Вольтер

Во времена господства Гитлера в Европе некий доктор истории по имени Анри Лабру не поленился составить сборник в двести пятьдесят страниц, включавший антиеврейские тексты Вольтера (Henri Labrоue. Voltaire antijuкf, Pans. 1942), Монотонность подобранных таким способом текстов ничего не добавляет к славе великого человека – поражает прежде всего их разнузданность. В качестве примера можно привести его свободное переложение двадцать третьей главы книги Иезекииля:

«Самые важные разделы книги Иезекииля, наиболее соответствующие принципам морали и общественной справедливости, лучше всего способные воспитать целомудрие в юношах и девушках, это те места, где Господь говорит об Оголе и ее сестре Оголиве. Нельзя устать от перечитывания этих замечательных слов:

«Господь говорит Оголе: "Ты стала взрослой, твои сосцы набухли, на теле выросли волосы…; пришло время любовников; я простер свои заботы на тебя…; но ты упивалась своей красотой, ты блудила с первыми встречными, ты устроила бордель, ты блудодействовала повсюду… Обычно дают деньги блудницам, а ты сама платила своим любовникам… " Ее сестра Оголива поступала еще хуже: "Она отдавалась со страстью тем, у кого плоть – плоть ослиная, и семя как у жеребцов… '' Само слово "семя" на еврейском языке гораздо выразительнее… » (В этом пассаже Вольтер не цитирует точно библейский текст, но приводит отдельные фрагменты, вставленные в собственный пересказ. – Прим. ред. )

В своем деистском «Символе веры» Вольтер также выступает в качестве поборника добронравия;

«Нравы деистов обязательно должны быть чисты, ибо они всегда находятся перед лицом Бога справедливости и чистоты, Бога, который не спускается на землю, чтобы приказать обокрасть египтян, чтобы повелеть Осии взять за деньги наложницу, спать с блудницей. Мы не продаем своих женщин как Авраам. Мы не напиваемся как Ной, и наши сыновья не поносят почтенную плоть, которая их породила… »

Итак, мы видим, что воображение Вольтера больше всего возбуждает в этой связи мужской половой орган. Только с тридцать второй по тридцать пятую страницу сборника Лабру слова «крайняя плоть», «обрезанный», «член», «мужской орган» повторяются более двадцати раз. Но пытаясь таким образом выхолостить евреев, разве этот гениальный ученик английских деистов не выполнял высший долг, долг борьбы с церковным обскурантизмом, долг «раздавить гадину»?

Ничто не является более показательным, чем подробный разбор главного труда Вольтера, каковым является его «Философский словарь». Из ста восемнадцати статей, содержащихся в этом словаре, около тридцати содержат обвинения против евреев, «наших господ и наших врагов, в которых мы верим и которых мы ненавидим (статья «Авраам»), самого отвратительного народа на земле (статья «Антропофагия»), чьи законы не содержат ни слова о духовности и бессмертии души» (статья «Душа»), и так далее, вплоть до статьи «Пытка» и до последней буквы алфавита. «Иов», к которому Вольтер относится с милостью, вовсе не еврей, он араб. Статья «Еврей» – самая длинная в словаре, она насчитывает тридцать страниц. Первая часть этой статьи, написанная в 1745 году, заканчивается следующим образом: «… вы обнаружите в них [евреях] лишь невежественный и варварский народ, который издавна сочетает самую отвратительную жадность с самыми презренными суевериями и с самой неодолимой ненавистью ко всем народам, которые их терпят и при этом их же обогащают». За этим следует знаменитая рекомендация, в данном контексте производящая впечатление стилической формальности: «Тем не менее не следует их сжигать». Еще более значительной является последняя часть этой статьи («Седьмое письмо»), датируемая 1770 годом. Фернейский патриарх обращается к воображаемым евреям от имени христианского мира: «На протяжении столетий мы вас угнетали и убивали, мы подвергали вас мучениям, чтобы заставить вас отдать нам ваши деньги, много раз мы изгоняли вас из жадности, а затем призывали вас обратно из жадности и глупости… », и т. д. Но в конечном итоге евреи оказываются виновными в той же мере, что и их христианские палачи или даже еще больше: «Вся разница состоит в том, что наши священники сжигали вас руками мирян, в то время как ваши священники совершали человеческие жертвоприношения своими собственными руками… » (Мы еще вернемся к этой навязчивой идее Вольтера о ритуальных убийствах. )

За этим рассуждением следует такая рекомендация: «Вы хотите жить в мире? Берите пример с банья и гебров (зороастрийиев). Они намного древнее вас и рассеяны по миру как вы. Особенно гебры. т. е. потомки древних иранцев, которые сейчас как и вы находятся на положении рабов, а когда-то в течение долгого времени были вашими господами. Они хранили молчание, и вам следует брать с них пример». Наконец, в заключение, он пишет: «Вы – животные, которые умеют считать, постарайтесь стать животными, умеющими думать». Это сопоставление думающего христианина и считающего еврея предвосхищает априорный расистский антисемитизм, утверждающий превосходство творческого интеллекта христиан, превратившихся в ариев, над бесплодным интеллектом евреев. Эта современность Вольтера проявляется и в его утверждении, что евреи во всем являются подражателями, и тогда, когда в сочинении «Опыт о нравах» он писал: «На евреев смотрели так же, как мы смотрим на негров, т. е. как на низший вид человека».

Антиеврейская фобия Вольтера была хорошо известна его современникам, а также их ближайшим потомкам. Она крайне поражала как его друзей, так и врагов. Луи де Бональд писал: «Когда я говорю, что философы доброжелательно относятся к евреям, из их числа нужно исключить главу философской школы XVIII века Вольтера, который всю свою жизнь демонстрировал решительную неприязнь к этому несчастному народу… » Что касается мнения по этому поводу из философского лагеря, то вот что писал принц де Линь, который за восемь дней, проведенных в гостях у Вольтера в Ферне, должен был услышать много разных вещей по этому поводу от неутомимого патриарха: «Господин де Вольтер обрушился на Иисуса Христа только по причине его принадлежности к ненавистному народу. Он как бы играл роль антиеврейского Фрерона. (Э. К. Фрерон – французский литературный критик и издатель журналов, на страницах которых он вел полемику против просветителей. – Прим. ред. ) Это единственное, в чем он [Вольтер] был неправ». Эта шутка заставляет задуматься, и из нее можно сделать серьезные выводы. Был ли Вольтер настроен против евреев по причине его антиклерикальной позиции, или же в своей войне с «гадиной» он воодушевлялся ненавистью к библейскому народу? В своем последнем значительном труде «La Bible enfin expliqime… » («Наконец-то истолкованная Библия… », 1776) он снова выступает в качестве христианина, чтобы победить шесть евреев; он использовал этот же иронический прием в 1762 году в ответе Исааку Пинто, который упрекал его в стремлении раздавить народ, который и так уже был слишком несчастным. При этом его ирония удваивалась благодаря полемической непорядочности. Вольтер обещал своему еврейскому оппоненту исправить те места в своих сочинениях, на которые тот жаловался, но не сдержал своего слова. Этот ответ был продиктован Вольтером в самый разгар дела Каласа (Жан Калас – французский протестант, подвергнутый жестоким пыткам и каз-ии колесованием и сожжением в 1762 г в Тулузе. Вольтер организовал кампанию пpoтеста, всколыхнувшую всю Европу В результат Калас был посмертно оправдан (Прим. ред. )), которое послужило отправной точкой для широкой кампании против нетерпимости, и подписан «Вольтер, христианин, придворный христианнейшего короля». Пять дней спустя он объявил своему верному Дамилавиллю: «… я заканчиваю все свои письма словами «Раздавите гадину» подобно Катону, который всегда повторял [в конце своих выступлений]: «Таково мое мнение, а Карфаген должен быть разрушен». Здесь мы вновь видим молодого Вольтера, восклицавшего в 1715 году в оде «Истинный Бог»; «Человек счастлив быть изменником и богоубийцей, ты превращаешь нас в Богов!» Похоже, что антисемиты знакомы с божественными радостями такого рода.

Вольтер – антисемит? Необходимо договориться о постоянном значении этого понятия. Для апостолов универсального разума критическое отношение к иудаизму подразумевалось само собой, и для них было совершенно логичным рассматривать его как суеверие. Но мы увидим, что в действительности они расценивали борьбу на этом фронте весьма по-разному. В той мере, в какой, выступая против откровения Моисея, они одновременно покушались на авторитет церкви и государства, этот «интериоризированный» авторитет отца, сам характер их полемики именно по этому поводу оказывается достаточно показательным для глубинной структуры их индивидуальности. Такой гениальный бунтарь как маркиз де Сад вообще не затрагивает еврейскую тему (за исключением одного сочувственного упоминания евреев в «Алине и Валькуре») («Евреи – несчастные овцы вашей религии, сгорали на кострах в Испании, повторяя те же самые молитвы, что и их мучители… » («Алина и Валькур») Крупный специалист по творчеству де Сада и издатель его произведении г-н Жилъбер Лели подтвердил нам, что у де Сада больше нет ни одною упоминания евреев.). Похоже, что его чрезвычайная агрессивность, направленная прежде всего против самого себя, совершенно не нуждалась в проекции на эти символы par excellence Бога Отца, мстительного и жестокого.

Уже в течение длительного времени биографы Вольтера убедительно показывали, каждый на своем языке, что полученные в детстве травмы повлияли на всю жизнь этого рано созревшего гения. Это была жизнь человека, не создавшего собственного семейного очага, и о котором не известно, пережил ли он хоть раз в жизни настоящую мужскую любовную страсть. Это был человек, подверженный странным, неизвестным болезням и лихорадкам, угнетенный страхом смерти, мучимый тоской и навязчивой заботой о собственном здоровье. Его могучая жизненная сила могла одержать верх, лишь превращая всю эту психическую энергию в исступленную агрессивность. И если образ, возможно, не вполне отчетливый, «гадины» был основным объектом этой агрессивности, то ему случалось высмеивать с энергией, от которой не отказался бы и Селин. весь род людской; человек становился для него «жалким существом, которого с трудом можно признать образом Высшего Существа, зародышем, рождавшимся среди мочи и испражнений, который и сам состоял из экскрементов и рождался для того, чтобы вернуться в грязь, из которой он вышел».

Литературные критики со своей стороны не упустили возможности указать на постоянное обращение в трагедиях Вольтера к теме отцеубийства, что позволяет предположить латентный гомосексуализм, откуда боязнь кастрации: эта гипотеза, наряду с его творчеством, подкрепляется и тем, что известно о его раннем детстве. Без видимой причины он считал себя незаконнорожденным. Без сомнения, он не был любимым ребенком; он рано лишился матери и страдал от жесткости и янсенистского фанатизма сурового отца, а также жестокого нрава старшего брата, злобу на которого он сохранил на всю жизнь. (Янсенизм – религиозное и общественное движение, основанное голландским богословом Янсением и имевшее большое влияние во Франции во второй половине XVII в. – Прим. ред. )

Показательно, что в зрелом возрасте Вольтер, неизменно желчный по отношению к библейским патриархам, делает исключение лишь для Иосифа, проданного своими братьями, – здесь он позволяет себе быть сентиментальным и выражает свою грусть, даже со слезами, по поводу его участи. Еще позже, на склоне лет, разве не проявляется все тот же обиженный ребенок в вольтеровских словах в «Первом письме евреям»: «Я знаю, что член, с крайней плотью или обрезанный, вызывал роковые конфликты… »

Остаются социальные ограничения, которые могли побудить этого обиженного ребенка свести счеты именно с этим заместителем отцовского образа, а не с каким-то иным, сконцентрировать здесь свою иррациональную ненависть, поскольку специфичность антисемитизма, состоящая именно в том, что люди говорят о Боге, который к тому же был обрезан, представляет собой в понимании стихийного христианина наиболее естественную цель.

Обобщим все эти определения применительно к Вольтеру: отцовская сторона – буржуазная и набожная, но с материнской стороны действовали совсем иные влияния: так, друг матери аббат Шатонеф с раннего детства декламировал ему стихи «Моисиады»:

«Тонкая ложь, выдаваемая за истину, Создала авторитет этого законодателя [Моисея] И породила массовые верования, Заразившие мир».

Помнил ли он эти вольнодумные стихи, когда через два десятка лет сочинял свою «Генриаду»? Отметим некоторое сходство:

«Священник в этом храме – один из тех евреев, Изгнанников, лишенных родины, которые Влачат по морям свои беспредельные несчастья, И древним скопищем суеверий Издавна заполонили все народы».

Этим священником является еврейский чародей, действующий среди членов Лиги, которые хотят заочно убить Генриха Ш, поразив его изображение. Заговор проваливается, и «шестнадцать заговорщиков и иудей в панике пытаются скрыть во мраке ночи свое преступление и свой ужас». (В примечании Вольтер утверждает, что Екатерина Медичи призвала во Францию евреев – хранителей «тайн Каббалы», хотя исторические свидетельства об этом полностью отсутствуют. )

Воображаемые ритуальные преступления возникали в уме Вольтера и по другим поводам. Так, когда он диктует свои мемуары, он через сорок лет цитирует слова «этой прелестной песенки», которую когда-то слышал в Брюсселе:

«Добрые христиане, повеселимся по случаю казни
Подлого еврея по имени Ионатан,
Который по большой злобе
На алтаре осквернил пресвятое причастие».

Годы, проведенные Вольтером в отрочестве среди иезуитов Людовика Великого, конечно, не могли избавить его от кошмаров (Ср воспоминания Вольтера о «комнате идя мысленных молитв». «Порой из комнаты для мысленных молитв у иезуитов выхолили именно в гаком состоянии, эти темы распаляют воображение, душа становится жестокой и безжалостной» («Пуб-личнос заключение по делу Каласа и Сирвена ". )), ни смягчить его враждебность к сыновьям Израиля.

Затем пришло время проказ и безумств юности, которые завершатся унижением от ударов палкой шевалье де Роана и ссылкой в Англию. Как он пишет, он прибыл в Лондон с переводным векселем на сумму двадцать тысяч франков, вписанным на имя банкира-еврея, который как раз обанкротился. Известна ирония Вольтера по этому поводу;

«Когда ваш соплеменник, г-н Медина сорок лет тому назад разорил меня на двадцать тысяч франков, он сказал мне, что это не его вина, и он в отчаянии, что он никогда не был слугой дьявола, что он всегда старался жить по закону Божьему, т. е. как честный человек и добрый иудей. Он растрогал мое сердце, я обнял его, мы вместе вознесли хвалы Господу, и я потерял восемьдесят процентов».

Интересно, что как раз в то время, когда Вольтер «обнимал Медину», т. е. в английский период своей жизни, он действительно проявлял некоторую благосклонность к сыновьям Израиля. Он посещал дом другого банкира-еврея по имени Д'Акоста, который в конце концов помог Вольтеру выпутаться из этого дела. (В дальнейшем он превратился у Вольтера в безымянного «английского джентльмена», которого небо послало ему для спасения. ) Для антисемитски настроенных людей деньги сохраняют свой запах, причем приятнее всего пахнут еврейские деньги; в этом проявляется двойственность этих характеров, тайное влечение к объектам их ненависти. Чтобы доставить удовольствие своему банкиру Вольтер вставил в английское издание «Генриады» строки об антиеврейском фанатизме:

«Он приближается: его ужасное имя – Фанатизм

.. когда Рим наконец подчинился Сыну Бога, он [фанатизм] из обращенного в прах Капитолия перешел в Церковь:

В Мадриде и Лиссабоне он зажигает огонь,
Эти торжественные костры, куда несчастных евреев
Священники торжественно посылают каждый год
За то, что они не захотели оставить веру своих предков».

Показательно также и другое – в дневниках Вольтера имеются следующие записи:

«Госпожа д'Акоста сказала в моем присутствии одному аббату, который хотел обратить ее в христианскую веру: «Ваш Бог родился иудеем?» «Да» – «Он прожил свою жизнь иудеем?» – «Да» – «Тогда и Вам следует стать иудеем».

«Англия – это место встречи всех религий, подобно тому как на Лондонской бирже собираются все иностранцы. Когда я вижу, как христиане обвиняют евреев, я думаю о детях, нападающих на своих отцов. Еврейская религия – это мать христианства и бабушка ислама».

Почерпнул ли он эти размышления от каких-то своих друзей? Во всяком случае после своего возвращения из Англии он решает пренебречь французскими предрассудками по поводу биржи и финансов, и начинает делать деньги, как это хорошо известно. В результате, через несколько месяцев после возвращения во Францию он, балансируя на грани закона, осуществляет самую прибыльную и самую хитроумную операцию своей жизни: лотерея Пелетье-Дефор приносит ему, по его собственным словам, около миллиона ливров. Сделав это, он повел себя, по выражению того времени, как еврей, что не могло не навлечь на него насмешки и даже более серьезные оскорбления. Сходная история произошла с ним и двадцать лет спустя, во время знаменитого дела Гиршеля, которое Фридрих II назвал «грязной историей». Она послужила темой для ядовитой эпиграммы Лессинга. Поэт задает вопрос: каким образом блестящий драматург сумел избежать ловушки, которую устроил для него самый хитроумный еврей Берлина? Вот его ответ:

«Если вкратце объяснить, каким образом это дело плохо кончилось для еврея, то ответ может быть примерно таким: господин де В, оказался большим мошенником, чем он".

Зачем вообще нужно было Вольтеру, уже сумевшему сколотить состояние в 1730-1731 годах, вновь пускаться в сомнительные аферы, к тому же незначительные по размаху, как, в частности, афера Гиршеля? По мнению одного биографа Вольтера-финансиста «занявшись биржевыми операциями с целью разбогатеть, он увлекся этим, финансовые дела превратились для него в самоцель (… ), таланты делового человека, видимо, похитили у гения литературы больше времени, чем об этом принято думать». В дальнейшем Вольтер не побоялся принять участие в нантской компании по торговле чернокожими рабами. Это было сверхдоходное предприятие, и он стал «одним из двух десятков человек, имеющих самые высокие доходы в королевстве».

Эта деятельность, не подобающая философу, хотя и способствовала упрочению его самостоятельности как писателя и мыслителя, тем не менее не уменьшила внутренней зависимости этого сына нотариуса от королей и принцев, на что указывают многочисленные факты его биографии. Поэтому вполне естественным представляется предположение, что он пытался избавиться от «еврея» в себе самом путем нападок на хорошо известных В обществе евреев, используя их как козлов отпущения, на которых он переносил ненависть к себе самому.

Как видно из сочинений Вольтера, пик его антисемитского рвения приходится на последний период жизни, т. е. на пятнадцать лет старости, когда благодаря участию в делах Каласа и Ла Барра он достиг величия пророка, занялся переделыванием современного ему общества и стал непререкаемым мессией века Просвещения. После эпохи разрушений наступает время для созидания. Он владеет умами всей Европы и одновременно управляет своим имением в Ферне как добрый отец семейства. Наконец, артист, прятавшийся в его душе, нашел главную роль своей жизни.

«В мое время я сделал больше, чем Лютер и Кальвин». Здесь перед нами во весь свой рост встает Вольтер – глава новой деистс-кой церкви, преисполненный эсхатологических ожиданий, надеющийся на скорый приход мессианской эры, которая воцарится благодаря его слову, благодаря усилиям небольшой группы его апостолов. Это Вольтер, который мечтает вовлечь в свой крестовый поход просвещенных монархов, восклицающий в своих письмах и книгах: «В XVI веке совершили небольшую реформу, и теперь раздаются громкие требования новых реформ. Приближается замечательное время… Начинается новая революция… За два или три года возможно создать новую вечность». Д'Аламбер, его любимый ученик, этотот, «кого больше всех ждет Израиль». Вынужденный испить свою еврейскую чашу до дна, фернейский патриарх остается тем же Вольтером, который выпускал множество опаснейших стрел против своего постоянного соперника и одновременно образца для подража-ния, т. е. древнего и вечного Израиля. Если подумать об изгибах судьбы других великих основателей религий, таких как Мухаммад и Лютер, то возникает вопрос, не идет ли речь о появлении на подобных высотах неизбежной психологической потребности.

Вольтер – еврей? Если бы по иронии судьбы он бы им был (в конце концов, при жизни Вольтера самого популярного философа Германии звали Мозес Мендельсон), потомки безусловно обнаружили бы в этом великом разрушителе, даже скорее, чем в Гейне или Карле Марксе, беспокойный еврейский темперамент или вечно преисполненную духом отрицания еврейскую душу. Без сомнения, в новое время не было другого человека, который мог бы с подобным искусством возбуждать антисемитские струны, дремлющие в таком количестве сердец, в том числе и еврейских.

Церковь, пытавшаяся сплотить свои ряды перед лицом угроз со стороны этого человека, приступила к первым попыткам переоценки своих союзников. Свидетельством этому могут служить апологетические «Письма нескольких евреев», принадлежащие перу аббата Гене, или рассуждения, приложенные к «Иудейским нравам» аббата Флери:

«Этот народ, несмотря на все превратности судьбы, все беды и несчастья, всегда хранил непоколебимую надежду, что однажды наступит день исполнения данных ему обещаний. Он ждет Мессию и сохраняет твердую уверенность в том, что будет восстановлено его былое величие. Он всегда обращен к Иерусалиму, обители его грядущей славы. Над этим обязательно следует поразмыслить тем, кто обрушивает хулу на еврейский народ, кто не видит в нем орудие провидения и рассматривает его лишь как низкий и подлый народ, погрязший в самых абсурдных суевериях и ненасытном корыстолюбии».

Что же касается немногих французских «просвещенных» евреев того времени, то они, похоже, отнюдь не высказывали критики в адрес Вольтера. В наши дни по-прежнему подавляющее большинство их потомков сохраняют к этому «патрону демократов» (Жюльен Бенда) то отношение, которое точно определил мудрый Залкинд Гурвиц, сам осуждавший этого патрона будущих антисемитов:

«Вполне возможно, что у Вольтера было меньше претензий к современным евреям, чем к евреям древности, т. е. основе христианства, являющегося его постоянным противником. Как бы там ни было, евреи прощают ему все зло, которое он им причинил, ради добра, которое он им сделал, сам того не желая, а возможно, и не подозревая об этом. Ведь уже в течение нескольких лет для них наступило некоторое облегчение, которым они обязаны прогрессу эпохи Просвещения Без сомнения, Вольтер способствовал этому своими многочисленными сочинениями, направленными против фанатизма, больше, чем кто-либо другой»

В самом деле, на протяжении поколений эмансипированные евреи верили, что они узнавали самих себя в кривой усмешке поборника терпимости, в загадочном пацифисте, ненавидевшем костры, в гениальном опровергателе христианских таинств. «Я искренне ничего в этом не понимаю; никто никогда ничего не понимал, и из-за этого происходили все беды». Будучи вечными жертвами, евреи видели в Вольтере только знаменосца буржуазной демократии, мирной и светской, не подозревая, что уничтожение «гадины» должно предшествовать массовым жертвоприношениям, хотя и может быть отделено от них сколь угодно длительной паузой для размышлений.