II. Римлянин убивает римлянина

Свои идеи Цезарь и другие популяры почерпнули у некоего бывшего офицера, озабоченного растущей нехваткой рекрутов для легионов. Тиберий Семпроний Гракх воевал в Испании; на обратном пути в Рим, проходя по сельской местности Италии, он был буквально потрясен, увидев, какие произошли перемены в сельском хозяйстве благодаря массовому ввозу чужеземных рабов. Вместо бесчисленных мелких хозяйств, поддерживавших существование крестьянских семей, он увидел огромные поместья, работающие на торговлю и поглотившие множество родовых участков. Гракх рассудил, что если найти способ вернуть согнанных с земли людей к сельскому хозяйству, на собственные поля, население деревни начнет умножаться, давая стране обеспеченных свободных граждан, пригодных к воинской службе.

Государству принадлежали обширные территории в разных частях Италии, называемые «общественной землей», — земли, захваченные в предыдущих войнах. В 133 году до нашей эры Гракх как трибун предложил раздать их небольшими участками отслужившим ветеранам и другим хозяевам, но сенат значительным большинством его план отверг. Среди трехсот сенаторов было очень много таких, чьи семьи за год до того получили львиную долю этих земель — гораздо больше, чем дозволялось законами — и расставаться с ними не собирались. Гракх устроил правительственный кризис: он забрал свое предложение из сената и выставил его перед народным собранием.

Поступок его не противоречил законам, но он нарушал многовековую традицию. Сенатское большинство, возмущенное его посягательством на то, что оно считало своей территорией — и в географическом плане, и в политическом, — склонило другого трибуна наложить на проект вето.

Звали этого покорного сенаторам трибуна Марк Октавий; Плутарх называет его предком Октавиана (доказательств тому нет). Его вмешательство имело серьезные последствия; ответные действия Гракха можно считать началом упадка республики. Последующие события были беспрецедентными и разрушительными. Гракх убедил народное собрание проголосовать за отрешение Октавия от должности, с тем чтобы после — когда тот уже не сможет наложить вето — утвердить закон о земле. Дело теперь заключалось не только в аграрной реформе, но и в том, кто правит Римом. Гракх показал, что трибун вроде него, который имеет дело непосредственно с народным собранием, может обойти и сенат, и консулов и сам править Римом.

В кулуарах меж тем строились планы судить Гракха, как только кончится год его пребывания у власти. Чтобы этому помешать, он решил нарушить еще одну традицию и повторно выставить свою кандидатуру на выборах. Опасаясь покушения, трибун ходил, окруженный толпой сторонников. Бурные выступления в сенате не убедили действующего консула в необходимости применить силу, дабы — как преподносили происходящее сенаторы — не дать черни совершить государственный переворот. Верховный жрец Сципион Назика, носивший древний титул великого понтифика, ныне принадлежащий папе римскому, устроил демонстрацию вместе с другими несогласными сенаторами. Они вооружили своих приверженцев дубинками, и те насмерть забили Гракха и еще десятки его сторонников.

За эти вопиющие убийства никого не судили. На некоторое время сенат оставил в силе гракховский закон о землях; люди с палками желали продемонстрировать, что они уважают право народа принимать законы. Дабы придать случившейся бойне видимость законности, они устроили показной процесс над оставшимися в живых сторонниками Гракха, обвинив их в заговоре против республики, и казнили.

В числе судей находился и великий понтифик. Мир был восстановлен, вот только Рим так и не стал прежним. Произошло первое в истории республики убийство из-за политических разногласий — но отнюдь не последнее. Об этом позаботятся многие, в том числе и Октавиан.

Через десять лет после гибели Тиберия Гракха стал трибуном его младший брат Гай. Он начал представлять народному собранию проекты законов, защищающих интересы масс. Сенат относился к его деятельности с холодным презрением. Однако Гай потерял любовь плебса, когда предложил даровать римское гражданство некоторым союзникам Италии, и ему пришлось завести для своей охраны отряды вооруженных людей. У сената появился повод с ним разделаться. Тогдашний консул выставил против «бунтовщиков» войско, и во время избиения Гай погиб в числе трех тысяч человек, чьи тела сбросили в Тибр.

Таким образом, сенат со всей жестокостью показал, кто на самом деле правит Римом. Не народ, а те, кому подчиняется армия. Октавиану предстояло усвоить этот урок — под руководством Цезаря, знавшего историю Гракхов еще в детстве. В исторических записках мы впервые видим Юлия Цезаря юношей, который бежит, охваченный страхом за свою жизнь, в поисках у кого бы спрятаться, стараясь не ночевать дважды в одном месте. Цезарь не сделал ничего дурного. Во время жестокой гражданской войны он всего-навсего оказался не на той стороне. Это случилось спустя полвека после гибели Тиберия Гракха, единственно по той причине, что он, Юлий, доводился родней противникам диктатора — сенатора Корнелия Суллы. Сулле подчинялось войско, и его люди отыскали и арестовали юного Цезаря.

О характере и темпераменте Суллы ясно говорит его поведение на собрании остатков сената — после того как диктатор устроил там чистку. Он собрал заседание в храме Беллоны, римской богини войны. Перед храмом была обширная площадь. Туда пригнали шесть тысяч военнопленных — длинные шаркающие колонны под охраной солдат. Сулла стал произносить обращение к сенату — а двери храма оставались открытыми! — солдаты же тем временем начали убивать пленников. Сулла, который славился черным юмором, сделал эффектную паузу: «Не обращайте на них внимания, — жестом он дал понять, что резня происходит по его приказу. — Лучше послушайте меня». И под стоны умирающих и мольбы тех, кто дожидался очереди, Сулла спокойно излагал свои планы — пока не казнили всех приговоренных.

Вот каков был человек, в чьи руки угодил Юлий Цезарь. К счастью, у юноши нашлись влиятельные родственники и друзья, и они стали просить за него — ведь Юлий не поднимал против Суллы оружия. Даже девственные весталки, хранительницы священного огня, с которым тесно связывали само существование Рима, и те присоединили свои голоса к хору в защиту Цезаря. Когда Юлий предстал перед диктатором, Сулла велел ему развестись с женой Корнелией. Цезарь не подчинился. Безумное решение, но оно оказалось Цезарю на руку: Сулла успел истребить почти всех врагов и особых опасений за свою жизнь теперь не испытывал. Сам будучи патрицием, Сулла, возможно, оценил отказ Цезаря унизить себя малодушным поступком. Однако диктатор предупредил защитников юноши: «Хорошо, пусть будет по-вашему, только знайте, что однажды он уничтожит дело оптиматов, за которое мы так долго боролись».

К власти Сулла пришел после войны, разгоревшейся из-за убийства трибуна, бывшего, по иронии судьбы, на стороне оптиматов, — Марка Ливия Друза (приемного деда Ливии, будущей супруги Октавиана). Друз, правда, расходился с ними по вопросу гражданства. Когда он попытался сделать римских граждан из главных союзников Италии, дававших в легионы много солдат, его закололи среди бела дня при толпе свидетелей, но никого за это преступление не наказали. Недавние союзники, и без того стоявшие на грани мятежа, ответили на произошедшее объявлением войны от имени Италийского союза.

Высокомерие римской аристократии по отношению к италийцам хорошо иллюстрирует приводимая вкратце историком Авлом Геллием речь, с которой Гай Гракх выступил незадолго до смерти. Супруга консула, прибыв с мужем в небольшой городок Теан Сидицинский, пожелала искупаться (по рассказу Гракха), и из общественной мужской бани выгнали всех посетителей. Потом жена пожаловалась консулу, что баню мыли слишком долго, но не слишком тщательно. Городского квестора, ведавшего подобными вопросами, привязали к столбу на рынке, раздели и прилюдно выпороли. Позднее некий претор приказал арестовать двух квесторов за подобную же провинность. Один из них, чтобы избежать унижения, бросился с городской стены. Его самоубийство не изменило решения претора, и другого квестора все же выпороли.

В отличие от просвещенного меньшинства сенат и народ Рима как будто объединились в своем противостоянии расширению гражданства. Кровавую борьбу с союзниками историки называют Союзнической войной (91–88 года до нашей эры); в действительности же это была первая в ряду гражданских войн, приведших в конце концов к падению республики и появлению Октавиана в качестве правителя Римской империи.

Недальновидные олигархи продержались еще два года — пока тысячи людей из Рима и Италии гибли в сражениях неведомо за кого, а их дети и жены, лишившись урожая, голодали. Наконец сенат согласился дать римское гражданство всем бывшим союзникам, если они сложат оружие. Многие так и сделали, но к тому времени империи уже угрожал серьезный внешний противник — Митридат, царь Понта, государства на Черноморском побережье.

Благодаря безрассудству Рима он получил преимущества: вторгся в богатые провинции Азии (не континента, а территории, которая ныне включает часть северо-западной Турции) и буквально вырезал тысячи римских колонистов. Необходимо было послать туда сильное войско во главе со способным полководцем и вытеснить Митридата.

Сенат назначил Суллу, успевшего показать свои способности в Союзнической войне. Но поражение уже серьезно подорвало репутацию сената, и народ требовал сместить Суллу и отправить вместо него популяра Мария — уже немолодого полководца, дядю Юлия Цезаря. Сулла пообещал войскам, что если они останутся служить под его началом, он обогатит их за счет военной добычи с востока, а Марий про них и не вспомнит, и все достанется его любимым легионам. Так Сулла стал первым римским полководцем, подкупившим солдат, дабы они хранили верность лично ему, а не республике. То был решающий момент. Все офицеры, за исключением одного, оставили Суллу, но солдаты пожелали идти за ним, чем он и воспользовался. Он повел их из казарм на улицы Рима, и они убивали всех несогласных, поджигали некоторые дома и прихватывали все, что плохо лежало.

Сулла отомстил за свою поруганную честь, убив многих политических оппонентов; прежде чем его армия головорезов отправилась устрашать неприятеля на востоке, он показал всем: полководец, у которого достаточно большое войско, получающее от него плату, и есть истинный правитель Рима. Марий, успевший унести ноги из города, несколько месяцев спустя подтвердил эту точку зрения. Он пережил множество приключений — однажды ему пришлось голышом прятаться в болоте, и его оттуда вытащили посланные в погоню солдаты, которые сами трепетали перед силой его духа. Затем Марий присоединился к другой военной группировке, возглавляемой популяром Корнелием Цинной (будущим тестем Юлия Цезаря). В отсутствие Суллы Марий захватил Рим и, в свою очередь, перебил врагов-оптиматов. Вскоре Марий умер, и власть перешла к Цинне.

Пробыв на востоке пять лет, Сулла в 83 году до нашей эры вернулся в Рим, ведя двадцать пять тысяч закаленных в боях ветеранов, и те немедля развязали новую гражданскую войну за обладание Римом. Именно тогда началась военная карьера двадцатитрехлетнего Гнея Помпея (Помпея Великого), в результате которой он почти на тридцать лет стал самой значительной фигурой в римской политике. Он уже имел большой вес в Пиценской области, где унаследовал поместья отца (бывшего консулом в 89 году до нашей эры). Помпей поднял у себя на родине восстание, навербовал в поддержку Сулле три легиона и таким образом изменил ход войны. Всего у них было восемь легионов, у этих столь непохожих союзников: Сулла — лицо в красных пятнах, пронзительные синие глаза и — в пятьдесят пять лет! — ярко-рыжие волосы, и полная его противоположность, Помпей, вызывавший всеобщее восхищение — величественного вида атлет с густыми кудрями, да к тому же талантливый полководец.

Рим снова сменил хозяина. Сулла навязал стране свое диктаторство; он получил такую же власть над жизнью, свободой и имуществом людей, какой обладали былые цари. Он решил еще раз, уже окончательно, очистить ряды аристократии от популяров и возвел господство террора в городе на невиданный доныне уровень. Каждый день диктатор вывешивал на Форуме списки тех, кого еще не успел поймать и казнить. Этот так называемый метод «проскрипций» тридцать восемь лет спустя применят Марк Антоний и Октавиан. Тем, кто выследит жертв и принесет их головы, выдавалось денежное вознаграждение.

Долгосрочный план Суллы состоял в восстановлении республики, но уже в ином, измененном виде. Власть трибунов предполагалось ограничить, запретить магистратам выставлять законопроекты на голосование без предварительного обсуждения с сенатом. Жертвы проскрипций — и казненные, и те, кто в бегах, лишались имущества, а их внукам и правнукам (даже еще не рожденным) запрещалось занимать государственные посты.

На захваченных таким образом землях Сулла поселил своих ветеранов, а остальные продал по бросовым ценам ближайшим соратникам.

Среди лишенного прав потомства и нашел позднее Октавиан первых союзников.

Чтобы продемонстрировать свои полномочия, Сулла отменил установленную Марием и Цинной выдачу зерна гражданам — несмотря на недостаток продовольствия, вызванный гражданской войной. Наконец он ввел в сенат, ряды которого благодаря казням и изгнанию популяров значительно поредели, несколько сотен своих сторонников.

Позднее Цицерон высказал мнение, что римский народ разделился на два лагеря не столько вследствие действий Суллы, сколько вследствие деятельности братьев Гракхов. В одном лагере оказались популяры — беспринципные политики, подгоняемые непомерным честолюбием и желанием властвовать и стремящиеся угождать черни. В другом — boni (хорошие), занимающие в обществе солидное положение — большинство сенаторов, всадников и других собственников. Интересы «хороших» выражала политическая прослойка оптиматов (то есть лучших), среди которых, согласно Цицерону, не было преступников, людей, обремененных денежными затруднениями, или распутников.

Крупица правды в словах Цицерона есть, но далеко не вся правда. Тут игнорируется очевидный факт: популяры отражали позиции подавляющего большинства избирателей, и по крайней мере некоторые из них весьма активно отстаивали эти позиции, даже рискуя восстановить против себя сенаторов. Не следует, впрочем, поддаваться мысли, что описательные термины «оптиматы» и «популяры» имеют какое-либо отношение к политическим партиям в современном смысле. Популяры, как меньшинство среди аристократов, пришли бы в замешательство, предложи им кто-то вести избирательную кампанию за большинство мест в сенате. У оптиматов было свое дело, и за него многие из них в конце концов и погибли. То же можно сказать и о популярах. Типичное заблуждение относительно последнего века Римской республики — считать, что политическая борьба не была обусловлена с обеих сторон как противоположными политическими ценностями, так и личным честолюбием. Аристократов-популяров по меркам сегодняшнего дня никак нельзя отнести к демократам, но по меркам Древнего Рима они были куда демократичнее оптиматов, у которых напрочь отсутствовало какое-либо сочувствие демократическим идеям. Популяры — если судить по их делам — придерживались принципа, что все граждане имеют право хотя бы на небольшую долю богатств, приносимых расширением империи, особенно если эти граждане сражались за нее в рядах легионеров.

Популяры не выдвигали подобных принципов в качестве лозунга на выборах — в Риме не было такой вещи, как всеобщие выборы. Они снова и снова отстаивали — без формальных заявлений, зато на деле — священное право настоящего народного собрания решать законным путем любой вопрос, выдвинутый перед ним избранным правомочным магистратом или трибуном без предварительного согласования с сенатом и без дальнейшего утверждения в сенате. Это полностью соответствовало политической реформе, которой добились плебеи несколько поколений назад, не прибегая к кровопролитию. Когда оптиматы обвинили популяров в том, что те пытаются низвергнуть республику, обращаясь через голову сената непосредственно к черни (то есть избирателям), они тем самым признавали: большинство граждан против них.

Обычные граждане со скромными средствами, так же как и бедняки, и нищие, бесспорно, имели веские причины поддерживать по отдельным вопросам популяров в противовес правящей олигархии. Конечно, не каждому хотелось попасть на какой-нибудь дальний земельный надел и трудиться там с рассветало заката, зато если выпадал шанс проголосовать за дешевую еду, голосовали все. Оптиматы почти всегда, если верить документам, стояли против земельных реформ и раздачи продовольствия беднякам. Как мы убедились, они активно препятствовали тем трибунам, которые пытались обойти сенат, а в качестве последнего средства были готовы убить на месте всякого, кто проявлял настойчивость.

Реформы Суллы действовали недолго. Всего через восемь лет после его смерти Помпей заключил временный союз с Марком Лицинием Крассом, тоже в прошлом полководцем Суллы; вместе, как консулы, они в 70 году до нашей эры отменили большую часть этих реформ и, главное, отменили ограничение прав трибунов. Двигало ими стремление добиться себе свободы для политической карьеры, поскольку оптиматы уже позаботились ограничить их власть. Красс, патриций и самый богатый в Риме человек, прославился своим высказыванием, что по-настоящему богат только тот, кто в состоянии снарядить легион. Банкиры, предприниматели, сборщики налогов из всаднического сословия искали его поддержки в сенате.

Его союз с Помпеем был весьма неустойчив, поскольку Красс завидовал славе Помпея и потому втайне поддерживал звонкой монетой стремительную карьеру Цезаря, в котором давно разглядел союзника с выдающимися политическими способностями.

Помпей шел по стопам Суллы, заняв высокий военный пост на востоке, где снова возникла угроза римскому владычеству. В это время родился Октавиан и произошел мятеж Катилины. Катилину вряд ли можно рассматривать как жертву популистских игр. Он был политик-банкрот, который надеялся восстановить свое богатство, пользуясь неподдельным народным негодованием. Он смог поднять людей числом примерно в два легиона и поднял бы больше, если бы Цицерон столь быстро и беспощадно не подавил мятеж, вплоть до того, что лично проследил, как в темном грязном подземелье удушили пятерых сторонников Катилины.

После гибели Катилины в бою Помпей возвратился из успешной карательной экспедиции на востоке. Он больше чем вдвое увеличил приток доходов в римскую казну, реорганизовав систему взимания налогов в различных провинциях и обложив налогами новые земли и людей. Он не сомневался, что сенат станет чествовать его как национального героя и вознесет на заслуженную высоту, соответствующую его дипломатическим и военным успехам. Помпей расформировал войско и вошел в Рим словно обычный гражданин. Он не учел обиду и ревность предводителей оптиматов. Они-то боялись, что он войдет в город как завоеватель и станет диктовать им свои условия. Оправившись от страха, они взялись за прежнее. Отказать Помпею в триумфе они не могли, не рискуя вызвать общественное возмущение, но когда он простодушно попросил сенат поселить ветеранов на хороших землях и утвердить подписанные им договоры, оптиматы начали тщательно изучать и с оскорбительной придирчивостью критиковать все его соглашения и затем отвергли их.

Помпей с большим опозданием понял, что им нет никакого дела до его подвигов и заслуг перед Римом. Главной их заботой, как и всегда, оставалось сохранение собственных наследственных привилегий. В отличие от Цезаря Помпей не чуждался этих людей, он страстно желал попасть в круг аристократии. Даже имя его было против него, оно выдавало нелатинское происхождение. Помпей рассчитывал впечатлить коллег-сенаторов своей храбростью, успехами полководца, тем, что он расширил границы империи, принес в казну огромные суммы — а не оставил большую часть денег себе, как поступили бы многие сенаторы. Однако сенаторы видели в нем лишь человека, который путем заигрывания с плебсом получил особую власть на востоке империи, и поставили себе целью не допускать его в дальнейшем до подобной власти. Оптиматы не только отнеслись к Помпею без уважения, они еще старались подорвать доверие к нему его же легионеров, показать солдатам, что их командир не способен предоставить им обещанные земли и награды.

Цезарь увидел здесь хороший шанс. Он пришел к Помпею и предложил соглашение, которое, как он и сам понимал, в случае выполнения пошатнуло бы республиканскую систему. Цезарь обещал Помпею удовлетворить его законные требования, если Помпей и его ветераны присоединятся к Крассу с его бессчетными миллионами, чтобы выдвинуть кандидатуру Цезаря на консульство. Для успеха требовались две вещи: поддержка плебса и деньги для немалых взяток. В 59 году до нашей эры Цезаря избрали на консульство, вылившееся в неограниченную власть в стране, власть, выходящую за рамки закона. Этот период известен в истории под названием Первого триумвирата. Согласно тайному соглашению, Помпей и Красс проводили угодные им законы, а делом Цезаря стали социальные меры (отчасти чтобы обеспечить ему симпатии плебса); в конце года он получил проконсульский пост во избежание преследования со стороны оптиматов. Все трое должны были оказывать друг другу поддержку и в дальнейшем, чтобы никто не отменил принятые ими законы. Подобная схема не могла ужиться с республиканской системой ежегодного переизбрания магистратов. Она основывалась на насилии, запугивании и коррупции — средствах, давно уже имевшихся на вооружении олигархов. Оптиматы использовали их по необходимости — без них республика бы захромала.

Таково было истинное предназначение особого оружия сената — так называемого senatus consultum ultimum[4], которое изначально ввели, чтобы одержать победу над Гаем Гракхом. По сути, оно равнялось лозунгу «Все дозволено!». Сенаторы по очевидным причинам не спешили признать, что подобная формула дает дорогу консулам и другим магистратам убивать столько народу, сколько потребуется, дабы сохранить наследственную власть аристократии. На этот раз популяры могли собрать гораздо большую толпу, чем оптиматы.

Помимо преследования краткосрочных политических целей, каждый из триумвиров желал в конце концов сделаться самым значительным в государстве лицом. Впрочем, триумвират не мог стать постоянной формой правительства. Сначала неофициальная иерархия поставила Помпея над Крассом и гораздо выше Цезаря, который до того воспринимался обоими как младший партнер. Тем не менее в этом совместном предприятии именно Цезарь брал на себя самый большой риск и, как выяснилось позже, именно он выиграл больше прочих. Остальные экс-консулы рисковали всего лишь своими ближайшими политическими целями. Цезарь, как и его предшественники-популяры, поставил на кон и карьеру, и жизнь, — правда держался он с такой уверенностью и достоинством, что никто об этом и не догадывался. Он наслаждался игрой, ставки в которой были столь велики.

В отличие от Мария и Суллы никто из членов триумвирата не выказывал желания убивать своих собратьев-аристократов. Разве докажешь превосходство над соседом, придушив его в тюрьме? Докажет его тот, кто, подобно Помпею, Цезарю или Крассу, в лучших традициях предков поведет римских воинов к победе, а потом приведет их обратно, нагруженных добычей и раздувшихся от гордости, пройдете ними по улицам величайшего в мире города, через толпы бывших соперников, ревущих приветствия и завидующих одновременно, и чем сильнее завидующих, тем лучше. Совместными усилиями оптиматы стремились не дать триумвирам достичь подобных успехов, что и привело в результате сначала Цезаря, а потом и Октавиана к ситуации, когда приходится выбирать — убивать самому или быть убитым.

Впервые все поняли, насколько серьезно угрожает Цезарь республике, когда он появился на Форуме перед огромной толпой своих сторонников; он вышел на ростру бок о бок с Помпеем и Крассом. Отныне империя стала явью: три самых могущественных в Риме человека объединились, чтобы бросить вызов сенату, и никто не мог помешать им, кроме друг друга. Соглашение ограничивало деятельность каждого из троих: ни один не должен делать того, против чего возражает хотя бы один из остальных. Возглавляемая Цезарем как действующим консулом, поддерживаемая большинством трибунов и ветеранов Помпея, эта тройка могла узаконить любые свои притязания — благодаря массовой поддержке народа, который голосовал в народном собрании. Бибул, бывший в том году вторым консулом, оказался не в состоянии помешать им совершить coup d'etat[5].

Сплоченность триумвирата укрепил еще и брак Помпея с дочерью Цезаря Юлией.

Октавиану в то время было почти четыре года. Свидетельств его встречи с Помпеем не существует, но они скорее всего встречались, поскольку династический брак Помпея заключался именно с целью сблизить две семьи. Октавиан, надо полагать, присутствовал на свадьбе вместе со своей матерью Атией, которая прекрасно понимала политическую важность этого союза. Если бы Юлия подарила Цезарю внуков (Помпей уже имел троих сыновей от предыдущих браков), Октавиан стал бы значить для Цезаря куда меньше. Учитывая, что Помпею в ближайшие годы предстояло оставаться самым могущественным человеком в Риме, Атия наверняка старалась держать сына поближе к нему и Юлии.

Когда окончился срок консульства Цезаря, он получил назначение на пять лет на пост правителя трех сопредельных провинций, включая всю Северную Италию (называвшуюся Цизальпинской Галлией)[6] за рекой Рубикон.

Кроме того, Цезарь получил под начало четыре легиона и в дополнение к ним быстро навербовал еще два. Его легионы контролировали весь Апеннинский полуостров. Сенат не мог собрать достаточные для противостояния им силы — разве что навербовать новых солдат или набрать войско за границей. Однако ни то ни другое не годилось — пока триумвиры сохраняли власть над толпой и пользовались поддержкой народных собраний — через трибунов. Теоретически по крайней мере часть войска Цезаря могла дойти до Рима за одну-две недели. И так и случится. Но теперь взгляд Цезаря был устремлен на северо-запад. Следующие девять лет он будет занят завоеванием славы — бессмертной славы, подобной славе Александра Великого.

Примечания:

4

Чрезвычайное постановление сената, позволяющее консулу приговаривать к казни без суда.

5

Coup d'etat (фр.) — государственный переворот.

6

От лат. «cisalpinus» — находящийся по эту сторону Альпийских гор.