ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Отображение захватчиков в литературных памятниках на протяжении рассмотренного периода — с середины XIII по конец XV века — не было застывшим, неизменяемым. Судя по всему, восприятие ордынцев русскими людьми, жившими в XIII веке и на себе испытавшими ужасы нашествия, существенно отличалось от восприятия монголо-татар, которое было свойственно жителям русских княжеств в XIV и, особенно, в XV веке.

Реконструкция представлений о монголо-татарах, предпринятая на материале памятников древнерусской литературы середины XIII–XV века, позволила определить наиболее актуальные для книжности указанного периода аспекты восприятия ордынцев, проследить эволюцию взглядов средневековых авторов на феномен завоевателей и выявить наиболее характерные способы изображения «поганых». Интерпретация деталей описания, содержащих оценочные характеристики монголо-татар, позволила выявить существовавшие в середине XIII–XV веке «установки сознания», определявшие ту систему координат, с которой древнерусские книжники подходили к осмыслению и изображению происходящих событий.

Для авторов середины XIII — первой четверти XIV века было свойственно отношение к татарам как к «нечистому» народу, приход которого был вызван «гневом Господним» «за грехи» и должен был знаменовать собой наступление эсхатологических времен. В условиях ожидаемого «конца света» подобные представления книжников не только оказали существенное влияние на специфику отбираемых для повествований сюжетов, информации, изобразительных средств, но и предопределили общую настроенность древнерусских авторов (а вероятнее всего, и широких слоев населения) по отношению к феномену нашествия и ига. Вопреки позднейшим модернизациям[626], преобладающее большинство писателей середины XIII — первой четверти XIV века (особенно на севере и северо-востоке Руси) крайне скептически относились к возможности борьбы с монголо-татарами. В литературе того времени, наоборот, проводилась идея о невозможности, бесперспективности сопротивления «поганым». Однако не следует объяснять появление указанной позиции трусостью или некой политической ангажированностью книжников, в большинстве своем представляющих интересы лояльного по отношению к татарам православного духовенства[627].

Отказ от сопротивления был вызван вовсе не трусостью, а подлинным христианским смирением перед Божьей карой, обрушившейся на Русь в лице «поганых» и предвещавшей, по мнению книжников, грядущий Страшный суд. В этом контексте власть ордынских ханов на Руси представлялась им вполне легитимной, «Богом установленной». Какое?либо сопротивление ей, оспаривание ее законности даже не обсуждалось в русской литературе середины XIII — первой четверти XIV века. Таким образом, требует существенного пересмотра бытующее в науке представление о том, что идея противостояния ордынцам появилась в древнерусской книжности едва ли не одновременно с самим нашествием монголо-татар[628].

Идеалом поведения человека в этот период являлся отнюдь не «воин». Позиция борца, подчеркивали авторы рассмотренных памятников, бесперспективна: борьба с «казнями Божими» обречена на поражение и может вызвать лишь усиление «Господнего гнева». Образы «нового Иова», «терпением и верой» добивающегося исправления от «грехов», а также готовых добровольно принести себя в жертву князей-мучеников вобрали в себя основные представления книжников середины XIII — первой четверти XIV века о должном поведении человека в условиях ниспосланных Господом «казней».

Рубежом в переосмыслении феномена монголо-татарских завоеваний явилась Куликовская битва. В изменившихся условиях победа Руси над ордынцами дала толчок вызреванию качественно новых представлений о монголо-татарах, о причинах и целях их нашествий, о природе ханской власти, об эталонах должного поведения русских людей. Если в памятниках середины XIII — первой четверти XIV века основное внимание книжников было приковано к осмыслению феномена пришедшего на Русь народа, то в произведениях конца XIV–XV века древнерусские писатели обращают свой взор в первую очередь на фигуры предводителей иноплеменников.

Причины монголо-татарских нашествий книжники ищут уже не столько в «греховности» Руси, навлекшей на себя «гнев Господень», сколько в негативных сторонах личностей приходящих на Русскую землю ордынских «царей». Вполне естественно, что именно в этот период происходит пересмотр существовавших представлений о легитимности власти ордынских ханов: характеристики последних становятся крайне нелицеприятными, а их господство над русскими землями признается «беззаконным». Более того, в рамках рефлексии по поводу природы ордынской власти начинает формироваться новая идеология Русского государства, опирающаяся на идеи о мессианском предназначении Руси и богоизбранности великокняжеской власти.

Если в произведениях середины XIII — первой четверти XIV века монголо-татары выступают в качестве силы, посланной самим Провидением во исправление и искупление «грехов» Руси, то в памятниках, появившихся после Куликовской битвы, представления об ордынцах существенно меняются. В последних монголо-татары воспринимаются как «гонители» православной веры, «безбожные» и «беззаконные» разорители христианства, действия которых не имеют никакого отношения к общему замыслу Творца.

В рамках изменившихся представлений о монголо-татарах формируется новый взгляд на возможности борьбы с «погаными». По сути дела, именно с конца XIV века древнерусская литература, призывая своих читателей к непримиримой борьбе с врагами православия, в полном смысле слова становится рупором антиордынских настроений в обществе.

Меняется и идеал человека. Главным героем все чаще становится не смиренный, кающийся в своих грехах «Иов», а отважный защитник «Русской земли», борец за торжество православия. Этот «новый герой» уже не имеет морального права отказаться от защиты своего Отечества, он активно противостоит стремлению «нечестивых» «разорить христианскую веру».


Примечания:



6

Данилевский И. Н. Библия и Повесть временных лет (К проблеме интерпретации летописного текста) // ОИ. 1993. № 1. С. 79.



62

Убийство посла в Древней Руси воспринималось как противозаконное действие. Ср.: «а оже оубьють новгородца посла за моремъ или немецкой посолъ Новегороде, то за тоу голову 20 гривенъ серебра»; «а убьют новгородского посла за морем, то платить за него 20 марок серебра, так же и за немецкого посла в Новгороде…; упомянутое вознаграждение дать и за священника…» (см.: Грамоты Великого Новгорода и Пскова. М.; Л., 1949. С. 55, 61 (соответственно — грамоты 1199 и 1269 гг.)); «аже оубьють посла или попа, то двое того дати за головоу» (см.: Смоленские грамоты XIII?XIV вв. М., 1963. С. 21, 26 и др. (грамота 1229 г.). Ср.: Срезневский И. И. Материалы для Словаря древнерусского языка. Т. 2. СПб., 1895. Стб. 1278).



626

О механизме их появления см.: Рудаков В. Н. Сыновья великого князя во время осады Владимира: к проблеме восприятия борьбы с монголо-татарами в летописании // Историческая антропология: место в системе социальных наук, источники и методы интерпретации. Тезисы докладов и сообщений научной конференции. Москва, 4–6 февраля 1998 г. М., 1998. С. 191–193.



627

Подробнее об отношении православного духовенства и церкви к монголо-татарской власти см.: Будовниц И. У. Общественно-политическая мысль Древней Руси. XI?XIV вв. М., Л., 1960. С. 324–344; Хорошев А. С. Политическая история русской канонизации (XI?XVI вв.) М., 1986. С. 76–78.



628

По мнению ряда исследователей, практически все памятники оригинальной древнерусской письменности были пронизаны патриотическими идеями; именно патриотизм являлся тем стержнем, той идейной основой, вокруг которой происходило развитие литературы в целом и ее отдельных произведений в частности (см.: Мавродин В. В. Проблема развития национального самосознания на Руси в кон. XII — нач. XV в. // Польша и Русь. Черты общности и своеобразия в историческом развитии Руси и Польши XII?XIV вв. М., 1974. С. 166). Д. С. Лихачев выделяет по такому же принципу «всепроникающий патриотизм содержания», «большой патриотический замысел» Повести временных лет (см.: Лихачев Д. С. «Повесть временных лет» (историко-литературный очерк) // Повесть временных лет. Изд. 2-е, испр. и доп. СПб., 1996. С. 297, 349. Ср.: Данилевский И. Н. Замысел и название Повести временных лет // ОИ. 1995. № 5. С. 101 и далее). «Достаточно беглого взгляда на наши источники, а они отражают мысли людей Древней Руси, — писал В. В. Мавродин, — для того, чтобы убедиться в том, насколько развито было у наших предков чувство единства народа, чувство патриотизма, само понятие Родины» (см.: Мавродин В. В. Проблема развития национального самосознания… С. 165). Общим местом стало представление об особой патриотической направленности памятников, посвященных событиям «татарщины». См., напр.: История русской литературы. Т. 1. С. 92, 94, 123–124 (раздел написан Л. А. Дмитриевым). Однако подобный подход явно «не учитывает специфику средневекового мировосприятия, превращает понятие патриотизма во внеисторическую категорию» и, следовательно, не позволяет выявить те оттенки отношения к Родине и ее врагам, которые были свойственны русским книжникам — современникам тех трагических для Руси событий (см. подробнее: Кром М. М. К вопросу о времени зарождения идеи патриотизма в России // Мировосприятие и самосознание русского общества (XI?XX вв.). М., 1994. С. 16).








Главная | Контакты | Прислать материал | Добавить в избранное | Сообщить об ошибке