ГЛАВА ПЕРВАЯ.

Р?ШАЮЩАЯ НОЧЬ[1]

Днем 2-го марта, на перманентном митинг? в Екатерининском зал? Таврическаго дворца лидер думскаго прогрессивнаго блока и идейный руководитель образовавшагося 27-го февраля Временнаго Комитета членов Гос. Думы, Милюков сказал: "старый деспот, доведшій Россію до полной разрухи, добровольно откажется от престола или будет низложен". Почти в тот же час в Псков?, под давленіем верховнаго командованія в Ставк?, "старый деспот" подписал своё отреченіе от престола, окончательно оформленное вечером того же дня в момент прі?зда "думской" делегаціи в лиц? Гучкова и Шульгина. Таким образом отреченіе Государя "формально" не было "вынужденным" — устанавливает в своих воспоминаніях Набоков, выдающійся русскій юрист, которому суждено было сд?латься первым управляющим д?лами революціоннаго Временнаго Правительства.

Насколько, однако, формальная юридическая сторона соотв?тствовала реальной обстановк?, создавшейся в Петербург? и являвшейся р?шающим фактором в ход? революціи? Это совс?м не праздный вопрос, ибо отв?т на него опред?ляет собою дв? совершенно отличныя друг от друга психологіи в круг? лиц, объединившихся около Временнаго Комитета Г. Д. и одновременно появившагося на ряду с ним Сов?та Р. и С. Д., т. е. т?х учрежденій, которыя обстоятельства поставили в т? дни как бы "во глав?" политической жизни страны. Для одних Николай II добровольно отрекся от престола, для других он был низложен — его отреченіе было "вынуждено", и добровольный отказ от власти, затушеванный в сознаніи современников, означал лишь то, что Император фактически не был свергнут насильственным путем, т. е. революціонным актом возставшаго народа. Формально добровольное отреченіе неизб?жно накладывало изв?стныя моральныя обязательства на т?х, кто стремился добиться этого отреченія и кто его принял; такого моральнаго обязательства могли не ощущать т?, кто не принимал участія в реализаціи плана сохраненія династіи путем устраненія лично дискредитированнаго монарха: для них исходным пунктом мог быть только вопрос о ц?лесообразности — так, как он представлялся тогда в пониманіи д?йствовавших лиц.

Для того, чтобы уяснить себ? роковыя противор?чія, которыя выявились в первые дни революціи в силу недостаточно продуманных и ad hoc осуществленных политических замыслов, необходимо проанализировать всю сложную и запутанную обстановку того времени. Никто как-то не отдавал себ? яснаго отчета в этих противор?чіях тогда, когда закладывался фундамент строительства новой Россіи.

Нам н?т необходимости в хронологической посл?довательности воспроизводить событія первых февральско-мартовских дней, что сд?лано уже с достаточной полнотой и отчетливостью в "Хроник? февральской революціи", составленной Заславским и Канюровичем (1924 г.) и в работ? ген. Мартынова[2] "Царская армія в февральском переворот?" (1927 г.) К этим фактам мы будем обращаться лишь попутно, комментируя то или иное создавшееся положеніе. Прежде всего попытаемся возстановить картину отв?тственных переговоров, которые в ночь с 1-го на 2-е марта происходили между Временным Комитетом Гос. Д. — "цензовой" общественностью по тогдашней терминологіи, и делегатами Исп. Ком. Сов?та, заявившаго "претензію" представлять демократію[3]. Эта была поистин? р?шающая ночь, и зд?сь завязался узел посл?дующей трагедіи русской революціи. Между т?м возстановить бол?е или мен?е точно то, что происходило в указанную ночь, историку очень трудно. В нашем распоряженіи н?т почти никаких документальных данных. В суматох? первых дней и ночей никто никаких протоколов не вел: отсутствует и газетный репортаж, подчас зам?няющій своим суррогатом протокольную запись — в "Изв?стіях", которыя издавал Комитет думских журналистов, нельзя отыскать никаких намеков на суть переговоров. Остаются воспоминанія, т. е. показанія современников, которыя должны помочь историку в данном случа? не только в "оц?нк? подробностей" (Маклаков), но и в установк? первооснов. Значеніе этого субъективнаго самаго по себ? источника познанія прошлаго в данном случа? безконечно преуменьшается не только привнесеніем посл?дующих настроеній, весьма отличных от подлинных авторских настроеній первых дней революціи, но и т?м, что пелена тумана безсознательно для мемуариста застилает его память о том, что происходило в безсонныя ночи и сумбурные февральскіе и мартовскіе дни.

Н?сколько мемуаристов уже коснулись исторической ночи с 1-го на 2-е марта. Казалось, можно было положиться на текст Милюкова, так как первый том его "Исторіи", приближающейся к воспоминаніям, написан был в Кіев? в 18-ом году в період политическаго полубезд?лія автора. Память мемуариста не застлана была еще его поздн?йшей политической эволюціей, и, таким образом, ему нетрудно было по сравнительно св?жим впечатл?ніям воспроизвести исторію переговоров между членами Думы и сов?тскими делегатами, в которых автор принимал самое непосредственное участіе — т?м бол?е, что в показаніях перед Чрезвычайной Сл. Комиссіей (7 августа 17 г.) Милюков засвид?тельствовал, что им были проредактированы и исправлены "неточности", им?ющіяся в готовившейся Временным Комитетом Г. Д. к изданію книг?, гд? было дано "точное описаніе день за днем, как происходило". (Я никогда не вид?л этой книги и нигд? не встр?чал ссылок на нее — надо думать, что она в д?йствительности не была издана). И, т?м не мен?е, суммарное изложеніе Милюкова с большими фактическими ошибками не дает нужных отв?тов...

Им?ются и воспоминанія Керенскаго, но только во французском изданіи его "Революціи 17 г.". Вн?шне мемуарист хочет быть очень точным. Им указываются даже часы отв?тственных р?шеній в эти дни. Но это только вн?шняя точность, ибо даты безнадежно спутаны (выпустив книгу в 28 году, автор, сл?дуя установившимся плохим традиціям многих мемуаристов, не потрудился навести соотв?тствующія справки и пов?ствует исключительно по памяти). Память Керенскаго так же сумбурна, как сумбурны сами событія, в которых ему пришлось играть активн?йшую роль, когда он падал в обморок от напряженія и усталости и когда, по его собственным словам, он д?йствовал как бы в туман? и руководствовался больше инстинктом, нежели разумом. При таких условіях не могла получиться фотографія того, что было в 17 г. (на это Керенскій претендовал в своих парижских докладах). Н?т ничего удивительнаго, что тогда у него не было ни времени, ни возможности вдумываться в происходившія событія. В воспоминаніях он пытается объяснить свое равнодушіе к программным вопросам т?м, что никакія программы не могли изм?нить ход событій, что академическіе споры не представляли никакого интереса, и что в силу этого "Он не принимал в них участія... Поэтому все самое существенное прошло мимо сознанія мемуариста, самоут?шающагося т?м, что событія не могли идти другим путем, и даже изд?вающагося над несчастными смертными (« Pauvres etres humains »), которые думают по иному.

Еще меньше можно извлечь из воспоминаній Шульгина "Дни", которым повезло в литератур?, и на которыя так часто ссылаются. Воспоминанія Шульгина — "живая фотографія т?х бурных дней" (отзыв Тхоржевскаго) — надо отнести к числу полу-беллетристических произведеній, не могущих служить канвой для историческаго пов?ствованія: вымысел от д?йствительности не всегда у него можно отд?лить, к тому же такого вымысла, сознательнаго и безсознательнаго, слишком много — автор сам признается, что впечатл?нія от пережитого см?шались у него в какую-то "кошмарную кашу". Воспоминанія Шульгина могли бы служить для характеристики психологических переживаній момента, если бы только на них не сказывалась так опред?ленно дата — 1925 год. Тенденціозность автора просачивается через вс? поры[4].

Бол?е надежными являются "Записки о революціи" Суханова, гд? наибол?е подробно и в хронологической посл?довательности изложены перипетіи, связанныя с переговорами в ночь на 2-ое марта. Большая точность изложенія объясняется не только свойствами мемуариста, игравшаго первенствующую роль со стороны Исп. Ком. в переговорах, но и т?м, что еще 23 марта ему было поручено Исп. Ком. составить очерк переговоров. Суханов порученія не выполнил, но, очевидно, подобрал предварительно соотв?тствующій матеріал: поэтому он так отчетливо запомнил "все" до пятаго дня — это была "сплошная ц?пь воспоминаній, когда в голов? запечатл?вался чуть ли не каждый час незабвенных дней". И совершенно неизб?жно в основу разсказа надо положить изложеніе Суханова, хотя и слишком очевидно, что иногда автор теоретическія обоснованія подводит post factum и себ? приписывает бол?е д?йственную, провидящую роль, нежели она была в д?йствительности.

По чьей иниціатив? начались переговоры. Представитель крайняго теченія, большевик Шляпников, опред?ленно утверждает, что Исп. Ком. стал обсуждать вопрос о конструкціи власти по "офиціальному предложенію" со стороны Комитета Гос. Думы. Противоположную версію устанавливает другой представитель "революціонной демократіи", Суханов, не принадлежавшій к групп? лиц, входящих в ленинскую фалангу; понимая, что "проблема власти" — основная в революціи, именно он настаивал на обсужденіи ея в Исп. Ком., и по его иниціатив? возникла мысль о необходимости вступить в переговоры с представителями "цензовой общественности". Версія Суханова, как увидим, бол?е достов?рна[5], хотя Стеклов, офиціальный докладчик Исп. Ком. на Сов?щаніи Сов?тов 30 марта, дававшій через м?сяц отчет перед собраніем и разсказавшій исторію "переговоров", развивал то же положеніе, что и Шляпников: думскій де Комитет начал переговоры "по собственной иниціатив?" и вел их с сов?тскими представвителями, как с "равноправной политической стороной".

Так или иначе вопрос об организаціи власти подвергся обсужденію в Исп. Комитет? днем 1 марта — в?рн?е урывками происходил довольно случайный и безсистемный обм?н мн?ній по этому поводу, так как текущіе вопросы ("куча вермишели", по выраженію Суханова) постоянно отвлекали вниманіе. Бес?ды происходили, как утверждает Шляпников, в связи с сообщеніем Чхеидзе, что Врем. Комитет, взяв на себя почин организаціи власти, не может составить правительство без вхожденія в него "представителей л?вых партій". Нам?чались три теченія: одно из них (согласно традиціонной догм?) отвергало участіе соціалистов во власти в період так называемой " буржуазной" революціи; другое (крайнее) требовало взять управленіе в свои руки; третье настаивало на соглашеніи с "цензовыми элементами", т. е. споры шли по схем?: власть буржуазная, коалиціонная или демократическая (соціалистическая). В 6-м часу И. К. вплотную подошел к разр?шенію проблемы власти и даже подверг вопрос баллотировк?, при чем 13 голосами против 7 или 8 постановил не входить в цензовое правительство.

Впосл?дствіи была выдвинута стройная теоретическая схема аргументацій, объяснявшая почему демократія, которой яко бы фактически принадлежала власть в первые дни революціи в Петербург?, отказалась от выполненія павшей на нее миссіи. Такую попытку сд?лал Суханов в "Записках о революціи". Другой представитель "сов?тской демократіи" Чернов, непосредственно не участвовавшій еще в то время в революціонных событіях, касаясь в своей исторической работ? "Рожденіе революціонной Россіи" р?шенія передать власть "цензовой" демократіи, не без основанія зам?чает, что в данном случа? поб?дила "не теорія, не доктрина", а "непосредственное ощущеніе обузы власти " и желаніе свалить эту обузу под соусом теоретическаго обоснованія на "плечи цензовиков". Пять причин, побуждавших к такому д?йствію и свид?тельствовавших об отсутствіи "политической зр?лости" и о "тактическом банкротств?" руководящаго) ядра, исчисляет Чернов:

1. Не хватало программнаго единодушія.

2. Цензовая демократія была на лицо "во всеоружіи вс?х своих духовных и политических ресурсов", революціонная же демократія была представлена на м?ст? д?йствія случайными элементами, "силами далеко не перваго, часто даже и не второго, а третьяго, четвертаго и пятаго калибра". Самыя квалифицірованныя силы революціонной демократіи находились в далекой ссылк? или в еще бол?е далеком изгнаніи.

3. У цензовиков были "всероссійскія имена", руководители же революціонной демократіи за немногими исключеніями являлись "для широкаго общественнаго мн?нія загадочными незнакомцами", о которых враги могли "распространять какія угодно легенды".

4. Крупн?йшіе д?ятели рев. демократіи были "абсолютно незнакомы с техникою государственнаго управленія и аппаратом его" и "прыжок из заброшеннаго сибирскаго улуса или колоніи изгнанников в Женев? на скамьи правительства был для них сходен — с переселеніем на другую планету".

5. "Буржуазныя партіи" им?ли за собой свыше десяти л?т открытаго существованія и устойчивой, гласной организаціи трудовыя, соціалистіческія и революціонныя партій держались почти всегда лишь на голом скелет? кадров "профессіональных революціонеров".

Пространную аргументацію н?сколько кичливых представителей эмигрантских "штабов"[6]— подобную же аргументацію развивает и Троцкій в "Исторіи русской революціи" — можно было бы кратко подытожить словами Милюкова на упомянутом митинг? 2-го марта в Екатерининском зал? Таврическаго дворца, когда бывшій лидер думской оппозиціи с большим преувеличеніем говорил о единственно организованной "цензовой общественности". Во вс?х этих соображеніях им?ется, конечно, доля истины, но вс? они анулировались в тот момент аргументом, который представляло собой настроеніе масс и сочувствіе посл?дних революціонным партіям. "Престиж Думы" был огромен, несравним с вожаками л?вых, изв?стных лишь в узком круг?, — усиленно подчеркивает и Маклаков, а между т?м для успокоенія революціонной стихіи им?ло огромное значеніе вхожденіе именно Керенскаго в состав Временнаго Правительства, при чем играло роль само по себ? не имя депутата, а его принадлежность к революціонной демократіи. Оспаривать этот факт не приходится, так как сама военная власть с м?ст, гд? разбушевалась стихія, систематически взывала в первые дни к новой власти и требовала прибытія Керенскаго. Неоспоримо, что правительство, составленное из наличных членов Исп. Ком., было бы весьма неавторитетно, но почти столь же неоспоримо, что революціонная общественность могла бы составить такое правительство из имен бол?е или мен?е "всероссійских", которое им?ло бы в т? дни, быть может, больше вліянія, ч?м случайно составленное и не соотв?тствовавшее моменту "Временное Правительство", которое приняло бразды правленія в революціонное время[7].

Основная причина "передачи" власти цензовым элементам или в?рн?е отказ от каких-либо самостоятельных попыток создать однородное демократическо-соціалистическое правительство лежала не в сознаніи непосильной для демократіи "обузы власти", а в полной еще неув?ренности в завтрашнем дн?. В этом откровенно признавался впосл?дствіи в сов?щаніи сов?тов докладчик о "временном правительств?", Стеклов — один из т?х, кто непосредственно участвовал в ночных переговорах 1-2 марта: "...когда нам?чалось... соглашеніе, было совс?м неясно, восторжествует ли революція не только в форм? революціонно-демократической, но даже в форм? ум?ренно-буржуазной. вы, ...которые не были зд?сь, в Петроград?, и не переживали этой революціонной горячки, представить себ? не можете, как мы жили: окруженные вокруг думы отд?льными солдатскими взводами, не им?ющими даже унтер-офицеров, не усп?вши еще сформировать никакой политической программы движенія... нам не было изв?стно настроеніе войск вообще, настроеніе Царскосельскаго гарнизона, и им?лись св?д?нія, что они идут на нас. Мы получали слухи, что с с?вера идут пять полков, что ген. Иванов ведет 26 эшелонов, на улицах раздавалась стр?льба, и мы могли допускать, что эта слабая группа, окружавшая дворец, будет разбита, и с минуты на минуту ждали, что вот придут, и если не разстр?ляют, то заберут нас. Мы же, как древніе римляне, важно сид?ли и зас?дали, но полной ув?ренности в усп?х? революціи в этот момент совершенно не было"

Слишком легко посл? того, как событія произошли, отвергнуть этот психологическій момент и утверждать, что "царизм" распался, как карточный домик, что режим, сгнившій на корню, никакого сопротивленія не мог оказать, что "военный разгром революціи был немыслим". Д?ло, конечно, было не так. Усп?х революціи, как показал весь историческій опыт, всегда зависит не столько от силы взрыва, сколько от слабости сопротивленія. Это почти "соціологическій" закон. У революціи 17 года не было организованной реальной военной силы. Вс? участники революціи согласны с т?м, что цитадель революціи — Таврическій дворец, была в первые дни беззащитна. В ночь на 28 февраля, находившіеся в Гос. Дум? фактически не располагали ни одним ружьем — признает Керенскій (La Verite). Им?вшееся артиллерійское орудіе было без снарядов, безд?йственны были и пулеметы (Мстиславскій). Потому так легко возникала паника в ст?нах Таврическаго дворца — и не только в первый день, как о том свид?тельствуют мемуаристы; достаточно было дойти нев?рному слуху о сосредоточеніи в Академіи Генеральнаго Штаба 300 офицеров, вооруженных пулеметами, с ц?лью нападенія на революціонную цитадель. Казалось, что небольшая организованная воинская часть без труда ликвидирует возстаніе или по крайней м?р? его вн?шній центр[8]. И если такой части не нашлось, то эхо объясняется не одной растерянностью разложившейся власти, а и т?м, что уличное неорганизованное движеніе в критическій момент оказалось сц?плено с Государственной Думой — поднять вооруженную руку против народнаго представительства психологически было уже трудн?е, учитывая то обстоятельство, что во время войны армія превратилась в сущности в "вооруженный народ", как то неоднократно признавалось в самом правительстве (см., напр., сужденія в Сов?т? Министров в 15 году). Война парализовала в значительной степени волю к противод?йствію, и Суханов совершенно прав, утверждая, что Комитет Гос. Думы служил "довольно надежным прикрытіем от царистской контр-революціи", отсюда рождалось впечатленіе, что власть "явно запускала движеніе" и подтверждалась распространенная легенда о "провокаціи".

Если в Петербург? 1-го марта, когда р?шался вопрос о власти, переворот закончился уже поб?доносно, то оставалось еще неизв?стным, как на столичныя событія реагирует страна и фронт. Керенскій, не очень сл?дящій за своими словами, в одной из посл?дних книг (La Verite) писал, что к ночи 28-го вся страна с арміей присоединилась, к революціи. Это можно еще с оговоркой сказать о второй столиц? Имперіи гд? ночью 28-го было уже принято обращеніе Городской Думы, к населенію, говорившее, что "ради поб?ды и спасенія Россіи Госуд. Дума вступила на путь р?шительной борьбы со старым и пагубным для нашей родины строем". Но народ, который должен был фактически устранить "от власти т?х, кто защищал старый порядок, постыдное д?ло изм?ны", 1 марта в сущности стал лишь "готовиться к бою", как выражается в своих воспоминаніях непосредственный наблюдатель событій, будущій комиссар градоначальства с.-р. Вознесенскій. Полное безд?йствіе власти под начальством ген. Мрозовскаго опред?лило усп?х революціи и ея безкровность: три солдата и рабочій — такова цифра жертв возстанія в Москв?... В матери русских городов — Кіев?, гд? узнали о перевороте лишь 3-го, и гд? в этот день газеты все же вышли с обычными "б?лыми м?стами", еще перваго был арестован по ордеру губ. жанд. управленія старый народоволец, отставн. полковник Оберучев, вернувшійся из эмиграціи в середин? февраля "на родину". Во многих губерніях центра Россіи (Ярославль, Тула и др.) движеніе началось 3-го. Жители Херсона даже 5 марта могли читать воззваніе губернатора Червинскаго о народных безпорядках в Петербург?, прекращенных Родзянко в "пользу арміи, Государя и отечества". На фронт в?сть о революціи естественно пришла еще позже — во многих м?стах 5-6 марта; об отреченіи Императора на н?которых отд?льных участках узнали лишь в середин? м?сяца. М?стечковый еврей, задавшій в это время одному из мемуаристов (Квашко) вопрос: "а царя, д?йствительно, больше н?т, или это только выдумка", — в?роятно, не был одинок. В захолустье св?д?нія о происшедших событіях кое гд? проникли лишь к концу м?сяца. Для иностранных читателей может быть уб?дительно свид?тельство Керенскаго, что на всем протяженіи Имперіи не нашлось ни одной части, которую фактически можно было двинуть против мятежной столицы, то же, конечно, говорит и Троцкій в своей "Исторіи революціи". Но это мало уб?дительно для русскаго современника, знающаго, что фронтовая масса и значительная часть провинціи о событіях были осв?домлены лишь посл? их завершенія.

Чернов д?лает поправку (то же утвержденіе найдем мы и в воспоминаніях Гучкова): войсковую часть можно было отыскать на фронт?, но посылка ея не достигла бы ц?ли, ибо войска, приходившія в Петербург, переходили на сторону народа. Но это только предположеніе, весьма в?роятное в создавшейся обстановк?, но все-таки фактически нев?рное, вопреки установившейся версіи, даже в отношеніи того немногочисленнаго отряда, который дошел до Царскаго Села во глав? с ген. Ивановым к вечеру 1 марта[9]. Большевицкіе историки желают доказать, что "демократія", из которой они себя выд?ляют, отступила на вторыя позиціи не из страха возможности разгрома революціи, а в силу паники перед стихійной революціонностью масс: в первые дни — вспоминает большевизанствующій с.-р. Мстиславскій — "до гадливости" чувствовалось, как "верховники" из Исп. Ком. боялись толпы[10]. Безспорно, страх перед неорганизованной стихіей должен был охватывать людей, хоть сколько-нибудь отв?тственных за свои д?йствія и не принадлежавших к лагерю безоговорочных "пораженцев", ибо неорганизованная стихія, безголовая революція, легко могла перейти в анархію, которая не только увеличила бы силу сопротивленія режима, но и неизб?жно порождала бы контр-революціонное движеніе страны во имя сохраненія государственности и во изб?жаніе разгрома на вн?шнем фронт?»

Керенскій, быть может, н?сколько преувеличивая свои личныя ощущенія первых дней революціи, объективно прав, указывая, что никто не ожидал произошедшаго хаоса, и у вс?х была только одна мысль, как спасти страну от быстро наступающей анархіи. Элементарный здравый смысл заставлял демократію прив?тствовать р?шеніе Временнаго Комитета взять на себя отв?тственную роль в происходивших событіях и придать стихійному движенію характер "революціи", ибо исторія устанавливала и другой "соціологическій закон", в свое время в таких словах формулированный ник?м иным, как Лениным: "для наступленія революціи недостаточно, чтобы "низы не хот?ли", требуется, чтобы и "верхи не могли" жить по старому, т. е. "революціонное опьян?ніе", как выразился Витте в воспоминаніях, должно охватить и командующій класс. Витте довольно цинично называл это "умственной чесоткой" и либеральным "ожир?ніем" интеллигентной части общества, доказывая, что "революціонное опьян?ніе" вызывает отнюдь не "голод, холод, нищета", которыми сопровождается жизнь 100 милліоннаго непривилегированнаго русскаго народа. В одном старый бюрократ был прав: "главным диктатором" революціи не является "голодный желудок" — этот традиціонный предразсудок, как нежизненный постулат, пора давно отбросить. Голод порождает лишь бунт, которому, д?йствительно, обычно уготован один конец: "самоистребленіе". Алданов справедливо зам?тил, что о "продовольственных затрудненіях" в Петербург?, в качеств? "причин революціи" историку посл? 1920 г. писать "будет неловко".

Мотив этот выдвигался экономистами в начал? революціи (напр., доклад Громана в Исп. Ком. 16 марта); в поздн?йшей литератур?, пожалуй, один только Чернов все еще поддерживает версію, что на улицу рабочих вывел "Царь-Голод", — впрочем весьма относительный: сообщеніе градоначальника командующему войсками 23 февраля считало причиной безпорядков еще только слух, что будут отпускать 1 ф. хл?ба взрослому и полфунта на малол?тних.

Ленин, который все всегда знал заран?е на девять десятых, утверждал посл? революціи, еще в дни пребыванія за границей, что буржуазія нужна была лишь для того, чтобы "революція поб?дила в 8 дней"[11].

Мемуаристы противоположнаго лагеря с той же уб?дительностью доказывают легкую возможность разгрома революціи при наличности н?которых условій, в д?йствительности по т?м или другим причинам не оказалось. "Революція поб?дила в 8 дней" потому, что страна как бы слилась в едином порыв? и общности настроеній, — столичный бунт превратился во "всенародное движеніе", показавшее, что старый порядок был уже для Россіи политическим анахронизмом и тогда (посл? завершенія переворота) в стихійности революціи начали усматривать гарантіи незыблемой ея прочности (р?чь Гучкова 8 марта у промышленников).

В историческом аспект? можно признать, что современники в предреволюціонные дни недооц?нивали сдвига, который произошел в стран? за годы войны под возд?йствіем оппозиціонной критики Гос. Думы, привившей мысль, что національной судьб? Россіи при старом режим? грозит опасность, что старая власть "безучастная к судьб? родины и погрязшая в позор? порока... безповоротно отгородилась от интересов народа, на каждом шагу принося их в жертву безумным порывам произвола и самовластія" (из передовой статьи "Рус. В?д." 7 марта). В политической близорукости, быть может, повинны вс? общественныя группировки, но от признанія этого факта нисколько не изм?няется суть д?ла: февральскія событія в Петербург?, их размах, отклик на них и итог оказались р?шительно для вс?х неожиданными — "девятый вал", по признанію Мякотина (в первом публичном выступленіи посл? революціи), пришел тогда, "когда о нем думали меньше всего". Теоретически о грядущей революціи всегда говорили много — и в л?вых, и в правых, и в промежуточных, либеральных кругах. Предреволюціонныя донесенія агентуры департамента полиціи и записи современников полны таких предвид?ній и пророчеств — н?которым из них нельзя отказать в прозорливости, настолько они совпали с т?м, что фактически произошло. В д?йствительности же подобныя предвид?нія не выходили за пред?лы абстрактных разсчетов и субъективных ощущеній того, что Россія должна стоять "на порог? великих событій". Это одинаково касается, как предсказаній в 16 г. н?коего писца Александро-Невской Лавры, зарегистрированных в показаніях филеров, которые опекали Распутина, так и предвид?ній политиков и соціологов. Если циммервальдец Суханов был уб?жден, что "міровая соціальная революція не может не ув?нчать собой міровой имперіалистической войны", то его прогнозы в сущности лежали в той же плоскости, что и размышленія в часы безсонницы в август? 14 г. вел. кн. Ник. Мих., записавшаго в дневник: "к чему зат?яли эту убійственную войну, каковы будут ея конечные результаты? Одно для меня ясно, что во вс?х странах произойдут громадные перевороты, мн? мнится конец многих монархій и тріумф всемірнаго соціализма, который должен взять верх, ибо всегда высказывался против войны". Писательница Гиппіус занесла в дневник 3 октября 16 г.: "никто не сомн?вается, что будет революція. Никто не знает, какая и когда она будет, и не ужасно ли? — никто не думает об этом". (Предусмотрительность часто появляется в опубликованных дневниках post factum). Во всяком случа? не думали потому, что вопрос этот в конкретной постановк? в сознаніи огромнаго большинства современников не был актуален, — и близость революціи исчислялась не днями и даже не м?сяцами, а может быть, "годами". Говорили о "революціи" посл? войны (Шкловскій). Даже всевидящій Ленин, считавшій, что "всемірная имперіалистическая война" является "всесв?тным режиссером, который может ускорить революцію" ("Письма издалека"), за два м?сяца до революціи в одном из своих докладов в Цюрих? сд?лал обмолвку: "Мы, старики, быть может, до грядущей революціи не доживем". По наблюденіям французскаго журналиста Анэ, каждый русскій предсказывал революцію на сл?дующій год, в сущности не в?ря своим предсказаніям. Эти общественные толки, поднимавшіеся до аристократических и придворных кругов, надо отнести в область простой разговорной словесности, конечно, показательной для общественных настроеній и создавшей психологію ожиданія чего-то фатально неизб?жнаго через какой-то неопред?ленный промежуток времени.

Ожиданіе новаго катаклизма являлось доминирующим настроеніем в самых различных общественных кругах — и "л?вых" и "правых , посл? завершенія "великой русской революціи", как "сгоряча" окрестили 1905 год, Россію ждет "революція безповоротная и ужасная" — положеніе это красной нитью проходит через перлюстрированную департаментом полиціи частную переписку (мы им?ем опубликованный отчет, напр., за 1908 г.). Челов?к весьма консервативных политических уб?жденій, харьковскій проф. Вязигин писал: "Самые черные дни у нас еще впереди, а мы быстрыми шагами несемся к пропасти". Ему вторит политик ум?ренных взглядов, член Гос. Сов. Шипов: "родина приближается к пропасти"... "предстоящая неизб?жная революція легко может вылиться в форму пугачевщины". И все-таки Шипов, путем размышленія, готов признать, что "теперь ч?м хуже, т?м лучше", ибо "ч?м скор?е грянет этот гром, т?м мен?е он будет страшен и опасен". И бол?е л?вый Петрункевич хоть и признает, что наступила "полная агонія" правительственной власти, что "теперь борьба демократизировалась в самом дурном смысл?", что "выступили на арену борьбы необузданный и дикія силы", однако, все это, по его мн?нію, свид?тельствует, что "мы живем не на кладбищ?". "Будущее в наших руках, если не впадет в прострацію само общество", успокаивает редактор "Рус. В?д." Соболевскій сомн?вающагося своего товарища по работ? проф. Анучина и т. д. И очень часто в переписк? государственных д?ятелей, ученых и простых обывателей, с которой ознакамливались перлюстраторы, звучит мотив: "вряд ли без вн?шняго толчка что-нибудь будет". В кругах той либерально-консервативной интеллигенціи, которая под водительством думскаго прогрессивнаго блока претендовала на преемственность власти при новых парламентских комбинаціях, ожиданіе революціи, вышедшей из н?др народной толщи и рисовавшейся своим радикальным разр?шеніем накопившихся соціальных противор?чій какой-то новой "пугачевщиной", "русским бунтом, безсмысленным и безпощадным", по выраженію еще Пушкина, носило еще мен?е реалистическія формы. Революціонный жупел, посколько он выявлялся с кафедры Гос. Думы, зд?сь был пріемом своего рода педагогическаго возд?йствія на верховную власть в ц?лях принудить ее капитулировать перед общественными требованіями. В д?йствительности мало кто в?рил, что то, "чего вс? опасаются", может случиться, и в интимных разговорах, отм?чаемых агентами деп. полиціи (и не только ими), ожидаемая революція зам?нялась "почти безкровным" дворцовым переворотом — до него в представленіи оппозиціонных думских политиков оставалось "всего лишь н?сколько м?сяцев" даже, может быть, н?сколько нед?ль.

"Революція застала врасплох только в смысл? момента", утверждает Троцкій. Но в этом и была сущность реальнаго положенія, предшествовавшаго 27 февраля. Несомн?нен факт, устанавливаемый Сухановым, что ни одна партія непосредственно не готовилась к перевороту. Будущій л?вый с.-р. Мстиславскій выразился еще р?зче: "революція застала нас, тогдашних партійных людей, как евангельских неразумных д?в, спящими". Большевики не представляли собой исключенія — наканун? революціи, по образному выраженію Покровскаго, они были "в десяти верстах от вооруженнаго возстанія". Правда, наканун? созыва Думы они звали рабочую массу на улицу, на Невскій, противопоставляя свою демонстрацію в годовщину дня суда над с.-д. депутатами 10 февраля проекту оборонческих групп"хожденія к Дум?" 14 февраля, но фактически это революціонное д?йствіе не выходит из сферы обычной пропаганды стачек.

Нельзя обманываться лозунгами: "Долой царскую монархію" и "Да здравствует Временное Революціонное Правительство" и т. д. — то были лишь традиціонныя присказки всякой прокламаціи, выходившей из револнціоннаго подполья. Рабочіе не вышли на улицу. Быть может, свою роль сыграла агитація думских кругов, выступавших с предупрежденіем о провокаціонном характер? призывов[12], но еще в большей степени полная раздробленность и политическое расхожденіе революціонных штабов. Характерно, что близкіе большевикам так называемые "междурайонцы" в особом листк?, выпущенном 14 февраля, "признавали нец?лесообразным общее революціонное выступленіе пролетаріата в момент не изжитаго тяжелаго внутренняго кризиса соціалистических партій и в момент, когда не было основанія разсчитывать "на активную поддержку арміи". "Обычное", конечно, шло своим чередом, ибо революціонные штабы готовили массы к "грядущему выступленію". И тот же петербургскій междурайонный комитет с.-дем, в международный день работниц 23 февраля (женское "первое мая") выпускает листовку с призывом протестовать против войны и правительства, которое "начало войну и не может ее окончить". Трудно поэтому уличное выступленіе 23 февраля, которое вливалось в наростающую волну стачек, им?вших всегда не только экономическій, но и политическій отт?нок, назвать "самочинным". Военные представители иностранных миссій в телеграмм? в Ставку движеніе, начавшееся 23-го, с самаго начала опред?лили, как манифестацію экономическую по виду, и революціонную по существу (Легра). Самочинность его заключалась лишь в том, что оно возникло без обсужденія "предварительнаго плана", как утверждали донесенія Охр. Отд. 26 февраля. Д?ло касается партійных комитетов, которые были далеки от мысли, что "женскій день" может оказаться началом революціи и не вид?ли в данный момент "ц?ли и повода" для забастовок (свид?тельство рабочаго В?трова, состоявшаго членом выборгскаго районнаго комитета большевицкой партіи).

Уличная демонстрація, если не вызванная, то сплетавшаяся с обострившимся правительственным кризисом, была т?м не мен?е поддержана революціонными организаціями (на сов?щаніи большевиков с меньшевиками и эсерами) — правда "скр?пя сердце", как свид?тельствует Каюров, при чем в " тот момент никто не предполагал, во что оно (это движеніе) выльется". В смысл? этой поддержки и надо понимать поздн?йшія (25-26 февр.) донесенія агентов Охр. Отд., отм?чавшія что "революціонные круги стали реагировать на вторые сутки", и что "нам?тился и руководящій центр, откуда получались директивы". В этих донесеніях агентура явно старалась преувеличивать значеніе подпольнаго замаскированнаго центра. (Преувеличенныя донесенія и послужили поводом для ареста руководителей "рабочей группы" при Цен. Воен. Пр. Ком., осложнившаго и обострившаго положеніе). Если о Сов?т? Раб. Деп., который должен "начать д?йствія к вечеру 27-го", говорили, напр., на рабочем сов?щаніи 25-го, созванном по иниціатив? Союза рабочих потребительских обществ и по соглашенію с соц.-дем. фракціей Гос. Думы, если на отд?льных заводах происходили уже даже выборы делегатов, как о том гласила больше, правда, городская молва, то этот вопрос стоял в связи с продовольственным планом, который одновременно обсуждался на сов?щаніи в городской Дум?, а не с задуманным политическим переворотом, в котором Сов?т должен был играть роль какого-то "рабочаго парламента". Реальный Сов?т Р. Д. возник 27-го "самочинно", как и все в эти дни, вн? связи с только что отм?ченными разговорами и предположеніями — иниціаторами его явились освобожденные толпой из предварительнаго) заключенія лидеры "рабочей группы", взявшіе полученную по насл?дству от 1905 г. традиціонную форму объединенія рабочих организацій, которая сохранила престиж в рабочей сред? и силу д?йственнаго лозунга пропаганды соціал-демократіи. Поэтому приходится сд?лать очень большую оговорку к утвержденію Милюкова-историка, что "соціалистическія партіи р?шили немедленно возродить Сов?т рабочих депутатов".

Как ни расц?нивать роль революціонных партійных организацій в стихійно нароставших событіях в связи с расширявшейся забастовкой, массовыми уличными выступленіями и обнаруживавшимся настроеніем запасных воинских частей[13], все же остается несомн?нным, что до перваго офиціальнаго дня революціи "никто не думал о такой близкой, возможной революціи" (восп. раб. больш. Каюрова). "То, что началось в Питер? 23 февраля, почти никто не принял за начало революціи,—вспоминает Суханов: "казалось, что движеніе, возникшее в этот день, мало ч?м отличалось от движенія в предыдущее м?сяцы. Такіе безпорядки проходили перед глазами современников многіе десятки раз". мало того, в момент, когда обнаружилось колебаніе в войсках, когда агенты охраны докладывали, что масса "посл? двух дней безпрепятственнаго хожденія по улицам ув?рилась в мысли, что "началась революція", и "власть безсильна подавить движеніе , что, если войска перейдут "на сторону пролетаріата, тогда ничто не спасет от революціоннаго переворота", — тогда именно под вліяніем кровавых уличных эпизодов, им?вших м?сто 26-го, в большевицком подполь? был поднят вопрос о прекращеніи забастовок и демонстрацій. В свою очередь Керенскій в книг? "Experiences" вспоминает, что вечером 26-го у него собралось "информаціонное бюро" соціалистических партій — это отнюдь не был центр д?йствія, а лишь обм?н мн?ніями "за чашкой чая". Представитель большевиков Юренев категорически заявил, что н?т и не будет никакой революціи, что движеніе в войсках сходит на н?т, и надо готовиться на долгій період реакціи... Слова Юренева (их приводил раньше Станкевич в воспоминаніях) были сказаны в отв?т на указаніе хозяина квартиры, что необходимо приготовиться к важным событіям, так как мы вступили в революцію. Были ли такія предчувствія у Керенскаго? В другой своей книг?, изданной в том же 36-ом году, он по иному опред?лял положеніе: даже 26 февраля, — пишет он в «La Verite », никто не ждал революціи и не думал о республик?. Соратник Керенскаго по партіи, участник того же инф. бюро, Зензинов в воспоминаніях, набросанных еще в первые дни революціи ("Д?ло Народа" 15 марта), подтверждал второе, а не первое заключеніе Керенскаго: он писал, что "революція ударила, как гром с неба, и застала врасплох не только правительство, но и Думу и существующія общественныя организаціи. Она явилась великой и радостной неожиданностью и для нас революціонеров". Упоминал об информаціонных собраніях т?х дней, на которых присутствовали представители вс?х существовавших в Петербург? революціонных теченій и организацій, он говорил, что событія разсматривались, как н?что "обычное" — "никто не предчувствовал в этом движеніи в?янія грядущей революціи". Не показательно ли, что в упомянутой прокламаціи, изданной Междурайонным Комитетом 27 февраля, рабочая масса призывалась к организацій "всеобщей политической стачки протеста" против "безсмысленнаго", "чудовищнаго" преступленія, совершившагося наканун?, когда "Царь свинцом накормил поднявшихся на борьбу голодных людей", и когда в "безсильной злоб? сжимались наши кулаки", — зд?сь не было призыва к вооруженному возстанію. Также, очевидно, надо понимать и заявленіе представителя рабочих, большевика Самодурова, в зас?даніи Городской Думы 25 февраля требовавшаго не "заплат", а совершеннаго уничтоженія режима.

Обстановка первых двух дней революціи (она будет обрисована в посл?дующих главах), обнаруживавшая несомн?нную организаціонную слабость центров[14], которые вынуждены были пасовать перед стихіей, отнюдь не могла еще внушить демократіи непоколебимую ув?ренность в то, что "разгром был немыслим". П?шехонов вспоминал, что "на другой день посл? революціи", при повышенном и ликующем настроеніи '"не только отд?льных людей, но и большія группы вдруг охватывал пароксизм сомн?ній, тревоги и страха". О "страшном конц?" говорил временами и Керенскій, как свид?тельствует Суханов; пессимизм Скобелева отм?чает Милюков, проводившій с ним на одном стол? первую ночь в Таврическом дворц?, о своей паник? разсказывает сам Станкевич; Чхеидзе был в настроеніи, что "все пропало" и спасти может только "чудо!" — утверждает Шульгин. О том, что Чхеидзе был "страшно напуган" солдатским возстаніем, засвид?тельствовал и Милюков. Завадскій разсказывает о сомн?ніях в благополучном исход? революціи, возникших у Горькаго, когда ему пришлось наблюдать "панику" в Таврическом дворц? 28-го, но еще большая неув?ренность у него была в поб?д? революціи за пред?лами Петербурга. Противор?чія эти были жизненны и неизб?жны.

О том необычайном "парадокс? февральской революціи", который открыл Троцкій и который заключался в том, что демократія, посл? переворота обладавшая всей властью (ей вручена была эта власть "поб?доносной массой народа"), "сознательно отказалась от власти и превратила 1 марта легенду о призваніи варягов в д?йствительность XX в?ка", приходится говорить с очень большими оговорками. В сущности, этого парадокса не было, и поэтому естественно, что на сов?щаніи Исп. Ком., о котором идет р?чь, никто, по воспоминанію Суханова, не заикался даже о сов?тском демократическом правительств?. Большевики в своей сред? р?шали этот вопрос, как утверждает Шляпников, но во вн? не вступали в борьбу за свои принципы — только слегка "поговаривали", по выраженію Суханова[15]. Споры возникли около предположенія, высказаннаго "правой частью" сов?щанія, о необходимости коалиціоннаго правительства. Идея была выдвинута представителем "Бунда". Очевидно, большой настойчивости не проявляли и защитники коалиціи, т?м бол?е, что самые видные и авторитетные ея сторонники (меньшевик Богданов и нар. соц. П?шехонов) в зас?даніи не присутствовали[16].

Совершенно ясно, что 1-го вообще никаких окончательных р?шеній не было принято, несмотря на произведенное голосованіе. Это была как бы предварительная дискуссія. нам?чавшая лишь н?которые пункты для переговоров с Вр. Ком. Гос. Думы и выяснявшая условія, при которых демократія могла бы поддержать власть, долженствовавшую создаться в результат? революціонной вспышки. Стеклов, как разсказывает Суханов, — записывал пункты по м?р? развивавшихся преній. Они были впосл?дствіи на Сов?щаніи Сов?тов оглашены докладчиком по сохранившемуся черновику, который передан был зат?м в "Музей исторіи". Эти 9 пунктов, записанных на клочк? плохой писчей бумаги, были формулированы так:

"1. Полная и немедленная амнистія по вс?м д?лам политическим и религіозным, в том числ? террористическим покушеніям.

2. Свобода слова, печати, союзов, собраній и стачек с распространеніем политических свобод на военнослужащих.

3. Воздержаніе от вс?х д?йствій, предр?шающих форму будущаго правленія.

4. Принятіе немедленных м?р к созыву Учредительнаго Собранія на основах всеобщаго, равнаго, прямого и тайнаго голосованія.

5. Зам?на полиціи пародной милиціей с выборным начальством, подчиненным органам м?стнаго самоуправленія.

6. Выборы в органы м?стнаго самоуправленія на основ? всеобщаго, равнаго, прямого и тайнаго голосованія.

7. Отм?на вс?х сословных, в?роиспов?дных и національных ограниченій.

8. Неразоруженіе и невывод из Петрограда воинских частей, принимавших участіе в революціонном движеніи.

9. Самоуправленіе армій."

В этих пунктах не было намека на соціально-экономическіе вопросы, которые должны встать перед Временным Правительством с перваго дня его существованія: в них не было самаго существеннаго в данный момент — отношенія к войн?.

Большинство Исп. Ком., по мн?нію Суханова, принадлежало к циммервальдскому объединенію, но, поясняет мемуарист — надо было временно снять с очереди лозунги против войны, если разсчитывать на присоединеніе буржуазіи к революціи. Свернуть "циммервальдское знамя" приходилось однако и для того, чтобы договориться в собственной "сов?тской сред?". Сов?т с циммервальдскими лозунгами в то время не был бы поддержан солдатской массой, представители которой составляли большинство пленума. Равным образом т? же тактическія соображенія побуждали не выдвигать и соціально-экономическіе лозунги. Как пояснял вышедшій через н?сколько дней меньшевицкій орган — "Рабочая Газета", для рабочаго класса "сейчас непосредственно соціальные вопросы не стоят на первом план?", надо напрячь "вс? силы, чтобы создать свободную и демократическую Россію", т. е. добыть "политическую свободу" — единственное "средство, при помощи котораго можно бороться за соціализм". Вспоминая "урок" 1905 г., "Рабочая Газета" указывала на невозможность для пролетаріата вести борьбу на "два фронта" — с "реакціей" и "капиталистами". Сл?довательно, не столько книжная мудрость, заимствованная из "учебников", не столько догматика, опред?ляющая мартовскія событія, как "буржуазную революцію в классическом смысл? слова" и развитая в посл?дующем идеологическом осмысливаніи событій, сколько ощущеніе реальной д?йствительности опред?ляло позиціи и тактику "верховников" из среды Исп. Ком. в смутные дни, когда, говоря словами того же доклада Стеклова, "нельзя было с ув?ренностью сказать, что переворот завершен, и что старый режим д?йствительно уничтожен".

Житейская логика требовала сл?дующаго шага — непосредственнаго участія представителей соціалистической демократіи в той власти, которая пока существовала еще только в "потенціи": во время войны и продовольственной разрухи приходится выбирать между правительством буржуазіи и правительством из своей среды, как выразился один из делегатов на Сов?щаніи Сов?тов, не считаясь с "резолюціями конгресса международнаго соціализма". Этого шага в полной м?р? не было сд?лано. Был создан чреватый своими посл?дствіями ублюдочный компромисс, который никак нельзя разсматривать, как н?что, посл?довательно вытекавшее из апріорно установленных в т? дни постулатов. Бундовец Рафес, один из т?х, кто отстаивал в дневном сов?щаніи Исп. Ком. принцип коалиціонной власти, совершенно опред?ленно свид?тельствует в воспоминаніях, что в ночном зас?даніи организаціоннаго Комитета партіи с.-д. вопреки мн?нію Батуринскаго, представлявшаго линію Исп. Ком., принято было р?шеніе об участіи членов партіи в образованіи правительства. Отсюда вывод, что партія не считала для себя обязательным случайное голосованіе происходившаго днем сов?тскаго сов?щанія. Столь же знаменательно было появленіе на другой день в офиціальных сов?тских "Изв?стіях" статьи меньшевика Богданова, отстаивавшаго участіе демократіи в образованіи правительства и мотивировавшаго необходимость такого участія т?м соображеніем, что думское крыло революціи не только склоняется к конституціонной монархіи, но и готово сохранить престол за прежним носителем верховной власти.

В бурные моменты самочинное д?йствіе играет нер?дко роль р?шающаго фактора. Такое своевольное д?йствіе от имени разнородная спектора соціалистической общественности и совершила группа д?ятелей Исп. Ком., в сущности организаціонно никого не представлявшая и персонально даже довольно случайно кооптированная в руководящій орган сов?тской демократіи. Их политическая позиція была неопред?ленна и неясна. В конц? концов фактически неважно — был ли лично иниціатором начала переговоров с думцами заносчивый и самомнительный Гиммер (Суханов), разыгрывавшій роль какого-то "сов?тскаго Макіавели", или другая случайность (приглашеніе во Врем. Ком. для обсужденія вопроса об организаціи власти) превратила Суханова и его коллег Стеклова и Соколова в единственных представителей революціонной демократіи в ночь на 2-ое марта при обсужденіи кардинальнаго вопроса революціи. Интересен факт, что формальной сов?тской делегаціи не было, и что лица, д?йствительно самочинно составившія эту делегацію, ник?м не были уполномочены, на свой риск вели переговоры и выдвигали программу, ник?м в сущности не утвержденную.

Каково же было умонастроеніе в том крыл? Таврическаго дворца, гд? зас?дали представители "единственно организованной цензовой общественности", для переговоров с которыми направились делегаты Сов?та? В представленіи Суханова они шли для того, чтобы уб?дить "цензовиков" взять власть в свои руки. Уб?ждать надо было в сущности Милюкова, который в изображеніи мемуариста безразд?льно царил в "цензовой общественности". Но Милюкова, конечно, уб?ждать не приходилось с момента, как Врем. Комитет высказался "в полном сознаніи отв?тственности" за то, чтобы "взять в свои руки власть, выпавшую из рук правительства —уступать кому-либо дававшуюся в руки власть, лидер прогрессивнаго блока отнюдь не собирался. Для него никаких сомн?ній, отм?ченных в предшествующей глав?, не было. Довольно м?ткую характеристику Милюкова дал в своих воспоминаніях принадлежавшій к фракціи к. д. кн. Мансырев. Вот его отзыв: "челов?к книги, а не жизни, мыслящій по опред?ленным, заран?е схемам, исходящій из надуманных предпосылок, лишенный темперамента чувств, неспособный к непосредственным переживаніям. Революція произошла не так, как ее ожидали в кругах прогрессивнаго блока. И т?м не мен?е лидер блока твердо и неуклонно держался в первые дни революціи за схему, ран?е установленную и связанную с подготовлявшимся дворцовым переворотом, когда кружок лиц, заран?е, по его собственным словам, обсудил м?ры, которыя должны быть приняты посл? переворота. Перед этим "кружком лиц" лежала старая программа прогрессивнаго блока, ее и надлежало осуществить в налет?вшем вихр? революціонной бури, значительность которой не учитывалась в цензовой общественности та же, как и среди демократіи".

Большинство мемуаристов согласны с такой оц?нкой позиціи "верховников" из думскаго комитета, а один из них, депутат Маклаков, даже через 10 л?т посл? революціи продолжал утверждать, что в мартовскіе дни программа блока требовала всего только н?которой "ретуши", ибо революція «nullement» не была направлена против режима(?!). В представленіи изв?стнаго публициста Ландау д?ло было еще проще — революціи вообще не было в 17 г., а произошло просто "автоматическое паденіе сгнившаго правительства". Подобная концепція вытекала из представленія, что революція 17 г. произошла во имя Думы, и что Дума возглавила революцію. Маклаков так и говорит, вопреки самоочевидным фактам, что революція началась через 2 часа(!) посл? роспуска Думы, правда, д?лая оговорку, что революція произошла "во имя Думы", но "не силами Думы"! Милюков в первом варіант? своей исторіи революціи также писал, что сигнал к началу революціи дало правительство, распустив Думу. Миф этот возник в первые же дни с того самаго момента, как Бубликов, занявшій 28-го временно должность комиссара по министерству сообщенія, разослал от имени предс?дателя Гос. Думы Родзянко приказ, гласившій: "Государственная Дума взяла в свои руки созданіе новой власти", — и усиленно поддерживался на протяженіи всей революціи в рядах "цензовой общественности". Он подправлял д?йствительность, выдвигая Гос. Думу по тактическим соображеніям на первый план в роли д?йственнаго фактора революціи. Еще в августовском Государственном Сов?щаніи, возражая ораторам, говорившим, что "революцію сд?лала Гос. Дума в согласіи со всей страной", Плеханов сказал: "тут есть доля истины, но есть и много заблужденія"[17]. С теченіем времени от такого "заблужденія" отказался главный творец литературнаго мифа Милюков, н?когда озаглавившій первую главу исторіи революціи — "Четвертая Гос. Дума низлагает монархію", но потом в связи с изм?неніями, которыя произошли в его политических взглядах, признавшій, что Гос. Дума не была способна возглавить революцію, что прогрессивный блок был прогрессивен только по отношенію ко Двору и ставленникам Распутина[18], что революціонный взрыв не им?л никакого отношенія к роспуску Думы. о котором масса, ничего не знала ("Россія на перелом?"), " что Дума, блок и его компромиссная программа были начисто сметены первым же днем революціи ("Сов. Зап.")".

Отвергнутая легенда передает, однако, бол?е точно идеологическія концепціи, во власти которых находились руководители "цензовой общественности" в момент переговоров с сов?тскими делегатами. В думских кругах, для которых роспуск Думы был как бы coup de foudre, по выраженію Керенскаго, еще меньше, ч?м в соціалистическом сектор? предполагали, что февральскіе дни знаменуют революціонную бурю. Была попытка с самаго начала дискредитировать движеніе. Гиппіус записала 23 февраля: "опять кадетская версія о провокаціи... что нарочно, спрятали хл?б..., чтобы "голодные бунты" оправдали желанный правительству сепаратный мир. Вот глупые и сл?пые выверты. Надо же такое придумать"[19]. "Событія 26-27 февраля — показывал Милюков в Чр. Сл. Ком. — застали нас врасплох, потому что они не выходили из т?х кругов, которые предполагали возможность того или другого переворота, но они шли из каких-то других источников или они были стихійны. Возможно, что как раз Протопоповская попытка разстр?ла тут и сыграла роль в предыдущее дни... Было совершенно ясно, что инсценировалось что-то искусственное..." "Руководящая рука неясна была, — добавлял Милюков в "Исторіи" — только она исходила, очевидно, не от организованных л?вых политических партій".

"Полная хаотичность начала движенія" не могла подвинуть руководителей думскаго прогрессивнаго блока на героическій шаг. Когда днем 27-го члены Думы собрались в Таврическом дворц? на частное сов?щаніе, никакого боевого настроенія в них не зам?чалось. Сколько их было? "Вся Дума" была на лицо в представленіи Шульгина, собралось 200 членов — исчисляет Мансырев, литовскій депутат Ичас доводит эту цифру до 300. То, что происходило в Дум? 27-го, остается до сих пор неясным я противор?чивым в деталях, даже в том, что касается самаго частнаго сов?щанія — каждый мемуарист разсказывает по своему. Не будем на этом останавливаться.

Создалась легенда, широко распространившаяся 27-го в Петербург?, о том, что Дума постановила не расходиться, как учрежденіе, и что Дума совершила революціонный акт, отказавшись подчиниться указу о роспуск?. Так на периферіи воспринял Горькій, так воспринял молву и П?шехонов. В "Изв?стіях" думскаго Комитета журналистов это "р?шеніе" было формулировано так: "Сов?т стар?йшин, собравшись на экстренном зас?даніи и ознакомившись с указом о роспуск?, постановил: Госуд. Дум? не расходиться. Вс?м депутатам оставаться на м?ст?". Милюков говорит, что безпартійный казак Караулов требовал открытія формальнаго зас?данія Думы (по словам Керенскаго этого требовала вся оппозиція в лиц? его, Чхеидзе, Ефремова (прог.) и "л?ваго" к. д. Некрасова), но сов?т стар?йшин на этот революціонный путь не хот?л вступать. В стать?, посвященной десятил?тію революціи Милюков утверждал, что было заран?е условлено (очевидно, при теоретическом разсужденіи о возможном роспуск?) никаких демонстрацій не д?лать. И потому р?шено было считать Гос. Думу "не функціонирующей, но членам Думы не разъ?зжаться". Члены Думы немедленно собрались на "частное сов?щаніе"[20], и, чтобы подчеркнуть, что это "частное сов?щаніе", собрались не в большом Б?лом зал?, а в сос?днем полуциркульном за предс?дательской трибуной[21]. О "частном сов?щаніи", помимо довольно противор?чивых свид?тельств мемуаристов, мы им?ем "почти стенографическую запись", опубликованную в 21 г. в эмигрантской газет? "Воля Россіи". К?м составлена была запись, очень далекая от "почти стенографическая" отчета, хотя и излагавшая происходившее по минутам, неизв?стно, и всетаки она, очевидно, составленная в то время, бол?е надежна, ч?м слишком субъективныя поздн?йшія воспріятія мемуаристов. Зас?даніе открыто было в 2 1/2 часа дня Родзянко, указавшаго на серьезность положенія и вм?ст? с т?м признававшаго, что Дум? "нельзя еще высказаться опред?ленно, так как мы еще не знаем соотношенія сил". Выступавшій зат?м Некрасов — тот самый, который только что перед этим в Сов?т? стар?йшин, по воспоминаніям Керенскаго, будто бы от имени оппозиціи среди других требовал, чтобы Дума совершила революціонное д?йствіе, игнорируя приказ о роспуск? — предлагал передать власть пользующемуся дов?ріем челов?ку: ген. Маниковскому с "н?сколькими представителями Гос. Думы[22]. Проект Некрасова о приглашеніи генерала из состава правительства и передачи власти в "старыя руки" вызвал довольно единодушную критику. По отчету "Воли Россіи" возражали прогрессист Ржевскій и с. д. Чхеидзе, по воспоминаніям Мансырева, Караулов, по воспоминаніям Ичаса к. д. Аджемов, находившій "среднее р?шеніе", предложенное Некрасовым, "безуміем". Большинство считало, что Дума сама должна избрать орган, которому надлежало вручить полномочія для сношенія с арміей и народом (Ржевскій). Соціалистическій сектор отстаивал положеніе, что иного выхода, как созданіе новой власти н?т — трудовик Дзюбинскій предлагал, временную власть вручить сеньорен-конвенту Думы и посл?днюю объявить "Учредительным Собраніем" (по отчету "Воли Россіи" Мансырев тогда поддерживал Дзюбинскаго). Скептически высказывался Шингарев: "неизв?стно, признает ли народ новую власть". Когда д?ло дошло до Милюкова, то он отверг вс? сд?ланныя предложенія — не желал он признать и Комитет из 10 лиц, который мог бы "диктаторствовать над вс?ми", признавал он "неудобным" предложеніе Некрасова и невозможность созданія новой власти, так как для этого "еще не настал момент". Сам Милюков не помнил уже, что 27-го он предлагал. В "почти стенографической" записи Милюковская р?чь запротоколирована в таких выраженіях: "Лично я не предлагаю ничего конкретнаго. Что же нам остается д?лать? По?хать, как предлагает Керенскій, и успокоить войска, но вряд ли это их успокоит, надо искать что-нибудь реальное" (Д?ло в том, что в это время Керенскій — как гласит запись — обратился к Собранію с предложеніем уполномочить его вм?ст? с Чхеидзе по?хать на автомобил? ко вс?м возставшим частям, чтобы объяснить им о поддержк? и солидарности Гос. Думы).

Через десять л?т свои колебанія Милюков объяснил сознаніем, что тогдашняя Дума не годилась для возглавленія революціи. Мемуаристы осторожность лидера объясняли неув?ренностью в прочности народнаго движенія (Шульгин). По утвержденію Скобелева, Милюков заявил, что не может формулировать свое отношеніе, так как не знает, кто руководит событіями[23]. В изображеніи Ичаса Милюков заключил р?чь словами: "характер движенія еще настолько неясен, что нужно подождать по крайней м?р? до вечера, чтобы вынести опред?ленное р?шеніе". "Тут мы, бол?е экспансивные депутаты, выразили бурное несогласіе с нашим лидером", при чем Аджемов особливо настаивал, что "нельзя откладывать р?шеніе до выясненія соотношенія сил" ("Воля Рос."). По стенографическому отчету Родзянко обратился тогда к собранію с просьбой "поторопиться с принятіем р?шенія, ибо промедленіе смерти подобно". Большинством было принята р?шеніе об образованіи "Особаго Комитета", "Долго еще спорили",— вспоминает Ичас — как его выбрать. Наконец, когда затянувшіяся длинныя р?чи вс?х утомили (л?вые депутаты Керенскій, Скобелев, Янушкевич, Чхеидзе постоянно выходили к толп? и возвращались на сов?щаніе, уб?ждая скор?е приступить к д?йствію), р?шили передать избраніе комитета сеньорен-конвенту, который должен был немедленно доложить Сов?щанію его состав. Посл? получасового разговора Родзянко сообщил результаты. "У меня и моих товарищей — вновь вспоминает Ичас — было такое чувство, словно мы избрали членов рыболовной или тому подобной думской комиссіи. Никакого энтузіазма ни у кого не было. У меня вырвалась фраза:  Да здравствует Комитет Спасенія. В отв?т на это н?сколько десятков членов Сов?щанія стали аплодировать". "Временный Комитет[24]удалился на сов?щаніе (это было около 5 часов), а мы около 300 членов Думы бродили по унылым залам Таврическаго дворца. Посторонней публики еще не было. Тут ко мн? подошел с сіяющим лицом член Думы Гронскій: "знаешь новость. Сегодня в 9 час. веч. прі?дет в Таврическій дворец в. кн. Мих. Ал. и будет провозглашен императором". Это изв?стіе стало довольно открыто курсировать по Екатерининскому залу".

Ичас был н?сколько удивлен длинным названіем Временнаго Комитета — "Комитет членов Гос. Думы для водворенія порядка в столиц? и для сношенія с лицами и учрежденіями", к. д. Герасимов объяснил: "это важно с точки зр?нія уголовнаго уложенія, если бы революція не удалась бы". Скор?е это было шуточное зам?чаніе, совершенно, конечно, прав Бубликов, утверждавшій в воспоминаніях, что в этот момент Дума (или ея суррогат) не поддержала революціи. Выжидательная позиція большинства оставалась — поб?дила по существу, осторожная линія лидера, несмотря на "бурное" несогласіе с ним многих его соратников, доказывавших, что невозможно ожидать "точных св?д?ній". Р?шеніе было принято при общем "недоум?ніи и растерянности" Шансырев), в начинавшемся хаос?, под угрозой выступленія "тридцатитысячной" толпы, которую подсчитал Шульгин, и которая требовала, чтобы Дума взяла власть в свои руки, под крики и бряцаніе оружія вошедшей в Таврическій дворец солдатской толпы, прорвавшей обычный думскій караул, при чем начальник караула был ранен выстр?лом из толпы. (В изображеніи Мансырева, не совпадающем с впечатл?ніями Ичаса, безпорядочные разговоры о думском комитет? закончились при опуст?вшем уже зал?). Впечатл?ніе явно преувеличенное. Гипноз мифической "тридцатитысячной толпы" сказался и в посл?дующих исторических интерпретаціях, когда, напр., Чернов пов?ствует, как "чуть ли не десятки тысяч со вс?х сторон" устремились в Гос. Думу, узнав о разгон? Думы и ея отказ? подчиниться. Это было довольно далеко от того, что было в первый день революціи, когда разношерстная уличная толпа с преобладаніем отбившихся от казарм солдатских групп и групп студенческой и рабочей молодежи стала постепенно проникать и заполнять думское пом?щеніе. На первый день переносится впечатл?ніе от посл?дующих дней, когда Таврическій дворец сд?лался с двумя своими оппозиціонными крылами — Временным и Испол. Комитетами, д?йствительно, территоріальным и идеологическим центром революціи и в то же время приб?жищем для вс?х отпавших от частей одиночек солдат, которых воззваніе Сов?та 27-го звало в Думу.

Что привело солдат в дневные часы 27-го к Государственной Дум?? "Я буду очень озадачен — писал впосл?дствіи один из современников, проф. Завадскій — если мн? докажут, что выход "волынцев... был обусловлен расправой правительства с Гос. Думой". Насколько прав Завадскій, свид?тельствуют воспоминанія фельдфебеля Кирпичникова, которому приписывается иниціатива призыва не итти против народа и вывода солдат Волынскаго полка на улицу утром 27-го[25] — в них Гос. Дума даже не упомянута. Таврическій дворец стал базой не в силу притяженія Думы, а в силу своего расположенія в "военном город?", гд? разм?щены были казармы т?х гвардейских частей, в которых началось движеніе — утверждает Мстиславскій (отчасти Шкловскій). Возможно, что эта топографическая причина оказала косвенное вліяніе, возможно сыграло свою роль воспоминаніе о несостоявшейся демонстраціи 14 февраля, возможно сюда повели оказавшихся на улицах солдат новоявленные вожаки движенія. Но 27-го это еще не было стихійным движеніем: Станкевич, напр., разсказывает, как он утром 27-го пытался толпу солдат, ворвавшуюся в школу прапорщиков на Кирочной и вооружившуюся там винтовками, уб?дить итти к Гос. Дум? и как его слова были встр?чены недов?ріем: "не заманивают ли в западню". В?роятно, гораздо большая толпа с Литейнаго пр. просочилась на Выборгскую сторону, которую издавна большевики считали своей вотчиной...

Керенскій не по?хал по казармам, как он предлагал в частном сов?щаніи членов Гос. Думы. Об этом проект? он вообще ничего не говорит в воспоминаніях. Разсказывает он другое. С утра он принял м?ры к тому, чтобы мятежныя части направились в Думу, по телефону из Думы уб?див н?которых из своих друзей заняться этим д?лом. В тревожном нетерп?ніи Керенскій ожидал прибытія этих частей, чтобы открыть им двери Думы и закр?пить союз мятежных солдат с народными представителями — союз "единственно который мог бы спасти положеніе". С волненіем Керенскій б?гал от окна к окну, отправляя посланцев на сос?днія улицы, посмотр?ть — не идут ли возставшія войска. Они не шли. Гд? же "ваши войска" — спрашивали его негодующіе и обезкураженные депутаты. Иниціатор прихода мятежных войск к Дум? начинал уже серьезно безпокоиться затяжкой, с которой войска и народ запаздывали появиться перед Таврическим дворцом, когда раздался крик: идут. Керенскій и другіе л?вые депутаты бросились им навстр?чу с прив?тствіем и уб?жденіем взять на себя защиту Думы от "царских войск". Революціонная армія приняла на себя охрану дворца. В "Изв?стіях" журналистов было напечатано: "около 2 час. сильные отряды революціонной арміи подошли к Государственной Дум?". В эти сильные отряды превратились безпорядочныя группы, перем?шанныя с разношерстной уличной толпой. Так положено было начало легенды, занесенной Черновым на страницы своего пов?ствованія о рожденіи революціонной Россіи в таких выраженіях: первые три возставших полка, волынскій, литовскій и измайловскій, истребив одних офицеров и заставив разб?жаться других, были приведены к Гос. Дум? штатским прис. пов. Н. Д. Соколовым". Впрочем, У этого посл?дняго им?ется конкурент: бывшая в то время в Петербурга французская журналистка Amelie de Nery (Маркович) записала в дневник, что честь и слава привести революціонную армію к Таврическому дворцу принадлежит близкой ея знакомой "Сон? Морозовой" ("тов. Соня" не мифическая личность — она фигурирует в большевицком окруженіи). Самаго факта возстанія ц?лых полков и истребленія части офицеров не было — убит был начальник учебной команды волынскаго полка шт. кап. Лашкевич, — убит был в спину посланной вдогонку пулей (по другой офиціальной версіи он застр?лился).

Одна легенда порождает другую. Можно считать установленным фактом, что к вечеру 27-го в Таврическом дворц? появилась сборная команда, им?вшая признак н?которой организованности, которая и приняла на себя охрану Думы и несла караульную службу в посл?дующіе дни. Эту часть, состоявшую преимущественно из солдат 4-й роты Преображенскаго полка (расположеннаго в Таврических казармах) привел унт. оф. этого полка Круглов. Легенда расцв?тила факт, и на страницах "Хроники февральской революціи" можно прочесть: вечером в Таврическій позвонили из офицерскаго собранія Преображенскаго полка. В полном состав? Преображенскій полк с офицерами во глав? направлялся в Гос. Думу. Это положило конец колебаніям Милюкова. Временный думскій комитет в организованной войсковой части нашел свою поддержку и р?шил взять власть в свои руки". В изображены секретаря Родзянко Садикова (предисловіе к посмертному изданію воспоминаній Родзянко) полк явился в полном состав? со вс?ми офицерами и командиром полка кн. Аргутинским-Долгоруковым[26]. Легенда эта происхожденія 17 г., когда в кругах "цензовой общественности", с одной стороны пытались объяснить, почему в момент революціи в распоряженіи Временнаго Комитета не оказалось ни одной организованной военной части, тогда как все предреволюціонное время проходило под знаком подготовки дворцоваго переворота, и стихійное выступленіе лишь предупредило ожидавшійся в начал? марта акт, а с другой стороны пытались смягчить обостренія между командным составом и солдатской массой, вызванныя неучастіем офицерскаго состава в движеніи 27-го, и создать впечатл?ніе, что офицеры полка всегда сл?довали славным традиціям своих предшественников "декабристов" и что "первый полк" имперіи был всегда "за свободу". Эту ц?ль и пресл?довала изданная Временным Комитетом брошюра тогда еще начинавшаго беллетриста Лукаша, который записал разсказы офицеров и солдат запаснаго батальона л. гв. Преображенскаго полка. Лукаш пов?ствует, как 27-го утром в предвид?ніи надвигающейся грозы командный состав полка собрался в офицерском собраніи на Милліонной и по предложенію кап. Скрипицина р?шил выйти на площадь Зимняго дворца и постараться собрать там другія гвардейскія части ("измайловцев, егерей и семеновцев") — не для того, чтобы противод?йствовать революціи, но, чтобы изб?жать кровопролитія, "внести порядок в ея мятущійся поток", и, "как организованная сила, предъявить требованія правительству"[27].

Подражаніе "великому историческому стоянію" в декабрьскіе дни 1825 г. оказалось излишним, и собравшіеся 27-го на Дворцовой пл. ушли в казармы! Вечером, в 7 час, старшіе офицеры во глав? с командиром полка "сошлись вновь в том же офицерском собраніи и р?шили признать власть временнаго правительства. В энтузіазм? младшіе преабраженцы б?гут в казармы, произносят пламенныя р?чи о той свобод?, которую ждали бол?е "ста л?т". В разгар энтузіазма появился в. кн. Кир. Вл., который присоединился "вс?м сердцем" к происшедшему. Было сообщено в Думу. В третьем часу ночи в Преображенскій полк прибыл назначенный комендантом возставших частей полк. Энгельгардт и прив?тствовал героическое р?шеніе команднаго состава, прекратившее вс? колебанія Родзянко встать во глав? Времен. Комитета: теперь можно сказать, что мы уже поб?дили". Утром Преображенскій полк с оркестром музыки двинулся по Милліонной ул. к Гос. Дум?.

Канва разсказа шита б?лыми нитками — искусственность ея очевидна — она находится в коренном противор?чіи с т?м, что показывал ген. Хабалов: дв? роты Преображенскаго полка вошли в тот правительственный отряд, который днем был направлен против бунтовщиков под начальством полк. Кутепова. К вечеру, между 5-6 час, 27-го на Дворцовой пл. был сосредоточен правительственный резерв, в состав котораго входили снова дв? роты Преображенскаго полка под начальством командира полка Аргутинскаго-Долгорукова в соотв?тствіи с разработанным ран?е расписаніем случай возможнаго возникновенія безпорядков. Сюда же в район № 1, по расписанію с музыкой прибыли павловцы, отнюдь не для антиправительственной демонстраціи. Прі?зжал на Дворцовую пл. и в. кн. Кирилл для того, чтобы осв?домиться, как поступить ему с гвардейским экипажем. По словам Хабалова, он ему сказал: если части будут д?йствовать против мятежников, "милости просим", если против своих не будут стр?лять, пусть лучше остаются в казарм?. Вел. кн. прислал дв? наибол?е надежныя роты учебной команды. Павловцы и преображенцы, однако, ушли с Дворцовой пл. — может потому, что у них не оказалось патрон и достать их негд? было (и "?сть было нечего"), может быть, потому, что нач. ген. шт. Занкевич, которому было передано общее командованіе, поговорив с солдатами, признал собранный резерв ненадежным и не задерживал части, которыя казались сомнительными. Все это очень далеко от героической идилліи, создавшейся вокруг Преображенскаго полка. И т?м не мен?е изв?стная фактическая база под ней им?лась. Чл. Врем. Ком. Шидловскій разсказал в мемуарах, что вечером, когда Родзянко размышлял — принимать ли предс?дательствованіе, ему по телефону позвонил племянник, бывшій офицером в Преображенском полку и сообщил, что офицеры полка постановили "предоставить себя в распоряженіе Думы". Под вліяніем этого сообщенія Родзянко, д?йствительно, дал свое согласіе и просил Шидловскаго съ?здить на Милліонную и "поговорить" с офицерами. В собраніи Шидловскій застал "в полном сбор? весь офицерскій состав полка и значительное количество важных генералов из команднаго состава гвардіи". По впечатл?нію мемуариста "бол?е или мен?е разбиравшимся в том, что происходило, оказался лишь один офицер, остальные же ничего не понимали". Шидловскій объявил, что на сл?дующій день к ним прі?дет полк. Энгельгардт для того, чтобы дать "дальн?йшія указанія". На сл?дующій день, по утвержденію Шидловскаго, "Преображенскій полк прибыл в Таврическій дворец в образцовом порядк? с оркестром во глав?, без единаго офицера, с каким-то никому неизв?стным штабc капитаном. Оказалось, что полк ушел без "в?дома офицеров". Сейчас же посланы были автомобили, чтобы привезти офицеров, но офицеры вовремя не попали. (Эпизод этот подтверждается сохранившимся в архив? военной комиссіи приказом прапорщика Синани с двумя автомобилями направиться на Милліонную в казармы Преображенскаго полка и "привезти с собой офицеров этого полка". Приказ за подписью Ржевскаго был пом?чен 4 ч. 55 м. дня). Шидловскій пытался выяснить у солдат недоразум?ніе и получил отв?т, что офицеры полка вообще "держатся как-то странно, все собираются в своем собраніи, о чем-то толкуют, принимают какія-то р?шенія, но солдатам ничего не объясняют".

Эпизод с Преображенским полком, хотя очень далекій от легенды, но подчеркивающій пассивность и колебанія военной среды, должен был произвести впечатл?ніе в думском комитет?, показав, что "первый полк" имперіи отнюдь не представляет собой боевую силу в правительственном лагер?. Св?д?нія из других полков были приблизительно аналогичны. Впосл?дствіи отсутствіе боевого настроенія у команднаго состава отм?тил в своих показаніях перед Чр. Сл. Ком. Хабалов, требовавшій соглашенія с Думой. (Есть свид?тельство, что ген. Безобразов, находившійся в Адмиралтейств?, предлагал попытаться взять приступом революціонную цитадель, но не встр?тил сочувствія в окружающем офицерств?).

Наибол?е яркую иллюстрацію к предреволюціонному настроенію н?которой части команднаго состава дает тот самый Балтійскій флот, гд? событія так трагически обернулись для морских офицеров. В эту психологическую обстановку наканун? переворота вводит нас интересн?йшій дневник кап. 1 ранга Рейнгартена, активнаго члена кружка прогрессивных моряков, сгруппировавшихся около адм. Непенина (см. мою книгу "На путях к дворцовому перевороту"). Дружески связанные между собою члены кружка систематически собирались на интимныя бес?ды для обсужденія "текущих вопросов". Так собрались они и 27-го в 6 час. вечера в ц?лях обм?няться мн?ніями о "современном политическом положеніи". Они еще не знали того, что произошло в Петербург? в день их очередной бес?ды, но знали о начавшихся волненіях в столиц?, которыя отнюдь не восприняли, как начало революціи. "В Петербург? — безобразія: вс? говорят об участіи правительства в провокаціях ,— записал Рейнгартен[28], хотя сам он за н?сколько дней перед т?м говорил в дневник?: "мы в?рно ускоренным двіженіем приближаемся к великим событіям". "Событія приняли грозный оборот", — продолжает запись 27-го. "Обстоятельства не допускают промедленія. Момент уже пропущен. Нужны немедленные поступки и р?шенія. Дума и вс? общественные д?ятели вялы и мягкот?лы. Надо дать им импульс извн?, для этого надо им?ть опред?ленный план". Эта "программа д?йствій" в представленіи собравшихся на бес?ду 27-го активную роль отводила "отв?тственным политическим д?ятелям" — Государственной Дум?, которая совм?стно с Гос. Сов?том должна составить "Законодательный Корпус" и избрать отв?тственную перед посл?дним исполнительную власть. "Происшедшее должно быть доведено до св?д?нія полковника" (т. е. Государя). По нам?чаемому плану предварительно на фронт должны быть посланы "авторитетныя лица" к высшим военным начальникам, которые должны обезпечить "спокойствіе" в д?йствующей арміи во время "дальн?йших д?йствій в тылу".

Политически единомышленники, собравшіеся 27-го, допускали, что перед флотом может встать дилемма не подчиниться "Ставк?" и "Царю", если оттуда посл?дует распоряженіе "поддержать старый порядок". "И мы обязаны сд?лать, все. что в наших силах, чтобы р?шеніе адмирала (т. е. Непенина) шло к спасенію Россіи". "Постановили мы так: по очереди итти к командующему и откровенно к р?шительно высказать свои взгляды на вещи, указав на полную невозможность выполнить такой его приказ, который пошел бы в разр?з с нашими уб?жденіями". (Как поступил Непенин, когда в Гельсингфорс дошло ''потрясающее изв?стіе" о том, что Гос. Дума образовала Временное Правительство и что к нему примкнули "пять гвардейских полков", будет разсказано ниже). Событія опередили нам?ченный план устройства предварительнаго сов?щанія с общественными д?ятелями с ц?лью повліять на них и сказать, что "н?которые круги флота настойчиво просят д?йствовать, ибо нельзя оставаться мягкот?лыми и пасивными сейчас". — "Чаша терп?нія переполнилась".

В момент, когда Рейнгартенскій кружок принимал "р?шеніе", в Гельсингфорс пришли юзограммы о "безпорядках в войсках[29] — они реально поставили представителей Гос. Думы в т? же вечерніе часы 27-го перед проблемой, которую теоретически обсуждала группа моряков. Продолжавшіяся колебанія Временнаго Комитета вызывались сознаніем неопред?лености положенія. Вот как охарактеризовал вечерніе часы 27-го один из авторов "Коллективной" Хроники февральской революціи и непосредственный участник движенія в индивидуальной стать?, посвященной памяти вольноопред?ляющагося Финляндскаго полка Федора Линде, который сум?л проявить организаціонную иниціативу и своим вліяніем на солдатскую стихію закр?пить "поле битвы за революціей"[30]; "сгущались сумерки, падало настроеніе, появились признаки сомн?нія и тревоги... Сознаніе сод?яннаго рисовало уже мрачную картину возмездія. Расползалась видимость коллективной силы. Возставшая армія грозила превратиться в сброд, который становился т?м слаб?е, ч?м он был многочисленн?е. Наступил самый критическій момент перелома в настроеніи. И революція могла принять характер бунта, которому обычно уготован один конец: самоистребленіе"...

Наконец, в 11 1/2 час. веч., когда выяснилось, что правительство "находится в полном паралич?", как выразился Родзянко в телеграмм? Рузскому, "думскій комитет р?шил, наконец, принять на себя бразды правленія в столиц?. Может быть, в предвид?ніи, что эта власть получит высшую санкцію, ибо характер переговоров, которые вел в это время предс?датель Думы и предс?датель Времен. Ком. с правительством, как мы увидим, был очень далек от той формы, которую придал им в воспоминаніях другой член Врем. Ком. Вл. Львов, утверждавшій, что Родзянко получил отв?т — с бунтовщиками не разговаривают: "на мятеж Сов?т Министров отв?чает только оружіем". Первое воззваніе Временнаго Комитета к народу, за подписью предс?дателя Думы Родзянко, выпущенное в ночь с 27 на 28 февраля отнюдь не было революціонным. Напомним его: "Временный Комитет Г. Д. при тяжелых условіях внутренней разрухи, вызванной маразмом стараго правительства, нашел себя вынужденным взять в свои руки возстановленіе государственнаго и общественнаго порядка. Сознавая всю отв?тственность принятаго им р?шенія, Комитет выражает ув?ренность, что населеніе и Армія помогут ему в трудной задач? созданія новаго правительства, соотв?тствующаго желаніям населенія и могущаго пользоваться дов?ріем его".

В эти часы Таврическій дворец и по вн?шности мало походил на "штаб революціи". Конечно, очень субъективны воспріятія, и каждый мемуарист запомнит лишь то, что ему бросилось в глаза и что так или иначе соотв?тствовало его настроенію. Попав только "вечером" в Таврическій дворец, Станкевич увидал перед дворцом лишь "небольшія, нестройныя кучки солдат", а "у дверей напирала толпа штатских, учащейся молодежи, общественных д?ятелей, старавшихся войти в зданіе"[31]. Внутри, в "просторном зал?" он нашел в "волненіи" Керенскаго и Чхеидзе. А гд? же остальные члены Думы — они "разб?жались, потому что почувствовали, что д?ло плохо". "А д?ло вовсе не было плохо — заключает Станкевич — но только оно не сосредоточивалось в Таврическом дворц?, который только сам считал себя руководителем возстанія. На самом д?л? возстаніе совершалось стихійно на улицах"[32]. Этими уличными столкновеніями пыталась руководить образовавшаяся при Исп. Ком. военная комиссія под водительством ст. лейт. с. р. Филиповскаго и военнаго чиновника, библіотекаря Академіи ген. шт. с.-р. Мстиславскаго (Масловскаго), в свое время выпустившаго нелегальное руководство по тактик? уличнаго боя. Они разсылали по городу для подкр?пленія сражавшихся или для выполненія отд?льных опред?ленных заданій, "ударныя группы" под начальством им?вшихся в их распоряженіи десятка-другого прапорщиков — преимущественно случайно оказавшихся в Петербург? "фронтовиков", не связанных с м?стным гарнизоном. Но "ударныя группы" подчас до м?ста назначенія не доходили — "расходились по дорог?". Был послан даже броневик для захвата правительства в Маріинском дворц?, но был обстр?лян и вернулся. (Со слов "одного из членов правительства" Родзянко разсказывает, что неосуществившееся нападеніе на Маріинскій дворец вызвало такую там "панику", что посп?шили потушить вс? огни — и "когда снова зажгли огонь", собес?дник Родзянко "к своему удивленію оказался под столом". Этот "н?сколько анекдотическій" эпизод, по мн?нію мемуариста, "лучше всего может характеризовать настроеніе правительства в смысл? полнаго отсутствія руководящей идеи для борьбы с возникающими безпорядками"). Это впосл?дствіи в отчет? военной комиссіи именовалось "боевым руководством возставших войск"... При таких условіях естественно, что р?шеніе Временнаго Комитета взять власть, сообщенное в кулуарах Милюковым, было в сов?тских кругах встр?чено аплодисментами (П?шехонов), а Суханов внутренне сказал себ?: теперь переворот не будет задавлен "разрухой".

Волшебная палочка революціи совершенно изм?нила картину на сл?дующій день, когда правительственныя войска сами "постепенно... разошлись", по характеристик? главнокомандующаго Хабалова. На улицах, гд? шла почти "безпричинная" пальба, продолжали безц?льно бродить толпы вооруженных солдат, "безумно" метались автомобили, переполненные солдатами, рабочей и учащейся молодежью, но эта вн?шняя анархія парализовалась притягательной силой, которую стала представлять "Государственная Дума", т. е. Таврическій дворец, к которому уже трудно было "протолкаться". "Революція нашла свой центр"... — заключают составители хроники февральских событій. Перваго марта перед Думой парадировали уже ц?лыя воинскія части с офицерским составом — революція пріобр?тала характер "парада" (так выражалась "Р?чь" в своем посл?дующем — 5 марта — обзор? событій), на котором перед солдатами в качеств? офицеров почти "монопольно", по словам Шляпникова, выступали представители Комитета Гос. Думы. Отсюда создавалось впечатл?ніе, что только вм?шательство Думы дало уличному движенію центр, знамя и лозунги. Это был самообман, если принять формулировку, которую в историческом пов?ствованіи, предназначенном для иностраннаго читателя, дал другой видный юрист-историк проф. Нольде — в работ?, характеризующей ход развитія революціи, он заявляет, что до 27-го движеніе

Не им?ло «aucun but, aucun objet». (Правда, столь р?шительный вывод сд?лан в книг?, пресл?дующей популяризаторскія ц?ли). Подобная схема на каждом шагу, с перваго часу революціи, приходила в коллизію с д?йствительностью. Не Дума руководила стихіей, а стихія влекла за собой Временный Комитет. Слишком многіе это непосредственно ощущали. Быть может, поэтому в рядах думских д?ятелей, не загипнотизированных теоретическими выкладками, наблюдалась "робость, растерянность, нер?шительность", отм?чаемыя в дневник? Гиппіус 28-го. Без соглашенія с "демократіей", без поддержки сов?та — признает Родзянко — нельзя было водворить даже "подобіе порядка" В силу этих обстоятельств вечером 1-го "додумались", по выраженію Шульгина, пригласить делегатов от Сов?та. Они пришли по собственной иниціатив?, как утверждает Суханов, но производило впечатл?ніе, что их ждали, что думскіе люди считали неизб?жной "р?шающую встр?чу", но, не оріентируясь, как сл?дует, в сов?тских настроеніях, предпочитали выжидательную тактику.

Посл?дуем за Сухановым в разсказ? о том, что происходило в "учредительном" и "отв?тственном" зас?даніи, начавшемся в первом часу[33]. По мн?нію Суханова, никакого офиціальнаго зас?данія не происходило — это был обм?н мн?ніями, ''полуприватными репликами", зас?даніе без формальнаго предс?дателя и т. д. Вел бес?ду с сов?тскими делегатами Милюков — видно было, что он "зд?сь не только лидер", но и "хозяин в правом крыл?". Большинство хранило "полн?йшее молчаніе" — "в частности глава будущаго правительства кн. Львов не проронил за всю ночь ни слова". Сид?л "все время в мрачном раздуміи" Керенскій, не принимавшій "никакого участія в разговорах". Суханов запомнил лишь отд?льныя реплики Родзянко, Некрасова, Шульгина и Вл. Львова. С такой характеристикой в общем согласны вс? мемуаристы из числа присутствовавших тогда лиц. Четверо (т. е. три сов?тских делегата и Милюков) вели дебаты — вспоминает Шульгин: "Мы изр?дка подавали реплики из глубокой простраціи". Керенскій, в свою очередь, упоминает, что он ничего не может сказать о переговорах, так как он принимал в них очень маленькое участіе. В т?х р?дких случаях, когда он присутствовал на длительном "зас?даніи", был совершенно инертен и едва (a peine) слушал то, о чем говорили[34]. Керенскій — практик, а не теоретик — не придавал, по его словам, никакого значенія этим академическим разговорам общаго характера.

Бес?да началась — по разсказу Суханова — с разговора о царившей в город? анархіи, о необходимости бороться с эксцессами, но "агитаторы — зам?чает мемуарист — не замедлили уб?диться, что они ломятся в открытую дверь", и что основная "техническая" задача Сов?та заключается в борьб? с анархіей. Суханов постарался перевести разговор на другія рельсы, указав, что основной ц?лью даннаго сов?щанія является выясненіе вопроса об организаціи власти и планов руководящих групп Государственной Думы. Сов?т предоставляет цензовым элементам образовать Временное Правительство, считая, что это соотв?тствует интересам революціи, но, как единственный орган, располагающій сейчас реальной силой", желает изложить т? требованія, которыя он от имени демократіи предъявляет к правительству, создаваемому революціей. Всл?д за т?м, Стеклов торжественно огласил принятыя будто бы Сов?том положенія. "На лиц? Милюкова можно было уловить даже признаки полнаго удовлетворенія" — пов?ствует разсказчик. Милюков, в?роятно, ожидал, что будут выдвинуты боевые вопросы о войн? и соціальных заданіях революціи. Но боевые лозунги были сняты представителями "демократіи", выступившими со своей платформой в сред? "цензовой общественности": даже р?шено было "не настаивать перед прогрессивным блоком на самом термин? Учредительнаго Собранія". То, что представители демократіи не заговорили о войн?, открывало будущему правительству изв?стную свободу д?йствій в этом отношеніи, что и учитывалось в противном лагер?, как явленіе положительное.

Единственным боевым програмным пунктом явился вопрос о монархіи. Милюков р?шительно отказывался принять формулировку, предложенную в сов?тской платформ? и гласившую, что "Времен. Правит, не должно предпринимать никаких шагов, предр?шающих будущую форму правленія". Соглашаясь на то, что вопрос окончательно р?шит Учредительное Собраніе, лидер "прогрессивнаго блока" требовал сохраненія монархіи и династіи в переходный момент. Милюков считал, что царствующій император подлежит устраненію, но на вакантный престол должен быть возведен его насл?дник при регентств? в. кн. Михаила. По ув?ренію Суханова защитник монархическаго принципа пытался возд?йствовать на представителей демократіи довольно грубой и упрощенной аргументаціей, доказывая им, что в переходное время монархія не опасна, принимая во вниманіе личныя качества ближайших претендентов на власть: "один больной ребенок, а другой совс?м глупый челов?к". Насколько подобная аргументація была распространена в думских кругах, показывает запись о разговорах, что "Михаил будет п?шкой" и т. д. Тщетно противная сторона пыталась указать Милюкову на утопичность его плана, считая "совершенно абсурдным" попытку отстаивать династію и получить на это санкцію демократіи. Керенскій в воспоминаніях весьма скептически отозвался о позиціи сов?тской делегаціи — т?х представителей революціонной демократіи, которые вм?сто того, чтобы требовать немедленно провозглашенія республики, выступали на ролях каких-то непредр?шенцев. Но тогда сам он не нарушил своего молчанія, хотя и знал, что большинство думскаго комитета стоит за монархію — не нарушил потому, что вопрос казался ему фактически предр?шенным в сторону республиканскую: уже в ночь на 28-е Керенскій знал, что династія исчезла навсегда из исторіи Россіи[35].

По утвержденію Милюкова, делегаты согласились отказаться от пункта, согласно которому "вопрос о форм? правленія оставался открытым", ("в эту минуту—добавляет историк-мемуарист—в этой скромной форм? обезпечивалась возможность равр?шенія этого вопроса в смысл? республики, тогда как временное правительство (?) принимало меры к обезпеченію регентства Михаила "). Суханов позже по другому информировал об итог? сов?щанія л?вое крыло Таврическаго дворца: оставалось еще неликвидированным разногласіе о форм? правленія, т. е. вопрос продолжал быть открытым — во всяком случа? для сов?тской стороны.

Другіе пункты, по мн?нію Суханова, не вызывали больших возраженій. Милюков говорит, что по его настоянію "посл? продолжительных споров" делегаты согласились "вычеркнуть требованіе о выборности офицеров", т. е. отказались от введенія в число условій своей поддержки того самаго принципа, который уже утром 2-го марта они положили в основу знаменитаго приказа № 1. Выходит, как будто бы, что делегаты нарушили соглашеніе прежде, ч?м оно было окончательно заключено. Неувязка в текст? историка будет ясна, когда мы познакомимся с условіями изданія "приказа № 1", в котором н?т ни слова о выборности офицеров. В тезисах, оглашенных Стекловым, говорилось лишь о самоуправленіи арміи, под которым подразум?валась организація полковых комитетов, регулирующих внутреннюю жизнь войсковых частей. Так или иначе соглашеніе было достигнуто, повидимому, легко, добавленіем о распространеніи политических свобод на военнослужащих "в пред?лах, допускаемых военно-техническими условіями" (п. 2). В пункт? 8 то же положеніе о солдатских правах в сущности еще раз было повторено с оговоркой: "при сохраненіи строгой военной дисциплины в строю и при несеніи военной службы". Вопреки утвержденіям, попадающимся в исторических работах[36], о том, что думскій Комитет вынужден был признать столь роковой впосл?дствіи пункт о невывод? из Петербурга воинских частей, принимавших участіе в возстаніи, этот пункт не вызвал никаких возраженій, ибо им?л "временный характер" и трактовался, как шаг, тактически необходимый для успокоенія солдатских масс. "В ту минуту" как-то о будущем думали мало и многаго не предвид?ли. Обсудив "условія" поддержки Сов?том вновь образующейся власти, Сов?щаніе перешло к разсмотр?нію "требованій" цензовиков, которыя в формулировк? Суханова сводились к требованію заявленія со стороны Сов?та, что новое правительство "образовалось по соглашенію с Сов?том", и принятія Исп. Ком. соотв?тствующих м?р для водворенія спокойствія и особенно в налаживаніи контакта между солдатами и офицерами. Это не вызвало возраженій, и в дальн?йшем сов?тскіе делегаты были информированы о предположеніях на счет личнаго состава правительства, при чем, по словам Суханова, имя представителя демократіи Керенскаго не было упомянуто.

Во время бес?ды Соколов принес составленную в алармистских тонах прокламацію, которая выпускалась Гучковым от имени объединенной военной комиссіи, им возглавленной. Хотя "ничего особенно страшнаго" в прокламаціи не было, делегаты Сов?та заволновались и указали на несвоевременность таких воинствующих выступленій, принимая во вниманіе, что Сов?т в ц?лях соглашенія снял с очереди свои военные лозунги. И зд?сь возраженій не посл?довало, и думскіе представители согласились на задержаніе прокламаціи. Р?шено было сд?лать перерыв для того, чтобы Временный Комитет мог обсудить отд?льно нам?ченные пункты соглашенія. По предложенію Милюкова во время перерыва сов?тскіе делегаты должны были заняться составленіем деклараціи для опубликованія ея совм?стно с деклараціей Правительства. Постановлено было собраться через час, т. е. около 5 час. утра. Когда Суханов возвращался в пом?щеніе, занятое Исп. Ком., он встр?тил в коридор? Гучкова, который только теперь направлялся в думскій Комитет. Суханов сообщил Гучкову о судьб? его прокламаціи и изложил мотив ея задержанія: "Гучков выслушал, усм?хнулся и, ничего не сказав, пошел дальше". В Исп. Ком. Суханова ждал новый сюрприз. Появился листок, выпущенный совм?стно петербургской организаціей соц. рев., руководимой большевизанствующим Александровичем, сторонником "соціалистической власти немедленно", и "междурайонцами". Прокламація была направлена против офицеров.

"Теперь, когда вы возстали и поб?дили — гласило воззваніе к солдатам — к вам приходят... бывшіе враги офицеры, которые называют себя вашими друзьями. Солдаты, лисій хвост нам страшн?е волчьяго зуба". Для того, чтобы "не обманули дворяне и офицеры — эта романовская шайка — возьмите власть в свои руки, выбирайте сами взводных, ротных и полковых командиров... Вс? офицеры должны быть под контролем ротных комитетов. Принимайте к себ? только т?х офицеров, которых вы знаете, как друзей народа". Слухи о прокламаціи проникли в думскую половину Таврическаго дворца. "Как буря" влет?л Керенскій, обвиняя издателей прокламаціи в провокаціи. В объективной оц?нк? факта сходились вс?, и наличный состав Исп. Ком. р?шил задержать и эту прокламацію до р?шенія Исп. Ком. на сл?дующій день... На сцен? выдвинулись другія осложненія. Вновь появившійся Керенскій сообщил, что "соглашеніе сорвано", что цензовики не соглашаются "организовать правительство" при создавшихся условіях. Оказалось, что Соколов по собственной иниціатив? написал проект деклараціи и огласил ее в сред? Думскаго Комитета[37].

Она была неудачна — признает Суханов. Посвятив декларацію ц?ликом выясненію перед солдатами физіономіи офицерства, Соколов сд?лал это в тонах, которые давали основаніе для вывода, что никакого контакта, с офицерами быть не может. В думском пом?щеніи, куда немедленно направился Суханов, уже не было "почти никого из прежних участников или зрителей Сов?щанія", и только за столом сид?ли Милюков и Соколов — Милюков перед?лывал соколовскую декларацію: "никаких сл?дов от какого-либо инцидента"... не было. Впосл?дствіи Суханову говорили, что д?ло было вовсе не в неудачном текст? проекта Соколова, а в том, что Гучков "устроил род скандала" своим коллегам, и что он отказался участвовать в Правительств?, которое лишено права высказываться по "кардинальному вопросу своей будущей политики", т. е. о войн?. "Выступленіе Гучкова — пишет Суханов — произвело перетурбацію и возможно, что оно, д?йствительно, подорвало тот контакт, который, казалось, уже обезпечивал образованіе правительства на требуемых нами основах". То, что говорили Суханову, подтверждает и Милюков в своей исторіи: "когда вс? эти переговоры были уже закончены, поздно ночью... прі?хал А. И. Гучков, проведшій весь день в сношеніях с военными частями и в подготовк? обороны столицы на случай ожидавшагося еще прихода войск, посланных в Петроград по приказу Николая. П. Возраженіе Гучкова по поводу уже состоявшагося соглашенія побудили оставить весь вопрос открытым". "Только утром сл?дующаго дня, по настоянію М. В. Родзянко, П. Н. Милюков возобновил переговоры". Это утро сл?дующаго дня в изображеніи Суханова наступило через час. Инцидент с выстушеніем Гучкова, котораго мы еще коснемся, вліянія на соглашеніе не им?л. Гораздо большее разногласіе у Милюкова и Суханова им?ется в вопрос? о сов?тской деклараціи, которую отчасти написал, отчасти редактировал сам Милюков. Эта декларація в окончательном вид? состояла из трех абзацев. Ее начал писать Суханов, продолжил, очевидно, Соколов, текст котораго и был зам?нен текстом Милюкова. "Товарищи и граждане, — писал Суханов: приближается полная поб?да русскаго народа над старой властью. Но для поб?ды этой нужны еще громадныя усилія, нужна исключительная выдержка и твердость. Нельзя допускать разъединенія и анархіи. Нужно немедленно прес?кать вс? безчинства, грабежи, врыванія в частныя квартиры, расхищенія и порчу всякаго рода имущества, безц?льные захваты общественных учрежденій. Упадок диспиплины и анархія губят революцію и народную свободу".

"Не устранена еще опасность военнаго движенія против революціи" — заканчивал Милюков: "Чтобы предупредить ее, весьма важно обезпечить дружную согласованную работу солдат с офицерами. Офицеры, которым дороги интересы свободы и прогрессивнаго развитія родины, должны употребить вс? усилія, чтобы наладить совм?стную д?ятельность с солдатами. Они будут уважать в солдат? его личное и гражданское достоинство; будут бережно обращаться с чувством чести солдата... С своей стороны солдаты будут помнить, что армія сильна лишь союзом солдат и офицерства, что нельзя за дурное поведеніе отд?льных офицеров клеймить всю офицерскую корпорацію. Ради усп?ха революціонной борьбы надо проявить терпимость и забвеніе несущественных проступков против демократіи т?х офицеров, которые присоединились к той р?шительной борьб?, которую вы ведете со старым режимом". К этому тексту прибавлено было введеніе, написанное Стекловым: "Новая власть, создающаяся из общественно ум?ренных слоев общества, объявила сегодня о вс?х т?х реформах, которыя она обязуется осуществить частью еще в процесс? борьбы со старым режимом, частью по окончаніи этой борьбы. Среди этих реформ н?которыя должны прив?тствоваться широкими демократическими кругами: политическая амнистія. обязательство принять на себя подготовку Учредительнаго Собранія, осуществленіе гражданских свобод и устраненіе національных ограниченій. И мы полагаем, что в той м?р?, в какой нарождающаяся власть будет д?йствовать в направленіи осуществленія этих обязательств и р?шительной борьбы со старой властью — демократія должна оказать ей свою поддержку". Милюков утверждает, что первая часть была добавлена на другой день» посл? обсужденія соглашенія в Сов?т?, и что в этих словах сказалась "подозрительность", с которой Сов?т об?щал правительству поддержку. Зд?сь была принята "впервые та знаменитая формула: "постолько - посколько", которая заран?е ослабляла авторитет первой революціонной власти среди населенія". Из не совс?м опред?ленных указаній Суханова вытекает, что этот абзац был введен посл? его ухода Стекловым, продолжавшим сов?щаться с Милюковым. С категоричностью можно утверждать лишь то, что "на другой день" (в?рн?е в ту же ночь) при окончательной редакціи приведеннаго in extenso текста введеніе было санкціонировано Милюковым без протеста (в Сов?т? соглашеніе обсуждаться еще не могло).

Если сравнить разсказ Суханова (с добавленіями, взятыми у Милюкова) с разcказом Шульгина о том, что происходило в ночь с 1-го на 2-е, ясно будет, почему приходится безоговорочно отвергнуть драматическое изложеніе посл?дняго. Упомянув о "грызн?" Вр, Ком. с "возрастающей наглостью" Исполкома. Шульгин сообщает, что "вечером додумались пригласить в Комитет Гос. Думы делегатов от Исполкома, чтобы договориться до чего-нибудь". Вс?м было ясно, что возрастающее двоевластіе представляло грозную опасность, В сущности вопрос стоял — "или мы или они". Но "мы не им?ли никакой реальной силы". И вот пришли трое — "какіе-то мерзавцы, по слишком образной характеристик мемуариста. "Я не помню, с чего началось"... но "явственно почему-то помню свою фразу: одно из двух — или арестуйте вс?х нас... и правьте сами. Или уходите и дайте править нам"...

"За этих людей взялся Милюков". "С упорством, ему одному свойственным, он требовал от них написать воззваніе, чтобы не д?лали насилій над офицерами"...

"Чтобы спасти офицеров, мы должны были чуть не на кол?нях молить "двух мерзавцев" из жидов и одного "русскаго дурака" (слова эти почему-то берутся в кавычки!)... Мы, "всероссійскія имена", были безсильны, а эти "неизв?стно откуда взявшіеся" были властны р?шить, будут ли этой ночью убивать офицеров"[38]. И "с?довласый" Милюков должен был уб?ждать, умолять, заклинать. "Это продолжалось долго, бесконечно", Зат?м начался столь же безконечный спор насчет выборнаго офицерства. Наконец, пошли писать (все т? же "трое"). Написали. "Зас?даніе возобновилось... Началось чтеніе документа. Он был длинен. Девять десятых его были посвящены тому, какіе мерзавцы офицеры... Однако, в трех посл?дних строках было сказано, что все-таки их убивать не сл?дует... Милюков вц?пился в них мёртвой хваткой... Я не помню, сколько часов это продолжалось... Я совершенно извёлся и перестал помогать Милюкову... Направо от меня лежал Керенскій... в состояніи полнаго изнеможенія... Один Милюков сид?л упрямый и св?жій. С карандашом в руках он продолжал грызть совершенно безнадежный документ... Мн? показалось, что я слышу слабый запах эфира... Керенскій, лежавшій пластом, вскочил, как на пружинах... Я желал бы поговорить с вами... Это он сказал т?м трем: Р?зко, т?м безапеляціонным, шекспировским тоном, который он усвоил в посл?дніе дни... — Только наедин?!... Идите за мной!... Через четверть часа дверь "драматически" раскрылась. Керенскій бл?дный, с горящими глазами: представители Исп. Ком. согласны на уступки... Трое снова стали добычей Милюкова. На этот раз он быстро выработал удовлетворительный текст... Бросились в типографію. Но было уже поздно: революціонные наборщики прекратили уже работу. Было два-три часа ночи"... Ничего подобного не было. Впрочем сам Шульгин зам?чает: "я не помню"... "Тут начинается в моих воспоминаніях кошмарная каша". И это вполн? соотв?тствует тому, что мы читаем в напечатанных воспоминаніях Шульгина. От вс?х переговоров в ночь на 2-е марта у Шульгина осталось впечатл?ніе, что р?чь шла только о каком-то умиротворяющем воззваніи к солдатам[39]. Бол?е, ч?м произвольное, изложеніе мемуариста сопровождается опред?ленным акомпаниментом, мало соотв?тствующим настроеніям, которыя господствовали в эту ночь. Они, надо думать, в д?йствительности не отв?чали тогдашнему самочувствію самаго Шульгина. В 28 году Шульгину были отвратительны призывы: "свобода, свобода, свобода — до одури, до рвоты". Свои эмигрантскія переживанія он переносит в годы, о которых разсказывает, как мемуарист. По воспоминаніям он с перваго часа революціи мечтал о том, как бы "разогнать всю эту сволочь", всю эту "многотысячную толпу", им?вшую "одно общее неизр?ченно гнусное лицо": "в?дь это — были воры в прошлом (?), грабители в будущем". "Как я их ненавид?л!" Умереть, "лишь бы не вид?ть отвратительнаго лица этой гнусной толпы, не слышать этих мерзостных р?чей, не слышать воя этого подлаго сброда". "Ах, пулеметов — сюда, пулеметов"! — вот "чего мн? хот?лось, ибо я чувствовал, что только язык пулеметов доступен уличной толп?, и что только он, свинец, может загнать обратно в его берлогу вырвавшагося на свободу страшнаго зв?ря. Увы! — этот зв?рь был... Его Величество русскій народ". Такими образами буквально переполнены страницы, посвященныя февральским дням, при чем сокращенная цитаты дают лишь бл?дную копію вс?х перлов литературнаго краснор?чія автора воспоминаній. Конечно, может быть, таковы и были подлинныя чувства праваго націоналиста. Если это было так, то Шульгин, очевидно, в революціонной столиц? ум?л тогда скрывать свои настроенія. (Мы увидим, что в Псков?, как свид?тельствует офиціальная запись, Шульгин выявил свой облик довольно близко к тому, что он пишет в воспоминаніях). Иначе совершенно непонятно, как мог бы Керенскій получить впечатл?ніе, что в т? дни Шульгин проявлял « un esprit revolutionnaire sincere »? Как мог самый правый член думскаго комитета числиться в кандидатах революціоннаго правительства? — "он мог войти в правительство, если бы захот?л", — говорит Милюков, но "отказался и предпочел остаться в трудную минуту для родины при своей профессіи публициста". Иным, ч?м в собственных воспоминаніях, рисуется Шульгин в часы переговоров и Суханову, в изложеніи котораго Шульгин, рекомендуясь монархистом, "был мягче Милюкова, высказывая лишь свои общіе взгляды по этому предмету" и не выражая никаких "ультимативных" требованій. Сопартнер Суханова при ночных переговорах, Стеклов в доклад?, сд?ланном в Сов?щаніи Сов?тов, характеризуя "перерожденіе в дни революціоннаго пожара в вихр? революціонных событій психологіи... группы цензовых буржуазных слоев", упоминал о Шульгин?, который, выслушав текст одного из пунктов платформы, опред?лявшей ближайшую деятельность будущаго временнаго правительства — "принять немедленно м?ры к созыву Учр. Собранія"... "потрясенный встал с своего м?ста, подошел и заявил: "Если бы мн? сказали два дня тому назад, что я выслушаю это требованіе и не только не буду против него возражать, но признаю, что другого исхода н?т, что эта самая рука будет писать отреченіе Николая II, два дня назад я назвал бы безумцем того, кто бы это сказал, и себя считал бы сумасшедшим, но сегодня я ничего не могу возразить. Да, Учред. Собраніе на основ? всеобщаго, прямого, равнаго и тайнаго голосованія". Не один Шульгин был в таком настроеніи. Стеклов утверждал, что Родзянко также "потрясенный" событіями, которыя для него "были еще бол?е неожиданны, ч?м для нас", слушая "ужасные пункты", говорил: "по сов?сти ничего не могу возразить". Очевидно, общій тон переговоров зд?сь передан значительно в?рн?е, нежели в личных воспоминаніях Шульгина. Только так переживая эти моменты, сам Шульгин поздн?е мог сказать на собраніи членов Думы 27 апр?ля: "мы спаялись с революціей", ибо не могли бы спаяться ни при каких условіях с "горсточкой негодяев и маніаков, которые знали, что хот?ли гибели Россіи", патріотически настроенные люди, даже "раздавленные тяжестью свалившагося" на них бремени.

Посл? крушенія "самой солнечной, самой праздничной, самой безкровной" революціи (так восторженно отзывался прибывшій в Россію французскій соціалист министр Тома), посл? того, как в густом туман?, застлавшем политическіе горизонты, зашло "солнце мартовской революціи" — многіе из участников ея не любят вспоминать о том "опьян?ніи". которое охватило их в первые дни "свободы", когда произошло "историческое чудо" , именовавшееся февральским переворотом. "Оно очистило и просв?тило нас самих" — писал Струве в №1 своего еженедельника "Русская Свобода". Это не пом?шало Струве в поздн?йших размышленіях о революціи сказать, что "русская революція подстроена и задумана Германіей". "Восьмым чудом св?та" назвала революцію в первой стать? и "Р?чь". Епископ уфимскій Андрей (Ухтомскій) говорил, что в эти дни "совершился суд Божій". Обновленная душа с "необузданной радостью" сп?шила инстинктивно во вн? проявить свои чувства, и уже 28-го, когда судьба революціи совс?м еще не была р?шена, улицы Петербурга переполнились тревожно ликующей толпой, не отдававшей себ? отчета о завтрашнем дн?[40]. В эти дни "многіе целовались" — скажет л?вый Шкловскій. Незнакомые люди поздравляли друг друга на улицах, христосовались будто на Пасху" — вспоминает в "Былом" Кельсон. Таково впечатл?ніе и инженера Ломоносова: "в воздух? что-то праздничное, как на Пасху". "Хорошее, радостное и дружное" настроеніе, отм?чает не очень л?во настроенный депутат кн. Мансырев. У вс?х было "праздничное настроеніе", по характеристик? будущаго члена Церковнаго Собора Руднева, челов?ка ум?ренно правых взглядов. Также "безоглядно и искренно" вс? радовались кругом бывш. прокурора Судебной палаты Завадскаго. "Я никогда не вид?л сразу в таком количеств? столько счастливых людей. Вс? были именинниками" — пишет толстовец Булгаков[41]. Всегда н?сколько скептически настроенная Гиппіус в "незабвенное утро" 1 марта, когда к Дум? текла "лавина войск " —"стройно, с флагами, со знаменами, с музыкой", вид?ла в толп? все "милыя, радостныя, в?рящія лица".

Таких свид?тельств можно привести немало, начиная с отклика еще полуд?тскаго в дневник? Пташкиной, назвавшей мартовскіе дни "весенним праздником". Это вовсе не было "дикое веселье рабов, утративших страх", как опред?лял ген. Врангель настроеніе массы в первые дни революціи. И, очевидно, соотв?тствующее опьян?ніе наблюдалось не только в толп?, "влюбленной в свободу" и напоминавшей Рудневу "тетеревов на току". Изв?стный московскій адвокат, видный член центральн. комитета партіи к. д., польскій общественный д?ятель Ледницкій рассказывал, напр., в Московской Дум? 2-го марта о т?х "счастливых днях", которые он провел в Петербург?. Москвичи сами у себя находились в состояніи не мен?е радужном: "ангелы поют в небесах" — опред?ляла Гиппіус в дневник? тон московских газет. На вопрос из Ставки представителя управленія передвиженіем войск полк. Ахшарумова 2 марта в 11 час. о настроеніи в Москв? — жителей и войск, комендант ст. Москва-Александровская без всяких колебаній отв?чал: "настроеніе прекрасное, вс? ликуют". В этом всеобщем ликованіи — и повсем?стном в стран? — была вся реальная сила февральскаго взрыва[42]. Очевидно, ликовали не только "опред?ленно л?вые", как пытался впосл?дствіи утверждать знаменитый адвокат Карабчевскій. Недаром, по утвержденію Вл. Львова, даже Пуришкевич в дни "мартовскаго ликованія" ходил с "красной гвоздичкой".

Конечно, были и пессимисты — и в сред? не только д?ятелей исчезавшаго режима. Трудовик Станкевич, опред?лявшій свое отношеніе к событіям формулой: "через десять л?т будет хорошо, а теперь — через нед?лю н?мцы будут в Петроград?", склонен утверждать, что "такія настроенія были, в сущности, главенствующими... Офиціально торжествовали, славословили революцію, кричали "ура" борцам за свободу, украшали себя красным бантом и ходили под красными знамёнами... Но в душ?, в разговорах наедин?, — ужасались, содрогались и "чувствовали себя пл?ненными враждебной стихіей, идущей каким-то невидимым путем... Говорят, представители прогрессивнаго блока плакали по домам в истерик? от безсильнаго отчаянія". Такая обобщающая характеристика лишена реальнаго основанія. См?ло можно утверждать, что отд?льные голоса — может быть, даже многочисленные — тонули в общей атмосфер? повышеннаго оптимизма. Ограниченія, пожалуй, надо ввести, — как мы увидим, только в отношеніи лиц, отв?тственных за вн?шній фронт, — и то очень относительно. Не забудем, что ген. Алекс?ев столь р?шительно выступавшій на Моск. Гос. Сов., все же говорил о "св?тлых, ясных днях революціи".

"Широкія массы легко поддавались на удочку всенароднаго братства в первые дни" — признает историк-коммунист Шляпников.

Пусть это "медовое благол?піе" первых дней, "опьян?ніе всеобщим братаніем", свойственным "по законам Маркса", вс?м революціям, будет только, как предсказывал не сантиментальный Ленин, "временной бол?знью", факт остается фактом, и этот факт накладывал своеобразный отпечаток на февральско-мартовскіе дни. И можно думать, что будущій член Временнаго Правительства, первый революціонный синодскій обер-прокурор Вл. Львов искренне "плакал", наблюдая 28-го, "торжественную картину" подходивших к Государ. Дум? полков со знаменами. "Плакали", по его словам, и солдаты, слушавшіе его слащавую р?чь: "Братцы! да здравствует среди нас единство, братство, равенство и свобода", — р?чь. которая казалась реалистически мыслящему Набокову совершенно пустой. Однако, окружавшая обстановка поб?дила первоначальный скептицизм Набокова, просид?вшаго дома весь первый день революціи, и он сам почувствовал 28-го тот подъем, который уже разс?ян был в атмосфер?. Это было проявленіе того чувства имитативности, почти физическаго стремленія слиться с массой и быть заодно с ней, которое может быть названо революціонным психозом.

Колебанія и сомн?нія должны были проявляться в сред? т?х, кто должен был "стать на первое м?сто", конечно, гораздо в большей степени, нежели в обывательской безотв?тственной интеллигентной масс?. Допустим, что прав французскій журналист Анэ, пос?щавшій по н?сколько раз в день Думу и писавшій в статьях направляемых в «Petit Parisien»[43], что "члены Думы не скрывают своей тоски". И т?м не мен?е всеобщаго гипноза не мог изб?жать и думскій Комитет. Поэтому атмосфера ночных переговоров, обрисованная в тонах Шульгина, не могла соотв?тствовать д?йствительности. В?дь трудно себ? даже представить через тридцать л?т, что в заключительной стадіи этих переговоров столь чуждый революціонному экстазу Милюков расц?ловался со Стекловым — так, по крайней м?р?, со слов Стеклова разсказывает Суханов[44]. Симптомы политических разногласій двух группировок, конечно, были на лицо; их отм?чала телеграмма, посланная главным морским штабом (гр. Капнистом) перваго марта в Ставку (адм. Русину) и пом?ченная 5 час. 35 мин. дня: ..."порядок налаживается с большим трудом. Есть опасность возможности раскола в самом Комитет? Г. Д. и выд?ленія в особую группу крайних л?вых революціонных партій и Сов?та Раб. Деп.", но эти разногласія в указанной обстановк? вовсе не предуказывали еще неизб?жность разрыва и столкновенія, на что возлагала свои надежды имп. Алек Фед, в письм? к мужу 2-го марта: "два теченія — Дума и революціонеры — дв? зм?и, которыя, как я над?юсь, отгрызут друг другу голову — это спасло бы положеніе".

Надо признать довольно безплодной попытку учесть сравнительно уд?льный в?с того и другого революціоннато центра в условіях уличных волненій первых дней революціи — и совершенно безплодна такая попытка со стороны лиц, не проникавших по своему положенію в самую гущу тогдашних настроеній массоваго столичнаго жителя и солдатской толпы. Талантливый мемуарист проф. Завадскій совершенно ув?рен, что зв?зда "примостившегося" к Гос. Дум? Сов?та Раб. Деп. "меркла в первое время в лучах думскаго комитета" и что "временный комитет Думы обладал тогда такою полнотою власти духовной и физической, что без существенных затрудненій мог взять под стражу членов сов?тских комитетов". Такія слишком субъективныя поздн?йшія оц?нки (Завадскій ссылается на "впечатл?ніе многих уравнов?шенных" и на его взгляд "не глупых людей") не им?ют большого историческаго значенія уже потому, что этот вопрос просто не мог тогда возникнуть в сознаніи д?йствовавших лиц — и не только даже в силу отм?ченных идеалистических настроеній. По утвержденію Шульгина подобная мысль не могла придти в голову уже потому, что в распоряженіи Комитета не было никаких "вооруженных людей"[45]. По поздн?йшему признанію Энгельгардта, сд?ланному Куропаткину в ма?, он был "хозяином лишь первые шесть часов". Лишь очень поверхностному и случайному наблюдателю могло казаться, что весь Петербург руках комитета Гос. Думы. Так докладывал 2-го прибывшій в Москву в исключительно оптимистическом настроеніи думскій депутат, член партій к. д., проф. Новиков (это отм?тил № 3 Бюллетеня Ком. Общ. Организ.). "Спасти русскую государственность", как н?сколько высокопарно выражается Керенскій, Врем. Комит. без сод?йствія Сов?та было крайне трудно. Сов?т, по своему составу естественно стоявшій в большой непосредственной близости к низам населенія, легче мог вліять на уличную толпу и вносить н?который "революціонный" порядок в хаос и стихію. Отрицать такое организующее начало Сов?та в первые дни может только тот, кто в своем предуб?жденіи не желает считаться с фактами[46]. Подобное сознаніе неизб?жно само по себ? заставляло изб?гать столкновенія и толкало на сотрудничество. Также очевидно было и то, что без активнаго сод?йствія со стороны Сов?та думскій комитет, связавшій свою судьбу, судьбу войны и страны с мятежом, не мог бы отразить подавленіе революціи, если бы извн? сорганизовалась такая контр-революціонная правительственная сила. А в ночь с 1-го на 2-е марта для Временнаго Комитета совершенно неясно было, ч?м закончится поход ген. Иванова, лишь смутныя и противор?чивыя св?д?нія о котором доходили до Петербурга. Довольно показательно, что именно по иниціатив? Милюкова в согласительную декларацію от Сов?та, выработанную в ночном сов?щаніи, было введено указаніе на то, что "не устранена еще опасность военнаго движенія" против революціи. Эта опасность служила не раз темой для р?чей Милюкова, обращенных к приходившим в Таврическій дворец воинским частям. Так, напр., по тогдашней записи 28-го лидер думскаго комитета, обращаясь к лейб-гренадерам, говорил: "Помните, что враг не дремлет и готов стереть нас с вами с лица земли"[47]. В?роятно, в ночь на второе отсутствовавшій на переговорах Гучков, кандидат в военное министерство и руководитель военной комиссіи Вр, Комитета, пытался, если не организовать защиту, как утверждал в своей р?чи 2-го Милюков, то выяснить положеніе д?л со стороны возможной обороны. Надо было обезвредить Иванова и изб?жать гражданской войны.

Неопред?ленная обстановка, вопреки вс?м схемам и теоретическим предпосылкам, накладывала и во Временном Комитет? отпечаток на переговоры, которые велись с ним от имени Исп. Ком. Сов?та. Этот отпечаток довольно ясно можно передать записью в дневник? Гиппіус, пом?чанной 11 час. 1-го марта: "весь вопрос в эту минуту: будет ли создана власть или не будет. Совершенно понятно, что... ни один из Комитетов, ни думскій, ни сов?тскій, властью стать не может. Нужно что-то новое, третье..." "Нужно согласиться — записывает перед писательница — и не через 3 ночи, а именно в эту ночь". "Вожаки Сов?та" и "думскіе комитетчики" "обязаны итти на уступки"... "Безвыходно, они понимают"... "положеніе безумно острое". По записям Гиппіус, сд?ланным на основаніи информаціи, которую "штаб" Мережковских получал от Иванова-Разумника (преимущественно, однако, в передач? Андрея Б?лаго) можно заключить, что в теченіе всего перваго марта шли непрерывные переговоры о конструкціи власти между "вожаками сов?та" и "думцами-комитетчиками" и "все отчетлив?е" выяснялся "разлад" между Врем. Комитетом и Сов?том. Напр., под отм?ткой "8 час." можно найти такую запись: "Бор? телефонировал из Думы Ив. Разумник. Оп сидит там в вид? наблюдателя, вклеенаго между Комитетом и Сов?том, сл?діт, должно быть, как развертывается это историческое, двуглавое зас?даніе". Такое представленіе, как бы опровергающее версію Суханова, будет, очевидно, очень неточно. Д?ло может итти лишь о том "неуловимом" контакт?, который неизб?жно устанавливался между двумя д?йствующими "параллельно" крыльями Таврическаго дворца и сводился к частным разговорам и офиціальной информаціи. Никаких конкретных данных, свид?тельствующих о том, что члены думскаго комитета были бол?е или мен?е осв?домлены о теченіях, нам?чавшихся в Сов?т?, мы не им?ем. Скор?е приходится предположить, что д?ятели Комитета не им?ли представленія о том, что при обсужденіи программнаго вопроса в сов?тских кругах была выдвинута н?которой группой идея коалиціоннаго правительства. По собственной иниціатив? люди "прогрессивнаго блока" такой идеи выдвинуть не могли, ибо они по своей психологіи туго осваивались с т?м новым, что вносила революція — органически "еще не понимали" — как записывает Гиппіус —, что им суждено д?йствовать во "время" и в "стихіи революціи", Нев?рный учет происходивших событій искривлял историческую линію — быть может, единственно правильную в то время. В ночь, когда дв? руководящія в революціи общественныя группы вырабатывали соглашеніе, никто не поднял вопроса о необходимости попытаться договориться по существу программы, которая должна быть осуществлена в ближайшее время. Изв?стная договоренность, конечно, требовала и другого состава правительства. "Радикальная" программа, которая была выработана, являлась только вн?шней оболочкой — как бы преддверіем к свободной дискуссіи очередных соціально-политических проблем. В д?йствительности получался гнилой компромисс, ибо за флагом оставались вс? вопросы, которые неизб?жно должны были выдвинуться уже на другой день.

Возможен ли был договор по существу при вн?шне діаметрально противоположных точках зр?нія? Не должен ли был трезвый ум во имя необходимая компромисса заран?е отвергнуть утопіи? Как ни субъективен будет отв?т на вопрос, который может носить лишь предположительный характер, подождем с этим отв?том до т?х пор, пока перед нами не пройдет фильмовая лента фактов, завершивших собой событія р?шающей ночи. В них, быть может, найдем мы прямое указаніе на то, что в тогдашней обстановк? не было презумпціи, предуказывающей невозможность фактическаго соглашенія. Можно констатировать один несомн?нный факт: вопрос, который представлялся кардинальным для хода революціи, не был в центр? вниманія современников. Объяснить это странное явленіе макіавелистической тактикой, которую прим?няли об? договаривающаяся стороны, желая как бы сознательно обмануть друг друга — так вытекает из пов?ствованія мемуаристов — едва ли возможно... Наложили свой отпечаток на переговоры ненормальный условія, в которых они происходили... Никто не оказался подготовленным к революціи — во всяком случа? в т?х формах, в которых она произошла. Вс? вопросы пришлось таким образом разр?шать ex abrupto в обстановк? чрезвычайной умственной и физической переутомленности, когда лишь "н?сколько челов?к", по выраженію Шульгина "в этом ужасном сумбур? думали об основных линіях". Но и эти "н?сколько челов?к" отнюдь не могли спокойно проанализировать то, что происходило, и больше плыли по теченію. Вдуматься в событія им было н?когда. В?дь с перваго дня революціи общественных д?ятелей охватил какой-то по истин? психоз говоренія: "только л?нивый не говорил тогда перед Думой" (Карабчевскій). Автор одного из первых историко-психологических очерков русской революціи, озаглавленнаго "Русскій опыт", Рысс писал, что будущій историк первый фазис революціи будет принужден назвать "періодом р?чей". Керенскій вспоминает, какое величайшее удовлетвореніе доставляла ему возможность произносить слова о свобод? освобождающемуся народу. В?роятно, не один Керенскій — оратор по призванію и профессіи — испытывал такое ощущеніе потребности высказаться[48]. И только впосл?дствіи начинало казаться, что д?лали они это поневол?, чтобы "потоком красивых слов погасить огонь возбужденія или наоборот пожаром слов поднять возбужденіе". По выраженію американскаго наблюдателя инж. Рута, прибывшаго в Россію с жел?знодорожной миссіей, Россія превратилась в націю из 180 милліонов ораторов. Этого психоза далеко не чужд был и тот, кто по общему признанію доминировал в рядах "цензовой общественности" и был вдохновителем политической линіи Временнаго Комитета. Сам Милюков охотно воспользовался антитезой біографа кн. Львова, противопоставившаго в революціи "чувство" Керенскаго "уму" Милюкова. Приходится, однако, признать, что синтетическій ум Милюкова не сыграл в р?шающую ночь должной роли и не только потому, что Милюков, как записывала та же Гиппіус, органически не мог понять революціи.

Отрицательные результаты недоговоренности сказались очень скоро. В ближайшіе же дни неопред?ленность в вопрос? об юридическом завершеніи революціи, о формах временной правительственной власти и о метод? д?йствія согласившихся сторон создала трудное положеніе. Это роковым образом прежде всего сказалось на судьбах отрекшагося от престола монарха.