• ГРАЦИАН
  • ГУННЫ И ГОТЫ
  • ПОСЛЕ АДРИАНОПОЛЯ
  • ГРАЦИАН И ВАЛЕНТИНИАН II

    Flavius Gratianus

    Родился 18 апреля 359 г.,

    ум. 25 августа 383 г.

    Правил с 24 августа 367 г. вместе с отцом и дядей до смерти как

    Imperator Caesar Flavius Gratianus Augustus


    Flavius Valentinianus

    Родился в 371 г.,

    ум. 15 мая 392 г.

    Правил вместе с другими как

    Imperator Caesar Flavius Valentinianus Junior Augustus

    с 22 ноября 375 г. и до смерти

    ГРАЦИАН

    После скоропостижной смерти императора Валентиниана в Brigetio на Дунае там незамедлительно провели полагающиеся траурные церемонии, а тело отправили в Константинополь, чтобы поместить его в порфировый саркофаг в церкви Святых Апостолов рядом с похожими надгробиями Константина Великого, Констанция II и Иовиана. Сановникам и высшим офицерам пришлось с самого начала быть настороже и внимательно следить, чтобы не случилось беспорядков в армии, а главное, чтобы не появился какой-нибудь самозванец. Ведь уже сколько раз такое происходило в подобных ситуациях! А быстро снестись с соправителями покойного не представлялось возможным, так как оба пребывали весьма далеко: его брат, Валент, в Сирии, а сын от первого брака, Грациан, в Тревире. Поэтому решения приходилось принимать на месте, быстро и исключительно под свою ответственность.

    Командующий войсками в Иллирике Эквиций и префект претория Проб втайне послали гонца с конфиденциальным письмом к Меробауду, командиру пехоты, который в то время находился, по всей видимости, в Сирмии. Тот моментально сориентировался в ситуации и, не сообщив никому о происшедшем, отправил куда-то под благовидным предлогом комеса Себастьяна, пребывавшего тогда как раз в его паннонской штаб-квартире. Правда, Себастьян был человеком спокойным и уравновешенным, но столь популярным в войсках, что мог под давлением солдат стать потенциальным узурпатором, даже вопреки своей воле. Сам же Меробауд поспешил в Brigetio, где принял участие в лихорадочных совещаниях, что делать дальше.

    На расстоянии ста римских миль от этой местности располагалась императорская вилла, называемая Murocincta, что значит «Обмурованная», то есть окруженная стеной. Там проживала вторая жена Валентиниана, Юстина, вместе со своим четырехлетним сыном, носящим имя отца. Решено было доставить мальчика как можно скорее и, не медля провозгласить его цезарем. В намерения совещавшихся, скорее всего, входило, с одной стороны, разрядить обстановку в армии, поскольку солдатам хотелось принять участие в определении наследника умершего императора, а с другой — передать пурпур представителю той же семьи.

    Времени информировать Валента и Грациана уже не оставалось, хотя формально такие действия требовали их одобрения. За малолетним Валентинианом послали Цериалиса, трибуна императорских конюшен. Тот довез мальчика в лектике до военного лагеря в Аквинкуме. Там же 22 ноября 375 г. четырехлетний ребенок был провозглашен цезарем. Его дядя и брат, поставленные перед совершившимся фактом, пусть и без восторга, но вынуждены были согласиться.

    Таким образом, в империи формально по-прежнему правили три цезаря. Валент властвовал на Востоке, Грациан — на Западе, а маленький Валентиниан управлял иллирийскими землями, то есть большинством балканских провинций, а возможно, также Италией и Африкой. В действительности же уделом мальчика распоряжался Грациан, относившийся, впрочем, к единокровному брату корректно и даже доброжелательно. Вплоть до 378 г. Валентиниан пребывал в Сирмии вместе с матерью и Меробаудом.

    Из трех цезарей Валент, старший по возрасту и по опыту, достаточно хорошо был знаком жителям империи. О ребенке Валентиниане II сказать пока было нечего. Самый же большой интерес вызывал Грациан, который, будучи юношей — когда умер отец, ему уже исполнилось 17 лет, — мог непосредственно участвовать в делах государства. Поэтому повсеместно гадали, каким же он окажется правителем.

    Дошедшие до нас характеристики молодого человека, составленные античными авторами, в общих чертах совпадают. Современник Грациана Аммиан Марцеллин оставил нам его литературный портрет.

    «Юноша замечательных способностей, красноречивый, сдержанный, воинственный и мягкий одновременно. Он развивался так, что мог бы составить конкуренцию лучшим из прежних императоров; и это уже тогда, когда его лицо еще покрывал прекрасный пушок. Но по натуре он был склонен к развлечениям, а близкие потакали ему. В конце концов он целиком посвятил себя тому занятию, которым так в свое время увлекался цезарь Коммод; разве что не был столь жестоким. Ибо тот имел обычай убивать на глазах народа неисчислимое множество животных; к примеру, поразил 100 львов, пущенных одновременно в амфитеатр, и все разными способами, не было двух одинаковых ран — и этому он радовался сверх всякой меры. Так и Грациан убивал, быстро стреляя из лука по животным, загнанным в загородку, называемую vivarium. А развлекался он так в то время, когда даже Марк Аврелий с трудом мог бы справиться с мрачным положением в государстве».

    Чуть более поздний анонимный автор небольшого произведения, содержащего краткие сведения о цезарях от Августа до Феодосия, представляет Грациана следующим образом: «Имел он нерядовое образование. Мог сочинять стихи, прекрасно говорить, строить умозаключения по спорным проблемам на манер риторов. Но его днем и ночью занимало только, как забавляться со стрелами. Он считал это наивысшим наслаждением и искусством богов: попасть в цель. Питался он скромно, спал немного, владел собой, когда пил вино, и не подвержен был страстям. Он был бы полон всяческих достоинств, если бы серьезно интересовался, как управлять государством. Он же, однако, не имел к этому ни малейшего желания».

    Добавим, что Грациан был набожным и даже ревностным христианином, чем отличался от своего отца, скорее равнодушного к религии. Он общался с медиоланским епископом Амвросием, который как раз по его настоянию написал трактат «О вере». Сохранилось также письмо молодого императора, приглашавшего епископа в Тревир. Грациан охотно принимал участие в дискуссиях на сложные и спорные темы тогдашнего богословия. Позднее он издал ряд указов против прежних культов, а значит, язычникам неприятных, но никогда не прибегал к суровым преследованиям.

    Все свидетельства и факты приводят нас к выводу, что это был приятный и культурный юноша с типичным гуманитарным образованием, скромный и благонравный. Единственной его страстью, впрочем вполне простительной, была охота и стрельба из лука. Однако ему не по силам оказались те трудные задачи, которые поставили перед тогдашними правителями внутренний кризис и давление врагов извне. Грациан не умел действовать быстро и решительно, чем так славился его отец. Политика, по большому счету, его не интересовала, как и военное дело. Он добросовестно исполнял все насущные обязанности, налагаемые на него должностью, не уклонялся от походов, отважно сражался, но не являлся той личностью, которая влияет на ход событий и определяет будущее. В письме к епископу Амвросию юноша сказал о себе: «Ego infirmus et fragilis» («Я слаб и непрочен»). Он относил эти слова к своей вере, но в некотором смысле они отражают и всю его индивидуальность.

    К счастью, в первые годы правления Грациана положение в западных провинциях не требовало энергичных действий. Можно было даже позволить себе великодушные жесты, чему способствовал и его собственный характер, и влияние ближайшего окружения молодого цезаря.

    Многообещающие благие вести, свидетельствующие о новом курсе внутренней политики, стали во множестве поступать уже с самого начала 376 г. Вот реляция из Рима:

    «Было 1 января. Прежде чем ясный день разогнал ночную тьму, мы, сенаторы, в массовом порядке явились в здание заседаний. Распространился слух, что глубокой ночью доставлен текст речи возлюбленного императора. И это оказалось правдой, ибо рядом стоял гонец, утомленный ночным путешествием. А посему мы все собрались, хоть еще даже не рассвело. При зажженных факелах огласили нам будущее нового века. К чему много слов? Мы узрели свет, на который лишь уповали».

    Так сенатор Симмах описал впечатление, произведенное на него и его коллег, посланием Грациана. Высказывание, конечно, риторическое и не без преувеличения, поскольку писал это Симмах в письме к Авзонию, одному из ближайших советников цезаря и, скорее всего, соавтору послания. Но фактом является то, что оно, несомненно, вызвало радость, так как давало понять, что новый властитель намерен порвать с враждебной политикой своего отца по отношению к сенату.

    Эта смена ориентации и стиля правления были заслугой именно Авзония. Как воспитатель Грациана, он уже многие годы оказывал влияние на его взгляды, теперь же императорский наставник мог непосредственно участвовать в принятии важнейших политических решений. Весьма редкий случай, когда учитель и поэт, а таков и был Авзоний, достигал такого положения в государстве, что получал реальную власть в делах огромной империи!

    Родился он в 310 г. в городе Бурдигала, теперешнем Бордо. Отец его был врачом. Получив образование в прославленной местной школе и в Тулузе (тогда Tolosa), Авзоний около 30 лет работал в родном городе, поначалу как профессор грамматики, а потом риторики. Сочинял он и небольшие поэтические произведения. Вероятно, он пользовался хорошей репутацией и даже некоторой славой в Галлии, раз Валентиниан доверил ему воспитание своего единственного сына. Таким образом, Авзоний оказался при дворе в Тревире и даже поучаствовал в походе против алеманнов, но при этом все же находил время заниматься любимой поэзией. Именно к этому периоду относится его самое крупное и, одновременно, самое удачное произведение — поэма, воспевающая очарование реки Мозель и ее берегов.

    В эти же годы Авзоний познакомился с Симмахом, молодым римским аристократом, который некоторое время в качестве комеса находился при Валентиниане, и подружился с ним. Основой этой дружбы стала искренняя любовь к литературе, и разница в возрасте — Симмах был моложе лет на тридцать — здесь не имела значения, как, впрочем, и религия. Римлянин, как большинство столичной знати, был рьяным приверженцем веры предков и древних культов и даже сам являлся языческим жрецом. Авзоний же принадлежал к последователям христианства, правда, не особо ревностным. Дружба эта выдержала испытание временем, доказательством чему служат также сохранившиеся письма Симмаха к Авзонию. Фрагмент одного из них мы приводили выше.

    К концу жизни Валентиниана Авзоний получил титул комеса и стал квестором святого (то есть императорского) дворца. А с самого начала правления Грациана его влияние росло со дня на день.

    Прежде всего, попытались обеспечить молодому правителю общественную поддержку путем демонстративного разрыва с так характерной для Валентиниана I чрезмерно жесткой политикой. Отсюда и упомянутое послание к сенату. Аннулировали также просроченные налоговые платежи, сожгли прилюдно списки должников в государственную казну, запретили пытки при взимании задолженности, урегулировали ход судебного разбирательства в отношении сенаторов, позволили вернуться изгнанникам, освободили находящихся под следствием, вернули имения, конфискованные у семей осужденных.

    Весной 376 г. огромное впечатление произвело снятие с должности, а вскоре и вынесение смертного приговора всемогущему префекту претория Галлии, Максимину. Народная молва считала его главным виновником всех бед при Валентиниане I, в том же обвинял его и сенат. Максимину отсекли голову, а его место занял Клавдий Антоний, человек большой умственной культуры из круга Авзония и Симмаха.

    По Максимину никто не плакал, но приблизительно в это же время, то есть в начале или весной 376 г., неожиданно был осужден и казнен Феодосий, самый выдающийся и прославленный полководец Валентиниана, побеждавший врагов в Британии, на Рейне и Дунае, в Африке. Его заключили в тюрьму в Карфагене, и там же состоялась казнь. Правда, перед смертью приговоренному позволили принять крещение.

    Некоторые полагают, что приговор Феодосию незадолго до своей смерти вынес еще Валентиниан, а Грациан только подтвердил его. Но истинные причины трагедии были, и по сей день остаются, неразгаданной тайной. Возможно, Феодосий участвовал в каком-то заговоре против императора? Или он стал жертвой чьих-то происков и придворных интриг? А может, ведомый честолюбием полководец решил воспользоваться случаем, который представился в связи со смертью Валентиниана, и вознамерился облачиться в пурпур, но был предан? Нам остается только гадать.

    Сын Феодосия, носящий то же имя и уже прославившийся победами в боях с сарматами на Дунае, оставил карьеру и поселился в фамильных поместьях в Испании.

    Летом 376 г. Грациан месяца на два-три приехал в столицу империи. Последние десятилетия визиты цезарей в Рим случались крайне редко, так как властители, как правило, устраивали свои резиденции в других, в основном пограничных городах. Поэтому уже сам факт, что Грациан соизволил сюда прибыть, да еще в самом начале своего правления, являлся знаменательным жестом уважения традиций и сената.

    С этим кратким пребыванием наверняка связан императорский указ 376 г., представляющий в интересном свете проблему охраны памятников и строительства в столице.

    «Пусть никто из префектов города и иных чиновников не начинает нового строительства в славном городе Риме, а заботится о поддержании старых строений. Если же кто хочет возвести в городе новое здание, пусть делает это за свои деньги и из своих материалов. А не использует для этого прежних построек, не подрывает фундаментов прекрасных сооружений, не пользуется общественным камнем, не выламывает кусков мрамора, уродуя здания таким грабежом».

    А следует отдавать себе отчет, что римские памятники больше всего пострадали не от захватчиков и даже не от пожаров, а от небрежения, отсутствия должного ухода, а особенно из-за погони за легкой наживой и дешевым, готовым материалом. При возведении новых зданий, частных и публичных, разбирали и обдирали детали отделки со старых. Особенно печальную славу здесь снискали христиане, которые все более нагло использовали для своих целей языческие храмы и прекрасные старинные строения, будто это каменоломни или склады стройматериалов. Указ Грациана, как и последующие на эту же тему, никакого заметного эффекта не имел.

    К сентябрю 376 г. Грациан уже вернулся в Тревир. Следующий год был годом триумфа Авзония и его семьи. Сам он стал префектом претория Галлии, а позднее также Италии и Африки, исполняя эти высокие должности вместе со своим сыном, Гесперием. Да и другие его ближние и дальние родственники назначались на высокие посты. Можно без всякого преувеличения сказать, что авзониев род постепенно заполонил администрацию западной части империи.

    А с Востока, из балканских провинций, подвластных Валенту, стали поступать все более тревожные вести. Вытесняемые гуннами и пропущенные на земли Фракии готы начали волноваться и не подчинялись римским властям. Чтобы помочь дяде Грациан отправил часть войск из Галлии и Паннонии.

    Уход этих легионов был немедленно замечен алеманнами. Считая, что граница ослаблена, они в феврале 378 г. перешли замерзший Рейн — и жестоко ошиблись, ибо дважды потерпели поражение от полководцев Грациана.

    Сам он отправился из Тревира в поход в июне. По пути он еще раз разбил алеманнов за Верхним Рейном, что стало последней экспедицией римского императора за эту реку. Грациан сразу же уведомил Валента о своей победе и попросил его не принимать сражения с готами, пока войска обоих цезарей не соединятся. Но эти известия и просьба вызвали прямо противоположный результат.

    Стремясь продвигаться быстрее, император велел обозам ехать по суше, а сам с отборными частями поплыл по Дунаю на лодках; повторив удачное решение, придуманное ранее Юлианом.

    Потом перебрались в Сирмий на Саве. В нем оставались только четыре дня и снова двинулись на восток, хотя Грациана мучили приступы лихорадки. Здесь встретили полчища иранских аланов, и пришлось с ними сражаться. А несколькими днями позже — это было уже, вероятно, после 10 августа — к императору явился Виктор, начальник кавалерии Валента. Он стал первым вестником катастрофического поражения под Адрианополем, случившимся 9 августа.

    ГУННЫ И ГОТЫ

    Тревожные известия начали доходить до римских постов на Нижнем Дунае: где-то севернее Каспийского моря появились орды степных кочевников, сеющих смерть и разрушения среди местного оседлого населения. Этих захватчиков называли гуннами. Шли они — о чем римляне, конечно, знать не могли — аж от китайских границ. Им надолго предстояло стать самыми страшными врагами империи в Европе. Гунны стронули с места и погнали перед собой многочисленные народы и способствовали падению империи на западе.

    Опережали нашествие степняков ужасные рассказы об их отвратительной внешности, странных обычаях и нечеловеческой жестокости. Повторяет их и Аммиан Марцеллин. И хотя можно догадаться, что это несколько искаженный образ, ряд фактов представляется вполне достоверными, а сами рассказы служат подлинным свидетельством того, что думало и переживало то поколение европейцев, которому первым пришлось столкнуться с угрозой столь мощного нашествия племен из глубин Азии.

    Вот пересказ аммиановой реляции, помещенной в XXXI книге.

    Гунны делают на щеках мальчиков железом насечки, и так глубоко, чтобы шрамы не позволили пробиться щетине. И поэтому они стареют бет бороды, подобно евнухам. Они сильные и коренастые, с короткой шеей и кривыми ногами. Они поразительно уродливы и походят на двуногих бестий или на те топорно вырезанные столбы с человеческими лицами, что встречаются при перилах мостов. Им не нужно ни огня, ни приправ к еде, а питаются они кореньями дикорастущих растений и полусырым мясом всевозможных животных, помещая его между своими бедрами и лошадиным хребтом, и таким образом немного его разогревают. Они никогда не входят под крыши домов, избегая их, будто гробниц. Поэтому у них не найдешь даже шалаша из тростника. И блуждают они по горам и лесам, с колыбели привыкнув терпеть голод и жажду. Но и на чужбине они не войдут в дом, разве что принуждены будут к этому крайними обстоятельствами, ибо не чувствуют себя под крышей в безопасности.

    Одежду они носят из льна или сшитую из шкурок лесных мышей и не имеют отдельного платья для дома, а отдельного на выход, и если наденут рубаху серого цвета, то снимут ее или сменят не раньше, чем она сама не расползется на куски от грязи. Головы они прикрывают колпаками, а волосатые ноги козлиными шкурами, а обувь их, не обработанная на сапожной колодке, не позволяет им ступать свободно. Поэтому они не сильны в пешем бою и воистину как бы приросли к своим лошадям, очень, правда, выносливым, но безобразным. Садятся степняки на них иногда по-женски и так занимаются всеми повседневными делами: покупают и продают, едят и пьют, а склонившись к конской шее, засыпают крепким сном. Если же случается им совещаться даже по наиважнейшим вопросам, делают это таким же образом, то есть верхом на лошадях. Над ними нет никакой твердой царской власти, ее вполне заменяет временное предводительство знати.

    На своем пути они легко преодолевают любые преграды. В битвах атакуют клиньями, дико воя при этом на разные голоса. Чрезвычайно быстрые и проворные, они могут быстро рассеяться, чтобы ударить неожиданно, а поскольку они не наступают сомкнутым строем, то способны рассыпаться на все стороны и бесчинствовать на огромных территориях. Не случалось, однако, чтобы эти кочевники штурмовали укрепления или грабили лагерь неприятеля — столь важна для них быстрота.

    Воины они опасные. Сначала, еще издалека, метают копья с костяными наконечниками, которые прикреплены с поразительным искусством, затем гало-ном преодолевают расстояние, отделяющее их от противника, и вступают в рукопашную схватку с абсолютным презрением к собственной жизни. А когда враг все свое внимание сосредоточит на остриях их мечей, они вдруг набрасывают на него веревочные сети, лишая его возможности двигаться.

    Никто из гуннов не пашет, никто даже не прикасается к плугу. Не имея постоянного места жительства, они как бы всегда в бегах. Жилищем служат им повозки. Там их жены шьют одежду, вызывающую отвращение, там они занимаются любовью и воспитывают детей, пока те не подрастут. А посему ни один из них не в состоянии сказать, откуда он родом, ибо в одном месте был зачат, в другом родился, а еще где-то воспитывался.

    Словно у тупой скотины, у них нет понимания добра и зла. Речь их темна и нечленораздельна, а элементы какой бы то ни было религии или хотя бы суеверия ни в чем их не сдерживают. При этом они охвачены страстной жаждой золота.

    Вот такой образ гуннов передал потомкам Аммиан, основываясь на услышанных от других рассказах. Археологические исследования пролили некоторый свет на материальную культуру гуннов, в основном благодаря захоронениям, обнаруженным на землях Украины и на Карпатской дуге. Но в большинстве случаев невозможно с уверенностью определить, имеем ли мы дело с самими гуннами, или с племенами, от них зависящими и странствующими вместе с ними.

    Не существует практически никаких памятников языка гуннов. Известны, правда, некоторые отдельные слова, в основном имена, однако и тут трудно сказать, в какой мере они собственно гуннские, а в какой заимствованы от покоренных и соседних народов: германцев, иранцев, а может, и славян.

    Первыми под власть гуннов попали аланы, иранский этнос, обитающий на Северном Кавказе. Им пришлось идти вместе со своими поработителями на остготов, занимавших земли между Нижним Днестром и Дунаем. Те также были покорены в 375 г. и вынуждены были в своем большинстве присоединиться к гуннам. Постепенно все племена между Черным морем и Карпатами начала охватывать паника.

    На территорию Римской империи прибыло посольство вестготов из региона приблизительно современной Румынии, умоляя позволить им переправиться через Дунай и поселиться на землях Фракии. Находившийся все еще в Сирии Валент удовлетворил их просьбу, так как тамошним безлюдным пространствам требовалась колонизация, а вестготы, получив согласие, должны были платить дань и предоставлять солдат.

    Поэтому позволено было перейти на римский берег всем, и даже оказана помощь при переправе. Аммиан Марцеллин язвительно замечает: «С великим тщанием старались, чтобы за Дунаем не остался ни один из тех, кому предстояло уничтожить римское государство; никто, будь он хоть припадочным!»

    Варвары форсировали реку и днем и ночью на кораблях, на плотах, даже на выдолбленных стволах деревьев, а были и такие смельчаки, что пытались вплавь перебраться на другой берег, хотя Дунай в конце весны 376 г. был очень бурным и полноводным. Говорят, что переправилось в общей сложности около 200 000 мужчин, женщин и детей, хотя это число кажется преувеличенным.

    Римские военные и гражданские начальники во Фракии воспользовались покорностью и зависимым положением новых подданных, чтобы проворачивать сомнительные сделки и наживаться на поставках и продаже продовольствия людям, которые были всего лишены и попросту голодали. Гордым воинам пришлось продавать своих жен и детей, получая взамен собак.

    Но, спасаясь от гуннов, за Дунай стали проникать и отдельные, со временем все более многочисленные, группы представителей других народов, в том числе и остготов, на что цезарь согласия не давал. А поскольку римляне на Дунае были не особенно сильны, ситуация быстро менялась не в их пользу. Уже в 377 г. вестготский вождь Фритигерн выступил с оружием в руках против римлян и разбил их в битве под Марцианополем, южнее современной Варны. С той поры германцы все смелее опустошали фракийские земли, а к ним присоединялись дезертиры иностранного происхождения из римской армии, рабы и обнищавшие крестьяне. Римляне, хотя и энергично сопротивлявшиеся, все больше оттеснялись на юг, а Фритигерн постоянно получал подкрепления из-за Дуная. Передовые отряды вестготов и их союзников разоряли земли чуть ли не до самого Константинополя.

    В конце концов весной 378 г. Валент отказался от похода против персов и двинулся из Сирии на север. 30 мая он прибыл в Константинополь, однако встретили его весьма холодно, так как горожане были обижены тем, что император приехал только теперь, когда со стен города невооруженным глазом видны дымы пожарищ, устраиваемых варварами, которых он пустил в границы империи.

    Тем не менее угроза нашествия и скорая война не помешали устроить игры, которыми по традиции отмечался adventus, то есть приезд правителя в один из крупных городов. Но стоило Валенту появиться в императорской ложе, как неприязненно настроенная толпа зрителей принялась скандировать, в частности, издевательские призывы: «Дай оружие, мы сами будем сражаться!» Разгневанный таким поведением жителей цезарь уже 11 июня покинул Константинополь, заявив, что как только разобьет готов, вернется сюда, чтобы сурово наказать столь недружественный ему город.

    Это происшествие весьма неблагоприятно повлияло на дальнейший ход событий, ибо Валенту теперь нужны были успехи любой ценой и как можно скорее. Тем самым он бы успокоил общественное мнение и получил моральное право примерно наказать враждебные ему элементы в столице.

    В окрестностях Адрианополя идущая в авангарде пехота под командованием Себастьяна застала врасплох отряд вестготов, который был нагружен огромными трофеями и чувствовал себя настолько в безопасности, что даже не выставил караулов. Отбитая добыча не поместилась ни в стенах Адрианополя, ни на просторном выгоне перед городом. Этот успех сослужил плохую службу римлянам, сделав их излишне самоуверенными, а вождя готов Фритигерна заставил усилить бдительность и собрать свои разрозненные отряды.

    Тем временем римские разведчики доложили, что видели главные силы врага, — и они гораздо меньшие, чем предполагалось, и насчитывают всего 10 000 воинов! Однако разведка совершила роковую ошибку, так как обнаружила только часть сил германцев.

    Валент разбил лагерь под Адрианополем и здесь принял комеса Рихомера. Тот прибыл прямо от цезаря Грациана с письмами, содержащими настоятельную просьбу не принимать сражения, пока не подтянется западная армия. И все же во время военного совета некоторые его участники, и прежде всего Себастьян, настаивали на том, чтобы сразиться немедленно, пока враг не сосредоточил свои силы. Правда, командующий кавалерией, Виктор, благоразумно советовал прислушаться к предложению Грациана, однако Валент, подзуживаемый льстецами и раззадоренный успешным до сих пор ходом кампании, постановил дать бой здесь и сейчас, ибо с какой стати делиться с кем-то верной победой.

    Неожиданно к императору явился присланный из стана врага христианский священник, арианин, как и сам Валент. Посланец, гот по происхождению, передал письма от Фритигерна с требованием предоставить в распоряжение его народа всю Фракию, а он в таком случае обязался вести себя мирно. Но, по всей видимости, священник привез и другие, совершенно секретные послания, в которых Фритигерн советовал римлянам выстроить свои войска, как для боя, ибо в таком случае его воины, видя грозные ряды легионеров и величие императора, скорее готовы будут уступить. К посланцу отнеслись милостиво, но отправили его назад без ответа.

    На рассвете 9 августа войска вышли из лагеря. Обоз оставили под охраной у стен города, а казну и символы императорской власти — в самом Адрианополе, где осталась также и часть высших чиновников. Уставшие от быстрого марша по горным дорогам римские солдаты увидали готскую стоянку только около восьмого часа утра, а шли с рассвета и по страшной жаре. Варвары стояли при своих сдвинутых в круг повозках; вскоре раздался их мрачный жуткий вой. Тем временем римские командиры построили части в боевой порядок. На правом крыле это сделали быстро — кавалерию там выдвинули вперед, а пехоту расположили чуть отступя; на левом же долго старались собрать всадников, так как многие отстали во время марша.

    Вид четко разворачивающихся легионов, а также страшный лязг оружия и щитов привели варваров в ужас. Опять же они все еще ожидали подхода своей кавалерии, поэтому снова направили послов, которых цезарь, однако, не принял, так как они были людьми низкого звания. Готы тянули время.

    Наконец прибыл герольд Фритигерна с требованием прислать в качестве заложников римских сановников. Комес Рихомер согласился добровольно. Когда он уже выехал, в одном месте длинной линии фронта произошло краткое боестолкновение с врагом двух римских отрядов, поэтому комеса тут же вернули с полпути.

    Вдруг в сопровождении отрядов аланов показалась готская конница. Она с ходу врезалась в римский строй, сея страх и панику. Так началось сражение.

    Каким же был его ход? Что происходило на поле битвы? Аммиан Марцеллин расписывает это событие красочно и подробно, но не приводит практически никаких фактов, что позволили бы воссоздать ситуацию. Мы читаем об ударах мечей, о воинах, умирающих, но из последних сил поражающих противника, о горах трупов и реках крови — и все это при одуряющей жаре и среди густых клубов пыли. Однако это картины риторические, и на их основе невозможно воспроизвести перипетии сражения.

    Да, пожалуй, никто из участников битвы не имел ясного представления, что происходит в других местах. У всех очевидцев, даже у командиров, остались в памяти только разрозненные фрагменты боя: ярость, кровь, звон оружия и крики раненых, пыль и зной.

    Имеется все же один факт, заслуживающий внимания. В самом начале битвы левое крыло приблизилось к готским укреплениям, но как раз там римская кавалерия, состоявшая в основном из наемников, перешла на сторону врага. И это, пожалуй, решило дело. Окруженные со всех сторон ряды легионеров, сбились так плотно, что трудно было даже действовать мечом. А тем временем на других участках начали отступать, а затем и побежали.

    Спаслась лишь часть армии, еще утром столь мощной и многочисленной. Из высших командиров в живых остались только Рихомер и начальники кавалерии — Сатурнин и Виктор. Погибли же командующие пехотой — знаменитый Себастьян и Траян, а вместе с ними тридцать трибунов, среди которых и молоденький Потенций, сын славного некогда полководца Урсицина.

    А что же стало с Валентом? Его тело так никогда и не нашли, поэтому версий его смерти несколько. По одной из них он погиб в сумерках, всеми покинутый, даже личной охраной. Цезарь якобы сбросил свой пурпурный плащ, надел одежду рядового солдата и, никем не узнанный, принял бой вместе с остатками пехоты. Все были перебиты, а поскольку на Валенте не было никаких знаков императорской власти, никто не смог бы догадаться, кто он такой, даже если бы его тело и искали сразу после сражения, но никто цезаря не искал.

    И все-таки более достоверной представляется другая версия. Императору, раненному стрелой и истекающему кровью, удалось покинуть поле брани. Вместе с людьми своего ближайшего окружения он остановился в доме неподалеку. Тот был построен в местном стиле так, что второй этаж был немного шире первого и как бы нависал над ним.

    Вскоре дом окружили готы, даже не подозревавшие, кто там укрылся. Они пытались выломать дверь, но та оказалась крепкой, а защищавшиеся со второго этажа метко разили каждого, кто отважился приблизиться к стенам. А поскольку варвары торопились вернуться на место побоища за трофеями, они быстро собрали сухие ветки и солому, обложили ими дом и подожгли. Тем не менее никто из римлян не вышел. Все сгорели заживо. Говорят, только один офицер выскользнул из огня в последнюю минуту, он и рассказал готам, что у них был шанс схватить самого императора.

    А ведь осажденные могли спасти свои жизни, дай они знать, кто с ними! Однако это были римляне и воины не только по названию. Мужественно и сознательно они предпочли умереть в огне, нежели предать монарха на поругание варварам. Таково оказалось одно из последних поколений настоящих римлян, людей гордых и отважных, о каких рассказывали анналы древней истории.

    ПОСЛЕ АДРИАНОПОЛЯ

    Когда вечером 9 августа над полем брани под Адрианополем сгущались сумерки, остатки разбитых римских войск уже разбежались, гонимые страхом, куда глаза глядят. Победители-вестготы провели ночь, обирая трупы, а на рассвете двинулись к городу, где, как им было известно, находились высокопоставленные сановники с казной и императорскими регалиями Валента.

    Прямо под стенами города разбили лагерь солдаты и прислуга, так как их не пустили внутрь из-за отсутствия места и запасов продовольствия. Брошенные на произвол судьбы, они несколько часов храбро отражали яростные атаки готов, как внезапно триста из них перешли на сторону противника. Но варвары с презрением переловили предателей и перебили на месте. С этого момента в Адрианополе уже никто не помышлял о сдаче.

    Ближе к вечеру сильная гроза прервала сражение. Готы послали защитникам письмо, полное угроз, но обещающее жизнь всем, если город капитулирует. Ответом стала лихорадочная работа по укреплению стен.

    Варвары попытались пойти на хитрость. Некие солдаты из личной охраны Валента, кажется, германцы по происхождению, уже раньше перебежавшие на их сторону, сейчас якобы снова перешли к римлянам. Их заданием было устраивать пожары, чтобы вызвать панику и отвлечь защитников со стен. Когда же эти двойные перебежчики, принятые поначалу весьма доброжелательно, начали путаться в показаниях, к ним применили пытки. Они во всем признались и были казнены.

    Штурм начался во время третьей ночной стражи и продолжался до конца следующего дня. Обороняли город все: солдаты, сановники, горожане Толпа атакующих была столь густа, что даром не пропала ни одна стрела, ни один снаряд, пущенные даже вслепую. Но больше всего поразила нападавших варваров машина, называемая скорпионом и метавшая огромные камни.

    К вечеру германцы отступили в свой лагерь; они понесли большие потери и жалели, что не послушали своего предводителя Фритигерна, который не советовал штурмовать город. А на рассвете варвары двинулись от Адрианополя на юг, к морю, грабя и сжигая все вокруг.

    Защитники сначала подозревали, что снятие осады — это только уловка, и враги вернутся. Но разведчики донесли, что окрестности свободны. Только тогда, под покровом ночи, часть сановников и солдат вышла из города, и горными тропами, избегая дорог, одни двинулись на запад, к Сердике, а другие на юг, в Македонию. Они забрали с собой казну и спешили, что было сил, надеясь, что встретят где-нибудь Валента; ведь никто еще не знал о его гибели.

    Тем временем германцы подошли к Перинту, богатому приморскому городу, но, наученные горьким опытом, даже не пытались его осаждать. Затем они вдоль берега потянулись к самому Константинополю. Варвары были потрясены мощью его стен, величием строений и множеством жителей; все это они отлично могли наблюдать, кружа некоторое время поблизости.

    Случались только мелкие стычки, когда отряды городского гарнизона совершали вылазки. В один из дней сарацинские, то есть арабские, всадники ввязались в бой с одной из готских шаек. Обе стороны уже расходились, когда внезапно из рядов восточных наездников вырвался вперед человек с длинными полосами, совершенно нагой, если не считать набедренной повязки, и с кинжалом в руке. С диким криком он ворвался в строй ошалевших готов, ударом в шею повалил одного из них и набросился на лежащего, чтобы напиться крови из раны. Потрясенные германцы отступили от городских стен, и с тех пор наглости у них поубавилось. А вскоре они через балканские провинции, не спеша, отошли к Юлийским Альпам, разоряя обширные пространства на своем пути.

    Таким образом, Константинополь не подвергся штурму и сумел одним видом своих мощных укреплений защитить лежавшие южнее многолюдные и богатые страны: Малую Азию, Сирию, Палестину и Египет. Именно благодаря этому, восточная часть империи, хоть и понесла такие большие потери в результате разграбления балканских земель, по-прежнему обладала огромными людскими и материальными ресурсами для борьбы. Так продолжалось и в следующие столетия.

    Весть о поражении и опустошительном походе готов потрясла римский мир. Иногда это приводило к отчаянным эксцессам. К примеру, Юлий, командующий войсками восточных провинций, отдал офицерам в городах и военных лагерях секретный приказ уничтожить поголовно всех наемников готского происхождения. В соответствии с ним готов повсеместно под предлогом выплаты жалования выводили в определенные места, где их окружали, разоружали и убивали. Аммиан Марцеллин с удовлетворением отмечает, что акцию удалось провести быстро, организованно и без сбоев, так как все офицеры были римлянами, «что ныне редко случается». Показательное замечание!

    И таково последнее событие, упомянутое этим историком. Рассказом о битве при Адрианополе и ее последствиях завершается великое произведение, которому мы обязаны таким богатством информации о IV в. Последнее предложение звучит так: «О том, что случилось дальше, пусть напишут более способные люди в расцвете сил и таланта». Но в латинской культуре у Аммиана не было равных ему последователей; позже появляются уже только хронисты. Он стал последним действительно выдающимся римским историком; Таким образом, последнее столетие существования западной империи, с 378 по 476 гг., не имеет своего летописца. Не нашлось никого, кто бы сумел в назидание потомкам правдиво и во всей полноте описать падение Рима — одну из величайших и поучительнейших драм в истории человечества.

    Подобным образом заканчивает свою «Хронику» 378 г. — на адрианопольском поражении — святой Иероним, также современник событий, но несколько моложе Аммиана. Она является латинской дополненной переработкой «Хроники» Евсевия и кончается так: «Последующий период я оставляю для широкого исторического исследования. И не потому, что боюсь свободно и правдиво писать о ныне живущих людях — ибо, кто боится Бога, не боится людей! — но по той причине, что покуда варвары еще бесчинствуют на наших землях, ни в чем нельзя быть уверенным».

    Есть нечто весьма символическое в том, что оба произведения двух разных авторов одной и той же эпохи завершаются одной и той же битвой. Она и вправду имела исключительное историческое значение, и некоторые современники хорошо это понимали. Ведь дело тут не в кровавом поражении. На протяжении столетий их было у римлян немало, пока они строили и поддерживали здание своей империи. Бывали и более болезненные битвы, если говорить о потерях, например, славная битва многовековой давности при Каннах. Да и гибель цезаря на поле боя не являлась чем-то из ряда вон выходящим.

    Действительно важным было то, что после Адрианополя захватчики уже никогда не покидали границ римского государства, их уже так и не удалось изгнать. Вестготы и их союзники, а затем и те, что смело шли по их стопам, навсегда оставались в пределах империи, раня и все глубже раздирая ее внутренности своими опустошительными походами, особенно на западе. Этой ране уже не суждено было затянуться, она стала воистину смертельной; спустя три поколения Римская империя истекла кровью и погибла.

    После смерти Валента положение усугублялось тем, что первому из его соправителей, Грациану, исполнилось только 19 лет, и он не приобрел ни опыта, ни авторитета в военных делах, а второй и вовсе был семилетним мальчиком. Оба находились тогда в придунайских провинциях, неподалеку от места событий. Маленький Валентиниан постоянно жил вместе с матерью, Юстиной, в Сирмии, а Грациан как раз спешил на помощь Валенту аж из Тревира. Он, по всей вероятности, уже достиг границ Фракии, когда к нему явился командующий кавалерией Виктор, спешащий из-под Адрианополя. Узнав о разгроме римлян, Грациан вернулся в Сирмий и задержался там надолго, а Валентиниан II, в свою очередь, перебрался в Медиолан.

    Грациан отлично понимал, что ему самому не справиться с опасностью, и необходимо поручить кому-нибудь командование войсками на территориях, находящихся под угрозой. Выбор цезаря — а он стал неожиданностью для очень многих — пал на Феодосия. Этот мужчина, тогда ему было чуть за тридцать, сын славного полководца, тоже Феодосия, тремя годами ранее самоустранился из политики и общественной жизни, оставил военную службу и поселился в своих обширных семейных владениях в Испании неподалеку от Сеговии. Его отец одержал некогда блестящие победы в Британии, на Рейне и Дунае, а также в Африке, за что его в 376 г. и наградили смертным приговором и казнью в Карфагене. Случилось это, несомненно, в результате придворных интриг, но формально приговор должен был подписать Грациан. И именно он в тяжелейшую для государства минуту призвал на помощь сына своей жертвы!

    Обоим пришлось продемонстрировать огромную силу духа и истинно римское чувство ответственности за судьбы империи в столь сложной с моральной и политической точек зрения ситуации. Цезарь, обращаясь к Феодосию и доверяя ему в эти тяжкие месяцы 378 г. командование в Иллирике, полагал, что само его имя, овеянное славой отцовских побед, ободрит римские войска и вызовет страх у варваров. Тем более, что и сам Феодосий три года тому назад достиг определенных успехов в отражении сарматов как раз на придунайских землях.

    Вызванный из Испании молодой полководец немедленно выступил в поход и еще осенью того же года успел разгромить какие-то отряды готов. Это не было решающей с военной точки зрения победой, но имело определенный политический и пропагандистский эффект, что позволило Грациану осуществить следующий и чрезвычайно важный шаг.








    Главная | Контакты | Прислать материал | Добавить в избранное | Сообщить об ошибке