнению одних, Рим троянское слово, по мнению других – греческое. Есть основание считать его латинским, но некоторые древние полагали, что слово Рим этрусского происхождения.

    Имена римских семей тоже свидетельствуют о большом разнообразии происхождения. Во времена Августа было около пятидесяти семей, предками которых были спутники Энея. Другие утверждали, что являются потомками выходцев из Аркадии, ушедших вместе с Эвандром; с незапамятных времен члены этих семей носили на своей обуви отличительный знак – маленький серебряный полумесяц. Семьи Потициев и Пинариев были потомками тех, кого называли спутниками Геркулеса, и наследственный культ этого бога является доказательством их происхождения. Туллии, Квинции и Сервилии пришли в Рим из Альбы. Многие семьи присоединяли к именам прозвища, указывавшие на их чужеземное происхождение, например Сульпиции Камерины, Коминии Аврунки, Клавдии Регилленсы и Аквилии Туски. Навции были троянского происхождения, Аврелии были сабинами, Цецилии были из Пренесте, Октавии из Велитр.

    Рим с самого начала был связан со всеми известными ему народами. Он мог называть себя латинским с латинами, сабинским с сабинами, этрусским с этрусками и греческим с греками.

    Национальный культ вобрал в себя несколько абсолютно разных культов, каждый из которых принадлежал одному из живущих в Риме народов. В Риме были греческие культы Эвандра и Геркулеса, и он с гордостью говорил о том, что владеет троянским палладиумом. Римские пенаты были в латинском городе Лавиний. Он с самого начала признал сабинский культ бога Конса. Другой сабинский бог, Квирин, так прочно обосновался в Риме, что римляне отожествляли его с Ромулом, основателем города. Кроме того, были этрусские боги, этрусские праздники, этрусские авгуры и даже их священные знаки отличия.

    В то время, когда никто не имел права присутствовать на религиозных праздниках другого народа, римляне имели несравненное преимущество, поскольку могли принимать участие и в латинских празднествах, и в сабинских, и в этрусских, и в олимпийских играх. Когда два города имели общий культ, они назывались родственными городами; они были обязаны считать себя союзниками и помогать друг другу. В древности люди не знали иного союза, кроме того, который был установлен религией. Вот почему Рим так заботился о сохранении всего, что могло служить свидетельством прекрасных отношений с другими народами. Латинам он презентовал предания о Ромуле; сабинам – легенду о Тарпее и Тации; грекам – древние гимны, сложенные в честь матери Эвандра, гимны, которые римляне уже не понимали, однако продолжали петь. Римляне заботливо хранили все воспоминания об Энее, поскольку если через Эвандра они могли претендовать на родство с пелопоннесцами, то через Энея состояли в родстве более чем с тридцатью городами, разбросанными по Италии, Сицилии, Греции и Малой Азии, которые считали Энея своим основателем или были колониями основанных им городов, а потому имели общий с Римом культ. Какую выгоду извлекали римляне из этого древнего родства, можно увидеть на примере войны на Сицилии против Карфагена и в Греции против Филиппа.

    Подведем итог. Население Рима представляло смесь нескольких народов, культ Рима состоял из нескольких культов, и национальный очаг представлял собрание нескольких очагов. Рим был практически единственным городом, общественная религия которого не изолировала его от других городов. Рим был связан со всей Италией и со всей Грецией. Практически не было народа, которого бы Рим не мог допустить к своему очагу.

    Первые римские завоевания (753–350 годы до н. э.)

    В период, когда повсюду общественная религия была могущественной, она оказывала влияние на политику Рима.

    Рассказывают, что первым деянием нового города было похищение сабинянок – легенда, которая кажется невероятной, если вспомнить о святости брака у древних. Однако мы уже говорили о том, что общественная религия запрещала браки между жителями разных городов, если эти города не были связаны общим происхождением или общим культом. Первые римляне имели право заключать браки с жителями Альбы, но не имели права заключать браки с другими соседями, сабинянами. Ромул хотел получить не просто нескольких женщин, а право на смешанный брак, то есть право установить постоянные отношения с сабинянами, а для этого следовало установить религиозную связь между Римом и сабинянами. С этой целью Ромул признает культ бога Конса и устраивает вчесть него праздник. Согласно преданию, во время праздника Ромул похищает женщин. Если бы Ромул это сделал, то браки нельзя было бы совершить в соответствии с обрядом, поскольку первым и самым необходимым актом обряда был traditio in manum, то есть передача дочери отцом, а украв женщин, Ромул не достиг бы своей цели. Но присутствие сабинян с семьями на религиозном празднестве и участие в жертвоприношении устанавливали между этими народами такого рода связь, так что не было препятствий для connubium[198].

    В похищении не было никакой необходимости; право на смешанный брак было естественным результатом совместного участия в празднестве римлян и сабинян. Дионисий, изучавший древние тексты и гимны, уверяет, что сабинянки сочетались браком с соблюдением торжественных обрядов; это подтверждают Плутарх и Цицерон. Необходимо отметить, что первая попытка римлян в результате привела к уничтожению барьеров, установленных общественной религией между двумя соседними народами. До нас не дошла аналогичная легенда относительно Этрурии, но вполне вероятно, что у Рима были с этой страной такие же отношения, как с Лацием и Сабиной. Таким образом, римлянам удалось соединиться узами культа и крови со всеми соседями. Для римлян было важно получить право на connubium с жителями всех городов. Они прекрасно понимали значимость этого права, а это доказывается тем, что Рим не разрешал заключать браки между жителями подвластных ему городов[199].

    Затем последовал период затяжных войн. Первой была война римлян с сабинянами Тация; она закончилась религиозным и политическим союзом двух маленьких народов. Затем война с Альбой. Историки сообщают, что римляне осмелились напасть на этот город, хотя Рим был его колонией. Возможно, именно потому, что Рим был колонией, римляне сочли нужным разрушить Альбу. Действительно, каждая метрополия утверждала религиозное главенство над колониями, а религия в то время обладала такой большой властью, что, пока Альба удерживала свои позиции, Рим не мог стать независимым городом.

    Разрушив Альбу, Рим не удовольствовался тем, что перестал быть колонией, захотел сам стать метрополией и унаследовать то право религиозного главенства, которое до этого имела Альба над тридцатью колониями Лация. Римляне вели затяжные войны, чтобы добиться главенства при совершении жертвоприношений на латинских праздниках. Это был способ добиться единственного известного в то время превосходства – религиозного.

    Римляне построили храм Диане и обязали латинов приходить туда и совершать жертвоприношения; они даже привлекли к этому сабинян. Так римляне приучали два этих народа проводить вместе с ними и под их главенством праздники, читать молитвы, совершать священные трапезы. Рим объединил их под своей верховной религиозной властью.

    Рим был единственным городом, который понял, как с помощью войны увеличить народонаселение. Римляне проводили политику, неизвестную остальной части греко-италийского мира; они присоединяли к Риму все завоеванные территории. Они уводили в Рим жителей захваченных городов и постепенно делали из них римлян. В то же время они отправляли колонистов в завоеванные страны, где те, создавая общины, сохраняли религиозную общность с метрополией, а этого было достаточно, чтобы заставить их подчинять свою политику политике Рима, повиноваться ему и помогать в войнах.

    Одна из характерных особенностей римской политики состояла в привлечении к себе культов соседних городов. Рим завладел Юноной из Вей, Юпитером из Пренесте, Минервой из Фалерии, Юноной из Лавиния, Венерой из Самниума и многими другими, которые нам неизвестны. Тит Ливий описывает историю появления в Риме Юноны из Вей. «Под твоим водительством, о Пифийский Аполлон, и по твоему мановению выступаю я для ниспровержения града Вейи и даю обет пожертвовать тебе десятину добычи из него. Молю и тебя, царица Юнона, что ныне обихоживаешь Вейи: последуй за нами, победителями, в наш город, который станет скоро и твоим. Там тебя примет храм, достойный твоего величия… Римляне приступили к вывозу даров божественных и самих богов, но проявили здесь не святотатство, а благоговение. Из всего войска были отобраны юноши, которым предстояло перенести в Рим царицу Юнону. Дочиста омывшись и облачившись в светлые одежды, они почтительно вступили в храм и сначала лишь набожно простирали к статуе руки – ведь раньше даже на это, согласно этрусскому обычаю, никто не посягал, кроме жреца из определенного семейства. Но затем кто-то из римлян, то ли по божественному наитию, то ли из юношеского озорства, произнес: «Хочешь ли, о Юнона, идти в Рим?» Тут все остальные стали кричать, что богиня кивнула. К этой легенде добавляют еще подробность, будто слышен был и голос, провещавший изволение. Во всяком случае, известно, что статуя была снята со своего места с помощью простых приспособлений, а перевозить ее было так легко и удобно, будто она сама шла следом. Богиню доставили на Авентин, где ей отныне предстояло находиться всегда; именно туда звали ее обеты римского диктатора»[200].

    Монтескье хвалит римлян за то, что они не навязывали своих богов побежденным народам, считая это тонким политическим приемом. Но иначе и быть не могло, поскольку противоречило бы понятиям не только римлян, но и всех древних народов. Рим завоевывал богов побежденных народов и не отдавал им своих. Он хранил своих покровителей для себя и даже старался увеличить их количество. Он стремился завладеть по возможности большим количеством культов и богов-покровителей.

    Культы и боги по большей части были взяты у побежденных, и через них Рим установил религиозные связи со всеми соседними народами. Узы общего происхождения, завоевание права connubium и права председательства на латинских праздниках, завоевание богов побежденных народов, притязание на право приносить жертвы в Олимпии и Дельфах – все это, по мнению многих, было подготовкой к завоеванию абсолютной власти. У Рима, как у каждого города, была своя общественная религия, источник римского патриотизма, но Рим был единственным городом, который заставил религию способствовать расширению собственного могущества. В то время религия каждого города обособляла его, запрещая устанавливать связи с другими городами; Рим искусно использовал религию для того, чтобы привлечь все и всех к себе и над всем и всеми установить господство.

    Как Рим приобрел владычество (350–140 годы до н. э.)

    Пока Рим постепенно расширял свое влияние, пользуясь средствами, которые давала ему религия, во всех городах и в самом Риме произошел ряд социальных и политических изменений, сказавшихся одновременно на управлении людьми и на образе их мыслей. Мы уже говорили об этом перевороте, но сейчас важно отметить, что переворот совпал с расширением римского могущества.

    Эти два события, случившиеся одновременно, оказали влияние друг на друга. Риму не дались бы так легко завоевания, если бы повсюду не угас общественный дух, и можно предположить, что общественная система не распалась бы так быстро, если бы римские завоевания не нанесли ей последний удар.

    Изменения, затронувшие институты, нравы, верования, право, не обошли и патриотических чувств, изменив характер патриотизма, и это одна из причин, которая способствовала быстрому продвижению Рима к намеченной цели. Мы уже говорили о том, каким было чувство патриотизма в ранний период истории города. Патриотизм являлся частью религии; человек любил свое отечество, потому что любил богов-покровителей, потому что там был пританей, священный огонь, праздники, молитвы, гимны, а вне отечества у него не было ни богов, ни культа. Этот патриотизм был верой и благочестием. Но когда у жреческой касты отняли власть, то вместе с древними верованиями исчез и этот вид патриотизма. Еще оставалась любовь к городу, но она приняла другую форму.

    Теперь отечество любили не за религию и богов, а за его законы и институты, за права и безопасность, которые оно давало своим гражданам. Мы видим из надгробной речи, которую Фукидид вкладывает в уста Перикла, какие причины заставляли любить Афины. «Наш государственный строй не подражает чужим учреждениям; мы сами скорее служим образцом для некоторых, чем подражаем другим. Называется этот строй демократическим потому, что он зиждется не на меньшинстве, а на большинстве. По отношению к частным интересам законы наши предоставляют равноправие для всех; что же касается политического значения, то у нас в государственной жизни каждый им пользуется предпочтительно перед другим не в силу того, что его поддерживает та или иная политическая партия, но в зависимости от его доблести, стяжающей ему добрую славу в том или другом деле; равным образом скромность звания не служит бедняку препятствием к деятельности, если только он может оказать какую-либо услугу государству. Мы живем свободною политическою жизнью в государстве и не страдаем подозрительностью во взаимных отношениях повседневной жизни; мы не раздражаемся, если кто делает что-либо в свое удовольствие, и не показываем при этом досады, хотя и безвредной, но все же удручающей другого. Свободные от всякого принуждения в частной жизни, мы в общественных отношениях не нарушаем законов больше всего из страха перед ними, и повинуемся лицам, облеченным властью в данное время, в особенности прислушиваемся ко всем тем законам, которые существуют на пользу обижаемым и которые, будучи написанными, влекут общепризнанный позор… Повторяющимися из года в год состязаниями и жертвоприношениями мы доставляем душе возможность получить многообразное отдохновение от трудов, равно как и благопристойностью домашней обстановки, повседневное наслаждение которой прогоняет уныние… Мы нашей отвагой заставили все моря и все земли стать для нас доступными, мы везде соорудили вечные памятники содеянного нами добра и зла. В борьбе за такое-то государство положили свою жизнь эти воины, считая долгом чести остаться ему верными, и каждому из оставшихся в живых подобает желать трудиться ради него…»[201]

    У человека еще есть обязанности по отношению к городу, но они зиждутся на другой основе. Человек по-прежнему жертвует жизнью, но уже не ради национального бога или очага предков, а ради защиты институтов и тех преимуществ, которые дает ему город.

    Появился новый взгляд на патриотизм. Теперь человек испытывал привязанность не к пританею, богам и священной земле, а к институтам и законам и, поскольку в связи с нестабильным положением, которое в то время существовало во всех городах, институты и законы часто менялись, то и патриотизм стал чувством непостоянным и изменчивым, зависящим от обстоятельств и подверженным тем же колебаниям, что и правительство городов. Любовь к отечеству была не более чем любовью к существующему строю, и если кого не устраивали законы, то ничто уже не связывало его с отечеством.

    Теперь для человека собственное мнение стало важнее отечества, и собственные победы и победы товарищей обрели для него большую важность, чем величие и слава его города. Любой, кого не устраивали институты родного города, предпочитал покинуть его ради города, в котором, по его мнению, эти институты были в силе. В то время люди начали свободно перемещаться из города в город; уже не было того страха перед изгнанием. Разве имело значение, что они лишатся пританея и очистительной воды? Теперь они мало думали о богах-покровителях и привыкли легко обходиться без отечества.

    Оставалось сделать небольшой шаг, чтобы взять в руки оружие и направить его против родного города. Ради собственной победы люди заключали союз с городом, враждовавшим с их родным городом. Из двух аргивян одного устраивала аристократическая форма правления, и он предпочитал Спарту Аргосу, а другой отдавал предпочтение демократическому строю и Афинам. Ни тот ни другой не слишком заботились о независимости родного города и были готовы перейти под власть чужого города при условии, что этот город поддержит их партию в Аргосе. Фукидид и Ксенофонт ясно показывают, что именно эти умонастроения стали причиной развязывания Пелопоннесской войны и ее затяжного характера. В Платеях богатые были на стороне Фив, демократы на стороне Афин. «В начале весны триста с небольшим фиванских граждан под командою беотархов Пифангела, сына Филида, и Диемпора, сына Онеторида, вторглись с оружием в начале ночи в беотийский город Платеи, бывший в союзе с афинянами. Фивян призвали и открыли им платейские ворота граждане Навклид и его сообщники с намерением захватить власть в свои руки, погубить неприязненных им граждан и подчинить город фивянам»[202].

    В городе Корциры (Керкиры) народная партия была за Афины, а аристократия за Спарту. «Среди керкирян смуты наступили с того времени, как к ним возвратились пленники, взятые в морских битвах у Эпидамна и отпущенные на свободу коринфянами… пленникам было поручено склонить Керкиру на сторону коринфян. И действительно, эти керкиряне старались воздействовать на отдельных граждан, чтобы отторгнуть город от афинян»[203].

    У афинян были союзники во всех городах Пелопоннеса, а у Спарты во всех ионийских городах. Фукидид и Ксенофонт сходятся во мнении, что не было ни одного города, в котором бы народ не поддерживал афинян, а аристократия спартанцев. «Теперь во всех государствах демократическая партия благосклонно настроена к вам (афинянам) и или вовсе не принимает участия в восстании олигархической партии, или же, если и бывает вынуждена примкнуть к восстанию, тотчас становится во враждебные отношения к восставшим. Поэтому, начиная войну, вы (афиняне) имеете союзника в лице народной массы враждебно настроенного к вам государства»[204].

    Эта война была тем общим усилием, которое предприняли греки для того, чтобы повсюду установить одинаковую форму правления под гегемонией одного города, но одни желали аристократического правления под покровительством Спарты, а другие демократического правления при поддержке Афин. То же самое было и во времена Филиппа. Во всех городах аристократическая партия желала владычества Македонии. Во времена Филомена роли поменялись, но чувства остались прежними; демократия перешла на сторону Македонии, а все, кто стоял за аристократию, присоединились к Ахейскому союзу. Таким образом, город перестал быть объектом желаний и привязанностей людей. Осталось мало греков, которые отказались бы пожертвовать общественной независимостью ради того, чтобы обрести те институты, которым они отдавали предпочтение.

    Что касается честных людей, то бесконечные разногласия, свидетелями которых они были, вызывали у них отвращение к общественной системе. Они не испытывали привязанности к той форме общественного устройства, при которой бедные и богатые вели непрерывные войны, где народ прибегал к насилию, а аристократия отвечала ему с удвоенной силой. Эти люди стремились избавиться от режима, который не порождал ничего, кроме страданий и ненависти. Они чувствовали необходимость отказаться от общественной системы и найти какую-то другую форму правления. Многие мечтали о том, чтобы установить своего рода верховную власть над городами и чтобы эта власть заботилась о поддержании порядка и заставляла эти небольшие беспокойные общества жить в мире. Ради этого Фокион, истинный гражданин, советовал своим соотечественникам перейти под власть Филиппа, пообещав им за это мир и безопасность.

    В Италии сложилось точно такое же положение, как в Греции. В такую же борьбу были вовлечены города Лаций, Сабина и Этрурия. И здесь исчезло такое понятие, как любовь к городу. И здесь любой человек охотно присоединялся к чужому городу ради достижения собственных целей.

    Эти настроения способствовали успеху римлян. Они повсюду поддерживали аристократию, и аристократия, в свою очередь, была их союзницей. Позвольте привести несколько примеров. Род Клавдиев покинул сабинскую землю, поскольку его больше устраивали римские, нежели сабинские институты. В это время многие латинские семьи переселились в Рим, потому что им не нравился демократический строй Лация, а римляне недавно восстановили господство патрициев. В Ардее шла война между аристократией и плебеями; плебеи призвали на помощь вольсков, и аристократия сдала город римлянам. «Обеим сторонам казалось, что им мало собственных сил и оружия; знатные призвали на помощь осажденному городу римлян, плебеи – вольсков, чтоб вместе заставить Ардею сдаться. Предводительствуемые эквом Клуилием вольски первыми подошли к Ардее и обложили вражеские стены валом. Об этом известили Рим, и тотчас прибывает с войском Марк Геганий и в трех милях от врага начинает разбивать лагерь; а уже в середине дня он велит воинам подкрепить силы отдыхом. Наконец в четвертую стражу он выводит воинов из лагеря. Взявшись за дело, они справились с ним столь быстро, что к восходу солнца вольски обнаружили, что окружены римским валом, более прочным, чем их собственный, воздвигнутый вокруг города; а с противоположной стороны консул подвел вал к стене Ардеи, чтобы свои в городе могли сообщаться с ним. Предводитель вольсков, который не заготовил для своих воинов провианта, а предоставил им самим добывать его каждодневным грабежом у местных жителей, увидев, что вал разом лишил его всякой возможности предпринять что-либо, призвал консула и сказал, что если римляне пришли для снятия осады, то он уведет отсюда вольсков. Консул ответил, что побежденным подобает принимать условия, а не выдвигать их и что, раз вольски так легко решились напасть на союзников римского народа, уйти им отсюда так же просто не удастся. Он велит выдать полководца, сложить оружие и, признав поражение, повиноваться победителю; а иначе – останутся они или отступят – он, как непримиримый их враг, предпочтет известить Рим о разгроме вольсков, чем о непрочном мире с ними». Все закончилось тем, что «римский же полководец в Ардее, отрубив головы подстрекателям смуты и отобрав их имущество в казну ардеян, привел в порядок дела, расстроенные мятежом»[205].

    Вражда царила в Этрурии; в Вейях свергли правительство аристократов; римляне напали на Вейи, и другие этрусские города, где господствовала жреческая аристократия, отказали вейянам в помощи. Согласно легенде, во время этой войны римляне захватили одного вейского жреца и заставили его сказать, что римлянам необходимо сделать для того, чтобы одержать победу. Не говорит ли эта легенда о том, что этрусские жрецы сдали город римлянам?

    Позже, когда Капуя восстала против Рима, отмечалось, что всадники, то есть аристократическое сословие, не принимали участия в восстании[206].

    В 313 году аристократическая партия сдала римлянам города Авзону, Сору, Минтурны и Весцию[207].

    Когда этруски создали коалицию против Рима, это означало, что у них установилась демократическая форма правления. Единственный город, им был Аретиум, отказался войти в состав коалиции по той причине, что там все еще господствовала аристократия. Приход Ганнибала в Италию вызвал волнения во всех городах, но дело было не в независимости. В каждом городе аристократы были за Рим, а плебеи за Карфаген. «Города Италии словно постигла одна болезнь: разногласие между чернью и знатью – сенат благоволил к римлянам, простой народ тянуло к карфагенянам»[208].

    Способ правления в Риме объясняет, почему аристократия поддерживала Рим. Перевороты, совершавшиеся в других городах, совершались и в Риме, с той лишь разницей, что в Риме они совершались несколько медленнее. В 509 году, когда в латинских городах уже были тираны, в Риме господствовали патриции. Позже демократия стала набирать силу, но постепенно и проявляя сдержанность. Вот почему в Риме дольше, чем в других городах, сохранялась аристократическая форма правления и дольше возлагались надежды на аристократическую партию.

    Но даже и тогда, когда в Риме верх одержала демократия, приемы и способы управления оставались аристократическими. В комициях по центуриям голоса распределялись в соответствии с имущественным положением. Почти так же было в комициях триб. Формально закон не допускал деления по имущественному положению, но фактически бедный класс был включен в состав четырех городских триб и имел всего четыре голоса против тридцати одного голоса класса собственников. Кроме того, трудно представить себе собрание, которое бы проходило так спокойно, как эти комиции; никто, кроме председателя и тех, кому он давал слово, не имел права говорить. Не было никаких выступлений и обсуждений; обычно все сводилось к голосованию и подсчету голосов, самому сложному делу, требовавшему много времени и терпения. Следует добавить, что сенат ежегодно не обновлялся, как это делалось в демократических городах Греции. Сенаторы назначались пожизненно. Сенат был истинным олигархическим институтом.

    Нравы были еще более аристократическими, чем институты. У сенаторов были свои места в театре. Только богатые служили в коннице, предпочтение отдавалось молодым людям из знатных семей. Сципиону не было шестнадцати, когда он уже командовал конным отрядом.

    Господство богатого класса удерживалось в Риме дольше, чем в других городах. Это происходило по двум причинам. Первая заключалась в том, что вся выгода от великих римских завоеваний досталась и без того богатому классу; этому классу достались и все захваченные; этот класс завладел торговлей побежденных стран. С каждым поколением эти семьи становились все богаче и обладали все большей властью. Вторая причина заключалась в том, что римлянин, даже самый бедный, имел врожденное уважение к богатству. Клиентелы уже давно не существовало, но в определенном смысле она возродилась под видом почтения, оказываемого большим состояниям; у бедных вошло в обычай каждое утро приходить, чтобы поприветствовать богатых.

    Из этого не следует, что в Риме не было, как в других городах, борьбы между богатыми и бедными, но она началась только во времена Гракхов, то есть когда завоевания уже почти закончились. Кроме того, эта борьба не была такой жестокой, как в других городах. Низшие сословия в Риме особенно не жаждали богатства. Они оказывали вялую поддержку Гракхам, отказываясь верить, что эти реформаторы работают ради них, и покинули их в решающий момент. Земельные законы, столь часто представлявшие угрозу для богатых, тоже мало волновали низшие классы. Совершенно ясно, что они не слишком стремились обладать землей; к тому же если им предлагали раздел общественных земель, то они никогда и не думали лишать богачей их собственности. Частично от глубоко укоренившегося уважения, частично от привычки ничего не делать, они предпочитали жить рядом с богатыми.

    Богатый класс проявил мудрость, приняв в свой круг наиболее знатные семьи покоренных и союзных городов. Все богатые семьи в Италии постепенно переселились в Рим. Богатое сословие приобретало все большее влияние и, наконец, стало во главе государства. Только богатые люди занимали государственные должности, поскольку нужно было затратить много собственных денег на содержание при себе штата писцов, глашатаев, охраны, низших служащих и т. д. Только богатые люди были сенаторами, поскольку для того, чтобы стать сенатором, надо было иметь крупную собственность. Удивительное дело, несмотря на демократичные законы, сформировалось аристократическое сословие, и народ, будучи всемогущим, позволил этому сословию подняться над собой и никогда не оказывал ему реального сопротивления.

    В III и II веках до н. э. Рим был городом, управление которого было наиболее аристократическим, чем в любом из городов Италии и Греции. Кроме того, следует отметить, что если внутренние вопросы сенат был вынужден согласовывать с народом, то все вопросы, связанные с внешней политикой, он решал самостоятельно. Сенат принимал послов, заключал союзы, утверждал распоряжения военачальников, определял условия для побежденных, ведал управлением завоеванными территориями, одним словом, занимался тем, что в других городах находилось в ведении народных собраний. Поэтому иностранцы, вступавшие в отношения с Римом, никогда не имели никаких дел с народом. Они общались только с сенатом, и у них создалось мнение, что народ не имеет никакой власти. Это мнение выразил Набис в разговоре с Фламинином: «У вас по цензу набирают конников, по цензу – пехотинцев, и вы считаете правильным, что кто богаче, тот и командует, а простой народ подчиняется»[209].

    Вот почему аристократия из всех городов стремилась в Рим, видела в нем защиту и была готова соединить свою судьбу с его судьбой. Это казалось столь естественным, поскольку ни для кого Рим не был чужим городом; сабиняне, латины, этруски видели в нем сабинский, латинский, этрусский город, а греки считали его греческим.

    Стоило римлянам появиться в Греции, как аристократия тут же встала на их сторону. Вряд ли кто-то из них думал, что стоит перед выбором между независимостью и подчинением; для большинства стоял вопрос только о выборе между аристократической и народной партией. Во всех городах народная партия была за Филиппа, Антиоха или Персея, а аристократическая – за Рим. Обратимся к Полибию и Титу Ливию. Когда в 198 году Аргос открыл ворота македонцам, у власти находилась народная партия; в следующем году партия богатых отдает Опунт римлянам; у акарнанцев аристократия заключила союзный договор с римлянами, но год спустя этот договор был нарушен, потому что в промежутке перевес получила демократия; Фивы объединены с Филиппом, пока у власти народная партия, и сближаются с Римом, как только власть переходит к аристократам; в Афинах, в Деметриаде, в Фокее народ враждебно относится к римлянам; Набис, демократический тиран Спарты, воюет с ними; Ахейский союз, пока его делами руководит аристократическая партия, благосклонно относится к Риму; люди, подобные Филопемену и Полибию, желают национальной независимости, но в то же время предпочитают римское владычество демократии; даже в Ахейском союзе наступает момент, когда верх одерживает народная партия, и с этого времени союз становится врагом Рима; Диэй и Критолай были одновременно вождями антиримской народной партии и стратегами Ахейского союза; они храбро сражались при Скарфее и Левкопетре, скорее всего, не столько за независимость Греции, сколько за торжество демократии.

    Все вышесказанное достаточно ясно показывает, как Риму удалось без особых усилий добиться владычества. Общественный дух мало-помалу исчезал. Любовь к независимости становилась очень редким чувством, и сердца всецело отдавались партийным интересам и партийным страстям. Незаметно забывалась гражданская община. Мало-помалу падали одна за другой перегородки, которые когда-то разделяли городские общины и делали каждую из них маленьким обособленным миром, в пределах которого замыкались все помыслы и желания отдельной личности. Во всей Италии, так же как и во всей Греции, теперь различали лишь две группы людей: с одной стороны, аристократический класс, с другой – народную партию. Одна из этих групп была за господство Рима, другая боролась против него. Верх взяла аристократия, и Рим завоевал владычество.

    Рим всюду разрушает общественную систему

    Институты древнего города были ослаблены в ходе переворотов. Установив владычество, Рим первым делом окончательно разрушил древние институты и уничтожил все, связанное с ними. Это можно обнаружить, изучая условия, в которых оказались народы, попавшие под власть Рима.

    Прежде всего нам не следует исходить из понятий современной политики и представлять себе, что различные народы последовательно входили в состав Римского государства, как это бывает в наши дни, когда завоеванные земли включаются в состав государства, расширяющего свои границы за счет новых территорий. Римское государство (civitas romana) не расширялось за счет завоеваний; оно состояло исключительно из фамилий, принимавших участие в религиозной церемонии ценза. Римская территория (ager romanus) не расширялась; она оставалась ограниченной нерушимыми межами, приданными ей некогда царями и из года в год освящаемыми церемонией амбравалии. С каждым новым завоеванием возрастала власть Рима, imperium romanum, и увеличивалась территория, принадлежащая государству, ager publicus.

    Пока существовала республика, никому не могло прийти в голову, что римляне и другие народы в состоянии образовать единую нацию. Рим, конечно, мог принять к себе побежденного, позволить жить в пределах своих стен и сделать его со временем римлянином; но он не мог ассимилировать чужой народ в состав своего собственного, целую территорию ввести в состав своей. Причина заключалась не в какой-то особой политике Рима, а в древнем принципе, от которого Рим, как и всякое другое государство, хотел бы освободиться, но так и не смог до конца этого сделать. Вот почему покоренные народы не входили в Римское государство, а отдавались под римское владычество. Они не были связаны с Римом так, как в наши дни провинции связаны со столицей; Рим знал только две формы отношений между народами: подчинение или союз.

    Может показаться, что у побежденных народов остались общественные институты, и мир превратился в большое объединение различных городов, подчинявшихся владычеству одного города. Однако это не так. Римское завоевание привело к серьезным изменениям в структуре всех городов.

    С одной стороны, были подчиненные, dediticii, те, кто, произнося формулу deditio, передавали римскому народу «самих себя, свои стены, свои земли, свои воды, свои дома, свои храмы, своих богов».

    Таким образом они отказывались не только от общественного управления, но и от всего, что было связано с ним в древности, то есть от своей религии и своего частного права. С этого времени эти люди более не составляли политическое целое, у них не осталось ничего от правильного общественного устройства. Их город (urbs) продолжал существовать, но их государство (civitas) прекратило существование. Они продолжали жить вместе, но уже без институтов, законов и магистратов. Для поддержания общественного порядка Рим присылал своего префекта.

    С другой стороны, были союзники – foederati или socii. С ними обращались не так сурово. В день вступления под власть Рима они оговаривали право сохранить свою городскую структуру со своими магистратами, сенатом, пританеем, законами и судьями. Город считался независимым и его отношения с Римом, казалось, строились, как подобает строиться отношениям двух союзников. Однако в текст договора, заключавшегося при завоевании, Рим вносил следующую формулу: majestatem populi romani comiter conservato[210].

    Эти слова устанавливали степень независимости союзного города по отношению к Риму, а расплывчатость формулировки приводила к тому, что степень независимости определял сильнейший, то есть Рим. Эти так называемые свободные города получали из Рима приказы, подчинялись проконсулам и платили налоги откупщикам. Городские чиновники отчитывались перед римскими наместниками провинций, которые также решали вопросы о созыве местных судей[211].

    Но в самой природе древней общественной формы управления было заложено, что она либо должна быть полностью независимой, либо попросту прекратить существование. Между сохранением городских институтов и подчинением внешней силе имело место противоречие, на которое современный человек, возможно, не обратит особого внимания, но которое сразу бы бросилось в глаза человеку того времени. Свобода города и господство Рима были несовместимы; это была призрачная свобода, уловка, предназначенная для того, чтобы отвлечь мысли и внимание людей. Каждый город почти ежегодно посылал депутацию в Рим, и римский сенат решал даже самые мелкие и незначительные городские дела. Города по-прежнему имели своих свободно избираемых магистратов, архонтов и стратегов, но у архонта не было иного занятия, кроме как вписывать свое имя в общественный регистр для титулования года, а стратегу, бывшему некогда верховным главнокомандующим и главой государства, оставалось лишь следить за чистотой улиц и порядком на рынках.

    Таким образом, общественные институты исчезли как у народов, называвшихся союзниками, так и у тех, которые считались покоренными; между собой эти народы отличались лишь тем, что у «свободных» народов институты сохранили внешнюю форму. В действительности гражданской общины в том виде, в каком ее понимали в древности, уже нигде не существовало, кроме как в стенах Рима.

    Рим, повсеместно разрушая общественную систему, ничем не заменял ее. Лишая народы их институтов, Рим при этом не давал им своих собственных, как и не задумывался о создании новых. Не было создано ни одной конституции для какого-либо народа империи, как и не было желания ввести точные правила, согласно которым этими народами можно было бы управлять. Поскольку эти города не являлись частью римского города-государства, власть Рима над этими городами не была узаконена. Для Рима покоренные народы были чужаками, и по отношению к ним Рим пользовался беззаконной и неограниченной властью, какую древнее общественное право давало гражданину в отношении чужаков и врагов. Римская администрация долгое время руководствовалась этим принципом.

    Рим посылал своих граждан в качестве наместников в провинции. Рим наделял этого гражданина imperium (империем) – абсолютной властью; это означает, что Рим на определенное время отказывался в его пользу от своей власти над данной страной. Наместник являлся олицетворением высшей власти. Он определял величину налогов; ему подчинялись вооруженные силы; он решал все проблемы юридической сферы: от назначения судей до непосредственного участия в судебных делах. Его отношения с подчиненными, или союзниками, не регулировались никакой конституцией. Он самовольно вершил суд, не руководствуясь никакими законами. Законы провинции не имели к нему отношения, поскольку он был римлянином, а римские законы не имели силы, поскольку он судил жителей провинции. Для того чтобы между ним и управляемым населением были законы, он сам должен был их создать. Наделенный imperium наместник автоматически обладал судебной властью. Наместники имели право, и возвели это в обычай, при вступлении в должность издавать свод законов, называвшийся эдиктом, с обязательным указанием норм, которых наместник обязывался придерживаться при исполнении своих обязанностей. Но поскольку наместники ежегодно менялись, то каждый год менялись и законы, по той простой причине, что единственным основанием закона было желание конкретного человека, наделенного на тот момент империем. Если приговор, вынесенный наместником, не был приведен в исполнение до отъезда наместника из провинции, то сам факт приезда нового наместника аннулировал вынесенный ранее приговор, и дело заново разбиралось в суде уже под председательством нового наместника.

    Наместник был всесилен. Он был олицетворением закона. Жители провинции могли обратиться в суд Рима с жалобой на жестокость или злоупотребления наместника только в том случае, если им удавалось найти римского гражданина, готового выступить в суде в качестве их патрона, поскольку они сами не имели права обращаться в римские суды. Они были чужаками; на юридическом и официальном языке они назывались peregrine – Перегринами; все, что закон говорил о hostis – чужеземцах, врагах, относилось и к ним.

    Правовое положение жителей империи предстает в сочинениях римских юристов. Они рассматривались как народы, которые уже не имеют своих собственных законов, но еще не имеют римских. Для них, таким образом, не существует права ни в какой форме. В глазах римских правоведов провинциал не является ни мужем, ни отцом, то есть закон не признает за ним ни супружеской, ни отеческой власти. В отношении него не существует такого понятия, как собственность. Он не может быть собственником по двум причинам: во-первых, в силу его положения, поскольку он не является римским гражданином, а во-вторых – поскольку провинция не является римской территорией, а закон допускает полномочное право собственности только в границах ager romanus. Правоведы объясняют, что земля в провинции не может быть частной собственностью и чтолюди могут только пользоваться землей и плодами своего труда[212].

    То, что правоведы во II столетии говорили о земле провинций, относилось и к италийской земле до тех пор, пока ее население не получило право римского гражданства.

    Не вызывает сомнений, что народы, как только они входили в Римскую империю, сразу утрачивали общественную религию, свое управление и свое частное право. Можно предположить, что на практике Рим смягчал разрушительность подчинения. Хотя римский закон и не признавал за подданными отеческой власти, но позволял пользоваться этой властью в обыденной жизни. Человеку не разрешалось называть себя собственником, но ему позволялось владеть землей; он обрабатывал землю, продавал ее и передавал по завещанию. Не говорилось, что это его земля, а говорилось, что это как бы его земля, pro suo. Она не являлась его собственностью, dominium, но относилась к его имуществу, in bonis. Таким образом, Рим изобрел оговорку в пользу подданных. Хотя традиции запрещали создавать законы для побежденных, римский гений не мог допустить полного распада общества. Формально провинциалы были вне закона, а фактически они жили так, словно законы у них были, но, несмотря на это, и даже с учетом терпимости завоевателей, все институты побежденных и их законы постепенно исчезли. Римская империя на протяжении нескольких поколений представляла уникальное зрелище: один-единственный город сохранял свои институты и свое право; все остальные, то есть более ста миллионов человек, не имели никаких законов или имели такие, которые не признавались господствующим городом. Однако мир не пребывал в состоянии хаоса, и общество, в отсутствие законов и принципов, поддерживалось с помощью силы, деспотизма и договоренностей.

    Таковы были последствия римского завоевания для народов, которые постепенно становились добычей Рима. Все, связанное с городом, исчезло: сначала религия, затем управление и, наконец, частное право. Все институты, уже давно находившиеся в подвешенном состоянии, были в конце концов разрушены, но им на смену не пришел ни новый общественный порядок, ни новая система управления. Образовался некий промежуток застоя между распадом общественного строя и появлением новой формы общества. Римская империя представляла собой смешение народов, где настоящий порядок был только в центре, а в остальных частях империи временный, искусственно созданный порядок, поддерживаемый исключительно с помощью принуждения. Покоренные народы смогли создать организованное общество, только завоевав те права и институты, которыми Рим хотел распоряжаться единолично. Для этого они должны были стать гражданами римского города-государства, занять в нем определенное положение и слиться с Римом, превратившись в единое целое. Это был длительный и трудоемкий процесс.

    Завоеванные народы один за другим входят в состав Римского государства

    Мы видели, насколько плачевным было положение подданных Рима и как они, должно быть, завидовали положению римского гражданина. И дело не только в задетом самолюбии, речь шла о куда более реальных и важных вещах. Человек, не являвшийся римским гражданином, не считался ни мужем, ни отцом; по закону он не мог быть ни собственником, ни наследником. Званию римского гражданина придавалось огромное значение; не имевший его оставался вне закона, и только тот, кто имел звание гражданина, входил в состав организованного общества. Вот почему это звание стало объектом самых горячих желаний. Латины, италийцы, греки, а позже испанцы и галлы стремились стать гражданами Рима – это был единственный способ получить права и приобрести хоть какой-то вес в обществе. Все эти народы, один за другим, примерно в том порядке, как они попадали под владычество Рима, начали добиваться того, чтобы войти в состав Римского государства, и после долгих усилий они добивались поставленной цели. Этот медленный процесс вступления в состав Римского государства был последним актом долгой истории преобразования социального строя древних народов. Для того чтобы изучить каждый этап этих преобразований, мы должны вернуться в IV век до н. э.

    Лаций завоеван; из сорока маленьких народов, населявших его, Рим уничтожил половину. У некоторых отнял земли, других назвал союзниками. В 340 году союзники поняли, что этот союз причиняет им только вред, что они вынуждены во всем повиноваться, обречены ежегодно проливать свою кровь и тратить свои деньги исключительно ради выгоды Рима. Они создали коалицию; и их вождь Анний с такой речью выступил в сенате: «…Да будет у нас единый народ и единое государство; чтобы власть была сосредоточена в одном месте, а народы объединились общим именем, одной стороне придется здесь уступить. На благо тех и других да будет вашему отечеству оказано предпочтение, и все мы станем зваться «римляне»[213].

    Так, в 340 году Анний высказал пожелание, которое постепенно высказывали все народы Римской империи, но осуществиться которому удалось только спустя пять с половиной столетий. Однако для того времени это требование показалось дерзким; римляне объявили его чудовищным и преступным. Оно действительно противоречило древней религии и древнему закону городов. Консул Манлий, «придя в страшный гнев, заявил прямо, что если отцы-сенаторы окончательно обезумели и готовы принять законы, предлагаемые каким-то сетинцем, то он препояшется мечом, так явится в сенат и собственной рукою убьет любого латина, которого завидит в курии. После чего, оборотясь к образу Юпитера, он воскликнул: «Слушай, Юпитер, все это непотребство! Слушайте и вы, боги и законы! Взятый в полон и униженный сам, Юпитер, узришь ты в священном храме твоем иноземных консулов и сенат иноземцев! О том ли, латины, римский царь Туллий заключал договор с альбанцами, вашими предками? А после о том ли Луций Тарквиний – с вами самими? Неужто вовсе позабыли вы битву при Регилльском озере? Позабыли старые свои поражения и благодеяния, вам оказанные?»[214]

    Тем самым Манлий выразил то чувство отвращения, которое питали граждане к чужеземцам. Древний религиозный закон предписывал испытывать ненависть к чужеземцам, поскольку они ненавистны богам города. Латин, по мнению Манлия, не мог быть сенатором, поскольку местом собрания сената был храм, а римские боги не могли допустить присутствия чужеземца в своем святилище.

    Началась война; побежденные латины были вынуждены сдаться; они отдали римлянам свои города, свои культы, свои законы и свои земли. И оказались в ужасном положении. Сенатор Камилл «доложил сенату о народах Лация и сказал так: «Отцы-сенаторы, все, чего следовало добиться в Лации войной и оружием, все это по милости богов и благодаря доблести воинов уже исполнено. Вражье войско разгромлено при Педе и Астуре, все латинские города и Антий во владениях вольсков, захваченные силой или сдавшиеся, находятся под охраной ваших отрядов. Осталось обсудить, каким способом навсегда заставить латинов блюсти мир и спокойствие, коль скоро снова и снова они тревожат нас своими мятежами. Бессмертные боги облекли вас такою властью, что от вашего решения зависит, быть ли впредь Лацию или не быть; а потому мир с латинами вы можете обеспечить себе либо жестокой расправой, либо милостивым прощением. Хотите быть жестоки к сдавшимся и побежденным? Тогда можно разорить весь Лаций, превратив в голую пустыню те края, откуда к нам являлось превосходное союзное войско, на которое и вы часто опирались во многих, причем крупных, войнах. Или вы хотите, по примеру предков, дать побежденным гражданство и тем умножить мощь Римского государства? Тогда перед вами сколько угодно способов с вящею славою дать возрасти нашему государству. Само собой разумеется, что власть, которой покоряются с радостью, более прочна. Но, какое бы решение вы ни вынесли, с ним нужно поспешить. Столько народов, колеблясь между страхом и надеждою, ждут вашего приговора, что и вам следует поскорее снять с себя эту заботу, а их, замерших в ожидании, наказать или облагодетельствовать. Наше дело дать вам возможность разрешить все по своему усмотрению, а ваше – выбрать наилучшее для вас и всего государства»[215].

    Тит Ливий не дает ясного объяснения, что было сделано. По его словам, латинам предоставили права римского гражданства, без права голосования и заключения браков. Следует отметить, что новых граждан не внесли в списки. Понятно, что сенат обманул латинов, назвав их римскими гражданами. Они попали в полное подчинение, выполняя обязанности граждан, но не имея гражданских прав. Некоторые латинские города восстали, требуя забрать это мнимое гражданство.

    Мы ясно видим, что спустя столетие, хотя Ливий ничего нам об этом не сообщает, политика, проводимая Римом, изменилась. Рим, ранее лишивший латинов избирательного права и права заключать браки, отнял у них звание граждан, или, точнее, положил конец этому обману, и решил восстановить структуру городов, вернуть латинам их законы и их магистратов.

    Рим предпринял ловкий ход, приоткрыв дверь, точнее, узкую щелку, позволяющую подданным войти в состав Римского государства. Тот из латинов, кто в течение года занимал высшую должность в своем городе, становился римским гражданином[216].

    На этот раз давалось полноценное право римского гражданства без каких-либо оговорок; оно включало в себя избирательное право, право занимать должность магистрата, право вноситься в список граждан, право заключать брак. Рим решился разделить с чужеземцами свою религию, управление, законы, но его милость распространялась не на всех жителей городов, а на отдельных личностей. Рим принял в свой круг только лучших из лучших, самых богатых, самых знатных людей Лация.

    Право гражданства ценилось высоко, во-первых, оно было полноценным, а во-вторых, давало привилегии. Человек, получивший право гражданства, принимал участие в комициях самого могущественного города Италии; он мог стать консулом и командовать легионом. Это право давало возможность удовлетворить и более скромные желания; можно было с помощью брака объединиться с римской семьей; можно было поселиться в Риме и стать собственником; можно было заняться торговлей в Риме, который к тому времени стал одним из ведущих торговых городов мира. Можно было стать сборщиком налогов, то есть принять участие в тех огромных средствах, которые давали взимание податей и спекуляция общественными землями, ager publicus. Человек, где бы он ни жил, пользовался сильным покровительством; он вышел из-под власти общественных магистратов и был защищен от произвола римских магистратов. Вместе с правом гражданства человек приобретал почести, богатство и защиту.

    Вот почему латины стремились добиться права гражданства и использовали все средства для достижения этой цели. В какой-то момент Рим обнаружил, что двенадцать тысяч латинов обманным путем получили права римского гражданства.

    Обычно Рим закрывал на это глаза, считая, что благодаря этому увеличивается население города и восстанавливаются потери, понесенные во время войны. Но страдали латинские города; их самые богатые жители стали римскими гражданами, и Лаций обеднел. Налоги, от которых самые богатые жители освобождались как римские граждане, становились все обременительнее, и количество воинов, которых требовалось поставлять Риму, с каждым годом становилось все труднее набирать. Чем больше было тех, кто получал права римского гражданства, тем тяжелее было положение тех, кто не имел этих прав. Но вот настало время, когда латинские города потребовали, чтобы право римского гражданства перестало быть привилегией. Италийские города, завоеванные уже около двух веков назад, находились почти в том же положении, что и латинские города; их богатые граждане становились римлянами, и они тоже потребовали предоставить им права римского гражданства. В этот период жизнь подданных и союзников стала еще невыносимее в связи с тем, что римская демократия активно обсуждала вопрос, связанный с земельными законами. В соответствии с этими законами ни подданный, ни союзник не могли быть собственниками земли, а большая часть италийских земель принадлежала республике. Одна партия требовала, чтобы эти земли, почти сплошь заселенные италийцами, были отобраны государством и разделены между бедными гражданами Рима. Над италийцами нависла страшная угроза. Они остро ощутили необходимость получения гражданских прав, а получить их можно только в единственном случае – стать римскими гражданами.

    Разгоревшаяся война получила название социальной; союзники Рима взялись за оружие, чтобы из союзников стать римлянами. Рим одержал победу, однако был вынужден предоставить то, что от него требовали, и италийцы получили права римского гражданства. Теперь они могли голосовать на форуме; в частной жизни они руководствовались римскими законами; были признаны их права на землю, и у них было абсолютное право собственности как на италийскую, так и на римскую землю. Затем они получили jus Italicum (италийское право); это право касалось не италийца, поскольку он уже стал римлянином, а италийской земли, на которую теперь распространялось такое же право собственности, как на ager Romanus.

    С этого времени Италия стала единым государством; оставалось только включить в ее состав провинции.

    Следует сделать различие между Грецией и западными провинциями. На западе были Галлия и Испания, которые до завоевания их римлянами ничего не знали о настоящей общественной системе. Римляне попытались создать у них эту форму правления, то ли думали, что так ими будет проще управлять, или для того, чтобы постепенно ассимилировать их с италийскими народами, было необходимо заставить их пройти тот же путь, который прошли италийцы. Вот почему императоры, подавлявшие политическую жизнь в Риме, всячески поддерживали эту форму правления в провинциях. В Галлии в каждом городе был свой сенат, свое аристократическое сословие, свои выборные магистраты; в каждом городе был даже свой местный культ, свой гений и свой бог-покровитель, вроде тех, что были в Древней Греции и в древней Италии. Но эта общественная система не препятствовала людям становиться римскими гражданами, напротив, она подготавливала их к этому. Искусно установленная между городами градация отмечала ступени, по которым им надо было незаметно добраться до Рима и, наконец, слиться с римлянами. Существовали следующие категории городов. Союзные города имели собственное правительство и свои законы, но не имели никаких правовых связей с римскими гражданами. Колонии обладали гражданским правом римлян, но не имели политических прав. Города, имевшие италийское право, то есть те города, которым Рим предоставил абсолютные права собственности на их земли, как если бы эти земли находились в Италии. Города, имевшие латинское право, то есть города, жители которых могли согласно некогда установленному в Лации обычаю стать римскими гражданами, если они занимали у себя в городе какую-то общественную должность. Различия были столь глубоки, что между жителями двух разных категорий невозможен был ни брак, ни какие-либо законные отношения. Однако императоры позаботились о том, чтобы города могли постепенно подниматься по ступеням и переходить с положения подданного или союзника к италийскому праву, а с италийского права к латинскому праву. Когда город достигал этого положения, его самые влиятельные семьи одна за другой становились римскими.

    Греция тоже постепенно вошла в состав Римского государства. Вначале все города сохраняли форму и механизм общественного управления. В момент завоевания Греция выказала желание сохранить автономию, и автономия была ей предоставлена, возможно, даже на более долгий срок, чем она желала. После смены нескольких поколений она захотела стать римской, к этому ее подвигли тщеславие, честолюбие и общественные интересы.

    Греки не испытывали к Риму той ненависти, какую обычно испытывают к чужеземному владыке. Они восхищались Римом; относились к нему с почтением; по собственной воле установили его культ и воздвигали храмы, как богу. Города забыли своих богов-покровителей и вместо них поклонялись богу Риму и богу Цезарю; им посвящались самые великолепные праздники; главной обязанностью высших магистратов было проведение с невероятной пышностью августовских игр. Людей приучали смотреть дальше своих городов; Рим казался им образцовым городом, настоящим отечеством. А родной город казался маленьким; его интересы мелкими и незначительными; предоставляемые почести не удовлетворяли самолюбие. Только римский гражданин был достоин уважения. Правда, во времена императоров это звание не давало никаких политических прав, зато давало большие преимущества; человек приобретал абсолютное право собственности, право наследования и все частное право Рима. Законы городов постоянно менялись; римляне относились к ним с презрением, да и сами греки не испытывали к ним особого уважения. Для того чтобы иметь постоянные законы, признанные всеми как священные, было необходимо иметь римские законы.

    Мы не только не находим, чтобы вся Греция, но даже чтобы один греческий город официально потребовал так страстно желаемого права гражданства; греки, по отдельности, старались его обрести, и Рим охотно даровал им это право. Одни получали его по милости императора, другие покупали его. Это право предоставлялось тем, у кого было трое детей, или тем, кто служил в определенных отрядах. Иногда для его приобретения было достаточно построить торговое судно определенного тоннажа или привезти в Рим зерно. Самый простой и быстрый способ получить права гражданства состоял в том, чтобы продать себя в качестве раба римскому гражданину, поскольку раб, отпущенный на свободу, получал права римского гражданина. Вот что сообщает об этом Гай: «Peregrini dediticii называются те, которые некогда с оружием в руках сражались против римского народа, а затем, будучи побеждены, сдались. Следовательно, рабов, подвергшихся такому бесчестью и отпущенных на волю в каком бы то ни было возрасте и каким бы то ни было образом, никогда не будем считать римскими или латинскими гражданами, хотя бы они были в полной власти господ, но всегда будем их причислять к покоренным и сдавшимся римскому народу. Если же раб не подвергся такому бесчестью, то он, будучи отпущен на волю, делается или римским, или латинским гражданином. Именно лицо, удовлетворяющее следующим трем условиям: если оно старше тридцати лет, было у господина по праву квиритов и получило свободу вследствие законного отпущения на волю, то есть или посредством vindicta (на основании юридического акта), или вследствие занесения в цензорский список, или в силу завещания, – то такое лицо признается римским гражданином. В случае если одного из этих условий недостает, то оно будет латином»[217].

    Человек, получивший права римского гражданина, уже не принадлежал ни в гражданском, ни в политическом отношении родному городу. Он мог продолжать жить в нем, но его считали иностранцем; он не подчинялся городским законам; не повиновался магистратам; не оказывал городу финансовую помощь. Он был чужим даже для своей семьи, если у членов его семьи не было прав римского гражданства. Он не наследовал семейную собственность. Это было следствием древнего принципа, запрещавшего человеку одновременно принадлежать двум гражданским общинам. Понятно, что спустя несколько поколений в каждом греческом городе появилось много людей, как правило, самых богатых, которые не признавали ни городское правительство, ни городские законы. Так медленно погибал общественный строй, как если бы смерть его была естественной. Настало время, когда город стал просто формой без содержания, где местные законы практически потеряли значение, а судьям было некому выносить приговоры.

    Наконец, после того как восемь или десять поколений добивались права римского гражданства и все те, кто имел какое-то значение, получили его, появился императорский эдикт, даровавший это право всем свободным людям без исключения.

    Удивительно, но никто не может сказать ни когда издан этот декрет, ни какой император является его автором. С небольшой долей вероятности честь издания этого эдикта приписывается Каракалле, императору, который не отличался возвышенными взглядами, впрочем, в первую очередь он преследовал фискальные цели. Мы не встречаем в истории более важного декрета. Он уничтожил различие, существовавшее со времени римского завоевания, между господствующим народом и подвластными народами; он уничтожил даже древнее различие, которое религия и право установили между городами. Между тем историки того времени обошли его своим вниманием, и все, что нам известно, мы почерпнули из двух довольно туманных отрывков правоведов и из одной фразы Диона Кассия[218]: «Он сделал римлянами всех своих подданных на словах – чтобы оказать им благодеяние, на деле же – чтобы отсюда к нему притекало больше налогов, так как перегрины большинство их не платят».

    Если этот эдикт не поразил современников и не привлек к себе внимание тех, кто тогда писал историю, то только потому, что изменения, которые он узаконил, начались уже давно. Неравенство между гражданами и подданными уменьшалось с каждым поколением и постепенно полностью исчезло.

    Звание гражданин стало выходить из употребления, а если и использовалось, то только для обозначения положения свободного человека по отношению к положению раба. С этого времени все, входившие в состав Римской империи, от Испании до Евфрата, образовали один народ и одно государство. Исчезло различие между городами; между народами оно еще было, но в незначительной степени. Все жители этой огромной империи были римлянами. Галл отказался называться галлом, поспешив назваться римлянином; так же поступили испанец, жители Фракии и Сирии. С этого времени было только одно отечество, только одно правительство и только один свод законов.

    Мы узнали, как из века в век развивался город. Сначала в нем были только патриции и клиенты, позже в нем обосновался класс плебеев, затем появились латины, следом италийцы и, наконец, жители провинций. Одни завоевания не могли вызвать такие глобальные изменения; потребовалось изменение понятий и представлений, расчетливые, но непрерывные уступки императоров, преследование личных интересов. Постепенно исчезли все гражданские общины, и римская гражданская община, единственная не подвергшаяся разрушению, настолько преобразовалась, что превратилась в сообщество многих великих народов под властью единого властителя. Так исчез общественный строй.

    Мы не планируем говорить о том, какая система управления пришла на смену этому строю, и выяснять, была ли эта перемена выгодна или гибельна для народов. Мы остановимся на том моменте, когда установленные в древности формы общественной жизни навсегда исчезли.

    Глава 3

    ХРИСТИАНСТВО ИЗМЕНЯЕТ УСЛОВИЯ УПРАВЛЕНИЯ

    Победа христианства ознаменовала конец древнего общества. Одновременно с этим событием завершились социальные преобразования, начавшиеся, как мы выяснили, шестью или семью веками ранее.

    Для того чтобы понять, насколько изменились принципы и основные правила политики, достаточно вспомнить, что древнее общество было создано древней религией, основным догматом которой была вера в то, что каждый бог оказывает покровительство только одной семье или одному городу. Это было время домашних и городских богов. Древняя религия создала законы; отношения между людьми, собственность, наследование, судопроизводство – все это основывалось не на чувстве справедливости, а на догматах религии и требованиях культа. Все та же религия установила правила управления людьми, власть отца в семье, царя или магистрата в городе. Все было связано с религией, то есть с тем представлением, какое создал себе человек о божестве.

    Мы старались по возможности подробно рассмотреть древнюю общественную систему, где религия была полновластной повелительницей, и в общественной, и в частной жизни; где государство было религиозной общиной, царь – верховным жрецом, магистрат – священнослужителем, закон – священной формулой; где патриотизм был благочестием, изгнание – отлучением от религии; где не существовало понятия о свободе личности; где государство целиком поработило человека, его душу, тело и состояние; где понятия закона и долга, правосудия и привязанностей распространялись только в пределах городских границ; где не было возможности создать большое сообщество. Таковы отличительные черты греческих и италийских городов в начальный период их истории.

    Но, как мы выяснили, постепенно общество стало изменяться. Одновременно с изменением верований произошли изменения в управлении и праве. На протяжении пяти веков, предшествовавших христианству, ослабевала связь между религией, с одной стороны, и правом и политикой – с другой. Усилия угнетенных классов, ниспровержение жреческой касты, труды философов, развитие мысли расшатали древние основы человеческого сообщества. Люди неоднократно прилагали усилия, стремясь вырваться из рабства древней религии, в которую больше не верили; со временем право, политика и мораль разбили религиозные оковы.

    Но причиной появления между ними пропасти стало исчезновение древней религии; если право и политика стали более независимыми, то только потому, что люди отказались от религиозных верований. Если религия больше не управляла обществом, то главным образом по той причине, что она утратила власть. Однако настал день, когда религиозное чувство ожило с новой силой и вера, в форме христианства, завладела душой человека.

    Религиозное чувство не только ожило, но стало более возвышенным и менее приземленным. Если в древности люди находили богов в собственной душе, в природных явлениях и в небесных светилах, то теперь появилось представление о Боге как о существе, не имеющем ничего общего ни с человеком, ни с окружающим миром. Божественное существо находилось за пределами физического мира. Если раньше каждый человек создавал собственного бога, и богов было столько же, сколько семей и городов, то теперь Бог представлялся как существо единственное в своем роде, неподражаемое; он был творцом, оживившим мир, он один был способен удовлетворить имевшуюся у человека потребность в поклонении. На смену религии, которая была всего лишь собранием обычаев и обрядов, которые продолжали совершать, не понимая их смысла, формул, смысл которых зачастую был непонятен, поскольку устарел их язык, преданий, которые передавались из века в век и считались священными только потому, что были древними, пришла религия, предложившая единственный объект поклонения – Всевышнего и собрание догматов. Религия перестала быть материальной, она стала духовной. Христианство изменило суть и форму поклонения. Человек больше не приносил Богу пищу и напитки. Молитва уже не была колдовским заклинанием; она стала проявлением веры и смиренной мольбой. Изменилось отношение человека к божеству; страх перед богами уступил место любви к Богу.

    Христианство не было ни домашней религией какой-то одной семьи, ни национальной религией какого-то города или народа. Эта религия не являлась принадлежностью какой-то касты или сообщества. С самого начала она обращалась ко всему роду человеческому. Две тысячи лет назад Христос сказал ученикам: «Идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари»[219].

    Это было столь необычно, что в первый момент ученики почувствовали некоторую растерянность; в Деяниях святых апостолов говорится, что вначале некоторые ученики отказались проповедовать новое учение другим народам. Они считали, как и древние евреи, что Бог евреев не станет принимать поклонение от чужеземцев; эти ученики, подобно древним римлянам и грекам, верили, что у каждого народа был свой бог, и проповедовать культ этого бога означает лишить себя своего собственного покровителя. Но Петр, выслушав этих учеников, ответил: «…и Сердцеведец Бог дал свидетельство, даровав им (язычникам) Духа Святого, как и нам (иудеям); и не положил никакого различия между (иудеями) и ими (язычниками), верою очистив сердца их»[220].

    Святой Павел любил повторять этот великий принцип: «Неужели Бог есть Бог только иудеев, а не и язычников? Конечно, и язычников; потому что един Бог, Который оправдает обрезанных по вере и необрезанных через веру. Итак, уничтожаем ли мы закон верой? Нет, но закон утверждаем»[221].

    Во всем этом было нечто абсолютное новое. В первые века истории человечества каждый народ имел своего бога. Евреи верили в единого бога Яхве, афиняне в афинскую Палладу, римляне в Юпитера Капитолийского. Право совершать религиозные обряды было привилегией.

    Чужеземец не допускался в храм; нееврей не мог входить в еврейский храм; лакедемонянин не имел права обращаться с молитвой к афинской Палладе. Справедливости ради следует отметить, что на протяжении пяти веков, предшествовавших христианству, все мыслящие люди боролись против этих несправедливых правил. Философы, начиная с Анаксагора, учили, что Бог, творец мира, принимает без различия поклонение всех людей. В Элевсинских мистериях участвовали посвященные из всех городов; они делились на четыре категории: священники, жрицы и иерофанты; посвящаемые в тайны первый раз; те, которые уже участвовали по крайней мере однажды в мистерии; те, которые в достаточной степени изучили секреты самых больших тайн Деметры. Культы Кибелы и Сераписа исповедовали разные народы. Евреи тоже стали принимать чужеземцев в свою религию; греки и римляне принимали их в свои общины. Христианство представило всем людям единого Бога, всемогущего Бога, который принадлежал всем людям, у которого не было избранного народа и который не делал различия ни между народами, ни между семьями, ни между государствами.

    У этого Бога не было чужаков. Присутствие чужака больше не оскверняло храм и обряд жертвоприношения. Храм был открыт для всех, кто верил в Бога. Жречество перестало быть наследственным, поскольку религия не была наследственной. Культ перестал быть тайным; не скрывались ни обряды, ни молитвы, ни догматы. Напротив, стали обучать религии, причем не только желающих; учение старались донести до самых равнодушных. На смену принципа запрета пришел принцип проповедничества.

    Это оказало огромное влияние как на отношения между народами, так и на государственное управление.

    Теперь религия не разжигала ненависть между народами; она не требовала от гражданина враждебного отношения к чужеземцу; напротив, она учила его, что он должен относиться к чужеземцу и к врагу справедливо и даже доброжелательно. Рухнули барьеры между народами и племенами; исчез pomaerium (помериум)[222].

    Апостол Павел говорит, что «Христос разрушил средостение, которое отделяло Бога и человека, как бы закрыл Собой пропасть, которая лежала между Богом и Его тварью». И еще: «Нет ни эллина, ни иудея, ни обрезанного, ни необрезанного, ни варвара, ни скифа, ни раба, ни свободного, но Христос есть все и во всем».

    Людям объясняли, что все они происходят от одного общего отца. Бог един, и един человеческий род; религия запретила людям ненавидеть друг другу. «Иисус сказал: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя; на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки»[223].

    Что касается управления государством, то христианство не внесло в него никаких существенных изменений. В древние века между религией и государством существовала неразрывная связь; каждый народ поклонялся своему богу, и каждый бог управлял своим народом; один и тот же кодекс определял отношения между людьми и их обязанности по отношению к богам города. Религия управляла государством и назначала вождей с помощью жеребьевки или ауспиций. Государство, в свою очередь, наказывало за любое нарушение и отступление от культа города и во время совершения обрядов. В отличие от древней религии Христос сказал, что его царство не от мира сего. Он отделяет религию от управления. Теперь религия, перестав быть земной, как можно меньше вмешивается в земные дела. Христос сказал: «Отдавайте кесарю кесарево, а Божие Богу». Впервые так явно проводится различие между Богом и государством. В то время Цезарь был верховным понтификом и диктатором; он был хранителем и истолкователем римской религии. В его руках находился культ и догматы.

    Его личность считалась священной и божественной. Императоры, желая получить все атрибуты древней царской власти, не забывали и о божественном характере, который древние придавали царям-понтификам и жрецам-основателям. Христос разрывает связь, которую хотели восстановить язычество и империя. Он объявляет, что религия не есть государство и что повиноваться цезарю не то же самое, что повиноваться Богу.

    Христианство завершает процесс ниспровержения местных культов, гасит огонь пританеев и окончательно уничтожает богов – покровителей города. Но самое главное, христианство отказывается от той власти, которую культы имели над гражданским обществом. Христианство утверждает, что между государством и религией нет ничего общего. Следует отметить, что на протяжении трех веков религия живет вне сферы деятельности государства; она умело обходится без его покровительства. За три столетия между государством и религией образовалась пропасть, и, поскольку сохранились воспоминания об этом периоде, это является неоспоримым фактом, который, как ни старалась некоторая часть духовенства, не удалось оспорить.

    С одной стороны, политика окончательно освободилась от жестких правил, введенных древней религией. Людьми можно было управлять, не оглядываясь на священные обычаи, не обращаясь к ауспициям, не советуясь с оракулами, не подчиняя каждое действие требованиям культа. Никакая власть, кроме власти нравственного закона, не стесняла политическую деятельность. С другой стороны, хотя государство и могло более самостоятельно решать некоторые вопросы, но его власть стала более ограниченной, и вот по какой причине. Христианство учило, что только часть человека принадлежит обществу, только его тело и материальные интересы; что, являясь подданным тирана, он обязан подчиняться; как гражданин республики, он обязан жертвовать ради нее жизнью, но что касается души, то она свободна и связана только с Богом.

    Стоицизм уже наметил это разделение; он вернул человека самому себе и заложил основу свободы совести. Но из того, что удалось достигнуть одной отважной секте, христианство создало всеобщее и неизменное правило для будущих поколений, из того, что предназначалось для утешения отдельных лиц, оно сделало доброе дело всему человечеству.

    Теперь, если вспомнить, что мы говорили о всемогуществе древнего государства, если принять во внимание, какой абсолютной властью обладал город, то мы увидим, что новый принцип стал источником появления такого понятия, как свобода личности.

    Как только освободилась душа, самое трудное было сделано; свобода стала возможна в социальном строе.

    Затем изменениям, как и политика, подверглись чувства и нравы. Изменились сложившиеся понятия о гражданских обязанностях. Теперь первейшая обязанность не заключалась в том, чтобы все свое время, все силы и жизнь отдавать государству; патриотизм больше не считался средоточием всех добродетелей, поскольку у души не было отечества. Человек понял, что у него есть и другие обязанности, кроме того чтобы жить ради государства и отдавать жизнь за государство. Христианство провело различие между общественными и личными добродетелями. Уменьшив значение первых, оно увеличило значимость вторых; оно поставило Бога, семью, человеческую личность выше отечества, а близких выше сограждан.

    Существенным изменениям подверглось право. У всех древних народов право подчинялось религии и от нее получало все законы. У персов, индусов, евреев, греков, италийцев и галлов закон содержался в священных книгах или в религиозных преданиях, а потому каждая религия создавала право по своему подобию. Христианство было первой религией, которая не претендовала на то, что является источником права. Оно занималось обязанностями людей, а не их интересами. Люди увидели, что христианство не упорядочивало ни судопроизводство, ни порядок наследования, ни законы собственности, ни процесс заключения договоров. Оно находилось вне права. Право было независимым; источником правил могли быть природа, человеческое сознание, сильно развитое в человеке чувство справедливости. Право развивалось свободно, беспрепятственно видоизменяясь и совершенствуясь, следуя за изменением нравственных понятий, подчиняясь общественным интересам и потребностям каждого поколения.

    В истории римского права есть наглядное доказательство благотворного влияния новой религии. На протяжении нескольких веков, предшествовавших торжеству христианства, римское право стремилось освободиться от религии и основываться на праве справедливости, но, действуя с помощью уловок, оно только ослабляло свою нравственную власть. Коренное преобразование законодательства, о необходимости которого заявили философы-стоики, на которое были направлены благородные усилия римских юристов, могло осуществиться только благодаря независимости, которую новая религия предоставила праву. Мы видим, как по мере распространения христианства в римском праве появляются новые законы, но уже не путем хитроумных уловок, а абсолютно открыто. Уже нет домашних пенатов, погасли священные огни, навсегда исчез древний строй семьи и все законы, связанные с этим строем. Отец утратил безграничную власть, которую давало ему жреческое достоинство, и сохранил только власть, данную природой. Жена, которую культ ставил в подчиненное положение, стала равной мужу в нравственном отношении. Существенным изменениям подвергся закон о собственности; исчезли священные границы полей; право собственности основывалось не на религии, а на труде; собственность стало легче приобрести; формальности, предписанные древним правом, были окончательно упразднены.

    Таким образом, в силу единственного факта, что у семьи больше не было домашней религии, изменился ее строй и ее законы; точно так же, в силу единственного факта, что у государства не было больше своей официальной религии, изменились правила управления людьми.

    Наше исследование останавливается на границе, которая отделяет историю древних городов-государств от истории современных государств. Мы изучили историю веры. Утверждается вера – создается человеческое общество. Изменяется вера – общество подвергается переворотам. Исчезает вера – общество видоизменяется. Таков закон древних времен.








    Главная | Контакты | Прислать материал | Добавить в избранное | Сообщить об ошибке