Долгожданная Победа

В 23 часа дежурная телефонистка с коммутатора позвонила о том, что в полночь будет передано по радио важное правительственное сообщение, чтобы я телефонную трубку держал у уха, так как радиопередача будет транслироваться по телефонной сети.  

Я, конечно, так и поступил. Ровно в полночь услышал голос Левитана, который то затухал, то возникал вновь. Только и понял, что Днем Победы считать 9 мая. Я выбежал на крылечко дома и разрядил восемью выстрелами всю обойму вверх... Стоявший рядом часовой спросил: «Зачем вы это, товарищ капитан?» «Победа, браток, победа, пали и ты, салютуй!» Он выпустил вверх весь свой диск из автомата. Только минут через пять началось всеобщее салютование, выстрелами из винтовок, автоматов и пистолетов, а потом подключилась и зенитная артиллерийская батарея, стоявшая рядом. Я позвонил начальнику оперативного отдела полковнику Гавришу и начальнику штаба армии генерал-майору Бирману.

Вскоре я услышал знакомый мне еще с 1941 года звук авиационного мотора разведчика-корректировщика «Хеншель-126». Уже весной 1942 года он был снят с вооружения, а тут, как призрак, появился вновь. На лунном небе я опознал его силуэт. Видимо, заметив по вспышкам выстрелы зенитных орудий, немецкий ас бросил пару бомб по этой батарее. Один зенитчик был убит и двое ранены. Их позиции были в ста метрах от занимаемого нами домика... Вот когда я подумал, как обидно погибать после объявления мира на земле. Вот так, почти незаметно, прошла та победная ночь, которой мы ожидали долгих четыре года, или 1418 суток.

По логике повествования я должен был бы подвести итоги, рассказать прежде всего хотя бы о цене победы, но тогда мы ее не знали в численном выражении. Да разве только это? Разве мы могли предполагать, что где-то люди живут иначе, чем жили мы? Уровень моего развития был так низок, что эти проблемы меня занимали мало, вернее, я боялся о них даже поделиться с кем-нибудь.

Боевой путь нашей 38-й стрелковой дивизии окончился встречей Нового, 1945 года в Южной Словакии. Именно там дивизия была выведена из боя и железнодорожными эшелонами отправлена в румынскую столицу Бухарест для несения комендантской службы вместе с еще четырьмя такими дивизиями, а точнее, для помощи прихода к власти народно-демократического правительства Петру Гроза. Там и встретили мои однополчане долгожданный День Победы. По случаю такого события некоторые  командиры частей решили запечатлеть свои лики и образы бойцов в фотоателье. Особенно хорошо понимал необходимость этого командир 29-го полка подполковник Исаев, запечатлев в групповых снимках почти всех офицеров, а отдельный батальон связи — даже всех связисток. Как это важно сейчас для истории!

А мы в Австрии утром продолжили марш в северо-западном направлении. Но это был не марш по-пехотному, а движение на грузовиках под тентом. Проехали живописный город Креме. В небольшом городке Цветль остановились на ночлег. Нашему отделению выделили двухэтажный особнячок, где мы провели ночь. Хозяева, видимо, бежали на Запад, оставив все в комнатах в полнейшем порядке. Рано утром до начала движения мы решили приготовить себе завтрак и спустились в полуподвальное помещение кухни-столовой. Не было никакой прислуги, и наш Алексей начал искать провизию в кладовых. Нашел банку тушенки и огромный запас всевозможных законсервированных овощей и фруктов в банках из стекла с крышками тоже из стекла. В них было варенье, джемы, повидло, салаты. Все надежно закупорено через резиновую прокладку, но открыть их мы никак не могли и не находили приспособлений. Как говорилось в русской поговорке: «Близок локоть, да не укусишь». Пробовали лезвием ножа, но стекло крошилось. Я случайно увидел в резиновой прокладке выступ в виде язычка, ухватившись за него, потянул, и крышка с хлопком отскочила, так как воздух попал внутрь банки. Просто, надежно и многократно можно использовать. Но у нас в стране в то время все эти продукты продавались из бочек. О стеклянной таре мы тогда и еще много лет позднее не мечтали. Как совсем недавно узнали, что вместо тяжелого и хрупкого стекла Запад давно уже применяет мягкие пластики в баночном и бутылочном производстве. Еще десяток лет назад, во время армянского землетрясения туда шла большая гуманитарная помощь, и все мы видели, как из иностранных самолетов выгружались компактные коробки с медикаментами, продовольствием и товарами. И только из нашей страны и Монголии выгружали деревянные ящики, которые сами весили во много раз больше, чем тот груз, который был вложен в них. Неужели на это не обратили внимания тогдашние наши руководители?  

Сколько же нужно времени, чтобы мы могли это понять и внедрить у себя?

Почти весь день мы ехали плохими лесными дорогами, часто делая остановки, на которых выходили из машин и на обочинах обнаруживали много стрелкового вооружения, чаще всего в разобранном виде. Были оставлены и вещи самого разнообразного предназначения. Я поднял пять пар хорошей кожаной подметки да солдатскую флягу. Проехали мы городок Вейтра и оказались на территории Чехословакии. К вечеру расположились в городке под тогдашним наименованием Ньем Бенешов, названном, скорее всего, в честь последнего буржуазного президента Бенеша. Это был маленький городишко с кирхой в центре на площади, с гостиницей, рестораном и кинотеатром. Жителей из центра отселили, и мы заняли дома под отделы штаба. Нашему отделению выделили двухэтажный домик, в котором внизу ранее был магазин радиоаппаратуры. Молодая хозяйка с грудным ребенком ночами приходила навещать свое жилье и оставалась до утра с чертежником «Алексом». Наверху проживал я с офицером связи от одного из корпусов, капитаном Блохой. Он часто бывал в отъездах, и я практически один находился в своей комнате.

Однажды услышал легкий стук в дверь. Открыв ее, я увидел цивильного мужчину, который много раз повторил по-русски с акцентом извинения. Потом он попросил разрешения взять «пару белья», так как является хозяином этой спальни. Я разрешил ему войти, и он заглянул в платяной шкаф. Покопавшись там, он вынул зонт, поблагодарил меня, собираясь выйти. Но, увидев на столе открытую пачку сигарет в сто штук, он долго не мог оторвать свой взгляд от нее. Я понял, что он давно не курил и предложил ему закурить. Он с благодарностью взял, я дал ему зажигалку и разрешил сесть, так как меня интересовало, откуда он знает русский язык. Он объяснил, что изучал его на курсах военных переводчиков, но в России ему воевать не пришлось. «Плохо вас учили, так как то, что вы взяли, по-русски называется зонт, а не пара белья». Он искренне извинился. Оказалось, что он был владельцем этой квартиры. С женой они были в разводе, и он показал ее снимок в рамке на стене. Я сказал, что дама симпатичная, и он тут же предложил привести ее и познакомить. Но я не поддержал  его предложение, тогда он вызвался сделать приборку помещения. Я отказал ему и в этом, пообещав навести порядок, ибо до нас здесь побывали солдаты. На прощание я отсыпал ему с полсотни сигарет и он много раз благодарил меня за такую щедрость.

Алексей теперь занимался любовью со своей молодой хозяйкой. Днями она не выходила на улицу. Кормил ее Алексей с кухни, принося еду в котелке. Мария просила, чтобы он взял ее с собой в Харьков, Алексей, естественно, соглашался, а она обещала ему подарить маленького «рус», намекая на зачатие от него. Однажды Алексей поднялся ко мне и попросил спуститься к ним, так как Мария припрятала радиолу «Телефункен». Приемники требовалось сдавать коменданту, а она не сдала и хотела передать нам без наказания. Я впервые видел эту молодую немку с полугодовалым ребенком на руках. У стены стояла ее младшая сестра лет 16–17-ти. Старшая сестра предлагала через Алексея ее мне в сожительницы. Для нас это было дико и неправдоподобно. Я ушел, оставив даже радио. Приемник взял начальник отдела, так как имел свою машину «Додж 3/4» со всякими другими трофеями. Спустя несколько часов после встречи я увидел и сестру Марии, сидящую за выпивкой на коленях у одного из офицеров связи.

Ежедневно вечерами нам показывали американские кинофильмы, иногда выступал армейский ансамбль песни и пляски. Офицеры от наступившего безделья слонялись по городку, пили австрийское вино и местное чешское пиво. Из оперативных сводок от штабов корпусов узнали о том, что начались контакты наших командиров дивизий и командиров корпусов с нашими союзниками, располагавшимися на противоположной стороне демаркационной линии. Это было ново и неожиданно. Начались визиты вежливости. Заканчивались они банкетами и награждениями наших руководящих генералов и офицеров боевыми орденами США и Великобритании.

А у меня начинался день с того, что я перечитывал боевые донесения корпусов, оперативные сводки штабов, разведывательные сводки и оперативные распоряжения штаба армии корпусам на день боя, которые собственноручно писал каллиграфическим почерком сам командарм, давая расписаться внизу начальнику штаба генерал-майору  Бирману. Для меня это было невероятным! Я тогда не знал, что генерал-лейтенант Петрушевкий еще до войны окончил Академию имени М. В. Фрунзе и Академию ГШ. Видимо, это был единственный командарм, практически не нуждавшийся в начальнике штаба, и он смог бы сделать блестящую карьеру и в Генеральном штабе.

В боевых донесениях из корпусов сообщалось о встречах с союзным командованием на их территории, о состоявшихся банкетах и о награждении американскими орденами наших военачальников и офицеров штабов. Запрашивались указания на ответные визиты и награждения, но командарм не имел в этом вопросе ни власти, ни указаний свыше. Делались срочные запросы во фронт и Генеральный штаб. Наконец из Москвы последовало разрешение ответного награждения, но не было указано, какими орденами и в каком объеме. Снова депеши и запросы. Наконец было разъяснено, что можно награждать равных себе по должности в объеме предоставленных прав нашими указами. Сама церемония вручения орденов у нас отличалась от принятой у них, так же, как и способ их крепления. Смеху было... Тем более что производилось это после банкета в «подогретом» состоянии и награждавших, и награждаемых.

Американцы имели в запасе шпагу, концом которой награждающий касался одного, а потом другого плеча награждаемого, после чего кавалерские знаки прикалывались на грудь на ленточке с помощью шпильки, а знаки рыцарского достоинства надевались на более широкой ленте на шею. Первые степени кавалеров Большого креста надевались через плечо на широкой орденской ленте и крепилась дополнительно звезда.

Мне довелось быть участником банкета в нашем штабе, где командующий армией принимал представителей американского командования. Они были построены и представлены через переводчика, а наш командующий вручал ордена в коробочке и пожимал награжденному офицеру руку. А до этого в корпусах и армиях наши кадровики сочиняли через переводчиков представления на их офицеров и даже выдавали временные удостоверения по нашим правилам. Когда наломали множество дров в этом вопросе, то получили из Москвы категорический запрет  на какие-либо оформления наградных материалов и на выдачу временных наградных документов, «Передавать из рук в руки награду» — так гласили последние указания, хотя и наш орден Красного Знамени мог быть приколот на грудь. Самым смешным и непонятным осталось ответное слово награжденного после получения иностранной награды. У нас было принято отвечать на всякие поздравления фразой: «Служу Советскому Союзу!». Так, примерно, добрая половина награжденных и отвечала за чужие ордена, совершенно не понимая сути ответа при получении иностранной награды. Один начальник артиллерии корпуса, служака еще царской армии, ответил: «Рад стараться и охота есть служить». Кто были умнее, отвечали: «Благодарю за оказанную честь». А мой приятель капитан Аркадий Исаев, помощник начальника разведки 64-го стрелкового корпуса на поздравления в честь полученной им Бронзовой Звезды США ответил на английском языке: «Служу делу объединенных наций». Американский комкор в восторге даже потряс его за плечи за знание английского и модный в те годы ответ. Он даже хотел повысить статут ордена на знак «Легион Почета», но его уже не оказалось в запасе, так как Аркадий был последним награждаемым. После окончания церемонии к нему ринулись журналисты, наши политработники и особисты с вопросом: «Что ты ему сказал?». И мой друг вынужден был повторить и перевести ту фразу, которую он специально выучил к этому случаю, так как хорошо знал только немецкий.

Расскажу, как проходил банкет в нашем штабе армии, на который были приглашены и многие офицеры ведущих отделов. Закуски в последний раз подавались на фарфоре и серебре. Наливали только французское шампанское. Все это было из трофейных запасов и на следующий день исчезло из обращения в столовых в грузовики с трофеями руководящих военачальников. Были тосты и много выпивки. Моим соседом за столом оказался американский майор, который жестами предлагал мне обмен одного из своих орденов на один из моих орденов Отечественной войны. Я не соглашался, он что-то набавлял в придачу, чуть ли не «джип». Я отвернул гвардейский знак и подарил ему безвозмездно, тогда он снял свои наручные часы и подарил мне. Это было последнее веселье в штабе нашей армии.  

Американцы уезжали на своих «джипах», которые мы именовали «виллисами». На улице стоял самый маленький немецкий легковой автомобиль, по образцу которого мы начали делать первую нашу малолитражку «Москвич-401». Видимо, он был с пустым баком. Человек пять уселись в него, сзади нас подтолкнули к спуску, ведущему к горной речке, и мы поехали под гору на спуске и без тормозов. Чудом не разбились. Вылезли и вышли на недавно наведенный деревянный низководный мостик. Опершись на перила, мы заметили, что на дне ручья огромное количество трофейных карабинов, автоматов, пулеметов и даже пистолетов. Многие были с вынутыми затворами, но некоторые даже с заряженными магазинами.

Нашлись энтузиасты, которые в трусах залезли в холодную воду и начали выбрасывать все это из бурной речки на берег и мостик. Мы оружие осматривали и даже салютовали из него вверх. Мне попался не виданный за всю войну автомат с совершенно новым прикладом. Я отнял магазин и вытолкнул из него пару патронов. На вид они были похожи на их винтовочный патрон, но меньше его и больше автоматного (пистолетного). И тут я вспомнил уроки по огневой подготовке на курсах «Выстрел», где преподаватель-огневик напоминал нам о тенденции создания так называемого «свободноплавающего», то есть единого патрона, который мог бы подходить к пулемету, карабину и автомату. Конечно, этот патрон был с кольцевой выточкой для зацепа выбрасывателя, вместо фланца на донышке, как это было во всех наших винтовочных патронах. Я сделал небольшую очередь и отдал автомат одному офицеру из отдела артиллерийского вооружения.

Позже, уже в начале пятидесятых годов, когда в нашу 261-ю стрелковую дивизию в городе Ленинакане начали поступать новые автоматы Калашникова, они были здорово похожи на тот экземпляр, который я не только держал в руках, но и сделал несколько выстрелов. Только наши патроны имели бронзовый цвет, а те, немецкие, вроде оцинкованного кровельного железа. За долгие годы службы и уже пенсионером я следил за военной литературой и прессой  в надежде встретить разъяснения по этому вопросу, но так и не нашел их, пока Калашников не превратился из старшего сержанта в генерал-майора инженерно-технической службы. В одном из репортажей корреспондент задал ему вопрос о сходстве последнего немецкого автомата с его аналогом, на что он ответил утвердительно насчет внешнего вида, об остальном же умолчал[5].

Настало время «сматывать удочки» из покоренной Европы. Наша армия подлежала выводу на Родину, а 64-й корпус генерал-майора Шкодуновича готовился к переброске по железной дороге на Восток, где должна была начаться новая война, теперь уже с японцами. Но перед этим наш начальник отделения объявил, что написал на нас обоих аттестации. Вот ее содержание, которое я выписал из личного дела совсем недавно:

«Капитан Лебединцев А.З. занимаемой должности соответствует. Обладает достаточной силой воли. Настойчив в своих требованиях к службе. Инициативный и исполнительный штабной офицер. Дисциплинирован. В обществе вести себя умеет. Тактичен в обращении. Пользуется авторитетом среди офицеров. Аккуратен, настойчив и решителен. Трудолюбив и усидчив. В оперативно-тактических вопросах оценку обстановки, боевых действий и выводы по ним делает правильно. Свои функциональные обязанности знает. Добросовестно выполняет задания. Штабную работу в объеме полка знает хорошо. В строевом отношении подтянут хорошо. Опрятен, здоров. Много работает над повышением своих знаний. Выводы, должности  помощника начальника отделения по изучению и использованию опыта войны соответствует. Может быть назначен на самостоятельную должность начальника штаба стрелкового полка. Подпись: начальник оперативного отдела штаба 46-й армии полковник Гавриш 8 июня 1945 года. «Согласен». Начальник штаба армии генерал-майор Бирман. «Не имеет опыта работы в штабе армии. Использовать командиром батальона или начальником штаба полка». Командующий армией генерал-лейтенант Петрушевский. Член Военного Совета генерал-майор Коновалов. 14.6.1945 г.»

Несмотря на краткие фразы и минимальный срок службы на этой должности мой начальник сумел отметить мои черты характера, правильно подметить задатки. Я доволен этой аттестацией даже сейчас, спустя 52 года, когда впервые прочитал ее на исходе двадцатого столетия.

Накануне отъезда капитан Блоха предложил мне побывать на одном трофейном складе, для чего наш начальник отдела выделил нам американский автомобиль марки «Додж 5». По дороге Блоха рассказал мне, что часто опекает нашего шефа, добывая ему разные трофеи.

Прибыли мы в небольшой поселок, где у немцев были склады вещевого имущества летного состава и подвал с вином. Знакомого Блохе майора (коменданта) на месте не оказалось, и нами занялся его заместитель, капитан. Он пригласил нас в столовую на обед с вином. Подавали две девчушки-немки, довольно привлекательные, учтивые и, казалось, на все готовые. Но нам необходимо было отобрать нужные вещи и налить в бочонок вина. В большом ангаре кучами лежали поношенные летные унты, комбинезоны, куртки, перчатки, какие-то ткани, даже женские чулки. Я снял сапоги и принялся примерять унты с мехом внутри, взял пачку чулок, несколько кожаных перчаток. Положил в сумку и отнес в машину. Блоха носил мешками. Потом сняли бочонок и залили в него вина. И тут появился майор. Он поднял крик: почему берем вино, не прошедшее анализы, сбросил с машины бочонок, и вино вылилось. Еле смог успокоить его Блоха. Наполнили из другой, прошедшей анализы бочки. С тем мы и вернулись. Утром я разобрался, что три перчатки правых пятипалых, а на левую руку четыре трехпалых. За мои унты капитан из  нашего отдела предложил новые мадьярские генеральские сапоги. Я, не меряя, согласился. Но выяснилось, что голенища «бутылками» настолько длинны, что я не мог просунуть ногу до подошвы, так как мешало колено. Долго я возил их, пока в 1948 году не перешил их сапожник-грузин моей супруге. Крепкие были сапоги. Их несколько лет еще донашивала в деревне моя сестра. Вот и все мои трофеи. Прихватил только одну пуховую перину, и она и поныне иногда выручает до включения отопления.

В один из вечеров мы тихо погрузили все штабное имущество в готовности выехать с рассветом. Корпуса нашей армии совершали пешие марши обратно по дорогам, которыми недавно проходили с боями, а штабы перемещались «подскоками» от одного до другого крупного города. Первым таким городом оказалась Братислава. Выезжали мы с рассветом, и тут я обнаружил, что нет Алексея-чертежника. Стучусь в комнату Марии, он мигом одевается, подхватывает вещмешок, шинель и бежит к машине, в которой уже запущен двигатель. И тут в нижней рубашке с ребенком на руках бежит его Мария, чтобы ехать с ним в Харьков. Но машина трогается, и она со слезами возвращается. Перед этим она клала ладонь Алекса на свой живот и говорила, что там растет «маленький рус». Сколько их было оставлено, «для улучшения арийской породы», таких «нежданчиков» на немецкой, венгерской, румынской и польской землях, только одному богу известно. Недавно в «Новой газете» в статье «Правда 41-го» было указано, что немцы на наших оккупированных землях оставили около трех миллионов младенцев арийской крови, а мы оставили после себя только 300 тысяч. И в этом отстали! Наверное, из-за таких, как я, считавших, что секс без любви недопустим.

Мы едем штабной колонной по хорошим асфальтированным дорогам, но мосты через овраги в ходе боев были взорваны, и вместо бетонных саперы рядом делали деревянные. Сзади нас едет машина с металлическими ящиками секретной части нашего отдела и личными вещами офицеров. Сверху на них сидит часовой и военнослужащая машинистка отдела. Над всем кузовом на дугах тент. За рулем шофер-солдат, а рядом с ним начальник секретной части старший лейтенант, приложившийся в дороге к  австрийскому вину. Он приказывает шоферу обогнать нашу машину, тот делает обгон, впереди сразу взорванный бетонный мост через глубокую промоину, а слева от него наведен деревянный мост. Шофер на спуске к мосту не успевает вывернуть руль, сбивает столбик с указателем «Объезд», и машина в свободном падении летит вниз на арматуру взорванного моста и врезается двигателем в обломки бетона. Наша машина благополучно переезжает и делает остановку на обочине, а мы бежим и находим тропинку спуска к дну оврага. Седоки в кабине прижаты деформированной кабиной, лица их в крови от ранений битым стеклом. Я отрываю от кузова балку жесткого буксира, ею расширяем кабину, чтобы извлечь пострадавших. У них переломов нет, и они поднимаются наверх. Кузов оторвался от рамы автомобиля и переброшен вперед кабины . Теперь дном является тент с дугами, сверху железные ящики с документами, под ними веши, а на самом низу пищат машинистка и часовой. Выбрасываем ящики, чемоданы и мешки. Под моими ногами писк усиливается. Оказывается, я ступаю сапогами по «мягким местам» машинистки, так как ее юбка одинакового цвета с вещмешками. Она поднимается, ощупывает себя, и ее лицо расплывается в улыбке. Солдат стонет, жалуется на грудь, так как на нем лежали два металлических ящика. Позже у него нашли перелом трех ребер. Проезжает через мост машина «Опель-адмирал», в которой едет командарм. Он делает остановку и спрашивает: «Кто был старшим машины?» Начальник секретной части делает шаг вперед и называет себя. Командарм спрашивает: «Жертвы есть?». Мы отвечаем, что обошлось без жертв. Генерал-лейтенант дает пощечину старшему лейтенанту, садится в машину и едет дальше.

Так как наша машина была наполовину пустой, то мы переносим все имущество в наш кузов и едем до места назначения в Братиславу. Штабу армии был отведен район в самой высокой части города, где располагалась старая крепость и отстроен современный, по нашему понятию; дачный участок с двухэтажными коттеджами. Мой приятель, капитан Блоха, всегда выезжает раньше в качестве квартирьера оперативного отдела и занимает лучшие строения. Для нас он выбрал новый двухэтажный домик с цветочной  клумбой у входа. Хозяйка его, чешка Марта, принимает нас сдержанно. Предлагает умыться, потом угощает эрзац-кофе. Блоха принес канистру с хорошим вином, колбасу и сыр, полученные нами в качестве дополнительного офицерского пайка. Марта становится разговорчивее. Я спрашиваю: «Где муж?» Она отвечает, что всю войну работал на авиационном заводе электриком, а сейчас призван в армию. Я недоумеваю: как это электрик смог построить такой дом, да еще в годы войны? Мне непонятно... Да, на Украине, в Белоруссии и в России горели, взрывались, рушились дома и целые города, а где-то строились, работали как в мирные годы. Нам это было непонятно и непостижимо.

Обедать пошли в нашу штабную столовую. При выходе мне незаметно сунула в карман ученическую тетрадь вторая землячка с Кубани — машинистка из разведывательного отдела по имени Анна. Она давно отпускала в мой адрес комплименты, задень несколько раз меняла платья, демонстрируя свои трофейные наряды. Вернувшись в нашу комнату, мы приступили к чтению ее послания. Почерк был разборчив. В письме она излагала все свои добропорядочные качества и предлагала любовь до гроба. Блоха ржал, как жеребец. Письмо осталось без ответа. На следующий день было торжественное прохождение наших войск мимо трибуны под звуки маршей сводных дивизионных оркестров. Наши бойцы гордо били своими ботинками с обмотками по брусчатке площади, высоко держа голову и позвякивая в основном бронзовыми медалями. Летнее обмундирование было хоть и вылинявшее, хоть и штопаное, но накануне выстиранное в Дунае. Вещмешки везли на повозках окружными дорогами. За матушкой-пехотой на прицепе у «студебекеров» тянулись пушки самых разных калибров и проходили машины с понтонами. Местные жители вручали букеты цветов нашим воинам, а во время прохождения бросали их под ноги матушке-пехоте. Восторг выражался искренне. На трибунах вместе с нашими генералами стояли и представители местных органов власти. Здесь я стоял впереди трибуны и радовался вместе со всеми нашей Победе и тому, что смог дожить до нее, пройдя несколько командных и штабных ступеней воинских должностей, соответствовавших моему званию. Я не предполагал о скорой перемене в моей службе...  

Следующим пунктом остановки штаба армии был венгерский город Комарно. Мой друг Блоха встретил меня и разместил в небольшом домике в отдельной комнате у мадьяра. Хозяин дома был в российском плену еще в Первую мировую войну и привез на Дунай русскую Матрену, которая к тому времени уже в Бозе почила. Их великовозрастная дочь неплохо говорила по-русски и была рада, что поставили на постой одного офицера, а не отделение солдат. Она указала мне на широкую кровать. В комнате был радиоприемник, я включил его на московскую волну и узнал, что в столице нашей Родины состоится в этот день Парад Победы.

Блоха со смущением объявил мне, что, к великому сожалению, ему приказано быть при нашем начальнике, где он и расположился. Завтрак в нашей столовой был готов. После завтрака мы решили пойти на Дунай покупаться в его голубых волнах. Было жарко, и мы провели там весь день с перерывом на обед. У меня сохранился даже маленький снимок того проведенного дня.

После ужина я возвратился в знакомый домик. На пороге меня встретила дочь хозяина и с большим смущением заявила, что после моего ухода в эту же комнату другой майор подселил еще и русскую «леди», хотя она предупреждала и даже показывала мои вещи. Но они ответили, что так надо им обоим.

Я смутился. И вдруг слышу возглас Анны, которая уже была в постели и ждала меня с «распростертыми объятиями» в прямом смысле. Я зашел и молча вынес свой чемодан и мешок с постелью. Землячка заревела, пообещала сама уйти и принялась хватать одежду, чтобы одеться. Но у меня уже выхватила чемодан соседка-мадьярка и приглашала во флигель в том же дворе. Я последовал за ней, и она указала мне постель в отдельной комнатке. А для снятия неприятного инцидента она сыграла бравурный марш на пианино.

На следующий день вечером я пригласил на новое место Блоху. Проходя мимо окон вчерашней моей комнаты, мы услышали и увидели, как Анна распивала вино и пела песни с одним из майоров нашего штаба, решившим разделить с казачкой широкую постель.

На следующий день перед самым выездом на третью точку нашего нового размещения штаба в румынском центре  Трансильвании городе Клуж работники отдела кадров армии вручили мне предписание о назначении начальником штаба 1-го стрелкового полка 99-й стрелковой дивизии, входившей в состав 64-го стрелкового корпуса под командованием генерал-майора Шкодуновича. Штаб корпуса должен был разместиться в другом месте, а штаб дивизии — на окраине Клужа. Я представился командиру дивизии полковнику Дерзияну и начальнику штаба дивизии подполковнику Гурджи. Дивизия готовилась к торжественному прохождению по братиславскому сценарию. Меня направили в полк, предварительно позвонив его командиру подполковнику Макалю. Командира я застал на опушке леса, где играли команды первого и артиллерийского полков в футбол. Макаль сидел за своими воротами и за каждый взятый мяч набавлял писарю, игравшему вратарем, по сто граммов «горилки», так как он сам и вратарь были украинцами. Фамилия писаря была Непейпиво.

После выигранного матча я представился командиру. Он ответил, чтобы я вступал в свои обязанности, и представил офицеров штаба, присутствовавших на футболе. ПНШ-1 капитан Лебедев, исполнявший обязанности начальника штаба полка, сказал, что мой предшественник майор убыл в госпиталь с «модной» болячкой, которую он прихватил, чтобы избавиться от такого командира, как Макаль, и это навело меня на очень грустные размышления. В штабе я познакомился с майором и капитаном, которые проходили стажировку после окончания первого курса Академии имени М. В. Фрунзе: первый на должности начальника штаба, а капитан на должности первого ПНШ. Фамилию майора я уже не помню, а капитан был Голиков, то ли сын, то ли племянник известного генерал-полковника. Позднее я слышал, что он дотянул до генеральского чина.

Я не стану рассказывать подробности прощального парада в Клуже, ибо он прошел по одному сценарию с братиславским. Теперь я шел впереди полкового знамени, а мое место в строю занимал майор-стажер. Румыны прощались с нами так же тепло и не жалели ни цветов, ни улыбок. Тут же была объявлена погрузка в эшелоны. Полк должен был перевозиться в двух эшелонах со всеми людьми, лошадьми, вооружением и обозами. Погрузка проходила в городе Плоешти, куда уже была подведена широкая российская  колея. Первым эшелоном в нашем корпусе был наш первый батальон и все штабные подразделения с артиллерийскими батареями. Начальником эшелона считался командир полка. Наш эшелон возглавлял заместитель командира полка полковник Виноградов, пониженный с должности командира дивизии. До войны он был начальником военного училища, на Кавказе в боях командовал стрелковой дивизией, но, доведенный до отчаяния, запил и был назначен с большим понижением, которое ускорило его окончательное падение.

При загрузке в эшелон я понял, как мало я еще знаю армейскую жизнь. Это был мой второй переезд по железной дороге на очень большое расстояние, тем более с лошадьми, которые требовали выводки, а личный состав требовал настоящего питания из походных кухонь и организацию помывки в пути в местах дневок. Всего этого мы не проходили... Итак, эшелоны держали путь на северо-восток до Харькова. Конечного пункта никто не знал. После я узнал о том, что Макаль в Харькове сумел сгрузить полностью заполненную повозку с парой лошадей и еще несколько упаковок добра, награбленного на фронте. Теперь наш путь лежал к Волге. Кажется, в Куйбышеве (Самаре), мы узнали о начале боевых действий с Японией. Приняли это как должное по отношению к нашим союзникам. Переехали Волгу и проследовали дальше на Актюбинск, Кызыл-Орду, Чемкент, Арысь. Справа и слева нас окружали пустынные казахские степи. На последней станции в степи нам предстояла выводка лошадей и мытье в бане.

Я совершенно не знал офицеров полка и только на остановках начал с ними знакомиться. Ехали мы в товарном вагоне. У вагонов проходили местные жители и предлагали на продажу ведрами очень дешево соль. Мой ординарец по имени Юрка купил за мои деньги несколько ведер по пять рублей и высыпал ее в углу, а через пару дней поменял ее на замечательные яблоки в Алма-Ате. Ходили и нищие вдоль вагонов и просились проехать с нами до Алма-Аты и далее, но все это запрещалось. Среди попрошаек я увидел одну молодую женщину, совсем не похожую на местных раскосых аборигенок. На руках у нее был грудной ребенок. Она была истощенной, одета в сильно потрепанную, когда-то модную шерстяную кофту. Поразила  меня и ее золотая коронка зуба, явно предназначавшаяся для украшения, Она просила хлеба или сухарей для грудного малыша. Я велел Юрке дать ей несколько сухарей и спросил, откуда она, так как ее красивая внешность выдавала, скорее всего, горянку с Кавказа, о чем я ей и сказал прямо. Она ответила утвердительно, что она карачаевка с Кавказа. В эти края их всех выселили поголовно на вымирание. ( Если следовать логике Александра Захаровича, то всех русских выселили для процветания в окопы, и пока они процветали и здравствовали в атаках на немецкие пулеметы, бедные чеченцы, карачаевцы и немцы страдали в тылу. (Мухин Ю.И.))

Я назвался ее земляком, она спросила, какой я станицы, я назвал, и она заплакала, так как она не раз в ней бывала в довоенное время. Мне стало жаль ее и ребенка. Она сообщила о том, что здесь похоронила отца, умершего от голода, и мать находится при смерти. Глядя на нее, вполне можно было поверить ее словам. Я попросил ее подождать, а ординарца Юрия послал в вагон с продовольствием, чтобы помощник командира полка по снабжению отпустил круп, муки и сухарей по объему солдатского вещевого мешка. Я попросил Юру помочь отнести этот мешок до их стоянки в конце кишлака. Она много раз оглядывалась, глазами, полными слез, благодарила, и даже не находила слов, какими можно было высказать благодарность за такую неожиданную помощь.

Примерно часом позднее к нашему вагону подбежал капитан, замполит 2-го батальона, и начал меня умолять, чтобы я отпустил его на несколько дней разыскать и навестить здесь умирающих родителей и после догнать эшелон скорым поездом. Я догадался, что он тоже мой земляк, в суете не вскрытый соответствующими органами и не отстраненный от должности. Я выдал ему отпускной билет на неделю и хотел написать записку об отпуске продуктов, но он ответил, что возьмет их из батальонных продуктовых трофейных запасов.

Догнал он эшелон уже на Турксибе и рассказал о трагедии их народа, подвергшегося стопроцентной депортации, и о высылке чеченцев, ингушей, балкарцев, калмыков, крымских татар, немцев Поволжья и других народностей якобы за сотрудничество с оккупантами. Я по опыту  понимал, что отдельные личности могли пойти на это, но чтобы карать полностью нацию — это мне казалось невероятным и несправедливым. Мой земляк сказал, что с прибытием на место выгрузки и ему уготовлена такая же участь.

Ю. И. МУХИН. Вообще-то в этой части книги я не хотел комментировать Александра Захаровича, но в данном случае хорошо видно, как он в своих воспоминаниях прогибается под «демократическую общественность» — хочет ей понравиться. Этой общественности, чтобы развалить СССР, нужно было вызвать ненависть всех народов к государствообразующей нации — к русским. Вот эта общественность и завела бодягу про несчастные выселенные народы, которые якобы сотнями тысяч вдруг начали умирать в тылу от голода, хотя рядом с ними почему-то не умирали несколько миллионов тех же русских, украинцев и белорусов, в ходе эвакуации выселенных в эти же места. Даже с евреями ничего не случилось, хотя им, в отличие от немцев и горских народов, приходилось убегать налегке, а не с 200 кг на человека домашних вещей, как это разрешалось при переселении поволжских немцев или чеченцев. Вот выше Александр Захарович описал, как они с другом при бегстве от немцев на станции Минводы ограбили скотниц, которые эвакуировали свиней в тыл. А ведь если эти русские или украинские скотницы прорвались, то они так и остались в своей летней одежонке в тех же местах, куда выселяли и «бедные народы». Но Александр Захарович не высказывает к этим русским скотницам ни малейшего сочувствия, а вот о горькой судьбе карачаевцев он счел нужным написать.

О них же сочло нужным вспомнить и гестапо в докладе от 6 ноября 1942 года (немцы как раз пытались взять Сталинград, а сам Лебединцев защищал предгорья Кавказа). Доклад назывался «Общее положение и настроение в оперативном районе Северного Кавказа» и в нем, в частности, писалось: «Когда немецкие вооруженные силы вошли в Карачаевскую область, они были встречены всеобщим ликованием. В готовности помочь немцам они превзошли самих себя. Так, например, айнзацкоманда полиции безопасности и СД, прибывшая в начале сентября, была принята с воодушевлением, сравнимым с днями присоединения Судетской области. Сотрудников команды обнимали и поднимали на плечи. Предлагали подарки, и произносились речи, которые заканчивались здравицей в честь фюрера».

Правда, в данном случае есть разница: эта карачаевка со своими папой и мамой делали немецкой айнзац-команде подарки за свой счет, а Александр Захарович, как кадровый офицер, без колебаний сделал им подарок за счет ухудшения питания вверенных ему солдат.

В данном случае (если он не «художественный» вымысел), желая понравиться «демократической общественности», Александр Захарович теряет логику — ведь все эти народы выселялись в тыл и не призывались в армию. А в войне гибли те народы СССР, которые воевали на фронтах либо оказались в оккупации.

Ведь можно было заглянуть в энциклопедию. По переписи 1926 года в СССР было 55 тысяч карачаевцев, 319 тысяч чеченцев и 113725 тысяч русских, украинцев и белорусов. Через 53 года по переписи 1979 года в СССР жили уже 131 тысяча карачаевцев (увеличение на 138%), 756 тысяч чеченцев (увеличение на 137%) и (даже с присоединенными в 1939 г. украинцами и белорусами из бывшей Польши) русских, украинцев и белорусов было 189 207 тысяч (увеличение на 65%). А вот если бы Сталин послал мужчин этих народов на фронт, чтобы кадровые офицеры Красной Армии могли гнать в атаки на неподавленную немецкую оборону не только русских, но и карачаевцев, чеченцев, поволжских немцев и т. д., то тогда, глядишь, прирост населения был бы одинаков у всех народов СССР.


Примечания:



5

Речь идёт о немецкой серийной штурмовой винтовке (автомате) Sturmgewehr.44 (MP-44). При всём внешнем сходстве её с АК-47, внутренние отличия столь велики, что и речи не идёт о заимствовании или модернизации Калашиниковым немецкой винтовки. Подробнее см.: http://faq.guns.ru/akstg.html








Главная | Контакты | Прислать материал | Добавить в избранное | Сообщить об ошибке