Майя, пришедшие в Америку через Берингов пролив, то есть через земляной «мост», существовавший тогда на его месте, были брахицефалами, то есть людьми, ширина головы которых значительно превосходит ее длину. Но на древних майянских фресках, как мы можем увидеть, изображены люди с вытянутыми головами, причем особенно удлиненной выглядит верхняя часть черепа. Эта загадка уже разгадана: у народа майя было принято придавать черепам младенцев «красивую» вытянутую форму с помощью крепко связанных между собой дощечек.

До прихода европейцев жители Америки были безбородыми, в силу генетического типа, но на фресках, хотя и не очень часто, встречаются изображения людей с бородами и усами. Академическая наука этот факт игнорирует, утверждая, что майя не пересекались с жителями других континентов. Зато эти фрески весьма хорошо укладываются в теории независимых исследователей, которые уверены, что культура к индейцам была привнесена извне. Согласны с этим и сами майя: бороды и усы в их легендах носили белые боги, которые передали им различные знания и умения.

Но вернемся к описанию самих майя. Они невысокие: средний мужчина имеет рост 1,5–1,6 метра, а женщины в среднем на 10–15 сантиметров ниже. Цвет кожи коричневый, с медным отливом, глаза черные или темно-карие, волосы черные.

Майя не нуждались и в прочной одежде: теплый климат не способствовал развитию этого вида ремесел. Мужчины носили простые набедренные повязки и нечто вроде плаща, называвшегося «пати» и накидывавшегося на плечи. Обладателями мокасин из оленьей шкуры были весьма немногие. Женщины же носили два предмета одежды: куб – длинный кусок ткани с нанесенным рисунком и отверстиями для головы и рук, и подобный же предмет, служивший в качестве нижнего белья. И мужчины, и женщины использовали в прохладную погоду «манта» – квадратный кусок плотной ткани, в остальное время служивший одеялом. Его же, кстати, вешали и вместо двери в дом. Некоторые исследователи считают, что одежда из хлопка была привилегией властных сословий, остальные обходились пальмовыми волокнами. Майя было известно множество природных красителей, практически все традиционные европейские и еще несколько из местных видов растений, так что одежда отличалась буйством красок, естественно, у тех, кто мог себе это позволить.

Скудость одежды с успехом заменяло обилие украшений, которые носили и мужчины, и женщины. Украшения изготовлялись из любого подручного материала: костей, камней, дерева, перьев и носились в губах, носу, ушах. Богатые соплеменники могли позволить себе украшения из металла и нефрита.

И мужчины, и женщины заплетали косы, укладывая их кольцами на голове или оставляя висеть вдоль спины, но, в любом случае, прическу украшала челка. Также считалось модным затачивать зубы так, чтобы возникал резной узор, или инкрустировать их каменными пластинками из обсидиана или нефрита. Но особо изысканным считалось косоглазие, и потому детям с раннего возраста привязывали к свисающей на лоб прядке восковой шарик, чтобы зрачки обрели желанное положение.

Свои тела майя покрывали краской: воины – черной и красной, жрецы – голубой (так же, как и жертвы), подростки – черной, рабов же раскрашивали в черно-белую полоску.

Широко была распространена татуировка. Де Ландо указывал: «Они татуировали себе тела, и чем больше (татуировались), тем более считались храбрыми и мужественными, ибо татуировка была большим мучением и делалась следующим образом: татуировщики покрывают часть, которую хотят (татуировать), краской, а затем они надрезывают осторожно рисунок, и, таким образом, от крови и краски на теле остаются следы. Это делается понемногу из-за сильной боли. Они даже становятся после (этого) больными, ибо татуированные места воспаляются, и выступает жидкость. Несмотря на это они насмехаются над теми, кто не татуируется».

Выдающийся британский археолог С. Томпсон насчитывает около 15 основных языков и диалектов майя, некоторые из которых, впрочем, уже исчезли.

До классического периода, по всей видимости, легко было проследить связь их языка с языком ацтеков и других обитателей континента, но сегодня они разошлись уже слишком далеко. Но зато, как предполагают ученые, майя – строитель пирамид без труда бы понял современного жителя Юкатана: с тех пор язык мало изменился. Сегодня на различных его диалектах говорят около трех миллионов человек (некоторые исследователи уверены, что в классический период численность майя составляла около тринадцати миллионов).

Интересно, что и пирамиды, и дома майя были квадратными, и даже иероглифы располагались прямыми рядами, образуя в итоге фигуру прямоугольника, хотя и со скругленными углами. Но планировка городов у народов майя отсутствовала, не было никакого подобия привычных нам улиц – все строения стояли вразнобой.

Дома простых индейцев, хотя часто и строились на каменном фундаменте, в основном состояли из сплетенных прутьев или из дерева, крыши же покрывали пальмовыми листьями. В горах, где был избыток камня, дома складывали из грубо отесанных блоков, а крыши покрывали травой. Крыши везде были остроконечными, чтобы во время тропических ливней по ним лучше стекала вода.

Из дома не делали культа – это было лишь временное пристанище, и никто не ожидал, что дом может пережить человека. Женившись, индеец селился во дворе тестя, где для него с молодой женой сооружали небольшую хижину. Отработав на семью жены несколько лет, молодые перебирались в собственный дом, возводить который помогала им вся община. Некоторые племена хоронили умерших прямо в домах, под полом, и когда предки умирали, то их дом оставляли, превращая его во что-то типа святилища.

Дом разделялся циновкой на две половины, в одной из которых спали, а в другой находилась кухня с очагом, дым из которого выходил прямо сквозь крышу. Спали майя на циновках, положенных на деревянные каркасы (современные индейцы заменили подобные кровати гамаками).

На кухне стоял деревянный стол, на котором хранились припасы и на котором готовили, а сидели индейцы на деревянных табуретках.

Дверей у майя не было, и их заменяли повешенные в проемах одеяла, а также веревка с колокольчиком, звон которого предупреждал о приходе гостя. Уже из этого можно сделать вывод, что жизнь была общинной, и личному места в ней почти не находилось. Но это было, по всей видимости, и не нужно.

День индейцев майя начинался задолго до рассвета: первой вставала женщина и, разведя в очаге огонь, если тот потух, начинала готовить завтрак. Дело это было долгое: надо было размолоть какао-бобы. Затем почистить от плотной кожуры зерна маиса, которые всю ночь отмокали в известковом растворе, смолоть их, и лишь затем можно было приступать непосредственно к готовке. Пока длился этот нелегкий процесс, вставал хозяин дома, брал из очага несколько угольков и, выйдя с ними во двор и бросив в них благовония, поворачивался лицом на восток и начинал молитву, прося у богов то, что ему было нужно в новый день.

Затем он завтракал и отправлялся на работу или на охоту. Днем, в самый жаркий период, все отдыхали. Жена относила мужу еду на поле или туда, где он находился. Около пяти часов глава семейства возвращался домой, и к этому времени женщина готовила ему ужин и теплую ванну в деревянном чане. Вода разогревалась на огне в глиняных мисках. В больших городах мужчина чередовал мытье дома с помывкой в общественных банях, где он мог пообщаться с друзьями.

Пятичасовой прием пищи был основным – утренние бобы здесь заменяли мясом или рыбой, а на десерт подавались фрукты или сладости. После ужина мужчина или общался с друзьями, или занимался домашними делами, что-то ремонтируя или изготавливая, а женщина занималась ремонтом и пошивом одежды, изготовлением тканей.

Как уже было сказано, майя, жившие в равнинных областях, практиковали методы подсечно-огневого земледелия. До сих пор, правда, так и неясно, каким образом индейцы рубили деревья, так как медные топоры появились у них лишь во время постклассического периода. Некоторые исследователи предполагают, что майя просто делали на деревьях засечки, оставляя их засыхать. Диего де Ланда утверждал, что поля майя находились в общинной собственности и их совместно обрабатывали группы из 20 человек.

Индейцы выращивали тыкву, перец чили, маис, фасоль, хлопок, а также культивировались различные сорта фруктовых деревьев. Но все-таки основной культурой был маис, без которого не обходилось, да и сегодня не обходится практически ни одно блюдо национальной кухни майя. Маис майя считали не только даром белых бородатых богов, но и сам маис почитали как бога, ощущая с ним некую родственную связь и отождествляя себя с этим растением.

В земледелии, как и вообще в хозяйстве, не использовался тягловый скот, все делалось вручную. Это не так тяжело, как может показаться: сплошной вспашки поля майя, в отличие от жителей Европы, не практиковали. На огне закалялось острие «сажального кола», и в проделанные им отверстия в земле бросались семена. Поля тщательно огораживали, стараясь уберечь их от разорения дикими животными, также большой урон наносили птицы, а большую часть урожая, как это часто и бывает в тропиках, уничтожали насекомые. Но, однако, хороший климат, дающий высокую урожайность, позволял забыть об этих проблемах. По подсчетам специалистов, работа в поле отнимала у индейца в среднем 48 дней в году. Не так уж и много.

Не были чужды майя и агрономические ухищрения: они знали, что пепел, оставшийся от сожженного леса, хорошо влияет на рост растений. Использовались и органические удобрения, правда, несколько своеобразно: индейцы хоронили своих мертвецов на полях, говоря: «Земля кормит нас, а мы должны кормить ее».

Урожай начинали собирать в ноябре и собирали весь сухой сезон, по мере созревания культур, до апреля. Собранный урожай хранили в приподнятых над землей деревянных амбарах, а также, как пишут очевидцы, в «прекрасных подземных помещениях». Речь идет, возможно, об искусственных пещерах, происхождение которых по сию пору вызывает некоторые вопросы.

Как уже говорилось, основным продуктом питания майя являлся маис. Из него готовили и плоские лепешки-тортиллас; и «атоле» – кашу, сваренную из зерен, в которую полагалось добавлять перец чили; и «посол» – напиток, изготовляемый на кислой закваске, который обычно брали с собой в поле для поддержания сил…

Маис требовал непростой обработки: сначала лущили, потом отваривали, чтобы легче отделялась шкурка семян. И лишь после этого его мололи. Тортиллас изготавливали из муки, размешивая ее с водой, а затем поджаривая на глиняных подносах, установленных на три камня. Тортиллас использовались и в качестве хлеба, и, одновременно, в качестве ложки – свернутой в трубочку лепешкой ели кашу.

Важную роль в питании майя играли бобы, сладкий картофель и тыква, которую ели вареной, а ее высушенную твердую оболочку использовали для изготовления и тары для хранения, и детских погремушек, и в качестве столовой посуды…

Любимым напитком майя был шоколад: какао-бобы обжаривали, размалывали и смешивали с кукурузной мукой. Напиток этот весьма ценился, и какао-бобы некоторое время даже использовали в качестве денег. Есть даже рассказ о том, что купцы майя, каноэ которых столкнулось у побережья Гондураса с каравеллой Колумба, были настолько озабочены сохранностью своих «сокровищ», что кидались за любым из упавших на дно каноэ бобов с такой поспешностью, словно это «были не бобы, а их собственные глаза».

В садах выращивали авокадо, папайю, гуаву, а также ряд культур, использующихся как специи, в основном, конечно, красный перец. В лесу майя собирали ваниль, кориандр и другие ароматные растения.

С мясом также перебоев не было. На охоте майя добывали оленей, пекари (диких свиней) и агути (вид грызунов). Не брезговали они и броненосцами с ламантинами, а мясо черепах и игуан и вовсе считалось деликатесом. На небольших реках сооружали запруды и высыпали в воду наркотик, собирая с поверхности всплывшую вверх брюхом одуревшую рыбу.

Из прирученных животных майя держали только собак двух видов. Один вид использовался для охоты и охраны, другой, без шерсти, содержался взаперти – это была «мясная» порода. Самцов кастрировали и раскармливали зерном, используя потом или в пищу, или для религиозных жертв. Также в большом количестве разводились индейки, ценились утки, которые, кроме мяса, давали еще и пух и перо, а также некоторые виды голубей, которых разводили в клетках.

В большой чести был мед, который использовали как для того, чтобы подсластить блюда, так и для изготовления браги, в которой мед перемешивался с корой определенных деревьев. Кстати, пчелы, разводимые майя, не имели жала.

Важную роль играли технические культуры. Во многих районах майя выращивался хлопок, а Юкатан славился своими тканями, которые вывозились далеко за его пределы.

Помимо тканей Юкатан поставлял по всей Месоамерике соль. Солевые пласты тянулись вдоль всего побережья Кампече и вдоль лагун, расположенных на северной стороне полуострова. Диего де Ланда описывал здешнюю соль как «самую лучшую из всех, которую мне доводилось пробовать за всю свою жизнь».

Соль собирали в конце сухого сезона, и это была монополия владык Майяпана. Соляные копи были и в глубине материка, но лучшей считалась все-таки соль из прибрежных районов. Другими статьями экспорта были мед и накидки из хлопчатой ткани.

Одним из важных ремесел майя было гончарное. Занимались этим женщины, а так как гончарных кругов здесь не было, то посуда создавалась с помощью укладывания по кругу длинных полосок влажной глины, а когда получалась необходимая форма, то неровности сглаживали черепком. До нас дошло весьма много гончарных изделий древних майя, и мы можем оценить эту область их творчества во всей красе. Помимо кухонной посуды из глины изготавливали дренажные трубы, сосуды для благовоний, даже урны для праха кремированной знати.

Примерно к этой же области можно отнести и работу с гипсом, из которого изготовлялись барельефы, украшавшие некоторые пирамиды от основания до вершины. Качество этих барельефов, как и настенной росписи, было весьма высоким и во многих местах сохранилось до сих пор.

В создание произведений искусства вкладывалось много кропотливого труда. Представьте, например, сколько нужно терпения, чтобы обработать нефритовый камушек сначала с помощью песка, затем нанести на него узор, используя стебли растений и проводя ими по выбранному месту бессчетное количество раз. Но, наверное, это того стоило: нефрит ценился очень высоко и имел для майя почти такое же значение, как для испанцев – золото.

Еще одна статья экспорта майя, весьма немаловажная, – рабы. После прихода конкистадоров, в 1530 году, рабство индейцев было формально отменено, но с этим еще долго никто не считался. Так, например, во время завоевания Юкатана у конкистадоров было столько рабов, что они ввиду недостатка денег платили торговцам за товары рабами. В 1543 году королевское правительство ввело систему энкомьенды («поручения»), согласно которой индейцы объявлялись свободными, а испанцы – лишь «опекунами» приписанных к ним индейских общин. Испанские помещики должны были приобщать «опекаемых» индейцев к благам цивилизации и христианства, а те, в благодарность за это, должны были содержать своих опекунов. На практике помещик-энкомендеро получал право и на сбор дани, и на безграничную эксплуатацию труда индейцев.

Уже из этого, весьма короткого, перечисления понятно, что на майянских рынках можно было отыскать что угодно: и бобы какао, и перья птицы кетцаль, которые завозились из Алта-Верапаз, и кремни, и кремнистый сланец, добывавшийся из залежей в центральной области, и обсидиан из горных районов, и разноцветные раковины. Весьма ценился нефрит и прочие камни зеленого цвета, большую часть которых доставляли из месторождений, расположенных в бассейне реки Мотагуа. Существовал даже антикварный сегмент рынка: товар для него похищали из старых захоронений.

Позже почти каждый испанец, берущийся за перо, считал своим долгом описать индейский рынок. Ничего подобного по величине и богатству выбора в Европе не было. Но все-таки это относится, в основном, к горным областям. О рынках равнинных территорий упоминают крайне редко. Там уровень жизни был весьма высок, всего доставало, и необходимости заниматься добычей средств к существованию, пытаясь наладить товарообмен в весьма однородных по своей культуре регионах, не было.

Жизнь каждого майя начиналась с того, что новорожденного младенца обмывали, укладывали в колыбель, и тут же ему на голову прикрепляли специальные дощечки, которые через два дня уже можно было снять: голова начинала расти в «правильном» направлении. Затем задумывались об имени, которое давалось после консультации со жрецом и которое предстояло носить до официального наречения.

Испанцы были весьма изумлены, когда узнали, что у индейцев существует ритуал, похожий на крещение. Когда в поселении набиралось достаточное количество мальчиков и девочек в возрасте от трех до двенадцати лет, то в доме старейшины, в присутствии родителей, которые должны были по такому случаю соблюдать пост, жрец благословлял детей ароматическими курениями и освященной водой. С этого момента считалось, что старшие по возрасту девочки готовы выйти замуж.

Мальчики и молодые мужчины майя жили отдельно от родителей, в специальных мужских домах, где их обучали воинскому искусству, а также другим вещам, которые необходимо знать взрослым мужчинам. Ланда пишет, что эти дома посещались проститутками.

Юношескими забавами служили разнообразные азартные игры и игра в мяч.

Девочки майя воспитывались своими матерями в строгости и целомудрии.

Браки между родственниками по отцовской линии находились под строгим запретом. Так как на момент прихода испанцев у майя было только 250 родов, носивших имена по отцовской линии, подыскать ребенку достойную пару было сложно. Супружеская измена каралась смертью, но важные персоны могли позволить себе иметь несколько жен.

Татуировки и декоративные шрамы и мужчины, и женщины могли наносить лишь после свадьбы. Но мужчине, чтобы жениться, необходимо было еще пройти обряд посвящения и привести пленных, захваченных в бою.

В брак мальчики вступали до восемнадцати лет, девочки до четырнадцати. Перед свадьбой и сами новобрачные, и их родственники выдерживали трехдневный пост и сексуальное воздержание. Церемония, по разным данным, происходила или во дворе храма, или во дворе отца жениха. На ковер из листьев садились четверо старейшин, держа веревку, натянутую квадратом. Молодые входили в огороженное пространство, где уже сидел жрец с жаровней углей и благовониями. Начинался обряд. Жених и невеста по очереди подходили к жрецу, взяв пригоршню маисовой муки, и бросали ее на угли. Затем молодые исповедовались в своих грехах, а старейшины наставляли их, как вести взрослую жизнь. Затем жрец окроплял брачующихся святой водой, снимал с них детские амулеты, и брак считался состоявшимся. Жаровню относили на край села, где из нее должны были уйти изгнанные из молодых детские демоны. Затем выметали листья и раскладывали циновку, на тот случай, если кто-то из демонов решит вернуться (чтобы он не узнал этого места).

Жених поселялся на территории дома невесты и работал на ее семью. Когда майянка беременела, то она на каноэ отправлялась на остров Козумел, находящийся в двадцати милях от восточного побережья Юкатана, где находился храм богини Луны Ис Чель, покровительницы беременности. Там она приносила жертвы и молилась об успешных родах.

Археолог Эрик Томпсон приводит цитату из летописи XVIII века с описанием майянского ритуала при рождении ребенка: «Под звуки молитв о здоровье и благополучии ребенка его пуповину, подготовленным специально для этого случая ножом из обсидиана (который после совершения обряда бросали в реку), обрезали над выкрашенным в разные цвета початком маиса. Окровавленный початок коптили, в положенное время из него извлекали зерна и сажали их якобы от имени ребенка. Собранный урожай высаживали вновь, а полученный после этого увеличившийся урожай, часть которого отдавали жрецу, служил для поддержания ребенка, пока тот, повзрослев, не сможет сажать самостоятельно. Считалось, что таким образом он добывал себе пищу не только в поте лица своего, но и проливая кровь».

Уже через несколько дней после рождения ребенку дают в руки орудия, которыми он будет воевать или трудиться, чтобы тот потихонечку привыкал ими пользоваться.

Уже в младенчестве ребенку прокалывали уши, губы и нос, чтобы позже вставить украшения. Затем происходила церемония наречения. У каждого майя было четыре имени: одно, данное при наречении, второе, обозначающее род по отцу, третье – род по матери (но, скорее, тут было сочетание из родовых имен матери и отца), и четвертое – прозвище, под которым его и знали все окружающие. Нареченное же имя не разглашалось, так как считалось, что оно сохраняет силу, данную человеку богами от рождения. Это имя знали только несколько человек, и обращались по нему весьма редко, в каких-то особых случаях.

Мужские имена начинались с «ах», женские – с «иш». При вступлении в брак майя получали новое имя, состоящее из отдельных частей имен мужа и жены.

Епископ де Ланда так описывал отношения майя в браке: «…они разводятся более легко, так как женятся без любви, не зная брачной жизни и обязанностей супругов. Если отцы не могли их уговорить возвратиться к женам, то они искали им новых и новых. С такой же легкостью бросают своих жен мужчины, имеющие детей, не боясь, что другие возьмут их в жены или что они позднее возвратятся к ним. При всем этом они очень ревнивы и не переносят спокойно, когда их жены неверны. Сейчас, когда они видели испанцев, убивающих за это своих (жен), они начали грубо обращаться (с женами) и даже убивать их. Если дети еще маленькие, когда они разводятся, они их оставляют матерям; если большие, то юноши (идут) с отцами, а девушки с матерями.

Хотя развод был вещью столь общей и обычной, старики и те, кто держался лучших обычаев, считали его дурным. Многие никогда не имели больше одной жены, которую никогда не брали того же имени со стороны отца. Это было у них делом очень бесчестным. …Вдовы и вдовцы вступают в брак без праздника и торжеств. Достаточно вдовцу прийти в дом вдовы, быть принятым и получить еду, чтобы брак считался совершенным. Это приводит к тому, что они расходятся с такой же легкостью, как сходятся».

Интересны и личные отношения майя. Еще раз процитируем епископа: «Они (женщины) имели обычай поворачиваться спиной к мужчинам, когда их встречали в каком-либо месте, и уступать дорогу, чтобы дать им пройти; то же самое, когда они давали им пить, пока они не оканчивали пить. Они обучают тому, что знают, своих дочерей и воспитывают их хорошо по своему способу, ибо бранят их, наставляют и заставляют работать, а если они виноваты, наказывают, щипая их за уши и за руки. Если они видят их поднимающими глаза, они их сильно бранят и смазывают им глаза перцем, что очень больно; если они не скромны, они их бьют и натирают перцем другое место в наказание и стыд. Они говорят как большой упрек и тяжелое порицание непослушным девушкам, что они напоминают женщин, воспитанных без матери.

Они очень ревнивы, некоторые настолько, что налагали руки на тех, кто вызвал ревность, и столь гневны и раздражительны, хотя (вообще) достаточно кротки, что некоторые имели обыкновение драть за волосы мужей, делая это, впрочем, с ними изредка».

Смерть отнюдь не означала автоматического перехода в лучший мир, по ту сторону жизни было множество адов и раев, и майя не знал, где он именно окажется. Лишения или праведная жизнь не давали никакой надежды на хорошее обустройство на том свете. Крестьянин там продолжал так же работать, воин – воевать, богатый человек пребывать в неге, а раб оставался рабом.

Епископ де Ланда писал, что у майя существует «огромный всепоглощающий страх смерти, все их богослужения проводились лишь с единственной целью расположить к себе богов, чтобы те даровали им здоровье и жизнь… Когда кто-то умирал, то днем они проливали слезы, а ночью рыдали в голос». По мнению некоторых специалистов, смерть у индейцев майя считалась неким антиобщественным деянием, чем-то вроде осквернения, поэтому орудия труда умершего или хоронили вместе с ним, или уничтожали. Перед смертью индеец исповедовался жрецу в грехах, надеясь, что это поможет ему преодолеть посмертных демонов и рассеять связанные со смертью злые чары.

В могилу ставилась еда, а если умерший был богат, то и всяческая утварь. Во рты умершим вкладывали еду и нефритовые бусины. Представителей самой высшей знати сжигали, а над урнами с прахом воздвигали погребальные храмы. С просто же знатным человеком, по утверждению де Ланда, поступали вот как: «Остальные знатные люди делали для своих отцов деревянные статуи, у которых оставляли отверстие в затылке; они сжигали какую-нибудь часть тела, клали туда пепел и закрывали его; затем они сдирали у умерших кожу с затылка и прикрепляли ее там, погребая остальное по обычаю. Они сохраняли эти статуи с большим почитанием между своими идолами. У сеньоров древнего рода Коком они отрубали головы, когда они умирали, и, сварив их, очищали от мяса; затем отпиливали заднюю половину темени, оставляя переднюю с челюстями и зубами. У этих половин черепов заменяли недостающее мясо особой смолой и делали их очень похожими (на таких), какими они были (при жизни). Они держали их вместе со статуями с пеплом и все это хранили в молельнях своих домов, со своими идолами, с очень большим почитанием и благоговением. Во все дни их праздников и увеселений они им делали приношения из своих кушаний, чтобы они не испытывали недостатка в них в другой жизни, где, как они думали, покоились их души и пользовались их дарами».

Государство майя было классовым обществом с сильной политической властью, сосредоточенной в руках наследственной элиты. Важную роль в общественном устройстве играли роды, считавшиеся по отцовским линиям, так как земля находилась в собственности этих кланов. Соответственно, какие-то из них были более богатыми, какие-то менее. Людей в таком клане связывали весьма тесные отношения, чтото типа принципа круговой поруки. Клан отвечал за действие своего члена, но и член мог рассчитывать на защиту клана.

Любой майя мог проследить происхождение каждого человека вплоть до его очень отдаленных предков, и потому индеец очень боялся проявить трусость или совершить порицаемый обществом поступок. Этим самым он обрекал все свое потомство на презрение.

На вершине общественной иерархии находились альмехены, чья родословная была безупречна по обеим линиям. Они распоряжались землей, занимали ответственные посты в государстве и армии, были богатыми купцами и представителями высшего духовенства.

Простые же люди жили, фактически, под покровительством главы своего клана: тот выделял им землю для обработки, мог помочь в трудной ситуации и так далее. Понятно, что этот слой, хотя бы в силу кланового устройства, также был весьма неоднороден, и в нем встречались как очень богатые, так и совсем бедные люди.

Самым низшим слоем были рабы, которые в большинстве своем являлись простолюдинами, захваченными в плен в ходе военных действий. Знатных пленников высокого ранга обычно приносили в жертву.

В каждом из районов имелся свой правитель, называемый «халач уиник» – «настоящий человек», получивший свой пост по наследству. Он, как и его подчиненные, существовал на те средства, что приносила собственная земля, и на собираемую дань.

Особую дань собирали и в государственную казну, откуда потом выделялось содержание тем членам общества, которые не занимались трудом, например жрецам.

Членам деревенских общин приходилось ремонтировать дворцы жрецов и знати, а также нести другую общественно полезную нагрузку, ремонтировать, например, дороги около своего жилья. Если правитель майя отправлялся за пределы своих владений, то его сопровождала весьма обширная свита, отчасти ради престижа, отчасти исполняя роль носильщиков. На такие сопровождения также распространялась государственная повинность.

Контроль за сбором налогов осуществлял специальный чиновник – батаб. Для крестьян, собственно, он и был верховной властью, так как их благополучие и даже порою судьба зависели от этого человека. Когда он путешествовал, то его сопровождала целая армия слуг и помощников, а если он решал сойти со своих носилок, то путь ему устилали плащами. Один конкистадор вспоминал, что некогда ему довелось беседовать с батабом, и беседа эта проходила ввиду значимости того через ширму из ткани.

Батабов назначали халач уиники, каждого на свою территорию, из знатных людей, связанных с халач уиником происхождением по отцовской линии. Батабы имели множество заместителей по разным вопросам, а руководили городами с помощью совета, состоящего из пожилых богатых людей. Глава совета, обычно человек незнатного происхождения, выбирался горожанами каждые четыре года.

Батабы выполняли административные и судебные обязанности, распоряжались посевами, говоря, что когда сеять или когда убирать урожай, и в этом проявлялась воля богов. За календарем, не забывайте, следили жрецы, и дело это было весьма богоугодное.

Но не стоит думать, что крестьяне старались избежать уплаты налогов. С одной стороны, это была их религиозная обязанность, с другой – налоги не были особо высоки. Например, с деревни, включающей в себя 20 хозяйств, требовали в год около 2500 кг маиса и 20 индюшек, то есть около 120 килограммов маиса и одной индюшки с хозяйства в год, что при тех урожаях было совсем немного.

Крестьяне были, по сути, единственным классом, который платил в империи майя налоги. От них были освобождены даже купцы, так как считалось, что риск их занятия дает им право на высокие прибыли.

Помимо работы на духовных и светских владык и уплаты податей, майя должны были служить в армии. Для крестьян эта служба была занятием сезонным и проходила в засушливый период, после конца октября, когда они не были заняты по хозяйству. В армию отправлялись не только мужчины, но и женщины: первые воевали, а вторые готовили им еду. И всякая война прекращалась, когда наступала пора сажать маис. Пришедшие конкистадоры убедились на своей шкуре, что это крестьянское войско сражается весьма хорошо: по всей видимости, майя уделяли много внимания тренировкам и обучению своих временных солдат.

Города майя в свой классический период не были окружены рвами или стенами, что говорит о том, что война не была основным занятием этого народа. Изображенные на фресках битвы, скорее всего, были просто набегами и происходили довольно редко, настолько, чтобы быть запечатленными для потомков.

Битвы происходили недалеко от дома, чтобы не утруждать переходами сопровождающих войско рабов-носильщиков и женщин, готовящих еду. Любое сражение заканчивалось с наступлением темноты, и обе стороны отправлялись в свои лагеря к ужину.

Но все это было лишь до распада полуострова на шестнадцать государств. Испанцы увидели уже другую картину. Одни из хронистов записывал: «Им был неведом мир, в особенности тогда, когда сбор урожая был закончен».

Такая частота войн объяснялась их принципиальным отличием от войн европейских. Для майя было важно не убить противника, а взять его в плен. Понятно, что особенно старались захватить вражеских военачальников и прочую знать, которых тут же, по возвращении в свой город, приносили в жертву. Рядовые пленные становились рабами победителей.

Оружием майя были копья, дубинки, кинжалы и трезубцы, изготовленные из морских раковин. В IX веке мексиканские завоеватели принесли на территорию майя лук и стрелы, а также машину «атл-атл», которая позволяла метать копья с весьма большой частотой. Это сразу дало мексиканцам преимущество, и война была проиграна. Некоторые битвы мексиканцы выигрывали, даже не сближаясь с противником. Но вскоре эти новые виды оружия были освоены майя, причем весьма успешно. Де Ланда сообщал: «У них было оружие для нападения и защиты. Для нападения были луки и стрелы, которые они носили в своих колчанах, с кремнями в качестве наконечников и зубами рыб, очень острыми; ими они стреляли с большим искусством и силой. Их луки были из превосходного желто-бурого дерева удивительной прочности, скорее прямые, чем изогнутые, а тетивы – из конопли. Длина лука всегда несколько меньше, чем того, кто его несет. Стрелы из тростника, очень тонкого, который растет в лагунах, длиной свыше пяти пядей. Они пригоняли к тростнику кусок тонкой палочки, очень прочной, к которой был прикреплен кремень. Они не употребляли и не знали применения яда, хотя имели в изобилии (яды), которыми (можно отравить стрелы).

У них были топорики из определенного металла, которые прилаживали к деревянной рукоятке. Они служили оружием и для обработки дерева. Лезвие делали ударами камня, так как металл мягкий. У них были короткие дротики в один эстадо (длиной) с наконечниками из твердого кремня, и они не имели другого оружия, кроме этого.

Для защиты у них были щиты, которые они делали из расщепленного тростника, тщательно сплетенные, круглые и отделанные кожей оленя. Они делали панцири, стеганные из хлопка и крупной соли, набитой в два ряда, и они были крепчайшие. Некоторые сеньоры и капитаны имели как бы шлемы из дерева, но их было немного. С этим оружием они ходили на войну; плюмажи и шкуры тигров и львов надевали те, кто их имел.

У них были всегда два капитана, один постоянный и наследственный, другой избранный со многими церемониями на три года, чтобы устроить праздник, который справлялся в их месяц Паш и приходился на 12 мая, или в качестве капитана другого отряда на войне. (…) Эти два капитана обсуждали военные дела и приводили свои дела в порядок. Для этого в каждом селении были люди, избранные как солдаты, чтобы при нужде прийти на помощь с оружием; их называют хольканы, и не хватало этих, собирали еще людей, приводили в порядок и делили между собой. С высоким знаменем во главе они выходили в глубоком молчании из селения и так шли атаковать своих врагов, с большими криками и жестокостями, где заставали врасплох. (…) После победы они вырывали у мертвых челюсть и, очищенную от мяса, держали в руке.

…Закончив войну, солдаты совершали многие бесчинства в своих селениях, пока сохранялся дух войны; сверх того, они привыкали к служению и усладам, и, если кто-либо убил (на войне) какого-нибудь капитана или сеньора, его очень почитали и чествовали».

Несмотря на высокую религиозность майя и отсутствие дверей в их домах нельзя сказать, что это общество было лишено преступности. Люди везде и всегда люди, и в натуре человека порою заложено совершать то, что не очень нравится окружающим. У майя был свой «Уголовный кодекс», предусматривающий установленные наказания за определенные проступки. Весьма сурово каралось воровство: вор был обязан вернуть украденную вещь или возместить ее стоимость или, если он этого сделать не мог, работать на пострадавшего, пока не искупит свой поступок. То есть вор становился рабом. Но это только на первый раз. Укравшего что-либо повторно ждала смертная казнь.

Такое же наказание следовало и за убийство соплеменника, причем было неважно, совершено оно намеренно или нет. Майя считали, что человек, совершивший убийство, одержим злым духом и, во избежание дальнейшего вреда, от этого человека необходимо избавиться.

Сурово каралась и супружеская измена: пострадавший муж имел право убить обидчика, ударив его камнем по голове, а в некоторых племенах ответственность вместе с обидчиком несла и его жена, так как майя считали, что будь она хорошей женой, то ее муж не совершил бы такой роковой ошибки.

У всех первобытных народов представление о мире было тесно замешано на религии, и мы потому не будем разделять эти две темы. К сожалению, все крупнейшие библиотеки майя были уничтожены испанцами, и до нас дошло всего три книги, из которых весьма сложно составить полноценное представление о воззрениях целого народа. Тем более, как известно, в майянском обществе царила свобода слова, и мнения отдельных авторов могли не совпадать как с воззрениями общества, так и с точкой зрения властной верхушки.

Книги майя – это длинные полосы коричневой бумаги, покрытые слоем белого гипса и сложенные гармошкой. Насколько нам известно, в майянских библиотеках были и исторические хроники, и предсказания, и тексты песнопений, и поэзия, и родословные, и научные трактаты. Те три книги, которые дошли до нас, содержат лишь описания ритуалов, вернее, зависимость их от астрономических наблюдений. И эти книги являются весьма поздними компиляциями. «Дрезденский кодекс», о котором мы уже говорили, имеет высоту 20 сантиметров и длину 36 метров. Часть специалистов относит его написание к постклассическому периоду и считает, что его автор или авторы жили на территории штата Кампече, другие же относят кодекс к Чичен-Ице периода тольтекского владычества. Еще две книги – «Мадридский кодекс» и «Парижский кодекс» (последний представлен лишь несколькими фрагментами) – гораздо беднее по оформлению, чем «Дрезденский», и относятся к более позднему периоду.

Основную массу книг приказал уничтожить обильно цитируемый в этой книге епископ де Ланда. Он писал: «Мы нашли большое количество книг, и, так как в них не содержалось ничего, кроме суеверий и дьявольского соблазна, мы сожгли их все, о чем индейцы страшно сожалели». Произошло это в июле 1562 года, в Мани, и этот акт вандализма можно по праву сравнить с сожжением Большой библиотеки в Александрии. Приказанием одного мракобеса были стерты с лица земли свидетельства существования целой цивилизации.

Также весьма «прославился» епископ Мексики Хуан де Сумаррага, который похвалялся, что уничтожил 20 000 идолов и 500 индейских храмов. В ноябре 1530 года он сжег принявшего христианство ацтекского аристократа, обвинив его в возврате к поклонению богу дождя. А спустя несколько лет на рыночной площади в Техкоко он устроил костер из трудов по астрономии, рисунков, рукописей и иероглифических текстов, которые конкистадоры силой отбирали у ацтеков в течение предшествующих одиннадцати (!) лет. Вместе с дымом от этой сокровищницы знаний рассеялись и надежды человечества на то, что когда-нибудь мы сможем излечиться от коллективной амнезии.

Существует некоторое количество литературы периода времени испанского завоевания, частично написанное испанцами со слов индейцев, частично самими индейцами латинским шрифтом. Этому, как ни странно, мы во многом обязаны все тому же де Ланда, в котором после сожжения книг произошел перелом, и он потратил много сил, чтобы зафиксировать уничтоженную им ранее культуру.

Также весьма многим мы обязаны летописцу Бернардино де Саагуну, монаху-францисканцу. Крупный лингвист, он «разыскивал самых знающих и старейших туземцев и просил их изобразить при помощи ацтекского иероглифического письма то, что они могли ясно вспомнить из истории ацтеков, их верований и сказаний». Таким образом Саагун сумел накопить подробнейшую информацию в области антропологии, мифологии и истории древней Мексики, которую в дальнейшем изложил в двенадцатитомном ученом труде. Этот труд, увы, был запрещен и уничтожен испанскими властями, но, к счастью, один его экземпляр, хотя и не полный, чудом уцелел.

Еще один францисканец, Диего де Дуран, неутомимый собиратель туземных преданий, писал, что изменения весьма быстры и для культуры майя катастрофичны, и потому надо успеть ее зафиксировать. Посетив в 1585 году Чолула, он беседовал там со старейшиной города, которому было, как утверждают, более ста лет, и тот ему поведал предание, которое также можно отнести к параллельным текстам культур. Дело в том, что в этом городе, втором по величине на территории майя, стоял разрушенный зиккурат. Старик поведал, что «Вначале, до сотворения солнечного света, это место, Чолула, лежало во мраке и неизвестности. Кругом была равнина без единого холма или возвышенности, тут и там покрытая водой, причем не было на ней ни одного дерева или постройки. Сразу после того, как на востоке появился свет и взошло солнце, появились гиганты с деформированной фигурой, которые завладели землей. Очарованные светом и красотой солнца, они решили построить башню такой высоты, чтобы она доставала до неба. Набрав для этой цели материала, они отыскали очень липкую глину и смолу и принялись за постройку… Они довели ее до немыслимой высоты, когда она уже вот-вот должна была достать до неба. Но тут разгневанный бог Небес сказал небожителям: «Видели вы этих, с земли, которые, будучи очарованы светом и красотой солнца, набрались наглости, чтобы построить башню, достающую сюда? Идите и спутайте их планы, ибо не должно им, с земли, живущим во плоти, смешаться с нами». Тогда небожители налетели, словно вспышки молний, разрушили постройку, разделили строителей и разбросали их по разным уголкам земли».

Фактически это вольно изложенная библейская история о строительстве Вавилонской башни. Географические же различия, думается, можно списать на более позднюю адаптацию индейцами этой легенды. Кстати, в библейском рассказе о Вавилонской башне, который, по мнению ученых, всего лишь повторяет более раннее месопотамское предание, есть удивительная фраза: «И сказали они (решившие построить башню): построим себе город и башню, высотою до небес. И сделаем себе имя, прежде чем рассеемся по лицу всей земли».

То есть еще до проявлений божественного гнева и предстоящего рассеяния эти люди уже знали, что им предстоит разойтись по земле, и хотели оставить память о себе, а, скорее, о своей исчезнувшей цивилизации.

О календаре мы уже рассказали, так же как и о нескольких существовавших ранее, по мнению майя, цивилизациях, теперь стоит поговорить о том, как в представлении индейцев выглядел наш мир. Майя считали, что земля плоская и имеет четырехугольную форму, причем каждый из ее углов направлен на одну из сторон света, каждая из которых имеет соответствующий цвет: восток – красный, север – белый, запад – черный, а юг – желтый. Центру земли соответствует зеленый цвет.

Небеса имели, в представлении майя, тринадцать уровней, и их поддерживали расположенные в углах земли четыре Бакаба, божества, аналогичные древнегреческим атлантам. Каждым уровнем неба распоряжался свой бог, а богом самого верхнего является птица муан – одна из разновидностей ушастой совы. Подземный мир тоже неоднороден – он состоял из девяти уровней, каждый из которых находился под властью одного из Владык ночи. Именно сюда после смерти попадало большинство индейцев майя. Подземный мир не был погружен во тьму: здесь светили Луна и Солнце, когда их не было на небе, то есть днем и ночью соответственно.

Вся эта многоуровневая конструкция размещалась на спине огромного крокодила, плававшего в пруду, на поверхности которого росли кувшинки.

Прижимая эту конструкцию сверху, аналогичную функцию на небе исполнял двуглавый змей, тело которого украшали Солнце, Луна, Венера и другие небесные светила.

Количество майянских богов сегодня назвать сложно, но согласно манускрипту XVIII века, озаглавленному «Ритуалы Бакабов», их было сто шестьдесят шесть. В текстах кодексов упоминаются лишь тридцать. Противоречие это, возможно, вызвано тем, что каждый из богов имел множество ипостасей: во-первых, четыре индивидуальности, соотнесенные каждая с одной из сторон света; во-вторых, двойников противоположного пола, которые одновременно являлись их супругами; и в-третьих, каждый из богов, олицетворяющих собой какое-либо из небесных тел, имел еще одно воплощение – на тот период времени, когда он умирал и обречен был странствовать по подземному миру.

Главным из богов, которым поклонялись майя, был Ицамна, чье имя означает «Дом Ящерицы». В рукописях его изображали в виде пожилого человека с ястребиным – «римским» – носом. Он считался изобретателем письменности и покровителем ученых и учености. Его супругой была Иш Чель – «Госпожа Радуги», под покровительством которой находились ткачество, медицина и деторождение. Все же остальные боги, включая и Бакабов, были, по всей видимости, потомками этой пары.

Бог солнца, Ах Кинчил, судя по кодексам, был весьма похож на Ицамна и, возможно, являлся одной из его ипостасей. От заката до восхода, путешествуя под землей, он превращался в бога-ягуара. Также богами, связанными с небесными светилами, были бог Полярной звезды и различные воплощения Венеры.

В углах Земли жили добрые боги дождя, каждый из которых именовался Чак и имел свой цвет, а проявления их сил майя видели в громе и молнии.

В самом низу мироздания располагался ад, где власть принадлежала целому ряду мрачных богов, самым главным из которых был бог смерти, которого знали под именами Камхау, Ах Пач и Сизин.

Своих «персональных» божественных покровителей имели все слои общества, так же как и представители разных профессий. Кукулкан, которого изображают в виде пернатого змея, покровительствовал правящей касте. Купцам и тем, кто выращивал какао, покровительствовал бог Эк Чуах, которого изображали с черным лицом и длинным, как у Буратино, носом. Воины имели весьма много покровительствующих богов; разные боги следили за благополучием охотников, рыбаков, татуировщиков, поэтов, танцовщиков, комедиантов… Свой бог покровительствовал даже самоубийцам.

Весьма почитали майя и бога, ушедшего на другую планету. Вот что сообщает де Ланда: «Ранее уже говорилось об уходе Кукулкана с Юкатана, после чего индейцы стали говорить, что он отправился на небеса к богам, и с тех пор они стали его самого почитать как бога и даже назначили в его честь праздники по всей стране, которые и отмечались до разрушения Майяпана. После этого события обычай этот поддерживался в Мани; из других же провинций в честь этого божества стали по очереди присылать в Мани подарки в виде четырех-пяти великолепно сделанных знамен из перьев. Такой способ празднования заменил прежний. 16-го Ксула (по календарю майя) вожди и жрецы собирались в Мани, а вместе с ними – множество народу из разных городов, и все перед тем совершали обряды и постились. Вечером огромная толпа устраивала шествие от дома вождя до храма Кукулкана, где они молились и водружали знамена на крыше храма; во дворе же устанавливали идолов на заранее принесенные листья деревьев, после чего зажигали новый огонь и начинали благовонные курения, а также приносили богам в дар яства, приготовленные без соли и специй, и напитки из бобов и тыквы. Там участники этой церемонии оставались пять дней и ночей, не возвращаясь домой, а продолжая молиться, приносить дары и исполнять ритуальные танцы. Вплоть до первого дня месяца Яхкинп комедианты приходили в дом вождя, устраивали свои представления, получали подарки и приносили все в храм. По прошествии пяти дней подарки делили между вождями, жрецами и танцорами, забирали знамена и идолов в дом правителя, после чего расходились по домам. Индейцы верили, что в последний из этих дней Кукулкан спустится с небес на землю и примет их дары и жертвы. Этот праздник они назвали «Чик-кабан»».

Жрецы майя не имели обета безбрачия, и их сыновья, повзрослев, занимали должности отцов. Некоторые из жрецов были вторыми сыновьями правителей, которым не достался трон или руководящая должность. Жрецы носили титул Ах Кин, что означает в переводе «Тот, Что Принадлежит Солнцу».

В ведении жрецов находились, по утверждению хрониста, «исчисление лет, месяцев и дней, праздники и церемонии, проведение святых таинств, определение роковых дней и сезонов, гадания и прорицания, различные события и лечение болезней, различные древности и то, как читать и писать, используя буквы и иероглифы…». Именно жрецы занимались составлением и хранением генеалогических росписей.

Ни в одном из документов не удалось найти сведений о вмешательстве жрецов в мирскую жизнь или что те каким-либо образом подменяли собой гражданские власти. Хотя, возможно, это было бы излишним: вся жизнь майя, весь ее годовой цикл, был построен на религиозных обрядах и религиозных праздниках. Даже пиры, заканчивающиеся оргиями, и игры с мячом были всего лишь религиозными обрядами.

Весьма плавно в эту картину вписывались и жертвоприношения. Вот что писал об этом обычае индейцев майя де Ланда: «В одних случаях они приносили в жертву собственную кровь, разрезывая уши кругом лоскутками и так их оставляли в знак (жертвы). В других случаях они протыкали щеки или нижнюю губу, или надрезали части своего тела, или протыкали язык поперек с боков и продевали через отверстие соломинку с величайшей болью. Или же надрезывали себе крайнюю плоть, оставляя ее, как и уши. В этом ошибся историк Индий, сказавший, что у них есть обрезание.

В других случаях они делали бесчестное и печальное жертвоприношение. Те, кто его совершали, собирались в храме, где, став в ряд, делали себе несколько отверстий в мужских членах, поперек сбоку, и, сделав (это), они продевали (через них) возможно большее количество шнурка, сколько могли, что делало их всех связанными и нанизанными; также они смазывали кровью всех этих членов (статую) демона. Тот, кто больше сделал, считался наиболее мужественным. Их сыновья с детства начинали заниматься этим, и ужасная вещь, как склонны они были к этому. (…) Кроме того, кровью всех животных, которых они могли добыть, как птицы небесные, земные звери и водяные рыбы, они всегда намазывали лицо идолов. И они приносили в жертву другие вещи, которые имели. У некоторых животных вырывали сердце и его приносили в жертву, других целыми, одних живыми, других мертвыми, одних сырыми, других вареными. Они делали также большие приношения хлебом и вином и всеми видами кушаний и напитков, которые они употребляли.

Чтобы делать эти жертвоприношения, во дворах храмов были воздвигнуты узорные деревянные возвышения, и около ступенек храма у них был круглый широкий пьедестал и посредине камень в четыре или пять пядей высотой, немного обтесанный. Наверху лестниц храма был другой такой же пьедестал.

Кроме праздников, на которых, чтобы их отпраздновать, приносили в жертву животных, также из-за какого-либо несчастья или опасности жрец или чиланы приказывали им принести в жертву людей. В этом участвовали все, чтобы купить рабов; или же некоторые по набожности отдавали своих детей, которых очень услаждали до дня и праздника их (жертвоприношения) и очень оберегали, чтобы они не убежали или не осквернились каким-либо плотским грехом. Между тем их водили из селения в селение с танцами, они помогали жрецам, чиланам и другим должностным лицам.

Когда наступал день, они собирались во дворе храма, и, если его надлежало принести в жертву стрельбой из лука, его раздевали догола, мазали тело лазурью и надевали ему убор на голову. Приблизившись к демону, народ исполнял торжественный танец с ним, все с луками и стрелами, вокруг столба, и, танцуя, поднимали его на нем и привязывали, все время танцуя и все смотря на него. Поднимался нечистый жрец, одетый и со стрелой; была ли это женщина или мужчина, ранил его скромную часть, извлекал кровь, спускался и смазывал ею лицо демона, сделав определенный сигнал танцующим. Они начинали пускать в него стрелы по очереди, когда танцуя проходили с быстротой; сердце же его было отмечено белым знаком, и таким образом они превращали всю его грудь в мишень, выглядевшую как щетина из стрел.

Если должны были ему вырвать сердце, его приводили во двор с большой пышностью, в сопровождении народа, вымазанного лазурью и в его головном уборе. Затем его приводили к круглому возвышению, которое было местом принесения жертв. Жрец и его служители мазали этот камень в голубой цвет и изгоняли демона, очищая храм. Чаки брали несчастного, которого приносили в жертву, с большой поспешностью клали его спиной на этот камень и хватали его за руки и за ноги все четыре, так что его перегибали пополам. Тогда након-палач подходил с каменным ножом, наносил ему с большим искусством и жестокостью рану между ребрами левого бока, ниже соска, и тотчас помогал ножу рукой. Рука схватывала сердце, как яростный тигр, вырывала его живым. Затем он на блюде подавал его жрецу, который очень быстро шел и мазал лица идолам этой свежей кровью.

В других случаях это жертвоприношение совершали на камне наверху лестниц храма и тогда сбрасывали тело уже мертвое, чтобы оно скатилось по ступенькам. Его брали внизу служители и сдирали всю кожу целиком, кроме рук и ног, и жрец, раздевшись догола, окутывался этой кожей. Остальные танцевали с ним, и было это для них делом очень торжественным.

Этих принесенных в жертву сообща они имели обычай погребать во дворе храма или, иначе, съедали их, разделив среди тех, кто заслужил, и между сеньорами, а руки и ноги и голова принадлежали жрецу и служителям. Этих принесенных в жертву они считали святыми. Если они были рабами, взятыми в плен на войне, их сеньор брал кости, чтобы извлекать во время танцев как трофей в знак победы. В других случаях они бросали живых людей в колодец Чичен-Ицы, полагая, что они выйдут на третий день, хотя они никогда более не появлялись».

Диего де Ланда разделяет религиозные праздники майя на «непостоянные праздники», то есть ритуалы, определяемые 260-дневным календарным счетом, и ритуалы, находящиеся в зависимости от цикла, состоящего из 19 месяцев 365-дневного «нечеткого года».

Важнейшие церемонии были приурочены к наступлению нового года. Майя очень внимательно следили за тем, какой год, хороший или дурной, предвещали им различные знамения. Предвещаемые несчастья можно было отвести при помощи специальных искупительных ритуалов, как, например, хождение по огню или специальные жертвы.

Но, несмотря на общий недостаток информации о жизни майя, главной загадкой и самой сложной задачей ученых является расшифровка письменности майя. На это затрачен колоссальный труд, изданы сотни книг, но все-таки результаты труда остаются мизерными.

Суть проблемы в том, что хотя нам и понятно отчасти содержание надписей, но подобрать каждому знаку в языке майя эквивалент весьма сложно.

Первой успешной работой стоит считать труд аббата Брассера де Бурбура, который в середине XIX века, изучив рукопись «Сообщения о делах на Юкатане», сумел при помощи сообщенных там сведений расшифровать иероглифы, обозначающие дни календаря майя, и правильно интерпретировать систему счисления.

Вскоре было установлено, что тексты майя записывались в две колонки, слева направо и сверху вниз, а уже к концу XIX века удалось расшифровать практически все иероглифы, связанные с календарем и астрономией. В начале 30-х годов XX века, в результате сотрудничества между астрономами и специалистами в области письменности майя, были разрешены загадки так называемой «лунной последовательности». Но после этого исследования практически замерли, и некоторые специалисты даже стали высказываться весьма пессимистично, говоря, что в текстах майя не содержалось ничего, кроме заклинаний, календарных и астрономических данных.

Но среди прочих материалов епископ де Ланда оставил знаменитый алфавит, в котором насчитывается 29 знаков. Несколько специалистов предпринимали попытки использовать его, чтобы прочитать кодексы майя и другие тексты, но потерпели неудачу. Некоторые из них даже объявили, что алфавит является фальсификацией. Но другие ученые считают, что эта система не является алфавитом в том смысле, как мы привыкли понимать это слово. В алфавите Ланда присутствуют целых три знака, обозначающие звук «а», два – обозначающие звук «б», и два знака, обозначающие звук «л», а другие знаки, по указанию де Ланда, необходимо читать как слоги.

Но, впрочем, аналогичные мнения о том, что иероглифы не несут никакого смысла, а выражают чисто интуитивные понятия, высказывались в XIX веке и про египетскую письменность, пока Шампольон не сделал свое великое открытие. Шампольоном в письменности майя стал советский ученый Ю. В. Кнорозов, специалист по письменным памятникам, который занимался проблемой древнеегипетских иероглифов, а в 1952 году начал публикацию серии исследований по письменности майя. Он сумел предоставить убедительные доказательства, что письменность майя представляла собой смешанную логографическую систему, которая соединяла, подобно системам письменности Китая или Шумера, как фонетические, так и семантические элементы, и что, кроме этой системы, майя имели и другую – достаточно сложную слоговую азбуку.

Также большой вклад в расшифровку письменности майя внесли Эрик Томпсон и еще ряд исследователей. Но все-таки расшифровка письменности майя пока только начинается.