Часть вторая

20 июля

День обещал быть жарким. Штауффенберг встал рано. Автомобиль, который должен был отвезти его из дома возле Ванзее на аэродром Рангсдорф, расположенный к югу от Берлина, прибыл в шесть часов утра. По пути Штауффенберг заехал за своим адъютантом лейтенантом Вернером фон Хефтеном, который взял с собой на аэродром своего брата Бернда, лейтенанта ВМФ, для компании. Его присутствие позволило ослабить нервное напряжение, поскольку в присутствии водителя нельзя было говорить о предприятии, занимавшем все их мысли. Машина быстро ехала по городским окраинам на аэродром, где заговорщиков ожидал Штифф.

В Рангсдорфе заговорщики, наконец, избавились от присутствия водителя. Штифф ждал их вместе со своим помощником — майором Роллем, и все пошли к самолету, выделенному генералом Вагнером для полета в Растенбург. Взлет был произведен в семь часов.

Бомбы весили около двух фунтов каждая[26]. Та, что получил Штауффенберг, была такого же типа, как и те, что он использовал в предыдущих попытках: английская бомба с бесшумным взрывателем, приводимым в действие при раздавливании стеклянного капсюля с кислотой, которая растворяет проволоку, освобождающую ударник. Промежуток времени до взрыва определялся толщиной проволоки, и Штифф использовал самую тонкую, какую сумел найти. Кислота разъедала ее в течение десяти минут. Штауффенберг аккуратно завернул бомбу в рубашку и положил в портфель — рядом с докладом Гитлеру. Вторая бомба была аналогичным образом спрятана в портфель адъютанта. Ее подготовили только на случай, если первая окажется неисправной. Тогда Штауффенбергу придется под каким-нибудь предлогом покинуть комнату для совещаний и взять другую. В любом случае ему предстояло раздавить капсюль с кислотой тремя имевшимися пальцами с помощью небольших щипцов.

До Растенбурга было около трехсот пятидесяти миль полета над прусскими равнинами, и вскоре после десяти часов утра самолет приземлился. Летчика предупредили о необходимости быть готовым к немедленному взлету в любой момент после полудня, и офицеры продолжили путь на автомобиле: ставка Гитлера находилась в лесу в девяти милях от аэродрома. Они миновали три контрольно-пропускных пункта, где предъявили специальные пропуска, выданные им для этого визита, охранявшим ставку эсэсовцам. Система защиты была настолько сложной, что генерал Йодль назвал «Волчье логово» (Вольфшанце), как часто именовали ставку фюрера, чем-то средним между монастырем и концентрационным лагерем с минными полями, колючей проволокой и забором, по которому пропускается электрический ток. Это было тихое, сумрачное место в самой глубине леса, которое отлично выполняло свое предназначение — охранять меланхоличные стратегические планы фюрера от реальностей войны.

Штауффенберг и его спутники без труда проникли внутрь этого зловещего сооружения. Теперь Штауффенберг уже размышлял о том, как им удастся выйти после взрыва бомбы. Успех зависел от скорости, и основной задачей Хефтена, помимо охраны запасного портфеля, было держать наготове машину, чтобы немедленно уехать после получения известия о смерти Гитлера. Но для начала следовало сделать дело, а до этого предстояло еще двухчасовое ожидание: совещание было назначено на час дня. Штауффенберг и Хефтен решили позавтракать — не зря говорят, что хорошая еда успокаивает нервы. Потом они навестили генерала Фельгибеля — главу службы связи вермахта.

Штифф и Фельгибель были единственными в Растенбурге высшими офицерами, участвовавшими в заговоре. После отъезда Штауффенберга в Берлин они должны были сделать все возможное для изоляции Растенбурга от внешнего мира, чтобы дать возможность заговорщикам в Берлине приступить к выполнению плана «Валькирия». Фельгибель, как руководитель центра связи Растенбурга, по плану был обязан передать информацию в Берлин, после чего или уничтожить, или каким-либо другим способом прекратить все радио- и телефонные контакты Растенбурга с Германией.

Штауффенберг и Фельгибель хорошо понимали друг друга, знали свои задачи, поэтому говорить в общем-то было не о чем. Штауффенберг покинул его, чтобы нанести формальный визит представителю сухопутных войск в ставке и заранее сообщить о том, что он планировал доложить Гитлеру по вопросу ситуации в армии резерва. После полудня он зашел к фельдмаршалу Кейтелю и уточнил детали своего участия в совещании. Кейтель с нетерпением дожидался его прихода, чтобы сообщить об изменениях в повестке дня. Штауффенберг пришел в ужас, решив, что его планы снова могут оказаться расстроенными, но постарался скрыть свое настроение и внимательно выслушал Кейтеля.


Заговорщики в Берлине знали, что информация о развитии событий поступит только после полудня. Совещание у Гитлера назначено на час дня, значит, сигнал от Фельгибеля может прийти в любой момент после этого времени. Только тогда можно будет задействовать план «Валькирия». А пока никто ничего не мог предпринять. Оставалось только одно — ждать.

Если Штауффенберг убьет Гитлера, нервным центром действия станет военное министерство на Бендлерштрассе, напрямую связанное со штабом командования в Цоссене, расположенном в двадцати милях к югу от Берлина.

В Цоссене заговорщики рассчитывали на действия армейского квартирмейстера генерала Вагнера. На Бендлерштрассе, где размещались службы генерала Фромма, приказ приступать к плану «Валькирия» в отсутствие Штауффенберга должен был отдать Ольбрихт, которого, как упорно продолжали надеяться заговорщики, убедившись в успехе, поддержит и Фромм. А тем временем Бек и Вицлебен будут вызваны на Бендлерштрассе, чтобы своим авторитетом поддержать все происходящее.

План «Валькирия» после выполнения ряда последовательных этапов сосредоточит все доступные силы армии резерва в Берлине и других основных центрах, чтобы лишить возможности маневра войска СС и гестапо, командиры которых будут арестованы. Одновременно аналогичные действия будут предприняты армией во Франции, где заговорщики все же рассчитывали на поддержку Клюге. Потеря Роммеля была большой неудачей, в результате которой Штюльпнагель остался единственным действующим генералом, вовлеченным в заговор. Поэтому его штаб, разместившийся в отеле на авеню Клебер в Париже, превратился в нервный центр заговора на Западе, хотя общее командование вооруженными силами 20 июля должно было осуществляться из бывшего штаба Роммеля в Лa Рош-Гийон, куда вечером приехал с фронта Клюге. Поэтому положение Штюльпнагеля в Париже было во многих отношениях схожим с положением Ольбрихта в Берлине. Оба имели командиров, никак не желавших дать свое имя и авторитет приказам, подготовленным для распространения в вооруженных силах. Сотрудничество вооруженных сил западной группировки во Франции было не менее важно, чем сотрудничество армии резерва в Германии.


Расставаясь со своими друзьями Штрюнками на местной железнодорожной станции, Гизевиус чувствовал лихорадочное возбуждение. Все понимали, что настал день, когда все будет выиграно или, наоборот, потеряно. Поэтому прощание вышло волнующим и торжественным. Гизевиус, отчаянно желая стать меньше ростом и не таким заметным, сел на поезд и поехал к Гелльдорфу. Там уже был еще один их общий друг — граф Бисмарк.

В этот день, когда все было поставлено на карту, люди не знали, о чем говорить друг с другом. Вот и у Гелльдорфа присутствующие вели светскую беседу о погоде и о повышенной влажности. Только после полудня прибыл посланный Ольбрихтом майор и привез карты с указанием зданий, которые предстояло занять тем же вечером. Майор нервничал, выказывал крайнюю подозрительность и в первый момент отказался разговаривать в присутствии посторонних — друзей Гелльдорфа. Гелльдорф рассмеялся и предложил для начала положить портфель, в который майор вцепился мертвой хваткой. Юноша немного расслабился, но его руки, раскрывавшие портфель и достававшие карту, все равно дрожали.

Карта оказалась не той, что нужно. Майор привез карту, подготовленную еще во время Сталинградской кампании и давно потерявшую актуальность. На ней были указаны здания и сооружения, много месяцев назад разрушенные во время воздушных налетов. Дальше в лес — больше дров. Последовавшая затем дискуссия по поводу будущих арестов привела к полной путанице. Гелльдорф категорически настаивал, что первой должна начать действовать армия и занять правительственные здания, а уж потом полиция приступит к арестам. Смущенный, приведенный в полное замешательство молодой майор уехал незадолго до часа дня, напутствованный Гелльдорфом по поводу следования армией согласованному плану. Полицию следовало нейтрализовать до тех пор, пока армия не сыграет свою роль в перевороте. После отъезда майора, прихватившего с собой и никому не нужную карту, Гелльдорф и заговорщики приготовились терпеливо ждать у молчащих телефонов.

Ольбрихт все утро провел в своем кабинете. Он тоже ждал. Генерал Гепнер, теневой командующий армией резерва, приехал около половины первого. Он был в гражданской одежде, но предусмотрительно принес с собой военную форму, которую оставил у Ольбрихта[27]. Оставалось достаточно времени, чтобы пойти перекусить. Акция Штауффенберга произойдет не раньше чем в час дня, а значит, информация от Фельгибеля поступит еще позже. За обедом они взяли по бокалу вина и произнесли тост за успех предприятия. Потом они вернулись в кабинет Ольбрихта ждать новостей[28].

Чтобы скоординировать одновременные действия разных участников переворота, заговорщики полностью положились на телефон. Фельгибель позвонит в Берлин, с Бендлерштрассе позвонят в Париж, откуда потом будут даны (тоже в основном по телефону) команды, приводящие в действие план «Валькирия». Но телефон может стать штукой весьма ненадежной, особенно если им пользуется очень нервный абонент во время чрезвычайной ситуации в стране.

Так произошло с полковником Финком, генералом-квартирмейстером Клюге, который разместился в Париже на улице де Сюрен, принявшим еще утром таинственный телефонный звонок от квартирмейстера из Цоссена. Финк, участник заговора в Париже, услышал звонок, поднял трубку и услышал, как после паузы незнакомый голос произнес невнятное предложение, в котором было слово «учения». Потом на другом конце провода трубку положили. Финк, осторожный и очень опытный офицер, много лет занимавшийся административной работой, глубоко задумался. Кодовое слово «учения» уже однажды было передано — в субботу 15 июля. Но на этот раз он знал больше о том, что оно могло значить. Перед своим недавним прибытием в Париж он имел беседу со Штауффенбергом, а Хофакер всего пару дней назад под большим секретом сообщил ему последние берлинские новости. В сейфе у Финка лежали планы тайных действий армии. Тогда он позвонил Хофакеру и открытым текстом спросил:

— Все готово для «учений»?

— Конечно, — ответил тот и быстро положил трубку. Всем известно, что, чем меньше сказано по телефону, тем лучше.

Слово «учения» означало полную боевую готовность. После получения следующего сигнала из Берлина Финк был обязан отправить заранее обусловленное сообщение начальнику штаба Клюге генералу Блюментриту, предназначенное лично главнокомандующему. Он не завидовал миссии Штюльпнагеля, которому предстояло оказать давление на Клюге, чтобы тот все-таки поддержал переворот после смерти Гитлера силой оружия. Как и Роммелю, Финку не нравилась идея убийства фюрера. Тяжело вздохнув, полковник вытер пот со лба и постарался настроиться на повседневную работу, которую никто не отменял в этот жаркий июльский день.


Кейтель поспешно объяснил Штауффенбергу, что фюрер, как обычно, все изменил. Оказалось, что примерно в половине третьего в Растенбурге ждали прибытия Муссолини. По этой причине совещание перенесли на двенадцать тридцать, то есть через полчаса, и доклады должны быть короткими. Совещание будет происходить в обычном помещении — комнате, обшитой деревом, с бетонными стенами. Штауффенберг надеялся, что угроза воздушного налета заставит перенести совещание в подземный бетонный бункер, где эффект от взрыва был бы сильнее. Но теперь стало очевидно, что на это надежды нет. Следовательно, бомбу следует поместить как можно ближе к Гитлеру.

Штауффенберг предусмотрительно оставил фуражку и ремень в приемной Кейтеля. Ему потребуется причина, чтобы на несколько секунд покинуть начальника штаба и получить время на раздавливание капсюля. Это следует сделать до входа в комнату для совещаний, чтобы получить как можно больше ценных минут для выбора места установки бомбы и ухода.

Кабинет Кейтеля находился в трех минутах ходьбы от комнаты для совещаний, и начальник штаба спешил. Он нервно взглянул на свои наручные часы и попросил Штауффенберга следовать за ним. Они вышли вместе с помощниками Кейтеля, но по пути Штауффенберг «вспомнил» о забытой фуражке и ремне и заторопился обратно, туда, где он мог бы, пусть на очень короткое время, остаться один. Офицеры предложили искалеченному полковнику свою помощь, но тот быстро ушел. Кейтель, чрезвычайно раздраженный еще одним препятствием, крикнул вслед, чтобы тот не задерживался. Штауффенберг почти сразу вновь появился на пороге приемной. Он казался совершенно спокойным и с дружелюбной улыбкой отклонил предложение помочь нести портфель. Группа офицеров подошла к комнате для совещаний.

Гитлер уже находился за столом. Штауффенберг стиснул ручку портфеля. Он понимал, что кислота уже несколько минут разъедает проволоку, но сохранял спокойствие. В присутствии Кейтеля он сказал дежурному телефонисту, что ожидает звонка из Берлина: ему должны сообщить дополнительную информацию для доклада. Затем офицеры прошли к столу и заняли свои места. Совещание началось несколько минут назад, и первый докладчик рассказывал о ситуации на Восточном фронте. Вновь прибывшие офицеры поприветствовали фюрера.

Штауффенберг обвел единственным уцелевшим глазом комнату, чтобы оценить ситуацию. Комната для совещаний находилась в торце внушительного деревянного строения и была отделена деревянной перегородкой. Ее размеры были примерно восемнадцать на сорок футов. Напротив двери в стене было два окна, которые, как Штауффенберг сразу же отметил, были настежь распахнуты из-за жары. Это обстоятельство, конечно, существенно снизит эффект от взрыва. Почти всю площадь комнаты занимал стол с картами, вокруг которого стояли офицеры. Центральное место занимал Гитлер. Он стоял лицом к окнам и спиной к двери. Стол был массивным дубовым сооружением, опирающимся на две длинные деревянные тумбы. Тумбы были тяжелыми и, очевидно, очень прочными. Кроме того, Штауффенберг отметил, что на совещании нет ни Геринга, ни Гиммлера, ни Риббентропа.

Начальник оперативного отдела Генерального штаба генерал Хойзингер продолжил доклад. Он сказал, что ситуация к востоку от Лемберга очень серьезная, ухудшается с каждым часом и срочно необходимы резервы.

— Мой фюрер, — вмешался Кейтель, — может быть, вы послушаете по этому вопросу Штауффенберга?

Гитлер ответил, что обязательно вернется к этому вопросу позже, после того как Хойзингер закончит свое сообщение об обстановке на других участках Восточного фронта.

Штауффенберг решил воспользоваться тем, что доклад обещает затянуться.

— Господин фельдмаршал, — шепнул он Кейтелю, — мне необходимо сделать один срочный звонок. Вернусь через минуту.

Кейтель кивнул, и, пока в комнате звучал голос Хойзингера, приглушенный перенасыщенным влагой воздухом июльского полдня, Штауффенберг наклонился и придвинул свой портфель к тумбе, причем с той стороны, с которой находился Гитлер. Рядом стоял полковник Брандт — ни в чем не повинный эмиссар, который годом раньше пронес на самолет бомбы Трескова.

— Я оставлю здесь портфель, — негромко сказал он Брандту. — Нужно позвонить. — После этого Штауффенберг беспрепятственно обошел военных, столпившихся вокруг своего обожаемого лидера, и покинул комнату. Дело было сделано.

Штауффенберг быстрым шагом направился к кабинету Фельгибеля, считая оставшиеся до взрыва минуты. А в это время в комнате для совещаний Брандту, начальнику штаба Хойзингера, который как раз делал доклад, потребовалось подойти ближе к карте, разложенной на столе. Ему помешал портфель Штауффенберга, и он отодвинул его, также прислонив к тумбе, но уже с другой стороны, дальше от Гитлера. Кейтель, организатор совещания, поднял голову и огляделся. Следующим должен был докладывать Штауффенберг. К своему немалому раздражению, Кейтель обнаружил, что неорганизованный полковник все еще отсутствует. Не вовремя он, однако, решил звонить в Берлин. Он вышел в приемную, чтобы вернуть докладчика, но телефонист доложил, что Штауффенберг ушел[29]. Удивленный Кейтель вернулся на совещание, поспешно придумывая, как теперь быть.

А Штауффенберг почти бежал к кабинету Фельгибеля, до которого было около ста ярдов. Хефтен ожидал с запасным портфелем и готовой к немедленному отъезду машиной. Фельгибель и Хефтен стояли рядом, оглядываясь по сторонам и считая секунды. Они видели, как Штауффенберг с Кейтелем и другими офицерами зашел в помещение. И вот, наконец, он вышел обратно, причем без портфеля. Когда он приблизился, Хефтен сел в машину. Штауффенберг закурил сигарету и повернул голову в ту сторону, откуда вот-вот должен был раздаться взрыв. Гитлер в это время внимательно слушал заключительные фразы доклада.

Ровно в двенадцать сорок две бомба взорвалась. Шум был оглушающим. Часть здания разрушилась, оттуда доносились крики и стоны. Штауффенберг, уверенный, что Гитлер не мог уцелеть в таком катаклизме, сел в машину и покинул Фельгибеля, предоставив ему приходить в себя самостоятельно. Очнувшись от шока, Фельгибель должен был позвонить в Берлин[30]. Задачей же Штауффенберга было прорваться через посты, как можно быстрее добраться до аэродрома и вылететь в Берлин. Его ждали на Бендлерштрассе.

Пока машина петляла между постройками Растенбурга к первому контрольно-пропускному пункту, Штауффенберг имел все основания полагать, что его миссия успешно выполнена. Внешний эффект от взрыва был таков, словно в здание угодил стопятидесятимиллиметровый снаряд — так он описал свои впечатления позднее. Одного человека взрывной волной выбросило в открытое окно. Целый и невредимый, он вскочил на ноги и бодро побежал к домику охраны, громко взывая о помощи. Над руинами стояло облако черного дыма, в котором проблескивали языки пламени. Стол был разнесен на куски, потолок упал, из окон вылетели стекла. Грохот взрыва разорвал спокойную тишину Растенбурга. Одни подумали, что рядом взорвалась ракета, другие — что начался воздушный налет. Стоны и крики боли смешались с деловитыми голосами людей, бегущих на помощь к месту катастрофы. В это время Фельгибель, к своему ужасу, увидел, что из руин, пошатываясь, выходит фюрер, поддерживаемый Кейтелем, который сумел-таки обнаружить своего вождя под грудой осколков, вытащить на свет божий и сопроводить для получения медицинской помощи. У фельдмаршала тлели волосы, правая рука была практически парализована, правая нога сильно обожжена. Кроме того, у него оказались поврежденными барабанные перепонки, в клочья изорвана форма, а спина, и особенно нижняя ее часть, так иссечена осколками, что сам он впоследствии говорил, что имел «зад как у бабуина». Взрыв не обошелся без жертв. Четыре человека были убиты на месте или доживали свои последние минуты, двое было тяжело ранены, многие получили легкие ранения и контузии[31].

Через две минуты после взрыва Штауффенберг доехал до первого поста. Он выскочил из машины и потребовал доступа к телефону дежурного офицера. Сказав несколько коротких фраз в трубку, он заявил дежурному офицеру, что получил разрешение следовать дальше, и уже в двенадцать сорок четыре проехал мимо несколько ошалевших от такой наглости охранников. Машина быстро преодолела расстояние, отделявшее этот пост от внешнего периметра. Там обмануть охрану было уже куда сложнее. У эсэсовцев было время прийти в себя и удвоить бдительность. Штауффенберг воспользовался тем же способом, но на этот раз позвонил адъютанту коменданта. Однако эсэсовский сержант отказался принять на веру пересказ Штауффенберга состоявшегося разговора и, только когда лично услышал распоряжение, пропустил полковника. К этому времени сержант уже успел получить приказ никого не впускать и не выпускать. Проклиная задержку, Штауффенберг поспешил на аэродром, куда добрался вскоре после часа дня. По дороге Хефтен разобрал запасную бомбу на части и выбросил их в окно. Штауффенберг тем временем как мог подгонял водителя, заставляя его выжать из машины все, что возможно.


Фельгибель не мог поверить своим глазам. Гитлер не просто был жив — он передвигался на своих ногах! Не вполне понимая, что он в такой ситуации должен делать, он неуверенно двинулся вместе со всеми, кто спешил на помощь пострадавшим. Это давало ему несколько минут, чтобы сообразить, как лучше поступить. Сигнал, переданный им в Берлин, должен был дать ход или остановить операцию, заранее оговорено было только два варианта — да или нет. Заговорщики не предусмотрели возможности того, что покушение состоится, но окажется неудачным. В любом случае заговорщики заявили о себе. Среди них было много таких, кто расценит само покушение, независимо от того, удачное или нет, как сигнал к началу переворота. Хуже всего было то, что Штауффенберг теперь был недоступен, он уже летел на самолете, на котором не было радиосвязи, в полной уверенности, что добился успеха.

Во время взрыва Гиммлер трудился в своем штабе, расположенном в двадцати пяти километрах на озере Маурзее. Его сразу вызвали к фюреру, и он в панике устремился в Растенбург в сопровождении только одного телохранителя, Кирмайера. Поездка на машине по проселочным дорогам заняла у него всего полчаса.

По прибытии Гиммлер немедленно взял на себя расследование взрыва. Он позвонил в Берлин и приказал направить в Растенбург бригаду следователей и экспертов[32]. После этого вся связь Растенбурга с внешним миром была прервана примерно на два часа. Гитлер приказал, чтобы покушение на его жизнь хранилось в секрете. Он хотел, чтобы об этом никто не узнал. А тем временем Гиммлер продолжал допрашивать свидетелей. Ему не потребовалось много времени, чтобы связать взрыв и молодого одноглазого полковника, чьи действия представлялись в высшей степени подозрительными. Его странные перемещения и поспешный отъезд, безусловно, говорили о желании скрыться.

Два человека, принадлежавшие к числу заговорщиков, которые остались в Растенбурге, оказались в крайне опасной ситуации. Взволнованный и сбитый с толку Фельгибель не смог позвонить на Бендлерштрассе. Более реалистичный и циничный Штифф решил, что, судя по всему, учитывая неудачу покушения, переворота не будет. Значит, следует в первую очередь позаботиться о себе и о товарищах. Поэтому от последующих действий он воздержался.

Переживший страшный шок фюрер казался удивительно спокойным. Несмотря на мелкие ранения, он был преисполнен решимости встретиться с Муссолини, тем самым продемонстрировав, что его охраняет само Провидение. Куски его пострадавшей при взрыве формы были приготовлены специально для показа дуче как доказательство святости и неуязвимости немецкого фюрера. Поезд дуче, медленно продвигавшийся по истерзанной бомбежками Восточной Пруссии, опаздывал, и у фюрера появилось время прийти в себя от шока и лучше подготовиться к демонстрации своей святости.

Пока в Растенбурге еще не подозревали, что взрыв бомбы является сигналом к началу переворота. Штауффенберга сочли террористом-одиночкой. Даже Гиммлер, владевший большим объемом информации, чем остальные, не предполагал, что бомба в Растенбурге должна начать революцию в Германии и на Западе.


Первые зерна неразберихи в Берлине были посеяны телефоном. Услышав о взрыве в Растенбурге, министр пропаганды и гаулейтер Берлина Геббельс был потрясен. Он был бледен, молчалив и только нервно мерил шагами свой кабинет, пока не получил сообщение о том, что фюрер жив. После обеда он остался дома — ждать дальнейших новостей.

А в кабинете Гелльдорфа волнение нарастало вместе с июльской жарой. Было условлено, что участвовавший в заговоре полицейский офицер генерал Артур Нёбе позвонит, как только узнает что-нибудь определенное. Этого звонка ожидали в любой момент после часа дня — времени, на которое совещание у Гитлера было назначено первоначально. Когда время приблизилось к двум, напряжение стало невыносимым, и Гизевиуса уговорили нарушить молчание и позвонить Нёбе, который уже наверняка что-то знает. Гизевиус разыскал генерала по телефону и попросил разрешения приехать к нему. Разрешение не было дано. Нёбе ответствовал, что слишком занят, поскольку «в Восточной Пруссии» случилось что-то странное, и ему необходимо проинструктировать детективов, которые через полчаса вылетают на место. Нёбе изъяснялся весьма загадочно, но под конец все-таки согласился встретиться с Гизевиусом, но не у себя в кабинете, а в некоем людном месте, причем, в каком именно, он объяснил туманными намеками, которые Гизевиус не понял и ошибочно решил, что ему следует ехать в отель «Эксельсиор». Гизевиус и Нёбе нетерпеливо ожидали друг друга в совершенно разных местах почти до трех часов.


А тем временем Финк во Франции продолжал свою ежедневную работу, но мыслями все время возвращался к телефонному звонку, который мог поступить каждую минуту. Миновал час пополудни — ничего. Около двух часов его снова позвали к телефону — звонили из Цоссена. Финк взял трубку со смешанным чувством страха и любопытства. Тот же незнакомый голос произнес только одно слово — началось. Потом слово повторили еще раз, и Финк услышал щелчок — в Цоссене положили трубку. Переворот начался.

Финк сразу вызвал по телефону свою машину. В соответствии с планом он первым делом должен был ехать в штаб фронта и доложить о происшедшем начальнику штаба Клюге генералу Блюментриту, который в заговоре не участвовал. Генерал был приятным, добродушным человеком, Финк его хорошо знал и уважал, но, поскольку генерал был настоящим служакой и думал только об исполнении долга перед страной, Финк решил, что наиболее уместным будет очень короткий официальный доклад. Он прибыл после трех часов дня, проехал на машине через контрольно-пропускной пункт и пешком пошел по саду в кабинет генерала, располагавшийся в симпатичном особнячке. Блюментрит, как обычно, принял его очень приветливо.

— Господин генерал, — сказал Финк, — в Берлине произошел гестаповский путч. Фюрер мертв. Вицлебеном, Беком и Герделером сформировано временное правительство.

Последовало ледяное молчание. Был слышен только слабый шелест листьев, проникавший сквозь полуоткрытые окна. Финк внимательно наблюдал за генералом, не зная, как тот отреагирует на его доклад. К своему немалому облегчению, он понял, что Блюментрит принял сообщение спокойно.

— Я рад, — в конце концов сказал он, — что к руководству пришли именно эти люди. Они обязательно предпримут шаги к мирному урегулированию. — После длительной паузы он спросил: — Кто сообщил вам эти новости?

Ответ у Финка был готов.

— Военный губернатор, — сказал он.

Больше у Блюментрита вопросов не было, он только попросил дать ему возможность срочно позвонить в штаб в Лa Рош-Гийон, где временно расположился его командир Клюге, теперь официально совмещавший свои обязанности главнокомандующего с обязанностями Роммеля. Он поговорил со Шпейделем, начальником штаба армейской группировки, который еще три дня назад был штабом Роммеля. Шпейдель сообщил, что Клюге выехал на линию фронта и вернется только вечером.

Генерал не знал, насколько свободно можно разговаривать по телефону, он подозревал, что все телефоны прослушивались гестапо.

— В Берлине произошло много нового, — сказал он, подумал и драматическим шепотом добавил только одно слово: — Мертв.

Шпейдель сразу начал задавать вопросы. Блюментрит, не желая больше ничего говорить, согласился приехать в Ла Рош-Гийон и доложить обо всем Клюге лично. После этого, обсудив несколько общих текущих дел, словно ничего судьбоносного не произошло, Финк отбыл обратно в Париж.

Финк рисковал, заявляя, что узнал новости от военного губернатора Парижа. Он ничего не сказал о кодовых словах, сообщенных по телефону членами движения Сопротивления из Германии. Следовало принимать во внимание страх перед телефоном, который неизбежно усилит создавшаяся чрезвычайная ситуация. Не приходилось сомневаться, что люди предпочтут общаться лично и вести разговоры только с глазу на глаз, во всяком случае до тех пор, пока государственный переворот не совершится официально. Финк вернулся в свой кабинет, намереваясь дождаться развития событий. Он был уверен, что Штюльпнагель располагает той же информацией, что и он сам.

А Штюльпнагель был в полном неведении о происходящем и пребывал в нем до времени возвращения Финка в свой кабинет, то есть примерно до четырех тридцати.


Во второй половине дня все действия были временно приостановлены. Телефон — единственное связующее звено между центрами, в которых ждали информации и инструкций, молчал. В Растенбурге всякая связь с внешним миром была прервана. Пока оказывали первую помощь раненым, Гиммлер и его помощники из числа эсэсовских офицеров собирали показания свидетелей. Все указывало на то, что убийца — Штауффенберг. Чудом уцелевший Гитлер собирался встретиться с Муссолини, который так еще и не прибыл. Штауффенберг находился в воздухе. Он летел на выделенном Вагнером «Хейнкеле» в Берлин. Сердцем и мыслями он был вместе со своими товарищами на Бендлерштрассе, которые, как он предполагал, теперь активно действуют. Около трех часов недалеко от «Хейнкеля», уносящего в Берлин человека, которого Гиммлер назвал преступником, пролетел встречным курсом самолет со следователями гестапо на борту. В Берлине Ольбрихт пребывал в крайнем раздражении из-за потери ценного времени. Он не мог привести в действие план «Валькирия», пока не получил информацию из Растенбурга. В Цоссене и Париже заговорщики с нетерпением ждали приказов, а Фромм и Клюге, чья поддержка, хотя бы и молчаливая, была жизненно важной для достижения успеха, все еще ничего не знали о происходящем.

Примерно в половине четвертого связист Ольбрихта генерал Фриц Тиле наконец сумел установить связь с Растенбургом. Он первым нарушил молчание, установленное после часа дня. Слышимость была очень плохая, и ему удалось узнать только то, что было покушение на жизнь Гитлера. Причем не было ясности, жив фюрер или мертв. В этих обстоятельствах Ольбрихт решил, что был прав, задержав выполнение плана «Валькирия», но теперь ему следует дать ход. И первые сигналы об этом появились около трех тридцати.

Приблизительно в это же время в Рангсдорфе приземлился самолет со Штауффенбергом на борту[33]. Штауффенберг и Хефтен наконец получили возможность дать выход эмоциям, которые едва сдерживали в течение трехчасового полета. Они поспешили на поиски машины, которая должна была их ждать, чтобы доставить на Бендлерштрассе. Но машины не было[34]. В полном недоумении Штауффенберг приказал Хефтену позвонить на Бендлерштрассе. Ответил начальник штаба Ольбрихта Мерц фон Квирнгейм. И только тогда Штауффенберг узнал правду. Оказывается, сигналы к началу «Валькирии» пошли только теперь, поскольку Фельгибель так и не позвонил в Берлин. «Но ведь Гитлер мертв!» — вскричал Штауффенберг.

Делия Циглер, одна из секретарей, работавших и на Штауффенберга, и на Ольбрихта, вспоминает, что в тот день, когда сотрудникам сообщили о смерти Гитлера, несколько минут царило гробовое молчание. Одни в душе ликовали, другие оцепенели от ужаса, но всех объединяло одно: никто не осмеливался произнести ни слова. Полковник Бодо фон дер Гейде, убежденный нацист, полчаса молча просидел в своем кабинете, не в силах осознать факт, что Гитлера больше нет. Большинство сотрудников не знали, что именно произошло в Растенбурге, и к вечеру всеобщая нервозность возросла. В конце концов Гейде и еще один офицер — полковник Франц Гербер — потребовали объяснений у Ольбрихта, который, зная об их настроениях, отказался с ними разговаривать. Тогда эти офицеры втайне отправили на оружейный склад грузовик за оружием и боеприпасами.


Телефонный звонок из Рангсдорфа вдохнул жизнь в заговорщиков. Около четырех часов начали рассылаться приказы, предусмотренные планом «Валькирия». Дядя Бонхёффера — генерал фон Хазе, являвшийся военным комендантом Берлина, а также членом Сопротивления, — получил инструкции по телефону. На территории Германии все командиры получали приказы по телефону. Гелльдорфу было приказано готовиться к активным действиям. После этого Ольбрихт отправился выполнять свою самую трудную задачу — убедить своего командира — генерала Фромма — присоединиться к заговорщикам. Это было очень вовремя. Ведь приказы, о которых он ничего не знал и которые уже рассылались для руководства, были подписаны его именем, его и Штауффенберга.

Фромм слушал сообщение об обстановке на фронтах, когда доложили о приходе Ольбрихта, и прервал докладчика, чтобы узнать, зачем пожаловал начальник общего управления ОКХ. Не теряя времени, Ольбрихт сообщил, что Гитлер убит. Фромм сразу поинтересовался источником информации. Тогда Ольбрихт сослался на звонок Фельгибеля из Растенбурга[35].

— Я предлагаю в создавшейся ситуации, — сказал Ольбрихт, — отправить всем командирам армии резерва кодовое слово «Валькирия», установленное для непредвиденных обстоятельств внутри страны, и тем самым передать всю исполнительную власть вооруженным силам.

К несчастью, Фромм не был готов принимать участие в решительных действиях такого рода, во всяком случае, до тех пор пока полностью не прояснит для себя ситуацию. Он сказал, что должен лично переговорить с Кейтелем. Ольбрихт, вполне уверенный в себе и желавший во что бы то ни стало перетянуть своего командира на сторону заговорщиков, сам снял трубку телефона на столе Фромма и попросил срочно соединить его с Растенбургом. Проблем со связью не было, и очень скоро к телефону подошел Кейтель.

— Что случилось в ставке? — спросил Фромм. — В Берлине ходят самые ужасные слухи!

— Какие еще слухи! — возмутился Кейтель. — Здесь все нормально.

— Говорят даже, что фюрера убили!

— Ерунда! — объявил Кейтель. — Покушение было, это правда, но, к счастью, неудачное. Фюрер жив, отделался мелкими царапинами. Но где, скажите на милость, сейчас находится ваш начальник штаба граф фон Штауффенберг?

— Он еще не вернулся.

После этого разговора Фромм понял, что никакие действия не нужны. Ольбрихт не знал, что сказать. Он слышал весь разговор, и все, что ему оставалось делать, это вернуться в свой кабинет и все как следует обдумать. Поскольку первые приказы «Валькирии» уже ушли, он оказался в чрезвычайно затруднительном положении. Он представил себе, как войска начали движение к Берлину, и похолодел. Куда же подевался Штауффенберг!

Штауффенбергу и Хефтену понадобилось три четверти часа, чтобы добраться до Бендлерштрассе. Они прибыли почти одновременно с генералом Беком, который беспрепятственно вошел в здание, одетый в гражданский костюм, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания и не делать переворот, который он номинально возглавлял, слишком милитаристским. Штауффенберг, который больше всего на свете желал немедленно включиться в работу, взбежал по лестнице в кабинет Ольбрихта и доложил обо всем, что видел собственными глазами. Он клялся, что Кейтель лжет. Гитлер не мог уцелеть. Если он и не погиб на месте, то определенно получил тяжелейшие ранения и теперь доживает свои последние минуты. Переворот должен продолжаться.

Штауффенберг сразу начал действовать. Гелльдорфу было сказано прибыть на Бендлерштрассе. Первые приказы «Валькирии» были отправлены командирам подразделений армии резерва в Германии. А что происходит в Париже? Штауффенберг позвонил Хофакеру, рассказал о страшном взрыве и потребовал, чтобы тот приступил к выполнению своей части плана. Он заверил Хофакера, что переворот развивается полным ходом, в данный момент войска занимают правительственные учреждения. Обрадованный и взволнованный Хофакер тут же направился проинформировать своего командира — генерала Штюльпнагеля.

Когда приехал Гелльдорф в сопровождении Бисмарка и Гизевиуса, им показалось, что на Бендлерштрассе странно пусто и спокойно. Никакой дополнительной охраны, равно как и признаков чрезвычайной ситуации, никто даже не проверяет пропуска. Они вошли в здание и поднялись в кабинет Ольбрихта. Только Гизевиус не мог справиться с волнением, оказавшись внутри «нервного центра переворота, который они все так долго ждали». Их встретили Ольбрихт и Бек. К своему удивлению, Гизевиус увидел и Штауффенберга, который стоял у стола Ольбрихта. Он лучился радостью и торжеством. Ольбрихт сообщил прибывшим то, что он считал официальной информацией о смерти Гитлера, сказал, что переворот — задача армии, а полиция должна предоставить себя в распоряжение армии. Он вещал с пафосом, по словам Гизевиуса, словно актер, произносящий хорошо заученную роль, пока его не перебил Бек.

— Минутку, — сказал Бек. — Я считаю, что мы должны сохранять полную объективность и проинформировать шефа полиции о том, что Гитлер, может быть, вовсе не умер. Сейчас мы должны решить, каким образом…

— Кейтель лжет! Нагло лжет! — возмущенно воскликнул Ольбрихт, а Штауффенберг рассмеялся.

— Нет, так нельзя, — запротестовал Бек, но Ольбрихт не желал затевать дискуссию, тем более с участием Гелльдорфа. Только было уже слишком поздно. Гелльдорф и Гизевиус утратили иллюзии. — Не важно, лжет Кейтель или говорит правду, — упорствовал Бек. — Главное, что Гелльдорф должен знать: противная сторона утверждает, что покушение провалилось, и мы должны быть готовы, что такое же заявление будет сделано по радио. Что мы тогда скажем?

Но только Ольбрихт не желал слушать никаких возражений. Он настаивал, что Кейтель лжец, и Штауффенберг его поддерживал.

— Я все видел собственными глазами, — заверил полковник. — Я находился рядом с Фельгибелем в ставке, когда раздался взрыв. Эффект был такой, словно в здание угодил стопятидесятимиллиметровый снаряд. Там никто не мог уцелеть.

Тем не менее Бек настаивал, что с заявлением Кейтеля следует считаться и подготовить авторитетный ответ.

— Для меня, — заявил он, — Гитлер мертв. Это положение является основой для моих будущих действий. Неоспоримое доказательство того, что Гитлер, а не его двойник жив и здравствует, возможно, не появится еще долго. К этому времени в Берлине необходимо все закончить.

После этого Гелльдорф и Бисмарк уехали, оставив Гизевиуса на Бендлерштрассе. А тем временем пришел генерал Гепнер, желавший получить свой портфель. Он хотел переодеться в военную форму и сделал это в туалетной комнате Ольбрихта.

Теперь было необходимо настоять на сотрудничестве генерала Фромма. Ведь его телефоны вот-вот взорвутся звонками по поводу чрезвычайной ситуации, существования которой он не признавал. Когда Ольбрихт и Штауффенберг ушли к нему, Гизевиус, оставшись наедине с Беком, спросил, почему потеряно так много времени. Штауффенберг довольно долго добирался в Берлин из Восточной Пруссии, а до его прибытия никто ничего не делал. Бек пожал плечами, покачал головой и потер ладонью лоб.

— Не задавайте так много вопросов, — вздохнул он. — Вы же видите, как все волнуются. Мы ничего не можем изменить. Остается только надеяться, что все кончится благополучно.

Бек явно был сильно обеспокоен реальной ситуацией в Растенбурге.


Ближе к вечеру в Растенбурге собрались все нацистские лидеры. Не было только оставшегося в Берлине Геббельса. Они поспешили к фюреру, чтобы выразить свою радость по поводу чудесного спасения и возблагодарить руку Провидения, разрушившую коварные планы жестокого убийцы. Геринг во время покушения находился в своем штабе на севере страны. Услышав новости, он устремился в «Волчье логово». Риббентроп приехал из замка Штейнорт, Дённиц — из Берлина. Первые лица Германии съехались в Растенбург ко времени чаепития и приняли участие в проходившей в довольно мрачной обстановке встрече между Гитлером и Муссолини[36].

Муссолини выглядел гораздо старше своих шестидесяти лет. Лишившись власти, он весь как-то съежился и, казалось, даже стал меньше ростом. Дуче приехал в сопровождении маршала Грациани на своем личном поезде. Воздух был влажен — моросил мелкий дождь, верхушки сосен были скрыты туманной дымкой. Гитлер ждал Муссолини на платформе построенной в «Волчьем логове» железнодорожной станции, названной Гёрлиц, от которой шла ветка к основной магистрали. Несмотря на жару, фюрер кутался в плащ. Он был бледен, правая рука забинтована. Обгоревшие волосы постригли, из ушей торчали ватные тампоны. Доктор Морель, личный врач Гитлера, утверждал, что пульс фюрера был в норме сразу после взрыва, но его движения казались замедленными, по крайней мере беспристрастному наблюдателю. Поездка от Гёрлица до личных апартаментов Гитлера заняла три минуты. За это время Муссолини рассказали, что случилось. Гитлер сообщил, что всего лишь несколько часов назад ему повезло, как никогда ранее. Слушая повествование о взрыве, Муссолини только выпучил глаза.

Гитлер первым делом продемонстрировал гостю руины комнаты для совещаний, где его жизнь подверглась чудовищной опасности и была чудесным образом спасена. Некоторое время дуче молча взирал на развалины. Затем Гитлер начал рассказывать, показал, где стоял, как склонился над столом, оперся на правый локоть. Потом он показал сильно пострадавшую при взрыве одежду. Муссолини пришел в ужас. Он никак не мог понять, как такое могло произойти в ставке, самом охраняемом месте Германии. Но он быстро восстановил самообладание и поздравил фюрера с удачей. Только для фюрера происшедшее было не просто удачей. Это было Божественное знамение, подчеркнувшее его высшую миссию.

— Я стоял здесь у стола, — сказал он. — Бомба взорвалась прямо у меня под ногами. Вы только посмотрите на форму! Взгляните на мои ожоги! Когда я думаю обо всем этом, то понимаю, что со мной ничего плохого не может произойти. Таково мое предназначение: следовать своей дорогой и довести предначертанную мне миссию до конца. Я ведь не впервые чудом избежал смерти. Но то, что произошло здесь, явилось кульминацией. Оставшись в живых, когда уцелеть, казалось, было невозможно, я теперь более чем когда-либо убежден, что великое дело, которому я служу, минует все трудности и все окончится хорошо. — Он возвысил голос и на минуту стал похож на некоего божественного пророка.

— Вы правы, мой фюрер! — воскликнул Муссолини. — Господь распростер над вами свою божественную длань. После чуда, случившегося сегодня в этой комнате, не может быть сомнений в победе нашего дела.

После этого все покинули место, где произошло чудо, и отправились в уцелевший кабинет, чтобы обсудить прозаические реалии войны.

В пять часов пополудни, прежде чем приступить к чаепитию с гостями, Гитлер приказал Гиммлеру вылететь в Берлин. Телефонная связь действовала уже больше часа, и стало очевидно, что в столице происходят какие-то непонятные события. В Растенбург вот-вот прилетят следователи гестапо, поэтому Гиммлер будет полезнее в Берлине. А пока Гиммлер позвонил в берлинское гестапо и приказал арестовать полковника Штауффенберга сразу по прибытии последнего в Берлин. Полковник СС Пифредер немедленно выехал в Рангсдорф в сопровождении двух детективов в штатском, но опоздал: самолет уже приземлился и Штауффенберг выехал в Берлин. Очевидно, две машины встретились где-то в пути.

Гитлер был всегда склонен принимать большие решения в кризисных ситуациях. Вот и теперь он прямо на месте назначил Гиммлера главнокомандующим армией резерва вместо Фромма. В течение нескольких секунд Гиммлер получил то, о чем мечтал многие годы, — командование армией в дополнение к контролю над полицией. В Берлин он отбыл со словами: «Мой фюрер, вы можете на меня положиться». Но прежде чем договориться о выделении специального самолета для перелета в Берлин, Гиммлер поехал в свою штаб-квартиру в Биркенвальде, чтобы захватить документы, необходимые для выявления всех основных участников заговора. Впоследствии он утверждал, что чудесное спасение Гитлера вернуло его к Богу. «Сохранив жизнь фюрера, — говорил он, — Провидение дало нам знак». В Берлин Гиммлер прибыл поздно вечером.

А Гитлер собрал своих гостей на чаепитие, получившееся несколько мрачноватым. К этому времени у всех гостей в большей или меньшей степени наступила реакция на происшедшие события, и они с опаской наблюдали за фюрером, который как ни в чем не бывало сосал таблетки и глотал пилюли. Никто не знал, кто оказался бы сильнейшим в борьбе за право стать его преемником, если бы фюрер в полдень умер. Геринг, официально являющийся вторым человеком среди нацистских лидеров, но фактически не имевший силы? Борман? Риббентроп? Денниц? Или, может быть, Гиммлер, единственный человек в рейхе, имеющий реальную силу? Гости наблюдали и ждали. К Гитлеру часто подходили помощники, сообщали сведения о пострадавших. Чай, как обычно, был сервирован с соблюдением всех необходимых церемоний. Светловолосые, голубоглазые официанты бесшумно разносили напитки и сладости. Наступило некоторое затишье перед тем, как зазвучали торжественные заверения в верности, соревнующиеся друг с другом в велеречивости. Гитлер сидел молча. Вулканы, бушующие в его душе, еще ожидали своего часа, чтобы вырваться наружу. Первым заговорил Геринг.

— Мой фюрер! — воскликнул он. — Теперь мы знаем, почему наши победоносные армии отступают на востоке. Они преданы своими генералами. Но моя непобедимая дивизия Германа Геринга исправит положение!

— Мой фюрер! — вступил Денниц. — Мои люди хотят, чтобы вы были уверены: они будут сражаться до победного конца или погибнут. Теперь, когда генералы отброшены в сторону, цитадель Британии падет!

— Мой фюрер! — вмешался Борман. — Это страшное покушение на вашу драгоценную жизнь сплотило нацию воедино. Саботаж генералов или гражданских лиц больше невозможен. Партия знает свои задачи и будет выполнять их с обновленной энергией.

— Мой фюрер! — не остался в стороне Риббентроп. — Теперь, когда с предателями будет покончено, все изменится. Мои дипломаты на Балканах позаботятся, чтобы все преимущества оказались в наших руках.

Эти изъявления преданности привели к взаимным упрекам. Не обращая внимания на присутствие Муссолини, позабыв о предателях, нацистские лидеры бросали друг другу обвинения, одно тяжелее другого. Адмирал Дённиц упрекнул Геринга в неудачах флота. Геринг атаковал Риббентропа, обвиняя последнего в некомпетентности в ведении дипломатической политики. Причем ответы Риббентропа настолько разозлили шефа люфтваффе, что он обозвал имперского дипломата виноторговцем и даже замахнулся на него своим жезлом. Когда детская перепалка достигла высшей точки, а в окна застучали тяжелые капли дождя, Гитлер неожиданно встал со своего места и дал волю своему гневу, нимало не смущаясь присутствием гостей. Могучая волна неистовства фюрера моментально заставила всех присутствующих позабыть о своих мелких дрязгах. Гитлер безумствовал, призывая все мыслимые кары на головы мужчин и женщин, осмелившихся встать на пути выполнения его священной миссии.

— Я уничтожу, — завывал он, — всех преступников, которые осмелились противопоставить себя Провидению и мне. Эти предатели собственного народа заслуживают страшной смерти, и они ее получат. Все участники заговора сполна заплатят за свое предательство, а также их семьи и родственники. Гнездо гадюк, пожелавших воспрепятствовать величию моей Германии, будет уничтожено раз и навсегда.

Во время этой обличительной тирады его глаза полыхали яростным пламенем, словно уже видели смертные муки жертв. Это была последняя встреча Муссолини и фюрера, и дуче отбыл восвояси растерянный и подавленный увиденным.


В пять часов Ольбрихт пошел к Фромму второй раз. На этот раз его сопровождал Штауффенберг — начальник штаба Фромма. Ольбрихт с ликованием сообщил командующему армией резерва, который еще не знал, что уже таковым не является, что Штауффенберг был личным свидетелем взрыва и совершенно точно знал, что Гитлер мертв.

— Это невозможно, — сказал Фромм. — Кейтель сказал, что в ставке все в порядке.

— Фельдмаршал Кейтель, как обычно, лжет, — невозмутимо сообщил Штауффенберг. — Я сам видел, как Гитлера вынесли мертвым.

— Поэтому, учитывая сложившуюся ситуацию, мы передали командирам подразделений кодовый сигнал, предусмотренный на случай внутренних беспорядков, — добавил Ольбрихт.

Услышав это, Фромм вскочил, стукнул кулаком по столу и заорал:

— Это самоуправство! Вы нарушаете субординацию! И кто это «мы»? Кто конкретно отдал приказ?

— Мой начальник штаба полковник Мерц фон Квирнгейм.

— Немедленно пришлите его сюда!

Прибывший Квирнгейм не отрицал, что передал кодовые слова, и Фромм поместил его под арест. Этого Штауффенберг уже не мог вынести. Он решил, что единственный способ повлиять на Фромма — это сказать ему правду. И он решительно поднялся со своего места.

— Генерал Фромм, — заявил он, — я лично привел в действие бомбу во время совещания в ставке Гитлера. Взрыв был такой силы, как будто в помещение попал стопятидесятимиллиметровый снаряд. Никто из находившихся в комнате не мог уцелеть.

Фромм обернулся к Штауффенбергу и проговорил:

— Граф, покушение сорвалось. Вы должны немедленно застрелиться.

— Я не собираюсь делать ничего подобного, — ответствовал Штауффенберг.

— Генерал Фромм, — вмешался Ольбрихт, — надо действовать. Если мы не нанесем удар сейчас, наша страна будет уничтожена навеки.

Фромм внимательно посмотрел на говорившего:

— Ольбрихт, значит ли это, что вы тоже участвуете в перевороте?

— Да, господин генерал, но я не вхожу в ту группу, которая возьмет на себя управление Германией.

— Тогда я официально объявляю, что с этого момента вы трое находитесь под арестом.

— Вы не можете арестовать нас! — воскликнул Ольбрихт. — Очевидно, вы так и не поняли, что происходит и кто находится у власти. Это мы можем вас арестовать.

Окончательно рассвирепев, Фромм выскочил из-за стола и бросился на Ольбрихта с кулаками. Присутствовавшие при этом Клейст и Хефтен синхронно выхватили револьверы и одновременно приставили их к толстому животу Фромма. Тот отступил.

— У вас есть пять минут, чтобы принять решение, — изрек Ольбрихт, и Фромм уступил. Он сник и без возражений под конвоем проследовал в комнату своего адъютанта, где телефонные линии были перерезаны.

Перед отъездом из Растенбурга Гиммлер попросил у Гитлера подписанный приказ о назначении его командующим армией резерва. Никто не потрудился сообщить об этом на Бендлерштрассе. Арестовав Фромма, заговорщики поспешили назначить своего командующего. И Гепнер, удалившийся в туалет Ольбрихта, чтобы переодеться в военную форму, вышел оттуда полноправным преемником Фромма[37]. Со свойственной ему пунктуальностью он дождался приезда из Цоссена Вицлебена, чтобы это назначение было закреплено в письменной форме и подписано теневым верховным военным командующим.

Однако его первой заботой стало состояние Фромма. От призрака весьма авторитетного командующего не так легко было избавиться. Гепнер сразу направился наверх в помещение, где содержали генерала, предложил ему помощь, извинился за неудобства, которые ему приходится переносить, и заверил, что никто не причинит ему вреда. Он объяснил Фромму, что происходит, и перечислил людей, которые руководят событиями, включая себя.

Эта старомодная куртуазность чрезвычайной ситуации оказалась гибельной. Войска, поддерживающие переворот, едва успели начать движение. На Бендлерштрассе находилась лишь дежурная охрана, никем не усиленная. Когда же Бек, как глава государства, спросил у Ольбрихта, на какую защиту они могут рассчитывать в такой деликатный момент, ответ его полностью обескуражил.

— Кому подчиняются охранники? — поинтересовался Бек в присутствии Гизевиуса. — Что они будут делать, если появится гестапо? Станут ли они вас защищать?

Ольбрихт, с головой погрузившийся в решение текущих вопросов, ответил, что, по его мнению, должны, но точно он не знает. Этот ответ весьма обеспокоил Бека. Его тревога усилилась еще более, когда Вицлебен — теневой командующий объединенными силами, несмотря на вызов, не появился на Бендлерштрассе. Гепнер, побеседовавший с Фроммом, доложил, что бывший командующий армией резерва хочет уйти домой и готов дать слово чести, что не будет предпринимать никаких действий против заговорщиков. Бек был готов его отпустить. Но Гизевиус заявил, что ему не нравится такая мягкость к врагам, отказавшимся присоединиться к перевороту. Его надо не отпускать домой, а расстрелять. Да и что значит слово чести? Он напомнил Штауффенбергу, что тот в свое время тоже давал Фромму слово чести не причинять вред Гитлеру. Штауффенберг пришел в ярость, но тут вмешался Бек и приказал, чтобы Фромм оставался там, где он находится.

Гизевиус рвался действовать более решительно. Как быть с Геббельсом, который все еще на свободе и находится в Берлине? Что делать с радиостанциями, до сих пор открытыми для нацистов? Что делать с гестапо, от действий которого заговорщики вовсе не гарантированы? Раздосадованный этими вопросами со стороны гражданского лица, Бек попросил, чтобы Гизевиус оставил его в покое и дал поговорить со Штауффенбергом без свидетелей. В это время последовал неожиданный звонок от Кейтеля Ольбрихту, но разговор не состоялся, поскольку заговорщики слишком долго решали, кто должен подойти к телефону. Кейтель дал отбой раньше, чем они пришли к какому бы то ни было решению. Возможно, если бы Ольбрихт переговорил с Кейтелем, он бы узнал, что уже является одним из сотрудников Генриха Гиммлера.

Часы показывали половину шестого. Телефоны звонили непрерывно. Бек недовольно ворчал, поскольку от Вицлебена все еще не было новостей. В это время в кабинет, где Бек разговаривал с Гизевиусом, вошел полковник СС Пифредер в сопровождении двух детективов. Охрана на входе их не остановила. Полковник был типичным эсэсовским громилой, но вел себя вполне корректно. По словам Гизевиуса, он щелкнул каблуками — причем щелчок получился громким, словно пистолетный выстрел, — и выбросил вперед руку в нацистском приветствии. Он потребовал встречи с полковником Штауффенбергом, сославшись на приказ руководителя службы имперской безопасности[38].

Гизевиус знал, что этот человек — один из главных гестаповских следователей, и ощутил острую тревогу. Его появление на Бендлерштрассе означало, что гестапо в курсе дела и начало действовать, хотя признаков масштабного гестаповского рейда пока не было.

Появившийся Штауффенберг сказал Гизевиусу, что он должен был задержать Пифредера и его людей: они пытались допросить его о событиях в Растенбурге.

Гизевиус пришел в ужас.

— Почему вы сразу же не застрелили этого убийцу? — вскричал он.

— Всему свое время, — ответствовал Штауффенберг.

— Но, Штауффенберг, этот человек не может оставаться здесь и наблюдать за всем происходящим. А если он сбежит?

Гизевиус видел, что Штауффенберг забеспокоился, и потребовал, чтобы полковник больше не ждал прибытия солдат в город, а сформировал отряд офицеров из числа находящихся на Бендлерштрассе офицеров, чтобы убить Геббельса и шефа гестапо Мюллера. Штауффенберг согласился с тем, что эту идею стоит рассмотреть, хотя его планы переворота были связаны с немедленным входом в Берлин войск для занятия правительственных учреждений и гестапо.

Между тем возникли непредвиденные трудности с начальником берлинского гарнизона генералом фон Корцфлейшем. Он прибыл на Бендлерштрассе, чтобы лично выяснить, что происходит. Он слышал об убийстве Гитлера и о получении приказа двигаться на Берлин. Он был заинтригован, поскольку приказ был направлен не через него, а напрямую в подчиненные ему войска. Фон Корцфлейш потребовал встречи с Фроммом, когда же его привели к Гепнеру, которого представили как преемника Фромма, он отказался с ним говорить. Пришлось вмешаться Ольбрихту, а потом для прояснения обстановки был вызван и Бек[39]. Фон Корцфлейш категорически отказался от сотрудничества с заговорщиками и открыто заявил о своей преданности Гитлеру. Даже неизменно спокойный Бек пришел в ярость, но и это не помогло. Оставалось только задержать фон Корцфлейша на Бендлерштрассе. Вместо него был поспешно назначен генерал фон Тюнген.

Теперь под арестом на Бендлерштрассе содержались уже три старших офицера: командующий армией резерва Фромм, ее начальник гарнизона Корцфлейш и гестаповец Пифредер. Когда же Корцфлейш попытался бежать, никому и в голову не пришло стрелять в него. Но после этого на Бендлерштрассе все же появилась усиленная охрана.

Незадолго до шести часов Гелльдорф, до сих пор не получивший ни точной информации, ни приказа действовать, потерял терпение и послал на Бендлерштрассе своего адъютанта, чтобы тот поговорил с Гизевиусом. Последний решил лично наведаться к Гелльдорфу. У него как раз был Нёбе. Оба офицера со спокойствием ко всему готовых фаталистов пили кофе и ждали инструкций, которые так и не поступили, или хотя бы какой-нибудь информации от армии, в распоряжение которой Гелльдорф был готов предоставить своих людей. Насколько было известно Нёбе, гестапо до сих пор не поняло, что в стране происходит государственный переворот. Вот это конспирация! Но вечер, по крайней мере, принес с собой прохладу, и за то спасибо.


Войска, на немедленную поддержку которых в Берлине рассчитывали заговорщики, состояли из батальона охраны под командованием майора Отто Эрнста Ремера со штабом в Деберице, а также учебных подразделений ряда военных учебных заведений Деберица, Крампница, Ютерборга и Вюнсдорфа (в Крампнице и Вюнсдорфе располагались танковые училища с учебными батальонами). Батальон Ремера, который был укреплен до силы полка, являлся главной надеждой заговорщиков. Хотя сам Ремер в заговоре не участвовал, в нем был замешан его непосредственный начальник — военный комендант Берлина генерал фон Хазе. Ремер, назначенный на эту должность недавно, был храбрым солдатом, о чем свидетельствовало его награждение Рыцарским крестом с дубовыми листьями. Хазе считал его человеком далеким от политики, который будет подчиняться приказам, не задавая при этом вопросов. Когда поступил сигнал о начале выполнения плана «Валькирия», Хазе вызвал Ремера к себе в штаб на Унтер-ден-Линден и рассказал об убийстве Гитлера. После этого он приказал ему оцепить министерские здания на Вильгельмштрассе и Управление имперской безопасности.

Приказы, подготовленные на Бендлерштрассе для передачи разным командирам лично или по телефону, были довольно подробны. В них перечислялись улицы, министерские и прочие здания, казармы СС и важные центры связи, которые следовало оцепить и занять. Отдельные подразделения должны были занять вещательные станции. В письменных приказах делался упор на «энергичное лидерство» и «внезапность». Указывалось, что необходимо арестовать Геббельса и взять под охрану министерство пропаганды.

В дополнение к распространению приказов военным подразделениям, расположенным в пределах или в окрестностях Берлина, в четыре часа сорок пять минут было объявлено военное положение, а генералам в провинциях была разослана новая структура командования за подписью Вицлебена. За объявлением в шесть часов и шесть пятнадцать последовали уточняющие приказы, изданные за подписью Штауффенберга. Они дублировали те, что действовали в Берлине и предусматривали занятие государственных учреждений и центров связи, освобождение концентрационных лагерей, вхождение сил СС в армию, арест местных нацистских лидеров. Новости о получении этих приказов открыли глаза военачальникам в Растенбурге, а также руководству СС и гестапо в Берлине. Только так они осознали, что в стране действительно происходит военный путч. Из Растенбурга сплошным потоком потекли команды по телефонам.

В Берлине — центре радиосвязи — приказы о занятии узлов вещания вовсе не считались первоочередными. Заговорщики рассматривали их как часть общей стратегии, а не как действие первой необходимости, выполняемое специально для этой цели организованными отрядами. Когда требовались четкие и решительные меры, наблюдалась только путаница и неразбериха и никаких объяснений того факта, что заговорщики не только не захватили существующие радиостанции, но и не установили собственный радиопередатчик на Бендлерштрассе[40].

Путч на улицах Берлина протекал с разной интенсивностью. Очевидной помехой был недостаток связи между руководителями у телефонов на Бендлерштрассе и офицерами на улицах. Людей приходилось перевозить на грузовиках к их постам на улицах, и эти перемещения отнимали много времени. Самыми эффективными стали операции, которыми командовал майор Ремер. По его личному свидетельству, возглавляемые им отряды заняли позиции в шесть тридцать. Предполагалось, что войска в Берлине поддержат танки, направленные полковником Вольфгангом Глеземером, руководителем танковой школы в Крампнице, но Глеземер прибыл на Бендлерштрассе и категорически отказался участвовать в военном путче. Он был временно задержан Ольбрихтом, но успел послать записку своему адъютанту с приказом не давать танки повстанцам. Позже он солгал Ольбрихту, что изменил свою точку зрения и готов возглавить танковые отряды от имени заговорщиков, на этом основании обрел свободу и вывел из города танки, которые из-за путаницы в приказах туда все-таки пришли.

Неуверенность и неопределенность действий чувствовалась во всем рейхе. Аресты, предусмотренные приказами, были проведены в Мюнхене и частично в Вене[41]. Но в большинстве случаев армейские командиры, независимо от того, что они обещали по телефону Штауффенбергу или Беку, вовсе не стремились обострять отношения с войсками СС и местными нацистскими гаулейтерами. Приказы Вицлебена подоспели примерно в то же время, что и объявление по радио о неудаче покушения. Поэтому, какими бы ни были взаимоотношения между армией и местными партийными чиновниками, последовал период затишья. В Гамбурге, где гаулейтер Карл Кауфман и командир армейского подразделения были близкими друзьями, они весь вечер просидели вместе и шутили на тему, кто кого должен арестовать — поступающие друг за другом приказы были слишком противоречивыми.

Шлабрендорф, находившийся вместе с Тресковом в России в штабе группы армий «Центр», терпеливо ждал. По телефону с Бендлерштрассе ему сообщили, что покушение было успешным и Гитлер мертв. Сразу за этим последовало объявление по радио, в котором утверждалось, что Гитлер жив. Оба офицера получили приказ немедленно вылететь в Берлин, но, предчувствуя недоброе, они решили некоторое время выждать.


Во Франции переворот хотя и проходил неспешно — а куда торопиться, ведь солнце так приятно пригревает и до ласкового моря рукой подать, — но все же порядка в нем было намного больше. Пока Финк ехал обратно на улицу де Сюрен, а Блюментрит — в Лa Рош-Гийон, Штюльпнагель услышал о телефонном звонке из Берлина. Новости передавались офицерами из уст в уста, всякий раз обрастая все большим количеством подробностей, увы, по большей части вымышленных. «Гитлер мертв. Гиммлер и Геринг, похоже, тоже. Взрыв был ужасной силы!» Один из офицеров, спешивший по улице, чтобы сообщить новость товарищу, расхохотался, когда попавшийся ему навстречу француз, увидев немецкого офицера, вскинул руку в нацистском приветствии и прокричал: «Хайль Гитлер!»

Для Штюльпнагеля полученные новости стали началом тяжелой кропотливой работы. Хофакер и другие офицеры окружили своего командира. Все от полноты чувств крепко пожимали друг другу руки. Хофакера распирало от гордости — теперь ему предстояла новая, более ответственная работа. Ведь, несмотря на свои молодые годы, он был теневым послом во Франции, будущим переговорщиком с престарелым маршалом Петэном.

Штюльпнагель первым делом удостоверился, что все его подчиненные знают свои обязанности по плану «Валькирия». Он сказал, что СД и старшие офицеры СС в Париже должны быть арестованы и при оказании ими сопротивления можно стрелять. Потом на свет была извлечена карта, где были отмечены дома и комнаты, занятые руководством СС и СД. Это была неоценимая помощь при аресте опасных противников. Каблуки щелкнули, и молодые офицеры Штюльпнагеля с энтузиазмом устремились выполнять поставленные перед ними задачи. Его преданная секретарша графиня Подевильс, отпросившаяся в этот день к зубному врачу, вернувшись вечером на работу, была очень удивлена царившим повсюду оживлением. Из соображений ее безопасности Штюльпнагель не посвящал ее в дела, связанные с заговором. Посовещавшись с комендантом Парижа генералом Гансом фон Бойнебургом, Штюльпнагель сидел один в своем кабинете, когда раздался телефонный звонок. Это был звонок от генерала Фромма из Берлина.

Но только на линии был не Фромм. Его имя использовалось, чтобы избежать ненужных подозрений. У телефона был Бек.

— Штюльпнагель?

— Да.

— Вы знаете о последних событиях?

— Конечно.

— Хорошо. Вы с нами?

Штюльпнагель не колебался с ответом.

— Господин генерал, — сказал он, — я этого очень долго ждал.

— Мы сделали, что собирались, — сказал Бек, — но точной информации пока нет. Вы с нами, что бы ни случилось?

— Конечно, — ответил Штюльпнагель. — Я уже отдал приказ об аресте СД. Очень скоро лидеры СС тоже будут под замком. Наши войска, как и их командиры, абсолютно надежны.

Штюльпнагель не услышал, а скорее почувствовал, как Бек, остававшийся в самом сердце гитлеровской Германии, облегченно вздохнул. На прощание Бек подчеркнул, что точных новостей о событиях в Растенбурге пока нет и есть некоторые сомнения в том, что фюрер действительно погиб.

— Мы все очень рискуем, — вздохнул Бек. — Теперь для нас обратной дороги нет, придется идти до конца.

— Вы можете мне доверять, — просто ответил Штюльпнагель.

— Мы можем рассчитывать на Клюге?

— Полагаю, вам лучше переговорить с ним лично, господин генерал, сейчас я соединю вас с его штабом.

Воодушевленный безусловной поддержкой Штюльпнагеля, Бек сразу согласился, и звонок был переведен в штаб Клюге в Лa Рош-Гийон.

Клюге только что вернулся в штаб с фронта, где провел совещание с командирами 5-й танковой армии, занятой в операциях в секторах Кан и Сент-Ло. Он очень устал и после долгой поездки в открытом автомобиле весь покрылся пылью. Он быстро умылся, переоделся и позвонил домой начальнику штаба группировки генералу Гансу Шпейделю.

Шпейдель передал фельдмаршалу отчет об оперативной обстановке касательно наступления союзников в Нормандии, после чего добавил, как о деле, имеющем второстепенное значение, что звонил Блюментрит с сообщением о якобы имевшем место покушении на жизнь фюрера и о существующей вероятности того, что фюрер мертв. Шпейдель сказал, что лучше бы Блюментрит приехал в Ла Рош-Гийон и сообщил все имевшиеся у него сведения лично. Радио постоянно включено, но пока ничего подобного не передавали. Шпейдель не сумел оценить реакцию Клюге. Фельдмаршал просто поблагодарил его за сообщение и повесил трубку. Телефон сразу снова зазвонил. Примет ли фельдмаршал звонок от генерала Фромма из Берлина?[42]

Геббельс, единственный из главных нацистских лидеров, пребывавший в столице 20 июля, в два часа пополудни, как обычно, обедал в своей официальной резиденции на Герман-Герингштрассе. Его помощник Рудольф Земмлер, сменившийся с дежурства, беспрепятственно добрался до своего дома в пригороде. У Геббельса было не больше информации, чем у заговорщиков на Бендлерштрассе или в гестапо. Он только знал, что было произведено покушение на жизнь фюрера, но Божественное провидение спасло его. К своему немалому удивлению, он обнаружил, что не может связаться с Растенбургом. Делать было нечего, оставалось лишь ждать.

Только в половине шестого Геббельс получил инструкции по телефону, причем напрямую от Гитлера. Муссолини еще находился в Растенбурге, поэтому фюрер был краток. В Растенбурге подозревали, что в Берлине проходит военный путч. Следовало безотлагательно сделать объявление по радио, чтобы развеять циркулирующие слухи о смерти фюрера и отменить чрезвычайные приказы, как стало известно, распространяемые в Германии. Телефонные звонки из различных военных подразделений, встревоженных появлением приказов «Валькирии», поступали ежечасно. Народ требовал информации. Следовало принять срочные меры, и Геббельсу было поручено немедленно подготовить радиопередачу, в которой объявить о том, что Гитлер жив и здравствует.

Министр пропаганды совсем было собрался приступить к написанию сценария, когда в его резиденцию прибыл хорошо знакомый ему писатель и лектор капитан Ганс Хаген, состоявший в должности советника, и принялся настаивать на безотлагательной встрече. Он начал нести нечто невразумительное относительно путча, организованного фельдмаршалом фон Браухичем, бывшим главнокомандующим, которого Гитлер отправил в отставку еще в 1938 году. Геббельс, среди автократических привычек которого первое место занимали нетерпимость и вспыльчивость, не имел времени общаться с Хагеном, хотя тот, безусловно, был лояльным нацистом. Оказывается, в тот день Хаген читал свою очередную лекцию в Деберице и находился с Ремером, когда тот получил приказ привести своих людей в боевую готовность и прибыть на Унтер-ден-Линден для дальнейшего инструктажа. Хаген проявил несвойственную ему настойчивость, и Геббельсу пришлось его принять.

Его рассказ стал первой, несколько искаженной версией правды, услышанной нацистами, что вполне вписывается в череду событий того дня, но Геббельс ему не поверил.

Когда сигнал «Валькирии» о приведении войск в боевую готовность поступил второй раз в течение одной недели, Ремер и Хаген вначале отнеслись к нему как к очередному приказу сверху, хотя иностранные рабочие, которых он должен был касаться, вели себя, как всегда, покорно. Но Хаген был готов поклясться, что утром того же дня видел давно оставившего действительную службу фельдмаршала фон Браухича, который был одет в полную военную форму и ехал в военное министерство. Ремер объяснил, что у него сразу появилось некое неприятное чувство — ein ungutes Gefuhl, — которое вкупе с информацией о покушении на жизнь Гитлера, полученной от фон Хазе, и приказом оцепить министерские здания убедило его в том, что имеет место переворот, коим руководит Браухич. Учитывая личное знакомство Хагена с Геббельсом, Ремер согласился, чтобы лектор взял мотоцикл и съездил в министерство пропаганды, чтобы узнать правду.

По его собственным словам, Хаген ворвался в министерство, вбежал в кабинет одного из знакомых чиновников и «выбросил оттуда даму, которая что-то записывала под диктовку». Потом он заверил удивленного служащего, что не является ни пьяным, ни безумным, и потребовал допуска к Геббельсу.

Геббельс внимательно слушал взволнованное повествование до тех пор, пока оно не подошло к смерти фюрера. Тут Геббельс вмешался и сообщил, что Гитлер жив и вполне здоров.

— Я пару минут назад разговаривал с ним лично, — сообщил министр. — Это правда, покушение на его жизнь действительно имело место, но фюрер чудом спасся. Поэтому приказов, на которые вы ссылаетесь, быть не должно, они не имеют смысла.

— Господин министр, — сказал Хаген, глядя из окна на улицу, — взгляните, на грузовиках проезжает рота из нашего батальона. Предлагаю немедленно послать за нашим командиром.

Геббельс сам убедился, что происходит нечто странное. Слушая Хагена, он делал для себя быстрые пометки. Теперь он отодвинул бумагу в сторону и приказал срочно соединить его с «Лейбштандарт СС Адольф Гитлер» — полком эсэсовских телохранителей фюрера, расквартированным в Лихтерфельде — в пяти милях от центра Берлина. Он привел полк в боевую готовность, но одновременно объяснил Хагену, что хотел бы любой ценой избежать открытого столкновения между армией и СС.

— А теперь идите и передайте своему командиру, чтобы немедленно явился ко мне, — сказал Геббельс.

Он проводил Хагена до двери и, когда тот уже перешагнул порог, схватил его за рукав:

— Скажите, Ремер — человек надежный?

— Я могу поручиться за него своей жизнью, господин министр.

— Прекрасно, тогда идите и скажите, что, если он не будет у меня в течение двадцати минут, я, как гаулейтер Берлина, подниму «Лейбштандарт», исходя из предположения, что его удерживают в качестве пленного на Бендлерштрассе.

Через некоторое время в кабинет постучался его помощник, принесший удивительные новости: прибыл некий лейтенант в сопровождении трех солдат с намерением арестовать его по приказу коменданта Берлина. Геббельс достал из ящика стола револьвер и приготовился к встрече. Вошел молодой лейтенант. Юноша явно трепетал от страха перед столь знаменитой всесильной личностью, как доктор Геббельс. Министр, не дав ему опомниться, обрушил на несчастного гневную речь, обвинив в связи с предателями родины. Он кричал, что фюрер жив и порядок очень скоро будет восстановлен. В конце концов он просто вытолкал ошалевшего лейтенанта из кабинета, наказав, чтобы он сообщил своим офицерам, что фюрер жив и здоров. Лейтенант поспешно удалился. Все это время дверь в кабинет оставалась открытой, так что сцену могли наблюдать посторонние свидетели.

А тем временем Хаген сел в коляску доставившего его в министерство мотоцикла и приказал водителю срочно разыскать Ремера. Они начали объезжать посты, на которых выясняли, что командир был, но уже ушел. На каждом посту Хаген оставлял сообщение о предательстве. Он очень спешил, памятуя о лимите времени, установленном Геббельсом. В конце концов он обнаружил Ремера на Унтер-ден-Линден и передал ему приказ Геббельса. Ремер уже и сам заподозрил неладное. Впоследствии он утверждал, что, когда уходил с совещания у генерала фон Хазе, он слышал, как генерал вполголоса отдавал приказ об аресте Геббельса, причем не военнослужащим охранного батальона, а патрульной службе. «Из этого я сделал вывод, — писал он, — что мне не доверяют». Он принял меры к обеспечению своей безопасности. Взяв с собой адъютанта, который мог бы стать свидетелем, он подошел к Хазе и спросил, можно ли видеть Геббельса. Хазе запретил[43].

Если верить Ремеру, он, проигнорировав запрет непосредственного командира, отправился к Геббельсу на свой страх и риск. Сделав это, он отдал себя в руки безжалостному профессионалу, человеку, обладавшему умом, силой и энергией, чтобы добиться своей цели любой ценой. Военные на Бендлерштрассе, несмотря на свою профессиональную подготовку, знания стратегии и тактики, были любителями, их джентльменское поведение и недостаток жесткости привели к поражению.

Ожидая Ремера, Геббельс вернулся к тексту не написанного им радиосообщения. Снова позвонил Гитлер и высказал возмущение тем, что по радио так ничего и не прозвучало. Геббельс быстро подготовил короткое сообщение, продиктовал его по телефону на радиостанцию, и в шесть сорок пять оно было передано в эфир на длине волны, принимаемой всей Европой.

«Сегодня, — было сказано в нем, — было совершено покушение на жизнь фюрера с применением взрывчатых веществ». После этого был зачитан список убитых и раненых. «Фюрер серьезно не пострадал, получив лишь легкие ожоги и царапины. Он немедленно возобновил работу и, как и было запланировано, принял дуче, с которым провел длительную беседу. Вскоре после покушения к фюреру присоединился рейхсмаршал». Закончив дело, Геббельс стал с нетерпением ждать майора Ремера.


Клюге ничего не заподозрил, принимая личный звонок от генерала Фромма. Возможно, подумал он, последует разъяснение таинственных сообщений Блюментрита. Но когда он поднес трубку к уху, то понял, что голос говорившего принадлежит вовсе не Фромму. Собеседник не представился, но он узнал в нем Бека, который рассказал о принятых в Берлине и Германии мерах. Клюге выслушал это, никак не выразив своего отношения. Затем Бек перешел к делу.

— Клюге, вы должны немедленно и совершенно открыто перейти на нашу сторону.

Но пока Бек говорил, в кабинет Клюге вошел его адъютант и положил на стол запись радиосообщения, переданного в шесть сорок пять. Клюге пробежал глазами текст, задержавшись на фразе «Фюрер серьезно не пострадал, получив лишь легкие ожоги и царапины. Он немедленно возобновил работу и…»

Не упоминая о том, что он видел текст радиосообщения, Клюге перебил Бека.

— Какова реальная ситуация в ставке фюрера? — настойчиво проговорил он.

И снова честность Бека не позволила ему солгать. Он признал, что существуют некоторые сомнения относительно происшедшего в Растенбурге.

— Да какая разница, — в конце концов возмутился он, — если мы уже начали действовать?

— Да, но…

— Клюге, я спрашиваю у вас лишь то, что действительно имеет значение. Одобряете ли вы то, что мы здесь начали, и готовы ли вы подчиняться моим приказам?

Клюге колебался. Текст переданного по радио сообщения лежал перед его глазами.

А Бек продолжал настаивать:

— Клюге, вы не должны сомневаться. Вспомните, о чем мы не так давно говорили и к каким решениям пришли. Я спрашиваю вас еще раз, будете ли вы подчиняться моим приказам?

Но Клюге одолевали дурные предчувствия. Поразмыслив, он ответил:

— Я должен посоветоваться со своими офицерами. Перезвоню через полчаса.

Но Клюге не оставили в покое. До приезда Блюментрита и Штюльпнагеля, которых он попросил пригласить на предстоящее совещание, раздался еще один телефонный звонок. На проводе был друг Клюге генерал фон Фалькенхаузен, недавно смещенный в Бельгии, с которым Бек тоже имел разговор. Фалькенхаузен поинтересовался, верит ли Клюге в смерть Гитлера и может ли сообщить, что произошло в действительности. Фельдмаршал снова пообещал, что позвонит, как только будет располагать достоверной информацией. Господи, ну почему его никак не хотят оставить в покое!

Сразу же после сообщения Геббельса по радио Штауффенберг отправил послания всем командирам армии резерва, опровергающие информацию министра пропаганды.

«Переданное по радио сообщение — ложь. Фюрер мертв. Полученные вами приказы должны быть выполнены как можно быстрее».

Гизевиус ушел от Гелльдорфа и вернулся на Бендлерштрассе. Было уже около семи часов, и он срочно потребовался Ольбрихту и Беку. Ольбрихт расстроился, услышав официальное сообщение по радио. Только теперь он поверил, что Гитлер жив и здравствует, и это потрясло впечатлительного генерала. Он хотел поговорить с Гизевиусом и решить, что делать дальше.

— Конечно, мы уже не можем все прекратить, — сокрушался он. — Ведь мы уже не сможем утверждать, что ничего не было, правда?

— Конечно нет, — ответил Гизевиус и отправился к Беку, расположившемуся в кабинете Фромма. Бек пожелал, чтобы Гизевиус подготовил текст радиопередачи — ответ на официальное сообщение и сам его зачитал вместо заранее подготовленного текста, который теперь не соответствовал действительности. Хотя, согласно более позднему свидетельству Гепнера, Бек заявил, что должен выйти в эфир раньше Гизевиуса, впоследствии он решил, что первоначальное заявление будет лучше принято, если будет исходить от гражданского лица. В любом случае генерал Линдеман, который должен был вещать от имени заговорщиков, исчез вместе с текстом заявления. Герделер, который в его отсутствие на Бендлерштрассе буквально разрывался, не мог выступать, да и Бек передумал. Гизевиус, которому весьма польстило назначение официальным оратором даже в такой непредсказуемый момент, начал готовить речь. Она, по его мнению, должна была прозвучать как призыв к объединению.

Гизевиус тщетно пытался думать — мешал царящий повсюду шум. Телефоны звонили беспрерывно. Всем абонентам срочно требовались Фромм и Штауффенберг. Полковник метался от телефона к телефону, неустанно повторяя: «Кейтель лжет. Гитлер мертв. Вы должны сохранять решительность». На звонки генералов из разных провинций Штауффенберг отвечал, как начальник штаба Фромма, всеми силами пытаясь сдержать быстро уменьшающуюся волну бунта.

— Хороший генерал должен уметь ждать, — философски заметил Бек, в то время как в поведении Гепнера появились первые признаки отчаяния.

Вагнер, все еще остававшийся в Цоссене, отказался говорить с Беком по телефону. Было известно, что Вицлебен находится в пути на Бендлерштрассе. Единственный обнадеживающий звонок поступил от Штюльпнагеля из Парижа. Но оптимизм быстро увял из-за холодного ответа Клюге.

— Клюге! — раздосадовано воскликнул Бек, положив трубку на рычаг. — Как это на него похоже!

Вицлебен прибыл около семи тридцати. Его физиономия была красной от ярости. В руке он держал маршальский жезл. Все присутствующие встали и щелкнули каблуками. Даже Штауффенберг отдал честь вошедшему.

— Что здесь творится? — заорал Вицлебен, но тут заметил Бека. К чести теневого главнокомандующего объединенными силами, он все же выказал некоторое уважение к генералу — теневому регенту Германии. — Разрешите доложить о прибытии, господин генерал, — сказал он и сразу отвел Бека и Штауффенберга в сторону для беседы, которая очень быстро переросла во взаимный обмен упреками. В соседней комнате переругивались Ольбрихт и Гепнер.

— В любом перевороте не обойтись без риска.

— Начинать путч стоит, только если существует по крайней мере девяностопроцентная вероятность удачного исхода.

— Ерунда! Пятидесяти одного процента вполне достаточно…[44]

По словам секретаря Делии Циглер, Ольбрихт и его начальник штаба Мерц фон Квирнгейм назначили совещание офицеров на восемь часов вечера. Это вновь подхлестнуло гнев Гербера и фон дер Гейде, которые вместе со своими приспешниками вышли из комнаты в таком состоянии, что секретарь была вынуждена призвать их к порядку.

— Пожалуйста, господа, сохраняйте спокойствие. Что бы ни делал генерал Ольбрихт, он прав, и вы это знаете.

Позвонил Гелльдорф и потребовал сообщить ему новости. Гизевиус, о выходе которого в эфир все как-то позабыли — не до этого было, вызвался поехать к нему. Для свободного перемещения по Берлину ему выдали пропуск, написанный на толстой коричневой бумаге с подписью Штауффенберга. Он вышел из здания, чтобы отыскать машину для поездки через выставленные кордоны в полицейское управление Гелльдорфа на Александерплац.

— Солдаты батальона охраны уже здесь! — в восторге завопил Ольбрихт. — Обязательно скажите об этом Гелльдорфу!

Но по дороге на Александерплац Гизевиус с тревогой увидел, как рота охранников покинула свои позиции.

Майор Ремер прибыл к Геббельсу около семи часов. Он полностью исчерпал установленный для него лимит времени. По его собственным словам[45], он приехал один, министр тотчас принял его и спросил, является ли майор убежденным национал-социалистом. Ремер ответил, что является убежденным сторонником фюрера, никогда ему не изменял и только хотел бы знать, жив Гитлер или мертв. Геббельс ответил, что Гитлер жив и не пострадал, и даже несколько минут назад лично звонил из Растенбурга. Его предала клика амбициозных генералов. Ремер, ощутив свою причастность к истории, поклялся хранить верность фюреру. И Геббельс понял, что победил. «Он пожал мне руку и долго смотрел в глаза», — вспоминал Ремер. Так было принято у нацистов в периоды наивысшего накала страстей с момента их прихода к власти.

Затем Геббельс начал действовать, проявив себя неплохим психологом. Прежде всего, он сделал срочный звонок Гитлеру, когда же фюрер подошел к телефону, передал трубку майору Ремеру. Майор уже встречался с Гитлером лично — фюрер вручал ему награду. В любом случае отрывистый, резкий голос Гитлера невозможно было спутать с другим. И все же собеседник поинтересовался у Ремера, узнает ли он голос. После этого он сообщил, что не пострадал при взрыве и что в Берлине разворачивается преступный заговор. Гитлер сказал, что до прибытия в Берлин рейхсфюрера СС Гиммлера, который теперь стал командующим армией резерва, Ремер будет подчиняться непосредственно ему. А пока безопасность Берлина находится в надежных руках Ремера, которого фюрер производит в полковники.

С этого момента Ремер поддерживал тесную связь с Геббельсом, к которому присоединился Шпеер — молодой, но подающий большие надежды министр вооружений и боеприпасов Гитлера. Новоявленный полковник поспешил навести порядок в своем рассредоточенном войске. Он приказал людям оставить свои позиции и собраться в саду резиденции Геббельса. Было уже около восьми часов вечера. Автомобиль, увозящий Гизевиуса к Гелльдорфу, проехал мимо одного из взводов Ремера, который как раз снимался с места.


Блюментрит приехал в Лa Рош-Гийон, чтобы обсудить с Клюге создавшуюся ситуацию. Примерно в это же время, то есть около семи часов вечера, Штюльпнагель и офицеры его штаба выехали на двух машинах из Парижа в штаб фельдмаршала. Закончив разговор с Беком и Фалькенхаузеном, Клюге принял Блюментрита и передал ему текст радиообращения Геббельса.

Клюге сохранял сдержанность в высказываниях до тех пор, пока копия детального приказа по соединению, в шесть часов вечера отправленного Вицлебеном с Бендлерштрассе в главный штаб Клюге в Сен-Жермен-ан-Ле, не оказалась у него на столе в Ла Рош-Гийон. Клюге прочитал его с искренним удивлением. «Банда безответственных партийных лидеров, людей, никогда не бывших на фронте, попыталась использовать создавшуюся ситуацию, чтобы нанести испытывающей немалые трудности армии удар в спину и захватить власть в свои руки. В этот час смертельной опасности правительство рейха, в целях поддержания законности и порядка, объявило чрезвычайное положение…»

Читая дальше, Клюге обнаружил, что ему предлагается взять на себя командование всеми силами СС, прочими должностными лицами Германии и полицией на западе и принять меры к оказанию сопротивления.

Значит, Гитлер должен быть мертв, а государственный переворот стал свершившимся фактом. Вицлебен не мог ему солгать — не такой это был человек. Это меняло все. Клюге оживился. Теперь совершенно безнадежное положение немцев во Франции могло измениться благодаря немедленному заключению перемирия. Огонь Фау-ракет по Британии следует немедленно прекратить.

Зазвонил телефон. На связи был дежурный офицер из Сен-Жермен-ан-Ле. Оказалось, что поступил еще один приказ, на этот раз от Кейтеля из Растенбурга. В нем сообщалось, что Гитлер жив и при покушении даже не пострадал, что новым командующим армией резерва назначен Гиммлер, а приказы, подписанные Фроммом, Вицлебеном или Гепнером, недействительны. Следует подчиняться только приказам, на которых стоят подписи Гиммлера или Кейтеля[46].

Клюге был ошеломлен. Его желание присоединиться к заговорщикам моментально улетучилось. К нему вернулась обычная привычка тщательно рассматривать все имеющиеся факты, прежде чем принять решение. Он приказал Блюментриту раздобыть больше информации и отказался принимать окончательное решение до полного прояснения обстановки. Но получить достоверные факты оказалось не так-то просто. Блюментрит без особого труда дозвонился до Растенбурга, но не смог поговорить ни с одним облеченным властью лицом. Кейтель? Йодль? Варлимонт? Они все на совещании. После четверти часа бесплодного ожидания он положил трубку и сообщил Клюге о неудаче. Затем Блюментрит связался с командиром частей СС в Париже генералом Обергом, но тот знал не больше, чем другие. Его источником информации было тоже радиообращение Геббельса. Тогда у Блюментрита появилась очень, на его взгляд, продуктивная идея. Как насчет генерала Штиффа, его бывшего коллеги по Восточному фронту? Ему удалось связаться со Штиффом довольно легко, при этом он даже не подозревал, насколько оказался близок к сердцу заговора. Но после того, как бомба не выполнила свою работу и фюрер остался жив, Штифф отмежевался от заговора. Он всячески старался обезопасить себя, утверждая, что Гитлер, безусловно, жив, а сообщение по радио — чистая правда.

— Откуда вы взяли эту ерунду о смерти фюрера? — поинтересовался он.

— Получили сообщение по телетайпу, — ответил, взяв трубку, Клюге.

— Нет, нет, — убежденно заверил Штифф. — Гитлер жив и здоров.

Клюге больше не сомневался. Все было кончено.

— Чертова игрушка сработала вхолостую, — сказал он и пожал плечами. Он сам неоднократно уверял Герделера, что переворот не может быть успешным, если Гитлер останется в живых. Было бы величайшей глупостью теперь пытаться заниматься полумерами. Пока ждали приезда Штюльпнагеля и командующего 3-м воздушным флотом люфтваффе фельдмаршала Шперле, который также был приглашен на совещание, Клюге поделился своими тяжелыми думами с коллегой и старым другом Блюментритом. В то время как Шпейдель был занят текущими делами, Клюге признался Блюментриту в том, что давно его угнетало. Правда, он умолчал о встрече с Беком и Герделером в Берлине.

— Вы знали или, по крайней мере, подозревали, что я был связан с этими людьми. Это были дни, когда надежда еще не умерла. А вот сегодня надеяться уже не на что. Нет смысла. Летом 1943 года, когда я еще был в Смоленске, ко мне дважды приезжали посланцы Бека и Вицлебена. Они пытались убедить меня согласиться с их политическими планами. В первый раз мы беседовали довольно долго, но уже во второй раз у меня появились большие сомнения. И я сказал, что они не должны рассчитывать на меня. Тогда они отправились к Гудериану, который только что был уволен, но он тоже не захотел с ними связываться.


Наступил вечер. Часы показывали половину девятого. Люди Ремера собрались у дома Геббельса. Они ждали выступления первого оратора рейха. Он кратко обрисовал ситуацию, после чего в своей обычной манере обрушился на преступников, замысливших покушение на жизнь фюрера. Теперь батальону охраны предстояло выполнить историческую задачу — исправить тот вред, который уже нанесен, и избавить Берлин от угрожающих ему опасностей. Затем вперед выступил Ремер и сообщил, что фюрер лично поручил ему это великое дело. Выступления произвели большое впечатление. После этого Ремер приступил к повторному развертыванию своего войска, одновременно предупреждая всех офицеров, с которыми вступал в контакт, о необходимости сообщить правду своим командирам.

А Гизевиус столкнулся с некоторыми трудностями. Ему не удалось проехать в штаб Гелльдорфа. Пришлось оставить машину и пробираться в здание с задней двери. Когда ему наконец удалось встретиться с Гелльдорфом и Нёбе, они уже знали об отступничестве батальона охраны, о том, что Ремеру приказано арестовать заговорщиков, а Гиммлер находится на пути в Берлин, чтобы подавить бунт. Гизевиус пришел в отчаяние и предложил перехватить Гиммлера и убить его.

Гелльдорф и Нёбе не стали слушать подобную чепуху. Их главной задачей теперь стало спасение собственных жизней. В какой-то мере им повезло. Из-за неумелых действий генералов они, собственно говоря, ничего не сделали. Все было кончено, и Гизевиусу было предложено идти на все четыре стороны. Никого больше не волновало, что Гизевиус в это время должен был заниматься своими консульскими проблемами в Швейцарии. Это уже было его личное дело.

— Исчезните, — просто сказали ему.

А Гелльдорф даже сделал широкий жест и предложил ему машину, но не надолго, чтобы только выбраться из центра Берлина.

— Я поеду на Бендлерштрассе, — заявил Гизевиус.

Гелльдорф уставился на него в немом изумлении.

— Вы сошли с ума? — поинтересовался он.

— А разве вы, Гелльдорф, являясь человеком чести, не почувствуете ко мне отвращение, если я не вернусь к Беку?

— Ни в коем случае! — ответствовал Гелльдорф. — Эти генералы годами плевали на нас. Они пообещали нам все, а что получилось? Дерьмо! Дерьмо!

Гизевиус все же направился на Бендлерштрассе, но дорога оказалась перекрытой. К этому времени он уже понял, что возвращение в военное министерство является никому не нужным и довольно глупым актом самопожертвования. Водитель попробовал проехать другой дорогой, но оцепление, судя по всему, было сплошным. Тогда Гизевиус попросил ехать в противоположную сторону — от центра Берлина — и отвезти его в Шарлоттенбург, расположенный в двух милях к западу за Тиргартеном. Дальше водитель все равно не поехал бы. Выйдя из машины, Гизевиус разорвал свой внушительный пропуск с подписью Штауффенберга — безмолвный свидетель короткого взлета и падения полковника — и решил найти убежище в подвальных комнатах дома Штрюнков. Ему было что рассказать, в обмен на предоставленную крышу над головой.

На Бендлерштрассе Фромм, арестованный около четырех часов дня, так и сидел один в небольшой комнате. В восемь часов вечера Гепнер удовлетворил его просьбу о переводе этажом ниже в его личные апартаменты в обмен на обещание не делать ничего, что могло бы представить угрозу перевороту. Ему даже дали бутерброды и бутылку вина. Спустя полчаса встречи с Фроммом потребовали три генерал-майора, сотрудники его штаба, отказавшиеся поддержать заговорщиков. И Гепнер это требование тоже удовлетворил, хотя им пришлось согласиться на взятие под стражу. Но охранник, приставленный к этим людям, оказался настолько легкомысленным, что офицерам без труда удалось сбежать через запасной выход, о существовании которого им сообщил Фромм. Он хотел, чтобы офицеры привели помощь. Примерно в это же время Вицлебен покинул здание военного министерства через главный вход. Он пребывал в крайнем раздражении — путч потерпел крах. В своем «мерседесе» он уехал в загородное имение, расположенное в пятидесяти милях к югу от Берлина. В пути он сделал только одну остановку в Цоссене, чтобы поделиться мыслями с генералом Вагнером, с которым и провел большую часть времени, вместо того чтобы поддерживать Бека на Бендлерштрассе.

В девять часов по радио было передано сообщение о том, что через несколько часов к немецкому народу обратится сам Гитлер.


После долгой поездки из Парижа Штюльпнагель, Хофакер и их спутники около половины девятого прибыли в штаб Клюге в Ла Рош-Гийон. Их лишь на несколько минут опередил командующий 3-м воздушным флотом люфтваффе фельдмаршал Шперле. Он с порога заявил Клюге, что считает это нелегкое путешествие совершенно ненужным, и тут же отбыл обратно в Париж. Его уже не было в штабе, когда машины Штюльпнагеля въехали в ворота и остановились у входа в замок, который когда-то был резиденцией герцога де Ларошфуко. Величественное сооружение стояло в долине Сены в окружении живописных меловых скал Иль-де-Франс и прохладным летним вечером казалось мирным и абсолютно спокойным.

Клюге принимал офицеров в том же кабинете, которым пользовался Роммель. Изумительные гобелены и стол, изготовленный еще в эпоху Ренессанса, по договоренности между Роммелем и теперешним герцогом убрали в часовню, стоящую в некотором отдалении у подножия меловой скалы. Кстати, герцог с семейством оставался в замке — в одном его крыле. Клюге тотчас пригласил офицеров к себе. Штюльпнагель вошел первым, за ним полковник Хофакер вместе с родственником генерала Шпейделя доктором Максом Хорстом — ближайшим соратником Хофакера по заговору. Хорст сам вел машину на пути из Парижа.

И судьбоносное совещание началось. Кроме Клюге в нем участвовали главные сторонники переворота Штюльпнагель, Хофакер и Шпейдель, сохранявший нейтралитет Блюментрит, а также Макс Хорст, прибывший для оказания моральной поддержки заговорщикам.

Клюге выглядел спокойным. Казалось, его вовсе не затронуло напряжение, владевшее Хофакером и Штюльпнагелем. Было согласовано заранее, что Хофакер, имевший адвокатский опыт, будет говорить от имени всех остальных в последней попытке вовлечь главнокомандующего в заговор. По словам Блюментрита, Хофакер в течение четверти часа весьма красноречиво вещал о необходимости избавить Германию от Гитлера и немедленно положить конец войне. Он изложил Клюге все факты в том виде, в котором их знал сам.

— Начиная с осени 1943 года, — сказал он, — я поддерживал связь между Беком и моим кузеном Штауффенбергом, с одной стороны, и парижской группой генерала Штюльпнагеля — с другой. — Он обращался к фельдмаршалу, зная о беседе, состоявшейся между Клюге и Беком в Берлине годом раньше.

Клюге слушал, никак не показывая ни своего одобрения, ни возмущения. В парке за окном, где Роммель так любил гулять, стараясь облегчить горечь поражений, быстро темнело.

— Фельдмаршал, — сказал Хофакер, глядя прямо в глаза Клюге, — то, что сейчас происходит в Берлине, не является определяющим фактором. Значительно важнее решения, принятые здесь, во Франции. Я призываю вас, во имя будущего нашей страны, поступить так, как поступил бы фельдмаршал Роммель, если бы сидел на этом месте. О своих намерениях он рассказал мне, когда мы виделись в последний раз — это было 9 июля. Я умоляю вас, господин фельдмаршал, порвать с Гитлером и взять процесс освобождения на Западе в свои руки. В Берлине власть находится в руках генерала Бека — будущего главы государства. Сделайте то же самое здесь. Не только армия, но и вся нация будет вечно вам признательна. Положите конец кровавой бойне на Западном фронте, и, быть может, тогда самая страшная катастрофа в истории нашей страны не произойдет.

Клюге не ответил. Быть может, он пока просто не знал, что сказать, только чувствовал некое внутреннее инстинктивное несогласие. Он молча рассматривал свои руки. Клюге поверил Штиффу, утверждавшему, что Гитлер жив, иначе говоря, что верховный главнокомандующий, которому он некогда приносил присягу верности, все еще у власти. А значит, для него, Клюге, выбора не было. Он мог появиться только в случае смерти фюрера. Фельдмаршал встал и сделал несколько шагов по комнате.

— Да, господа, — задумчиво проговорил он, — вышла осечка.

Штюльпнагель подался вперед, на его лице появилось выражение крайней озабоченности.

— Но я считал, господин фельдмаршал, что вы все знаете.

— Конечно нет, — резко ответствовал Клюге, — я и понятия не имел.

Штюльпнагель покинул группу молчащих офицеров и вышел на террасу, окруженную розовыми кустами. Что ему теперь делать? В Париже уже начались активные действия. Первые аресты произведены по его приказам. Отдавая их, он не сомневался, что Клюге его поддержит, тем более если окажется перед совершившимся фактом. Из глубокой задумчивости его вывел вежливый и спокойный голос Клюге.

— Господа, — сказал фельдмаршал, — могу я пригласить вас поужинать со мной?


Немецкое радио периодически прерывало трансляцию бравурной вагнеровской музыки, чтобы сообщить о предстоящем выступлении Гитлера. Прибытие Гиммлера поздним вечером в Берлин совпало с выступлением частей СС в поддержку подразделений майора Ремера. Шелленберг, глава внешней разведки Гиммлера, был предупрежден гестапо как раз вовремя, чтобы вернуть в Берлин майора Отто Скорцени (офицера, ставшего известным благодаря похищению диктатора Муссолини после падения последнего), который в это время спокойно отдыхал в спальном вагоне идущего в Вену ночного экспресса. Когда поезд остановился на одной из станций, майор услышал свое имя, выкрикиваемое станционным радио. Он сошел с поезда и через некоторое время доложил о своем прибытии Шелленбергу. По его словам, он нашел высших должностных лиц СД в состоянии, граничащем с паникой, из-за событий в Берлине. Успокоив своих начальников и обеспечив их охраной, Скорцени, по его словам, отправился выяснить, что в действительности происходит. Он провел вечер, переезжая от одного командира к другому, которые, по его мнению, должны были что-то знать, но на деле оставались в полном неведении относительно происходящего.

Гиммлер, теперь ставший новым командующим армией резерва, оказался достаточно мудр, чтобы не появляться на Бендлерштрассе. С аэродрома он поехал прямо домой к Геббельсу. С помощью Геббельса и Кальтенбруннера он организовал центр расследования, чтобы произвести первые аресты и допросить виновных.


В маленькой столовой фельдмаршальских апартаментов в герцогском замке был устроен ужин при свечах. Вечер получился весьма далеким от приятного. Создавалось впечатление, что офицеры собрались в доме, который только что посетила смерть. Они расселись за столом в соответствии со званиями. Молчание нарушал только голос Клюге, теперь звучавший до странности оживленно и беззаботно. На него больше не давила тяжесть необходимости принятия тяжелого решения, и он ел с большим аппетитом — за долгие часы, проведенные на линии фронта, он успел изрядно проголодаться. И фельдмаршал завел разговор о текущих фронтовых делах. Шпейделю было приказано позаботиться о подкреплении для Нормандии. Но Штюльпнагель и Хофакер молчали, потрясенные причудливой нереальностью происходящего. Им предстояло принять целый ряд нелегких решений.

В конце концов Штюльпнагель решился сказать Клюге правду.

— Фельдмаршал, — с тяжелым вздохом проговорил он, — могу я поговорить с вами с глазу на глаз?

Когда Клюге взглянул на генерала, в его глазах мелькнуло раздражение, но он все-таки согласился. В сгустившемся полумраке мерцали огоньки свечей. Клюге и Штюльпнагель вышли в соседнюю комнату. Оставшиеся за столом люди молчали. Тишина царила еще несколько минут и была нарушена ворвавшимся обратно фельдмаршалом. Тот в ярости закричал, обращаясь к Блюментриту:

— СД и генерал Оберг должны быть вот-вот арестованы! Или, может быть, уже арестованы! Господин фон Штюльпнагель отдал соответствующие распоряжения без ведома своего командующего! Он даже не удосужился поставить меня в известность! Это неслыханное нарушение субординации!

Клюге приказал Блюментриту немедленно отменить приказы об арестах, предложив воспользоваться для этой цели телефоном.

— Иначе, — кричал он, покраснев от гнева, — я слагаю с себя ответственность за все, абсолютно за все.

Только было уже слишком поздно. Блюментрит вернулся и доложил, что аресты уже ведутся.

— Почему вы мне не позвонили? — сухо поинтересовался Клюге, взирая на Штюльпнагеля с откровенной неприязнью.

— Я не смог дозвониться ни вам, ни Блюментриту.

Клюге взял себя в руки и пригласил генералов вернуться за стол. Но теперь ел и пил только он. Остальные присутствующие взирали на фельдмаршала в гробовом молчании. Было уже около одиннадцати часов. Наступила ночь.


Здание военного министерства на Бендлерштрассе было окружено по приказу полковника Ремера. Заговорщики очутились в осаде. Новоявленному полковнику пришлось столкнуться с немалыми трудностями, определяя, на чьей стороне находятся различные подразделения, собравшиеся в районе военного министерства. Особое внимание он уделил танкам генерала Гудериана, прибывшим по неизвестно чьему приказу, — сам генерал отсутствовал по причине отпуска.

Выяснение, кто кому предан, и на Бендлерштрассе было в самом разгаре. Штауффенберг и Ольбрихт еще не сложили оружие и отчаянно пытались удержать свои позиции, сражаясь по телефонам[47]. Уже после наступления темноты на связь вышел начальник штаба Штюльпнагеля, уполномоченный произвести аресты, с просьбой прояснить ситуацию.

— Все идет по плану, — последовал стандартный ответ, — все сообщения по радио — ложь.

Но только Ольбрихт, не отходивший от телефона, не сумел навести порядок в собственном доме. Многочисленные члены его штаба, настроенные враждебно или индифферентно по отношению к заговору, вскоре узнали, что военный комендант Берлина генерал фон Хазе — дядя Бонхёффера — отказался от борьбы.

Около половины одиннадцатого, после тщетной попытки подвести дополнительные войска, чтобы защитить Бендлерштрассе, Ольбрихт собрал всех тех, кто, по его мнению, был верен заговору, и распорядился организовать оборону здания, поскольку его штурм является неизбежным. Но среди собравшихся было много офицеров, либо молчаливо не одобрявших все предприятие, либо решивших, что участвовать в нем в условиях явного провала слишком опасно[48]. Когда предлагают занять оборону для последнего и решительного боя, об этом хорошо читать в какой-нибудь исторической книге, но участвовать в подобном лично — это уж слишком. Именно так думал подполковник Гербер — ярый нацист из штаба Ольбрихта. Он решительно вышел вперед к столу генерала и потребовал объяснений, от кого следует защищать здание и, главное, почему. Он считал, что задачей офицеров военного министерства является обеспечение отправки подкреплений на фронты. При чем здесь какая-то непонятная «Валькирия»?

— Господа, — сказал Ольбрихт, — мы уже давно с возрастающим беспокойством следим за развитием событий. Вряд ли стоит сомневаться, что все шло к катастрофе. Необходимо принять экстренные меры, чтобы ее предотвратить. Именно это сейчас и делается. Я прошу вашей поддержки.

Вопрос Гербера не был праздным. Он тоже внимательно следил за ситуацией и принял свои собственные меры предосторожности. На втором этаже у него и его сторонников имелся небольшой склад оружия, принесенного из близлежащего арсенала. Поэтому эти офицеры, больше не тратя время на лишние разговоры, покинули кабинет Ольбрихта и решительно отправились вниз.

За те несколько минут, что у него остались, Ольбрихт успел порадоваться приезду полковника Мюллера — заместителя командира пехотного училища в Деберице. Тот просил, правда слишком поздно, разрешения использовать своих людей для захвата радиостанции и охраны военного министерства. Он вернулся в Дебериц только поздно вечером и выяснил, что необходимо помочь участникам переворота. В десять сорок пять Ольбрихт с радостью подписал приказ.

Ровно в десять пятьдесят Гербер со своими союзниками при полном вооружении прошествовали мимо Делии Циглер и ее коллеги Анни Лерхе и вошли в кабинет Ольбрихта. Вместе с Ольбрихтом находились Петер Йорк, Ойген Герштенмайер и брат Штауффенберга Бертольд. Фон дер Гейде навел автомат на Ольбрихта и сказал:

— Мне кажется, здесь имеет место заговор, направленный против фюрера. Мои товарищи и я храним верность присяге. Мы требуем встречи с генералом Фроммом.

— Вы вооружены, — ответил Ольбрихт, — а я нет. Сила на вашей стороне. Но прежде всего я бы хотел попросить вас пройти со мной к генералу Гепнеру.

А тем временем Делия Циглер выскочила из приемной, чтобы предупредить об опасности Бека и Гепнера, которые находились в кабинете Фромма, расположенном чуть дальше по коридору. По пути она встретила Штауффенберга и Хефтена. Они вдвоем вбежали в приемную Ольбрихта, но сразу же оказались снова в коридоре, поскольку их встретили выстрелы. Штауффенберг получил ранение в левую руку. Делия Циглер видела, как полковник скривился от боли.

В течение следующих десяти минут в коридорах и кабинетах звучали крики и выстрелы — противники заговора собирали своих сторонников. Бек, Гепнер, Ольбрихт, Штауффенберг и Хефтен были окружены, остальных заговорщиков поместили под стражу. Некоторым удалось выбраться из здания. Среди них был Герштенмайер, которому не повезло — его остановили и вернули обратно[49].

Фромма освободили, и он, сжимая в руках пистолет и пылая гневом, вернулся к командованию. Правда, оно продлилось недолго. Он знал, что его сместили, и понимал, что должен как следует постараться, чтобы реабилитироваться в глазах Гиммлера. Хефтен сделал движение, словно хотел застрелить генерала, но Штауффенберг его остановил.

— Господа, — заявил Фромм, — теперь я собираюсь обойтись с вами так же, как вы обращались со мной. Вы арестованы. Сдайте оружие.

— Уверен, что вы не станете просить меня, своего командира, сделать это, — сказал Бек. Он потребовал, чтобы ему оставили пистолет «для личных целей», после чего добавил: — Вы не осмелитесь лишить старого товарища этой привилегии.

— Хорошо, только держите его направленным на себя, — сказал Фромм.

— В прежние времена в подобной ситуации… — начал Бек, но Фромм отлично понимал, что сейчас не время для проявления сентиментальности. Он резко перебил старого генерала и предложил сделать то, что он намеревался.

Бек растерянно взглянул на свою руку с пистолетом, потом обвел прощальным взглядом своих товарищей и выстрелил себе в голову. Пуля оцарапала лоб, по лицу Бека потекла кровь. Он упал на стул, явно пребывая в состоянии шока.

По приказу Фромма два офицера попытались забрать пистолет из ослабевшей руки генерала, но Бек попросил дать ему еще один шанс уйти из жизни самому. Фромм холодно согласился.

— А сейчас, господа, — обратился он к остальным, — если хотите написать письма, у вас есть несколько минут.

Ольбрихт и Гепнер попросили по листку бумаги, чтобы написать записки женам. Штауффенберг и другие офицеры молча стояли и ждали, что будет дальше. Фромм вышел из комнаты, чтобы распорядиться о подготовке расстрельной команды. Только так он сможет оправдаться в глазах фюрера. Охранники Ремера были готовы помогать ему во всем.

Вернулся он в сопровождении офицеров батальона охраны. Оглушенный и неспособный к действиям, Бек скорчился на стуле, по его лицу медленно текла кровь. На другом стуле полулежал Штауффенберг, ослабевший от потери крови. Это нисколько не тронуло Фромма, который был преисполнен решимости очиститься от любых подозрений. Он объявил, что военный трибунал, заседание которого он только что провел, «от имени фюрера» приговорил четырех арестованных офицеров к смерти. При этом он указал на Ольбрихта, Штауффенберга, Хефтена и Мерца фон Квирнгейма. Имена Штауффенберга и Хефтена он даже не пожелал произнести вслух — только махнул в их сторону рукой. Приговор, по его словам, должен быть приведен в исполнение немедленно. Он уже приказал батальону охраны создать расстрельную команду из десяти человек.

Ольбрихт и Гепнер еще писали. Фромм велел им поторопиться, «чтобы не усложнять положение других». Рукав формы Штауффенберга уже промок от крови. Четырех офицеров повели вниз. Штауффенберг опирался на руку Хефтена, чтобы не упасть. Во дворе уже стоял армейский грузовик, фары которого освещали сцену трагедии. И солдаты, и офицеры торопились поскорее покончить с расстрелом, поскольку ожидался воздушный налет. Крики во дворе привлекли внимание секретаря Фромма, который выглянул из окна как раз вовремя, чтобы увидеть, как Штауффенберга и его товарищей ведут на смерть.

Фромм, оставшийся наверху, «из дружеских побуждений» предложил Гепнеру ту же возможность, что и Беку, — покончить жизнь самоубийством. Гепнер ответил, что не чувствует за собой вины, за которую стоило бы платить жизнью. Он предпочел арест и суд. И Фромм отправил его в тюрьму Моабит.

Следовало еще решить, как быть с Беком. Старик пребывал в полубессознательном состоянии, но, когда к нему подошли, очнулся и попросил дать ему другое оружие.

— Если и на этот раз ничего не получится, — слабым голосом пробормотал он, — прошу вас, помогите мне.

Бек сделал еще один выстрел, который снова оказался неудачным.

— Помогите старику, — сказал Фромм.

Эту «честь» предоставили сержанту, который обнаружил старого генерала без сознания и застрелил его выстрелом в шею[50].

А в это время внизу во дворе Клаус фон Штауффенберг громко крикнул «Да здравствует наша священная Германия!» и рухнул на землю под огнем верных служак Ремера.


Ужин закончился, свечи догорели. Клюге, чувствуя скорее облегчение, чем гнев, провожал Штюльпнагеля к выходу. Он говорил очень медленно, стараясь, чтобы каждое слово запечатлелось в памяти собеседника.

— Вы должны немедленно ехать в Париж и освободить всех арестованных. Ответственность за это лежит только на вас, на вас лично.

— Мы не можем повернуть назад, господин фельдмаршал, — сухо сообщил Штюльпнагель. — Обратной дороги попросту не существует.

— На карту, — вмешался Хофакер, — поставлена ваша честь, господин фельдмаршал, а в ваших руках — честь армии и жизни миллионов.

— Если бы только свинья сдохла, — цинично заметил Клюге.

Фельдмаршал проводил офицеров во двор, где их ожидали машины.

— Считайте, что с этого момента вы освобождены от своих обязанностей, — сказал он и, секунду подумав, добавил: — Переоденьтесь в гражданскую одежду и постарайтесь исчезнуть.

Штюльпнагель проигнорировал добрый совет и официально отдал честь хозяину. Фельдмаршал слегка поклонился, но не пожал офицерам руки, как он обычно поступал, и вернулся в замок.


Аресты в Париже начались в десять тридцать. Их производили военнослужащие ударных частей гарнизонного полка под надзором коменданта Парижа генерала Бойнебурга, его заместителя генерала Бремера, начальника штаба полковника Юнгера и командира гарнизона полковника Кревеля. Ни один из них не являлся членом Сопротивления, но они понимали и одобряли все, что делали. Когда на город опустилась темнота, солдаты и офицеры собрались под тенистыми деревьями Буа-де-Булонь. Было решено, что парижанам не стоит видеть, как немцы арестовывают немцев в оккупированной столице. Для кадровых военных эсэсовцы были «черными ублюдками», и их арест говорил о близком окончании войны, а о чем солдат может мечтать сильнее, чем о возвращении домой.

Стремительный удар был нанесен ночью. В результате было арестовано около 1200 человек, занимавших ключевые посты в СС и гестапо. При этом не было сделано ни единого выстрела. Ни эсэсовцы, ни гестаповцы не оказали сопротивления, и уже к полуночи все было кончено. Правда, нескольким офицерам все же удалось прорваться сквозь оцепление и передать сигнал тревоги в Берлин. Но только помощи оттуда не последовало. Операция в Париже оказалась образцом, которому Берлин мог только завидовать.

В комнате номер 405 роскошных офицерских апартаментов в отеле «Рафаэль» собрались соратники Штюльпнагеля. Офицеры чувствовали все возрастающую тревогу. В Берлине происходило что-то непонятное. Информации не было. Около девяти часов вечера из Лa Рош-Гийон позвонил Штюльпнагель и сказал, что разговор с Клюге не дал результата. Звонков становилось все больше, и заговорщики почувствовали, что остаются в изоляции. Представители военно-морского флота и военно-воздушных сил в Париже уже имели категорический приказ не подчиняться указаниям Вицлебена из Берлина, а подразделения безопасности ВВС даже предприняли попытку прекратить аресты эсэсовцев, поскольку считали, что их производят члены французского Сопротивления, одетые в немецкую форму. Неразбериха усиливалась. В Ла Рош-Гийоне и Сен-Жермен-ан-Ле надрывались телефоны. Звонили из всевозможных парижских штабов армии, авиации и флота. Дежурные офицеры, ничего не слышавшие о заговоре, не могли разобраться в потоке следовавших друг за другом приказов, в котором одни отменяли другие. На все вопросы и требования объяснений они не могли дать вразумительного ответа. Клюге и старшие офицеры западной группы войск в Ла Рош-Гийоне совещались с военным губернатором Франции.

— Вы здорово попали, — сказал дежурный офицер из Сен-Жермен-ан-Ле полковнику Юнгеру, находившемуся в штабе коменданта города в Париже.

В одиннадцать часов на четвертый этаж отеля «Рафаэль» взбежал полковник Линстов. Он так запыхался, что не мог говорить, и остановился в дверях комнаты 405, стараясь унять бешеное сердцебиение и перевести дух.

— В Берлине все кончено, — обретя дар речи, выкрикнул он. — Только что звонил Штауффенберг. Он сообщил ужасные новости. Убийцы уже выламывали дверь его кабинета.

Гонцу дали воды, он слегка ожил и снова отправился в соседний отель «Мажестик» на поиски новой информации. Он уже сообщил Блюментриту в Лa Рош-Гийоне, что на улицах Парижа вовсю идут аресты. Здания практически опустели, но телефонисты были за работой. В полночь к Линстову присоединился Бойнебург. Комендант явился, чтобы доложить Штюльпнагелю об успешном завершении арестов. Он нашел полковника в полном смятении, а поступающие новости были одна ужаснее другой. Офицерам оставалось только перейти улицу, присоединиться к своим коллегам в отеле «Рафаэль» и ждать приезда Штюльпнагеля. А пока Бойнебург распорядился не отменять приказы об освобождении арестованных.

Офицеры находились в гостиной отеля «Рафаэль», когда прибыл Штюльпнагель. Его лицо горело, а руки оставались ледяными.


После смерти Штауффенберга Фромм разослал сообщение следующего содержания: «Путч, организованный безответственными генералами, подавлен. Все лидеры расстреляны. Приказы, подписанные генерал-фельдмаршалом фон Вицлебеном, генерал-полковником Гепнером, генералом Беком и генералом Ольбрихтом, отменяются. После временного ареста я снова принял командование»[51]. Он также произнес короткую, но помпезную речь с балкона как раз над тем местом, где только что были казнены четыре человека.

Теперь второй группе заговорщиков, арестованных на Бендлерштрассе, куда входили Петер Йорк, Ойген Герштенмайер и Бертольд фон Штауффенберг, предстояла отправка во двор — на встречу с расстрельной командой. Но прежде чем снова зазвучали выстрелы, прибыл Кальтенбруннер с категоричным приказом Гиммлера прекратить бессмысленное убийство ценных свидетелей. Приехавшие вместе с ним эсэсовцы надели на оставшихся в живых арестованных наручники и увезли с собой для допроса.

Фромм сделал вид, что не заметил явного покушения на свой авторитет. С нарочитым энтузиазмом пожав руку Кальтенбруннеру, он сказал:

— Я ухожу домой. Вы в любой момент сможете связаться со мной по телефону[52].

А тем временем Скорцени рыскал по Бендлерштрассе, нагоняя ужас на оставшихся служащих, и в конце концов занял здание министерства от имени Гиммлера.


Словно прогноз о надвигающемся урагане, немецкая радиостанция продолжала с удручающей монотонностью повторять обещание скорого выступления фюрера перед народом Германии. Задержка в четыре часа, которые прошли с момента первого объявления до того, как в эфире зазвучал его резкий, невнятный голос, при более удачных обстоятельствах могла бы оказать бесценную помощь Сопротивлению. Она объяснялась в основном необходимостью доставки специальной аппаратуры из Кёнигсберга, до которого было около семидесяти миль, в Растенбург. Когда наконец вагнеровская музыка была прервана и Ганс Фрицше — главный нацистский диктор — торжественно объявил, что сейчас будет говорить фюрер, было уже около часа ночи. Наступило 21 июля. Прошло больше десяти часов после того, как первые судьбоносные новости из Растенбурга дошли до сотрудников на Бендлерштрассе.

Голос Гитлера звучал в эфире монотонно и резко.

«Мои товарищи, мужчины и женщины, граждане Германии. Сегодня я уже не знаю, сколько раз на меня совершались покушения. И сегодня я обращаюсь к вам, во-первых, чтобы вы услышали мой голос и убедились, что я цел и невредим, а во-вторых, чтобы вы узнали о преступлении, аналога которому не найти в немецкой истории».

Гизевиус, находившийся в относительной безопасности в подвале дома в Шарлоттенбурге, вопросительно взглянул на своих соратников. Вне всяких сомнений, этот голос был им всем хорошо знаком: вульгарная речь, отрывистые фразы — так формулировал свои мысли только фюрер.

«Ничтожная кучка амбициозных, бесчестных и преступных офицеров организовала заговор, имевший целью устранить меня и одновременно уничтожить Верховное командование германских вооруженных сил. Бомба, заложенная полковником графом фон Штауффенбергом, взорвалась в двух метрах справа от меня. Она серьезно ранила нескольких преданных сотрудников моего штаба. Один из них умер. Я сам абсолютно невредим, отделался лишь небольшими царапинами и легкими ожогами. Я считаю это подтверждением воли Провидения, пожелавшего, чтобы я продолжал двигаться к главной цели моей жизни, что я и делал до сих пор…»

Мертвые тела офицеров, расстрелянных во дворе военного министерства по приказу Фромма, — Штауффенберга, Ольбрихта, Хефтена и Мерца, в это время как раз увозили с Бендлерштрассе для погребения без всяких почестей.

«Заговорщики обманули себя сами. Их голословное заявление о том, что я якобы мертв, опровергается тем, что я обращаюсь к вам, мои дорогие друзья. Круг заговорщиков очень мал. Он не имеет ничего общего с духом Вооруженных сил Германии и немецкого народа. Это просто небольшая шайка преступников, которая будет безжалостно уничтожена».

Преследуемый гестапо Герделер в это время скрывался в поместье Раненсдорф, принадлежавшем его другу барону Паломбрини.

«Поэтому я приказываю гражданским организациям не подчиняться распоряжениям любых органов власти, которые эти захватчики пытаются контролировать. Ни одна военная инстанция, ни один офицер или солдат не должны подчиняться приказам этих людей. Наоборот, долг любого гражданина — арестовать этих людей, а при оказании сопротивления — застрелить на месте».

Штюльпнагель, утративший последнюю надежду, слушал голос фюрера, стоя в гостиной отеля «Рафаэль». Рядом с ним находились сотрудники его штаба, заранее собравшиеся, чтобы отметить его триумфальное возвращение в Париж, открыв несколько бутылок шампанского.

«Чтобы навести порядок, я назначил рейхсминистра Гиммлера командующим армией резерва. <…> Я убежден, что после уничтожения ничтожной кучки предателей и заговорщиков мы создадим в своей стране атмосферу, которая так нужна солдатам на фронтах».

В это время в штабе группы армий на Восточном фронте вконец измотанный ожиданием Тресков отправился спать. К нему заглянул Шлабрендорф и сообщил новости. Вскочивший было Тресков со стоном опустился на подушку.

— Я застрелюсь, — в отчаянии проговорил он.

«Кажется немыслимым, что тысячи, нет, миллионы людей на фронтах отдают свою жизнь, а банда амбициозных и убогих созданий, оставаясь дома, пытается свести на нет их усилия. На этот раз мы намерены свести с ними счеты так, как это умеют делать национал-социалисты…»

Гестапо уже держало Мольтке, Бонхёффера, Донаньи, Мюллера и Лангбена в камерах. Теперь тюремные двери захлопывались за генералами с Бендлерштрассе.

«Вероятно, далеко не все могут предположить, какая судьба выпала бы Германии, если бы заговорщики добились успеха. Я благодарю Провидение и Создателя, но не за то, что он сохранил меня. Моя жизнь всецело посвящена работе для моего народа. И я благодарен Всевышнему за то, что он позволил мне продолжать делать свое дело».

Тяжело раненный Роммель лежал в военно-воздушном госпитале в Берни.

«Я снова с радостью приветствую вас, мои боевые соратники. <…> В случившемся я вижу знак судьбы, которая указывает мне продолжать свою работу. Я так и сделаю».

Геббельс отвернулся от радиоприемника и скривился от омерзения. По его мнению, Гитлер достиг только одной цели — в очередной раз выставил себя напоказ. Конечно, фюреру следовало предварительно проконсультироваться с ним, министром пропаганды. Он, безусловно, подсказал бы главе государства, что говорить и как. Паническая речь, вроде только что прозвучавшей, явилась исключительно не вовремя.

Геббельс пошел к Гиммлеру. Ночью необходимо допросить как можно больше заговорщиков, которых наряды эсэсовцев постоянно доставляют к нему в дом.


Примечания:



2

Форест-Хилл — район на окраине Лондона.



3

Криппс Стаффорд (1892–1952) — британский государственный деятель.



4

Честные намерения (лат.).



5

Доктор Йозеф Мюллер записал для нас свой рассказ о переговорах с Ватиканом. После первой встречи с папой, во время которой его святейшество пообещал связаться с британским правительством ради установления мира, если, конечно, это окажется возможным, Мюллер в основном действовал через своего друга — отца Лейбера, имевшего постоянные контакты с папой. Мюллер также проинформировал папу, что Гитлер обладает дипломатическим шифром Ватикана, ключ к которому ему сообщил агент Муссолини. Последние попытки Мюллера установить связь с британским правительством при посредстве Ватикана относятся к 1943 году. Хотя переговоры не дали результата, Мюллер никогда не винил Ватикан за нежелание сотрудничать. Обращение, известное как X Bericht, составленное Донаньи и предназначенное для убеждения Гальдера и генералов остановить войну, основывалось на проекте, составленном ранее Мюллером. Предполагалось, что Донаньи впоследствии уничтожил этот документ из соображений безопасности, но Бек приказал сохранить для себя копию в Цоссене.

По словам Гизевиуса, миссия Бонхёффера в Швеции в 1942 году заключалась в том, чтобы развеять ложное впечатление, созданное переговорами Мюллера с Ватиканом о том, что в немецкой оппозиции только католики. (Здесь и далее, если не указано иначе, примеч. авторов).



26

Уиллер-Беннет в «Немезиде» утверждает, что Штифф приготовил бомбы ночью и передал их Штауффенбергу в Рангсдорфе. По донесениям Кальтенбруннера, взрывчатка была доставлена в Берлин Кламротом шестью или семью неделями раньше.



27

Мы сохранили рассказ о военной форме Гепнера в таком виде, в каком он прозвучал на слушании дела в Народной судебной палате. Фрицше приводит другую версию. Штауффенберг сказал ему, что он должен быть адъютантом Гепнера, которого никогда не видел. Фрицше утверждает, что Гепнер не приносил с собой форму, а та, которую он надел, принадлежала Беку. Бек предпочитал гражданскую одежду. А Гепнер был уволен Гитлером за невыполнение приказов на Восточном фронте.



28

Представляется странным, что в такое время два высших офицера уходят из военного министерства на обед. Делия Циглер, выполнявшая обязанности секретаря для Ольбрихта и Штауффенберга, сказала, что они пошли в офицерский клуб, расположенный напротив.



29

По Уиллеру-Беннету, Кейтель сам не выходил, а послал генерала Буле.



30

Штауффенберг, по свидетельству его брата Бертольда, только слышал, но не видел взрыва. Бертольд также сообщил, что размеры бомбы были примерно 20 ? 10 ? 6–10 см. В донесениях Кальтенбруннера сказано, что взрывчатка была британского происхождения. Запасная бомба, разобранная Хефтеном, была немецкой.



31

По словам Рудольфа Земмлера, в первый момент Гитлер больше всего беспокоился о новой паре штанов, которую надел на совещание. Генерал Варлимонт, также присутствовавший на совещании, рассказал, что происходило после взрыва. Он с детства не выносил, если над головой висела тяжелая люстра, и, когда раздался грохот, решил, что ему на голову падает люстра. После взрыва он остался в сознании, хотя получил легкую контузию. Было много криков, стонов, неразберихи. Он помог тяжелораненому Брандту выбраться из-под обломков. Он видел, как вышел Гитлер, поддерживаемый Кейтелем. Придя в себя, Варлимонт уехал к себе — он квартировал в двух километрах от ставки. Немного отдохнув, в шесть часов вечера он вернулся на дежурство. Контузия обнаружилась несколько позже. Он принял множество телефонных звонков и помнит, что разговаривал с Клюге в Париже. Варлимонт сказал, что в результате взрыва штаны Гитлера были разрезаны так аккуратно, как не под силу ни одному портному. Когда раздался взрыв, Гитлер почти лежал на столе, пытаясь дотянуться до северо-восточного угла карты.



32

Обычно утверждают, что Гиммлер приказал Кальтенбруннеру отправиться в Растенбург лично. Сделал он это или нет, точно не известно, но Кальтенбруннер остался в Берлине. Вечером он принял участие в допросах, которые вели Гиммлер и Геббельс.



33

Этот самолет был выделен генералом Вагнером. Господин фон Этцдорф присутствовал во время телефонного разговора с Вагнером. Он вспоминает, что Вагнер был очень озабочен, размышляя, правильно ли поступает. Вагнер сказал.

— Как вы считаете, Этцдорф, момент настал? Будем мы в этом участвовать или нет? И поддержит ли нас немецкий народ?

Этцдорф ответил:

— Когда народ поддержит, будет уже слишком поздно. Иногда необходимо иметь смелость пойти на непопулярные меры и проводить непопулярную политику

За участие в заговоре Вагнер был казнен.



34

Рассказы об этой части событий у разных авторов отличаются. Хефтен, вероятно, дозвонился до Бендлерштрассе, и они со Штауффенбергом говорили по очереди. В «Рубашке Несса» ничего не сказано о задержке из-за отсутствия машины. В «Немезиде» именно Хефтен утверждает, что Гитлер мертв, но и Гизевиус и Ширер считают, что Штауффенберг по телефону требует от Ольбрихта, чтобы тот привел в действие план «Валькирия». По словам Георги, по телефону разговаривал только Хефтен. План «Валькирия» начал выполняться в 15.50.



35

В разных источниках события того дня на Бендлерштрассе описываются по-разному В 1954 году, то есть через десять лет после того памятного дня, адъютант Фромма Бартрам написал интересный и весьма подробный рассказ, сохранившийся в архивах Кобленца. Он обрисовал события такими, как их видел Фромм, и пролил свет на свою собственную деятельность 20 июля, которая ясно показала общую неэффективность организации заговорщиков на Бендлерштрассе. Бартрам, в результате ранения потерявший ногу, пользовался относительной свободой передвижения и часто пользовался неохраняемой дверью в дальнем конце комнаты, где был заперт Фромм. Он контактировал со многими офицерами на Бендлерштрассе, причем большая часть из них не знала, что происходит, и выполняла свои повседневные обязанности. Он попытался получить помощь генерала Кеннеса, кабинет которого располагался на четвертом этаже, а также несколько раз беседовал с Корцфлейшем. Когда ночью того дня Фромм снова обрел свободу и власть, он поручил именно Бартраму сформировать расстрельную команду.



36

Самый полный и подробный рассказ об этой встрече дал в своих книгах Ойген Долльманн, эсэсовский офицер из штаба Муссолини. Еще одну версию событий предлагает Пауль Шмидт в «Переводчике Гитлера». Мы считаем достоверным рассказ Долльманна, хотя, возможно, в нем присутствуют некоторые преувеличения и цветистость, использованные для создания мелодраматического эффекта. Генерал СС Карл Вольф, в то время военный губернатор Северной Италии и полномочный представитель у Муссолини, также присутствовал за столом, хотя сидел далеко от главных действующих лиц и не участвовал в основной беседе. Он рассказал Генриху Френкелю, который в 1963 году брал у него интервью в тюрьме, что до него доносились выкрики, он мог разобрать отдельные слова, но не слышал фраз и не мог следить за ходом беседы.



37

Согласно донесению, составленному 21 июля 1944 года полковником Роллем и сохранившемуся в архивах Кобленца, в пять пятнадцать Ольбрихт собрал всех офицеров и представил Гепнера, уже надевшего военную форму. Тот официально сообщил, что Гитлер мертв, Бек является главой государства, а Вицлебен командует армией. Затем он добавил несколько слов о важности происходящих событий и необходимости проявления дружбы и взаимопомощи. Позже Штауффенберг подтвердил все сказанное Роллю и некоторым другим офицерам. Ролль утверждает, что об аресте Фромма узнал от Бартрама, после чего сумел выбраться с Бендлерштрассе. Он отправился в Любен, расположенный в шестидесяти милях от Берлина, чтобы доложить о происходящем генерал-майору Мейзелю. По дороге он заехал к Фромму домой и сообщил его жене, что муж, вероятно, не придет домой ночевать. Фрау Реймер, замужняя дочь Вицлебена, рассказала Генриху Френкелю, что она вместе с тремя маленькими детьми выехала из фамильного поместья в Восточной Пруссии и жила с отцом в доме графа Линара, бывшего адъютанта Вицлебена. Дом располагался в Шпреевалбде, примерно в пятидесяти милях от Берлина. Туда 19 июля к Вицлсбену приезжал Гереке, чтобы составить текст заявления для использования на следующий день. По словам фрау Реймер, 20 июля Вицлебен уехал в Берлин только во второй половине дня, ближе к вечеру, а вернулся в десять часов вечера. Он сказал дочери, что все пошло не так и не далее как завтра за ним придут. Его арестовали 21 июля около одиннадцати часов. Армейские генералы, посланные за ним, вели себя подчеркнуто вежливо. Следует отметить, что в доме Линаров велась гостевая книга, куда вносились имена всех людей, посетивших дом. Графиня успела уничтожить ее до приезда гестаповцев и тем самым спасла жизнь Гереке.



38

Пифредер, по утверждению Ширера, был ответственен за эксгумацию и уничтожение четверти миллиона трупов евреев, замученных в прибалтийском районе. Это было сделано в преддверии наступления русских. Хаммерштейн впервые встретился со Штауффенбергом при аресте Пифредера, который, как он сообщил Генриху Френкелю, ругался и вел себя крайне несдержанно. Фрицше вспоминает, что Штауффенберг оставил дело ареста эсэсовцев для себя, Клейста и Хаммерштейна. У них изъяли оружие и поместили под стражу Фрицше каждые полчаса проходил мимо и кричал охранникам:

— Какой вам дан приказ?

И те громко отвечали.

— Наш приказ — проследить, чтобы эти люди не сбежали, и застрелить их в случае попытки к бегству.



39

Хаммерштейн рассказал Генриху Френкелю, что Ольбрихт особенно заботился, чтобы Корцфлейш не сбежал. Он остановил разъяренного генерала, когда тот пробегал мимо по коридору, и лично препроводил его в небольшой кабинет

— Вы не смеете меня трогать! — кричал Корцфлейш выполнявшему приказ Ольбрихта юному лейтенанту. Корцфлейш потерял фуражку и выглядел злым и взъерошенным. Позже он успокоился и заявил, что участие в перевороте не входит в его понимание военной службы. Если Гитлер мертв, значит, произойдет всего лишь смена командования. Хаммерштейн подчеркнул, что такое отношение было типичным для военных.



40

Согласно опубликованным источникам, разным подразделениям отдавались приказы о захвате центров вешания. Однако начальника пехотной школы в Деберице генерала Хицфельда не уведомили об этом заранее. Он был участником заговора и вполне мог быть оповещен о необходимости находиться в боевой готовности. В решающий момент и он, и его заместитель полковник Мюллер отсутствовали. Не нашлось никого, кто мог бы возглавить курсантов для выполнения этого задания, пока Мюллер не вернулся вечером. Согласно другим сведениям, майор Якоб — инструктор пехотной школы — осуществил захват Берлинской радиовещательной станции, но, учитывая отсутствие дальнейших инструкций от Ольбрихта, принял заявление Геббельса, которое министр сообщил по телефону



41

О событиях в Вене рассказано в серии статей доктора Людвига Йедлики, опубликованных в «Ди Фурше» 20–31 июля 1963 года, то есть до выхода в свет книги. О заговоре знал небольшой круг военных и гражданских лиц, и военной подготовкой руководил полковник Рудольф Марогна-Редвиц. В число других видных заговорщиков входили Карл Зейц и Йозеф Рейтер. О плане «Валькирия» также было известно капитану Генерального штаба Карлу Зоколу. 20 июля первые приказы «Валькирии» поступили в шестнадцать сорок пять и были приняты начальником Генерального штаба полковником Кодре, который приступил к их исполнению. На семь часов были вызваны все офицеры. Штауффенберг по телефону подтвердил, что приказы имеют силу. Это вмешательство потребовалось после объявления по радио, что Гитлер жив. Были арестованы высшие партийные чиновники и руководители СС. При этом соблюдалась безукоризненная вежливость, арестованным предложили вино и бутерброды. В восемь тридцать позвонил Кейтель и потребовал, чтобы все действия были немедленно прекращены. Капитан Зокол позвонил Штауффенбергу, и тот усталым голосом посоветовал ему не поддаваться слабости. К этому времени Кодре и его командующий ставкой генерал барон фон Эсебек и сами решили все прекратить. Они извинились перед арестованными и отпустили их. Впоследствии Кодре был арестован и попал в концлагерь. Полковник Марогна-Редвиц был казнен 12 октября. Зокол чудом уцелел. События в Вене имеют удивительное сходство с событиями в Париже.



42

В своей книге «Мы защищали Нормандию» Шпейдель приводит несколько иное время, когда происходили эти события. Но поскольку он всеми силами старался показать свою непричастность, пусть даже в ущерб исторической достоверности, мы использовали сведения Шрамма и личные воспоминания генерала Блюментрита, сравнивая их данные с хронометражем событий в Берлине



43

Мнения о том, намеревался ли Ремер арестовать Геббельса или нет, в разных источниках не совпадают. Свою собственную версию он изложил в официальном рапорте (см. «Немцы против Гитлера») Естественно, свои действия он представляет в максимально благоприятном для себя свете.



44

Комментарии доктора Ойгена Герстенмайера в статье, написанной им для «Нойе Цюрих цайтунг» (23 июня 1945 года), проливают свет на события. «Я никогда не считал, что Бек, Ольбрихт, Штауффенберг и другие видные фигуры оппозиции были убеждены, что путч непременно победит. И все-таки мы знали, что должны — и самим себе, и миру — хотя бы попытаться». Об атмосфере на Бендлерштрассе он писал следующее. «Ситуация была очень далека от понятной, и многих это угнетало. Штауффенберг и его адъютант не отходили от телефонов, пытаясь сдвинуть дело с мертвой точки в провинциях».



45

Мы считаем, что указанные нами здесь время и последовательность событий являются правильными и несколько более соответствуют истине, чем изложенные нами в книге «Доктор Геббельс». Письмо, датированное 20 октября 1944 года, сохранившееся в архивах Кобленца, показывает, что, несмотря на уверенность Гитлера в Ремере, он некоторое время находился под подозрением СС. До сих пор остается неясным, приехал ли он в действительности по приказу Хазе арестовать Геббельса от имени заговорщиков, а потом передумал или, как указано в его официальном рапорте, с самого начала обманывал заговорщиков и прибыл, чтобы защитить министра.



46

В официальных документах приводится точное время отправки этого приказа — 20.20.



47

Клейст в разговоре с одним из авторов сказал, что, по его мнению, груз ответственности, которую Штауффенберг взвалил на себя в тот день, оказался слишком тяжелым для него. И хотя он держал себя в руках и полностью контролировал свои поступки, «его грудь вздымалась и опускалась, словно кузнечные мехи».



48

В разных источниках существуют весьма существенные расхождения в описании поведения этих людей и времени начала контрудара. Свой рассказ мы сверили с воспоминаниями непосредственных участников событий на Бендлерштрассе. Только по истечении двадцати лет память становится ненадежной, тем более когда речь идет о периоде всеобщей неразберихи и огромного нервного напряжения. Хаммерштейн сообщил нам, что только в 1947 году узнал о том, что за поставку автоматов и прочего вооружения для офицеров со склада в Шпандау отвечал некий майор Флисбах.



49

Герштенмайер описал все происходившее на Бендлерштрассе в статье, на которую мы уже ссылались. Он писал: «У нас не было ни одного шанса. Ольбрихт и его штаб были взяты превосходящими силами наших противников. В конце концов восемь или десять человек, так и не сдавшихся, собрались в кабинете Штауффенберга. Среди них были Йорк, Шуленбург, Шверин, Бертольд Штауффенберг, Бернардис и еще несколько незнакомых мне офицеров. Вместе с Йорком и Шверином мы сожгли компрометирующие нас документы. После этого мы предприняли попытку прорваться мимо поставленных в коридоре охранников. Меня арестовали, и один из офицеров повел меня во двор, где находилась расстрельная команда. Казнь во дворе министерства уже началась. Но спуститься вниз мы не успели, поскольку нас остановили эсэсовцы и гестаповцы. Я был в гражданской одежде, поэтому они взяли меня с собой и вернули в кабинет Штауффенберга. После короткого допроса меня, Бернардиса, Бертольда Штауффенберга и Шуленбурга отправили на Принц-Альбрехтштрассе. Мы были в наручниках». Граф Шверин фон Шваненфельд был другом Хасселя. По информации, сообщенной нам графиней Марион Йорк, она с мужем была на семейном торжестве в Веймаре. С ними был Герштенмайер. Утром 20 июля Йорк уехал на поезде в Берлин. Больше она мужа не видела.



50

По некоторым версиям, вторая попытка самоубийства Бека была успешной, и ему никто не помогал. Однако все же больше документов свидетельствует о том, что и вторая попытка генерала не привела к смертельному исходу. В любом случае его желание совершить самоубийство вполне понятно. Георги рассказал нам, что в последний раз видел своего отчима — Ольбрихта — около 11.30. Тот был деловит, собран и попросил зарядить для него револьвер. Улыбнувшись, он объяснил свою просьбу тем, что много лет не держал в руках оружия. Георги, благодаря своей форме люфтваффе, сумел выбраться с Бендлерштрассе и пробраться в свой кабинет, где всю ночь уничтожал компромат на себя. Он был арестован через несколько дней, но вскоре освобожден, поскольку обладал глубочайшими техническими знаниями Фау-оружия.



51

Это сообщение было разослано 21 июля в 00.21.



52

Фицгиббон был не прав, утверждая, что Фромм ушел и на следующий день был арестован. Он добровольно отправился в дом Геббельса, чтобы принять участие в допросах, и надеялся получить достойную похвалу. По некоторым сведениям, приехавший выяснить, что происходит, министр вооружений Шпеер посоветовал ему посетить Геббельса. Бартрам утверждает, что поехал следом к дому Геббельса (в действительности в написанной десять лет спустя книге фигурирует уже министерство пропаганды) и встретил Фромма, который выглядел бледным и подавленным.








Главная | Контакты | Прислать материал | Добавить в избранное | Сообщить об ошибке