Мы знали, одна ошибка, и мы можем навлечь беду на человечество… поэтому мы были аккуратны.

(Капитан 2 ранга Николай Шумков,) (командир советской ПЛ «Б-130»)

Если этот ублюдок запустит хоть одну штуку, мы заставим его выскочить из воды.

(Коммандер Эд Келли,) (командир ЭМ ВМС США «Блэнди» (DD-943))

ЭМ ВМС США «Блэнди»

двести миль к северо-востоку от пролива Кайкос

Противолодочное соединение, которое называлось ПУГ «Браво», состояло из базировавшихся на Ньюпорт эсминцев 24-й эскадры (эсминцы «Блэнди», «Кепплер», «Чарльз C. Сперри») и авианосца ВМС США «Эссекс». ПУГ вела патрулирование по дуге с внешней стороны рубежа под названием «Линия „Грецкий орех“», который пролегал от точки с координатами 27°5? северной широты и 70° западной долготы до точки с координатами 20° северной широты и 65° западной долготы. В боевом приказе название «Линия „Грецкий орех“» было присвоено дуге, проходившей северо-восточнее Кубы и определявшей внешние границы карантина, который дугами с радиусом пятьсот миль опоясывал Кубу. Это была линия, на которой подходящие к Кубе советские суда должны были в первый раз столкнуться с американскими силами, осуществляющими блокаду. Минуло два дня с момента драматичного выхода эсминцев из Ньюпорта, ПУГ продолжала движение в боевом порядке и находилась теперь северо-восточнее Багамских островов, в двухстах милях северо-восточнее пролива Кайкос. Двигаясь со скоростью двадцать пять узлов, группа преодолела более тысячи миль в южном направлении.

Обстановка была напряженной, моральное состояние хорошим, будущее неизвестно. Что это, война или очередное учение? Точного ответа на вопрос никто не знал, однако в торпедных аппаратах на палубе в средней части корабля находились боевые торпеды, а реактивные противолодочные снаряды «Хеджехог» стояли в своих направляющих, и на их безликой защитной окраске сверкала нанесенные желтым цветом надпись «боевой заряд».

Во время вахты с четырех до восьми утра можно было наблюдать за тем, как серый рассвет постепенно выталкивает черную ночь вон. Обычно эта вахта на мостике была самой мирной, и я полюбил происходящее на корабле в ранние утренние часы, наблюдая и слушая, как он просыпается. От кофейников с ситечком на сигнальном мостике, в старшинских кубриках, машинном отделении и в котельной по кораблю гулял аромат свежего кофе. Утренний распорядок на борту эсминца выполнялся образцово, начиная со звуков боцманской дудки «Подъем!», несущихся из громкоговорителей корабельной трансляции, и до балетных телодвижений утренних уборщиков. В море на корабле были неизменный порядок и чистота, отсутствовавшие при нахождении корабля в порту. Море, неизвестно каким образом, обладало великим свойством очищения; казалось, оно проясняет рассудок и заставляет повседневные жизненные проблемы уходить и становиться нематериальными. Возможно, это в какой-то мере объясняет, почему искони мужчины уходили в море и проводили там большую часть жизни. Такие ощущения ухода в даль было трудно или невозможно создать при обычной жизни на берегу.

Были, конечно, жизненные моменты, которых моряку не хватало, особенно если он был семейным человеком. И, конечно же, нельзя не сказать о том ощущении девственной чистоты, которое море дает молодым людям, не обремененным материальными мелочами жизни. Корабль был уютным домом, где их хорошо кормили и где они обрели добрых товарищей.

После того как мы несколько долгих дней находились в завесе авианосца «Эссекс», нам в конце концов предоставили передышку от нудных часов патрулирования в составе противолодочной завесы, обычно состоявшей из восьми кораблей, и неожиданно приказали занять позицию по страховке самолетов. Это новое назначение давало нам возбуждающую разгрузку от обычно нудных четырехчасовых вахт, состоявших из взятия пеленгов и измерения дальности до авианосца с непрерывной корректировкой местоположения. Любой ценой надо было избегать шпильки от командира завесы, которым обычно являлся вахтенный офицер штаба в центре боевой информации нашего «Блэнди», бросавший в тактическую радиосеть короткую и отрывистую команду «Позиция!», информируя тем самым все соединение, что какой-то корабль находится не там, где нужно. Заняв позицию по страховке самолетов, мы будем находиться в пятистах ярдах (чуть более 450 метров. — Прим. перев.) от кормы авианосца, который предстоящими днями и ночами будет поднимать и сажать самолеты «Скайрейдер» «AD5W» и двухмоторные противолодочные «Трэкер» «S2F». Из базировавшихся на авианосец самолетов самым забавным для нас являлся «Хреновина с крышкой»; он представлял из себя один из первых вариантов самолета «Трэкер» «S2F» фирмы «Грумман», поверх фюзеляжа которого стоял здоровенный вращающийся диск РЛС; один только вид этого самолета порождал сомнение в его способности летать вообще.

— Берегись! — Фленеген сиганул через конек двери, ведшей из центра боевой информации в ходовую рубку, в которой дежурный офицер Гэри Ладжер только что закончил отработку решения на маневрирование и теперь отдавал команды на занятие кораблем новой позиции впритык к корме авианосца.

— Лево руля, полный вперед, обороты на двадцать два узла. — Рулевой и оператор машинного телеграфа продублировали команды, и корабль немедленно отозвался. В ответ на увеличившиеся обороты винтов задрожали палубы, корабль резко накренился, и белая пена заиграла за кормой. Скука мгновенно ушла, уступив место быстрому действию. Эсминец вырвался из строя кораблей завесы и направился на большой скорости на позицию по страховке самолетов — некую точку в океане, рядышком и немного левее и сзади кормы авианосца, угрожающе вырастающего в размерах. Весь фокус и состоял в том, чтобы найти эту волшебную точку и так начать разворот, чтобы вписать эсминец в позицию, одновременно замедляя ход и уравнивая скорости эсминца и авианосца. Некоторые вахтенные офицеры, такие, как Гэри Ладжер, были мастерами решать в уме задачки с относительными скоростями, в то время как другим требовался планшет с макетами кораблей для расчета точного курса. Точное управление кораблем было искусством, которым не все овладевали быстро, и очень трудным делом для некоторых.

Ветер начал постукивать по стеклам ходовой рубки, и незакрепленные листы бумаги полетели со штурманского стола. Ладжер взял телефон внутрикорабельной связи и набрал номер каюты командира, стараясь не отводить глаз от громадины авианосца, увеличивающегося в размерах с каждой секундой по мере того, как неприметный эсминец гнался почти на встречно-пересекающемся курсе за неуклюжей массой серой стали. Он нажал кнопку вызова, издающую пронзительный вой, как никогда нежно, стараясь не напугать Келли, который, когда его будили, был медведем. Услышав ворчание на другом конце линии, Ладжер заговорил:

— Командир, докладывает вахтенный офицер на мостике. Нам приказано страховать самолеты, сэр. Мы идем на позицию на скорости двадцать два узла. Авианосец все еще на курсе ноль пять ноль, время выхода на позицию около восьми минут.

В телефоне послышалось приглушенное покашливание. Келли был заядлым курильщиком, и его скрипучий голос выдавал это, особенно в тех случаях, когда его отрывали от крепкого сна. Правду сказать, на корабле Келли никогда крепко не спал, но был мастером покемарить, однако обычно без промедления брал трубку, когда звонили с мостика. Вахтенные офицеры иногда гадали — врубается ли он в то, что ему докладывают по телефону, но на телефонные звонки Келли отвечал всегда.

Несколькими ночами раньше, во время длинной и нудной полуночной вахты, младшие офицеры заспорили, действительно ли командир понимает, что ему докладывают, или просто мямлит «очень хорошо», а потом переворачивается на другой бок и продолжает спать. Фрэнк Фленеген, несший вахту в центре боевой информации, стал уговаривать вахту на мостике позвонить командиру и, как обычно поступают с малышами, сказать в трубку «Пора пописать, старый сукин сын». Но Ладжер был слишком умен, чтобы пойти на это, он знал, что Келли полон сюрпризов, и, когда все думают, что он дремлет в своем кресле на мостике, и начинают дурачиться, Келли оказывается тут как тут.

— Пошел бы ты к черту, Фленеген. Я на этом корабле давно служу, так что попробуй эту штуку с кем-нибудь из новеньких вахтенных офицеров.

А потом, во время вахты с четырех до восьми, которую нес энсин Лес Вестерман, Фленеген начал подбивать его на это дело, и Вестерман, обычно сговорчивый, согласился. Он снял трубку, набрал номер каюты капитана и, тайком от Фленегена, не нажав кнопку передачи, сказал в трубку слова, которые услыхали все находившиеся на мостике: «Капитан, сэр, пора тебе пописать, старый сукин сын», и повесил трубку. Не веря своим ушам, все вахтенные на мостике вылупили глаза на здоровяка энсина. Они ожидали взрыва. Но ничего не произошло, и Фленеген понял, в чем дело.

— Засранец, ты не нажал кнопку передачи.

Вестерман только ухмыльнулся в ответ. Вдруг что-то прогромыхало, потом с шумом открылась дверь, ведущая на мостик, и из-за двери показался Келли в банном халате и шлепанцах.

— Кто управляет кораблем, Вестерман? — заорал он. — Где этот чертов Вестерман? — Келли всегда быстро вникал в тактическую обстановку, буквально через секунды после появления на мостике, как и сейчас, в середине ночи. Ему стоило только оглядеться, увидеть громаду авианосца и сразу точно определить местоположение эсминца — то ли он еще немного недотянул до позиции, то ли недостаточно точно выходит на нее. Это было сверхъестественным. В течение последних двух дней ПУГ действовала с соблюдением светомаскировки, и на кораблях не было ходовых огней. Авианосец можно было распознать только по мерцанию пламени в гондолах двигателей самолетов на летной палубе и неярким красным огонькам в самолетном ангаре. Средства радиолокации использовались в крайнем случае, т. е. обзорная РЛС включалась только тогда, когда дежурный вахтенный офицер начинал терять пространственную картину и ему нужно было сориентироваться, для чего и включался радар на излучение — всего на один-два круговых прохода.

В ту ночь глаза Келли еще не полностью адаптировались к кромешной тьме на мостике, и он, отойдя от приступа кашля, схватил за руку кого-то из вахтенных и хрипло прошептал:

— Черт побери, Вестерман, вы уже должны были быть на позиции. — Поняв, что он поймал не того, кого нужно, он что-то буркнул и, шагнув вперед в темноте ходовой рубки, нашел руку Вестермана. — Вестерман, когда вам в другой раз захочется поиграться с телефоном внутрикорабельной связи, подумайте, что вы делаете. Я слышал каждое ваше слово. Немедленно наведите порядок на вахте!

Фленеген захихикал, и Келли развернулся.

— Фленеген, марш в темную дыру, в которой вы должны сидеть, и прекратите брехать на небо!

Но все это было в прошлом, в менее напряженные моменты. В эту раннюю утреннюю вахту мостик был тих. Келли появился на мостике вскоре после звонка Ладжера и теперь стоял, молча глядя на авианосец, который был в каких-то пятистах ярдах справа по борту эсминца, потом он прошел в штурманскую рубку и при тусклом красном свете стал изучать карту. Он видел, что поисково-ударная группа «Браво» находится теперь всего лишь примерно в двухстах милях от пролива Кайкос. Как ему хотелось поработать с реальной подводной лодкой! А ведь какая-то русская лодка была где-то здесь, в темноте. Об этом сообщалось в разведывательной сводке, и он почувствовал возбуждение от предстоящей охоты. Ему хотелось проверить своих противолодочников на реальном противнике, и он был уверен, что они не подкачают в любой ситуации.

За два года до описываемых событий «Блэнди» взял приз Марджори Стеретт морской лиги Атлантического флота, присужденный ему за то, что он более трех часов удерживал контакт с американской атомной ПЛ. В те годы это было серьезным успехом, ведь на большинстве противолодочных кораблей все еще стояли гидролокаторы времен Второй мировой войны. На «Блэнди» имелся гидролокатор «SQS-23» с новой высокочастотной модуляцией и экспериментальным устройством под названием «АСПЕКТ», предназначенным для идентификации и распознавания подводных контактов. Держась вне зоны поражения торпедами с лодки, эсминец вцепился в нее, словно бульдог, и был готов в любую минуту атаковать ее своими торпедами-имитаторами «Марк-32» или реактивными противолодочными снарядами «Хеджехог» — великолепное достижение для тех лет в борьбе с новыми и скоростными атомными ПЛ. Однако Келли, обладавший исключительной способностью предвидеть следующий шаг командира подводной лодки и включавший гидролокатор «SQS-23» только в половину мощности, удерживал контакт с атомной подлодкой вплоть до объявления окончания учений. В последний момент, чтобы показать всем, что он мог запросто потопить лодку, Келли выпустил по лодке серию реактивных снарядов «Хеджехог», боевая часть которых была снаряжена учебными зарядами, которые назывались «СКЭТ»; применение «СКЭТов» против американских ПЛ строжайше запрещалось. Каждый из двенадцати зарядов в серии имел большой и сильный магнит; заряды, все глубже погружаясь в воду, в конце концов ударялись об лодку, не причиняя ей никакого вреда, и прилипали к стальному корпусу. Поток морской воды, обтекающий лодку, заставлял стальные молотки, прикрепленные к магнитам, яростно молотить по корпусу лодки, причем сила и частота ударов увеличивались с увеличением скорости хода лодки. Внутри лодки стоял невыносимый шум. Из-за сильного волнения на море лодка не могла воспользоваться единственным средством спасения от шума, т. е. не могла всплыть, чтобы выслать пловцов, которые вручную убрали бы магниты с корпуса. Лодка была вынуждена уйти в Ньюпорт; весь десятичасовой переход сопровождался раздирающим уши пронзительным стуком дюжины молотков, барабанящих по корпусу. Эти стуки чуть не довели подводников до сумасшествия; после швартовки в Ньюпорте у некоторых еще долго стоял звон в ушах.

На состоявшемся затем разборе учений командир ударной атомной ПЛ был в бешенстве, поскольку Келли применил запрещенные заряды «СКЭТ». Подводник потребовал, чтобы «Блэнди» был лишен звания победителя учения. Однако убедительный доклад Келли о фазе атаки подводной лодки эсминцем, происходивший в присутствии вице-адмирала «Уитни» Тейлора, командующего противолодочными силами Атлантического флота, доказал, что, будь это боевые действия, «Блэнди» потопил бы лодку. Протесты командира ПЛ по поводу использования запрещенного учебного оружия были горохом об стенку. «Блэнди» завоевал приз, а подводники поклялись расквитаться с Келли. Несмотря на то что половина экипажа лодки временно оглохла, действия эсминца принесли «Блэнди» заветный приз и закрепили репутацию Келли как командира, использующего нестандартную, но выигрышную тактику.

Впоследствии коммодор Моррисон указал Келли на то, что подобные действия являются плохим видом спорта и рискованны для безопасности плавания. Командир ПЛ услыхал заверения коммодора в том, что он не допустит подобного впредь, однако к этому времени победа и приз уже были за Эдом Келли. В тот же день, вечером, офицеры корабля отпраздновали это событие пивным загулом в офицерской столовой в Ньюпорте. Таков был Келли, и немногие решались, собрав все свое мужество, идти ему наперекор — за исключением его собственного командующего эскадры.

Сразу же после выхода из Ньюпорта экипаж «Блэнди» готовился к установлению контакта с одной из советских ПЛ, которые, как его информировали, находятся в данном районе. Разведывательные сводки сообщали о танкере «Терек» советского ВМФ, который был обнаружен противолодочным самолетом «Нептун» «P2V», вылетевшим на патрулирование с базы авиации ВМС США Лагенс. «Нептун» «P2V» обнаружил и сфотографировал советскую дизельную ПЛ класса «Зулу», которая находилась в надводном положении и производила дозаправку топливом от «Терека»; при этом лодка была за кормой танкера, удерживаемая легким канатом, а топливный шланг свисал с кормы «Терека». Моряки ВМС США сочли данный метод дозаправки в море странным. Мы, конечно, редко заправляли свои подводные лодки в море, однако было неоднократно отмечено, что и советские эсминцы заправляются в море точно таким же способом. Согласно наставлению ВМС США, дозаправка в море производится тогда, когда корабль идет параллельным курсом (борт о борт) с танкером на скорости двенадцать узлов, при этом с танкера на корабль перебрасываются два топливных шланга, как я уже описал выше. Этот метод является гораздо более логичным и более смелым, чем советский способ. «Терек» болтался юго-западнее Азорских островов, и в этом районе ожидалось появление новых советских ПЛ.

Процедура отслеживания контактов, зарегистрированных на море надводными кораблям и самолетами, установленная штабом Командования противолодочных операций, была простой, однако временами путаной системой. Так как задачей противолодочного соединения является установление и поддержание контакта с подводной лодкой, причем для этого используется любой способ обнаружения — гидролокационный, радиолокационный, визуальный, при помощи гидролокационных буев или же детектора магнитной аномалии, — то и докладов о контактах с подводной лодкой представлялось гораздо больше, чем было реальных лодок. Непреодолимое стремление засечь перископ или услышать четкий ответный сигнал гидролокатора зачастую управляло органами чувств, и матросы видели или слышали именно то, что они хотели увидеть или услышать.

Командование противолодочных операций Атлантического флота в Норфолке присваивало временные номера всем контактам с ПЛ, о которых докладывалось по системе оповещения Командования. Если предполагалось, что это ПЛ, обнаруженная РЛС в надводном положении или же гидролокатором в подводном положении, то контакту присваивался номер, которому предшествовала буква «С».

При визуальном обнаружении объекта на поверхности моря и идентификации его как подводная лодка контакту присваивался номер с префиксом «В». Подводная лодка класса «Зулу», замеченная у советского танкера «Терек», была четким визуальным контактом, который 21 октября был сфотографирован и учтен. Многие другие гидролокационные и радиолокационные контакты, о которых докладывалось в период кубинского кризиса, были учтены как «предположительно, подводная лодка» и получили номера от «С 1» до «С 26». Эти временные номера назначались для обеспечения непрерывности слежения за контактом, обнаруженным надводным кораблем или самолетом. Решение о том, что считать одним и тем же контактом, принималось аналитиками, работавшими в благословенных кабинетах штаба противолодочных сил в Норфолке. Обычно это были опытные летчики, подводники или же офицеры эсминцев, имевшие многолетнюю практику охоты за подводными лодками. В кутерьме октябрьских недель 1962 г. номеров с буквой «С», т. е. «предположительно, подводная лодка», было назначено гораздо больше, чем имелось советских ПЛ в данном районе.

Система оповещения и оценки вела свою родословную с нелегких дней битвы за Атлантику во Второй мировой войне, но с тех пор улучшилась, так как на вооружение кораблей были приняты новые системы обнаружения, а экипажи самих кораблей, самолетов и подводных лодок, помимо нового оборудования, стали обладать еще и современным пониманием того, как температура, плотность, соленость морской воды и течения влияют на распространение звука. Наука противолодочной войны далеко ушла от года 1945-го, да и качество подготовки улучшилось, и все же в ней, в науке, была какая-то ограниченность, наличие которой заставляло только немногих пересекать ту незримую грань; после которой умелый мастеровой противолодочной борьбы становился настоящим художником, мастером своего дела. На борту «Блэнди» нам посчастливилось иметь несколько таких мастеров, среди них были офицер по борьбе с ПЛ Брэд Шерман, оператор гидролокатора первого класса Ларри Адкок и несколько его подчиненных, которые работали в недрах корабля, в холодных закутках рубки гидроакустики. В центре боевой информации, который был мозгом корабля, колдовали офицеры-оперативники Боб Бринер и Фрэнк Фленеген и авиационные наводчики — операторы РЛС Брюс Когсуэлл и Руди Бамп. Королем художников противолодочной борьбы, конечно же, был командир, Эд Келли, обладавший еще и невероятной способностью чуять лодку или даже каким-то образом знать, о чем думает ее командир.

В то время всего лишь несколько человек на борту эсминца что-то знали о новой секретной и передовой американской системе обнаружения источников подводных шумов под названием «СОСУС». Эта обширная система, состоявшая из большого числа чувствительных гидрофонов, установленных сериями на дне океана на стратегических направлениях в северной Атлантике, управлялась из святилища, которое называлось «Океанские системы (Атлантический океан)» и находилась в Норфолке; система позволяла отслеживать объекты, двигающиеся в океане и издающие шумы. «СОСУС» впоследствии стала более совершенной, в ней стали использоваться более мощные компьютеры и автоматическая проводка объектов; это произошло после того, как шумность подводных лодок уменьшилась, что затруднило слежение за ними.

В октябре 1962 г. система «СОСУС» была еще новой, а комплексная база данных, потребная для привязки уровней шумов к конкретной советской подводной лодке, была скудной. В предыдущие годы советские подводные лодки совершили относительно немного походов в просторы Атлантики. Отдельные ударные дизельные подводные лодки дальнего действия начали патрулирование в Атлантике в 1959 г., а новые советские ударные ПЛ с ЯЭУ делали только эпизодические вылазки к нашему побережью. Новейшая морская угроза со стороны Советов, вариант лодки класса «Хотел» с ядерными баллистическими ракетами — ответ на американские ПЛ с ракетами «Поларис» — совершила несколько походов на патрулирование в Атлантике, а на ее прототипе, подлодке «К-19», в июле 1961 г. произошла ужасная катастрофа реактора. Эту лодку, как я писал выше, 1200 миль тянули на буксире в советские воды, а многие члены экипажа тем временем умирали от больших доз радиации. Основу советского подводного флота с баллистическими ракетами в то время составляли дизельные лодки «Проекта 629», имевшие на вооружении баллистические ракеты «Р-13» с дальностью пуска 350 миль. Эти лодки всего несколько раз выходили из советских территориальных вод на патрулирование, но в случае войны были способны приблизиться к побережью США и находиться от целей на дальности пуска ракет. Датчики американских систем в Атлантике недостаточно хорошо отслеживали перемещения этих лодок, поэтому нужной информации по их шумности — звуковых «отпечатков пальцев», называемых еще данными по уровню давления звука, — было мало для точной настройки системы «СОСУС». Следовательно, было мало данных для привязки и классификации советских ПЛ, выходящих из своих портов; это относилось и к дизельным ПЛ класса «Фокстрот»; вот почему работа по установлению первого контакта с лодкой выполнялась большей частью противолодочными самолетами дальнего действия «Нептун» «P2V», совершавшими вылеты на патрулирование с Исландии, с Азорских островов и с баз авиации ВМС, расположенных на Восточном побережье США, от Брунсуика, штат Мейн, до Ки-Уэста, штат Флорида. Британские силы помогали прикрывать северную Атлантику и исландско-шетландско-фарерский рубеж, их противолодочные патрульные самолеты дальнего действия «Нимрод» и «Шеклтон» совершали полеты с авиастанции Розайт в северной Шотландии. С базы Галифакс в Новой Скотии летали канадцы на собственных противолодочных самолетах «Аргус», помогая американцам, действовавшим с авиабазы Рейкьявик, Исландия. Новых американских турбовинтовых самолетов «Орион» «Р-3» тогда было еще было мало, и действовали они тогда всего лишь с нескольких авиабаз Восточного побережья США, одной из которых была база Центра развития авиации ВМС в Потоксент Ривер, штат Мэриленд.

— Фленеген, вот последнее донесение по русским силам южнее Азорских островов. Отнесите его наверх командиру и коммодору. — Боб Бринер, офицер-оперативник, закончивший академию ВМС в Аннаполисе в 1954 г., был спокойным офицером, корректным до мелочей в соблюдении военного этикета и невозмутимым во всем, что он делал. Никто из нас толком не мог понять, как он мог оставаться абсолютно спокойным, когда Эд Келли рычал на него или когда непоседливый старпом поносил его за то, что застал одного из подчиненных ему офицеров прикорнувшим после полуденного приема пиши, или же за то, что кто-то из его связистов стянул на камбузе несколько сладких булочек. Бринер был невозмутим и спокойно опекал своих подчиненных, невзирая на орущего капитана или крадущегося на цыпочках старпома. Сам бог послал нам Бринера в качестве начальника службы. Он потратил много личного времени на разговоры с каждым из своих подчиненных, во время которых он узнал об их личных проблемах и обстановке в семьях. Самое важное, Бринер прикрывал нас от постоянного гнева старпома, который пленных не брал.

— И вот что еще, Фрэнк, — спокойно сказал Бриннер, — когда находитесь рядом с мостиком, следите за своей речью. Коммодор жалуется, что некоторые офицеры нашего корабля увлекаются богохульством.

Фленеген улыбнулся:

— Черт побери, увлекаются богохульством, сэр? Не могу понять, почему он так говорит. — Он быстро покинул центр боевой информации и направился с пришпиленным к листу плотного картона донесением на мостик, к командирскому креслу на правом выступе.

Келли сидел, свесив голову, в своем высоком, мягком кресле на правом выступе и казался спящим, но он был, как всегда, настороже, и клевал носом лишь до тех пор, пока некая душа на мостике — обычно вахтенный офицер на мостике или помощник вахтенного офицера — не совершала какой-нибудь ошибки, и тогда он пулей вылетал из своего кресла, ругаясь, на чем свет стоит.

Фленеген подошел к кожаному вращающемуся креслу и протянул командиру картонку с донесением.

— Сэр, последнее донесение по русским — плавбаза подводных лодок, танкер и лодка класса «Зулу». — Келли молча взял картонку, щелчком открыл донесение и начал читать.

Вахтенным офицером в этот раз был Гэри Ладжер, наблюдавший за Фленегеном краешком глаза.

— У вас эсминец не на позиции, Ладжер! — неожиданно заорал Келли. — Собирайте жопу в охапку и живо туда, где вам надлежит быть!

— Есть, сэр. — Покрасневший Ладжер направился на левый выступ мостика и взял пеленг на авианосец «Эссекс». Как командир мог узнать, что корабль находится не на позиции в составе завесы, ведь из кресла командира авианосец не был даже виден?

Ладжер вернулся к центральному пелорусу (высокий нактоус, т. е. подставка в форме колонны, для подвешивания в нем на кардановых кольцах гироскопического компаса. — Прим. перев.) и глянул на Келли.

— Сэр, пеленг на авианосец 120 градусов, дальность две тысячи ярдов. Мы на позиции, сэр.

— Вы хотели сказать, мы вернулись на позицию, Ладжер. — Командир сроду не допускал, чтобы последнее слово оставалось за младшим офицером. Келли улыбался, и Фленеген понял, что он в хорошем настроении, так обычно и бывало, когда вахтенным офицером был опытный Ладжер, а когда поблизости не было коммодора, то Келли мог быть даже приятным.

Фленеген стоял у кресла командира, а Келли продолжал чтение телеграмм. Фленеген подмигнул Ладжеру, который все еще досадовал на себя за то, что капитан подловил его на том, что корабль всего на несколько градусов оказался вне позиции. Ладжер поглядывал поверх пятидюймового орудия, т. е. установки № 51, на нос корабля, разрезающий волны. Широкий, грациозно расходящийся нос был одним из самых красивых элементов конструкции эсминцев класса «Форест Шерман», который улучшил мореходные качества при большом волнении моря, смягчая проваливания корабля при сильном шторме. В процессе модернизации на верхнюю часть корабля нагрузили так много электронного оборудования, что центр тяжести значительно поднялся, заставив эсминец гораздо медленнее и тяжелее реагировать на бортовую качку при волне с траверза.

24 октября, в среду, утро выдалось прекрасным, а волна умеренной; было тепло и ясно, почти мирно, и на скорости двадцать пять узлов авианосец и его эскорт двигались на юг, к Кубе. Под ярким утренним солнцем один из вахтенных на мостике вдруг негромко начал свистеть. Фленеген, ожидавший, пока Келли закончит чтение телеграмм, склонился над столиком со штурманскими картами. Он услышал свист и оглядел ходовую рубку в поисках свистуна, им оказался новый матрос вахтенной команды Ричард Клоостерман, здоровяк-датчанин из штата Миннесота, попавший на корабль буквально перед выходом из Ньюпорта. Клоостерман, светлокожий блондин, имел рост шесть футов и четыре дюйма (примерно 193 см. — Прим. перев.) и вес 250 фунтов (примерно 113, 5 кг. — Прим. перев.). Он точно соответствовал своему имени — невинный, розовощекий, неуклюжий и неловкий до такой степени, что кое-кто считал его заторможенным. Однако Клоостерман был просто медлителен, но необыкновенно вежлив и стеснителен; он вышел из хорошей сельской семьи американцев датского происхождения. Может быть, он стал свистеть потому, что, как и вся вахта, надеялся, что его вскоре заменят и он отправится завтракать. Однако на корабле на свист было наложено табу.

Фленеген мог спокойно заставить Клоостермана прекратить свистеть, однако первые звуки уже достигли ушей Эдда Келли, и он дернулся в кресле, словно от удара электрическим током.

— Кто, черт побери, свистит у меня на мостике? — прорычал он, оборачиваясь в сторону ходовой рубки и стараясь увидеть нарушителя. Клоостерман, стоявший, согласно инструкции по вахтенной службе, позади рулевого, продолжал счастливо насвистывать. Насупившись, Келли оглядел рубку. Фленеген зажмурился в предвкушении взрыва.

— Фленеген, найдите, кто свистит, и приведите этого человека ко мне.

Фленеген знал, что командир дурачится, но остальные этого не знали. Гнев Келли казался настоящим и испугал всех на мостике, за исключением искушенных Ладжера и Фленегена, которые увидели хитринки в глазах командира.

— Клоостерман, идите сюда, — произнес Фленеген достаточно громко, так, чтобы все на мостике услыхали его четкий бостонский акцент. Гигант-матрос с лицом ребенка и расширившимися от страха глазами и щеками, порозовевшими сильнее обычного, неуклюже зашагал в направлении командирского кресла. Он никогда еще не был так близко рядом с командиром, и уж тем более сердитый ирландец никогда с ним не разговаривал. Фленеген сделал шаг в сторону, пропуская Клоостермана.

Келли уставился на трясущегося Клоостермана.

— Это вы свистели у меня на мостике?

— Ах, нет, сэр, я хочу сказать, так точно, сэр, я думаю, что это был я, сэр.

— Здесь никто не свистит. Ты меня понимаешь, сынок? Свистят только пьяные и боцманы. Ты это понимаешь?

— Но, сэр, я боцман, точнее, буду им после производства, и тогда я…

Келли выдал один из своих свирепых рыков.

— Черт побери, я имел в виду, что боцманы свистят в свои чертовы боцманские дудки, а не губами.

Фленеген и Ладжер еле сдерживали себя, чтобы не расхохотаться. Клоостерман выглядел сконфуженным.

— Так точно, сэр, я не буду больше свистеть, никогда.

Фленеген начал тихо похохатывать.

Келли повернулся к нему.

— Мистер Фленеген, это не смешно. Уберите свою бостонскую жопу с моего мостика.

Фленеген, продолжая улыбаться, взял картонку с телеграммами и направился к выходу ходовой рубки, ведшему в центр боевой информации. У выхода он задержался, глядя на вахтенных, и заметил, что у большинства, понявших, что командир дурачится, еще осталась на губах запоздалая улыбка. Испуганный Клоостерман все еще стоял, замерев, перед командиром. Неожиданно Келли положил руку на массивные плечи матроса и похлопал его.

— Продолжай хорошо служить, сынок, и запомни — никогда не свисти на мостике и вообще на эсминце или на другом военном корабле, ладно?

Юный гигант быстро закивал:

— Так точно, сэр, я хотел сказать, никак нет, сэр, я больше не буду свистеть.

— Коммодор на мостике! — крикнул вахтенный старшина-рулевой. Келли тяжело вздохнул и откинулся в кресле.

— Какого черта ему нужно, Ладжер?

Ладжер отдал честь коммодору, который поднялся на мостик и теперь оглядывался по сторонам.

— Здесь что-то происходит, мистер Ладжер? — Коммодор Чарльз Моррисон разговаривал мягким голосом. Это был невысокий и худощавый человек, имевший привычку разгуливать по кораблю и перебрасываться парой-тройкой слов с матросами. Эдда Келли эта привычка нервировала, к тому же он терпеть не мог, когда штаб 24-й эскадры эсминцев временно дислоцировался на борту его корабля. Поскольку «Блэнди» строился с тем расчетом, что на нем будет размещаться штаб, то на время основных оперативных мероприятий Келли был неизбежно вынужден отдавать коммодору свою просторную и комфортабельную каюту, расположенную по левому борту, и довольствоваться для отдыха и работы походной каютой, находившейся на том же уровне мостика.

— Доброе утро, Эд, — Моррисон улыбнулся Келли, который все еще горбатился в своем кресле.

— Доброе утро, сэр. Чем могу служить на моем мостике?

— О, да я просто осматриваюсь.

Келли фыркнул.

— Мистер Ладжер, ознакомьте коммодора с нашим текущим местоположением. Я буду у себя в походной каюте. — Он выскользнул из кресла и пошел в каюту.

— Командир ушел с мостика! — прокричал старшина-рулевой. Келли остановился, причем одна его нога уже стояла в походной каюте. Он посмотрел на матроса Клоостермана, который находился позади рулевого и все еще не пришел в себя после предыдущей сцены.

— Запомните, боцман, чтобы никакого чертова свиста.

Коммодор сделал вид, что он не слышит этих слов, а Ладжер подавил улыбку и продолжал знакомить коммодора с обстановкой. Дверь за Келли громко хлопнула.

После двух суток плавания и нескольких ложных акустических контактов «Блэнди» снова получил приказ выйти из строя завесы и занять позицию по страховке самолетов рядом с авианосцем «Эссекс». На этой позиции, которая была развлечением для свободного от вахты личного состава, наблюдавшего полеты с близкого расстояния, паре вахтенных офицеров на мостике приходилось быстро и четко работать. В ходе обычной четырехчасовой вахты на позиции по страховке самолетов, когда авианосец попеременно то уходил против ветра, выпуская и принимая самолеты, то неожиданно становился по ветру, эсминцам приходилось обычно наверстывать излишек дистанции, чтобы занять свое место на позиции, и гораздо реже следовать за авианосцем, находясь точно на позиции. Корабли сопровождения и авианосец соблюдали светомаскировку, так что на авианосце были различимы только красные огоньки на летной палубе.

Ночные полеты самолетов с авианосца походили на шедший по готовому сценарию балет, с крохотными фигурками, то появляющимися, то исчезающими среди самолетов «Трэкер» «S2F» фирмы «Грумман» и штурмовиков «Скайрейдер», которые в темноте взлетали и садились на палубу под аккомпанемент воющего ветра и треска поршневых двигателей самолетов. Наблюдаемые с близкого расстояния полеты были захватывающим зрелищем для экипажа эсминца, особенно в те моменты, когда на мостике неслышно возникал Келли, одним быстрым взглядом оценивал обстановку и, если то, что он обнаружил, чем-то его не устраивало, обрушивал на вахтенных офицеров такой поток ругательств, от которого краснел даже видавший виды боцман.

Экипаж жил по распорядку дня. Офицеры несли вахтенную службу и вскоре стали искусными вахтенными, особенно при трехсменном вахтенном расписании (четыре часа на вахте, восемь часов отдыха) без перерыва в течение нескольких недель. В то время мы знали только то, что являемся частью кордона, поспешно воздвигнутого вокруг Кубы, и мы с опаской поглядывали на разведывательный планшет, на котором красными значками было обозначено множество советских торговых судов, приближающихся к кордону, образованному надводными кораблями ВМС США. Странно было видеть, что мало-мальское сопровождение торговых судов боевыми кораблями советского ВМФ отсутствует.

Наша ПУГ поначалу и не предполагала, сколько советских подводных лодок могут сопровождать свои торговые суда, и у себя на эсминце мы не имели общей картины тактической противолодочной обстановки, потому что в те дни обеспечение разведывательной информацией по тактической обстановке кораблей ВМС США, находящихся в море, практически отсутствовало.

И уж конечно, мы тогда не догадывались, что группировка капитана 1 ранга Агафонова в составе четырех ПЛ класса «Фокстрот» из Полярного уже находится внутри американского военно-морского кордона. Внутри и вокруг «Линии „Грецкий орех“» действовали все четыре лодки 69-й бригады, а подводная лодка «Б-130» капитана 2 ранга Шумкова была не более чем в пятидесяти милях от ПУГ «Эссекса».

Планшет НШ ВМС США, КП ВМС

Пентагон

Арлингтон, Вирджиния

Ни на «Блэнди», ни на других кораблях карантина не подозревали, что в это время в Пентагоне, в помещении, в котором располагался планшет начальника штаба ВМС США, несколько взвинченных офицеров разведки вместе с писарями наносили на планшет курсы примерно с полдюжины советских торговых судов, приближающихся к внешней границе «Линии „Грецкий орех“». На планшете уже имелось не менее десятка красных значков, показывающих контакты с подводными лодками; многие контакты были ложными, однако все они были пронумерованы индексами от «С 1» до «С 29», и настенная карта выглядела так, словно на ней высыпала корь.

Заместитель начальника штаба ВМС вице-адмирал Гриффин стоял и рассматривал карту, рядом с адмиралом находился министр обороны Роберт Макнамара, внимание которого также было занято планшетом. Оба видели, что назревает столкновение.

Линия советских торговых судов приближалась к линии карантина ВМС, предполагалось, что первый корабль подойдет к линии карантина на следующий день примерно к десяти утра по вашингтонскому времени. За последние два месяца поток советских торговых судов, направлявшихся в порты Кубы, был значителен, однако с момента объявления карантина президентом Кеннеди ситуация приобрела новый, более обдуманный облик. Словно электрический импульс пробежал по торговым судам, которые по какой-то причине изменили скорость хода и теперь сходились у линии карантина, образуя эшелонированный строй судов, а не разбросанные там и сям одиночные значки. В то время не было известно, почему так произошло — то ли по команде, переданной всем участникам операции «Анадырь», то ли просто случайно. Суда, приближавшиеся к линии карантина, действительно станут испытанием американской решимости, и первым из этих судов будет советский танкер «Бухарест».

Словно следы от картечи, отмеченные красным цветом отметки контактов с ПЛ расползлись по всему планшету. Наверное, каждый корабль на флоте доложил о подозрительном объекте, гидролокационном контакте или засветке РЛС как о предполагаемой советской подводной лодке, однако если бы каждый контакт, о котором сообщалось в штаб, оказался настоящей советской подводной лодкой, то на планшете был бы представлен чуть ли не весь советский подводный флот. Изучая карту вместе с министром обороны, адмирал Гриффин чувствовал, что ему вот-вот зададут вопрос.

— Как наши надводные корабли могут передать сигнал на всплытие находящейся под водой советской подводной лодке? — Макнамара задал вопрос в свойственной ему интеллигентной манере.

Адмирал Гриффин немного подумал, а потом пустился в длинное объяснение того, что такое международные условные сигналы и как их можно передать, чтобы напомнить кораблям и самолетам о принятых международных нормах поведения в деликатных ситуациях. Как результат этого разговора, 24 октября Океанографическая служба ВМС США опубликовала «Извещение мореплавателям 45–62, особое предупреждение № 32», которое называлось «Порядок всплытия и идентификации подводных лодок, обнаруженных кораблями карантина вблизи Кубы». В нем говорилось следующее:

«Американские корабли, войдя в контакт с неопознанными ПЛ, дадут указанные ниже сигналы, информируя подводную лодку о том, что она может всплыть для своей идентификации. Сигналы следующие — корабли карантина сбрасывают 4–5 безвредных взрывчатых сигнальных средств (ручные гранаты), что может сопровождаться международным условным сигналом „IDKCA“, означающим „Подняться на поверхность“. Этот гидролокационный сигнал обычно передается на подводном оборудовании связи в диапазоне 8 килогерц.

Процедура приема сигнала: услышав сигнал, находящаяся под водой ПЛ должна всплыть с восточным курсом. Сигнал и используемый порядок действий являются неопасными». Океанографическая служба ВМС, извещение 45–62, параграф 5982.

С командного пункта ВМС США это извещение было срочно передано на все корабли и базы американского флота, а также размещено в международных списках уведомлений для того, чтобы им могли воспользоваться все государства.

Посольство СССР,

флигель военного атташе

Белмонт-Серкл, Вашингтон,

ф. о. Колумбия

В этот день после полудня вице-адмирал Бекренев, советский военно-морской атташе, что-то произнес, принимая телеграмму от связиста. Адмирал медленно прочитал сообщение, потом прочел его повторно. Это было американское уведомление мореплавателям, в котором сообщалось, что американские военные корабли будут сбрасывать взрывчатые вещества, давая сигнал неопознанным подводным лодкам всплыть и обозначить себя. Адмирал повернулся к связисту и вернул телеграмму.

— Быстро передайте ее в Москву, в ГШ ВМФ с припиской, чтобы телеграмму немедленно включили в циркулярные передачи по флоту и для подводных лодок. — Бекренев отвернулся и, улыбнувшись, бросил взгляд на висевшую на стене карту Восточного побережья США с прикрепленным сбоку листом бумаги. В это же время капитан 3 ранга Лев Вторыгин и его помощник мчались на юг по проходящей между штатами дороге № 95 и находились как раз к востоку от Мурхед Сити, штат Северная Каролина. «Что интересного могут они увидеть на погрузочно-разгрузочных пирсах 2-й дивизии морской пехоты?» — подумал адмирал.

ЭМ ВМС США «Блэнди»

Атлантика

Боб Бринер передал уведомление мореплавателям коммандеру Келли, сидевшему в своем кресле на выступе мостика. Келли прочел предупреждение.

— Бог мой, в следующий раз они захотят, чтобы мы дали русским мороженого и печенья и поцеловали их в жопу. Сукиных детей надо вышибать из воды, если они не всплывают, хотя и знают, что мы их поймали. Отнесите это коммодору, и пусть Брэд Шерман повесит копию сообщения на гидролокатор. Здесь, на мостике, тоже надо повесить экземпляр на указатель выбора оружия, чтобы все вахтенные офицеры знали его наизусть. Скажите Брэду, чтобы он обмотал гранаты рулонами туалетной бумаги, так они взорвутся на большей глубине. — Келли уже использовал этот прием в ходе совместных маневров с американскими подводными лодками, которые обычно оказывались на большей глубине, чем та, на которой взрывались гранаты практических глубинных зарядов. Обычно они взрывались на глубине около 50 футов (около 15 метров — Прим. перев.). Хотя гранаты и считались неопасными, подводники их ненавидели, потому что близкий взрыв, даже и не сильный, мог повредить кое-какое чувствительное оборудование на лодке. Замотав гранату целым рулоном туалетной бумаги, вы задерживали срабатывание взрывателя до размокания бумаги, позволяя гранате падать на большую глубину, где она и взрывалась — на 100 или даже 150 футах от поверхности (30 и 45 метров соответственно — Прим. перев.), если была обмотана достаточным количеством бумаги. Фленеген окрестил эти «фирменные» заряды «Блэнди» «глубинными бомбами из сральной бумаги».

По сей день у меня в глазах стоит пожелтевший от солнца лист бумаги, прикрепленный к указателю выбора оружия липкой лентой и болтающийся на ветру. Неся вахты, я многими долгими часами вглядывался в уведомление и задавался вопросом — воспользуемся ли мы им когда-нибудь после того незабываемого дня, когда мы его получили.

Планшет НШ ВМС США, КП ВМС,

Пентагон

В десять часов утра 24 октября началась американская военно-морская блокада Кубы. Напряженный день еле-еле тянулся, а министр обороны Роберт Макнамара все больше и больше склонялся к тому, что флот не информирует его обо всем происходящем. Похоже, НШ ВМС адмирал Джордж В. Андерсон давал понять министру обороны, что флот сам позаботится о деталях блокады и гражданским руководителям не о чем волноваться. Макнамара, недовольный такой позицией флота, направился на планшет НШ ВМС в командном пункте ВМС в Пентагоне, где в большом помещении молча работали около тридцати служащих ВМС, мужчин и женщин, нанося на большую настенную карту местоположение американских и советских кораблей и судов. В тот момент, когда Макнамара начал донимать вопросами дежурного офицера, в комнату примчался адмирал Андерсон.

Макнамара указал на американский корабль, обозначенный на карте вдали от линии карантина.

— Что он там делает? — спросил он. Как признавался позднее адмирал Андерсон, он не стал отвечать на вопрос министра, поскольку данный корабль следил за одной из предполагаемых советских подводных лодок в этом районе, а в комнате было чересчур много народа, могущего услышать эту очень важную информацию[7].

Макнамара стал быстро обстреливать вопросами адмирала Андерсона. Какой у ВМС имеется план для начального перехвата советского судна? Андерсон ответил, что нет надобности обсуждать этот момент, поскольку за практические действия отвечают ВМС. Министр обороны начал объяснять Андерсону назначение карантина, которое, по его словам, заключалось в том, чтобы довести до Хрущева щекотливое дипломатическое послание, а не стрелять в кого попало. Какие планы у ВМС на тот случай, если советское судно откажется подчиниться приказу остановиться? Есть ли на всех кораблях, осуществляющих блокаду, люди, способные говорить по-русски? Какие приказы Андерсон отдал кораблям, осуществляющим блокаду?

Разговор перешел на советское судно, пересекающее линию блокады в первый день, этим судном был танкер «Бухарест». Как флот собирается его окликать?[8]

— На каком языке — английском или русском? — спросил Макнамара.

— Откуда я знаю, черт меня побери? Думаю, что мы воспользуемся флажным семафором, — ответил Андерсон.

— Ну, а если они не остановятся? — спросил Макнамара.

— Мы произведем выстрел поверх носовой части судна.

— А если и это не сработает? — спросил Макнамара.

— Тогда мы будем стрелять по его рулю, — ответил раздраженный Андерсон.

— Какого типа это судно?

— Танкер, господин министр, — ответил адмирал.

— Вы не сделаете ни единого выстрела по танкеру без моего четкого разрешения. Это вам ясно? — спросил Макнамара.

Адмирал Андерсон еще никогда не подвергался перекрестному допросу в такой форме со стороны министра обороны, который был гражданским лицом, и он рассердился. Адмирал схватил толстенную книгу «Уставы ВМС США» и, потрясая ей перед министром, стал говорить, что ВМС практиковали блокады со времен Джона Пола Джонса и что все подробности изложены в этой книге.

Макнамара ответил раздраженно:

— Плевать я хотел на то, что сделал бы Джон Пол Джонс в подобной ситуации. Я хочу знать, что вы намереваетесь сейчас делать?[9]

Адмирал Андерсон нашелся:

— Сейчас, господин министр, если вы и ваш заместитель вернетесь в свои кабинеты, то флот займется блокадой.

Напряженность ситуации уже стала взимать свою дань с руководителей в Вашингтоне и Москве, а также с тех, кто был в море.

ГШ ВМФ

Москва, улица Грибоедова

Адмирал Леонид Рыбалко сидел неподвижно на переднем сиденье «Волги», которую вел одетый в морскую форму водитель из Главного штаба ВМФ СССР. В лучах утреннего солнца они кружили по Садовому кольцу Москвы, направляясь в Главный штаб ВМФ, который располагался в желтом здании на улице Грибоедова. Рыбалко только что прибыл утренним поездом из Мурманска. Хоть он и был единственным пассажиром купе, поспал он немного. Кажется, всякий раз, когда он совершал тридцатишестичасовую поездку на поезде из Мурманска в Москву, в спальном вагоне находилось одно квадратное колесо, которое делало сон невозможным. Проводница, как обычно, принесла ему стакан горячего чая в металлическом подстаканнике, который он выпил, разглядывая покрытые лесом северные пригороды Москвы. Был конец октября, и грязный мокрый снег лежал в серых лужах на пути поезда, который подтягивался к Ярославскому вокзалу. Рыбалко был встревожен. Его четыре подводные лодки шли прямо в центр кипящего котла, в который теперь превратилось Карибское море с его повышенной активностью военно-морских сил. Заход лодок в Мариэль был отложен, однако он не мог выяснить, какую разведывательную информацию Главный штаб передал на лодки во время циркулярных передач по флоту. Капитан 1 ранга Агафонов и его четверо командиров подводных лодок действовали в полной темноте. Сам Рыбалко, являвшийся командующим эскадры, последние четыре дня фактически дневал и ночевал на командном пункте штаба Северного флота в Североморске, тенью следуя за вице-адмиралом Россохо, заместителем командующего СФ, однако Россохо или не хотел, или не мог сообщить ему ничего нового относительно того, какие данные по обстановке передали находящимся на переходе участникам операции «Кама».

— Товарищ Рыбалко, говорю вам то, что знаю точно — ваши ракетные лодки «Проекта 629» задержаны на неопределенное время и остаются в готовности к выходу в море по команде.

Семь подводных лодок «Проекта 629» с БР, составлявшие второй эшелон подводных лодок его 20-й особой эскадры, сформированной специально для операции «Кама», должны были выйти в море 23 октября и совершить скрытный переход в Мариэль, однако их задержали, как только президент США объявил о блокаде Кубы. Стоявшая у причалов в Североморске группа надводных кораблей также была готова выйти в море в любой момент и ожидала только приказа на выход. Растущая напряженность в Карибском море вынуждала отложить выход.

Рыбалко не получал никакой информации из Москвы, поэтому Россохо смилостивился — скорее всего, чтобы убрать его подальше от себя и от штаба СФ — и послал в Москву за получением информации напрямую от адмирала Фокина, руководившего операцией «Кама» в ГШ ВМФ. Командующий СФ не дал свой «Ту-104», и Рыбалко пришлось долго ехать поездом, а после каждой такой поездки он чувствовал себя раздраженным, усталым и неуверенным в себе. Его главной заботой были корабли и лодки, которыми он командовал: именно тревога за бригаду Агафонова, которая направлялась теперь в неизвестность, заставила его принять решение направиться в Москву и искать ответы на вопросы.

Забрызганная грязью «Волга» притормозила перед входом в штаб, у дверей которого стояли двое вооруженных часовых, морских пехотинцев. Рыбалко выпрыгнул из машины.

— Поставьте машину вон там и не отходите от нее слишком далеко, возможно, мы вскоре опять поедем на вокзал.

— Есть, товарищ адмирал. — Молодой водитель включил передачу и отогнал черную «Волгу» под дерево — ждать.

Рыбалко откозырял часовым и, преодолевая две ступеньки за один шаг, направился на командный пункт, находившийся на цокольном этаже. Он не был новичком в этом здании, поскольку ранее он прослужил здесь некоторое время в Управлении подводных лодок. Покружив узкими коридорами и миновав знамена и бюст адмирала Макарова, героя Русско-японской войны, Рыбалко неожиданно остановился перед столиком, за которым сидел лейтенант с пистолетом на кожаном ремне, опоясывающем его черную гимнастерку с красными кантами офицера морской пехоты. Форма попахивала влажной шерстью.

— Здравия желаю, товарищ адмирал. — Офицер быстро встал.

— Доброе утро, лейтенант. Моя фамилия Рыбалко Леонид Филиппович, 20-я особая эскадра подводных лодок, Полярный, — и он показал небольшой пропуск.

— Понял вас, товарищ адмирал, — и лейтенант принялся открывать толстые стальные двери. В этот момент к столику подошли еще двое офицеров, у одного из них на погонах виднелись звезды полного адмирала, а второй был капитаном первого ранга со значком командира подводной лодки.

— Приветствую вас, Леонид Филиппович. Каким ветром занесло вас сюда? Мы думали, вы будете находиться на своей плавбазе в готовности к выходу в море, — невесело произнес адмирал Фокин, первый заместитель начальника ГШ ВМФ и руководитель операции «Кама».

— Хочу выяснить, что происходит, товарищ адмирал. — Рыбалко попробовал улыбнуться, хотя оснований для улыбок не было. Третьим в этой группе был капитан 1 ранга Владимир Попов, месяц назад летавший с Рыбалко в Североморск после его встречи с министром обороны. На последней лодке, которой командовал Рыбалко, Попов служил у него старпомом. Они пожали друг другу руки с теплотой. — Рад видеть тебя, Володя, — и Рыбалко впервые за этот день улыбнулся. Попов показал себя превосходным офицером и был назначен командиром ПЛ; теперь он принимал командование новой атомной подводной лодкой, которая строилась в Северодвинске. — Как у тебя дела с приемом лодки? — спросил Рыбалко.

— Никак не могу удрать из штаба, здесь сейчас такое творится, но у меня хороший старпом, который на месте занимается всеми делами. Через два месяца мы должны принять лодку, это «Кит», одна из новых ударных лодок «Проекта 627». Из штаба быстро никак не выберешься, но надеюсь, что к этому времени я буду на севере.

Рыбалко опять улыбнулся, вспомнив неуемный энтузиазм молодых офицеров на своей последней лодке. Новый флот подводных атомоходов забирал самых лучших и блестящих, но и в целом подводники состояли из полных энтузиазма и оптимизма молодых офицеров.

Трое офицеров вошли на командный пункт — большую круглую комнату, наполненную табачным дымом. В центре комнаты стоял стол, имевший форму полумесяца; по внешнему периметру стола были расставлены пятнадцать стульев, за каждым из которых стоял стеллаж. Перед каждым стулом на столе, загроможденном проводами и пепельницами, стояло множество телефонов разного цвета. Стулья были заняты офицерами в разных званиях, каждый из офицеров представлял одно из управлений Главного штаба; самый большой стул, предназначенный для начальника Главного штаба, занимал свое место в центре полумесяца. На столе в беспорядке стояли тарелки с остатками печенья, пустые чайные стаканы и вазочки для фруктов. Большая карта-склейка Атлантического океана свисала со стены, двое молодых матросов корректировали на ней местоположение красных и черных значков. Масса черных значков была разбросана вокруг Карибского моря и к югу от Бермудских островов, а также вдоль Восточного побережья Соединенных Штатов. Красных отметин на планшете было немного. Глаза Рыбалко немедленно запечатлели вид стола и карту, на которой он различил четыре красных силуэта подводных лодок, видневшихся возле Багамских островов восточнее Флориды.

— Чаю, товарищ адмирал? — Молодой дневальный остановился перед ним, держа поднос с тремя стаканами чая и небольшой тарелкой с бутербродами с сыром и огурцом. Рыбалко взял стакан и уставился на карту.

— Товарищ адмирал, — и он взглянул на Фокина, — какая информация по текущей обстановке передана на лодки Агафонова? Они в курсе, что мы находимся в повышенной степени боевой готовности? Знают ли они, что в море вышли американские противолодочные поисково-ударные группы?

Фокин прервал его:

— Леонид Филиппович, Главнокомандующий адмирал Горшков лично запретил нам передавать все, что выходит за рамки обычной информации в плановых передачах для подводных лодок. Наше управление безопасности полагает, что увеличение объема передач может дать основания тем, кто анализирует наш радиообмен, считать, что мы действительно проводим какую-то важную военно-морскую операцию. — Адмирал сделал паузу и взял с подноса стакан с чаем. — Последнее боевое распоряжение, переданное на лодки Агафонова, датировано пятнадцатым октября; согласно этому распоряжению, лодки прекращают переход в Мариэль и выходят на боевое патрулирование, не доходя до Багамских островов, как раз с внешней стороны объявленной американцами блокадной линии под названием «Линия „Грецкий орех“». Вы должны быть знакомы с этим распоряжением, поскольку его копия ушла к вам в Полярный.

Рыбалко кивал и внимательно слушал, становясь все более и более скептическим. Четыре лодки Агафонова находились сейчас в самой гуще американских кораблей, количество которых постоянно увеличивалось, и патрулировали в небольших районах, назначенных им вместо задач, указанных ранее в боевых приказах. Командиры этих лодок не знали элементарных данных о тактической обстановке и о положении дел в общем.

Из отделенной перегородкой комнаты, в которой стучали телетайпы, в помещение командного пункта вошел штабной офицер. Над дверью, из-за которой он появился, висела предупреждающая табличка «Вход воспрещен — совершенно секретный объект». Офицер подошел к адмиралам.

— Товарищ адмирал, это вам.

Адмирал Фокин взял желтый лист телетайпной бумаги, прочел его и передал Рыбалко:

— Прочти, это уведомление мореплавателям. Американцы заявляют, что они собираются сбрасывать в воду сигнальные заряды, чтобы заставить наших подводников всплыть и идентифицировать себя, причем всплывать надо курсом на восток, подтверждая тем самым понимание сигнала.

Рыбалко прочел предупреждение.

— У Агафонова приказ — обеспечить скрытность, они ни за то не всплывут, пока не понадобится заряжать батареи. Нужно, чтобы они знали об этом предупреждении американцев. Вы будете включать это предупреждение в радиограмму для них?

Фокин посмотрел на висевшую на стене карту, потом перевел взгляд на Рыбалко. Рыбалко снова прочитал телеграмму и сказал:

— Мы должны послать эту информацию, чтобы они были в курсе происходящего. — Он вернул телеграмму с уведомлением Фокину, который отдал ее офицеру-связисту.

— Есть прямое указание адмирала Горшкова посылать телеграммы только обычного содержания. Это нельзя посылать, — ответил Фокин и подошел к планшету. — Леонид, Главком Горшков категорически против включения в плановые передачи дополнительного материала, потому что уверен в том, что их аналитики, занимающиеся обработкой перехвата наших передач, вскроют всю операцию. — Адмирал посмотрел на часы. — Я знаю, Леонид, что ты беспокоишься, — продолжал адмирал Фокин. — Возьми кресло и чувствуй себя как дома. Побудь несколько дней в Москве, посмотри, что происходит. До твоего возвращения в Североморск твои корабли и лодки второго эшелона приказа на выход в море не получат. Дело в том, что вся операция, похоже, становится упругой и даже дающей ответную реакцию. Наша основная забота сейчас — продолжение перевозок вооружения и людей на Кубу судами «Морфлота». На данный момент американцы не предприняли никаких действий, разве что усилили воздушную разведку и вывели в море большое количество кораблей, поэтому нам остается наблюдать и ждать. В случае необходимости мы можем отправить тебя в Североморск в течение нескольких часов штабным самолетом из Внуково. Так что расслабься и съешь что-нибудь на завтрак, если хочешь, то можешь занять комнату в дежурном гостевом номере на втором этаже. — Фокин заторопился к выходу из командного пункта.

Вокруг него кипела работа, а Рыбалко стоял и спокойно наблюдал за обстановкой; Попов молча стоял рядом с ним. Неприятное ощущение того, что командование новой эскадрой, должность, которую он получил всего месяц назад, превращается в бойню, овладело Рыбалко. Он не мог допустить, чтобы его подчиненные на четырех лодках продолжали действовать в полном информационном вакууме за тысячи миль вдали, у вражеского порога. Слишком много было поставлено на карту; опасность грозила их жизням и поставленной им боевой задаче. Не вмешаться, оставить все как есть — нет, это противоречило всему, во что он верил все свои двадцать с лишним лет военной службы.

Внезапно Рыбалко сел за стол и стал что-то писать. Закончив писать, Рыбалко протянул записку Попову, стоявшему позади него.

Попов прочитал текст, написанный Рыбалко, и был потрясен.

— Товарищ адмирал, если вы это пошлете, то нарушите приказ Горшкова относительно содержания телеграмм, передаваемых на лодки.

— Знаю, Володя, знаю. — Рыбалко медленно поднялся из-за стола. — Но скажу тебе одну вещь, которую я усвоил на войне, — в бою ты должен быть абсолютно предан тем людям, которыми ты командуешь, предан так, как они преданы тебе, вслепую выполняя твои приказы. — Рыбалко прошел к связистам и вызвал дежурного офицера, того самого, который приносил адмиралам американское уведомление мореплавателям.

— Слушаю, товарищ адмирал. Что вы хотите? — Дежурный офицер-связист озадаченно смотрел на адмирала, не входившего в состав дежурной смены ГШ ВМФ по кризису.

Рыбалко передал ему сообщение, которое он набросал.

— Включите это в следующую циркулярную передачу для лодок. — Он взглянул на настенные часы. — Передайте это в полдень, а потом повторите в полночь для всех лодок в Атлантическом океане.

Лейтенант взял сообщение и взглянул на Рыбалко.

— Вы уверены, что это надо передавать, товарищ адмирал, нам вроде бы запрещено…

— Я приказываю вам его отправить, молодой человек. Выполняйте, а всю ответственность за этот поступок я беру на себя. Вот так, — Рыбалко забрал сообщение у связиста и на свободном месте поставил свою подпись, время и дату, а потом вернул его. — Отправьте вовремя.

— Есть, товарищ адмирал. — И лейтенант исчез за занавесью комнаты связистов.

Попов посмотрел на Рыбалко.

— Согласен с вами, что это надо передать, Агафонов и командиры лодок должны ознакомиться с уведомлением. Боюсь, товарищ адмирал, что потом все узнают, что именно вы отдали распоряжение на передачу уведомления, а это может плохо сказаться на вашем здоровье.

Рыбалко посмотрел на молодого капитана 1 ранга, который был моложе его, и улыбнулся.

— Я знаю, что делаю. Чего мне, старому моряку, бояться? Я абсолютно уверен, что поступил правильно. А разве ты бы не послал? — Рослый адмирал посмотрел на молодого подводника, который был ему очень симпатичен. — Если бы ты этого не сделал, то был бы недостоин командовать собственными подчиненными на этой твоей новомодной лодке.

И Рыбалко покинул командный пункт.

Белый дом,

Вашингтон, ф.о. Колумбия

26 октября президент Д.Ф. Кеннеди получил послание от премьера Н.С. Хрущева, в котором советский лидер сообщил, что его правительство уберет свои наступательные ракеты и уничтожит их пусковые установки на Кубе, если США снимут блокаду и дадут обязательство не вторгаться на Кубу. Это послание было передано по частям в американское посольство в Москве незадолго до десяти часов утра по вашингтонскому времени, из Москвы оно было отправлено телеграфом в Государственный департамент и начало поступать туда в шесть часов вечера. Было девять часов вечера, когда Государственный департамент получил ту часть письма, в которой Хрущев призвал американского президента «проявить государственную мудрость» и дать гарантию не вторгаться на Кубу в обмен на вывод советских ракет[10]. Какое-то время письмо Хрущева не предавалось огласке.

Москва

Адмирал Рыбалко стоял на балконе своей служебной московской квартиры и смотрел на небо. Он видел золото куполов кремлевских соборов, поблескивающее в вечернем свете. Из квартиры на Кутузовском проспекте открывался прекрасный вид самого сердца лежащей перед ним столицы, и Кремль казался мирным, солидным и могучим, и величественно сверкала красная звезда на крыше государственного Кремлевского дворца. Вместе с адмиралом на балконе была его жена Лида.

— Леня, тебе на самом деле надо сегодня вечером возвращаться на север? — спросила Лида.

Он помолчал, а потом ответил:

— Да, и надо быть готовым ко всему, что бы ни произошло. Боюсь, что ситуация ухудшается, а я уже поставил себя в довольно уязвимое положение. Сейчас мне надо дожидаться моих командиров лодок; чувствую, что у них на самом деле неприятности в Карибском море.

Лида подумала, что она его поняла.

Пятница, утро,

ЭМ ВМС США «Блэнди»

200 миль северо-восточнее пролива Кайкос

На четвертый день после выхода из Ньюпорта, проведя несколько изматывающих ночей на позиции страховки самолетов, «Блэнди» получил приказ покинуть авианосец «Эссекс» и другие корабли ПУГ и на полной скорости проследовать в указанный район для проверки контакта с подводной лодкой.

В то время мы, находившиеся на борту эсминцев поисково-ударной группы, считали, что с контактом повезло противолодочным самолетам дальнего действия, «Ориону» «Р-3» или более старому «Нептуну» «P2V», поскольку обнаруженный контакт был слишком далеко для тактических самолетов «Эссекса». На самом деле контакт был отмечен американской системой «СОСУС», которая в те дни была совершенно секретной. На перехват лодки был направлен самолет «Нептун», он подтвердил контакт, но вскоре утратил его и вынужден был вернуться на базу из-за нехватки топлива.

Поздним утром 26 октября другой самолет «Орион» «Р-3», пилотируемый лейтенантом Б.В. Бартлеттом (радиопозывной «Полоска-21»), взлетел с авиабазы ВМС Патоксент Ривер; его задача заключалась в восстановлении утерянного ранее контакта с подводной лодкой. Бартлетг взял на себя штурвал четырехмоторного турбовинтового самолета, построенного фирмой «Локхид», и заложил вираж на восток.

— «Роджер», я «Полоска-21». Буду у ангелов двадцать семь (высота двадцать семь тысяч футов) (около 8235 м. — Прим. перев.) через пять минут. Курс один пять ноль на «Аделфи» (радиопозывной командующего ПУГ на борту авианосца «Эссекс»). Время до исходного ориентира (последнее известное местоположение ПЛ) два, запятая, пять (два с половиной часа).

На исходный ориентир Бартлетта будут наводить авианаводчики с борта авианосца «Эссекс». Как только его «Р-3» окажется в зоне досягаемости УКВ-радиостанции авианосца, операторы РЛС, находящиеся в центре боевой информации «Эссекса», выйдут в эфир с позывным «Аделфи», принадлежащим командующему ПУГ, возьмут на себя управление «Орионом» и запустят его на сложный маршрут поиска подводной лодки. По определенной схеме Бартлетт сбросит серию гидролокационных буев и будет затем следить за их сигналами, пытаясь засечь лодку. Применяя пассивные гидроакустические буи «Джезебел», сброшенные в определенном порядке, самолет «Орион» «Р-3» мог с большой точностью находить лодку и следить за ней, к тому же он обладал невероятной способностью оставаться в районе поиска более двенадцати часов, выполняя полет с двумя зафлюгированными двигателями из четырех.

Пилотируемый лейтенантом Бартлеттом «Орион» вышел в назначенный район вскоре после полудня пятницы, 26 октября. Самолет снизился до двенадцати тысяч футов (около 3660 м. — Прим. перев.) и сбросил скорость до крейсерской. Бартлетт поглядывал на расстилавшийся внизу океан; день был прекрасным, видимость хорошая. Поверхность океана была ярко-голубого цвета, и лишь кое-где проглядывали небольшие волны. За первые сорок пять минут полета в указанном районе у экипажа самолета контактов не было — ни визуальных, ни радиолокационных или гидролокационных. Бартлетт связался с «Аделфи» и попросил, чтобы ему подтвердили последние координаты исходного ориентира. Получив свежие координаты, Бартлетт по самолетному переговорному устройству (СПУ) вызвал своего тактического координатора (ТК) младшего лейтенанта Джорджа Аберкромби.

— Джордж, давай сбросим на точку исходный буй, а потом выложим фигуру.

— Понял, сэр.

ТК дал команду оператору, который начал выставлять номиналы частот буев на записывающем устройстве «AN/ASA-2Q», которое будет принимать сигналы от буев; после этого Аберкромби и оператор погрузили пассивные гидроакустические буи «SSQ-23» в сбрасываемые парашютные устройства.

Бартлетт вывел самолет на курс, указанный ему ТК, снизился до тысячи футов (около 305 м. — Прим. перев.) и вышел на точку. Над самой точкой техник по вооружению нажал кнопку, сбрасывая первый буй, после этого летчик отвернул на другой курс, которым следовал до точки сброса следующего буя. Операцию повторили еще и еще, буйки один за другим с брызгами шлепались в воду и выпускали передающие антенны; в конце концов на поверхности океана была выложена фигура из шестнадцати буев. ТК указал Бартлетту новый курс, а сам тем временем стал прослушивать на записывающем устройстве сигналы от буев. В последующие два часа они еще четыре раза повторяли всю операцию с начала и до конца, все увеличивая и увеличивая размеры кольца, начало которого было обозначено в исходной точке.

Прошло два с половиной часа наблюдения, и вдруг в СПУ ворвался голос Аберкромби:

— Сэр, мы принимаем сигнал из последней фигуры, предположительно, лодка, пеленг ноль четыре ноль! — Это сообщение отогнало скуку, и возбуждение стало нарастать.

Бартлетт доложил о контакте командующему ПУГ (позывной «Аделфи»), который находился на борту «Эссекса», а тот немедленно выслал в помощь «Р-3» вертолет для удержания контакта. Одновременно «Аделфи» вызвал на связь начальника противолодочной завесы из состава 24-й эскадры эсминцев (позывной «Абигейл Зулу»), который был на борту «Блэнди», и на центр боевой информации «Блэнди» обрушился поток коротких команд. Еще через пять минут командующий противолодочными силами Атлантического флота присвоил контакту обозначение «С-18» — предположительно, советская ПЛ класса «Фокстрот».

«Блэнди» приказали немедленно следовать в определенную точку, которая, по расчетам, должна была оказаться на курсе подводной лодки, и, работая там совместно с самолетами с «Эссекса» и «Р-3», определить координаты подводного контакта, его тип и глубину погружения.

Коммандер Келли рвался в бой.

— На этот раз мы будем вести этого ублюдка до тех пор, пока он не выскочит из воды.

В то же утро американские разведывательные самолеты вели наблюдение за двумя советскими торговыми судами, сухогрузами «Юрий Гагарин» и «Комилес». Эти суда приближались к внешней границе линии карантина и уже находились приблизительно в двадцати милях от предполагаемой лодки, за которой следил лейтенант Бартлетт на своем «Р-3» «Полоска-21» — одно судно к востоку от лодки, а другое — к западу от него. Едва «Блэнди» вышел в точку, находившуюся в десяти милях от отмеченного местоположения лодки, и стал готовиться к противолодочным действиям, как ему неожиданно приказали прекратить поиск, оставив контакт на попечении «Р-3» и вертолета с «Эссекса»; «Блэнди» же было дано новое задание — следить за двумя торговыми судами.

Келли горел нетерпением и рвался в бой, намереваясь отыскать лодку нашим гидролокатором «SQS-23».

— Этот летающий курятник никогда не заставит того парня встать на цыпочки. Надо, чтобы мы вцепились в него, как бульдог, — жаловался Келли коммодору.

— Эд, успокойтесь, ваше время еще придет, — Моррисон уже привык умиротворять беспокойного Келли.

Когда я прибыл на мостик, чтобы сменить Дэна Давидсона, несшего вахту в качестве помощника вахтенного офицера, коммандер Келли и старпом Лестер находились в штурманской рубке. Корабль шел на скорости двадцать пять узлов, мы торопились. Атмосфера на мостике была накалена, а командир был возбужден сильнее обычного. Я сменил Дэна и стал нести вахту с Брэдом Шерманом, который был вахтенным офицером; потом на мостике появился скрюченный Келли.

— Брэд, выходим на новый курс три четыре три, скорость прежняя — двадцать пять узлов. Нас отправляют проверить два русских торговых корабля, направляющихся к линии карантина. По мне, так лучше искать подводную лодку, контакт с которой все еще пытаются установить вертолеты с «Эссекса». Без нас они наверняка упустят этого сукиного сына!

— Есть, сэр, — Шерман произвел корректировку курса. Сейчас мы шли на северо-запад, удаляясь от «Эссекса», который был от нас уже в десяти милях на юг, все еще вблизи контакта «С 18».

— Мы готовимся к встрече с советским торговым судном «Юрий Гагарин»; вы поймаете его примерно через полчаса. Я буду у себя в походной каюте.

Теперь командир был абсолютно серьезным; веселость на корабле уступила место чувству серьезности и ожидания. Я всегда задавался вопросом, придется ли мне когда в моей жизни побывать в бою, и вот теперь мы должны были столкнуться с двумя советскими торговыми судами, которые приближались к линии карантина. Слова боевого приказа, на расшифровку которого я потратил минувшую ночь, засели в моей голове. Они звучали так: «В том случае, когда советское торговое судно отказывается выполнить требования по изменению курса и скорости, вы производите выстрел поверх его носовой части, если судно продолжает не выполнять ваши требования, вы производите выстрел из орудия главного калибра по рулю с целью его уничтожения».

Накануне вечером Фленеген настроился на коротковолновую передачу «Голоса Америки», и мы прослушали сводку вечерних новостей. Диктор сообщил о прошедшей два дня назад, 24 октября, личной встрече премьера Хрущева и Уильяма Э. Нокса, американского промышленника и президента компании «Вестингауз Интернешнл». Советский премьер использовал Нокса как посредника для информирования президента США о серьезности его намерений. Хрущев заявил Ноксу, что если американцы остановят и подвергнут досмотру хоть одно советское судно, он сочтет это актом пиратства. Хрущев предупредил, что если США будут действовать таким образом, то он даст приказ своим подводным лодкам топить американские суда[11].

Фрэнк повторил новость за ужином в кают-компании:

— Мне всегда хотелось быть пиратом — представляете, что скажут наши внуки!

— Заткнитесь, Фленеген, не надо сейчас об этом, — побледневший старпом посмотрел на коммандера Келли. Командир, не улыбнувшись, продолжал есть; он выглядел мрачным и усталым, и вдруг Келли хлопнул по столу кулаком.

— Если так, то мы ставим на направляющие боевые «Хеджехоги». Брэд, займитесь этим сразу же после ужина.

Концовка ужина прошла почти при полном молчании.

Пятница, после полудня,

ЭМ ВМС США «Блэнди»

Вблизи пролива Кайкос

В пятницу днем мы продолжали на полной скорости идти к советским торговым судам «Юрий Гагарин» и «Комилес», которые через полчаса мы должны были увидеть входящими в запретную зону карантина.

На мостике появился старпом.

— Брэд, пусть вахтенный боцман подаст эту команду. — Брэд Шерман прочел листок, который ему передал Лестер, и отдал его вахтенному боцману, петти-офицеру Петиту. Петит взял микрофон громкоговорящей связи «1МС», сыграл на трубе короткое «Внимание!» и объявил:

— Досмотровой группе приготовиться к перекличке на нижней палубе!

Так началась тренировка по подготовке к высадке на советское судно и его досмотру. Поскольку я был начальником одной из двух досмотровых групп, то оставил вахту на мостике и направился вниз получать оружие и боеприпасы. Я так разволновался, что столкнулся в рулевой рубке со старшим офицером штаба Кэмпбеллом.

— Извините, сэр, — пробормотал я, выбегая с мостика и спускаясь вниз по сигнальному трапу на нижнюю палубу, а потом и еще ниже — в корабельный оружейный склад. У склада толпилась группа матросов, в основном это были младшие боцманы из вахтенной команды, и несколько членов орудийных расчетов, а также старшина — рулевой Эмери, со своими татуировками, которые выглядывали из-под его рубахи. Он усмехнулся мне.

— Похоже, нам настала пора действовать, сэр. — Буйный Эмери любил развлечения подобного рода, и я уже видел, как он сидит на стуле в баре Ньпорта и повествует обалдевшим посетителям о сегодняшнем дне, а его татуировка — здоровенный глаз на загривке коротко стриженной головы — таращится на слушателей.

Заведующий оружейным складом Колдуэлл выдал мне штатный пистолет «кольт» калибра 0.45 (11,43 мм. — Прим. перев.), две обоймы патронов и матерчатый ремень. Я ринулся в свою каюту, схватил там свой шлем и снова бросился в коридор, где врезался в «непробиваемого» Джексона, «пропавшего» офицера, который только что вернулся на эсминец во время нашей последней заправки от авианосца сутки назад. Он пропустил наше убытие из Ньюпорта, потому что отмечал медовый месяц. Джексон только что вышел из гальюна и теперь стоял передо мной в нижнем белье и с книгой; он был без очков, и ему понадобилось время, чтобы узнать меня.

— Что за чертовщина происходит? — встревоженно произнес он. Как офицер-тыловик, «непробиваемый» не нес вахтенной службы, но у него всегда было полно хлопот со столовыми для экипажа на палубах и офицерской кают-компанией. На борту корабля нашлось бы мало того, что было бы так важно для экипажа, как пища, которую он ел, а стоял за всем этим именно Джексон. Он мог допоздна работать или читать и спать потом большую часть дня, поэтому не было ничего необычного в том, что поздним утром он только еще выныривал из своей кровати, находившейся за спальными местами офицеров. Я улыбался ему, чувствуя себя неловко при пистолете и шлеме.

— Гляди, Дак, чтобы они тебя там не одурачили, и, когда будешь у них, посмотри, можно ли прихватить с собой пару бутылок водки — что-то мне сегодня вечером коктейля захотелось.

— О'кей, «непробиваемый», я постараюсь.

На самом деле особого веселья я не испытывал и чувствовал себя подавленно, и не столько из-за того, что русские могли меня ранить или даже убить, а потому что не имел ни малейшего представления о том, что мне нужно будет делать. Как выглядит контрабанда? Что я должен говорить? Как мне надо расставить людей из досмотровой группы? Мне казалось, что я затеряюсь на борту чужого судна.

Я вернулся на нижнюю палубу, где собрались остальные члены обеих досмотровых групп. Лес Вестерман командовал второй досмотровой группой и уже находился на нижней палубе, с болтающимся у колена пистолетом и в каске, свисающей ему на нос. До прихода старпома Джим Бассет руководил обеими группами. Я улыбнулся, увидев бледного Вестермана, который пожимал плечами, как будто он тоже не имел никакого представления о происходящем.

Едва старпом успел соскользнуть вниз по поручням трапа сигнального мостика, как воздух разорвала громкая автоматная очередь, выпущенная из центра группы собравшихся членов досмотровых групп. Все уставились на мощную фигуру матроса Клоостермана, который только что вставил магазин с патронами калибра 0,45 в свой автомат Томпсона и умудрился сделать с полдюжины выстрелов в воздух. Из-под шлема выглядывали его широко открытые голубые глаза. Клоостерман залился краской и открыл рот.

— Ну вот, сэр, забыл поставить на предохранитель.

— Черт подери, Вестерман, — разозлился старпом, — возьмите своих людей под контроль. Эту банду головорезов нельзя выпускать ни на один корабль, не говоря уж о русском торговом судне, на виду у всего мира!

Потом старпом повернулся в мою сторону.

— Хухтхаузен, идите вниз и побрейтесь. В таком виде вам нельзя подниматься на борт советского торгового судна.

— Только что прибыл с вахты с четырех до восьми на мостике, сэр, не…

— Вниз и привести себя в порядок!

Внешний вид не должен играть никакого значения в моменты, подобные этому. Мне было не совсем понятно: если мне суждено быть убитым при переходе на вражеское судно, то почему я обязательно должен хорошо выглядеть? Но чистота была всем для Лy Лестера, и я полагаю, что, коль мне будет суждено умереть на грязном русском торговом судне, то, падая смертельно раненным, в опрятном виде я буду лучше смотреться. В общем, с пистолетом, бьющим по ляжке, я пошел вниз и побрился, и все же в тот момент меня больше беспокоил завтрак, оставленный в кают-компании для опоздавших вахтенных и который я пропускал. Я направился к своей досмотровой группе, чтобы подготовиться к высадке. Подходя к своим подчиненным, все еще стоявшим спокойной кучкой, я немного важничал, скромно демонстрируя им, что я не так испуган, как было на самом деле.

Мы приближались к «Юрию Гагарину», а у меня душа была в пятках. Вспоминаю, что я смотрел и видел с расстояния примерно три мили большое торговое судно водоизмещением восемь тысяч тонн, идущее курсом на юг и быстро приближающееся к нам. В южном направлении от «Блэнди» мы могли разглядеть только вертолет с «Эссекса» и самолет «Трэкер» «S2F», которые совместно работали в районе контакта с подводной лодкой. Все это начинало походить на специальное представление. Два советских торговых судна намеревались вот-вот войти в зону карантина, а подводная лодка собиралась занять положение между «Юрием Гагариным» и вторым торговым судном под названием «Коми л ее».

Ожили динамики системы «1МС»:

— Сбор досмотровых групп! Первой и второй группам находиться на корме. Это не тренировка!

«Вот оно, начинается!» — подумал я.

«Нас собираются катапультировать на мировую арену, и теперь только бы не допустить чего-нибудь ужасно глупого, например, не свалиться со шторм-трапа, по которому нам, возможно, придется подниматься. Будут ли русские сопротивляться? Что делать, если они будут стрелять в нас с палубы, когда мы будем карабкаться по трапу?» — Эти и другие мысли теснились у меня в голове, и, как я думаю, в голове Леса Вестермана, завернутого в капковый спасательный жилет; пистолет и каска делали его похожим на персонаж фильма о Второй мировой войне.

Но… на море события редко происходят так, как ты планируешь. Мы сблизились с торговым судном и уже предвкушали приключение, однако неожиданно нам дали новый приказ — немедленно развернуться и на полной скорости следовать на юг для перехвата советского танкера «Бухарест». Неизвестно как, но танкер уже пересек внешнюю границу «линии „Грецкий орех“» и внутреннюю границу «линии „Каштан“» и находился теперь менее чем в ста милях от Кубы. Ранее, в проливе Дарданеллы, на выходе из Черного моря, танкер декларировал, что следует в Гавану. «Блэнди» было приказано идти на перехват этого судна, флажным семафором передать на него приказ остановиться и приготовиться к высадке и досмотру.

Эти приказы внесли новый элемент в задачу высадки и поиска. Как мы можем определить, что танкер перевозит контрабанду? Какой вид жидкого груза представляет собой военную контрабанду? Как нам обследовать грузовые трюмы танкера?

Позднее мы узнали, что после пересечения внешней границы «линии „Грецкий орех“», находившейся от Кубы в 500 милях, «Бухарест» уже перехватывался другим американским эсминцем, которого навел на русское судно самолет-разведчик «Нептун» «P2V». На запрос эсминца о характере груза танкер ответил тогда, что везет в Гавану мазут для котельных; мы все сочли ответ шуткой, поскольку текущая температура на Кубе была выше 90 градусов по Фаренгейту (более 30 градусов по Цельсию. — Прим. перев.).

После этого последовала длительная задержка, что не являлось чем-то необычным. Командование Атлантического флота по какой-то причине отозвало эсминец, и «Бухарест» продолжил движение на Кубу на скорости семнадцать узлов. Потом Вашингтон передумал, и находящийся в относительной близости к танкеру «Аделфи» (командующий ударной группы «Эссекса») получил приказ выделить эсминец для перехвата «Бухареста» и сопровождения его до самой Гаваны. «Блэнди», готовящийся остановить «Юрия Гагарина» и выслать на него досмотровую группу, оказался ближайшим к «Бухаресту» эсминцем. Коммандер, старпом и коммодор Моррисон опять собрались в штурманской рубке позади мостика и стали готовить курс перехвата; чуть позже с новыми курсом и скоростью для перехвата «Бухареста» на мостик примчался Келли. Мы все тогда задавались вопросом: является ли американский карантин реальностью? Мы, конечно, не знали о тогдашнем жестком противостоянии в Вашингтоне между министром обороны и высшим командованием флота. Об этих стычках из-за целей и назначения карантина очень подробно было рассказано в последующие годы.

В те два напряженных дня, 26 и 27 октября, тем из нас, кто был в строю вблизи Багамских островов, было трудно понять путаницу приказов и изменение задач. И все же, в лучших традициях хороших моряков, мы с воодушевлением продолжали, согласно новым приказам, двигаться вперед и жить от одного дня до другого, или, применительно к нашей ситуации, от одного приема пищи до другого, от вахты до вахты и от кризиса до кризиса.

После полудня в пятницу, 26 октября, мы нашли советский танкер «Бухарест» и несколько часов догоняли его, потом нагнали медленно шедший танкер и заняли место справа и позади его кормы. «Алелфи» приказал нам оставаться с танкером и ждать дальнейших указаний.

Вечером того же дня в волшебных сумерках заходящего осеннего солнца старпом Лy Лестер выстроил на нижней палубе для проверки обе досмотровые группы, и мы снова стояли там двумя пестрыми группами, одну из которых возглавлял Вестерман, а вторую — я. Во время проверки показался главный инженер Билл Бангерт в своем заляпанном маслом рабочем костюме; он привел с собой двух котельных машинистов.

— Старпом, вот парочка квалифицированных нефтяных королей. У них есть хорошее оборудование для взятия пробы горючего из любого топливного бака на этом большом танкере.

— Если нам придется подниматься к ним на борт, то кто там окажется таким добреньким, чтобы показывать нам, где надо брать пробы горючего? — Лестер задал абсолютно логичный вопрос.

Бангерт, матерый инженер-ветеран, пробрался через строй матросов досмотровых групп и теперь оглядывался по сторонам. Не найдя подходящего решения вопроса, он ответил:

— Тогда, черт побери, сэр, если нас пошлют, то я тоже пойду. Без сомнения, мы найдем на борту какого-нибудь русского машиниста, который нас проведет и все покажет. Я хочу взять с собой Дубицкого, он говорит по-русски. А то как еще мне отыскать трубы, из которых они берут пробы горючего? — Инженер ремонтного дивизиона Дубицкий родился в Чехии и немного говорил по-русски; его звезда взойдет в последующие дни, когда «Блэнди» начнет останавливать суда для проверки и учета перевозимых на них ракет.

По сложности задача казалась почти невыполнимой. Две досмотровые группы американских матросов, которыми командовали двое энсинов, теперь увеличились на двух котельных машинистов и старшего инженера. Мы переминались в наступающей темноте, смущенные, но готовые сделать все, что нужно; до Гаваны оставалось около шестидесяти миль. Личный состав досмотровых групп сменялся каждые два часа, свободная смена отправлялась вниз подкрепиться пайком и кофе. Мы никогда не узнали, как бы все вышло, окажись досмотровая группа на борту танкера. После четырех часов ожидания нам неожиданно приказали прекратить выполнение этой задачи и вернуться в состав ПУГ «Эссекса», которая продолжала работать на севере с контактом «С 18» — предположительно, подводной лодкой. В тот вечер, прежде чем солнце успело скатиться за горизонт, я сделал фотографию танкера «Бухарест» и был рад этому, потому что встреча с танкером, хоть и обошедшаяся без применения оружия, была зафиксирована во всех подробных отчетах о кубинском ракетном кризисе.

Идя вместе с танкером, мы миновали Нассау, а теперь, прервав выполнение предыдущей задачи и взяв курс на север, мы опять проходили мимо острова в некотором замешательстве, но и с чувством облегчения оттого, что досмотровую группу посылать на танкер не придется. Мы стали сомневаться, действительно ли мы препятствуем советской активности, и удивлялись реальной эффективности нашего карантина.

Для экипажей эсминцев, которые принимали реальное участие в блокаде, вскоре стало ясно, что вся наша деятельность на самом деле в большей мере направлена на то, чтобы дать сигнал советским руководителям, а не останавливать суда. Первым иностранным судном, шедшим на Кубу и подлежащим перехвату, был шведское судно, которое проигнорировало требование американского эсминца остановиться и сообщить о характере груза. Когда командир эсминца доложил о своей готовности к открытию огня, отдел Национального командования в Вашингтоне приказал ему оставить это торговое судно в покое.

26 октября моряки многих эсминцев стали свидетелями театрального искусства вашингтонской администрации — в этот день, как демонстрация намерений, было остановлено и обыскано первое и единственное торговое судно. В качестве пробного камня Белый дом выбрал судно американской постройки типа «Либерти» под названием «Марукла»; оно принадлежало Панаме, было зарегистрировано в Ливане и шло на Кубу с советским грузом из советского же порта Рига на Балтийском море. Несколько базировавшихся в Ньюпорте эсминцев из соседней с «Блэнди» 10-й эскадры эсминцев перехватили «Маруклу» и получили приказ сопровождать судно до тех пор, пока эсминец ВМС США «Джозеф П. Кеннеди» (назван так в честь покойного брата президента), находившийся от них за 150 миль, не подойдет и не высадит досмотровую группу для проведения обыска. Досмотровой группе с эсминца «Кеннеди» было приказано оставить все оружие в корабельном вельботе, а потом подняться на судно и предложить членам экипажа карамельки. Когда командир «Блэнди» коммандер Келли прочел сообщение о действиях досмотровой группы «Кеннеди», он взорвался:

— Да любому уважающему себя русскому надо было взять эти карамельки и засунуть матросам «Кеннеди» в жопу, а не подвергаться такому унижению! — Этот факт, считал Келли, был позорным пятном на усилиях ВМС США по созданию действенной блокады.

Рано утром на следующий день, когда мы все размышляли о том, что ждет нас теперь, нас напугал сигнал с мостика, переданный через динамики системы «1МС»:

— Внимание, занять места по боевому расписанию, повторяю, по боевому расписанию! Вводится готовность номер один, противолодочная. — На мгновение я застыл, меня пронзила мысль: должно быть, ПУГ, в конце концов, вцепилась в настоящую лодку!

Это означало передышку. Или у нас был контакт с подводной лодкой, или нас бросили на помощь самолетам с «Эссекса», которые то устанавливали, то теряли контакт, которому был присвоен номер «С 18» — предположительно, подводная лодка класса «Фокстрот». Досмотровая группа рассыпалась, и я направился наверх, чтобы занять место за своим постом оператора системы «1JS» на мостике. Не помню, что я испытывал тогда — облегчение или даже счастье оттого, что если мне придется умереть, то это случится на борту своего корабля, а не на богом забытом и ржавом советском торговом судне. В любом случае я был выбрит и на мне был чистый комплект формы в тропическом исполнении. Старпом мог порадоваться — каким бы манером мне ни пришлось умирать, теперь я хорошо смотрелся и был чистым.

Я бросился на мостик, где вахтенным офицером был Джим Бассет. На мостике все были возбуждены, однако в конце концов облачко сомнений в связи с подготовкой к выполнению чего-то такого, что мы никогда не делали — к примеру, такую увлекательную вещь, какой могла оказаться высадка на русское торговое судно, — ушло, и мы занялись тем, что были способны производить автоматически даже во сне. Со многих точек зрения, это была долгожданная передышка, потому что эсминец перебрасывали поближе к авианосцу, хотя до этого момента «Блэнди» и не смог установить контакта с лодкой. Теперь нас отправили на курс, на котором мы должны были определить местоположение контакта, который самолет «Р-3» установил и, как нам позднее сказали, потерял.

После многих часов рыскания по фигурам поиска в районе, указанном «Эссексом», мы были озлоблены и — не имея гидролокационного контакта — подавлены. Примерно в полночь мы наконец узнали, что один из «Трэккеров» с «Эссекса» установил неустойчивый и неопознанный радиолокационный контакт менее чем в пяти в милях к северу от нас. Командующий АПУГ приказал нам следовать прямо в эту точку.

В задаче поиска подводной лодки есть много переменных величин, и важнейшая из них — глубина слоя температурного скачка. Один из гидролокационных буев, поставленных ранее самолетом «Р-3», сбросил температурный датчик на длинном фале, который по мере погружения передавал на самолет значения температур на разных глубинах.

Пока самолет искал слой температурного скачка, находившаяся впереди нас советская подводная лодка, слегка покачиваясь с борта на борт на небольшой волне, тоже высчитывала глубины и температуры, чтобы, выполнив зарядку батарей, произвести погружение и спрятаться за слоем температурного скачка от обшаривающих пространство американских датчиков. Единственное различие между планшетом американского самолета и планшетом советской подводной лодки заключалось в том, что на последнем величины были даны в метрах и градусах Цельсия.

Вахтенный офицер на мостике «Блэнди» лейтенант Джим Бассет принял, наконец, решение нанести на планшет слой температурного скачка; и это случилось именно тогда, когда с лодки с той же целью уже спустили за борт датчик температуры, а термометр буя, сброшенного с «Р-3» лейтенанта Бартлетта, только что коснулся воды.

— Двигатели вперед на треть, обороты на восемь узлов. — Бассет нажал кнопку передачи системы «21 MC». — Гидролокатор, на мостике Бассет. Ждите сброса БТ, нам нужны данные.

— Гидролокатор, понял, — последовал ответ Вестермана.

Бассет был предусмотрительней многих других вахтенных офицеров:

— Дежурный боцман, передайте по трансляции «1МС» — сброс мусора за борт запрещен до особого указания.

Через несколько секунд после того, как боцман Петит передал эту команду, на мостик последовал разгневанный звонок — дзинь-дзинь-дзинь!

Бассет взял трубку:

— Вахтенный офицер слушает, сэр.

— Какого черта ты передал это распоряжение? — звонил Билл Бангерт из машинного отделения.

— Потому что мы не мусор сбрасываем, Билл, а охотимся за русской лодкой, только поэтому.

— С каких это пор мои люди не могут содержать в чистоте трюмы и сливать трюмную воду только из-за того, что мы проводим противолодочную операцию?

— С тех пор, как я являюсь вахтенным офицером! Если тебе это не нравится, Бангерт, звони старпому. И кстати, если я поймаю наверху хоть одного из твоих вонючих машинистов с масляным ведром, то у тебя станет одним инженером меньше. Просек? — длинную цепочку ругательств сменила тишина.

Бассет швырнул трубку в гнездо и заметил, что боцман Петит слышал разговор.

— Ё…е машинисты, сэр, самые грязные люди в мире, — Петит пробормотал это достаточно громко, чтобы слышали Бассет и вся вахта на мостике.

— Следите за своей речью на мостике, — улыбнулся Бассет. — Помните, что сказал Келли — никакой вульгарности на мостике, это приказ коммодора.

Петит негромко проворчал, ни к кому не обращаясь:

— Ой-ой-ой, у штаба уши вянут…

Тем временем Лес Вестерман и двое операторов РЛС с помощью небольшой ручной лебедки, установленной на опоре в корме судна, опускали в воду батитермограф, сокращенно БТ. Вестерман крутил рукоятку лебедки, и БТ, похожий на большую металлическую стрелу с оперением и тяжелым тупым носом, сносило к корме корабля, который снизил скорость до восьми узлов. Рукоятка вращалась и разматывала кабель, на котором тяжелый прибор опускался в темные воды.

— А помните случай, когда вахтенный офицер забыл, что БТ у нас за бортом, а нам приказали занять позицию по страховке самолетов?

— Всю жизнь буду помнить, — оператор РЛС засмеялся. — Он приказал дать обороты на двадцать пять узлов, и БТ вертелся сзади как блесна до тех пор, пока не лопнул кабель.

— Да, а коммандер Келли сказал, что вахтенному офицеру придется за него платить из собственного кармана. Но он не заплатил.

— Настоящий прикол был тогда, когда Хухтхаузен во время тренировки по вводной «человек за бортом» забыл, что БТ у нас за бортом, и приказал дать задний ход. Мы подали назад, и прямо на кабель. Пришлось посылать водолаза, чтобы он очистил винты от кабеля.

— Что командир ему сделал?

— Заставил натянуть легководолазный костюм и самому нырять.

— Хорошо, что он хоть плавать умел.

В этот момент появился старпом.

— Джентльмены наслаждаются вечером?

Лес и операторы действительно радовались холодному ветерку и проморгали приход старпома.

— Так точно, сэр. Я хотел сказать, никак нет, сэр.

— Вы что, не знаете, что мы выходим на исходный ориентир контакта с лодкой? Коммандер там носится, как сумасшедший, а вы тут на солнышке предаетесь воспоминаниям. Келли сказал, что если через три минуты БТ не вытащат из воды, то он сам придет сюда и наведет порядок. Живо снимайте показания с этого чертова БТ! — Старпом крутанулся на месте и исчез так же быстро, как и возник. Вестерман и оператор РЛС поспешно завертели рукоятку лебедки, через шестьдесят секунд вытащили БТ и поспешили к гидролокатору. Проходя по левому борту, они заметили, что по трапу, расположенному за пожарным постом, спускается трюмный машинист котлов с пустым ведром, с которого все еще стекало грязное масло.

— Черт, хорошо, что его старпом не видел, а то потащил бы Бангерта к капитану.

Некоторые вещи на корабле никогда не меняются.

Воскресенье, утро,

Вашингтон, ф.о. Колумбия,

и Баньес, Куба

Утром в субботу, 27 октября, директор ФБР Д. Эдгар Гувер доложил президенту Кеннеди, что советские дипломаты в Нью-Йорке готовятся к уничтожению секретных документов.

В 10.25 утра того же дня Белый дом получил доклад о том, что около двадцати советских судов остановились в море или развернулись и уходят от линии карантина.

Вскоре после девяти вечера того же дня на советской позиции зенитных ракет «SA-2», расположенной в трех километрах к югу от города Баньес, Куба, командир зенитного дивизиона майор И.Греченов подтвердил прием доклада о том, что в 21.10 майор ВВС США Андерсон на самолете-разведчике «U-2» проник в кубинское воздушное пространство. Планшетисты дивизиона обозначили «U-2» как «цель 33», и Греченов получил приказ уничтожить ее. Начальник станции разведки и целеуказания в Баньес сержант Варанкин доложил о захвате цели, ее азимуте, дальности, скорости и высоте полета. Майор Греченов отдал приказ «Огонь!». Через несколько секунд последовал доклад сержанта Варанкина о том, что цель уничтожена, а еще через несколько секунд майор Рудольф Андерсон был мертв, став первой жертвой кубинского ракетного кризиса.

Белый дом

Президент Джон Ф. Кеннеди сказал: — Неужели мы никак не можем избегнуть стычки с русскими подводными лодками — все, что угодно, только не это?[12]

В тот же самый день, 27 октября, Джон Стейнбек был провозглашен лауреатом Нобелевской премии в области литературы, а вечером в театре Джона Гольдена в Нью-Йорке состоялась премьера пьесы «По ту сторону кромки», где в главных ролях были заняты английские актеры Алан Беннет, Питер Кук, Дудли Мур и Джонатан Миллер.

Капитан 2 ранга Виталий Савицкий

ПЛ «Б-59». Атлантический океан,

380 миль юго-восточнее Бермудских островов

Находившаяся за сто семьдесят миль к северо-востоку от группы «Эссекса» другая АПУГ, «Альфа» (авианосец ВМС США «Рэндольф» («CVS-15») и эсминцы сопровождения «Бейч», «Бил», «Кони», «Итон» и «Мюррей»), установила и удерживала прочный гидролокационный контакт с «С 18», который находился в глубине линии карантина. Как позднее выяснилось, контактом «С 18» была ПЛ «Б-59» капитана 2 ранга Савицкого.

После получения приказа от ГШ ВМФ прекратить переход в Мариэль, Куба, «Б-59» Савицкого назначили район патрулирования в Саргассовом море, который находился восточнее района патрулирования ПЛ «Б-36» Дубивко и примерно на 170 миль севернее района патрулирования ПЛ «Б-130» Шумкова. В период с 25 по 27 октября на лодку Савицкого в районе к югу от Бермудских островов обрушился сильный шторм. Натянутые отношения, сложившиеся между двумя офицерами — командиром лодки капитаном второго ранга Виталием Савицким и начальником штаба бригады капитаном первого ранга Василием Архиповым, не влияли на качество вахт, которые они поочередно несли в центральном командном.

Первая встреча «Б-59» с американскими противолодочными силами произошла после выхода лодки в район южнее Бермудских островов, и эти противолодочные силы были представлены авианосцем «Рэндольф» и его эсминцами. АПУГ вцепилась в «Б-59» железной хваткой и, используя комбинированную тактику — эсминцы, самолеты «Трэкер» «S2F» и вертолеты «Си Кинг» с буксируемыми гидролокаторами, — надежно удерживала лодку. Эсминцы ходили группой по три-четыре корабля, включив гидролокаторы на излучение. Убежать Савицкий не мог.

Американцы знали, что контакт является реальной подводной лодкой, и, несмотря на применение ловушек и имитаторов цели, советские подводники не смогли оторваться от эсминцев. ЭМ ВМС США «Кони» стал сбрасывать практические заряды, как было оговорено в американском уведомлении мореплавателям, которое Савицкий получил двумя днями ранее во время передачи радиограмм «по флоту». Для русских, находившихся на глубине более ста метров, взрывавшиеся гранаты звучали как боевые глубинные бомбы. Савицкий маневрировал на глубинах от шестидесяти до ста метров, но у него не было изотермического слоя, за которым можно было спрятаться. Эсминец сбрасывал гранаты серией по пять штук за раз; относительно той глубины, на которой находилась лодка, гранаты взрывались более чем в шестидесяти метрах над ней. Это пугало подводников, главным образом из-за того, что первое впечатление — нас атакуют! — не исчезало, несмотря на имеющееся уведомление.

Первый контакт с АПУГ случился примерно в десять утра, а к четырем утра следующих суток русские практически выдохлись и выбросили белое полотенце. После почти суток имитационных атак Савицкий в конце концов был вынужден всплыть среди его преследователей для подзарядки батарей. Всплытие было медленным и осторожным, с предписанным восточным курсом. Русские чувствовали себя побежденными, и начальник штаба Архипов был не очень-то доволен Савицким, но они вряд ли могли рассчитывать на что-то большее — их перебороли значительно превосходящим количеством кораблей и самолетов.

ЭМ ВМС США «Кони» (DDE-508)

Атлантический океан

300 миль южнее Бермудских островов

ЭМ ВМС США «Кони» установил устойчивый контакт с лодкой приблизительно в 10.00 27 октября и стал готовиться к сбросу практических глубинных зарядов. На эсминце «Кони» проходил в то время службу энсин Гэри Слотер, который, по иронии судьбы, выполнял обязанности оператора системы «1JS» на мостике, т. е. занимался тем же, что и автор этой книги на борту «Блэнди».

«Кони» почти двенадцать часов преследовал лодку, которая шла курсом на северо-восток в экономном режиме и с малой скоростью. Когда в конце концов лодка всплыла — это произошло поздним вечером 27-го, «Кони» связался с ней при помощи светового семафора. Энсин Слотер выучил несколько русских слов, написанных английскими буквами, — это было все, что имелось у них на борту и касалось русского языка, — и они световым семафором передали на советскую лодку сообщение. На борту «Кони» с только что всплывшей лодкой непосредственно общался связист первого класса Джесси.

Вопрос «Кони»: — Какой это корабль?

Ответ Савицкого: — Корабль Икс.

«Кони»: — В каком состоянии вы находитесь?

Савицкий: — На поверхности, все нормально.

«Кони»: — Нужна ли вам помощь?

Савицкий: — Нет, спасибо.

На следующее утро Савицкий дал разрешение своим сигнальщикам запросить у «Кони» хлеба и сигарет. Эсминец подошел к борту лодки футов на восемьдесят (около 25 м. — Прим. перев.) и стал налаживать легкую канатную переправу, для чего на палубу лодки забросили линь (линь выстреливается на значительную дальность из агрегата, который напоминает обрезанный дробовик, линь тащит за собой утяжеленную «кошку», которая тянет еще один канат). Когда боцман выстрелил из линемета, стоявшие в рубке лодки русские пригнулись и помчались вниз, решив, что американцы начали их обстреливать. Поняв, что «Кони» собирается делать, русские успокоились; наверное, русские никогда раньше не видели линемета и вместо него бросали линь умелой и крепкой рукой. Несколько часов «Кони» шел параллельным с лодкой курсом в пятистах ярдах (около 460 м. — Прим. перев.) от ее правого борта. На лодке не строили иллюзий относительно того, кто контролирует ситуацию. Ранее, когда оба корабля вместе двигались на северо-восток, из темноты неожиданно вынырнул самолет ВМС США «Нептун» «P2V» и сбросил несколько небольших зажигательных устройств — наверное, чтобы заставить сработать его фотоэлектрическую камеру. Разрывы оглушили вахтенных на мостиках эсминца и лодки.

После того как глаза офицеров «Кони» восстановили способность видеть в темноте, они, к своему ужасу, обнаружили, что лодка развернулась в сторону эсминца, демонстрируя им свои носовые торпедные аппараты и, наверное, готовясь стрелять торпедами. Командир «Кони» немедленно вызвал по радио командующего АПУГ, который находился неподалеку на авианосце «Рэндольф», и насыпал тому, кто находился на другом конце радиолинии, полные уши старомодных флотских ругательств — для последующей передачи летчику провинившегося «P2V» и командиру его эскадрильи — за их поведение. После этого командир «Кони» световым семафором отправил на лодку сообщение, в котором извинился за поведение летчика. Как вспоминал находившийся тогда на мостике «Кони» энсин Гэри Слотер, это был действительно захватывающий момент.

Капитан 2 ранга Виталий Савицкий

ПЛ «Б-59»

300 миль южнее Бермудских островов

Лодка всплыла, не зная, что ее ждет, и первое, что увидели русские, был авианосец, которые они ошибочно приняли за авианосец ВМС США «Лейк Чемплейн», фактически же это был «Рэндольф». Как говорил позднее Орлов, их справочники по боевому составу ВМС США были достаточно точны, однако ошибки в них имелись, так, «Лейк Чемплейн» был указан как противолодочный авианосец с бортовым номером 15, однако на самом деле именно «Рэндольф» нес номер «CVS-15». Орлов вычислил его название по радиопозывным авианосца и болтовне летчиков в эфире во время полетов самолетов с авианосца, а на следующее утро никакой ошибки уже не могло быть — название авианосца можно было легко прочитать на его высокой корме.

По словам Орлова, бывшего офицером радиоперехвата на борту «Б-59», при виде авианосца, который они подслушивали больше двух дней, его охватило нервное возбуждение. «Б-59» всплывала, когда на авианосце производились полеты. После всплытия Савицкому стало понятно, что состояния войны нет. Как вспоминал позже Орлов, с первыми рассветными лучами американские эсминцы подошли к ним на очень близкое расстояние, и командир лодки Савицкий приказал поднять государственный флаг СССР, и теперь вместо обычного советского военно-морского вымпела над ними развевался советский государственный флаг огромных размеров. Орлов вспоминал, что они себя чувствовали несколько глупо с этим флагом, поскольку американцы уже знали, кто они такие.

С близкого расстояния эсминцы стали фотографировать лодку; по словам Орлова, на борту американских кораблей царило общее веселье. Члены экипажей размахивали руками и стояли, глазея на русских, как будто никогда до этого подводных лодок не видели. В конце концов при виде такого неформального отношения американских моряков экипажу «Б-59» стало немного полегче и показалось, вспоминал Орлов, что американцы — добродушный народ. Он вспомнил, что на одном из эсминцев был джаз-оркестр, игравший на палубе рядом с кормовыми торпедными аппаратами. Русским подводникам это сборище музыкантов показалось странным, потому что некоторые из них были в синих рабочих брюках из хлопчатобумажной саржи и белых майках-теннисках, на других были белые брюки и белые матросские рубахи; среди них был высокий негр в белом поварском костюме и с белым колпаком кока. Негр играл на тромбоне и, казалось, занимался этим всю жизнь; он пританцовывал и вел себя как счастливый человек. Американцы, наверное, пьяны, подумали русские, но потом им сказали, что на кораблях ВМС США спиртного нет. Орлову это показалось странным.

Русские с удовольствием наблюдали за оркестром, который, когда эсминец приблизился к лодке метров на тридцать и затем ушел, играл «Янки дудль». Подводники заметили, что многие на эсминце были в коротких брюках и пили прохладительные напитки.

— Какая у них жизнь по сравнению с нашей душной подлодкой! — вспоминал позднее Орлов. Один из эсминцев приблизился к лодке, и из его громкоговорителя кто-то заорал по-английски:

— Русские, убирайтесь домой!

Сцена смотрелась комично, вспоминал Орлов, но их начальнику штаба было не до смеха.

«Б-59» шла на одном дизеле и примерно за десять часов хода полностью зарядила батареи. В середине следующей ночи они произвели погружение, перешли на экономный электроход, опустились на большую глубину и медленно оторвались от преследователей. Поиски американцев были напрасными. Как вспоминал Орлов, он опять сидел в отделении радиоперехвата, слушая американцев, и забавлялся, слыша возбужденные голоса американцев, начавших движение по различным фигурам в поисках лодки. Как правило, американцы присваивали своим фигурам поиска названия овощей — фигуры поиска носили имя «помидор», «морковка» и «сельдерей», но больше всего веселил русских кодированный приказ на переориентацию противолодочной завесы авианосца, который звучал так: «ром и кока-кола». Для Орлова все это напоминало карнавал.

Савицкий ускользнул от АПУГ, доложив предварительно в Москву о неприятном событии, и по ее ледяному молчанию он понял, что там недовольны тем, что он нарушил приказ о скрытности. Однако Савицкого переиграли числом. Несмотря на то что они были на глубине и воздух на лодке опять стал горячим и спертым, в тот вечер на лодке хорошо отдохнули. Орлов вспоминал, что им стало легче, потому что американцы, как они посчитали, не находились в состоянии боевой готовности, с другой стороны, однако, подводники по-прежнему не знали, как обстоят дела у их товарищей на других лодках бригады, потому что связи с ними все еще не было.

«У нашего командира, капитана 2 ранга Савицкого, на лодке была тень, которой являлся начальник штаба бригады капитан 1 ранга Архипов. Экипаж словно имел двух командиров. Но мы оказались молодцами и ускользнули от американцев, от которых прятались целый месяц и которые только один раз вынудили нас всплыть».

(Старший лейтенант В. П. Орлов) (Офицер радиоперехвата) (ПЛ «Б-59»)

«Для меня время замерло… не могу сказать, сколько времени прошло от первого контакта гидролокатора до момента, когда она всплыла. Русские моряки сразу же заполнили мостик — вот они, враги, которых меня учили бояться, ненавидеть, уважать и убивать. Они видели меня!»

(Энсин Гэри Слотер) (ЭМ ВМС США «Кони»(DDE-508))

В то время как капитан 2 ранга Савицкий на своей «Б-59» уходил курсом на северо-восток, в трехстах милях юго-восточнее Бермудских островов другой эсминец (не входивший в состав противолодочных поисково-ударных сил) из абсолютно другой эскадры гонялся за его приятелем — капитаном 2 ранга Алексеем Дубивко на «Б-36».

Коммандер Чарльз Розиер

ЭМ ВМС США «Чарльз П. Сесил»

400 миль севернее Сан-Хуан, Пуэрто-Рико

ЭМ ВМС США «Чарльз П. Сесил» шел курсом на юг, чтобы занять свою позицию у берегов Кубы в качестве корабля радиолокационного дозора планируемой ударной группировки для возможного вторжения. Был прекрасный октябрьский вечер, назначенная эсминцу позиция вблизи ПУГ авианосца «Энтерпрайз» была еще далеко, а вахтенный офицер лейтенант Джон Хантер и помощник вахтенного офицера энсин Джим Джордан только что заступили на вторую «собачью вахту» («собачьи вахты» — это две часовые вахты между 18.00 и 20.00, специально спланированные короткими, чтобы вахтенные могли принять вечернюю пищу). Ранее днем «Сесил» заправился от танкера ВМС США «Канкаки» и теперь шел по спокойной воде и при великолепных условиях для гидролокатора. Командир корабля коммандер Чарльз Розиер сидел в кают-компании и смотрел фильм-вестерн.

Вскоре после семи вечера Джимом Хантер привычно взглянул на экран РЛС обзора морской поверхности и на дальности примерно пятнадцать тысяч ярдов (около 13 700 м. — Прим. перев.) увидел зеленую отметку радиолокационного контакта, который ему что-то напомнил. И действительно, это был небольшой и характерный ответный сигнал от того, что они в период службы Хантера на его предыдущем корабле, входившего в состав АПУГ «Альфа», называли «шнорк». Вахта на мостике быстро сравнила свои данные с данными центра боевой информации, который также заметил контакт. В ЦБИ отличился остроглазый оператор РЛС 3 класса Русс Намир, который первым заметил радиолокационный контакт.

Хантер живо доложил о контакте коммандеру, и Розиер, в своей спокойной манере, приказал Хантеру продолжить движение с теми же курсом и скоростью и своевременно информировать его обо всех изменениях. Когда эсминец оказался примерно в семи тысячах ярдов от места радиолокационного контакта, Хантер опять позвонил командиру и спросил его, может ли он преследовать контакт. Коммандер Розиер разрешение дал.

В тот момент оба офицера на мостике «Сесила» были убеждены, что имеют дело с реальной советской подводной лодкой, и они рвались вперед, как двое мальчишек, преследующих зайца. Потом Хантер сделал неверный шаг — он приказал перевести гидролокатор в режим шумопеленгования, и тот прекратил работу на излучение. Хантер посчитал, что так они могут перехитрить лодку, приближаясь к ней с неработающим гидролокатором на скорости двадцать пять узлов; чуть позже на эсминце объявили «готовность № 1, противолодочную».

Мчавшийся на двадцати пяти узлах «Сесил» оставлял за собой хвост белой пены, но их радиолокационная отметка полностью пропала. Как только Хантер включил гидролокатор и сделал несколько посылок, контакт был немедленно восстановлен, а потом — бац! — и гидролокатор вышел из строя. У Хантера было такое чувство, что он упустил свой верный шанс в большой гонке. Но операторы гидролокатора на «Сесиле» оказались на высоте, и техник с помощью отвертки быстро заменил предохранитель.

Капитан 2 ранга Алексей Дубивко

ПЛ «Б-36»

400 миль к северу от Сан-Хуан, Пуэрто-Рико

Капитан 2 ранга Дубивко наблюдал за действиями штурмана, капитан-лейтенанта Сергея Наумова, наносившего на планшет гидроакустическую обстановку, которая была великолепной, но только для преследователей. До глубины сто метров температура воды была почти постоянной, и поэтому лодке было чрезвычайно трудно спрятаться под изотермическим слоем. Все преимущества были на стороне охотников, и только быстрая реакция Дубивко и бдительность его офицеров не позволяли обнаружить лодку до конца дня 29 октября.

Экипаж Дубивко, как и подводники на других советских лодках, страшно страдал от жары. Температура на борту была около 65 градусов по Цельсию, а в машинном отделении временами бывало и жарче. Все члены экипажа потеряли до 30 процентов веса тела, и выглядели так, словно их только что освободили из Аушвица (Освенцим. — Прим. перев.) или Бухенвалвда. Когда они всплывали ночами для подзарядки батарей, Дубивко постоянно менял людей на мостике, давая им возможность глотнуть свежего воздуха, что, по его мысли, укрепляло людей морально и физически.

Рано утром 29 октября из сводки новостей американского радио Дубивко узнал, что всем советским торговым судам приказано лечь на обратный курс от внешних границ блокады и следовать домой. «Б-36» шла под РДП и заряжала батареи. Дубивко очень аккуратно держал глубину, и рубка лодки, на мостике которой столпилось подышать свежим воздухом столько народу, сколько он мог вместить, возвышалась над спокойной водой всего на два метра. Находясь на поверхности на подзарядке батарей, лодка шла на малых оборотах дизеля, так что они едва двигались. Обычно на полную зарядку батарей при одном работающем дизеле уходило от восьми до десяти часов, и Дубивко держал скорость всего в половину узла, чтобы рули во время подзарядки были в воде. Ночь была приятной, спокойной и для разнообразия немного прохладной. Дубивко дал многим членам экипажа возможность постоять на мостике и подышать свежим воздухом. Освещенные лунным светом люди на мостике выглядели ужасно бледными и изнуренными, но никто не жаловался, Дубивко всматривался в морскую даль и думал о том, что сейчас чувствуют находящиеся в море американские моряки. В курсе ли они происходящих событий? Лучше ли их информируют, чем его экипаж? Ситуация сложилась невероятная, размышлял он, а они о ней ничего не знают. Что могло вызвать такую реакцию США, гадал он.

С самого начала перехода на юг через северную Атлантику, вспоминал он, американские противолодочные силы вели себя так, словно они не только ожидали их, но и знали их маршрут. Конечно, продолжал размышлять он, вариантов маршрута перехода из Баренцева моря в Карибское не так уж и много, поэтому, если американцы предполагали переход советских лодок, то могли прикинуть и примерный маршрут. И все-таки слаженность в действиях американцев была невероятной.

Дубивко мало что знал о цепочке американских подводных пассивных гидрофонов, которая называлась «Система „Цезарь“», и о том, что с их помощью местоположение объекта в океане определяется очень точно. Много раз противолодочные патрульные самолеты дальнего действия появлялись прямо над их маршрутом следования и выкладывали фигуры из гидролокационных буев почти у них над головой. Дубивко считал, что американцы имели особый источник информации о маршруте его лодки, поскольку он сам старался не демаскировать лодку и был очень аккуратен при работе РЛС лодки на излучение, включая ее только на пониженной мощности и только для разовых посылок, когда условия видимости требовали этого и безопасность плавания являлась важнейшим фактором. За весь переход Дубивко включал на излучение обзорную РЛС менее полдесятка раз, и то лишь для коротких посылок, которые было почти невозможно засечь патрульному самолету.

Размышления Дубивко, стоявшего на мостике рубки, о подобных вещах были прерваны коротким докладом лейтенанта Жукова о контакте, и весь мир для Дубивко мгновенно сузился до тактической обстановки, и это напряжение ни на минуту не оставляло его в последующие три дня.

Дубивко слышал громкий возглас Жукова:

— Шумы по правому борту, пеленг ноль четыре пять, предположительно надводный корабль, приближается на высокой скорости!

Дубивко приказал очистить мостик и объявил срочное погружение. Перед уходом с мостика он глянул на темный горизонт и заметил нечто надвигающееся на него. Никаких огней на этом «нечто» не было, и оно находилось совсем близко. Дубивко нырнул в люк, и матрос захлопнул за ним крышку люка.

Едва Дубивко вернулся на центральный командный, опять послышался голос Жукова:

— Контакт разделился, сейчас на одном пеленге два контакта. Доплеровская станция включена! Расчетная дальность — две тысячи метров.

«Это торпеда!» — сразу же решил Дубивко.

Так вот как приходит конец, подумал он, но почему же нам не сообщили, что идет война?

В его голове был круговорот. Он думал о своих подчиненных, беднягах, дошедших до состояния скелета, но беспрекословно исполняющих свой долг и попавших в засаду. Скоро все закончится. Машинально, зная, что теперь все, чересчур поздно, он продолжал отдавать приказы на изменение угла рулей глубины и уравновешивание лодки.

Дубивко дал полный ход вперед на всех двигателях, развернул лодку на пеленг двойного контакта и наблюдал за стрелкой глубиномера, ползущей вниз. Чересчур медленно!

Контакт возник ниоткуда, просто неожиданно материализовался. Подчиненные Жукову операторы перехвата не дали заблаговременного предупреждения. Это был торг: нет излучения своей РЛС, жди сюрприза, с другой стороны, работающая РЛС — прямая подсказка противнику о твоем присутствии в этом районе.

Стрелка глубиномера еще только проходила отметку 8 метров, когда Дубивко услыхал звук винтов надводного корабля; он знал, что это эсминец. А чем является второй контакт? Если бы это была торпеда, то она бы уже ударила по его лодке, понял Дубивко, а он продолжал слышать шумы приближающихся винтов. Неожиданно он решил, что контактом может быть и «Б-130» Шумкова, которая патрулирует к западу от его района действий. Конечно, именно Шумков был вторым контактом, и это он выводил свою лодку на курс атаки, готовясь выпустить торпеду по эсминцу до того, как американец применит свое оружие по ним!

Коммандер Чарльз Розиер

ЭМ ВМС США «Чарльз П. Сесил»

400 миль севернее Сан-Хуан, Пуэрто-Рико

Коммандер Чарльз Розиер прибыл на мостик и взял управление кораблем на себя, сменив Джона Хантера; он приказал приступить к выполнению старой схемы поиска «помидор», используемой после потери гидролокационного контакта. Несмотря на то что лодка прибегла к обычной тактике ухода, заключавшейся в погружении на большую глубину или следовании в кильватере за эсминцем, «Сесил» восстановил гидролокационный контакт и удерживал его. Гидролокационные условия были необычно хороши и близки к идеальным, изотермический слой находился на глубине около трехсот футов (около 91 м. — Прим. перев.) — слишком глубоко, чтобы подводная лодка могла под ним спрятаться. При таких превосходных условиях и умелом командовании коммандера Розиера «Сесил» удерживал контакт.

Русские прибегли к новому приему, попробовав затеряться в кильватерной струе «Сесила», и грамотно выполнили его.

— Сэр, контакт неподвижен в воде, — доложили с поста гидроакустика после включения активного гидролокатора «Сесила» на излучение. Лодка несколько раз прибегала к этому приему, оставаясь неподвижной продолжительное время. По расчетам Розиера, примерно 30 минут лодка была абсолютно неподвижна на глубине около 250 фугов (около 76 м. — Прим. перев.), а эсминец тем временем кружил по кромке дуги на дальности примерно 2000 ярдов (около 1830 м. — Прим. перев.). Потом лодка внезапно ожила.

— Сэр, контакт резко увеличил скорость до трех узлов, сейчас уже до пяти, и идет прямо на нас. — Эсминец продолжал описывать циркуляции и, когда расстояние между эсминцем и лодкой сократилось примерно до 500 ярдов (около 460 м, — Прим. перев.), он рванулся вперед на пятнадцати узлах, а потом развернулся в сторону контакта, не давая лодке возможности использовать мертвую зону гидролокатора, которой являлся кильватерный след эсминца, имеющий форму конуса, острый угол которого составлял примерно 15 градусов относительно кормы эсминца. Лодка ранее уже пыталась воспользоваться мертвой зоной гидролокатора, однако Розиер успел убрать корму подальше. Лодка выпустила несколько ложных имитаторов цели и одну громкую и долго шумевшую звуковую ловушку, однако операторы гидролокатора «Сесила» классифицировали их правильно и продолжали удерживать контакт с лодкой.

Адмирал, командовавший противолодочным охранением авианосца, в состав которой было приказано войти «Сесилу», не понимая, что заставило Розиера «прилипнуть» к гидролокационному контакту и почему он не следует на указанную ему позицию, начал нервничать. У Розиера же, кроме данных своего устаревшего гидролокатора, не было подтверждения того, что их контакт — реальная подводная лодка, а не ошибка гидролокатора. Примерно через час после установления контакта Джон Хантер, услышав в противолодочной сети ВМС переговоры летчиков, самостоятельно вошел с ними в радиосвязь. К его удаче, этими летчиками оказались пилоты противолодочных патрульных самолетов дальнего действия «Нептун» «P2V» 56-й патрульной эскадрильи, действовавшие с авиабазы ВМС Джексонвилл, штат Флорида. Один из «Нептунов» с позывным «Попка-5» менял другого в районе поиска, он ответил на вызов Хантера, вышел на курс, соответствовавший пеленгу «Сесила» на контакт, и вскоре появился у них над головой.

Поскольку Джон Хантер был подготовленным авианаводчиком для противолодочных операций, то Розиер поставил перед ним микрофон и надел ему на одно ухо головные телефоны для переговоров с летчиком, а на другое ухо нацепил комплект телефонов для связи с центром боевой информации эсминца. После нескольких «безрадостных» проходов, во время которых самолет пролетал над лодкой, однако контакт не установил, наводчики в конце концов нашли правильные углы наведения. Скорректировав углы для точного разворота самолета, они выдали ему курс пролета над контактом в направлении к эсминцу, а не от эсминца, что обычно практиковалось во время совместной работы «Сесила» с базировавшимися на авианосец самолетами «Трэкер» «S2F». Приборы самолета показали изменение магнитного поля Земли, вызванное двадцатью пятью сотнями тонн стального корпуса лодки, и как же чудесно было услышать неожиданный выкрик летчика «Madman!» «Madman!» («Сумасшедший! Сумасшедший!» — Прим. перев.). Эсминец получил требуемое подтверждение — его контакт был действительно лодкой.

«Сесил» продолжал работать по такой схеме в течение ночи, теперь уже с другим «Нептуном» из той же эскадрильи, который прибыл в район поиска сменить прежний самолет. Утром для усиления прилетел еще один «Нептун», и, работая в паре, они сбрасывали заряды и пассивные гидролокационные буи, выкладывая фигуры и получая превосходные данные по уровню звука. Контакт «Сесила» был классифицирован как советская ударная дизельная подводная лодка дальнего действия класса «Фокстрот», которому был присвоен индекс «С 20».

Тем же утром, но позднее, вахта на мостике «Сесила» заметила эсминец УРО класса «Адаме» новой конструкции (DDG-11), направлявшийся в свой район действий, и коммандер Розиер предложил командиру эсминца опробовать в работе с реальной целью современный гидролокатор эсминца. На «Сесиле» в это время на вахту заступил Джим Донихт, офицер-связист, который быстро освоил управление полетами «Нептунов» по векторам «Эм-Эй-Ди» — термин, обозначающий управление самолетом над лодкой с использованием корабельного планшета обстановки. Офицеры могли теперь менять друг друга и оставаться свежими более продолжительное время.

Коммандер Розиер передал управление кораблем вахтенным офицерам, но постоянно находился на мостике и тщательно следил за поддержанием непрерывного гидролокационного контакта с лодкой. Он продолжал оставаться спокойным и вежливым в обращении — таким, каким он был в любой ситуации.

Капитан 2 ранга Дубивко

ПЛ «Б-36» 400 миль севернее Сан-Хуан,

Пуэрто-Рико

В течение следующего часа Дубивко медленно поднимался на перископную глубину. Гидролокатор эсминца работал на пониженной мощности, держа «Б-36» железной хваткой, а действовавший в паре с эсминцем самолет периодически совершал проходы прямо над головами подводников. Эсминец продолжал ходить по кругу примерно в двух тысячах метров от лодки.

Какое-то время Дубивко старался держать лодку как можно ближе к слою температурного скачка, потом последовал доклад оператора гидролокатора о новом контакте:

— Товарищ командир, новые шумы на пеленге, — он помолчал, — перпендикулярно нашему левому борту. Сигнал слабый.

Дубивко это заинтересовало. У них были надежные контакты на каждый американский эсминец, а теперь, помимо эсминцев, появилось еще что-то.

— Товарищ командир, новый контакт находится на глубине около двадцати метров, его скорость и курс совпадают с нашими.

Что же это такое, гадал Дубивко, может быть, какая-то американская подводная лодка? Штурман Наумов подошел к Дубивко с картой, на котором были нанесены районы патрулирования лодок их бригады.

— Командир, я считаю, что новым контактом является «Б-130» Шумкова. Их район патрулирования находится строго на запад от нашего, и если они сейчас действуют в восточном секторе своего района, а мы патрулируем в крайнем западном секторе своего, то это вполне может быть «Б-130».

Некоторое время Дубивко размышлял. Он ничего не знал о стычке Шумкова с американскими противолодочными силами, поскольку ГШ ВМФ продолжал включать четыре лодки во все передачи как коллективные адреса в назначенных районах патрулирования. Новый контакт вполне мог оказаться «Б-130» из их же бригады, с другой стороны, это вполне могла быть американская лодка — охотник за подводными лодками. В обшей картине тактической обстановки появился новый элемент, очень неудобный для Дубивко. Обнадеживало то, что пока дело не дошло до стрельбы, но как бы поточней узнать, чем является новый контакт: советской лодкой или же американской, готовой в любой момент всадить торпеду в «Б-36»?[13]

— Товарищ командир, новый контакт остается на прежнем месте.

Чем дольше сохранялась подобная ситуация, тем более стесненно чувствовал себя Дубивко. Он действовал, не имея всей полноты информации, и это ему не нравилось; вдобавок ко всему, было невыносимо жарко. Штурман Наумов посматривал на своего командира как на человека, теряющего контроль за своим рассудком.

Дубивко знал, что на поверхности начало темнеть, но до наступления ночи оставалось еще около часа. Он не представлял до конца общую стратегическую ситуацию, но, поскольку до сих пор атаки со стороны эсминцев не последовало, он предположил, что война еще не началась. От этой мысли у Дубивко немного отлегло от сердца, но он продолжал теряться в догадках.

«Б-36» вышла на перископную глубину, и Дубивко быстро поднялся по трапу на штурманскую площадку боевой рубки, где было сыро, но немного прохладнее, чем внизу, в центре боевого управления; он схватил командирский перископ и быстро осмотрелся вокруг. На поверхности было три эсминца, они шли без огней, приглядевшись, Дубивко обнаружил мерцающие огоньки еще одного контакта, который смотрелся высоковато для надводного корабля. Это был вертолет, летевший предельно низко над водой, но Дубивко вряд ли мог разглядеть, что вертолет буксировал на тросе гидролокатор погружного типа и находился теперь между лодкой и ближайшим к ней эсминцем. Стояла ясная погода: не было шквалов дождя, за которыми можно было бы спрятаться. Море было спокойным.

Он подивился мирному виду неспешно катящихся волн и красно-золотых лучей, отбрасываемых уходящим на запад солнцем. Эсминцы ходили кругами вокруг вертолета, бывшего на расстоянии примерно одной мили от кораблей, и продолжали удерживать контакт с «Б-36».

Дубивко вызвал на штурманскую площадку механика, который только обошел лодку, все еще находившуюся в погруженном состоянии.

— На сколько еще хватит заряда батарей? — спросил Дубивко.

Механик выглядел подавленным.

— Командир, там вряд ли что осталось; электролит сейчас — практически чистая вода. Через четверть часа придется заряжать и вентилироваться.

— Вокруг нас много кораблей вертится, может, пойдем под РДП? Они могут ошибиться и прохлопать нас, такое раньше случалось. — Однако и сам Дубивко понимал, что подобный риск чреват катастрофическим столкновением, поэтому он спросил: — Акустик, вы все еще удерживаете контакт у нас за кормой?

— Так точно, товарищ командир, теперь он позади нас по правому борту, глубина и дистанция — прежние.

Это было привидение, и Дубивко на самом деле не знал, что это такое. Потом, усложняя ситуацию, вновь подошел штурман.

— Командир, один из эсминцев тащит за собой гидролокатор с переменными глубинами погружения.

Как оказалось, этим эсминцем был «Зеллерс», штурман Наумов подглядел его радиопозывной у операторов радиоперехвата в четвертом отсеке. Операторы знали, что «Зеллерс» ходит где-то поблизости, а теперь у них был первый признак того, что он совсем рядом. На корме «Зеллерса» стоял большой барабан с черным кабелем, который крепился к датчику гидролокатора, формой своей напоминающего гигантскую слезинку. Этот датчик мог буксироваться на различных глубинах, что позволяло эсминцу акустически просмотреть пространство под слоем температурного скачка. Для охотников такой датчик означал значительное увеличение возможностей по поиску, а вот для «Б-36» он представлял серьезную угрозу столкновения. Если лодка не будет соблюдать осторожность и станет совершать чересчур резкие маневры, то может кончить тем, что столкнется с тяжелым буксируемым датчиком и намотает на винты больше сотни метров кабеля. Дополнительный риск вовсе не был нужен Дубивко, но все было против него, и он уж было посчитал, что карты легли не в его пользу.

— Что там со слоем температурного скачка? — спросил он Наумова.

— Все те же восемьдесят метров, командир.

Дубивко прикинул, что такой малой глубины «Зеллерсу» вполне хватит для того, чтобы опустить гидролокатор пониже и увидеть четкую картинку. Опять он подумал о гидролокаторе и контактах, которые словно преследуют его с кормы. Могут ли они быть гидролокаторами с переменными глубинами погружения, вроде того, что болтается на кабеле за кормой «Зеллерса»?

— Право руля пять градусов, — приказал Дубивко. Сейчас выяснится, станет ли поворачивать тот контакт вместе с эсминцем, для которого поворот явится непростым делом при относительном движении в трех плоскостях. — Какой надводный контакт является «Зеллерсом?» — спросил он.

— Не могу уверенно сказать, командир. Они так тесно сгрудились, что нельзя привязать к радиоперехвату.

Дубивко понимал, что у него мало шансов уйти от трех американских эсминцев, которым помогали несколько самолетов и вертолет с погружным гидролокатором. Но он попробует.

Дубивко приказал занять безопасный курс, т. е. строго на восток, как предписывало американское уведомление. Это сообщение с американским уведомлением передавалось несколько раз подряд во время плановых сеансов связи, и Дубивко, и его подчиненные теперь знали содержание уведомления практически наизусть. Подводники напряженно ожидали подобного послания, которое, как они позже узнали, было передано по требованию их командующего эскадры контр-адмирала Рыбалко.

«Б-36» легла на курс ноль девять ноль градусов, потом Дубивко приказал медленно всплывать и подготовить к запуску для зарядки батарей дизель левого борта. Зарядка должна была начаться сразу же после открытия главного впускного. Дубивко одолевало двоякое чувство: он винил себя за то, что сдается, понимая, с другой стороны, что другого выбора нет.

Дубивко стоял на штурманской площадке и ждал, когда рубка вспорет воду и выйдет на поверхность, немного погодя, когда уже было можно подниматься в верхнюю часть мостика, он отошел, давая вахтенному матросу возможность открыть крышку люка. Полилась вода, и боевую рубку наполнил сладкий воздух позднего вечера. Дубивко поднялся по трапу и быстро огляделся. Он заметил три надводных контакта, из которых только один был неподалеку, а два других уходили, и, как ему показалось, уходили с большой скоростью.

Открывшееся перед ним зрелище было замечательным, и вместо чувства опаски к Дубивко стали возвращаться его всегдашняя смелость и уверенность в том, что опасности нападения на них больше нет. Он разглядывал эсминец и задавался вопросами: о чем может думать его командир в этот момент и волнуется ли он? Они уже зацепили лодку своим радиолокатором? Они знают, что мы всплыли с безопасным курсом? Он продолжал всматриваться в эсминец.

Всходила изящная луна, в вышине перемигивались звезды; на родине это было его любимое время суток. Дубивко отметил, что вертолет уже засек их, потому что стал поднимать из воды свой погружной гидролокатор, напоминая рыбака, тянущего удочку с болтающимся на конце лески круглым мячом. После этого вертолет направился в сторону лодки, эсминец также развернулся и начал осторожно кружить вокруг лодки, держась от нее примерно в полумиле. Вертолет приближался к ним на очень малой высоте, и вдруг ослепляющий свет вспыхнул над Дубивко. Он ругнулся и закрыл глаза.

Мощный свет лишил его способности видеть в темноте. Когда наконец он опять обрел способность видеть, то почувствовал, что на мостике что-то не так, чего-то не хватает. Если вы проводите много времени в одном и том же месте корабля, то, если там что-то изменилось, вы это почувствуете, даже не зная точно, что произошло. Он огляделся. Точно! Их рамочная антенна была срезана и теперь болталась снаружи на проводах. Дубивко осмотрел основание антенны и увидел, что оно срезано начисто. Когда тридцать два часа назад они выполняли срочное погружение, то услыхали какой-то громкий посторонний звук. Теперь он не мог поверить своим глазам. Что, эсминец пытался таранить их или же просто неверно просчитал дальность по гидролокатору и подошел чересчур близко за чересчур короткое время? Дубивко этого не знал.

5 часов 53 минуты утра,

Коммандер Чарльз Розиер

ЭМ ВМС США «Чарльз П. Сесил»

400 миль севернее Сан-Хуан, Пуэрто-Рико

Лейтенант Джон Хантер вслушивался в слова, рвавшиеся из динамиков громкоговорящей связи:

— Русская подлодка на поверхности! Русская подлодка на поверхности!

Как вспоминал потом Хантер, это было чудесное чувство. На рубке подводной лодки были нанесены ее тактические номера — 911 по правому борту и 911 — по левому.

Капитан 2 ранга Дубивко

ПЛ «Б-36»

400 миль севернее Сан-Хуан, Пуэрто-Рико

Наблюдая с мостика за эсминцем, Дубивко вспомнил, что им было предписано вместо морского флага поднимать государственный флаг СССР.

Он понимал, что единственным основанием для подъема государственного флага является их участие в крупномасштабной операции и необходимость правильного и быстрого опознания при встрече с иностранным кораблем; потом ему в голову пришла мысль о бестолковости приказа — в конце концов американцы безошибочно знали рисунок советского военно-морского флага, да и он сам предпочел бы плыть именно под военно-морским флагом.

— Дуй вниз и найди государственный флаг, — приказал он помощнику штурмана. Тот бросился вниз и вскоре вернулся с полотнищем флага. — Найдите флагшток, — опять приказал Дубивко. Молодой офицер опять исчез и, после долгой задержки, вернулся на мостик, но снова без флагштока.

— Не можем найти, товарищ командир.

Дубивко пришлось заставить офицера прикрепить полотнище к одной из уцелевших антенн мостика.

Дубивко изучающее глядел на эсминец «Сесил», на котором развевался флажный сигнал, понимание которого вызвало у русских некоторую трудность. Сначала они не могли найти справочник по международным флажным сигналам, наконец лейтенант Жуков робко появился на мостике с нужной книгой. Эсминец тем временем неожиданно включил ходовые огни и начал что-то передавать им большим сигнальным прожектором. Американцы передали длинный сигнал, и Жуков громко читал летящий над спокойными волнами свет. Жуков был превосходным связистом и знал английский довольно прилично.

— Командир, они запрашивают: «Нужна… ли… вам… помощь?»

Дубивко остолбенел — с чего это они задают такой вопрос? Если они собираются напасть на нас, то сперва спросят, а потом вышвырнут нас из воды?

Его подмывало развернуться в их сторону и открыть крышки на носовых ТА — он может выстрелить торпедой раньше, чем это сделает эсминец. Потом Дубивко сообразил, что артиллерийские расчеты на эсминце занимают свои места у орудий и могут спокойно разнести вдребезги рубку лодки еще до того, как торпеда выйдет из торпедного аппарата «Б-36».

Эсминец предусмотрительно обозначил себя световым семафором.

— … Военный корабль Соединенных Штатов Америки «Сесил».

Как мило, что представились, подумал Дубивко. Жуков, основываясь на данных гидролокатора, уже доложил ему, что «Сесил» является старым эсминцем класса «Гиринг» времен Второй мировой войны, на его вооружении стоит гидролокатор «SQS-4». Теперь вот они могли обращаться к нему по имени. «Какая тактичность!» — подумал Дубивко.

Русские подводники наблюдали, как «Сесил» вышел на параллельный с ними курс и занял место слева и позади лодки. На этой позиции он был неуязвим, поскольку, если бы Дубивко решился на стрельбу торпедами, то ему пришлось бы разворачиваться — как при стрельбе из кормовых торпедных аппаратов, так и из носовых. Кто бы ни командовал эсминцем, человек этот был умен и очень вежлив.

Дубивко приказал Жукову ответить эсминцу, что помощь не требуется. Потом они запустили один дизель и начали зарядку батарей. Во время зарядки они легли на иной, более подходящий для них курс, слегка не совпадающий с направлением волн, которые, как вспоминал Дубивко, шли на юго-восток. Направляя лодку этим курсом, он озабоченно ожидал реакции американцев, поскольку несколько уклонялся от предписанного ими безопасного курса.

«Сесил» шел рядом с ними на расстоянии двадцати-пятидесяти метров от кормы лодки. Он был совсем рядом, поэтому прекратил непрерывно обстреливать лодку посылками гидролокатора, ограничившись одним импульсом на пониженной мощности раз в десять-пятнадцать минут, словно говоря: «Я приглядываю за вами, не делайте никаких глупостей!» Дубивко отметил, что эсминец ведет себя дисциплинированно, идет с постоянными курсом и скоростью, не пересекает курс лодки и не вмешивается в ее действия.

Коммандер Чарльз Розиер

ЭМ ВМС США «Чарльз П. Сесил»

400 миль севернее Сан-Хуан, Пуэрто-Рико

Увидев всплывшую подлодку, коммандер Розиер действовал быстро и решительно. Он оставил эсминец в виду подлодки, на дальности полторы тысячи ярдов (около 1400 м. — Прим. перев.) от нее, и поднял международный вымпел «Нуждаетесь ли в моей помощи?». Потом он приказал сигнальщикам передать тот же сигнал световым семафором; тем временем члены экипажа «Сесила» второпях перелистывали туристский англо-русский разговорник, который кто-то прихватил с собой на корабль; некоторые фразы из разговорника развеселили их и они хотели передавать их на лодку, однако потом отказались от этой затеи. Вот пример фразы, вызвавшей у них улыбку, — «Я буду вашим экскурсоводом в этом путешествии».

После всплытия лодка оставалась на поверхности два дня и шла курсом на восток; ночью русские наблюдали заправку «Сесила» топливом от подошедшего корабля снабжения, потом, когда гидроакустические условия сложились выгодно для них, русские спокойно нырнули в волны с полностью заряженными батареями, чего у них безусловно не было в тот момент, когда «Сесил» заставил их всплыть. Было все так же темно; лодка пробыла на поверхности более сорока восьми часов.

После того как лодка ушла под воду, «Сесил» покинул этот район и отправился к месту встречи с авианосной группой. Он взял на борт русскоговорящего офицера и потом в течение нескольких недель, вместе с другими эсминцами, участвовал в проверке и подсчете советских ракет, находившихся на торговых судах, уходивших от Кубы.

«Однажды, когда мы преследовали лодку, нам приказали отдать контакт с лодкой другому эсминцу, более опытному в противолодочных операциях; однако коммандер Розиер не подчинился приказу, заявив, что лодку отыскали мы и мы собираемся довести дело до конца, Коммандер был настоящим мужчиной, и экипаж за него был готов на все».

(Клэренс Элфорд,) (оператор РЛС, ЭМ ВМС США) («Чарльз П. Сесил» (DDR-835))

«Когда мы столкнулись с лодкой, я не знал, что на международном вбрасывании шайбы „тот парень уже прохлопал“ несколькими днями раньше. Моя задача была двоякой — как можно дольше оставаться с лодкой и не сделать ничего такого, что могло начать Третью мировую войну».

(Чарльз Розиер,) (командир ЭМ ВМС США) («Чарльз П. Сесил» (DDR-835))

Капитан 2 ранга Дубивко

ПЛ «Б-36»

400 миль севернее Сан-Хуан, Пуэрто-Рико

Удрав от «Сесила» после ночного погружения, Дубивко снова привел «Б-36» в назначенный ему район патрулирования. После того как штурман произвел счисление пути и доложил, что они находятся в центре района, они поднялись под перископ, чтобы осмотреться, и обнаружили, что прямо в центре их района находятся авианосец «Рэндольф» и эсминцы ПУГ. Просто поразительно, что лодку еще не засекли, подумал Дубивко. Они быстро спустились под слой температурного скачка и стали понемногу дрейфовать; их так и не обнаружили. Потом «Б-36» направилась к самому дальнему северо-восточному участку назначенного им района патрулирования, который по форме напоминал круг, и удалилась от «Рэндольфа» на 120 миль.

После почти недели патрулирования наступило 7 ноября — советский государственный праздник в честь годовщины октябрьской революции. Дубивко всплыл в сумерках позднего вечера; никаких контактов не было, и море было абсолютно спокойным. Операторы электронного противодействия лодки не обнаружили ни одного самолета, и Дубивко решился, наконец, подняться наверх, чтобы помыться в душе рубки. За минувшую неделю он заставил принять душ всех членов экипажа, но у него не нашлось времени, чтобы выбраться из центрального командного и самому вымыться. В конце концов Дубивко посчитал, что в замкнутом пространстве центрального командного от него уже стало попахивать, поэтому он оставил командование на старпома, а сам помчался наверх, чтобы принять внеплановый душ.

Пока Дубивко наслаждался роскошью душа с морской водой, старпом как-то запамятовал, что дизели левого и правого борта находятся в работе, и не прочистил их воздухозаборники. Естественно, в дизели засосало морскую воду и произошел мгновенный гидравлический удар, оставивший «Б-36» всего с одним работоспособным дизелем.

Не успел вернувшийся после освежающего душа Дубивко узнать о свалившемся на них горе, как связист лейтенант Жуков вручил ему телеграмму, только что полученную во время вечернего сеанса связи. Лодке приказывали возвращаться домой. Инженеры немедленно принялись разбирать оба двигателя и ставить узлы на дизель левого борта, который меньше пострадал. Им пришлось вкалывать две недели, восстанавливая один дизель годными узлами от другого; в конце концов двигатель левого борта был полностью отремонтирован, когда лодка находилась строго западнее Соединенного королевства и держала курс в Норвежское море, но ей пришлось еще более двадцати дней добираться до своих вод и столкнуться в пути со многими проблемами.

«Когда мы всплыли, то по-настоящему боялись, что американский эсминец может нас таранить. Мы не были уверены, что не идет война».

(Лейтенант Юрий Жуков,) (офицер-связист, «Б-36»)

«Когда мы всплыли, там был американский эсминец „Сесил“. Он передал нам сигнал „нужна ли вам помощь?“. Я понял тогда, что он, вероятно, не будет нас атаковать».

(Капитан 1 ранга Алексей Дубивко,) (командир «Б-36»)

Поздняя ночь, понедельник,

Капитан 2 ранга Н. Шумков

«Б-130» на поверхности

Зарядка батарей

Триста миль северо-восточнее пролива Кайкос,

пятнадцать миль северо-западнее ЭМ «Блэнди»

Расставив ноги и держась за ограждение мостика в самой верхней точке лодки, Шумков зафиксировал себя от легкой качки. Накрапывал мелкий дождь. Он потянулся к переговорной трубе и крикнул вниз, на ЦКП:

— Механика на мостик!

— Есть, товарищ командир, — тут же отозвались с командного.

Шумкова радовало, что у подчиненных сохранилась быстрота реакции, хотя условия на лодке ухудшились до предела. Температура в машинном отделении приближалась к шестидесяти пяти градусам по Цельсию, и жизнь на борту становилась невыносимой. На семьдесят восемь человек экипажа было три туалета и два душа с морской водой. Ухудшение личной гигиены становилось угнетающим, дым от дизелей заставлял страдать каждого несшего вахту в машинном отделении, в других отсеках было чуть-чуть полегче. У многих подводников большая часть тела покрылась болезненной сыпью, а у самого Шумкова стали очень сильно болеть ноги, особенно после долгих часов стояния на мостике. Сейчас же он всматривался в навигационные огни американского самолета-разведчика «Р-3», кружившего на высоте примерно две тысячи метров на небольшом удалении от лодки, и задавался вопросом, почему самолет еще не сделал проход прямо над ними — так, как они обычно делают. Возможно, у самолета отказала РЛС; может быть, самолет их вообще не видит.

На поверхности была темень, хоть глаз выколи, последние несколько часов лодку трепали порывы дождя, а они, в муках, пытались произвести зарядку батарей. Процесс был болезненно медленным и выматывающим нервы, но им пришлось рискнуть быть обнаруженными, потому что на борту не было резервного питания, а единственный дизель давал менее половины мощности.

— Прибыл по вашему приказанию, товарищ командир, — главный механик Паршин возник в темноте позади Шумкова. Он тяжело дышал, и от него пахло дизтопливом, смазкой и потом.

— Боже мой, как от тебя несет!

— Командир, неужели я прибыл сюда для того, чтобы узнать, как от меня пахнет? — Механик устал, он не спал последние двое суток. Два главных дизеля вышли из строя из-за трещин в коробках агрегатов, приводящих в работу вспомогательные насосы — топливный и охлаждающей воды; на третьем дизеле сейчас заряжали батареи, но всего на 30 процентах мощности. На дизеле № 3 был какой-то дефект, выявить его не удалось, и Паршин расстраивался все сильнее, стараясь разобраться с дизелем, не глуша его полностью.

— Как сейчас с батареями?

— Все еще менее 30 процентов от полного заряда, командир. Виноват, что так медленно, но я не могу выжать большего из третьего дизеля, а два других, как вы знаете, неработоспособны. Электролит настолько горячий, что требуется вдвое больше времени по сравнению с обычной зарядкой.

— Понимаю. — На самом деле Шумков не совсем понимал, но был внимателен и благожелателен с механиком. — Мы продолжим зарядку; этот самолет все еще не знает, что мы здесь, поэтому попробуем продолжить, но если нам придется срочно погружаться, будь готов немедленно прекратить зарядку.

— Если нам придется погружаться в таком состоянии, то мы будем ограничены в скорости — меньше двух узлов, и через несколько часов нам опять придется всплывать. Запас мощности у нас сейчас минимальный, и вы знаете, что батареи не заряжены, а при последней проверке у электролита была опасная температура — 120 градусов. На самом деле ужасно.

— Понятно. Давай-ка вниз и постарайся изо всех сил. Может быть, через несколько часов это все закончится, — обеспокоенный психическим состоянием механика, Шумков попробовал его немного приободрить.

Лодка продолжала движение, медленно покачиваясь на зыби; скорость хода не превышала двух узлов, и единственный работоспособный дизель пыхтел, обеспечивая скудный заряд массивным 448 банкам двухвольтовых батарей общим весом 1430 фунтов (около 640 кг. — Прим. перев.); батареи выдавали напряжение 224 вольта. Все время, пока он стоял на открытом мостике, Шумков ощущал легкий запах хлора и думал о том, как плохо внизу. Объем балласта был отрегулирован таким образом, что над водой выступал только верх надстройки, да и то не полностью над водой, но все-таки больше, чем в режиме РДП, когда в воздухе оказывался только воздухозаборник. Во время зарядки батарей они могли проветривать лодку и даже кратковременно включать обзорную РЛС, надеясь на то, что при таком волнении моря американцы не засекут работающий радар.

Юго-восточный ветер набирал силу, посылая на них шквал за шквалом, но было по-прежнему тепло и влажно, даже на открытом мостике. Внизу, внутри лодки, был загрязненный воздух, и Шумков подумал о матросах, несущих вахту в отделении электромоторов. Почему бы не воспользоваться преимуществом, которое давала низкая облачность, и не вывести на мостик больше людей? Они всегда смогут его быстро очистить. Это сотворит чудеса с моральным духом и будет полезно для здоровья в целом. Для учета личного состава, находящегося на открытых навигационных мостиках, имелась тщательно продуманная система. Позади трапа, ведущего из ЦКП через основной люк наверх, висели металлические жетоны. Любой член экипажа, на вахте или вне ее, при подъеме по трапу и при пересечении среза внешней водонепроницаемой крышки обязан был иметь этот жетон при себе. При спуске вниз он вешал жетон обратно на крючок. Такой способ учета позволял постоянно знать количество людей наверху, так что вахтенный офицер в случае срочного погружения точно знал, сколько людей должно покинуть мостик перед тем, как закроют основной люк. Некоторым такая процедура казалась излишней, но в темное время суток зачастую многого не увидишь и не услышишь под грохот набегающих волн, бьющихся о корпус, и можно легко ошибиться. Бывали случаи, когда поднявшийся на палубу курнуть член экипажа, не взявший с собой жетон, оставался наверху во время срочного погружения — неприятная ситуация, и не только для человека наверху, вне прочного корпуса, но и для командира лодки, поставленного перед дилеммой — всплывать, чтобы найти и спасти человека, или, в смертельно опасной ситуации, оставить его на затопленной палубе или на поверхности моря на корм акулам.

Пока Шумков раздумывал над тем, стоит ли поднимать на мостик больше людей, чтобы они хлебнули свежего воздуха и напомнили своей пылающей коже освежающий вкус дождевой воды, самолет на горизонте неожиданно снизился и стал выполнять заход на лодку. Через несколько секунд на воде мелькнула вспышка света — самолет прошел над ними.

— Он засек нас! — Шумков вцепился в руку наблюдателя. — Дуй вниз, мы погружаемся! — Он наклонился к рупору. — Срочное погружение! Срочное погружение! Очистить мостик!

1 час 30 минут, ночь, вторник

ЭМ ВМС США «Блэнди»

300 миль северо-восточнее пролива Кайкос

«Блэнди» вернулся в состав группы «Эссекса» в воскресенье, 28 октября, и в течение двух дней вместе с другими кораблями АПУГ пытался восстановить контакт с «С 18». Удачливей других оказался самолет «Р-3» лейтенанта Бартлетта, который ранним утром во вторник визуально и с помощью радиолокатора обнаружил контакт приблизительно в 15 милях к северо-востоку от «Блэнди». На скорости 25 узлов мы двинулись в сторону контакта, радуясь возвращению в противолодочную игру, которая была нам так хорошо знакома.

В центре боевой информации операторы РЛС Брюс Когсуэлл и Руди Бамп продолжали заниматься трассировкой счисленного пути на покрытом стеклом планшете, поверх которого лежала калька, на которую они наносили отметки координат, полученные во время визуального контакта «Р-3» лейтенанта Бартлетта. Местоположение собственного корабля отмечалось белой точкой, которая автоматически перемещалась по мере изменения курса и скорости корабля. Когсуэлл наносил обстановку в северной части планшета, Бамп — в южной. Стоявший рядом с Когсуэллом Фрэнк Фленеген держал сигару в углу рта.

— Когсуэлл, надевайте головные телефоны и приступайте к дежурству на станции воздушного поиска. Келли пытается уговорить «Аделфи» передать нам управление «Р-3», а вы у нас лучший авианаводчик.

— Сэр, Сарелла лучше меня.

— Отправляйтесь туда, черт побери, я знаю, что делаю. — Фленеген повернулся к расписанию и уточнил позывной самолета. — Его позывной «Полоска-21». Живо надевайте телефоны.

После этого разговора к Фленегену подошел капитан-лейтенант Кэмпбелл, старший офицер штаба.

— Фрэнк, коммодор хочет, чтобы «Р-3» управлял наш штабной наводчик.

— Черт побери, вы же знаете, что Когсуэлл гораздо лучше вашего парня. Он лучший на флоте.

— Фрэнк, я здесь не для того, чтобы дискутировать. Отдайте нам его наушники и место.

Словно призрак, неожиданно возник командир эсминца.

— О чем вы тут вдвоем спорите, черт побери? Где «Р-3»?

— Сэр, им все еще управляют с авианосца…

Келли прервал старшего офицера штаба:

— Мы забираем самолет у «Аделфи», ваш начальник только что сказал мне об этом.

— Сэр, под словом «мы» он подразумевал штаб.

— Херня. Он сказал «мы», подразумевая нас, эсминец. Фрэнк, кто будет им управлять?

Фленеген указал на Когсуэлла, сидевшего в готовности у экрана станции с наушниками на голове:

— Оператор РЛС Когсуэлл, сэр, он у нас…

— К черту, Фрэнк, я знаю, что он лучший, лучший на флоте, мы сами его учили. Теперь свяжитесь с «Р-3», пусть он начинает поиск по увеличивающейся спирали. Мы будем искать по квадратам, начиная отсюда, — и Келли указал точку на планшете.

Вот таким образом, в типичном для «Блэнди» стиле, Эд Келли и Фрэнк Фленеген забрали управление операцией от нерешительного и подавленного штаба. Коммандер Кэмпбелл, имевший прозвище Жирная бляха, спокойно удалился в кают-компанию для старших офицеров.

После примерно двух часов управления «Р-3» с позывным «Полоска-21», действовавшим в районе поиска, напряжение все еще витало в воздухе, хотя мы чувствовали себя опять в своей тарелке. Мы действительно не ожидали ничего большего, кроме обычных и скучных часов нахождения в боевой готовности. Время текло. Юго-восточный ветер крепчал, на море появилась зыбь, а я предавался созерцанию мерцающих впереди самолетных огоньков, но был неожиданно оторван от своих мыслей.

— Всем постам от центра боевой информации. У нас неустойчивый радиолокационный контакт, пеленг 350 градусов, дальность около 7 миль. — Контакт был совсем крохотным и появлялся на индикаторе развертки только после второго или третьего прохода луча, однако этого было достаточно, чтобы подвигнуть Келли к действиям.

— Говорит командир. Беру управление на себя. Право руля на курс три пять ноль, обороты машин на 15 узлов.

Я поправил наушники и поглядел на Келли, выглядевшего серьезным, но спокойным. По-прежнему была сплошная темень и низкая облачность, из-за порывов ветра с дождем видимость была никудышной. Мы напрягали глаза, всматриваясь в направлении по пеленгу нашего радиолокационного контакта.

Мы различали огни «Р-3», кружившего впереди нас на дальности 4 мили, но надводного объекта не видели. Он оказался маленьким. У нас было искушение увеличить скорость, чтобы выйти на место до того, как контакт уйдет под воду — если этим контактом действительно была подводная лодка. Но Келли поступил умнее: он знал, что увеличение скорости может привести к утере обнаруженного нами контакта, к тому же на повышенной скорости наши гидролокаторы будут менее точны из-за возросшей турбулентности. Поэтому Келли снизил скорость хода с 22 узлов до 15, когда на его месте большинство других командиров эсминцев увеличили бы скорость хода просто в предвкушении успеха.

Три часа утра, вторник

Капитан 2 ранга Н. Шумков

«Б-130»

Триста миль северо-восточнее пролива Кайкос

— Срочное погружение! Срочное погружение! — прокричал Шумков. Расчет ЦКП быстро отреагировал на команду.

— Есть, командир, срочное погружение, надводный борт чист. Подготовиться к закрытию основного люка и главного впускного, заполнить носовую группу танков, рули глубины — 10 градусов на погружение, полный вперед! Погружение, погружение! — Старпом Фролов напряженным голосом решительно отдавал команды с ЦКП.

А потом последовал шокирующий доклад от оператора гидролокатора:

— Центральный, гидрофон ведет крупный объект по правому борту, контакт надводный, предположительно — эскадренный миноносец.

Шумков скатился вниз по трапу прямо на пятки сигнальщика, который примостился на краю трапа в готовности задраить крышку основного люка после того, как командир спустится вниз в ЦКП.

— Гидролокатор, классификацию, быстро.

Запах внутри лодки был ужасающим.

— Есть, командир. У него два винта, идет на средней скорости, определенно — эсминец.

— Вот сука, — Шумков выплюнул слова сквозь зубы, отчетливо понимая, что ситуация отнюдь не улучшается, как он обещал механику. Внутри лодки стояла невыносимая вонь. Шумков четыре с лишним часа пробыл на свежем, сладком воздухе, и возвращение в зловонное чрево лодки походило на заход в пахнущую дерьмом сауну.

— Командир, дизель остановлен, главный впускной закрыт.

— Понял. Уходим вниз на 150 метров, обороты два узла вперед. Запустить экономный электромотор. Тихий ход! Новый курс два семь ноль. — Шумков вдруг подумал, что они вполне могут направиться к побережью США, поскольку американцы наверняка полагают, что лодка будет уходить на северо-восток, домой.

Машинное отделение повторило команду, и Фролов стал нараспев считывать глубину:

— Пять метров, семь метров…

— Слишком медленно, живее вниз! — Шумков вцепился в находившуюся позади рулевого потолочную рукоятку. — Вниз, вниз!

Рулевой чувствовал сзади буравящий взгляд командира и задал рулям угол больше, чем приказал Шумков. Слишком крутой угол мог излишне задрать корму вверх и усложнить ситуацию. Но им требовалось глубина, и требовалась быстро!

На центральном командном теперь уже все могли слышать над головой винты, молотящие по воде. Эсминец возник ниоткуда, быстро приближался и, казалось, намеревался ударить посередине лодки. Мозг Шумкова лихорадочно работал. Неужели американцы не видят лодку на экране РЛС? Может быть, слишком плохие погодные условия? Да, правильно, — самолет тоже не видел их больше двух часов. Должно быть, «атмосферная поляризация». Шумков вспомнил, что в те годы, когда он был связистом, то всякий раз, когда по тем или иным причинам радиоволны передатчика или радиолокационной станции не проходили, его наставник советовал ему пользоваться этим термином для объяснения всех случаев неудачного подбора радиочастот.

Духота обволакивала Шумкова, пот стекал по спине, разъедая промежность, капельки пота падали и с носа. В какой-то момент ему показалось, что его тошнит, но тошнить было нечем — в последний раз он ел еще до всплытия. Капитан потерял счет времени. Он хотел бы лучше владеть ситуацией и знать, воюют ли они сейчас? Это было нечестно; им необходимо было знать, можно ли применять оружие для самообороны или нужно считать, что они до сих пор в состоянии «холодной войны»? Почему не было ни одного сообщения с новостями в циркулярной передаче по флоту на частотах длинных волн?

— Командир, он собирается таранить, а нам не хватает глубины. Сыграть аварийную тревогу? — Старпом, как всегда, оказался на один шаг впереди всех.

— Нет! Просто держитесь за что-нибудь. Рули глубины двадцать градусов на погружение. — Шумкову опять пришлось заставлять себя действовать спокойно. Лодка чуть наклонилась вниз, но все еще двигалась вперед. Звуки молотящих по воде двигателей становились громче. Он замер.

— Проходим восемь метров, командир.

Теперь винты были у них почти над головой. Эсминец либо их не видел, либо действительно собирался таранить лодку. Шумков решил покориться судьбе. Он отдавал правильные приказы, приказы безукоризненно исполнялись, и если их таранят — что ж, это будет провал при действиях в информационном вакууме. Это был стиль системы — придерживать информацию, доводить ее только тогда, когда им действительно будет нужно услышать. Для боевых лодок действовать в условиях полного незнания обстановки являлось ошибкой, ужасной ошибкой.

Лодку слегка качнуло, когда кильватерная струя от вспенивших воду винтов прошла прямо над головами. Шумков быстро оглядел ЦКП: все замерли, невольно уставившись вверх. Самому Шумкову в этот момент почему-то вспомнились спокойные ранние утренние часы на восходе солнца, когда ему доводилось рыбачить на Волге, и полюбившийся ему свежий запах травы в тихих заводях возле семейной дачи в Ярославле. Он мечтал оказаться там именно сейчас.

Хлеставшие воду винты стали затихать.

— Командир, контакт прошел над нами.

— Я и сам вижу! — Он тут же пожалел, что утратил свою невозмутимость, подумав, что он раньше никогда не показывал паники.

— Командир, обтекатель их гидролокатора был от нас в считаных метрах, — прошептал старпом, продолжая следить за показаниями глубиномера. — Проходим двенадцать метров, пятнадцать…

Шумков понял, что осадка эсминца по обтекателю гидролокатора составляет приблизительно десять метров. Им чертовски повезло. Его взгляд быстро пробежался по ЦКП и задержался на маленькой карточке, прикрепленной над местом оператора горизонтального руля. Что-то он не видел ее раньше, этой почтовой карточки русской православной церкви с изображением Святого Николая, покровителя моряков. Под изображением была аккуратная надпись, сделанная от руки печатными буквами: «Жизнь на подводной лодке является не службой, а религией».

Он удивился, как это замполит до сих пор не конфисковал открытку. Открытое проявление религиозных чувств было строго запрещено в советских вооруженных силах. Шумков разглядывал ее, втайне надеясь, что она останется на своем месте, и сделал вид, что не замечает ее. Карточка оставалась на своем месте весь поход, и Шумкова удивило, как много членов экипажа находят приятным ее присутствие, даже делая вид, что не видят ее.

Акустики прослушивали удаляющийся по прямолинейному пеленгу контакт еще не менее получаса.

— Командир, они не сворачивали, потому что не видели нас или же у них был только пеленг, но не было точной дальности. А может, они хотели протаранить нас?!

— Они не будут таранить нас, пока мы не в состоянии войны, пока… — Шумков остановился на полуслове. Может быть, они находились в состоянии войны и не знали об этом! Отсутствие любых сообщений или специальных передач отнюдь не значило, что в общей обстановке нет изменений. Было над чем задуматься. Он был дисциплинированным офицером и старался действовать в духе уставов. Однако сейчас они оказались в ситуации, к которой он чувствовал себя полностью не подготовленным. У них не было информации; у них отсутствовало элементарное представление о стратегической ситуации или, конкретно для их случая, полной картины тактической обстановки. Лодка была в полном мраке, поскольку не имела разъясняющих указаний ни из Москвы, ни от командующего флотом, ни от командира бригады. Шумков должен был проявить инициативу. Несмотря на то что в советской военной подготовке упор делался на выполнение требований уставов до последней буквы, в арсенале командирских средств решения тех или иных задач инициатива стояла на последнем месте. Согласно учебникам марксизма-ленинизма, в перечне вариантов, которыми могли воспользоваться командиры, инициатива не стояла достаточно высоко, поскольку — теоретически — и партийная организация, и централизованное планирование, и командование не могли ошибаться. В его конкретном случае, из-за полного отсутствия информации, иного выбора не было.

— Фролов, — прошептал он, — идите вниз, в отсек радиоперехвата, и возьмите у связиста записи перехвата радиообмена. Вместе с Чепраковым перечитайте записи и расскажите мне, о чем болтали американцы в своих тактических радиосетях в течение последних сорока восьми часов. Появились ли какие-нибудь изменения в правилах ведения радиообмена? Не находятся ли они в повышенной степени готовности? Все прочитаете, все проанализируете и доложите мне.

— Есть, товарищ командир! — Фролов быстро покинул ЦКП, направляясь на корму; он пригнулся, пробираясь через люк, а потом аккуратно прикрыл его. На лодке опять воцарилась тишина. Слышалось только жужжание электрооборудования и возня операторов горизонтальных и вертикальных рулей, работавших с органами управления. Тянулись долгие минуты, и Шумкову опять стало не по себе. Неожиданно тишину разорвал высокий звук от свистящего гидролокатора.

— Командный, докладывает акустик. Эсминец активизировался и возвращается на удвоенной скорости. Они до сих пор нас не видят.

— Держать глубину 120 метров. Прекратить всякую деятельность! Полная тишина! — Шумков тяжело дышал, прислушиваясь. Слушали и его подчиненные.

Несколько часов они дрейфовали, потом медленно ползли по курсу в общем направлении на запад, к американскому побережью. Эсминец ходил кругами в двух милях от них, но, очевидно, не имел уверенного гидролокационного контакта, Режущие слух звуки от посылок его активного гидролокатора повторялись каждые двадцать секунд.

— Воронов, где сейчас находится слой? — Он припомнил, что когда он последний раз смотрел на штурманский планшет, то слой температурного скачка был где-то на 75 метрах. Это значило, что на 150 метрах они будут гораздо ниже линии, проходя которую звуковые волны преломлялись, но неодинаково, делая лодку только частично видимой или, если повезет, полностью невидимой для установленного на эсминце гидролокатора «SQS-23», который сейчас активно прощупывал глубины, пытаясь их обнаружить.

— Все еще возле стометровой отметки, командир.

— Очень хорошо, держимся на этой глубине.

И они несколько часов ждали, наблюдали и исходили потом.

Три часа утра, вторник

ЭМ ВМС США «Блэнди»

Триста миль северо-восточнее пролива Кайкос

Гидролокатор «SQS-23», установленный на «Блэнди», хорошо показал себя в этих водах, и даже система распознавания «АСПЕКТ», сроду не работавшая, была в строю и прекрасно функционировала. После нескольких минут сопровождения Брэд Шерман сравнил акустическую сигнатуру лодки с образцом, имевшимся в базе данных гидролокатора, и классифицировал контакт как предположительно советская дизельная ПЛ дальнего действия класса «Фокстрот».

Напряженность возросла еще больше, когда командующий АПУГ сообщил нам, что советский транспорт «Юрий Гагарин» находится в пяти милях к востоку от обнаруженной лодки, а судно «Комилес» — в пяти милях к западу.

Мостик превратился в бедлам. Начали вызывать коммодора, чей позывной был «Абигейл Зулу». Потом пошли звонки непосредственно для «Блэнди» (позывной «Эксклэмейшн») — сначала от командующего АПУГ на авианосце «Эссекс» (позывной «Аделфи»), а потом от ГК ВМС США на Атлантике, чей священный позывной был величественная «Топ Хэнд» («Верховная власть.» — Прим. перев.).

— «Эксклэмейшн», говорит сам «Топ Хэнд». — Я услыхал, как в громкоговорителе открытого мостика рокочет внушающий благоговейный ужас позывной ГК ВМС США на Атлантике, и мои колени подкосились. Оглядевшись, я увидел, что коммандер Келли, коммодор и старший офицер штаба собрались на выступе мостика и о чем-то горячо спорят. Я взял микрофон, потому что никто из них вызова не слышал. Это была командная радиосеть высшего звена управления, радиообмен в которой осуществлялся голосом; в этой радиосети должны были работать только штабы. А теперь позывным «Эксклэмейшн» они вызывают наш «Блэнди»! Я взглянул на стайку старших офицеров, те по-прежнему не реагировали на происходящее. Надо принимать меры, решил я.

Я робко взял микрофон. Ну почему все оказались на выступе мостика?

— «Эксклэмейшн» понял, прием. — Я отвечал самому господу Богу.

Пауза, потом на другом конце кто-то произнес:

— Подождите одну минуту, — и я представил себе набитый людьми командный центр в штабе ВМС США на Атлантике.

Когда я занимался на курсах по ядерному оружию в Норфолке, мне довелось один раз с ознакомительной целью побывать на этом командном центре. Я мысленно представлял себе толпу старших офицеров в темно-синей форме с блестящими золотыми шнурками. ВМС США в таком объеме прививали своим младшим офицерам благоговейный страх по отношению к начальству, что у тех возникало как бы врожденное уважение к высшему рангу. Я припомнил свою встречу с ГК ВМС США на Атлантике во время приема по случаю нашего окончания курса. Адмирал Роберт Денисон говорил нашему классу о важности только что законченного нами курса, а позже, во время приема, мы подходили к нему и представлялись. Когда я приблизился к адмиралу, то едва передвигал ноги от страха. Он возвышался над нами в своей темно-синей форме, украшенной колодками и таким количеством золотых полосок, что я даже не смог их сосчитать. Адмирал глядел прямо на меня и ждал, когда я представлюсь. Я замер, не в состоянии вымолвить ни единого слова. Такова была моя первая встреча со старшим адмиралом, и память высветила в моей голове эту картинку теперь, когда я стоял на мостике «Блэнди» и держал микрофон так, словно это был заряженный пистолет. Обстановка взывает к немедленным действиям, подбадривал я себя, и мне, конечно, следует вмешаться.

Новый голос прогрохотал в радиосети:

— Говорит сам «Топ Хэнд». С кем я разговариваю? Прием.

Голос был низким и властным. Я открыл было рот для ответа, но тут неожиданно рядом со мной оказался коммандер Келли, только что ворвавшийся в рубку. Он посмотрел на меня и, почувствовав, очевидно, мою нерешительность, по-особенному улыбнулся.

— Я займусь этим, — мягко произнес он и, к моему облегчению, взял микрофон и продолжил разговор: — Говорит сам «Эксклэмейшн». Продолжайте, «Топ Хэнд».

Я едва дышал. На моих глазах происходящее в рубке превращалось в почти хаос. Старший офицер штаба что-то обсуждал с коммодором; на высоких тонах вел разговор Келли, давая Главкому Атлантического флота свою оценку обстановки. И вдруг в моих головных телефонах раздался вызов:

— Мостик, докладывает гидролокатор. У нас гидролокационный контакт, пеленг три четыре пять. Как поняли, мостик? — Для меня все остановилось, но в крови пульсировало возбуждение. Мы постарались, выполняя то, что мы могли сделать лучше любого другого эсминца на флоте, и прихватили этого парня! Неожиданно я осознал, что от меня ждут ответа.

— Понял вас, гидролокатор. — И я завопил во всю силу легких: — Гидролокационный контакт, пеленг три четыре пять, классифицируется предположительно как подводная лодка! — Все глаза на мостике повернулись в мою сторону, после чего у меня возникло такое ощущение, что я голый стою в одиночестве на мостике.

Коммандер вдруг опять оказался рядом со мной, он сгреб рукой мое плечо и уставился на приковывающий внимание указатель выбора противолодочного оружия. Мне стало полегче.

— Скажите гидролокатору, что мне нужна оценка, немедленно! — гаркнул Келли.

Весь мир неожиданно сфокусировался на авианосце «Эссекс» и нашей ПУГ. Согласно боевому приказу, мы должны были дать подлодке сигнал всплыть и идентифицировать себя.

Атмосфера на мостике стала еще напряженнее. Коммодор Моррисон разговаривал в однополосной радиосети высшего командования со штабом Атлантического флота, имевшего позывной «Топ Хэнд». Я слышал, как Моррисон нервно выговаривал с мостика:

— «Топ Хэнд», «Топ Хэнд», я «Абигейл Зулу»… «Эксклэмейшн» поддерживает гидролокационный контакт с предположительно советской подводной лодкой, предположительно класса «Фокстрот».

Наш доклад уже был направлен ранее «Аделфи», т. е. командующему ПУГ, но в связи с важностью события и в силу других причин командный центр Атлантического флота напрямик связался с «Блэнди», и теперь коммодор Моррисон разговаривал напрямую, не кодируя переговоры, с корреспондентом, чей голос, полагали мы, принадлежал самому адмиралу Денисону, Главкому Атлантического флота. Пройдя до этого не один инструктаж по безопасности связи, я был поражен тем, что в сети высшего командования используется открытый радиообмен и любой, у кого имеется настроенный на эту частоту радиоприемник, может прослушивать переговоры.

— Вахтенный офицер, — произнес Келли необыкновенно приглушенным голосом, — вызовите сюда Гэри Ладжера, пусть он подменит вас. Вы установили контакт с лодкой и поработали с ней, Бассет, теперь ступайте вниз и выпейте чашку кофе — вы его заслужили, быстро сделайте «пи-пи» и возвращайтесь на мостик. Жду вас через десять минут. — Он говорил абсолютно серьезно, полностью контролируя ситуацию.

Я никогда не забуду звон колокола и шум боевых расчетов, занимающих посты — «передние и верхние по правому борту, задние и нижние по левому борту» — на тренировках мы отработали эту операцию наизусть. Когда шум бегущих ног разорвал тишину ранней утренней вахты, я все еще стоял на мостике с головными телефонами. Мои обязанности заключались в обеспечении непрерывной связи между гидролокатором и мостиком, центром боевой информации и главной батарейной площадкой, где распоряжался офицер по оружию, могущий управлять оттуда огнем всех видов оружия — как противолодочного («Хеджехог», торпеды, глубинные бомбы), так и артиллерийского (главный калибр — пятидюймовые орудия, и вспомогательный калибр — трехдюймовые).

Стоявшие на пусковых установках противолодочные реактивные снаряды «Хеджехог» были снаряжены боевыми частями с взведенным взрывателем; боевые торпеды заменили учебные торпеды «Марк 32» на торпедных аппаратах в средней части эсминца. Мы все на постах надели снаряжение по боевому расписанию. Посмотрев вниз с открытого мостика, я увидел пусковые установки «Хеджехог» на торпедной палубе ниже мостика и смог разглядеть реактивные снаряды защитного цвета с желтой надписью «боевой заряд» и тупоносые, с насечкой, взрыватели, поблескивающие в смазке. Именно тогда большинство из нас впервые краем глаза увидели снаряд «Хеджехог», настоящий, а не нарисованный на учебном плакате тренажера противолодочной войны в Ньюпорте.

Гэри Ладжер, запыхавшись, прибыл на мастик и подменил Джима Бассета по исполнению обязанностей вахтенного офицера и по управлению кораблем. Джим пошел вниз, на главную батарейную площадку. Как офицер по оружию он должен был убедиться, что боевые снаряды доставлены подъемниками боеприпасов к готовым рабочим поддонам на установках номер пятьдесят один и пятьдесят два. Потом он направился в кают-компанию, выпил чашку кофе и отправился на мостик. Достигнув самой верхней ступеньки трапа, он вдруг остановился, развернулся и опять спустился вниз, потому что забыл сделать остановку в гальюне. Позднее он порадовался, что в гальюн он все-таки успел сходить.

Четыре часа утра, вторник

Капитан 2 ранга Н. Шумков

«Б-130»

На глубине 350 футов

Триста миль северо-восточнее пролива Кайкос

Шумков стоял в центральном командном и наблюдал за глубиномером, механик Виктор Паршин находился рядом с командиром.

— На сколько еще хватит батарей?

— Не более чем еще на полчаса, товарищ командир. — Они оба ощущали тряский шум, доносившийся наверх из рубки пассивного гидролокатора, соединенной слуховой трубой с командным постом.

— Наверху против нас действуют «Орион» «Р-3», плюс «Трэкер» и вертолет «Си Кинг» с погружным гидролокатором, они работают вместе с чертовыми эсминцами. — Шумков нажал кнопку громкоговорящей связи. — РТС, дайте мне идентификацию эсминцев, которые работают с самолетами, по-моему, они тоже из группы «Эссекса».

— Так точно, товарищ командир, это эсминцы «Блэнди» и «Сперри» из состава 24-й эскадры, часть ПУГ «Браво» авианосца «Эссекс». На борту «Блэнди» находится командующий эскадры. Там есть еще эсминец «Бори», но он с линии блокады и не входит в состав поисково-ударной группы.

— Хорошо, — ответил Шумков. Странным образом ему захотелось представить, как выглядят эти корабли. Кто их командиры? Есть ли у них дети? Он начал думать о нелепых вещах.

— Продолжаем движение на экономном ходу. Полная тишина! Попробуем от них оторваться, хотя через полчаса нам придется всплывать для зарядки батарей. — Шумков был в поту, скапливавшемся в покрытых сыпью подмышках и паху, а теперь вот что-то жгучее кольнуло и в голову. От язвочек распухли ноги, поэтому он уселся на обитое кожей маленькое сиденье позади оператора рулей и положил ноги на штурманский планшет. Единственным способом снять боль в ноющих ногах было немного приподнять их. Температура воздуха в отсеках составляла 65 градусов по Цельсию.

Ранние послеполуденные часы, вторник

ЭМ ВМС США «Блэнди»

Триста миль северо-восточнее пролива Кайкос

Американские эсминцы продолжали удерживать контакт. Словно прикованный, коммандер Эд Келли замер перед указателем выбора оружия, тем временем Джим Бассет отдавал короткие и спокойные команды рулевому, который вел эсминец водоизмещением 3800 тонн по кругу на расстоянии 4000 ярдов (немного менее 4 км. — Прим. перев.) от лодки. Самолет «Трэкер» «S2F» с авианосца «Эссекс» каждые 15 минут совершал на малой высоте жужжащий проход над контактом, подтверждая всякий раз возбужденным криком в эфире «Мэдмэн!», «Мэдмэн!» факт обнаружения самолетным детектором магнитной аномалии отклонения в магнитном поле земли, вызванного двумя с половиною, тысячами тонн стали советской подводной лодки.

Ранние послеполуденные часы, вторник

Капитан 2 ранга Н. Шумков

«Б-130»

Шумков стоял в ЦКП; пот стекал по спине, затемняя его синюю рабочую форму. Он старался не падать духом, но ему пришлось прочувствовать, каковы ставки в этой игре. В ста метрах над ними были два винта американского эсминца; только что он вместе со штурманом листал справочник и вычитал, что их преследователь принадлежит к классу эсминцев типа «Форрест Шерман», называется «Блэнди» и имеет номер 943 на носу — по иронии, подумал он, всего два знака разницы с его собственным тактическим номером 945, нанесенным по обеим сторонам боевой рубки белыми цифрами. Было смешно думать, что меньший номер должен был бы принадлежать ему, а не американцу, поскольку они были под ним. Его мозг напряженно работал, а он опять чувствовал недомогание от долгих часов бдения, в течение которых он всего несколько раз прикорнул. Сколько же это будет продолжаться?

В какой-то момент Шумков почувствовал, будто вся вахта ЦКП одновременно глядит на него, рассматривает, пронизывает взглядом, стараясь выжать из него решение. Как им выполнить приказ избегнуть обнаружения и быть в готовности нанести удар по авианосцу? Что за чушь! Он понятия не имел, в какой преисподней находится сейчас авианосец «Эссекс», потому что «Блэнди» и этот настырный самолет, «Трэкер», заставляли его все время убегать.

Шумков посмотрел на глубиномер и заметил нерешительность рулевого.

— Черт побери, Панин, следите за глубиной! Держите 150 метров и прекратите дергаться! — Он тут же пожалел, что накричал, крик означает слабое руководство. Как все это закончится? Мозг его продолжал метаться, стараясь найти выход.

— Право руля пять градусов, снизить скорость до одного узла, поднять нос. Панин, дать пузырь в носовую! Гидролокатор, мне нужен пеленг на контакт.

— Командир, он слева по борту на дальности четыре тысячи метров, ходит по кругу на рубеже радиолокационного обнаружения.

Рулевой напряженно смотрел на командира в ожидании новой команды на изменение курса, но команды не было. Он повторил:

— Товарищ командир, руль пять градусов вправо. Машинное дает обороты один узел.

Отзвук неожиданного клацанья прозвучал в центре. От него у Шумкова на затылке волосы встали дыбом, он машинально крутанулся на месте, оглядывая приборы, и обратился к офицеру живучести:

— Что за чертовщина?

— Командир, это опять главный вал подшипника второго номера, на этот раз что-то… — Офицер остановился на середине предложения, вслушиваясь в сообщение в его головных телефонах. — Машинное отделение докладывает о затоплении под главным валом подшипника второго номера, откуда-то поступает морская вода.

Шумков обернулся, держась за ручку над его обычным местом.

— Дайте мне механика на связь, — сказал он, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

— Командир, носовой торпедный отсек запрашивает разрешения на установку взрывателей на первую и вторую торпеды для проведения предпусковой проверки.

— Разрешения не даю, мы ведь не на войне, а все еще на маршруте. Дайте офицера-минера. Пусть он наденет наушники.

— Командир, механик на линии, третий канал.

Шумков взял микрофон на висевшем над головой шнуре.

Он поморгал, пытаясь прочистить глаза. Где-то в уголке памяти он видел «специальные торпеды», перегруженные маленьким краном на борт лодки теперь уже почти три недели назад в заливе Сайда; торпеды мягко соскользнули в открытый грузовой люк переднего торпедного отсека. Какое-то время сцена казалась ему слегка непристойной, ведь в лодку «вставляли…» — как частенько подшучивал экипаж во время погрузки. Определенно, это была картинка из Фрейда — их лодка принимает стальные стержни диаметром 533 миллиметра со специальной окраской в носовой части, означающей, что это специальное оружие. Предполагалось, что только командир и офицер по оружию будут в курсе того, что означает цвет краски; также предполагалось, что все остальные будут считать их обычными боевыми головками из другой партии боеприпасов.

На каждой торпеде была боевая головка мощностью около 15 килотонн — достаточная мощность для подводного ядерного взрыва, чтобы уничтожить все в радиусе 10 миль, если у нее на самом деле та мощность, на которую рассчитывали ученые. Интересно знать, подумал Шумков, насколько точны физики в своих расчетах, откуда они знают, что в боеголовке пятнадцать килотонн, а не все пятьдесят, и есть ли у него и его экипажа шанс уберечься от взрыва, доведись им воткнуть одну торпеду под брюхо американскому эсминцу.

Шумков гнал эти мысли из головы; он определенно не ожидал, что когда-нибудь придется применить специальную «рыбку», хотя указания адмирала Россохо относительно применения этих торпед, записанные Шумковым в ночь их выхода в море, были недвусмысленны: «Во-первых, если вы атакованы глубинными бомбами и прочный корпус разрушен; во-вторых, если вы в надводном положении попали под обстрел и получили повреждения; и, в-третьих, по приказу из Москвы». Более ясными они быть не могли!

Шумков был уверен, что он слышит характерный звук глубинных зарядов, рвущих воду, но потом он вспомнил, что «Блэнди» вооружен противолодочными снарядами «Хеджехог» и торпедами «Марк-32», эти боеприпасы выстреливались вперед по ходу корабля. Зачем тогда американец продолжает кружить и делать проходы над ними, как будто он собирается бросать глубинные бомбы? Такие приемы были популярны на минувшей войне, а сейчас американец либо старается запугать его, прибегая к старомодным трюкам и давая понять Шумкову, что этот маневр является предупреждением перед реальной атакой, либо просто играется с ним.

— Переложить руль, — произнес он голосом, вновь обретающим уверенность. Пот стекал у него из-под носа и падал на маршрутную карту. Было жарко. Температура забортной воды в этой части Карибского моря составляла почти 30 градусов по Цельсию. Зудели язвочки под мышками, кожа под ремнем горела болью — последние три недели они не мылись.

— Товарищ командир, механик на третьем канале.

Шумков переключил телефон на третий канал и заговорил в микрофон, изо всех сил стараясь разговаривать спокойно.

Голос механика неожиданно громко зазвучал из громкоговорителей:

— Товарищ командир, мы разобрали главный дизель номер два и обнаружили там сквозную трещину в коробке привода, который не обеспечивает насосы охлаждения, поэтому охлаждения у нас недостаточно и в надводном положении будет перегрев. Прошу разрешения на вывод дизеля из эксплуатации. Я вынужден это сделать, командир, потому что при очередном всплытии мы спалим подшипники и заклиним двигатель.

— Хорошо, мы продолжим дрейф. — Все один к одному и как нельзя лучше подходит к этой ситуации, подумал Шумков.

— Остановить двигатель, — прошептал он сквозь зубы. — Полная тишина. Механик, выключить главный электропривод, включить экономный приводной мотор, полная тишина. Акустик, пеленг!

— Пеленг сто двадцать, дальность четыре тысячи метров. Командир, американец опять разворачивается и увеличивает скорость, он собирается пройти над нами. — Они знали, что на «Блэнди», помимо другого вооружения, имелись и глубинные бомбы, но, если американец собирается их атаковать, почему бы ему не использовать дальнобойное оружие? Почему старомодные глубинные бомбы? Неожиданно три громких взрыва потрясли лодку. Щелк-бум, щелк-бум, щелк-бум. С потолка полетела пыль, в воздухе образовалась легкая пелена.

Глаза окружавших Шумкова людей расширились от испуга, и он осознал, что они ждут от командира выдержки и спокойствия. От этой мысли голова его неожиданно прояснилась.

— Приготовиться к атаке глубинным бомбами!

И все-таки Шумков никак не мог поверить, что в данной ситуации на них действительно сбросили взрывчатку. Их на самом деле атакуют!

— Спокойно, ждем. Акустик, где самолет «Трэкер»?

Старпом, побывавший ранее под атакой учебными глубинными бомбами, вдруг закричал:

— Командир, это не глубинные бомбы, для бомб это чересчур маленькая мощность, это ручные гранаты! Это сигнал, командир, это не атака!

— Херня, Фролов, это глубинные бомбы! Для такой глубины гранаты взрываются слишком громко.

— Нет, командир, это не бомбы! Если бы это были бомбы, мы бы пошли ко дну; вот, одна только что грохнула впереди у носовых рулей. Они взрываются громко и страшно, но для нас они не смертельны.

— Какой-нибудь признак самолета? — Шумков обратился к акустику.

— Нет, товарищ командир… да, так точно, я все еще принимаю посылки от последнего гидролокационного буйка, но работы на частоте длинных волн нет. Товарищ командир! — Оператор вдруг замер. — Товарищ командир, контакт увеличивает скорость, и… он разворачивается прямо на нас, точно. Он идет в лоб.

— Понял. Держать руль в этом положении по мере его прохода. Он опять проскочит над нами, а мы просто пересидим. — Шумков прошептал последние слова, ни к кому не обращаясь. Теперь все в лодке слышали звук винтов эсминца. — Дальность?

— Две тысячи метров.

Шумков вцепился в планшет, уверенный, что американец не будет атаковать, по крайней мере, до тех пор, пока у него не появится веская причина считать, что русские первыми чем-то ударили по нему. Он что, решил, что мы отрабатываем решение на открытие огня?

Винты эсминца просвистели над головой. Шумков моргнул несколько раз и почувствовал, что шум винтов стал затихать. И в этот раз американец бросил несколько подобных гранат, которые взорвались одна за другой. При каждом разрыве Шумков закрывал глаза, стараясь не моргать, но не мог сдержать себя.

— Контакт опять удаляется, товарищ командир, он уходит к рубежу радиолокационного обнаружения. А теперь я не уверен… — и последовала долгая пауза.

— Товарищ командир, он уходит. Сейчас он на дальности три тысячи метров и выполняет разворот. В общем, кружит по часовой стрелке на дальности четыре тысячи метров.

Шумков расслабился, пот струился по его спине. Было ужасно жарко. Лучший оператор гидролокатора выказывал признаки утомления. Шумков кивнул старпому Фролову, тот подошел к командиру, и Шумков отчетливо увидел, что тело старпома покрыто язвочками и ужасающей красной сыпью.

— Какого черта вы так плохо выглядите?

— Командир, это от смеси выхлопных газов дизеля и кислотных испарений от батарей. От этой заразы не избавишься, пока не искупаешься в море. Прикажите организовать купание, мы все тут же попрыгаем в море и искупаемся. А то я все не могу помыться в нашем засранном душе, который инженеры никак не отремонтируют.

Старпом выглядел грустным и озабоченным, Шумков взял его за руку и повел в занавешенный закуток штурмана.

— Акустик Кутов начинает выдыхаться, поэтому поставьте вместо него оператора с левого борта, — он почему-то не мог вспомнить имя оператора, которого он хорошо знал.

Фролов немедленно нашелся, почувствовав, что командир устал.

— Главстаршину Пронина.

— Да, конечно, немедленно поставьте его, пусть сменит Кутова. Тот хорошо работает, но начинает сдавать. Нужен свежий человек, мы в очень тяжелой ситуации.

Старпом кивнул:

— Да, командир, я немедленно поставлю Пронина, — и он быстро отошел, пригнулся, преодолевая комингс, ведущий из командного центра на корму, мягко прикрыл дверь и задраил ее.

Шумков опять глянул в угол раскаленного командного центра.

— Офицер по живучести, возьмите данные по уровню кислорода во всех отсеках и нанесите на планшет. Доложите мне, когда закончите.

— Есть, товарищ командир. — Молодой офицер начал быстро, но спокойно говорить в микрофон, созваниваясь с отсеками и беря показания. Несколько секунд он быстро писал, потом озабоченно взглянул на капитана. — Товарищ командир, вот уже почти семнадцать часов…

Шумков перебил его:

— Я в курсе. — Потом, сразу же пожалев о жесткости, сказал: — Продолжайте, что там у вас?

— Товарищ командир, дела плохи, — офицер посмотрел на Шумкова красными от усталости глазами, округлившимися от волнения. — Хуже всего в машинных отсеках, там ниже минимума для работы в подводном положении. В замашинном отсеке уровень почти такой же низкий. В центральном командном ниже нормы, но выше минимума, В переднем торпедном отсеке ниже нормы.

Щумков знал, что они частенько действовали ниже стандартного безопасного уровня кислорода; это было жизненной реальностью на старых дизельных лодках. Но ему пока еще не доводилось находиться под водой с таким низким уровнем кислорода и таким большим содержанием углекислого газа, ведь они провели под водой почти семнадцать часов да к тому же меняли скорость.

— Ладно, обновляйте данные на планшете через каждые полчаса.

Шумков знал, что если они не освежат воздух, вскрыв емкости «НЗ», предназначенные исключительно для аварийных ситуаций, то вряд ли выдержат еще полчаса в подводном положении.

Больше всего его беспокоил углекислый газ. Очистители углекислого газа не выдерживали нагрузки, к тому же они уже перегрелись, превратившись в еще один пожароопасный объект. Генераторы кислорода забирали углекислый газ из воздуха и очищали его, вырабатывая кислород, но сейчас они были в плохом состоянии и малоэффективны. Плюс ко всему, окажись на них или рядом с ними хоть капля масла, то может произойти взрыв и пожар. Ладно, сейчас не аварийная ситуация, и мы не на войне, подумал он. Но если они не будут всплывать, то позже все равно придется воспользоваться емкостями «НЗ», а пока надо держаться.

— Командир, — штурман появился перед ним неожиданно, — мы приняли внеплановую передачу на длинноволновой частоте. До плановой передачи у нас более двух часов. Командир, это боевая телеграмма, она требует, чтобы мы избегали контакта.

Большое спасибо, товарищ командующий флотом, подумал Шумков. Как, черт побери, мы можем избегнуть контакта с американцем, который почти семнадцать часов держит нас под водой, а у нас вышел из строя упорный подшипник и не хватает воздуха? Нам надо всплывать для подзарядки и вентиляции, но как это сделать, если над нами все время висит «Орион», а эсминец преследует нас, как гончая зайца?

— Командир, — штурман продолжал читать телеграмму, — они послали нам американское уведомление для мореплавателей по использованию неопасных гранат для обозначения приказа подводным лодкам на всплытие. Предполагается, что подводная лодка обозначает понимание приказа, всплывая курсом в восточном направлении…

Шумков оборвал его:

— Мы не всплываем, пока со всплытием у нас не получается. Ну-ка, дайте мне прочитать.

Шумков взял телеграмму — обрывок телетайпной бумаги, размякшей от влажности, и медленно прочитал ее. Да, из Москвы сообщали именно об этом, но там была еще и загадочная приписка от адмирала Рыбалко выполнять требования американского уведомления тогда, когда подводники посчитают нужным это сделать. Совсем немного руководящих указаний. Больше недели у Шумкова не было никаких известий от командира бригады Агафонова. Ранее предполагалось, что периодически они будут поддерживать связь — когда московская радиостанция, работающая в диапазоне сверхдлинных волн, будет ретранслировать приказы бригады. На частотах коротких волн разрешалось выходить только при чрезвычайных обстоятельствах. Следует ли считать чрезвычайными обстоятельствами пребывание под атакой?

— Фролов, — он передал сообщение старпому, — подготовьте ответную телеграмму. Доложите наши координаты и обстановку, а также состояние дизелей; мы передадим ее позднее, когда снова выйдем на перископную глубину.

— Есть, товарищ командир, — Фролов взял американское уведомление для моряков, прочел его и ушел в отсек связистов. Позднее они несколько раз пытались передать доклад об обстановке — в общей сложности сделав сорок две попытки, — пока пятью днями позже не получили подтверждение из Москвы в приеме доклада.

— Игорь, — Шумков повернулся к офицеру живучести, — сделай расчет. Как долго я могу оставаться на этой глубине с минимальной скоростью хода, ну, скажем, полтора узла, без всплытия под РДП?

Молодой офицер помедлил, делая расчеты, потом стал докладывать:

— Товарищ командир, при нынешнем режиме работы вентиляции у нас есть полчаса, а потом придется подключаться к воздушным емкостям «НЗ» во всех отсеках, кроме носового торпедного. После этого у нас будет еще девяносто минут.

Шумков уставился на молодого офицера, удивленный быстротой, которую тот проявил при расчетах.

— Здорово, ничего не скажешь.

— Товарищ командир, — закричал акустик, — американец возвращается с рубежа радиолокационного обнаружения, строго с севера, скорость высокая.

— Приготовиться, тишина. — Под словом «приготовиться» он подразумевал глубинные бомбы.

— Дальность две тысячи метров, командир… — Вдруг весь ЦКП замер, и вся вахта уставилась на акустика, который сорвал с головы наушники и вскочил с места. Вид у него был ужасающий. — Товарищ командир, что-то сброшено в воду, по звуку напоминает глубинную бомбу.

Шумков сгреб микрофон и закричал:

— Держитесь крепче, ждите применения глубинных бомб. Подготовить к затоплению торпедные аппараты первый, второй, третий и четвертый!

Штурман посмотрел на командира.

— Командир, у нас ведь на втором аппарате специальная боеголовка!

Шумков был ошарашен — откуда штурман знает? Может быть, знает весь экипаж; наверное, знает, потому что такие вещи никогда не скроешь от экипажа.

— Вы что, думаете, что я не в курсе? — И потом добавил, уже мягче: — Я знаю, я ведь видел, как их грузили. — Перед его глазами опять появилась зловещая стальная торпеда, исчезающая в люке лодки, стоявшей у причала в бухте Сайда. Его вдруг передернуло, как будто кто-то топтался поверх его могилы. Оказаться бы снова в Ярославле, где тихо, много зелени и так прекрасно!

— Командир, на четвертом канале офицер по безопасности спецоружия из переднего торпедного отсека, он хочет поговорить с вами. — Фролов держал в руке трубку.

— Какого черта ему надо? Я почти не видел этого парня с того момента, как мы поднялись на борт, наверное, мы его разбудили! — Шумков взял трубку. — Это командир. Что вы хотите? — С другого конца линии послышался голос, слабый и дрожащий. — Ну, говори же, парень, мы туг очень заняты. Что случилось?

— Товарищ капитан второго ранга, мы не можем снаряжать эту торпеду без особых указаний Управления специального оружия главного штаба ВМФ…

Шумков оборвал его грязным ругательством.

— Тогда какого черта вы не позвоните в штаб по своему телефончику и не спросите у них? Или он у вас на глубине сто метров не работает? — Шумков начинал верить, что вся эта возня со спецоружием была просто блефом для острастки американцев, которые к этому времени, наверное, тоже об этом знали. Однако суровые слова адмирала Россохо все еще звенели у него в ушах.

Шумков сказал:

— Бога ради, торпеда уже в аппарате, так? Будь реалистом, сынок, — он помолчал, размышляя об этом парне, который наверняка испугался. — Да ты хоть был когда-нибудь раньше на подводной лодке, молодой человек? — Потом он пожалел, что прокричал эти слова в телефон. — Ладно, просто делай, что тебе говорят, а с разрешением я разберусь. — Он освободил линию для старпома, который сказал в трубку еще несколько слов и положил трубку на базу.

— Что вы думаете? — спросил старпома Шумков.

— Офицер по безопасности отошел от телефона после разговора с вами. На линии был Воронов, он сказал, что парень только что ударился лицом. Он прибаливает последние несколько дней, и я отправил врача посмотреть, что с ним.

Шумков улыбнулся:

— Да он просто испугался. — Он протер лицо тряпкой и по привычке пробежался взглядом по приборам на пульте, потом потянул Фролова за руку, отводя подальше от посторонних ушей, и прошептал: — Я не собираюсь снаряжать или применять это оружие. Мы погибнем, если применим его. Этот разговор был для его ушей, — он кивнул в сторону замполита, который разглядывал глубиномер, — ведь, что бы ни произошло, он будет докладывать, был я готов к применению или нет.

Секунду Фролов смотрел на командира, потом медленно покачал головой в знак полного понимания. Шумков прикрывал свой зад, демонстрируя решимость выстрелить спецторпедой, на самом деле он вообще не собирался стрелять. Если им удастся выжить, замполит доложит обо всем.

На ЦКП стояла мертвая тишина. Неожиданно послышался звук винтов эсминца, который приближался.

— «Допплер» поднят, шумопеленгаторы дают приближение, командир. Через тридцать секунд он будет над нами.

— Очень хорошо, — Шумков размышлял недолго и вскоре принял решение. — Приготовиться, скорость два узла, руль право на борт, подготовить к пуску кормовую шумовую ловушку.

Аппараты для отстрела ловушек размещались в начале кормового торпедного отсека по его обеим сторонам. По виду они напоминали миниатюрные торпедные аппараты, они заполнялись водой, и из них производился отстрел специальных банок-ловушек, которые в результате химической реакции в банке испускали вихрь пузырей, отвлекая тем самым гидролокатор противника и маскируя неожиданный поворот, изменение глубины погружении лодки или ее курса. Для нетренированного и непривыкшего уха все это напоминало шум маленькой торпеды.

— Надеюсь, этот парень знает, на что он идет, — мягко произнес Шумков, не обращаясь ни к кому конкретно.

— Командир, — возбужденно воскликнул офицер-минер, — они решат, что это торпеда, и могут открыть огонь.

Шумков обернулся и холодно взглянул на него.

— Такую возможность я допускаю. А сейчас — приготовиться, всем держаться в отсеках, рули десять градусов на погружение, увеличить скорость до трех узлов, уходим на глубину 350 метров. — На электрическом ходу они еле-еле могли держать скорость три узла в течение нескольких минут.

— Командир, — старпом Фролов находился чересчур близко, стесняя Шумкова неприятным запахом изо рта и потом. — Командир, — прошептал Фролов, — у нас максимальная безопасная глубина триста двадцать пять метров.

Лодка начала подрагивать, когда, выбиваясь из сил, заскулил единственный электромотор, давая нужную скорость, и нос лодки стал заметно проседать.

— Отстрел ловушки по левому борту, немедленно!

— Командир, американец идет прямо на нас!

— Прекрасно, может быть, он поймается на ловушку и потеряет нас в этом «кастете». — Шумков слегка улыбнулся. — Рули глубины держать горизонтально, остаемся на двухстах пятидесяти метрах, постоянный курс ноль девять ноль. Через двадцать секунд остановить двигатель, сверхтишина.

Они ждали. Шумовая ловушка выскочила из пусковой трубы кормового торпедного отсека и начала движение наверх, испуская шипение и пузыри воздуха.

Шумков склонился над экраном гидролокатора и внимательно наблюдал. Американский эсминец продолжал двигаться к центру круга, по окружности которого он ходил. Но в центре круга лодки уже не было, она была на добрые полмили севернее, а вот шумовая ловушка шла прямо в центр. Турбулентная вода, называемая «кастет», взболтанная их последним маневром, может удачно замаскировать их от американского гидролокатора. Секунды тикали, так прошло несколько минут. Шумков опять почувствовал, как струйки пота со спины стекают ему в туфли. Боль в ногах была изнуряющей, ему нестерпимо хотелось присесть и приподнять ноги, но он знал, что ему надо держаться.

Командный центр неожиданно был пронзен писком — американский эсминец на всю мощь врубил гидролокатор. Звук работающего на полную мощность активного гидролокатора «SQS-23» на близком расстоянии действовал невыносимо на слух, и некоторые из русских моряков закрывали уши ладонями, пытаясь защититься от пронзительного визга. Шумков посмотрел на глубиномер, обернулся к старпому, намереваясь что-то сказать, но потом остановился. Он поднял руку, словно готовился дать сигнал, но продолжал размышлять. Собирается ли американский эсминец стрелять в центр предыдущего круга, или же его командир разгадал их маневр?

Вся вахта следила за секундной стрелкой, двигавшейся по циферблату хронометра: сорок, тридцать, двадцать секунд, потом ноль.

— Двигатель остановлен, товарищ командир.

— Понял. Попробуем начать всплытие. Рули десять градусов на всплытие! Приготовиться, — прошептал Шумков Фролову — Пусть Воронов будет готовым к открытию огня по моей команде.

— Есть рули десять градусов на всплытие, — и через несколько секунд: — Командир, работает только один руль. Правый руль заклинило последним взрывом.

— Очень хорошо, продолжим попытку. Механик, приготовиться врубить второй и третий дизели после открытия главного впускного. — Не подумав, он отдал команду автоматически, хотя и знал, что оба дизеля не работают.

Последовала пауза, потом в динамике громкоговорящей связи раздался голос механика:

— Командир, не работают все три дизеля, и нам придется идти на экономном электроприводе.

— Знаю, — ответил Шумков, — я считал, что хоть один-то дизель вы сделали. У нас немного не хватает мощи. — Шумков посмотрел на глубиномер — они все еще погружались. Он отдал приказ просто по привычке.

Боже мой, подумал Шумков. Они продолжали идти вниз; им не хватало мощности для подъема на поверхность, оставшегося заряда батареи было достаточно только для хода на экономном моторе. Этого было недостаточно.

— Продуть носовую балластную группу, быстро. Машинное, выжимайте из мини-передачи все, что можете, это последнее, что у нас осталось. — Все уставились на глубиномер. Как же это так получается, подумал Шумков, что они будут всплывать, даже не зная, идет ли наверху война. Когда они всплывут, не разнесут ли их вдребезги американские эсминцы «Блэнди», «Бори» и «Сперри» из своих орудий главного калибра? Откроют ли огонь самолеты? Ночь назад они подпольно прослушивали американские радиопередачи; он, замполит и офицер связи узнали все про американскую блокаду Кубы. Может быть, сейчас идет самая настоящая война. Тогда какая разница, что он не может поднять «Б-130» на поверхность? Они просто исчезнут в глубине… Больше двух миль вниз?

Шумков неожиданно стал приходить в себя. Ну что ж, так приходит конец. Он взглянул на глубиномер — он-то думал, что они сбросили скорость, но они все еще продолжали опускаться — 265 метров, 270. Шумков вдруг расслабился и спросил самого себя, так ли все происходит, когда ты знаешь, что скоро умирать. Если они продолжат спуск, то это будет верная смерть. А что получится, если удастся всплыть?

Шесть часов вечера, вторник

ЭМ ВМС США «Блэнди»

300 миль северо-восточнее пролива Кайкос

Весь мостик, центр боевой информации и пост гидролокатора приняли непосредственное личное участие в охоте. Я опять сменил Дэна Давидсона у коммутатора внутри корабельной связи «1JS», расположенного на открытом мостике со стороны командира, который посредством громкоговорящей связи сообщался с постом гидролокатора, ЦБИ и офицером по применению оружия. В мои обязанности входило доведение информации до этих трех постов.

После нескольких начальных часов преследования прокладка курса стала почти автоматической работой, хотя короткие маневры русской лодки нарушали спокойствие и требовали возобновления поиска до восстановления контакта — действия, от которых волосы вставали дыбом и в крови бил адреналин. Экипаж ел сухие пайки на постах и покидал посты — и то после подмены — только в гальюн.

В середине семнадцатого часа преследования контакт снизил скорость, замер в глубине минут на десять и начал быструю серию резких маневров.

Отслеживая третий маневр лодки, Вестерман неожиданно произнес напряженным голосом по громкоговорящей связи:

— Мостик, это гидролокатор. Шумы на пеленге ноль пять ноль, по звуку напоминают торпеду.

Я продублировал доклад от гидролокатора и почувствовал, что у меня затряслись колени.

Коммандер Келли, находившийся поблизости, схватил меня за грудки и, скрутив мою защитную рубаху, поднял меня и брякнул мной о переднюю переборку рубки. Моя каска клацнула и сползла на глаза.

— Черт, скажи ему, пусть повторит.

Весь дрожа, я передал слова коммандера:

— Гидролокатор, повторите.

— Подождите одну минуту, — ответил Вестерман.

— Подождите, вот сука! — заорал коммандер, выпуская меня, и побежал на правый выступ мостика. — Руль право на борт, полный вперед, установки «Хеджехог» правого и левого борта — к бою! Боевой, доложите дальность и пеленг на контакт! Гидролокатор, доложите решение на стрельбу «Хеджехогами»! Торпедные аппараты правого борта — к бою!

Я следовал за командиром, когда корабль резко лег на правый борт и рванулся вперед, прибавив обороты вращения вала. Мы повернули в сторону контакта.

Чувствуя себя полностью потерянным, я быстро выбрал кабель микрофона на всю его длину и неожиданно остановился, чуть не свернув шею, потому что ударился подбородком о динамик громкоговорящей связи, от чего моя стальная каска слетела с головы и со звоном упала на палубу.

Келли, сжимавший в одной руке микрофон радиосети высшего командования, свободной рукой схватил меня за рубаху.

— Гидролокатор, скажите, ради Христа, что происходит?

Я ждал, что мир вот-вот закончит свое существование в увеличивающемся в объеме огненном шаре и время застынет в чудесном закате вечернего солнца. А потом в наушниках послышался возбужденный голос Руга:

— Слава Иисусу, это не торпеда, а жестянка ложной цели; они опять пытались оторваться от нас.

Волна громадного облегчения нахлынула на мостик, когда я повторил слова Руга коммандеру и центру боевой информации. Ситуация продолжала оставаться опасной, мы все еще на полной скорости шли прямо на лодку, более-менее представляя, что же произошло.

«Блэнди» на полном ходу продолжал двигаться по предыдущему пеленгу на контакт, давая понять лодке, что мы отворачиваем. Командир лодки тем не менее мог все-таки неверно понять наш маневр как отворот после применения оружия. Знал ли он, что мы по-прежнему были достаточно далеко, чтобы пускать «Хеджехог»? Знал ли он, что мы не стреляли торпедой? Разве он не слышал, что торпеда не шлепнулась в воду? Цепочка вопросов требовала ответов, а пока мы оторвались от контакта на полторы мили и встали на курс, параллельный курсу и скорости лодки. К счастью, командир лодки либо знал, что он проверил нашу реакцию на шумовую ловушку, или же он был очень уверен в том, что командир американского эсминца достаточно умен, чтобы понять разницу между ловушкой и настоящей торпедой.

Вскоре после этого я спустился вниз, потому что мне давно хотелось в гальюн; мои наушники на время надел Дэн Давидсон. «Блэнди» спокойно шел на скорости примерно восемь узлов, слегка переваливаясь с борта на борт на вечерней волне, а солнечные лучи подсвечивали сумеречное море.

Когда я, чувствуя двойное облегчение, стал подниматься по трапу с главной палубы на торпедную площадку, то мельком взглянул на море. Там, словно дракон, появляющийся из глубин, рвала волны и медленно выходила из воды черная рубка подводной лодки.

Какое-то мгновение все на борту с трепетом взирали на лодку. Неожиданно, безо всякого приказа, носовая пятидюймовая пушечная установка «Блэнди» крутанулась вправо, нацелившись прямо на черную рубку лодки, которая продолжала всплывать, медленно разрезая волны.

Стоявший на правом выступе мостика коммандер взорвался:

— Верните эту проклятую установку на центральную линию! Бассет, командуйте своими пушками! Какой черт приказал повернуть орудие? Если русские это увидят, то у них будет полное право пустить в нас торпеду!

Пушечная установка тут же вернулась на центральную линию. Джим Бассет, офицер по применению оружия, находился на выступе мостика вместе с командиром на тот случай, что последует приказ на открытие огня. Когда я вернулся на мостик, чтобы сменить Дэна Давидсона, Джим что-то торопливо говорил в телефон. Чувствуя сумятицу на мостике, я отошел, выжидая, перед тем, как сменить Дэна.

Вероятно, случилось вот что: когда лодка стала всплывать, штабной вахтенный офицер в центре боевой информации произнес нечто вроде «Похоже, корабль следует подготовить к надводному бою по правому борту». Кусочек фразы — «надводному бою по правому борту» — услыхал кто-то по трансляции, выведенной к артиллеристам, и нервный капитан-артиллерист на установке пятьдесят один перевел свое орудие на ручное управление, виртуально забрав управление пятидюймовым орудием у офицера по применению оружия, стоявшего на мостике, и моментально нацелил его на лодку. Мостик в конце концов исправил его промах, однако этот короткий инцидент показывает, насколько близко мы стояли от человеческой ошибки, которая могла инициировать развитие ситуации в неуправляемую катастрофу.

Шесть часов тридцать минут, вечер, вторник

Капитан 2 ранга Н. Шумков

«Б-130»

300 миль северо-восточнее пролива Кайкос

Шумков находился в центральном командном и ждал, когда глубиномер покажет прохождение пятнадцати метров. Миновав отметку двадцать метров, лодка стала двигаться энергичнее, постепенно выходя на поверхность. Шумков приладил трап и с помощью мичмана начал вертеть колесо крышки нижнего рубочного люка. Они отвернулись, когда вода стала сочиться через прокладку, потом крышку люка откинули, и Шумков с двумя офицерами выбрались из люка, а старпом Фролов остался в ЦКП. Теперь вода едва сочилась, капля за каплей; Шумков взялся за перископ и подал на него питание. Лодка проходила отметку в десять метров, когда он начал вращать перископ, фокусируя оптику поворотом рукоятки с насечкой на поверхности. Воздух на штурманской площадке был влажным и насыщен испарениями, однако здесь он не пах канализационной трубой. Шумков сделал несколько глотков чистого воздуха и увидел в окуляре появившийся глянцево-серый профиль эсминца. Лодка продолжала всплывать, а он, очарованный, наблюдал. Мичман, поднявшийся вместе с командиром, открыл крышку над трапом, который вел на открытую рубку мостика. Вниз полилась вода, потом сквозь отверстие люка показалось ясное небо. Шумков оставил перископ и выбрался в рубку, где ему пришлось несколько раз моргнуть, встретившись глазами с блестящими цветами и красками пылающего заката.

Картина была сюрреалистичной. Какое-то мгновение он наблюдал, как вахта в рубке разбирается со своими обязанностями, а потом заметил, как носовая пушечная установка эсминца поворачивается в его сторону; теперь Шумков глядел прямо в дульный срез пятидюймового орудия, которое было от него менее чем за тысячу метров. Лодка шла курсом строго на восток с курсом ноль девять ноль. Из-за малой скорости ее слегка покачивало на средней волне, однако его «Б-130», без сомнения, находилась на безопасном курсе, предписанном в американском уведомлении для мореплавателей, которое они получили в телеграмме менее двух часов назад.

Шумков закричал:

— Лево руля! Открыть внешние крышки на торпедных аппаратах номер один и номер два! Фролов, пусть Воронов готовит решение на стрельбу! Эти уроды направили на нас пушку и собираются открыть огонь.

Находившийся в ЦКП Фролов не имел возможности увидеть грозный ствол орудия.

— Командир, мы ведь на безопасном курсе, они не станут стрелять.

— К черту, доложить о готовности к пуску!

Шумков наблюдал за эсминцем в бинокль, оптика которого запотела, но все-таки приближала картинку. Он увидел фигурки в защитной форме на крыле мостика эсминца, они все были в стальных шлемах. Шумков почувствовал, что его кишечник непроизвольно расслабился, к счастью, он не ел уже несколько дней и поэтому избежал тяжкого испытания.

Внезапно, когда нос лодки уже стал разворачиваться, чтобы занять направление пеленга на эсминец, Шумков увидел, как крупнокалиберная пушечная установка шарахнулась в сторону от лодки и замерла, направив ствол орудия вперед по ходу эсминца и в сторону от них.

— Переложить руль, — скомандовал Шумков вниз.

— Есть переложить руль. Руль право на борт, сейчас на курсе ноль четыре ноль, — доложил оператор на руле.

— Лечь на курс ноль девять ноль, — приказал Шумков, к которому возвращалось хладнокровие.

Не прошло и десяти секунд, как последовал новый доклад оператора:

— Легли на курс ноль девять ноль.

— Очень хорошо, — произнес Шумков, наблюдая за эсминцем, который уравнивал свой ход с малой скоростью лодки и оказался на траверзе лодки, на параллельном курсе и приблизительно в тысяче метров от нее. Неожиданно с сигнального мостика эсминца заморгал семафор. — Связиста сюда, быстро, они передают нам сообщение семафором, — приказал Шумков, который впервые почувствовал облегчение. От свежего воздуха у него даже закружилась голова.

Немедленно появился Чепраков и стал читать сигналы, поглядывая тем не менее в международный справочник.

— Командир, они спрашивают «Нужна ли вам помощь?».

— Нужна ли нам помощь? — Шумков расхохотался почти истерически. — Конечно, нужна. Как насчет парочки дизельных двигателей, тонны свежей воды и свежих овощей? — проворчал он. — Этого не передавать, и вообще, не отвечайте пока на семафор, дайте мне немного подумать. Принести сюда государственный флаг.

Матрос принес флаг и стал закреплять его в маленьком складывающемся флагштоке.

— Нет, я же сказал государственный флаг, а не военно-морской вымпел. Приказы почему-то требуют государственного флага, хотя я сам предпочел бы военно-морской флаг. Давайте пошевеливайтесь с флагом, и быстро сюда механика. — Шумков был в приподнятом настроении, он расслабился. Впервые он понял, что они не на войне — сейчас, по меньшей мере. Кажется, американцы ведут себя корректно; тем не менее надо быть настороже.

Шумков, стоявший впереди механика, разглядывал свой эскорт. У эсминца были впечатляющие контуры корпуса, и все же он смотрелся устремленным вперед, наперерез легкой волне. Корабельная обшивка серого цвета поблескивала в лучах раннего закатного солнца. Лоснящийся эсминец, находившийся на дальности тысяча метров слева от кормы лодки, словно выказывал гордость недавней схваткой. Американцы действительно показали себя профессионалами и людьми дела — не было мелочных сообщений, не было беспокоящих маневров — за исключением короткого инцидента с пушечной установкой, который Шумков включил в свой доклад в Москву.

«Блэнди» подошел на дистанцию примерно в тридцать метров для фотографирования. Эсминец действовал корректно, сделал дело и вернулся на свое место за кормой лодки. Шумкову стало интересно, что за человек командует эсминцем. Как его зовут? Каковы условия для экипажа на борту эсминца?

Более недели, т. е. с двадцатого числа, когда они получили — на пять дней позднее остальных трех лодок — новые приказы на патрулирование и отмену перехода в Мариэль, в адрес Шумкова не поступало ни единого сообщения от командира бригады Агафонова. Правда, теперь у Шумкова, после изучения радиообмена в американских сетях и доклада офицера-связиста, проанализировавшего новости, передававшиеся американскими коммерческими радиостанциями, было ясное понимание того, что происходило. «Б-130» шла прямиком в осиное гнездо, в котором в настоящее время должны были находиться более двухсот американских кораблей, сновавших в разных направлениях. Шумков со связистом несколько раз пытались послать телеграмму с докладом в штаб Северного флота и в Москву с подробностями инцидента, сделали более двадцати попыток, но подтверждения в приеме телеграммы так и не получили.

Шумкова беспокоила судьба его хорошего приятеля Алексея Дубивко, командира однотипной лодки «Б-36». Что с ними произошло, он узнал только после своего возвращения в Полярный.

Шесть часов вечера, вторник

ЭМ ВМС США «Блэнди»

300 миль северо-восточнее пролива Кайкос

Мы смотрели на лодку, на рубке которой, по иронии, белыми цифрами был нанесен бортовой номер 945, на пару знаков выше, чем номер 943, украшавший корпус «Блэнди». Эсминец взорвался аплодисментами и одобрительным ревом.

Экипаж американского эсминца не знал тогда, что всплывшая лодка имела поломки во всех трех дизельных двигателях и не могла опять погрузиться. И все-таки, насколько это касалось нас, то именно мы заставили ее всплыть, продержав под водой почти семнадцать часов, и никто не мог убедить нас в обратном.

Примечания:

1

«Анадырь», архивы советского Генерального штаба, папка 6, том 2, стр. 144.

7

Из отчета об этом событии в: Deborah Shapley, Promise and Power: The Life and Times of Robert McNamara (Boston: Little, Brown, 1993), рр. 176–177.

8

Этот разговор описан в: James G. Blight and David А. Welsh, On the Brink: Americans and Soviets Reexamine the Cuban Missile Crisis (New York: Noonday Press, 1990), рр. 63–64.

9

Shapley, р. 177.

10

Aleksandr Fursenko and Timothy Naftali, One Hell of a Gamble: The Secret History of the Cuban Missile Crisis, Khrushchev, Castro, and Kennedy,1958–1964 (New York: W.W.Norton, 1997).

11

Подробный отчет об этом интервью содержится в: Williams E. Knox, «Close-up of Khrushchev during a Crisis», журнал «Нью-Йорк таймс», 18.11.1962, стр. 32.

12

Robert F. Kennedy, Thirteen days: А Memoir of the Cuban Missile Crisis (New York: W.W.Norton, 1969), р. 70.

13

Информация о действиях американских подводных лодок во время кубинского ракетного кризиса до сих пор отсутствует, являясь секретной.