Вторая часть

ВЗРЫВ. 1914-1933

I. ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА

Германские страны

В августе Европа вступила на путь скольжения по наклонной плоскости в обстановке воинственного энтузиазма, свободными от которого смогли остаться лишь немногие современники. Об этом свидетельствует обширная литература – от Пеги до Солженицына или от Мартена дю Гара до Киплинга. Для немцев речь шла о борьбе «за право господства и за участие в управлении планетой», как об этом писал в ту эпоху Томас Манн. Еврей Якоб Вассерманн проявлял больше сдержанности, отмечая в своем дневнике; «Я предвижу большую победу Германии и германизма; Германия становится мировой державой, да хранит нас Бог от чрезмерной гордости!» А несколько позже он записал: «Нет сомнений, что высший дух реет над Германией». В Вене Роберт Музилъ восклицал: «Как прекрасна и благородна война!» И даже сам отец психоанализа позволил увлечь себя этим потоком этнических страстей, заявив о своем стремлении «отдать все свое либидо Австро-Венгрии»; к этому он добавил, что всем сердцем будет с Германией при условии, что Англия присоединится к противной стороне.

В среднем восторги евреев в германских странах оказались более сдержанными, чем у остальных их соплеменников, но они проявлялись в международном масштабе, поскольку как в Соединенных Штатах, так и в царской империи значительная часть, вероятно, большинство их единоверцев занимали в то время прогерманские позиции. Философ Герман Коген вообще просто включал евреев в германский мир на основании присущей им германофонии, «поскольку все основные потенции ума и мышления формируются языком, несмотря на любые его искажения»; этим определялся общий долг всех евреев «с благоговейным почтением относиться к Германии как к своей духовной родине». Другой автор. Карл Гилмар-Берлин, заверял, что Германия располагает дополнительным корпусом сторонников, насчитывающим десять миллионов человек, и описывал, как психолог-еврей Гуго Мюнстерберг, ставший в Соединенных Штатах из любви к своей бывшей родине «вождем немцев», героически посвятил себя выполнению этого долга. Не приходится сомневаться, что ненависть к царскому режиму была гораздо более сильным стимулятором: так, кумир еврейских масс Нью-Йорка еврейский поэт Морис Розенфельд сочинил антирусский гимн, заканчивающийся возгласами: «Ура Германии! Да здравствует кайзер!»

Еще лучше выступил в этом жанре в самой Германии еврейский поэт Эрнст Лиссауэр, сочинивший вечером 4 августа, когда английское правительство объявило об отказе от своего нейтралитета, знаменитую «Песнь ненависти к Англии», которая немедленно оказалась у всех на устах:

«… Наступит день, когда мы заключим мир,
Но тебя мы будем ненавидеть постоянной ненавистью.
Наша ненависть никогда нас не оставит,
Ненависть на море, ненависть на суше,
Ненависть в головах, ненависть в руках,
Ненависть кузнеца, ненависть принца,
Яростная ненависть семидесяти миллионов,
Объединившихся во имя любви, объединившихся во имя ненависти,
У всех у них есть лишь один враг –
Англия»

Лютеранский органист из Хемница положил эту «Песнь» на музыку, Вильгельм II лично наградил автора, а источники его поэтического вдохновения стали объектом весьма интересных дискуссий. Немецкие евреи выражали общую радость в связи с тем, что одному из них воздавались почести как глашатаю праведного немецкого гнева и выразителю немецкой души. В самом деле, как писал один националистически настроенный обозреватель, это произведение отражало «самые глубинные чувства немецкого народа», а другой подчеркивал, что «Песнь ненависти» прекрасно отражает состояние нашего духа, выражая народные глубины. При этом ни тот, ни другой не знали, что Лиссауэр был евреем. Лучше осведомленный Хьюстон Стюарт Чемберлен признавал достоинства песни, но ставил ав-тору в вину его принадлежность к народу, «который, в противоположность немецкому народу, во все времена культивировал ненависть как одно из самых необходимых чувств». В еврейской прессе исключение составлял сионистский орган «Der Jude», критиковавший злобную ненависть этого произведения, причину которой он, без сомнения, относил на счет издержек ассимиляции.

При более глубоком анализе становится очевидным, что речь здесь может идти лишь о частном случае гораздо более общего смешения понятий, восходящего к гипотетическому родству между «немецким духом» и «еврейским духом». Даже основатель неокантианской философской школы Герман Коген писал по этому поводу трогательные глупости, доходя до рассуждений о «глубинном братстве между иудаизмом и германизмом», причем это братство должно было стать «фундаментальной чертой германского духа». В экзальтированной атмосфере того времени подобные рассуждения представляли собой лишь крайнее проявление весьма широко распространенных взглядов, и самые убежденные противники евреев протягивали руку самым ортодоксальным иудеям в знак согласия с тем, что в их положении существуют знаменательные аналогии: разве немцы не навлекали на себя всеобщую ненависть подобно евреям, разве и по их поводу не высказывались несправедливые обвинения в стремлении добиться мирового господства?

В этом вопросе сионист Арнольд Цвейг занимал особую позицию, выступая от имени «лишенных любви» против любых «более или менее серьезных попыток утверждения метафизической или психологической общности между тысячелетним иудаизмом и юным германизмом». Однако другой видный сионист Наум Голдман подтверждал наличие «фундаментального сходства» между ними в способе «воспринимать жизнь как призвание и долг». Более того, Голдман без колебаний назвал свой труд «Дух милитаризма»; пятьдесят лет спустя под другим заглавием и в других выражениях он продолжал говорить о том, что «существует определенная общность между еврейским и немецким духом»,

Я не стану пытаться доказывать противоположную точку зрения, которая окажется столь же произвольной, поскольку аргументы «за» и «против» являются в этом случае одинаково недоказуемыми. Отметим также, что, не углубляясь в метафизические спекуляции, можно с уверенностью сближать немцев и евреев в том, что касается интеллектуальной энергии и деловой эффективности; более того, можно утверждать, что в новое время «еврейский вклад в культуру» был прежде всего вкладом австрийско-немецких евреев, хотя они и составляли не более одной десятой части общей численности евреев в мире. К троице Маркс-Фрейд-Эйнштейн, продолжающей и сейчас определять современную культуру, читатель легко может добавить другие имена по собственному выбору, и можно предполагать, что на самом деле некоторые специфические связи или притяжения, природа которых остается неясной, сыграли определенную роль в этом расцвете гениальности.

Что касается Германской империи в период 1914-1918 годов, которую ошибочные расчеты национальных героев Людендорфа и Тирпица привели к гибели, то она могла существовать в эти годы исключительно благодаря переводу экономики на военные рельсы, осуществленному в 1914 году Ратенау и Баллином, которые до последнего вздоха были преданы своей родине. Но большинство их соотечественников не проявило к ним никакой признательности; более того, вопреки распространенному мнению подъем антисемитизма в Германии предшествовав поражению и всевозможным беспорядкам, вину за которые, как известно, возлагали на евреев. Сейчас мы подробно рассмотрим эту историю, полную трагической иронии.

В Германии «священный союз» носил средневековое название «Божий мир» (Burgfriede – Божий мир – гражданское перемирие, объявлявшееся на время религиозных праздников. (Прим. ред.)): после начала военных действий Вильгельм II объявил, что для него больше не существует политических разногласий, отныне все только немцы. Евреи отнеслись к этому с ликованием и верой в то, что, наконец, они смогут «погрузиться в широкий поток национальной судьбы» (Эрнст Симон, будущий старейшина израильских философов). Еще энергичней выразился австриец Роберт Музиль: «Захватывающее чувство причастности заставляло трепетать наши сердца». Но перемирие оказалось недолгим. С первых же недель « Hammerbund» Теодора Фриша занялся проблемой преимуществ, которые евреи непременно станут извлекать из этой ситуации, особенно в том, что касается производства в офицерский чин; Фриш обещал самым тщательным образом изучать поведение евреев на фронте.

Более респектабельные антисемиты, например, принадлежащие к обществу Генриха Гласса «Alldeutscher Verband», дольше сохраняли молчание. Есть основание предполагать, что надежды, возлагавшиеся германской дипломатией на международную еврейскую поддержку, сыграли определенную роль в этой сдержанности. По утверждениям дипломата Притвица имелись планы саботажа поставок для русской армии с помощью еврейских поставщиков и посредников; аналогичные цели преследовал знаменитый призыв Людендорфа, опубликованный на языке идиш, адресованный «дорогим польским евреям». Так или иначе, но политическая программа, разработанная в декабре 1914 года Глассом от имени «Alldeutscher Verband», более не требовала отстранения евреев от общественной жизни Германии, а Чемберлен даже писал осенью 1914 года, что евреи стали неузнаваемыми, «выполняя свой гражданский долг немцев как на передовой, так и в тылу». Но тот же самый Чемберлен писал одному из своих друзей в марте 1915 года, что новое положение вещей – «преимущество быть евреем» стало «опасным симптомом». С осени 1915 года беспокойство по этому поводу стало совершенно беспричинным.

В данной связи следует прежде всего отметить, что если все воюющие страны быстро утратили мечты о легкой и радостной войне и переживали жестокие реалии и страдания окопной войны, то именно в Германии народные массы первыми испытали на себе всевозможные ограничения, заменители и суррогаты разных видов, карточную систему и недоедание. Создается впечатление, что с зимы 1915-1916 годов гражданское население стало искать выход из этих трудностей традиционным классическим способом. Так, на уровне осмысления происходящего, т.е. в идеологии, где определялись объекты для всеобщей ненависти, можно заметить особую ситуацию, при которой более определенно, чем раньше, поиски козлов отпущения стали направляться в сторону евреев.

В самом деле, поскольку в условиях всеобщей катастрофы поиски виновных оказывались неизбежными, то для французов эту роль играли боши, для британцев гунны, а русские массы начали сводить старые счеты с немцами, В случае Германии ситуация была далеко не столь определенной. После того как прошла вспышка антианглийской ярости, возникла проблема, где искать врага, если не обвинять всех врагов Германии, т.е. большинство так называемых цвилизованных наций. Один из выходов заключался в том, чтобы допустить существование «наднационального» врага, тем более что материализация духа этого врага облегчалась тем, что в каком-то смысле сама Германия имела некоторую склонность рассматривать себя в качестве «наднациональной» общности. Европейская традиция, восходящая по крайней мере к эпохе Возрождения, приписывала Германии почти панъевропейский национальный статус. (Перевоплощения этой идеи я подробно рассматриваю в моей книге «Арийский миф".) Даже такой утонченный писатель, как Томас Манн, характеризовал в 1916 году немецкий народ как наднациональный (Internationales Volk), на котором также лежит «наднациональная» ответственность и который воплощает европейское сознание в своем противостоянии целому миру врагов. С помощью весьма убедительных аргументов он стремился доказать, что злобные крайности французской пропаганды, уничижительно описывающие бошей как «недочеловеков», не имеют параллелей в Германии.

Понятно, что в этих условиях врага немцев также следовало представлять одновременно как внутреннего и как «наднационального», обладающего невидимой тайной мощью. Еврейский социолог Франц Оппенгеймер отдавал себе отчет в этой ситуации, когда еще до 1914 года писал, что «антисемитизм представляет собой повернутое внутрь лицо шовинистического и агрессивного национализма». По многим причинам, часть из которых восходит к средним векам, германский шовинизм даже во время войны продолжал направлять свой взгляд в эту сторону.

Необходимо отметить, что во время войны германские философы и другие интеллектуалы занимали самые разные позиции по отношению к евреям. Отнюдь не самой банальной была позиция Освальда Шпенглера, который в эти годы работал над своим знаменитым трудом «Закат Европы» («Der Untergang des Abendlandes»). Во многом вдохновляясь «Основаниями XIX столетия» Чемберлена, но при этом явно стремясь замаскировать этот источник вдохновения, он отверг «нелепые клише семита и ария». Вместо этого Шпенглер обосновал деление народов на «фаустовские» – разумеется, в первую очередь к ним были отнесены германцы, – и «магические», к которым относились евреи, оказавшиеся в одном ряду с арабами, «народом феллахов». Согласно Шпенглеру, между фаустовскими и магическими людьми существует тотальное непонимание:

«Даже когда [еврей] считает себя частью народа той страны, где он живет, и разделяет его судьбу, как это происходило в 1914 году в большинстве стран, на самом деле он не переживает это событие как свою собственную судьбу, но он вступает в борьбу за него, рассматривает его как заинтересованный наблюдатель, и по этой самой причине глубинное значение того, за что ведется сражение, остается для него недоступным. (…) Чувство неизбежности этого взаимного непонимания приводит к ужасной ненависти, концентрирующейся глубоко в крови и опирающейся на такие символические признаки, как раса, образ жизни, профессия, язык, и … приводящей обе стороны даже к кровавым взрывам».

Для ненависти, понимаемой таким образом, евреи, по крайней мере в Германии, служили для Шпенглера эталоном, поскольку «расовая ненависть между французами и немцами не слабее, чем между немцами и евреями». Шпенглер продолжал: «Из того же самого импульса рождается, с другой стороны, истинная любовь между мужчиной и женщиной, которая сродни ненависти. Лишенный расы не знает этой опасной любви».

До сих пор мы имели дело только с еще одной биометафизической системой; они постоянно сменяли друг друга со времени Шеллинга и Гегеля – «мимолетные облака, затемняющие дух и сознание немцев» (Ницше), и почти неизбежно включающие в себя более или менее антисемитские отступления. Оригинальность Шпенглера проявляется в пятой, последней главе его труда, озаглавленной «Формальный мир экономической жизни». Здесь среди прочего можно найти опережающие свое время нацистские формулы о «расовой традиции, укоренившейся в почве и ведущей отчаянную борьбу с духом денег», или о преодолении и социализма, и капитализма. Еще более впечатляющим кажется отсутствие в этой главе какого-либо упоминания евреев; в ней нет никаких обсуждений проблемы «еврейского капитала», как это было характерно для работ в этой области, особенно в то время. Есть лишь одно объяснение подобной странности: Шпенглер не хотел лить воду на мельницу «вульгарного антисемитизма», как если бы он стремился дистанцироваться от демагогии и уличных беспорядков, смутно предчувствуя их последствия.

Что касается главных действующих лиц будущих антисемитских выступлений, то письмо одного солдата, воевавшего против англичан во Фландрии, может дать некоторое представление об их настроениях: «У каждого из нас есть лишь одно желание – как можно быстрее окончательно свести счеты с бандой». С какой бандой? – С бандой «чужестранцев» в целом:

«[Мы надеемся], что те из нас, кому выпадет счастье вновь увидеть родину-мать, найдут ее очищенной от чужаков (Fremdlnnderei), и что благодаря нашим жертвам и страданиям, благодаря проливаемым нами ежедневно рекам крови во время борьбы с международным враждебным миром не только внешние враги Германии будут разорваны в клочья, но и наш внутренний интернационализм также будет раздавлен. Это будет важней, чем любые аннексии»,

Датированное пятым февраля 1915 года, это письмо было подписано: Адольф Гитлер.

Со своей стороны профессионалы организованного антисемитизма не сидели без дела. В конце 1915 года состоялась закрытая конференция ведущих агитаторов, некоторые из которых, как например, граф Ревентлов или критик Адольф Бартельс, проявили себя в дальнейшем в рядах нацистского движения. Было решено собрать материалы для труда под названием «Евреи в армии», который будет бесплатно распространяться среди офицеров и студентов; при этом подразумевалось, что публикация этой книги станет возможной лишь в результате отмены цензуры после войны. В то же время профессор Ганс фон Либих распространял меморандум, в котором подвергалась критике политика Бетман-Гольвега, которого он первым назвал «канцлером немецких евреев», сторонником «гнилого мира компромиссов». (Этот приоритет не спас его от увольнения в 1919 году обществом «Alldeutscher Verband» как «неарийца».) Немного времени спустя в марте 1916 года Теодор Фриш и его доверенное лицо Альфред Рот направили Вильгельму II и ведущим политическим деятелям доклад, в котором содержалось красочное описание распутной жизни тех, кто наживается на войне, черном рынке и других скандалах и несправедливостях: «Космополитическая плутократия, интересующаяся лишь собственной выгодой, в случае необходимости антинациональная, стремится лишь служить интересам международных финансистов; именно таким образом как пауки они плетут паутину, которой опутывают государей, страны и народы». В Германии экономическое положение Баллина, Ратенау и Других евреев позволило им «учредить систему бесчисленных взаимопересекающихся обществ, руководимых еврейским духом».

Имеются все основания полагать, что доклады и послания такого рода, сочинявшиеся под руководством лидеров других полупод-польных организаций, в больших количествах поступали как к этим, так и к иным адресатам в тылу и на фронте, Летом 1916 года военного министра буквально затопили разоблачения евреев, укрывающихся от отправки на фронт. Вальтер Ратенау, которого сперва ненавидели как еврея-пораженца, прежде чем стали ненавидеть как «сионского мудреца» за то, что он с самого начала ясно понимал основные проблемы, в августе 1916 года свидетельствовал с откровенным отчаянием в письме к своему другу Вильгельму Шванеру, стоявшему на националистических позициях:

«Не пытайся переубедить людей: их вера в коррупцию чужестранцев помогает им жить… Отняв у них эту веру, ты лишаешь их чего-то незаменимого; пусть это ненависть, но она согревает почти так же сильно, как любовь. Чем больше будет число евреев, убитых на фронте, тем яростнее их враги будут доказывать, что все они укрываются в тылу и наживаются на ростовщичестве. Ненависть еще удвоится и утроится…»

Пессимизм Ратенау немедленно подтвердился. Шванер показал письмо Ратенау офицеру-антисемиту лейтенанту Графу, на что тот заметил: «Даже если бы Ратенау был нашим спасителем, для немецкого народа было бы позором оказаться спасенным семитом. Я верю в то, что сказал Фридрих Людвиг Ян: «Только немцы спасут немцев, чужеземные спасители могут лишь привести их к гибели».

Но худшее было еще впереди.

Август 1916 года можно рассматривать как решающий поворотный момент первой мировой войны; высшее военное командование перешло тогда от генерала Фалъкенхайна к дуумвиратy Гинденбург-Людендорф; первый из них своим авторитетом национального героя Танненберга освяшал решения второго, блестящего стратега и организатора, «главного авторитета в генеральских кругах». Сразу же германская военная политика приняла новое направление, гораздо более жесткое, во многом предвосхищающее некоторые нацистские меры. В октябре ставка главнокомандующего утвердила предложенный Тирпицем проект беспощадной подводной войны, а также приказала провести депортацию четырехсот тысяч бельгийских рабочих из числа гражданского населения. Третья мера, одобренная военным министерством 11 октября, предписывала провести перепись евреев, как мобилизованных на фронт, так и в тылу. Похоже, что инициатором этой «еврейской статистики» был подполковник Макс Бауэр, офицер генерального штаба и опытный политический интриган, сыгравший важную роль при назначении Людендорфа и являвшийся доверенным лицом «Alldeutscher Verband» Класса в ставке главнокомандующего.

В дальнейшем Людендорф уверял, что лишь во время войны он познакомился с «еврейским вопросом», главным образом, благодаря немецкому издателю «Протоколов сионских мудрецов" Мюллеру фон Хаузену, которого ему представил Бауэр. Факт состоит в том, что по мере того, как мировой конфликт близился к своему завершению, все возрастающее число германских лидеров подпадало под влияние навязчивой идеи о Еврейском интернационале, управляющем ходом истории.

При этом следует заметить (и мы к этому еще вернемся), что в этом своем мифологическом качестве международное еврейство стремилось погубить родину одновременно во всех воюющих странах; оно не могло выступать в качестве союзника ни одного христианского народа!

В свете сказанного выше само собой разумеется, что каков бы ни был патриотизм немецких евреев, эта перепись не могла вызвать рост их симпатий к германским военным лидерам. Конечно, военное министерство оправдывало необходимость этой переписи стремлением статистическими данными опровергнуть слухи о том, что военнослужащие-евреи обычно устраивались в штабах или в тылу. Но несмотря на возможное значение результатов этой переписи, они никогда не были преданы гласности, а в некоторых призывных округах все евреи, освобожденные от воинской повинности, должны были предстать перед контрольными советами, кроме того стали отзывать с занимаемых ими постов еврейских военнослужащих, прикомандированных к тыловым структурам, так что военное ведомство было вынуждено уточнить, что речь отнюдь не шла об «отстранении евреев от их должностей», но исключительно об их переписи,

В результате традиционный ров между «армией» и «евреями» моментально превратился в пропасть. Более того, идея военных послужила образцом для подражания. 19 октября лидер католического «Центра» Эрцбергер потребовал в Рейхстаге провести расследование касательно евреев, занятых в канцеляриях и ведомствах военной промышленности. В развернувшихся за этим дебатах он следующим образом обосновывал свое предложение: «Поскольку утверждалось, что евреи и социал-демократы господствуют в германской империи, то следует поставить вопрос о конфессиях». При этом один католический депутат с иронией заметил, что он должен заявлять о своей религиозной принадлежности, даже останавливаясь в отеле.

В тылу патетический старец Герман Коген говорил об «ударе ножом в сердце…» и даже о том, что «можно прийти к ужасному подозрению о попытке поколебать еврейский патриотизм, чтобы избежать компрометации немецких представлений о евреях и причинах ненависти к ним». На фронте депутат Хаас, произведенный в лейтенанты в 1914 году, следующим образом резюмировал общее отношение к происходящему своих единоверцев: «Мы получили особую метку и стали солдатами второго сорта», а еврейские унтер-офицеры удивлялись, что рядовые продолжали им подчиняться. Молодой доброволец Эрнст Симон, в 1914 году радовавшийся возможности «влиться в единый поток национальной судьбы», констатировал в 1916 году, что перепись «была крайне популярной и выражала подлинные чувства» – что привело его в ряды сионистского движения. Но Ратенау удалось гораздо лучше выразить позицию большинства, когда он воскликнул: «Пусть другие отправляются основывать государство в Азии, ничто не влечет нас в Палестину».

Историк В. Йохман заметил: «Большинство евреев решили бороться за лучший и более справедливый порядок, а при нынешнем положении вещей это могла быть только парламентская демократия». Резкое падение их пожертвований на военные цели достаточно красноречиво говорит об их чувствах.

Революция 1917 года в России создала новую и еще более взрывоопасную ситуацию, которую легче правильно понять, если вспомнить, что еще революция 1905 года рассматривалась окружением императора как «еврейская».

С самого начала военных действий правительство Вильгельма II пыталось парализовать или ослабить Россию путем активизации революционных и национальных движений. Его основными агентами были Александр Гельфанд-Парвус и эстонец Кескула: первый, сам бывший меньшевик, предлагал действовать через меньшевиков, тогда как второй, более дальновидный, ставил на Ленина, с которым с сентября 1915 года он разрабатывал в Швейцарии проект сепаратного мира, однако именно имя первого из них сохранилось во всемирной истории благодаря антисемитским страстям. Февральская «буржуазная» революция 1917 года сделала эти планы вполне реальными. Проект Кескулы 1915 года стало возможным претворять в жизнь, «экстерриториальный» поезд был предоставлен в распоряжение Ленина и его друзей; однако, с другой стороны, европейские отклики на призыв Петроградского совета «за мир без аннексий и контрибуций» (27 марта) вызвали явное беспокойство у немецких властей. В самом деле, 6 августа социал-демократическая партия, отмежевавшись от своего «левого крыла» (куда входили Роза Люксембург и Карл Либкнехт), выступила за мир без аннексий. За этим последовали забастовки и даже первый мятеж матросов в Киле «по русскому образцу» (июнь-июль 1917 года). Большинство депутатов Рейхстага все более проникалось духом протеста и 19 июля проголосовало за знаменитую «мирную резолюцию» без аннексий.

На это незамедлительно последовала бешеная реакция милитаристского лагеря, группировавшегося вокруг верховного командования, крупных промышленников, пангерманистов Класса и других бесчисленных патриотических и «народных» объединений. Люден-дорф приказал раздавать во всех воинских частях брошюру «Будущее Германии после хорошего или плохого мира», в которой доказывалось, что в случае плохого мира, достигнутого в результате компромисса, Германия, придавленная тяжестью долга в сто семьдесят миллиардов, попадет в экономическое рабство, тогда как в противоположном случае «за все заплатит враг». Подобные сочинения издавались в огромном количестве, при этом был неизбежен антисемитский уклон, который одна еврейская газета описывала следующим образом:

«Рейхстаг голосует за резолюцию о мире, не устраивающую пангерманистов, – это еврейская резолюция; Рейхстаг в целом не имеет чести нравиться антисемитам, – это еврейский рейхстаг; мир компромиссов им противен, – это еврейский мир…»

Угрожая отставкой, Людендорф и Гинденбург добились отстранения «еврейского канцлера» Бетман-Гольвега. В течение лета 1917 года «евреи, окопавшиеся в тылу», стали «революционными евреями», и здесь уже их личная позиция не имела особого значения: жертвами нападок без разбора оказывались как противник аннексий Теодор Вольф из «Berliner Tagebhtt», так и воинствующий Георг Бернгард из «Vossische Zeitung». Разумеется, некоторые немецкие евреи были революционерами, но поскольку всех революционеров подозревали в том, что они евреи, то другие также становились революционерами во все возрастающем количестве в соответствии с неумолимыми законами диалектики, которые до этого проявились в царской России и которые после 1967-1968 года сделали «сионистами» столько евреев, особенно во Франции.

Сразу после Октябрьской революции высказывания некоторых вершителей судеб немецкого народа стали граничить с бредом. Причем этот бред за несколько недель распространился в общеевропейском масштабе: принимая специфические формы в разных странах, он во всех случаях отражал отказ признать, что столь всеохватывающее и скандальное нарушение установленных порядков могло произойти без вмешательства оккультных сил, которые могли быть только еврейскими силами, поскольку среди большевиков было некоторое количество евреев. В этой связи следует процитировать меморандум, составленный весной 1918 года полковником Бауэром, который в это время был представителем Людендорфа в Берлине: «Переговоры с евреями в Брест-Литовске имели большую ценность, поскольку на них хвастливый еврей Троцкий открыл нам цели международных тайных обществ… [Эти общества] присвоили себе право вмешиваться в судьбы народов, подстрекая к политическим переворотам. Это означает, что священный долг монархических государств состоит в том, чтобы сражаться за монархические принципы даже за пределами собственных границ». Итак, основная идея осталась той же, что и у русского министра Ламсдорфа в 1906 году: монархи всех стран, соединяйтесь!

Бредовые тенденции еще больше усилились, когда стало очевидным, что Германия проиграла войну. Одни, в том числе Класс и его пангерманисты, стали думать о том, чтобы заняться систематической подготовкой будущего. 15 сентября 1918 года под руководством генерала фон Гебзаттеля был создан «еврейский комитет», главной задачей которого было возглавить поход против иудаизма и использовать евреев как громоотвод при любых бедствиях». Класс добавлял: «Я готов использовать любые средства и буду придерживаться лозунга Генриха фон Клейста, который нападал на французов [в 1813 году] со следующим призывом: «Убивайте их, всемирный суд не спросит вас о ваших мотивах!». Некоторые члены «Gemanenorden», объединившиеся в августе 1918 года в Мюнхене под именем «Thulegesellschqft», также стали готовиться к антисемитской кампании.

Для других, а именно для высших военных и гражданских руководителей, после того, как в сентябре Людендорф потребовал немедленного заключения перемирия, встал вопрос о переговорах с союзниками. Для достижения этой цели принцу Максу Баденскому поручили сформировать демократическое правительство с участием социал-демократов в соответствии с требованиями президента Вильсона. Согласно полковнику Бауэру это правительство «находилось в полном подчинении у еврейских лидеров, действовавших за кулисами», а солдатские советы, создававшиеся в то время в немецкой армии, также состояли из «окопавшихся в тылу евреев».

В действительности именно еврею Альберту Баллину. выдвинутому на первый план Бауэром, Людендорфом и крупным промышленником Гуго Штиннесом, было поручено открыть глаза императору на подлинную ситуацию в Германии. Штиннес также побуждал его от имени католического «Центра» и социал-демократии обратиться к союзникам с предложением о немецкой капитуляции. Баллин предпочел покончить жизнь самоубийством.