Глава 17

Дворцовый заговор

Рассказчица лишается матери. – Раскол в семье. – Двусмысленное положение принцессы Саламы. – Она встает на сторону Баргаша. – Он рвется к престолу и устраивает заговор, чтобы свергнуть Маджида. – Дом Баргаша окружен. – Его уводят оттуда в женской одежде. – Поражение его сторонников. – Его возвращение. – Он отвергает мирные предложения Маджида. – Дом претендента на престол обстреливают британские морские пехотинцы. – Баргаш сдается, его отправляют в изгнание.


После смерти моего отца я мирно жила в Бет-иль-Тани со своей матерью и с Холе, счастливая благодаря их любви и дружбе. Это полнейшее счастье продолжалось три года, а потом случилась эпидемия холеры, которая опустошала весь остров Занзибар и каждый день уносила жизнь нескольких человек из нашего дома. Эпидемия началась в самое жаркое время года. Однажды ночью я была не в состоянии спать на своей кровати из-за удушающей жары и приказала горничной постелить мягкую циновку на полу, надеясь найти там немного прохлады и покоя.

Можете себе представить мое изумление, когда, проснувшись, я увидела у своих ног мою горячо любимую мать, которая корчилась в судорогах от боли. В ответ на мой встревоженный вопрос, что с ней, она простонала, что провела на этом месте полночи. Чувствуя, что умирает от холеры, она хотела быть рядом со мной в последние минуты жизни. При виде того, как моя милая мать страдает, я едва не сходила с ума – и мое отчаяние усиливалось тем, что я не могла облегчить ее муки. Она сопротивлялась смерти еще два дня, а потом навсегда покинула меня. Мое горе не имело границ. Я не слушала ничьих предупреждений и в отчаянии обнимала тело матери, несмотря на опасность заражения, – потому что моим самым горячим желанием было, чтобы Бог призвал меня к Себе вместе с дорогой умершей. Но болезнь пощадила меня, и я покорно смирила свое сердце.

Теперь, в возрасте пятнадцати лет, я была совсем одна, без отца и без матери, как корабль без руля в открытом море. Моя мать всегда отличалась предусмотрительностью и разумно руководила мной, а теперь я вдруг оказалась один на один с обязанностями и ответственностью взрослого человека и должна была заботиться не только о себе, но и о тех, кто зависел от меня. К счастью, Господь устроил так, что в большинстве случаев осознание долга сопровождается силами, чтобы вынести его. Поэтому я сумела спокойно взглянуть на создавшееся положение и уладить дела без посторонней помощи.

Но впереди меня ждали новые неприятности: почти против своей воли я оказалась вовлечена в заговор против моего благородного брата Маджида!

Было похоже, что после смерти отца в нашей семье навсегда начался разлад, – правда, при любых обстоятельствах было бы трудно поддерживать идеальное согласие среди тридцати шести братьев и сестер. После смерти Сеида Саида мы разделились на группы – по три или четыре самых близких по духу сестры или брата. Для посторонних это было непонятно, и даже наши ближайшие знакомые не всегда могли понять эту сложную систему. Верный друг моего брата или близкая подруга моей сестры отныне должны были стать моими злейшими врагами, если не принадлежали к одному со мной кружку.

Хотя такое соперничество могло привести только к катастрофе, страсти ослепляли нас, и мы бессмысленно, со жгучей ненавистью преследовали один другого.

Скоро мы совершенно перестали встречаться друг с другом. Многочисленные шпионы, которых имели мы все, расширяли пропасть между нами, докладывая о каждом слове и движении недруга. По ночам эти достойные представители своего ремесла приходили за наградой, размер которой зависел от того, сколько ценности или сколько ядовитой злобы было в принесенной новости. Иногда после полуночи у ворот дома возникала фигура человека в плаще со скрывавшим лицо капюшоном, раздавался стук – просьба впустить, нас будили, чтобы мы могли задать вопросы своему информатору, и тот получал щедрую награду.

В это время Маджид и Холе были в самых лучших отношениях друг с другом, и это меня очень радовало, потому что я любила обоих всем сердцем. После смерти моей матери они оба обращались со мной как с собственной дочерью.

Но постепенно они охладевали друг к другу, а причиной был мой брат Баргаш. Дело закончилось полным разрывом. Как бы горячо я ни была привязана к Холе, я с болью в сердце должна признать, что виновата была она, а не Маджид, хотя я не могу подробно рассказать здесь о поступках, которые привели к разрыву.

Для меня эти дни стали временем душевной борьбы. Я жила с Холе. Ела вместе с ней, и в течение всего дня мы были неразлучны. Когда она стала избегать встреч с Маджидом и всеми возможными способами показывать, что стала ему врагом – а для этого не было никакой причины, я думала, что сумею удержаться и не принимать ничью сторону. Я даже пыталась заступаться за брата, который был виноват лишь в том, что султаном был он, а не Баргаш. Много месяцев подряд я находилась таким образом между двух огней, не зная, на чью сторону встать, и, когда больше нельзя было откладывать, присоединилась к своей сестре Холе: хотя она и была не права, мне казалось, что ее я люблю больше и она приобрела надо мной безграничную власть.

Маджид, во всем благородный и великодушный, завоевал любовь нашего народа. Но он был слаб здоровьем и не мог сам руководить всеми государственными делами, а потому передавал многие из них своим министрам. Один из них, Солиман бин-Али, к несчастью, сумел благодаря своей ловкости стать для него необходимым. Хитрый плут Солиман постепенно сумел сделать так, что его воля была главной в стране, а другие министры ничего не значили. Он был так высокомерен, что при любой возможности давал понять, что он – хозяин. К тому же он не достиг еще того возраста, который вызывает у арабов уважение: это был совсем молодой человек, притом распутник и щеголь. Тщеславие и хитрость привели его к одной из моих мачех, которая по возрасту годилась ему в матери. Он попросил ее стать его женой, поскольку желал забрать в свои руки ее огромное состояние, а она оказалась так глупа, что согласилась выйти за него, – и после свадьбы горько раскаивалась в этом.

Итак, этот злой дух добился такого влияния на Маджида, что, по сути дела, управлял им и одновременно втайне раздувал огонь вражды между братьями и сестрами султана, чтобы укрепить свою собственную власть. В нашей семье одна ссора следовала за другой, знатными людьми страны пренебрегали или наносили им обиды, и в конце концов дошло до того, что народ стал громко высказывать свое недовольство. Нам повезло, что среди министров оставался по крайней мере один, который отчасти противостоял губительному влиянию Солимана и исправлял его ошибки. Но в остальных своих советниках Маджид не мог быть полностью уверен, и это облегчало задачу Баргашу, который развивал и поддерживал вражду к нему среди наших родственников и народа. Поскольку у Маджида была только одна дочь, а сыновей не было, Баргаш был его наследником. Два старших брата, Мухаммад и Туэни, были по-прежнему живы, но это ничего не значило: они жили в Омане, а Оман был далеко.

На Востоке предполагаемый наследник престола всегда спешит стать правителем, не слишком задумываясь о чьих-либо еще правах, и при осуществлении своей честолюбивой мечты слишком часто забывает и о совести, и о справедливости.

Так вел себя и Баргаш. Ему не удалось взять власть в свои руки после смерти нашего отца, Сеида Саида, но он все же упрямо продолжал надеяться, и судьба стала благоприятствовать его планам после того, как он переехал в город вместе со своей сестрой Медже из Бет-иль-Мтони. Их дом находился напротив того, где жили Холе и я. Как только эти двое поселились через улицу от нас, между Холе и Баргашем возникла нежная дружба, и Баргаш иногда стал проводить у нас целый день. Медже была обижена и сказала об этом при свидетелях, в результате чего между ней и Холе возникло суровое отчуждение. Кончилось тем, что они при встрече делали вид, что не замечают одна другую. Хотя я была рада, что не нахожусь ни на чьей стороне в этой новой ссоре, рассерженные сестры все же втянули меня в нее одними лишь своими разговорами со мной. Моя близкая дружба с двумя моими племянницами, Шембуа и Фаршу, сблизила их с Баргашем, и они тоже вошли в наш союз. Они жили напротив нашего с Холе дома, а дом Баргаша был отделен от их дома узким переулком.

Главной задачей Баргаша было привлечь на свою сторону как можно больше знатных людей и племенных вождей. Арабы делятся на бесчисленное количество более и менее сильных племен, каждое из которых безоговорочно повинуется своему вождю. Поэтому естественно, что каждый принц стремится – открыто или, как бывает чаще всего, втайне – завоевать поддержку одного или нескольких таких вождей, чтобы иметь союзников, когда их помощь окажется нужна. Разумеется, в этих переговорах большую роль играют обещания повысить в должности. Ни одно племя никогда не покинет своего вождя, так велики верность и преданность арабов. Тот, кто умеет писать, пишет под своим именем название своего племени, и в мою полную подпись входит название маленького, но доблестного племени, к которому мы принадлежим, – лебу саиди. Сблизившись с несколькими местными вождями, Баргаш постепенно создал что-то вроде своего маленького двора, и это породило скандал. К тому же те, кто очень часто собирался в его доме, имели плохую репутацию: это было буйное и беспокойное сборище. Конечно, все достойные люди держались в стороне от его интриг и заговоров. Но все же нашлось много своекорыстных людей, разочарованных или жаждавших отомстить, которые были готовы помочь ему и десятки которых уже представляли себя назначенными на высокие должности или получившими тепленькое местечко или выгодные льготы; они думали о собственных интересах, а не об интересах своего покровителя.

Сторонников Баргаша становилось все больше, и план замышляемого восстания становился все определеннее. Если говорить коротко, они собирались захватить Маджида и провозгласить султаном Баргаша. В любом случае надо было готовиться к вооруженному столкновению. И они снова и снова сходились по ночам, до восхода луны или после ее захода, на сборища под председательством Баргаша. Повсюду царили лихорадочное возбуждение и всеобщее недоверие. Мы считали, что нас все время сторожат или выслеживают. Нам даже приходилось выполнять вместо служанок их работу, чтобы держать их подальше от себя и не позволить им узнать наши планы. Мы, женщины, перестали ходить в гости и редко принимали гостей. Напор Баргаша становился все заметнее и проявлялся все более открыто. Баргаш стал не каждый раз появляться на ежедневных приемах у султана и наконец заявил, что вообще отказывается на них бывать. А по традициям Занзибара это означало склонность к бунту против власти, и подданный, который упорно оскорбляет своего государя таким образом, подлежал наказанию. Теперь уже все должны были догадаться о враждебных намерениях Баргаша; правду говоря, он сам начал действовать так неутомимо, что сильно насторожил этим сторонников правящего государя и почти лишил себя надежды на успех своих планов захватить Маджида в плен.

Султан сделал последнюю попытку развеять мои заблуждения, пока не стало слишком поздно. Поскольку в этих обстоятельствах он не мог прийти ко мне сам, а я уже давно обходила стороной его дворец, он прислал ко мне с просьбой об этом одну из моих мачех, которую я любила. Он просил меня отказаться от участия в заговоре его врагов, которые просто используют меня и от которых я не могу ожидать никакой награды. Если же я по-прежнему буду упорствовать, я пожалею об этом, потому что в случае перестрелки мой дом не пощадят. Но еще до того, как я получила это предупреждение от своего благородного брата, я уже дала клятву верности Холе и претенденту на престол и чувствовала, что это торжественное обязательство меня связывает. Когда мачеха уходила от меня, по ее щекам катились слезы.

Хотя я была самой младшей из заговорщиков, из-за моего умения писать меня сделали чем-то вроде их главного секретаря, и я вела всю переписку с вождями. Тем не менее я была достаточно взрослой, чтобы чувствовать угрызения совести. Я вздрагивала от ужаса, когда мне приходилось заказывать пушки, порох и снаряды, которые убьют ни в чем не повинных людей. Но что я могла сделать? Нарушить свое слово и покинуть любимую сестру в час опасности? Нет, ни за что! Моя преданность Холе влияла на меня гораздо больше, чем все добрые чувства, которые я испытывала к ее брату. Он, сын абиссинки, очень талантливый человек, превосходит нас всех в проницательности и сообразительности. Он гордый, властный и надменный; трудно было не заметить в его характере склонность к насилию. Как мало его любили, видно по тому, что из всей семьи полностью перешли на его сторону только мы – четыре женщины и наш двенадцатилетний брат Абд иль-Азиз, находившийся под опекой Холе.

Несмотря на бдительность, с которой следили за нашими передвижениями, мы продолжали действовать как раньше, встречаясь иногда при очень опасных для нас обстоятельствах. Мы уже назначили день для открытого выступления, но вдруг дом Баргаша был окружен войсками. Мы ожидали, конечно, что с нами поступят таким образом, а это означало бы конец всем нашим надеждам. И действительно, министры и несколько других чиновников были за то, чтобы оцепить все три дома, но Маджид не дал на это своего согласия, потому что желал пощадить нас, женщин.

Нам пришлось полностью изменить наши планы. Было решено, что все сторонники Баргаша соберутся в имение Марсель возле столицы и займут там оборону. Это была неплохая мысль, поскольку Марсель легко можно было превратить в крепость, и он мог вместить несколько сот человек. В согласии с этим планом туда были отправлены оружие, боеприпасы и продовольствие; поблизости от Марселя были размещены солдаты. Предполагалось, что из этого нового агитационного центра восставшие будут вести пропаганду по всему острову. Мы напрягли свои силы до предела и благодаря этому быстро и успешно выполнили план. У нас отсутствовала казна, откуда можно было бы брать деньги для расходов, и потому каждый из нас внес сколько мог средств из своих собственных сбережений, а также не забыл предоставить достаточное число хорошо вооруженных рабов.

Закончив превращать Марсель в новое средоточие заговора, мы стали замышлять большой удар и в итоге решили похитить Баргаша из его дворца, чтобы он смог бежать в Марсель и сам управлять оттуда действиями восставших. Мы полностью осознавали, как велика опасность этого предприятия, но наша решимость довести его до конца была непоколебима.

В тот памятный вечер мы с Холе вышли из нашего дома в сопровождении большой свиты. На улице к нам, как было условлено заранее, присоединились наши племянницы и их служанки, и мы все направились к дверям Баргаша. Там наше шествие остановили солдаты, не знавшие, кто идет. Когда мне пришлось остановиться, я громко возмутилась таким необоснованным унижением и не признающим возражений тоном потребовала, чтобы они позвали своего капитана. Это было грубейшее нарушение обычая и этикета, но результат оправдал его: офицер был ошеломлен, когда Холе и я выступили вперед из процессии и подошли к нему. Мы начали ругать его в сильных выражениях за то, что он позволил своим подчиненным помешать нам. Сначала он потерял дар речи, потом пробормотал, что просит извинить его, и наконец освободил дорогу, уступая нашему настойчивому желанию увидеть арестантов. Он даже согласился, в ответ на нашу просьбу, предоставить нам довольно много времени для свидания.

В доме мы обнаружили Медже и Баргаша, почти обезумевших от волнения. Из окна они видели спор, исход которого означал для них успех или поражение. Но возникла новая трудность: Баргаш в своей мужской гордости не желал одеваться в женский наряд, и это затруднение было еще больше оттого, что у нас оставалось не так уж много времени. Наконец он позволил нам одеть себя так, что были видны только глаза, и маленького Абд иль-Азиза мы одели так же. Перед тем как отправиться в путь, мы помолились всемогущему Богу.

Мы не спеша вышли из этого дома, беззаботно разговаривая о каких-то пустяках, но дрожа от страха, что солдаты что-нибудь заподозрят. Баргаш шел между двумя самыми высокими женщинами. Но солдаты пропустили нашу процессию с учтивостью, соответствующей нашему сану, и мы продолжили свой путь целые и невредимые. Как только мы оказались за городом, Баргаш и мальчик сняли с себя женский камуфляж, торопливо попрощались с нами и скоро скрылись из вида в той стороне, где находился Марсель.

Остальные вернулись домой маленькими группами и обходными путями. Нетрудно понять, что о сне в эту ночь не было и речи. Обессилев от пережитого события, которое потребовало от нас огромного напряжения всех сил, с ужасом ожидая завтрашнего дня и осознав, как близко мы были от смерти, мы дали волю стонам и слезам, а некоторые из нас едва не падали от слабости. Ночью нам казалось, что мы слышим стук лошадиных копыт и выстрелы из мушкетов.

Уже в семь часов пришло горестное известие, что наши враги знают о том, что произошло. Правительству оставалось только одно – ответить на открытое восстание силой, и оно направило против Марселя несколько тысяч солдат с артиллерией. Этот очаровательный дворец был полностью разрушен, заговорщики, побежденные численно превосходящим противником, в беспорядке бежали после короткого ожесточенного боя, который стоил жизни сотням ни в чем не повинных людей.

Читатель спросит меня, какое наказание понесли мы, женщины, за то, что посмели участвовать в мятеже. Вообще никакого! Но если бы решение принимал не великодушный Маджид, мы, конечно, не отделались бы так легко, поскольку наши интриги заслуживали серьезного наказания.

Затем стало известно, что Баргаш после разгрома своих людей вернулся в город и тайком пробрался в свой дом. Разумеется, все подумали, что он намерен добровольно сдаться своему брату. Маджид даже постарался облегчить ему это ожидаемое изъявление покорности – вместо солдат послал к нему своего племянника Сууда бин-Хилаля с сообщением, что готов простить и забыть то, что произошло, если Баргаш пообещает больше не поступать таким образом. Сууд, добрый и мягкосердечный человек, отправился с этим поручением к Баргашу один, чтобы показать, как мирно настроен султан. Баргаш начал с того, что не впустил его в дом и потребовал, чтобы посол – который был намного старше его – передал ему письмо с улицы. Сууд, естественно, ответил отказом, и после долгого ожидания дверь открылась – ровно настолько, чтобы он смог войти. После этого послу пришлось в буквальном смысле этого слова карабкаться вверх по забаррикадированной лестнице. Добравшись до ее верха, он должен был проползти через люк, от которого для этой цели был отодвинут тяжелый сундук. Баргаш, которому недостаточно было того, что он заставил посла Маджида войти таким унизительным образом, сорвал переговоры, патетически заявив, что отказывается от снисхождения, которое предлагает ему султан.

После такого упорства у Маджида оставался только один путь – во второй раз применить насилие, как бы сильно он ни хотел избежать этого. Английский консул, с которым он совещался, убедил его в необходимости окончательно прекратить затянувшиеся беспорядки и предложил для этого свою помощь. Британская канонерка должна была появиться напротив дворца Баргаша и высадить на берег отряд моряков, а если эта демонстрация силы не подействует, начать обстрел. На самом же деле моряки начали с того, что дали несколько залпов из ружей по дому Баргаша; тогда он вместе с Медже и Абд иль-Азизом укрылся в задних комнатах дома, спасаясь от пуль, которые уже свистели возле их ушей.

При первом залпе Холе разрыдалась, стала ругать по очереди Маджида, его правительство и англичан и обвинять их, тоже поочередно, в том, что они возмутительно и несправедливо оскорбляют и обижают нас. Тем временем ружейный огонь становился все сильнее, и все в нашем доме обезумели от страха, потому что дом этот стоял как раз позади дома Баргаша, и мы тоже, старые и молодые, знатные и простые, словно сошли с ума. Некоторые прощались друг с другом навсегда, кто-то просил у всех остальных прощения за прежние обиды; самые хладнокровные начали паковать свои вещи, готовясь к бегству. Остальные замерли на месте и стонали или причитали, не способные ни думать, ни делать что-либо. А некоторые начали молиться там, где стояли, – в коридорах, на лестницах, во дворе, на крыше, которая была защищена оградой. Их примеру последовали другие, и постепенно страх и суета уступили место успокоительной уверенности в том, что всегда должна совершаться не воля человека, а воля Господа, что судьбы людей предначертаны всемилостивым и премудрым Богом. И тогда мы все благочестиво опустились на колени и коснулись лбом пола в знак глубочайшего смирения и покорности перед лицом Господа.

Опасность все усиливалась, и Холе наконец убедила нашего упрямого брата покориться. Нарушая все правила приличия, она сама побежала к английскому консулу с сообщением об этом и желая потребовать, чтобы боевые действия были прекращены. В то время британцы не имели в Восточной Африке такой власти, как сейчас, и во внутренних делах Занзибара их мнение значило так же мало, как, скажем, мнение турок во внутренних делах Германии. Это положение коренным образом изменилось только с 1875 года, благодаря политике Англии в отношении рабов – в пользу этой страны и в сторону полного разорения нашего народа.

Холе не нашла консула, но в это время люди из дома Баргаша стали кричать морякам: «Мир, мир!», стрельба прекратилась, и нам удалось избежать большей беды. Если бы та канонерка действительно обстреляла дворец претендента из орудий, сейчас на троне Занзибара сидел бы не он, а другой султан, и я бы никогда не уехала в Европу.

Чтобы подобные заговоры не происходили в будущем, было решено, что Баргаш будет выслан в Бомбей. Он отплыл туда на британском военном корабле, и вместе с ним отправился (добровольно) Абд иль-Азиз. Это было сделано по совету английского консула. Вероятно, британцы хотели держать в своих руках предполагаемого наследника Маджида, чтобы без грубости принуждать султана действовать в согласии с их планами. Баргаш прожил в Бомбее два года, затем без шума вернулся на Занзибар, и после смерти Маджида в 1870 году наконец получил по наследству давно желанный престол.








Главная | Контакты | Прислать материал | Добавить в избранное | Сообщить об ошибке