Глава 8

Нетерпение, с которым жаждали мира основные участники Войны за австрийское наследство, возможно, проистекало из пренебрежения необходимостью разрешить определенно и окончательно многие вопросы, стоявшие между ними, и особенно те самые споры, из-за которых началась война между Англией и Испанией. Казалось, будто эти державы опасались дать исчерпывающее толкование проблемам, содержавшим ростки будущих конфликтов, чтобы это толкование не продлило войну, которая тогда уже шла. Англия пошла на мир потому, что в противном случае падение Голландии стало бы неизбежным, но не потому, что добилась удовлетворения или отказалась от своих претензий 1739 года к Испании. Право беспрепятственного судоходства в морях Вест-Индии, свободного от каких-либо обысков, оставалось неурегулированным, как и другие сходные вопросы. Не только это, но и границы между английскими и французскими колониями в долине Огайо, близ Канады и в Новой Шотландии оставались столь же неопределенными, как и прежде. Ясно, что мир не мог продолжаться. По условиям мира Англия, спасая Голландию, могла уступить контроль над морем, которого добилась. Подлинный характер борьбы, который на время скрыла континентальная война, вскрылся благодаря этому так называемому миру, хотя соперничество, формально затихшее, продолжалось во всех частях света.

В Индии Дюпле, больше не имевший возможности вести открытую войну против англичан, пытался подорвать их позиции проведением политического курса, который уже упоминался. Искусно провоцируя конфликты между местными князьями и тем самым усиливая собственную власть, он быстро добился в 1751 году политического контроля над южной частью Индостана – территорией, почти равной по размерам Франции. Получив титул набоба, он занял теперь место среди местных князей. «Простую торговую политику он считал заблуждением. Не могло быть средней линии между завоеванием и отказом от него». В течение того же года дальнейшие приобретения распространили власть французов на обширную территорию к северу и востоку, включая все побережье Ориссы. Дюпле сделался правителем трети территории Индии. Чтобы отметить свой триумф, а также, возможно, для того, чтобы произвести (в соответствии со своей политикой) впечатление на местное население, он основал теперь город и воздвиг колонну в напоминание о своих успехах. Но его деяния лишь вызвали беспокойство у директоров компании. Вместо запрашиваемых подкреплений они слали ему увещевания быть миролюбивее. Примерно в это же время начал проявлять свои способности Роберт Клайв, которому тогда было всего лишь двадцать шесть лет от роду. Успехи Дюпле и его союзников стали идти вперемежку с неудачами. Англичане под руководством Клайва поддержали местных противников французов. Французскую компанию почти не интересовали политические планы Дюпле, ее руководство раздражало лишь падение дивидендов. Начались переговоры в Лондоне по урегулированию проблем, и Дюпле отозвали на родину. Как отмечают, правительство Англии считало его отзыв непременным условием сохранения мира. Через два дня после отъезда Дюпле, в 1754 году, его преемник подписал с английским губернатором соглашение, полностью порывающее с прежней политикой. По условиям соглашения ни одна из компаний не должна была вмешиваться во внутренние дела Индии, и все владения, приобретенные в ходе войны в Карнатике, следовало вернуть Великому Моголу. То, что уступила таким образом Франция, равнялось по размерам территории и населения целой империи. Французские историки, охваченные негодованием, заклеймили эту уступку как постыдную. Но как можно было удержать эту территорию, когда английский флот отрезал ее от так горячо желаемых подкреплений?

В Северной Америке вслед за объявлением мира возобновилось возбуждение, связанное, как в прошлом, так и в будущем, с глубоким и острым осознанием сложившейся обстановки колонистами и местными властями каждой из сторон. Американцы держались своих убеждений с упрямством, присущим их англосаксонской породе. «Не будет покоя нашим 13 колониям, – писал Франклин, – пока французы хозяйничают в Канаде». Их претензии на незаселенный (индейцы за население не считались. – Ред.) центральный регион, который можно достаточно точно определить как долину Огайо, включали также отделение силой Канады от Луизианы, если успех будет сопутствовать англичанам. Между тем, с другой стороны, оккупация французами региона, широкой полосой связывающего их признанные владения по краям, заперла бы английских колонистов между Аллеганским плато и морем. Американские лидеры того времени достаточно хорошо разбирались в этих проблемах, хотя последние имели настолько далекоидущие последствия, что их не могли предвидеть самые мудрые из американцев. Есть возможность подумать о том, каким бы оказалось влияние не только на Америку, но и на весь мир, если бы французские власти располагали волей, а французский народ даром эффективно заселить и удержать северные и западные регионы, на которые они тогда претендовали. Но в то время как местные французы довольно отчетливо видели приближавшееся противоборство и ужасающую невыгоду от недостатка численности и качества флота, обеспечивающего Канаду, власти метрополии оставались столь же слепыми в отношении значимости этих колоний и того, что за них придется воевать. Между тем характер и настрой французских поселенцев, лишенных политической активности и привычки защищать свои интересы, не могли исправить недостатки властей метрополии. Патерналистская централизованная система французского правления приучила колонистов действовать с оглядкой на метрополию, которая тогда не позаботилась о них. Тогдашние губернаторы Канады действовали как заботливые и способные военные руководители, делая все возможное для возмещения недостатков и слабостей. Возможно, их действия были даже более последовательными и организованными, чем действия английских губернаторов, но из-за беспечности правительств обеих метрополий ничто в конце концов не могло заменить способность английских колонистов постоять за себя. Странно и забавно читать противоречивые суждения английских и французских историков относительно целей и намерений государственных деятелей сторон в те годы, когда уже слышались первые раскаты грома. Немудреная истина, видимо, состоит в том, что один из тех конфликтов, которые мы называем обычно неустранимыми, был уже близко и что обе власти были бы рады избежать его. Границы могли быть неопределенными, решимость же английских колонистов была налицо.

Французские губернаторы установили на спорной территории посты, где могли, и в ходе спора вокруг одного из этих постов, в 1754 году, впервые в истории встречается имя Вашингтона. Другие неприятности произошли в Новой Шотландии, и правительства обеих метрополий начали после этого тревожиться. В 1755 году была организована провальная экспедиция Браддока против форта Дюкен – ныне Питтсбург, – где годом раньше сдался в плен Джордж Вашингтон. В конце этого года недалеко от озера Джордж (бассейн озера Шамплейн, ныне в штате Нью-Йорк. – Ред.) произошло другое столкновение между английскими и французскими колонистами. Хотя Браддок выступил в поход первым, французские власти тоже не бездействовали. В мае того же года большая эскадра военных кораблей отправилась из Бреста с 3 тысячами солдат и новым губернатором Канады, де Водрейлем, на борту. Она была вооружена en flute[87]. Адмирал Боскавен уже отслеживал эту эскадру и поджидал ее близ устья реки Святого Лаврентия. Война еще не была объявлена, и французы имели, конечно, полное право посылать солдат гарнизонной службы в свои колонии. Однако Боскавену приказали воспрепятствовать этому. Туман, окутавший французскую эскадру, прикрыл ее проход в устье реки. Но два корабля англичане заметили и захватили 8 июня 1755 года. Как только эта весть достигла Европы, из Лондона был отозван французский посол, но за этим все еще не последовало объявление войны. В июле в море отправилась эскадра Хоука с приказом крейсировать между островом Уэсан (к западу от Бреста, у побережья Бретани) и мысом Финистерре (Галисия, северо-запад Испании) и перехватывать любой французский линейный корабль, который появится в поле зрения. В августе эскадре добавили приказы перехватывать французские корабли любого типа (будь то военные и каперские корабли или торговые суда) и отправлять их в английские порты. В конце года были захвачены 300 торговых судов, стоимостью 6 миллионов долларов, а в тюрьмы Англии заключили 6 тысяч французских моряков, чего было достаточно, чтобы укомплектовать команды почти 10 линейных кораблей. Все это совершалось, пока формально еще сохранялось состояние мира. Войну объявили лишь через шесть месяцев.

Франция все еще казалась уступчивой, но она выжидала и потихоньку готовилась нанести жестокий удар, для чего имела теперь основательный предлог. Французы продолжали посылать в Вест-Индию и Канаду небольшие эскадры или отряды кораблей, одновременно производились шумные приготовления на верфях Бреста, а на берегах Ла-Манша собирались войска. Англия сама почувствовала угрозу вторжения – беду, к которой ее народ был особенно чувствителен. Тогдашние власти, в лучшем случае малоспособные, были исключительно малопригодны для ведения войны. Их легко можно было ввести в заблуждение относительно реальной угрозы. Кроме того, Англию, как всегда, в начале войны беспокоила не только необходимость защищать помимо торговли многочисленные опорные пункты, но также нехватка значительного числа моряков для торгового флота, разбросанного по всему миру. Поэтому Средиземноморье оставлялось без внимания. Французы же, устраивая шумные демонстрации на берегах Ла-Манша, незаметно снарядили в Тулоне 12 линейных кораблей. 10 апреля 1756 года они вышли в море под командованием адмирала Ла Галисоньера, сопровождая 150 транспортов с 15 тысячами солдат на борту во главе с герцогом Ришелье. Через неделю эти войска благополучно высадились на остров Менорка и осадили Маон, в то время как флот блокировал гавань.

Фактически англичане были захвачены врасплох. Хотя у властей Англии наконец возникли подозрения, их действия слишком запоздали. Гарнизон порта не получил подкрепления и едва ли насчитывал 3 тысячи человек, причем 35 офицеров убыли в отпуск, включая губернатора и полковников всех полков. Адмирал Бинг отправился из Портсмута во главе эскадры из 10 линейных кораблей лишь за три дня до того, как французы вышли из Тулона. Через шесть недель, когда Бинг оказался вблизи Маона, его эскадра увеличилась до 13 линейных кораблей, причем на борту его кораблей находилось 4 тысячи солдат. Но было уже поздно. Остров был занят французами раньше. Когда английская эскадра показалась в поле зрения, Ла Галисоньер вышел на ее перехват и перекрыл вход в гавань.

Последовавшая затем битва целиком обязана своей известностью в истории единственному и трагическому событию. В отличие от битвы Мэтьюза близ Тулона она дает некоторые поучительные уроки по тактике, хотя и применимые главным образом в устаревших условиях войны эпохи парусного флота. Но между этой и предыдущей битвами имеется конкретная связь ввиду влияния, оказанного на сознание несчастного Бинга приговором, вынесенным трибуналом Мэтьюзу. В течение всего боя Бинг неоднократно намекал на запрет покидать боевую линию и, видимо, считал, что это оправдывает, если не определяет, его собственные действия. Короче, можно отметить, что утром 20 мая две эскадры, оказавшись в видимости друг друга, после ряда маневров последовали левым галсом при восточном ветре к югу, причем французы находились в подветренной позиции между англичанами и гаванью. Бинг двигался в кильватерном строю полным ветром, французы оставались в бейдевинде, так что, когда Бинг поднял сигнал к бою, эскадры шли не параллельными курсами, но под углом 30–40 градусов (план 7а, А, А). Атака, которую Бинг, судя по его собственному отчету, намеревался совершить (то есть корабль против корабля противника), трудна во всяких условиях. В данном случае ее осложняло то, что дистанция между арьергардами эскадр была значительно большей, чем между их авангардами. Таким образом, Бинг не мог использовать в бою всю боевую линию своей эскадры одновременно. Когда подняли сигнал, корабли авангарда англичан во исполнение его атаковали линию французов так близко к головной части (Б, Б), что в значительной степени ослабили эффективность своего артиллерийского огня. Три продольных бортовых залпа противника нанесли серьезные повреждения рангоуту английских кораблей. Шестой, считая от авангарда, английский корабль, фор-стеньгу которого снесло ядром, рванулся по ветру и отпрянул назад, задержав движение линии арьергарда. Затем наступило, несомненно, время для вступления в бой Бинга. Он должен был увлечь своим примером и броситься на врага, как поступил Фаррагут при Мобиле (в августе 1864 года в ходе Гражданской войны в США. – Ред.), когда его линия была дезорганизована остановкой переднего мателота. Но, согласно свидетельству флаг-капитана, над Бингом довлел приговор трибунала Мэтьюзу. «Вы видите, капитан Гардинер, что сигнал держаться в линии поднят и что я впереди кораблей Luisa и Trident (которым следовало находиться в кильватерном строю впереди него). Вы ведь не ждете от меня, как адмирала флота, безрассудной атаки, будто я собираюсь вступить в бой единственным кораблем. Несчастье мистера Мэтьюза как раз и состояло в предубеждении против атаки всей линией, чего я стремился избежать». Положение, таким образом, полностью вышло из-под контроля. Английский авангард отделился от арьергарда и принял на себя главный удар (В). Один французский эксперт порицает Галисоньера за то, что он не сманеврировал в наветренное положение относительно авангарда противника и не нанес ему решительного поражения. Другой утверждает, что французский адмирал отдал приказ совершить этот маневр, но его нельзя было выполнить из-за повреждения такелажа. В это, однако, трудно поверить, поскольку единственное повреждение французской эскадры заключалось в потере одной марса-реи, в то время как англичане пострадали весьма значительно. Подлинную причину этого, вероятно, указал один из французских авторитетов по морской войне. Галисоньер считал поддержку наземной операции по захвату Маона более важной, чем уничтожение английской эскадры, если даже он рисковал при этом собственной эскадрой. «Французский флот всегда предпочитал успех в обеспечении и сохранении завоевания на суше более яркому, но в действительности менее значимому захвату части кораблей и поэтому подошел ближе к подлинной цели, которая была поставлена в войне»[88]. Справедливость этого вывода зависит от точки зрения, принятой относительно подлинной цели морской войны. Если эта цель состоит просто в обеспечении одной или нескольких позиций на суше, флот становится просто придатком армии в конкретной операции и соответственно строит свои действия. Если же подлинная цель заключается в обеспечении превосходства над флотом противника и господства на море, то тогда подлинными объектами операций по захвату во всех случаях становятся неприятельские корабли и эскадры. Морог отчасти руководствовался этим взглядом, когда писал, что на море нет ни поля боя, которое следует удерживать, ни позиций, которые следует захватить. Если морская война состоит в борьбе за опорные пункты, тогда операции флота должны сводиться к нападениям на эти пункты или к их защите. Если ее целью является уничтожение морской силы противника, пресечение сообщения между его заморскими владениями, перекрытие источников его доходов от торговли и, по возможности, блокада его портов, то тогда целью нападения должны стать организованные военные силы неприятеля на море, или, коротко говоря, его флот. Именно преследованию этой цели, каковы бы ни были причины такого курса, Англия обязана своим господством на море, которое обусловило возвращение ей Менорки в конце войны. Именно преследованию предыдущей цели Франция обязана падением престижа своего флота. Возьмем тот же случай с Меноркой. Если бы Галисоньер был разгромлен, Ришелье и 15 тысяч его войск были бы для Франции потеряны, блокированы в Менорке, подобно тому как это случилось с испанцами, изолированными на Сицилии в 1718 году. Французский флот, следовательно, гарантировал захват острова. Но это оказало так мало впечатления на власти и общество, что французский морской офицер сообщает: «Как это ни невероятно, но министр флота после блистательной операции по захвату Маона, вместо того чтобы поддаться энтузиазму просвещенного патриотизма и воспользоваться импульсом, приданным Франции этой победой для строительства флота, счел целесообразным продать корабли и оснастку, которые еще имелись в наших портах. Мы вскоре ощутим прискорбные последствия этого трусливого поведения наших государственных деятелей»[89].

Ни слава, ни победа в этом предприятии не являются вполне очевидными. Но совершенно ясно, что если бы французский адмирал думал меньше о Маоне и воспользовался выпавшей на его долю удачей для захвата или потопления четырех-пяти неприятельских кораблей, то французский народ проникся бы энтузиазмом возрождения флота, который проявился в 1760 году слишком поздно. В оставшееся время войны французский флот, кроме как в Вест-Индии, наблюдается только в виде преследуемых эскадр.

Навязанная французским эскадрам роль вполне соответствует, однако, общей политике французских властей. Видимо, Джон Клерк был прав, когда говорил, что в этой акции у Менорки явно прослеживается тактика, слишком узнаваемая, чтобы быть лишь случайной, – тактика, по существу, оборонительная по масштабам и целям[90]. Встав под ветер, французский адмирал не только прикрыл Маон, но принял также оборонительную позицию, заставив противника атаковать со всеми сопутствующими рисками. Кажется, Клерк приводит достаточно свидетельств, чтобы доказать, что французские головные корабли, потрепав основательно атакующих англичан, предусмотрительно отступили (В), вынудив англичан, таким образом, атаковать вновь с аналогичными результатами. Та же самая тактика неоднократно использовалась двадцатью годами позднее, в ходе Войны американских колоний за независимость, и с неизменным успехом. Тактика настолько устоялась, что, хотя она официально не признана, можно сделать вывод, что осмотрительность, бережливость, оборонительная война оставались постоянными целями французских властей. Они, несомненно, считались с доводами, приведенными адмиралом этого флота Гривелем:

«Если две морские державы находятся в состоянии войны, то одна из них, имеющая меньше кораблей, должна избегать сомнительных сражений. Ее флот должен позволять себе лишь те риски, которые необходимы для осуществления его задач, уклонения от боя посредством маневрирования или, в самом худшем случае, обеспечения себе, если бой навязан, благоприятных условий. Позиция, которую следует занять, зависит радикальным образом от силы противника. Не устанем повторять, что Франция, в зависимости от того, имеет ли она дело с более слабой или более сильной державой, стоит перед выбором двух отчетливых стратегий, кардинально различающихся и в средствах, и в целях, – стратегии Большой войны и стратегии Крейсерской войны».

Подобное откровенное заявление офицера высокого ранга заслуживает уважения, тем более когда оно выражает последовательную политику большой и воинственной страны. Тем не менее возникает сомнение, может ли таким образом обеспечить свою безопасность морская держава, достойная такого названия. Из позиции автора логично вытекает, что сражения между равными силами не должны поощряться, поскольку потери для вас значат больше, чем для вашего противника. «Фактически, – спрашивает Раматюель, поддерживающий эту позицию, – что значит для англичан потеря нескольких кораблей?» Но следующий аргумент, неизбежно вытекающий из этого, состоит в том, что лучше не вступать в бой с противником. По словам другого, уже цитировавшегося француза[91], французские корабли считали несчастьем встречу с неприятельской эскадрой, и если это случалось, то усматривали свой долг в том, чтобы избежать боя, по возможности достойно. Их конечные цели были более важными, чем борьба с неприятельским флотом. Такой курс не может продолжаться несколько лет без того, чтобы не отразиться на боевом духе и настрое офицеров. И он прямо повлиял на то, что один из отважных моряков, когда-либо командовавших флотом, граф де Грасс, не смог разгромить англичан во главе с Роднеем, когда для этого представился шанс в 1782 году. 9 апреля этого года, когда англичане преследовали его среди Наветренных островов, ему случилось в подветренной позиции встретить 16 английских кораблей, в то время как их главные силы были застигнуты штилем у Доминики. Хотя его эскадра значительно превосходила по численности оторвавшуюся группу кораблей, де Грасс, находясь в течение трех часов в выгодном положении, не решился на прямое столкновение, ограничившись канонадой с дальней дистанции своего авангарда. (По другим источникам, де Грасс, имея 33 корабля, 9 апреля в бою с 36 английскими кораблями потерял 3 корабля. – Ред.) Суд в присутствии многих высокопоставленных и, несомненно, выдающихся офицеров оправдал его действия, как «акт благоразумия адмирала, продиктованный конечными целями крейсерства». Через три дня ему нанесла чувствительное поражение английская эскадра (36 кораблей), часть которой он не решился атаковать в выгодных условиях, и все конечные цели крейсерства потерпели провал вместе с адмиралом (французы (30 кораблей) потеряли в бою с англичанами (36 кораблей) 5 кораблей, включая корабль де Грасса. – Ред.).

Но вернемся к Менорке. После боя 20 мая Бинг созвал военный совет, который решил, что сделать больше ничего невозможно и что английской эскадре следует уйти в Гибралтар для прикрытия атаки этой крепости с моря. В Гибралтаре Хоук отстранил Бинга от должности и отправил на родину под суд. Военный трибунал, освободив адмирала от обвинений в трусости и бездействии, признал его виновным в том, что он не сделал всего возможного как для разгрома французской эскадры, так и для освобождения гарнизона Маона от осады. Поскольку за этот проступок в условиях военного времени не полагалось никакого альтернативного наказания, кроме смерти, трибунал был вынужден вынести этот приговор. Король отказался помиловать адмирала, и он был расстрелян.

Экспедиция французов против Менорки началась тогда, когда формально еще сохранялось состояние мира. 17 мая, за три дня до боя Бинга, Англия объявила войну, а Франция ответила тем же 20 июня. 28 июня Маон сдался, и Менорка перешла в распоряжение французов.

Суть проблем между двумя странами и районы, в которых они решались, достаточно ясно указывали на истинный театр войны. Теперь было бы справедливо предположить начало морской войны, сопровождавшейся крупными морскими сражениями и происходившей, за небольшим исключением, в районах колониальных заморских владений двух держав. Но из двух держав одна Англия осознала эту истину. Франция же снова отвернулась от моря по причинам, которые скоро будут разъяснены. Французские эскадры появлялись в море очень редко. Потеряв контроль над морем, Франция сдавала одну колонию за другой, а также свои интересы в Индии. Позднее она вовлекла в войну в качестве союзника Испанию, но это привело лишь к приобщению этой страны к поражениям за пределами ее собственных границ. С другой стороны, Англия, защищенная и снабжаемая морем, господствовала на океанских просторах. Обеспечив свою безопасность и процветание, она помогала деньгами врагам Франции. По истечении семи лет этой войны королевство Великобритания стало Британской империей.

Едва ли можно утверждать, что Франция могла бы успешно бороться с Англией на море без союзников. В 1756 году французский флот имел 63 линейных корабля, из которых только 45 находились в боеспособном состоянии. Но не хватало оснастки и пушек. Испания располагала 46 линейными кораблями, но, судя по прежним и последующим действиям испанского флота, весьма сомнительно, чтобы сила этого флота равнялась его численности. У Англии в это время было 130 линейных кораблей. Через четыре года в войне продолжали участвовать 120 английских кораблей. Конечно, когда страна позволяет себе быть слабой на суше или море в такой степени, как Франция в то время, то она не может надеяться на успех.

Тем не менее она добилась сначала преимуществ. Вслед за завоеванием Менорки в ноябре того же года последовал захват Корсики. Генуэзская республика уступила Франции все укрепленные гавани острова. Распоряжаясь Тулоном, Корсикой и Маоном, Франция теперь надежно контролировала Средиземноморье. В Канаде войска под командованием Монкальма проводили в 1756 году успешные операции, несмотря на малую численность. В то же время местный индийский князь атаковал, взял у англичан Калькутту и предоставил возможность французам поправить свои позиции.

И еще один инцидент дал французам шанс усилиться в океане. Голландцы пообещали Франции не возобновлять союз с Англией, но оставаться нейтральными. В ответ Англия объявила «все порты Франции в состоянии блокады, а все суда, базирующиеся на эти порты, подлежат конфискации как законные трофеи». На такое нарушение прав нейтральных государств могла пойти только страна, которая уверена в том, что ей не нужно опасаться ответных действий противников. Агрессивность, рожденная уверенностью в силе, которая характеризовала Англию, могла бы быть использована Францией, чтобы вовлечь Испанию и, вероятно, другие страны в союз против англичан.

Но вместо того чтобы сосредоточиться на борьбе против Англии, Франция затеяла другую континентальную войну, на этот раз в рамках новой необычной коалиции. Императрица Австрии, играя на религиозных чувствах французского короля и на раздражении фаворитки короля, которую задели саркастические замечания в ее адрес прусского короля Фридриха II Великого, вовлекла Францию в союз с Австрией против Пруссии. К этому союзу в дальнейшем присоединились Россия, Швеция и Польша (у автора все слишком просто. Пруссия хотела присоединить Саксонию и превратить Польшу в своего вассала. Австрия намеревалась ослабить Пруссию, своего соперника за гегемонию среди германских государств, и вернуть захваченную в 1740 году пруссаками Силезию. Франция стремилась присоединить наследственное владение английского короля в Европе, Ганновер, и задержать усиление Пруссии. Швеция желала захватить прусскую Померанию. Россия хотела остановить агрессию Пруссии на восток и расширить свои владения на западе. – Ред.). Императрица Мария-Терезия призвала католические державы объединиться для того, чтобы отобрать у короля-протестанта Силезию. Она выразила готовность отдать Франции часть своих владений в Австрийских Нидерландах, владеть которыми французы всегда стремились.

Фридрих II Великий, узнав о формировании против него коалиции, вместо ожидания ее окончательного оформления двинул в поход свои войска и вторгся в Саксонию, правителем которой был также польский король. С этого шага, предпринятого в 1756 году, началась Семилетняя война, которая, подобно Войне за австрийское наследство (но не до такой степени), отклонила некоторые противоборствовавшие стороны от первоначальной причины разногласий. Но в то время как Франция, уже вовлеченная в большой конфликт с соседом через Ла-Манш, без особой нужды втягивалась в борьбу на другом фронте с очевидной целью усиления той Австрийской империи, которую при более мудрой политике следовало бы ослаблять, Англия отчетливо понимала, в чем состоят ее интересы. Считая континентальную войну всецело второстепенным театром военных действий, она сосредоточила основные усилия на боевых операциях на море и в колониях. В то же время англичане оказывали Фридриху как финансовую, так и моральную поддержку в оборонительной (определение на совести автора. – Ред.) войне. Эта поддержка в значительной степени отвлекала и дробила силы Франции. Таким образом, Англия вела на самом деле одну войну. В тот же год руководство борьбой перешло от слабого английского кабинета министров в руки смелого и энергичного Уильяма Питта, который оставался в должности до 1761 года, когда цели войны были уже практически реализованы.

Для завоевания Канады имелось два пути продвижения: один – через озеро Шамплейн, другой – через залив Святого Лаврентия. Первый путь находился полностью в континентальной части материка и, как таковой, нас не интересует. Заметим только, что он стал в достаточной степени доступен англичанам лишь после падения Квебека в 1759 году. В 1757 году попытка захвата Луисберга провалилась. Английский адмирал не пожелал ввязываться в бой с 16 линейными кораблями, обнаруженными в гавани, поскольку он располагал всего 15 кораблями, да еще уступавшими, по его оценке, французским в качестве. Прав он был или нет, но волна негодования, поднявшаяся в Англии, ясно указывает на различие политических подходов в действиях французских и английских властей. На следующий год послали под командованием более решительного адмирала Боскавена эскадру с 20 тысячами войск на борту. Но, надо честно признать, он обнаружил в порту Луисберга всего пять французских кораблей (остальные ушли в Квебек. – Ред.). Английские войска высадились на берег, в то время как корабли эскадры прикрывали осаждавшие войска с единственной стороны, откуда могла явиться угроза. Корабли перекрыли осажденным французам единственный путь сообщения, по которому они могли получать подкрепления и поставки. Остров Кейп-Бретон и Луисберг пали в 1758 году, открыв путь английской экспансии через залив и реку Святого Лаврентия в глубь Канады и став новой базой английского флота и армии.

В следующем году в Квебек направилась экспедиция под командованием Вулфа. Все его операции опирались на поддержку флота, который не только доставил войска к месту назначения, но и совершал вверх и вниз по течению реки различные отвлекающие маневры, требовавшиеся по обстановке. Высадка войск, определившая исход сражения, производилась прямо с кораблей. Монкальм, благодаря искусству и решимости которого в предыдущие два года были отбиты атаки через озеро Шамплейн, слал письма с просьбами о срочных подкреплениях. Эти просьбы отвергал военный министр, который в ответах указывал, помимо других причин, на большую вероятность того, что англичане перехватят транспорты с подкреплениями в пути и что чем больше Франция направит войск, тем больше англичане будут подвигнуты сделать то же самое. Словом, владение Канадой зависело от морской силы.

Поэтому Монкальм, предвидя неизбежное нападение на Квебек по реке, был вынужден ослабить силы сопротивления на направлении к озеру Шамплейн. Тем не менее англичане не продвинулись в текущем году дальше берега озера. Их операции, хотя и заслуживали похвалы, не повлияли на судьбу Квебека (Квебек пал в октябре 1759 года после сражения, в котором погибли и Вулф и Монкальм. – Ред.).

В 1760 году англичане, контролируя залив Святого Лаврентия от Луисберга до Квебека, казалось, занимали прочные позиции. Тем не менее французский губернатор де Водрейль все еще держался в Монреале, а колонисты надеялись на помощь из Франции. Английский гарнизон Квебека, хотя и уступал в численности силам канадцев, все же решился на дерзкий выход из города и сражение с неприятелем в открытом поле. Там противник разбил англичан и организовал их преследование. Французы чуть ли не ворвались в Квебек на плечах у неприятеля, окружили город кольцом окопов. Через несколько дней подошла английская эскадра и освободила осажденных. «Так, – пишет опытный историк английского флота, – неприятель понял, что значило быть слабее в море. Потому что, если бы французы воспрепятствовали прохождению англичан вверх по течению реки, Квебек, видимо, пал бы». Оказавшееся теперь в полной изоляции небольшое французское население окружили три английские армии, которые подошли через озеро Шамплейн, из Осуиго (на юго– восточном берегу Онтарио; французский форт, к этому времени захваченный англичанами. – Ред.) и Квебека. Капитуляция города 8 сентября 1760 года навсегда покончила с владением Канадой французами.

И во всех других частях света после прихода Питта к власти английскому оружию сопутствовал такой же большой успех, который лишь на первых порах сдерживался небольшими неудачами. Не так развивались события на континенте, где героизм и военное искусство Фридриха II Великого не без трудностей утверждались в блестящей борьбе против Франции, Австрии и России. Исследование трудностей его положения, связанных с военными и политическими комбинациями против него, не относится к нашей теме. Влияние морской силы на эту континентальную войну непосредственно не проявлялось, но косвенно оно ощущалось в двух ипостасях. Во-первых, в субсидиях, которые богатство и финансовые возможности Англии позволяли ей предоставлять Фридриху, в чьих бережливых и умелых руках они использовались по назначению. Во-вторых, в проблемах, которые создавали для Франции нападения англичан на французские колонии и морское побережье, торговые суда, а также деньги, которые Франция была вынуждена выделять для флота, правда в слишком малых размерах и нехотя. Постоянно ощущая жало Владычицы морей, Франция, несмотря на слепоту и косность ее правителей, была вынуждена что-то предпринимать против англичан. С учетом относительной малочисленности французского флота, неспособного вести борьбу во всех частях света, было принято правильное решение сосредоточиться на одной цели. Выбранной целью стала сама Великобритания, берега которой должны были подвергнуться вторжению. Это решение, вскоре посеявшее среди англичан страхи, стало причиной того, что в течение нескольких лет крупные морские операции сконцентрировались вокруг побережья Франции и в Ла-Манше. Перед тем как их охарактеризовать, уместно привести генеральный план, которым руководствовалась Англия в использовании своей преобладающей морской силы.

Помимо уже описанных операций на Северо-Амери– канском континенте, план содержал четыре пункта:

1. Французские порты на побережье Атлантики, особенно Брест, были взяты под особое наблюдение, чтобы воспрепятствовать большим и малым эскадрам выходить в море без боя.

2. Совершались нападения на французское побережье Атлантики и Ла-Манша при помощи летучих эскадр, сопровождавшиеся временами высадками небольших контингентов войск. Эти нападения, которые противник не мог предвидеть, предназначались главным образом для того, чтобы вынудить неприятеля держать свои войска во многих пунктах и сократить численность армии, действующей против короля Пруссии. В то время как ход событий развивался именно в этом направлении, сомнительно, чтобы фактическое отвлечение войск в пользу Фридриха приобрело значительный характер. Поскольку эти операции оказали лишь небольшое влияние на общий ход войны, им не будет уделяться особого внимания.

3. В Средиземноморье и близ Гибралтара постоянно крейсировали эскадры для предотвращения выхода в Атлантику французского флота из Тулона. Очевидно, что не было предпринято серьезных попыток прервать сообщение между Францией и Меноркой. Действия Средиземноморского флота, хотя и имевшего независимое командование, подчинялись действиям флота в Атлантике.

4. Направлялись дальние заморские экспедиции против французских колоний на островах Вест-Индии и на побережье Африки, содержалась эскадра в Ост-Индии для обеспечения контроля морских путей и поддержки, таким образом, английского присутствия на полуострове Индостан, а также перекрытия коммуникаций французов. Эти операции в дальних морях никогда не прерывались. Они приобрели еще большую активность и масштабы после того, как уничтожение французского флота освободило Англию от страха перед вторжением, и когда вступление Испании, воспользовавшейся неудачным советом, в войну в 1762 году обеспечило еще более богатые трофеи англичанам.

Плотная блокада флота противника в Бресте, которая систематически осуществлялась в ходе этой войны, может рассматриваться скорее оборонительной, чем наступательной операцией. Хотя задачей этой блокады было, несомненно, навязывание (по возможности) боя, главная цель состояла в нейтрализации наступательного потенциала противника. Уничтожение же этого потенциала считалось задачей вторичной. Верность этого замечания иллюстрируется взрывом страха и гнева, который потряс Англию, когда вынужденное отсутствие блокирующего флота в 1759 году позволило французам выйти из Бреста. Блокады в этой и последующих войнах были призваны лишить французов постоянной практики вождения своих кораблей, даже если внешне французские эскадры выглядели вполне прилично и даже равнялись по численности силам англичан. Положение порта Брест было таково, что блокированный флот не мог выйти из него, когда бушевали сильные западные штормы, представлявшие угрозу и для кораблей блокирующего флота. Поэтому последние обыкновенно укрывались от шторма в Торби или Плимуте – разумеется, с намерением вернуться на прежнюю диспозицию при восточном ветре, до того как большой и неповоротливый французский флот мог бы воспользоваться ситуацией.

Во второй половине 1758 года Франция находилась в состоянии удрученности неудачами на континенте. Ее постоянно тревожили высадки небольших английских десантов на побережье, которые в этом году были особенно частыми. Осознав, что на свои денежные средства невозможно вести континентальную и морскую войны одновременно, она решила нанести удар непосредственно по Англии. Французская торговля зачахла, в то время как английская торговля процветала. Лондонские купцы бравировали тем, что при правлении Питта торговля объединилась с войной и процветала благодаря войне[92]. Эта процветающая торговля способствовала также войне на суше – благодаря деньгам, которые она давала врагам Франции.

В это время Людовик XV призвал на службу нового деятельного министра, де Шуазеля. В начале 1759 года в портах на Атлантическом побережье Франции и Ла-Манша велись военные приготовления. В Гавре, Дюнкерке, Бресте и Рошфоре строились плоскодонные суда для транспортировки войск. Для вторжения в Англию намечалось посадить на них 50 тысяч войск, 12 тысяч собрались направить в Шотландию. Были оснащены две эскадры внушительной силы, одна – в Тулоне, другая – в Бресте. Первым шагом к реализации великого предприятия было бы соединение двух эскадр в Бресте.

Как раз на этом и сорвался задуманный план из-за владения англичанами Гибралтаром и их морского превосходства. Кажется невероятным, что даже непреклонный и уверенный в своих силах Уильям Питт в конце 1757 года предложил передать Испании эту природную «сторожевую башню», с которой Англия наблюдала путь сообщения между Средиземноморьем и Атлантикой, в обмен на помощь испанцев в возвращении Менорки. К счастью для Англии, испанцы отказались от предложения. В 1759 году Средиземноморским флотом Англии командовал адмирал Боскавен. В ходе нападений на французские фрегаты на Тулонском рейде часть его кораблей получили такие повреждения, что он отправился всей эскадрой в Гибралтар для переоснащения. Он принял, однако, меры предосторожности, расставив здесь и там сторожевые фрегаты, которые обязали подавать сигналы орудийными выстрелами для своевременного предупреждения о приближении неприятельского флота. Воспользовавшись отсутствием английского флота, французский коммодор де ла Клю (Ла Клу) вышел 5 августа по приказу из Тулона во главе эскадры из 12 линейных кораблей. 17 августа он оказался в Гибралтарском проливе, где свежий восточный ветер влек эскадру в Атлантику. Обстановка складывалась благоприятно. Густой туман и ночная мгла скрывали французские корабли от наблюдения с берега, не препятствуя им держать в поле зрения друг друга, когда поблизости замаячил английский фрегат. Как только фрегат обнаружил эскадру и удостоверился, что это неприятель, он повернул к берегу и стал подавать пушечные сигналы. Гнаться за фрегатом было бесполезно, оставалось лишь самим обратиться в бегство. Надеясь оторваться от преследования, которое, как полагал французский коммодор, непременно последует, он взял курс западно-северо-запад в открытое море, погасив все огни. Но по беспечности или из-за недовольства – на последнее намекает французский морской офицер – 5 из 12 кораблей направились на север и вошли в Кадис, когда на следующее утро не обнаружили коммодора. Сам коммодор был сильно опечален, когда при свете дня обнаружил подобное сокращение численности своей эскадры. В 8 утра показалось несколько парусов. Несколько минут он надеялся, что это пропавшие корабли. На самом деле это были дозорные фрегаты эскадры Боскавена, в составе 14 линейных кораблей осуществлявшей преследование. Французы, построившись в кильватерную колонну, обратились в бегство, но скорость хода их эскадры, конечно, уступала скорости быстроходных английских кораблей. Общее правило всякого преследования, когда решающее преимущество на стороне преследующей стороны, состоит именно в том, что построение должно соблюдаться только в той мере, в какой головные корабли находятся на дистанции необходимого взаимодействия с самыми медленными кораблями – так, чтобы первые нельзя было одолеть прежде, чем подойдут последние. Это правило было хорошо усвоено английским флотом к этому времени, а время вполне подходило для свалки. Боскавен соответственно и действовал. С другой стороны, корабль французского арьергарда достойно следовал примеру л'Этандюера, когда спасал свой конвой из торговых судов. Настигнутый в 2 часа пополудни головным английским кораблем и вскоре окруженный четырьмя другими кораблями, французский капитан пять часов отчаянно сопротивлялся. Он, возможно, надеялся, что хотя не спасется сам, но задержит неприятельские корабли достаточно долго, чтобы более удачливые соратники смогли уйти. Капитан настолько преуспел в этом, благодаря нанесенным неприятелю повреждениям и большей скорости других французских кораблей, что эти корабли в тот день избежали ближнего боя, который мог завершиться лишь их захватом противником. Когда капитан спустил свой флаг, все три стеньги корабля были сбиты, бизань-мачта рухнула немедленно после этого, а корпус настолько наполнился водой, что корабль с трудом держался на плаву. Де Сабран – его имя стоит запомнить – получил в ходе этого самоотверженного сопротивления одиннадцать ран, чем дал четкое представление о долге и действиях арьергарда с целью отрыва от преследования остальных кораблей. Ночью два французских корабля отклонились на запад и избежали боя. Другие четыре корабля продолжали бегство, но на следующее утро коммодор, отчаявшись уйти, направил их к побережью Португалии и посадил на мель между Лагушем и мысом Сан– Висенти. Английский адмирал продолжил преследование и атаковал их, захватил два корабля и сжег другие, невзирая на суверенитет Португалии. За это оскорбление было принесено лишь формальное извинение. Португалия слишком зависела от Англии, чтобы ее серьезно принимали в расчет. Питт, написавший по поводу этого инцидента письмо английскому посланнику в Португалии, наставлял его, что при всем старании успокоить португальские власти тот не должен позволять им надеяться на передачу какого-либо из кораблей или на наказание отличившегося адмирала[93].

Уничтожение или рассеяние эскадры из Тулона во многом предотвратили вторжение в Англию, хотя 5 кораблей, добравшихся до Кадиса, оставались предметом озабоченности адмирала Хоука, чья эскадра крейсировала перед Брестом. Шуазель, лишившийся главной цели, все еще выступал за вторжение в Шотландию. Французская эскадра в Бресте под командованием маршала де Конфланса, который был морским офицером, несмотря на титул, насчитывала 20 линейных кораблей (помимо фрегатов). Войска, предназначавшиеся для транспортировки, по разным подсчетам насчитывали 15–20 тысяч человек. Сначала решили, что транспорты будут сопровождать всего лишь 5 линейных кораблей (помимо малых судов). Конфланс настаивал, чтобы из Бреста вышла вся эскадра. Министр же флота полагал, что адмирал недостаточно подготовлен в тактическом отношении для сдерживания неприятеля и обеспечения, таким образом, безопасного прохождения конвоя к месту назначения близ Клайда (район Глазго) без риска решительного сражения. Считая поэтому, что предстоит крупное сражение, министр полагал, что будет лучше, если оно состоится до отправки войск. Потому что в случае поражения конвой не будет принесен в жертву, а в случае победы путь для конвоя будет открыт. Транспорты собрали не в Бресте, но в портах южнее от него, вплоть до устья Луары. Поэтому французский флот вышел в море с намерением и решимостью сразиться с неприятелем. Но последующий курс эскадры весьма трудно примирить как с этой целью, так и с подробными боевыми инструкциями, выпущенными адмиралом до ее отбытия[94].

5—6 ноября налетел свирепый западный шторм. Выдержав его три дня, Хоук потерял терпение и отправился в Торби, где ожидал перемены направления ветра, поддерживая в эскадре готовность к немедленному возвращению к месту диспозиции. Тот же самый шторм, удерживая в Бресте уже французов, дал шанс небольшой эскадре под командованием Бомпара, прибытия которой из Вест-Индии ожидали, проникнуть в бухту во время отсутствия эскадры Хоука. Конфланс активно занялся военными приготовлениями. Он рассредоточил экипажи Бомпара по своим кораблям, которые были слабо укомплектованы, и 14 августа вышел в море при восточном ветре. Конфланс сразу же взял курс на юг, теша себя иллюзией, что избежал встречи с Хоуком. Последний, однако, отбыл из Торби 12 августа и, хотя снова был отнесен назад, вышел в море повторно 14 августа, в тот же день, что и Конфланс. Вскоре англичанин прибыл к месту диспозиции и узнал, что противник был замечен к югу, держа курс на восток. Хоук легко пришел к выводу, что французы направлялись в Киберонскую бухту. На всех парусах он помчался к тому же месту. 19 августа в 11 часов вечера французский адмирал определил, что находится в 70 милях юго-западнее, к западу от острова Бель-Иль (см. план 8). Так как с запада задул свежий ветер, то он направился к острову, убавив паруса. Ветер же продолжал крепчать и переходить в западно– северо-запад. С наступлением дня впереди показались несколько кораблей, которые, как оказалось, были английской эскадрой под командованием коммодора Даффа, блокировавшей Киберонскую бухту. Кораблям французской эскадры был дан сигнал начать преследование. Англичанин, обратившись в бегство, разделил свою эскадру на два отряда – один двинулся на ветре, другой уклонился к югу. Большая часть французской эскадры продолжала держать курс вслед первому отряду, то есть в направлении побережья, но один корабль уклонился в направлении второго отряда. Сразу после этого корабли французского арьергарда подали сигнал о появлении парусов с наветренной стороны, которые также видели с салинга флагманского корабля. Видимо, примерно в тот же момент сторожевой фрегат перед английской эскадрой сообщил своему адмиралу о появлении парусов с подветренной стороны. Усердие Хоука свело его с Конфлансом, который в своих официальных отчетах утверждает, что считал невозможным, чтобы поблизости находился противник, превосходивший или равный ему по силе. Конфланс приказал теперь своему арьергарду встать на ветер для поддержки корабля, уклонявшегося в ходе преследования к югу и востоку. Через несколько мгновений французы обнаружили, что эскадра с наветренной стороны насчитывала 23 линейных корабля, среди которых определенное число составляли трехпалубные корабли. Тогда Конфланс приказал своим кораблям прекратить погоню и приготовился к бою. Оставалось определить курс в непредвиденных условиях. Теперь дул сильный ветер с западно-северо-запада, предвещавший шторм в обстановке, когда французская эскадра находилась недалеко от берега с подветренной стороны, а неприятель значительно превосходил ее в численности. Ведь, помимо 23 линейных кораблей Хоука, французам противостояли также 4 50-пушечных корабля Даффа. Поэтому Конфланс решил искать спасения в бегстве и повел свою эскадру в Киберонскую бухту. Он полагал, что Хоук не осмелится последовать за ним в условиях ухудшения погоды в залив, где, по описаниям французских властей, имелись отмели и мелководья, а также гряда рифов, на которую моряки посматривали со страхом и всегда проходили через нее с большой опаской. Именно в этих сложных условиях должны были сойтись в бою 44 больших корабля, при крайне ограниченном пространстве для маневрирования. Конфланс тешил себя мыслью, что ему удастся войти в бухту первым и придвинуться близко к западному берегу залива, вынудив неприятеля, если он последует за ним, занять позицию между ним и песчаной отмелью в 6 милях с подветренной стороны. Ни одно из его ожиданий не оправдалось. Отступая, он переместился в головной корабль эскадры, что имело свой резон, поскольку, только возглавив эскадру, он мог продемонстрировать ясно, что хотел предпринять, но это повредило его репутации среди публики, которая посчитала, что адмирал обратился в бегство первым. Хоука же опасности, вставшие перед ним, не испугали ни в малейшей степени и ни на мгновение. С его опытом моряка он полностью представлял себе их масштабы. Но он обладал хладнокровием, твердостью и отвагой для того, чтобы по достоинству оценить все риски, не преуменьшая, но и не преувеличивая их. Хоук не оставил нам записей своего анализа обстановки, но, несомненно, он полагал, что французы, первыми входившие в бухту, должны были отчасти сыграть роль лоцманов, и если бы сели на мель, то раньше его. Он верил, что его офицеры, закаленные суровой школой блокады, превосходили французов в стойкости и опыте. Он знал, что и английские власти, и страна в целом требовали, чтобы эскадра противника не достигла благополучно другого дружественного порта. В тот самый день, когда Хоук последовал, таким образом, за французами в обстановке, сделавшей предстоящий бой самым драматичным из морских сражений, в Англии сжигали его чучело из-за того, что он позволил французам ускользнуть. Когда Конфланс, ведший свою эскадру, огибал Кардиналы – так назывались скалы, находившиеся на южной оконечности входа в Киберонскую бухту, – головные корабли английской эскадры завязали бой с французским арьергардом. Здесь предстает другой случай общей погони, завершающейся свалкой, но это происходило в исключительных и грозных условиях, связанных со штормовым ветром, бурным морем, берегом с подветренной стороны, сумасшедшей скоростью, убавленными парусами и большим числом кораблей. Один французский 74-пушечный корабль, теснимый неприятелем, превосходящим в силах, дерзнул открыть порты нижнего дека. Он был потоплен ворвавшейся внутрь морской водой со всем содержимым на борту, кроме 20 спасшихся человек. Другой французский корабль был потоплен огнем с флагманского корабля Хоука. Два других корабля, на одном из которых развевался вымпел коммодора, спустили свои флаги. Остальные были рассеяны. Семь кораблей ушли в северном и восточном направлениях и встали на якорь в устье небольшой реки Вилен, в которое им удалось войти на высокой воде двух приливов – подвиг, не имевший прежде прецедента. Еще семь кораблей укрылись к югу и востоку от Рошфора. Один корабль, получив сильные повреждения, сел на мель и погиб близ устья Луары. Флагманский корабль, имевший то же название, что и корабль Турвиля, сожженный при Ла-Хоге, «Король-солнце», встал на якорь с наступлением ночи у Круазика, чуть севернее устья Луары, где благополучно простоял всю ночь. На следующее утро адмирал обнаружил свой корабль в полном одиночестве и, видимо несколько опрометчиво, посадил корабль на мель, чтобы он не достался англичанам. Этот шаг французы осудили, но напрасно, потому что Хоук никогда не позволил бы неприятельскому кораблю уйти безнаказанно. Большая французская эскадра была уничтожена. Ведь 14 кораблей, не захваченных в плен или не потопленных, разделились на две группы, и только той группе, что оказалась в устье реки Вилен, удалось спастись. Они уходили по паре за один раз, оставаясь в устье этой реки от пятнадцати месяцев до двух лет. Англичане потеряли два корабля, которые сели на мель и были безнадежно разбиты. Их потери в бою были крайне незначительны. С наступлением ночи Хоук приказал эскадре и трофейным кораблям встать на якорь в позиции, указанной на плане 8 (б).

После уничтожения Брестского флота исчезла всякая возможность вторжения в Англию. Битва 20 ноября 1759 года явилась Трафальгаром этой войны. Хотя отдельные отряды французских кораблей блокировались в Вилене и Рошфоре, английские эскадры теперь освободились для более масштабных, чем прежде, действий против колоний Франции, а затем и Испании. В том же году, в котором состоялась эта крупная морская битва, произошло падение Квебека, этот год стал также свидетелем захвата Гваделупы в Вест-Индии и Горе на западном побережье Африки, ухода Франции из прибрежных вод Индии после трех незавершенных сражений между французским коммодором д'Аше и адмиралом Пококом – ухода, который неизбежно привел к ликвидации власти Франции в Индии, больше никогда не возродившейся (кроме успехов в начале 1780-х. – Ред.). В этом же году умер король Испании, ему наследовал брат, взяв имя Карл III. Карл был неаполитанским королем в то время, когда английский коммодор предоставил двору час на размышление, чтобы решиться на вывод неаполитанского контингента из состава испанских войск. Он не забыл этого унижения и заступил на испанский трон с недружественными чувствами в отношении Англии. При таких его настроениях Франция и Испания охотно сблизились друг с другом. Первым шагом Карла III было предложение посредничества, но Питт воспротивился этому. Считая Францию главным врагом Англии, а море и колонии – главными источниками власти и богатства, Питт хотел теперь ее ослабления, как в настоящем, так и в будущем, чтобы прочнее утвердиться на ее руинах. Позднее он выдвинул несколько условий мирного соглашения, но влияние фаворитки Людовика XV, поддержавшей австрийскую императрицу, возобладало, и французы выступили за исключение Пруссии из числа участников переговоров, Англия же не допускала такого исключения. На самом деле Питт еще не был готов к заключению мира. Через год, 25 октября 1760 года, умер Георг II. Влияние Питта стало ослабевать. Новый король был меньше настроен на войну. В течение двух лет, 1759 и 1760 годов, Фридрих II Великий все еще продолжал жестокую и изнуряющую борьбу своего маленького (но очень агрессивного и вооруженного. – Ред.) королевства против объединившихся против него великих держав. Одно время положение стало столь безнадежным, что он был готов наложить на себя руки (после разгрома его 48-тысячной армии в сражении под Кунерсдорфом (1 (12) августа 1759 года) с 41 тыс. русских и 18,5 тыс. австрийцев. Союзники потеряли 15 тыс. чел., Фридрих – 19 тыс., почти всю артиллерию и обоз. – Ред.). Но продолжение войны Пруссией отвлекало усилия Франции от противодействия господству Англии на море.

Быстро приближалось время великих колониальных экспедиций, которые сделали последний год войны годом триумфа морской силы Англии над союзом Франции и Испании. И прежде всего, необходимо привести вполне сходную историю о влиянии этой морской силы на развитие событий на полуострове Индостан.

Об отзыве Дюпле во Францию и полном отказе от его политики, приведшем к уравниванию условий деятельности двух Ост-Индских компаний, уже говорилось. Статьи договора от 1754 года, однако, не были полностью выполнены. Одаренный и храбрый маркиз де Бюсси, бывший помощником Дюпле и полностью разделявший его политические установки и амбиции, оставался в Декане – обширном (около 1 млн кв. км²) плато в южной части полуострова, где когда-то правил Дюпле. В 1756 году возник конфликт между англичанами и местным князем в Бенгалии. Набоб этой провинции умер, а его преемник, молодой девятнадцатилетний человек, напал на английскую Калькутту. В июне город пал после недельного сопротивления, а за его капитуляцией последовала известная трагедия, которую называют трагедией Калькуттской темницы (англичане хорошо помнят, когда им сделали больно (в Калькутте в июне 1756 года в темницу площадью 24 квадратных метра посадили 146 пленных англичан. До утра дожило только 23 – остальные задохнулись или подавили друг друга), но совершенно «забывают» о десятках миллионов умерших от голода по их милости людей в той же Бенгалии. – Ред.). В августе вести об этом достигли Мадраса, и Клайв, который уже упоминался, отбыл к Калькутте на борту одного из кораблей эскадры под командованием адмирала Уотсона после продолжительного и досадного промедления. Эскадра вошла в реку в декабре и появилась перед Калькуттой в январе, когда город снова перешел в руки англичан с той же легкостью, с какой выпал из них. Набоб крайне обозлился и выступил против англичан, послав в Чандернагор французам приглашение присоединиться к нему. Хотя уже было известно о состоянии войны между Англией и Францией, французская компания, вопреки опыту 1744 года, питала слабую надежду на сохранение мира между ней и англичанами. Поэтому местному набобу отказали в помощи, а британской компании направили предложение о соблюдении двустороннего нейтралитета. Клайв выступил в поход, встретил и разбил индийские силы. Набоб немедленно запросил мира и предложил англичанам союз, отказавшись от всех претензий, на основе которых он вначале совершил нападение на Калькутту. После некоторых сомнений предложение было принято. После этого Клайв и Уотсон выступили против Чандернагора и принудили это французское поселение к сдаче.

Набоб, который не хотел мириться с этим, списался с Бюсси, находившимся в Декане. Клайв все знал об интригах набоба, человека непостоянного характера, столь же слабого, сколь неверного. Потеряв надежду на поддержание мирных торговых отношений в условиях правления такого человека, Клайв активно занялся плетением заговора с целью свержения набоба, подробности которого нет нужды приводить. В результате возобновились военные действия, и Клайв во главе армии из 3 тысяч человек, треть которой (800 человек) составляли англичане, сошелся в сражении с набобом, возглавившим войска численностью 15 тысяч конных и 35 тысяч пеших солдат. Неравенство сил в артиллерии (8 орудий у англичан и 50 у бенгальцев) было почти столь же разительно. При таком неравенстве сил происходила 23 июня 1757 года и была выиграна Клайвом битва при Плесси. (Вначале, до полудня, англичане сдерживали многочисленные, но плохо организованные атаки бенгальцев, а когда бенгальцы перестали атаковать, англичане внезапно напали на них и обратили в бегство. – Ред.) Принято считать, что с этой даты началось британское владычество в Индии. За свержением набоба последовал приход к власти одного из заговорщиков, который явился креатурой англичан и зависел от их поддержки. Таким образом, Бенгалия перешла под их контроль. Таков был первый плод их деятельности в Индии. «Клайв, – пишет французский историк, – уразумел и применил на практике систему Дюпле».

Историк был прав. Но при этом можно отметить, что основы владычества в Индии, заложенные таким образом, было бы невозможно сохранить и построить на них новое здание без господства англичан на море. Условия жизни в Индии были таковы, что немногие находившиеся здесь европейцы, руководимые решительными и проницательными лидерами, сомневались, что они могли завоевать страну, но, найдя счастье в разумных альянсах, они могли упрочить свое положение, даже среди туземного населения. Однако было необходимо, чтобы им не препятствовали такие же, как они, люди, некоторые из которых могли нарушить существовавшее равновесие сил (то есть англичанам очень не нравится, когда «такие же, как они, люди», в данном случае французы, мешают единолично грабить и разорять богатейшую, но плохо защищенную страну. – Ред.). В то самое время, когда Клайв действовал в Бенгалии, Бюсси вторгся в Ориссу, захватил английские фактории и стал хозяином в большей части прибрежных регионов между Мадрасом и Калькуттой. Одновременно французская эскадра из 9 кораблей, большинство из которых принадлежали Ост-Индской компании и не были первоклассными военными судами, двигалась к Пондишери с 1200 солдатами на борту. Это была очень большая европейская армия для Индии того времени. Английские военно-морские силы на побережье, хотя и уступали в численности, могли рассматриваться как равные по мощи приближавшейся французской эскадре. Едва ли было бы преувеличением сказать, что будущее Индии оставалось еще неопределенным. Первые военные операции продемонстрировали это.

Французская эскадра появилась у Коромандельского берега к югу от Пондишери 26 апреля 1758 года и бросила якорь 28 апреля перед английским опорным пунктом, называвшимся фортом Святого Дэвида. Два корабля направились к Пондишери. Один из них имел на борту нового губернатора, графа де Лалли, который хотел сразу же занять свой административный пост. Между тем английский адмирал Покок, узнав о приближении неприятеля и, особенно, опасаясь за свою должность, двигался к тому же месту и появился у форта 29 апреля – до того, как упомянутые два корабля скрылись из вида. Французы немедленно снялись с якоря и направились в море правым галсом (план 5а), курсом на северо-восток при юго-восточном ветре. Кораблю и фрегату (а), сопровождавшему Лалли, были поданы сигналы воссоединиться с французской эскадрой. Однако по приказу губернатора сигналы игнорировались, что, должно быть, явилось причиной дальнейшего ухудшения, если не начала ухудшения отношений между губернатором и коммодором д'Аше. Из-за их разлада политика французов в Индии терпела неудачи. Англичане, построившись в боевой порядок на ветре и на том же галсе, что и французы, атаковали обычным способом и с обычными результатами. 7 английских кораблей получили приказ атаковать 8 французских судов. 4 головных корабля англичан, включая адмиральский, вступили в бой в полном порядке, 3 последних корабля, по своей вине или нет, не успели это сделать. Но следует помнить, что во время подобных атак такое случается всегда. Французский коммодор, заметив разрыв между английским авангардом и арьергардом, задумал разделить их и подал сигнал сделать всем вместе поворот через фордевинд, но, в нетерпении, не дождался ответа на свой сигнал. Положив руль на ветер, он совершил этот маневр, которому последовали корабли арьергарда, между тем как авангард сохранял прежний курс. Английский адмирал, более осведомленный, отзывается о д'Аше лучше, чем французские историки, поскольку он описывает маневр французского коллеги следующим образом: «В половине пятого пополудни арьергард французской линии подтянулся довольно близко к своему флагману. Мы сигнализировали своим трем кораблям арьергарда приблизиться. Вскоре после этого д'Аше покинул линию и пошел полным ветром. Следовавший за ним корабль, который большую часть боя держался на корме Yarmouth (английский корабль), затем пошел с ним борт в борт, обстрелял его и потом отвернул в сторону. Через несколько минут неприятельский авангард сделал то же самое».

Судя по этому отчету, который нисколько не противоречит французскому отчету, французы сосредоточили огонь на флагманском английском корабле, дефилируя мимо него. Теперь французы направились к двум своим отделившимся кораблям, в то время как английские корабли, участвовавшие в сражении, получили слишком большие повреждения, чтобы преследовать их. Этот бой помешал английской эскадре помочь осажденному форту Святого Дэвида, который капитулировал 2 июня.

После падения форта обе противоборствующие эскадры прошли ремонт в своих портах и вернулись в свое прежнее состояние. Их второе сражение происходило в августе почти в таких же условиях и в той же тактической манере. Французскому флагману сопутствовал ряд неблагоприятных обстоятельств, заставивших коммодора выйти из боя, но его дальнейшие аргументы заставляют предположить неизбежный крах предприятия французов. «Благоразумие, – пишет его соотечественник, – побуждало его воздерживаться от боя, из которого его корабли не могли не выйти с повреждениями, восстановимыми с большим трудом в стране, где представлялось невозможным обеспечить почти тотальный дефицит запасных материалов». Эта нехватка абсолютно всего необходимого для боеспособности флота ярко высвечивает фатальную тенденцию той бережливости, которая всегда сопутствовала морским операциям французов и которая оставалась в одно и то же время важным и зловещим фактором.

Возвратившись в Пондишери, д'Аше обнаружил, что хотя на этот раз поврежденные рангоут и такелаж могли быть восстановлены, но кораблям не хватало провизии и их следовало проконопатить. Хотя коммодором был отдан приказ кораблям оставаться у побережья до 15 октября, он ориентировался на мнение военного совета, который постановил, что корабли не могли больше там оставаться, поскольку в Пондишери не было ни запасного рангоута и такелажа, ни другого оснащения. Вопреки протестам губернатора Лалли д'Аше отбыл 2 сентября в Иль-де-Франс. За этим решением, как известно, скрывалась неприязнь д'Аше к губернатору, с которым он постоянно ссорился. Лалли, лишившись поддержки эскадры, повел военные действия в континентальной части полуострова вместо того, чтобы овладеть Мадрасом.

Прибыв на острова, д'Аше обнаружил там обстановку, которая снова дает своеобразное представление о бессилии и близорукости морской политики Франции в то время. Его прибытие было там столь же нежелательным, сколь нежелательным было его отбытие из Индии для Лалли. Острова находились в состоянии крайней нужды. Эскадра, к которой прибавились три линейных корабля из Франции, так напрягла местные ресурсы, что от коммодора потребовали немедленного отбытия. Быстро произвели ремонт, и в ноябре несколько кораблей отправились за провизией к мысу Доброй Надежды, тогда голландской колонии. Но приобретенную там провизию скоро израсходовали, и требования ухода эскадры возобновились. Корабли оказались в столь же ненадежном положении, как и сама колония. Соответственно, коммодор указывал на полное отсутствие у него продовольствия и необходимых материалов. Сложилось такое положение, что немного позже приходилось изготовлять бегучий такелаж из якорных канатов и демонтировать некоторые корабли, чтобы снятый с них материал шел на оснастку других кораблей. Перед возвращением в Индию д'Аше писал министру флота, что «собрался отбыть с островов только для того, чтобы спасти экипажи своих кораблей от голодной смерти, и нельзя чего-то ожидать от эскадры, если не пришлют припасы, поскольку и люди, и оборудование находятся в плачевном состоянии».

В сложившихся обстоятельствах д'Аше отбыл с островов в июле 1759 года и в сентябре подошел к Коромандельскому берегу. Пока он год отсутствовал, Лалли в сезон дождей два месяца вел осаду Мадраса. В этот сезон, неблагоприятный для морских операций, отсутствовали как английская, так и французская эскадра. Но английская эскадра вернулась сюда первой и, по словам французов, вынудила снять осаду, а по словам англичан, ускорила это. Д'Аше по возвращении превосходил англичан в численности и размерах кораблей, но, когда эскадры сошлись, Покок без колебаний атаковал своими 9 кораблями 11 кораблей противника. Бой, состоявшийся 10 сентября 1759 года, оказался таким же незавершенным, как и два предыдущих сражения, но д'Аше после крайне кровопролитной стычки отступил. Эту битву Кэмпбелл в своих «Биографиях адмиралов» комментирует шутливо, но достаточно серьезно: «Покок довел французские корабли до крайне шаткого состояния и погубил большое число их моряков, но исключительные таланты обоих адмиралов отличает то, что в течение 18 месяцев они провели три запланированных сражения без потери кораблей какой-либо из сторон». Плоды победы, однако, достались эскадре, уступавшей в численности. Ведь д'Аше вернулся в Пондишери и отбыл отсюда 1 октября на острова, предоставив Индию ее судьбе. С этого времени результаты противоборства сторон определились. Англичане продолжали получать подкрепления из метрополии, французы – нет. Деятели, противостоявшие Лалли, превосходили его в способностях. Французские опорные пункты сдавались один за другим, а в январе 1761 года пал сам Пондишери, блокированный с суши и изолированный с моря. Это практически покончило с французским правлением в Индии, потому что, хотя Пондишери и другие владения в мирное время вернули французам, власть англичан в Индии больше не была поколеблена, даже в ходе атак искусного и отважного Сюффрена. Через двадцать лет он преодолевал такие же большие трудности, как и д'Аше, но с энергией и волей, которые в более благоприятный момент его предшественнику проявить не удалось.

Франция, таким образом, утратила Канаду и Индию из– за очевидной неспособности ее правителей обеспечить операции в дальних морях. Казалось бы, и Испания с ее незначительным флотом и разбросанными по всему свету владениями едва ли могла вступить в войну именно в этот момент. Но это случилось. Истощение ресурсов Франции в противоборстве на море было очевидно всем. Об этом имеются многочисленные свидетельства историков флота этой страны. «Ресурсы Франции исчерпаны, – пишет один из них, – 1761 год был свидетелем выхода в море из ее портов лишь нескольких одиночных кораблей, и все они были пленены. Союз с Испанией слишком запоздал. Случайные корабли, выходившие в море в 1762 году, были захвачены, и колонии, еще остававшиеся у Франции, спасти было невозможно»[95]. Еще в 1758 году другой француз писал, что «нужда в деньгах, застой в торговле, отданной на откуп английским крейсерам, нехватка хороших кораблей, припасов и т. д. вынудили французское министерство, неспособное мобилизовать большие силы, прибегнуть к хитрости. Оно решило подменить единственный рациональный принцип, принцип ведения Большой войны, ведением мельчайших из мелких войн – своего рода игрой, в которой большая цель не могла быть осуществлена. Даже тогда прибытие четырех линейных кораблей, избежавших встреч с противником, в Луисберг рассматривалось как большая удача… В 1759 году удача с переходом конвоя в Вест-Индию вызвала у купцов столько же удивления, сколько радости. Мы видим, сколь редки стали такие удачи в морях, которые бороздят английские эскадры»[96].

Так было до несчастий с ла Клю и Конфлансом. Упадок французской торговли, начавшийся с захватов торговых судов, завершился сокращением числа колоний. Поэтому едва ли можно признать, что семейный договор, заключенный теперь между французским и испанским дворами, «делал честь мудрости двух правительств». Ведь он содержал не только обязательства сторон поддерживать друг друга в любой будущей войне, но также секретную статью, обязывающую Испанию объявить Англии войну в течение года, если не будет заключен мир. Трудно простить не только испанские, но даже французские власти за то, что они впутали свои родственные народы в такую скверную сделку. Сохранялась надежда, однако, возродить французский флот и сформировать союз нейтральных государств, многие из которых, наряду с Испанией, имели основания для недовольства Англией. «В ходе войны с Францией, – признает английский историк, – британские крейсеры не всегда обращались уважительно с испанским флагом»[97]. «В течение 1758 года, – пишет другой англичанин, – не менее 176 нейтральных судов, груженных богатой продукцией французских колоний или военно-морскими материалами, попали в руки англичан»[98].

Уже действовали факторы, которые через двадцать лет породили «вооруженный нейтралитет» Балтийских государств, направленный против британских претензий на господство в морях. Обладанию безграничной мощью, чем, собственно, и была в то время морская сила Англии, редко сопутствует искреннее уважение к правам других. При отсутствии соперников в океане Англии удобно было полагать, что имущество, подлежащее конфискации, перевозится на нейтральных судах, и англичане подвергали их не только неприятным досмотрам, но и наносили ущерб торговле нейтральных стран. Все было так же, как во время войны, когда устанавливалась блокада французских портов. Разумеется, нейтралы возмущались подобными домогательствами, но 1761 год был не тем временем, когда следовало протестовать при помощи оружия, а Испания больше всех других стран рисковала быть вовлеченной в войну. В то время Англия располагала 120 линейными кораблями действующего флота, помимо кораблей, находившихся в резерве. Действующий флот был укомплектован 70 тысячами моряков, закаленных пятью годами беспрерывных войн и упоенных победами. Французский флот, насчитывавший в 1758 году 77 линейных кораблей, лишился в 1759 году 27 кораблей, ставших трофеями англичан, кроме уничтоженных 8 кораблей и множества плененных фрегатов. В действительности, как видно по признаниям самих французов, их флот пострадал коренным образом. Испанцы имели около 50 кораблей, экипажи которых если и не отличались от тех, что были в прежние или последующие времена, то, видимо, менее всего отвечали требованиям боеспособности. На слабость Испанской империи из-за отсутствия эффективного флота уже указывалось прежде. Нейтралитет, хотя и нарушавшийся временами, давал ей большую выгоду, позволяя восстановить финансы и торговлю страны, а также мобилизовать ее внутренние ресурсы. Но страна нуждалась в более длительном периоде сохранения нейтралитета. Тем не менее испанский король, под влиянием родственных чувств и неприязни к Англии, позволил повести себя на поводу коварному Шуазелю. 15 августа 1761 года был подписан Семейный договор между двумя коронами. Этот договор, к которому должен был присоединиться также неаполитанский король (Королевства обеих Сицилий. – Ред.), гарантировал сохранение владений обоих королевств всей их мощью. Это само по себе было значительным предприятием, но секретная статья предусматривала еще то, что Испания должна была 1 мая 1762 года объявить войну Англии, если к тому времени не будет заключен мир с Францией. Результаты переговоров подобного рода не могли сохраняться в тайне. Питт получил достаточно сведений, чтобы убедиться во враждебных намерениях Испании. Со своей обычной надменной решимостью он решил предупредить ее объявлением войны самой Англией, но настроения против него в советах нового короля были чрезвычайно сильны. Не сумев обеспечить себе поддержку всего министерства, он ушел 5 октября 1761 года в отставку. Его предвидение быстро сбылось. Испания старалась демонстрировать добрую волю лишь до того, пока не прибыли корабли, груженные золотом Америки, в котором так нуждались испанцы для ведения войны. 21 сентября флотилия галеонов благополучно встала на якорь в Кадисе. 2 ноября британский посол сообщил своему правительству, что «два корабля благополучно прибыли с чрезвычайно ценными грузами из Вест-Индии. Так что все богатство, ожидавшееся из Испанской Америки, теперь находится в полной безопасности в коренной Испании». В той же депеше он сообщает о поразительной перемене в способе изъясняться испанского министра и высокомерных выражениях, которые он употребляет[99]. Претензии и обиды Испании выражались властным тоном, и конфликт рос так быстро, что даже новый английский кабинет министров, горячо желавший мира, отозвал своего посла до конца года и 4 января 1762 года объявил Испании войну. Таким образом, кабинет министров принял политику Питта, но сделал это слишком поздно, чтобы извлечь пользу, на которую эта политика была рассчитана.

Однако никакое промедление со стороны Англии не могло изменить существенное неравенство между двумя странами в силах и готовности к войне. Преемник Питта в основном принял разработанные своим предшественником планы и осуществил их с такой быстротой, какую позволяла готовность английского флота. 5 марта Покок, вернувшийся из Ост-Индии, отбыл из Портсмута, сопровождая колонну транспортов, для осуществления военной операции против Гаваны. В Вест-Индии его эскадра усилилась за счет кораблей в этом регионе, так что под его командованием оказалось 19 линейных кораблей (помимо малых судов) и 10 тысяч солдат.

В предыдущем январе флот Вест-Индии под командованием хорошо известного Роднея взаимодействовал с сухопутными силами в операциях по взятию Мартиники, жемчужины и оплота французских островов, а также центра широкой каперской активности. Говорят, что в ходе этой войны в морях Вест-Индии французами было захвачено 1400 английских торговых кораблей. Главным портом каперов был Фор-Рояль на Мартинике. С падением этой важной морской базы пришла в упадок также и вся каперская система, опиравшаяся на нее. Мартинику блокировали 12 февраля. За падением этого главного коммерческого и военного центра немедленно последовала капитуляция более мелких островов, Гренады, Сент-Люсии и Сент-Винсента. Благодаря этим приобретениям обезопасили себя от нападений противника английские колонии в Антигуа, Сент– Китсе и Невисе, а также торговые корабли в этом регионе. Английская торговля получила большой стимул, во владение англичан перешли Наветренные острова Малых Антильских островов.

27 мая эскадра адмирала Покока соединилась у мыса Сент-Николас (Моль-Сен-Никола, северо-запад острова Гаити. – Ред.) с подкреплениями из Вест-Индии. Так как все сроки уже вышли, адмирал повел свой объединенный флот через старый Багамский пролив (вдоль северо-восточного берега Кубы) вместо того, чтобы пройти обычным курсом вокруг южного побережья Кубы. Это справедливо считалось тогда большим достижением и прошло без неприятностей. Разведочные и промерные суда шли первыми, за ними следовали фрегаты. На отмелях поставили на якорь лодки или шлюпки, призванные день и ночь подавать тщательно оговоренные сигналы.

В хороших погодных условиях эскадра совершила переход в течение недели и появилась перед Гаваной. Подробности операций по захвату города не приводятся. После сорокадневной осады 30 июля был взят форт Моро, а весь город сдался 10 августа. Испанцы не только потеряли город и порт, но также 12 линейных кораблей и, кроме того, 3 миллиона фунтов стерлингов в деньгах и товарах, принадлежавших испанскому королю. Значение Гаваны не измерялось одними лишь масштабами города или его географическим положением в центре большой и хорошо возделанной территории. Оно определялось также портом, выходившим на единственный морской путь, по которому в то время могли доставляться из Мексиканского залива в Европу сокровища и ходить корабли. Из-за того, что Гавана попала в распоряжение противника, возникла необходимость собирать корабли в Картахене и выходить оттуда, преодолевая пассаты. Это всегда было трудной задачей, предполагавшей длительное пребывание кораблей в море, где они подвергались опасности захвата английскими крейсерами. Даже атака на Центрально-Американский (Панамский) перешеек не нанесла бы столь тяжелого удара по Испании. Такой важный результат мог быть достигнут лишь страной, уверенной в способности контролировать пути сообщения благодаря своей морской силе, которой всецело следует приписать счастливый исход экспедиции. Значение этой силы красноречиво продемонстрировано также своевременной доставкой 4 тысяч американских войск для усиления рядов англичан, понесших большие потери из-за боевых действий и лихорадки. Говорят, что, когда город пал, в строю осталось лишь 2500 военнослужащих.

В то время как в Вест-Индии ощущались дальний радиус действия и энергия морской силы Англии, происходила ее дальнейшая активизации в Португалии и на Дальнем Востоке. Союзные короны вначале пригласили Португалию присоединиться к альянсу против тех, которых они называли «тиранами морей», напомнив Лиссабону, как английская монополия на португальскую торговлю выкачивала из страны золото, и указав на преднамеренное нарушение ее нейтралитета эскадрой Боскавена. Португальский министр того времени прекрасно знал и остро переживал все это. Но, хотя приглашение сопровождалось ясным предупреждением, что Португалии не позволят сохранить нейтралитет без ее собственных усилий по его поддержанию, министр здраво рассудил, что его стране следовало больше бояться Англии и ее флота, чем испанской армии. Союзники объявили войну Португалии и вторглись на ее территорию. Некоторое время им сопутствовал успех, но «тираны морей» откликнулись на призыв Португалии о помощи, послали эскадру и высадили в Лиссабоне 8 тысяч солдат, которые отбросили испанцев к границе и даже перенесли военные действия на территорию самой Испании.

Одновременно с этими важными событиями подверглась нападению Манила. Англичане в Индии, имевшие в своем распоряжении большие ресурсы, сочли невозможным тратить на это предприятие усилия войск и флота метрополии. Победы на полуострове Индостан и полная безопасность там английских учреждений, господство на море позволили местной администрации самой организовать колониальную экспедицию на Филиппины. Она отбыла из Индии в августе 1762 года и, достигнув 19 августа Малакки, приняла на борт в этом нейтральном порту все необходимое для осады города. Голландцы, относившиеся с подозрением к английской экспансии, не решились отказать требованиям англичан. Экспедиция, полностью зависевшая от флота, привела в октябре к капитуляции всех Филиппинских островов (захваченные в Маниле в 1762 году секретные карты великих испанских открытий XVI и XVII веков на Тихом океане дали англичанам возможность организовать, например, экспедиции Кука, который во многих случаях точно знал, куда плыть (например, через опаснейший Торресов пролив, открытый испанцем Торресом в 1606 году) и что «открывать» – ту же Австралию, точнее, ее восточный берег. – Ред.) и выплате ими выкупа на сумму в 4 миллиона долларов. Приблизительно в то же время флот захватил галеон из Акапулько с 3 миллионами долларов на борту, а английская эскадра в Атлантике перехватила корабль, перевозивший из Лимы для испанских властей серебро на сумму в 4 миллиона долларов.

«Никогда еще колониальная империя Испании не получала таких ударов. Испания, чье своевременное вмешательство могло бы изменить судьбу войны, вступила в нее слишком поздно, чтобы помочь Франции, но весьма своевременно, чтобы разделить с ней неудачи. Были основания опасаться большего. Опасности подвергались Панама и Сан– Доминго (остров Гаити), англо-американцы готовились к вторжению во Флориду и Луизиану… Захват Гаваны в значительной степени нарушил коммуникации между богатыми американскими колониями Испании и Европой. Утрата Филиппинских островов теперь отрезала ее от Азии. Обе потери вместе разорвали все торговые пути Испании и сообщение между частями ее обширной, но разъединенной империи»[100].

Выбор целей атак, обеспеченный кабинетом министров Питта, был стратегически правильным, эффективно подрывая материальные ресурсы военной мощи противника. Если бы планы Питта были осуществлены полностью и захвачена также Панама, успех мог быть еще более полным. Англия не воспользовалась, кроме того, преимуществом внезапности, на которую рассчитывал Питт, предвосхищая объявление войны Испанией. Но в течение короткого периода войны вооруженные силы Англии одержали триумфальные победы благодаря оперативности, с которой были претворены в жизнь разработанные планы, и благодаря уровню эффективности, к которому были подведены ее морские силы и администрация.

С захватом Манилы на Филиппинах военные операции прекратились. Девяти месяцев, считая от официального объявления войны Англией в январе, было достаточно, чтобы лишить Францию последней надежды и принудить Испанию к мирному соглашению с уступками по всем пунктам, которые послужили причиной ее враждебного отношения и претензий к Англии. Даже после приведенного краткого обзора событий едва ли стоит указывать, что быстротой и основательностью, с которыми была выполнена эта работа, Англия обязана своей морской силе, позволившей английским войскам действовать на дальних рубежах, на обширном пространстве, включающем Кубу, Португалию, Индию и Филиппины, без опасения за серьезные нарушения ее коммуникаций.

Перед тем как привести условия мира, которые должны были подытожить итоги войны, но формулировались небрежно из-за не слишком сильного желания английского правительства заключить его, необходимо обрисовать в общих чертах влияние войны на торговлю, на основы военной силы и национальное благосостояние.

Основная характерная черта этой войны может испугать из-за необходимости сделать парадоксальный вывод о том, что благосостояние англичан проявляется в многочисленных потерях.

«С 1756 по 1760 год, – констатирует французский историк, – французские каперы захватили у англичан более 2500 торговых судов. В 1761 году, хотя у Франции не было, можно сказать, ни единого линейного корабля в море и хотя англичане захватили 240 кораблей наших каперов, коллеги последних все же завладели 812 английскими судами. Такое количество трофеев объясняется колоссальным ростом английского торгового судоходства. В 1760 году, как утверждают, количество английских парусных судов в море достигало 8 тысяч. Из них французы захватили одну десятую часть, несмотря на сопровождение их военными кораблями и наличие крейсеров. За четыре года, с 1756 по 1760, французы потеряли лишь 950 судов»[101].

Но это несоответствие в потерях английский историк справедливо относит на счет «сокращения французской торговли и страха перед возможностью попасть в руки англичан, который удерживал многие французские торговые суда от выхода в море». Далее он указывает, что основные блага, приобретавшиеся благодаря боеспособности английского флота, проистекали отнюдь не из захвата судов. «Захваты таких территорий, как форт Дюкен [будущий Питтсбург], Луисберг, остров Сен-Жан, переименованный в остров Принца Эдуарда [в заливе Святого Лаврентия], овладение Сенегалом, а позднее Гваделупой и Мартиникой, явились событиями, столь же пагубными для французской торговли и колоний, сколь выгодными для англичан»¹. Увеличение числа французских каперов, на взгляд информированного человека, было действительно знаком беды, указывающим на вынужденный простой кораблей торгового флота, экипажи и владельцы которых должны были заниматься подобными делами в целях выживания. Но этот риск не был абсолютно напрасным. Те же самые англичане признают, что в 1759 году потери в торговых судах превышали потери военных кораблей. В то время как французы тщетно стремились уравнять шансы на море и компенсировать свои потери, это не приносило пользы, поскольку «в постройке и вооружении кораблей они работали только на благо английского флота». Тем не менее, «несмотря на храбрость и бдительность английских крейсеров, французских каперов расплодилось так много, что в этом году они захватили 240 английских судов, в основном каботажных и мелких». В 1760 году власти определяют британские потери в торговых судах цифрой в более 300, а в 1761 году – свыше 800, в три раза больше, чем у французов[102]. Но английский историк добавляет: «Было бы неудивительно, если бы они захватили больше судов и более богатых. В то время как их торговля почти прекратилась и они располагали в море лишь немногими торговыми судами, торговый флот Англии бороздил все моря. Каждый год увеличивался оборот английской торговли. Деньги, расходовавшиеся на войну, возвращались посредством роста промышленности. Купцы Великобритании использовали 8 тысяч судов». Большое количество потерь англичан объясняется тремя причинами, из которых только первая могла быть устранена: 1) пренебрежением торговыми судами распоряжений кораблей сопровождения; 2) колоссальным числом английских кораблей во всех морях; 3) переводом всей морской силы противника в каперство. В течение того же 1761 года английский флот потерял один линейный корабль, который потом вернули, и тендер. В то же время, несмотря на разные обмены военнопленными, англичане содержали в плену 25 тысяч французских моряков, в то время как число пленных англичан во Франции составляло всего 1200. Таковы были результаты морской войны.

Наконец, резюмируя состояние торговли королевства в конце войны, после упоминания об огромных суммах монетарного золота и серебра, захваченного у Испании, историк пишет: «Это укрепило торговлю и послужило стимулом развития промышленности. Денежные переводы под иностранные субсидии большей частью оплачивались чеками зарубежных купцов, которые среди британских промышленников ходили наравне с векселями. Торговля Англии постепенно росла из года в год, и такие сцены национального процветания в ходе продолжительной, дорогостоящей и кровопролитной войны не демонстрировал никогда прежде ни один народ в мире».

При таких достижениях торговли и неизменных успехах оружия при практической ликвидации французского флота неудивительно, что союз Франции и Испании, который некогда угрожал будущему Англии и возбуждал страхи всей Европы, теперь воспринимался одной лишь Великобританией без малейшего страха и уныния. Испания из-за своего устройства и, особенно, разбросанности имперских владений была уязвима для нападения великой морской нации. И каковы бы ни были взгляды властей того времени, Питт и английская нация видели, что настал час, на который они тщетно надеялись в 1739 году, поскольку то мирное время и упорное пристрастие к миру тогдашнего премьер-министра ослабили английский флот. Теперь же Англия далеко простирала свои длани и брала все, что желала. Не было бы границ ее приобретениям, если бы снова не пришел к власти кабинет министров, воспринимавший интересы страны превратно.

Положение Португалии относительно Великобритании уже упоминалось, но оно заслуживает несколько большего внимания в качестве примера элемента морской силы, опирающейся не на колонии, но на альянс, заключенный как по необходимости, так и по благоразумию. Вышеуказанные торговые связи двух стран крепли благодаря прочнейшим политическим связям. Два королевства были расположены таким образом, что имели мало оснований бояться друг друга, но могли рассчитывать на взаимные выгоды. Португальские гавани давали приют и снабжение английскому флоту, в то время как последний прикрывал интенсивную торговлю Португалии с Бразилией. Антипатия между Португалией и Испанией вынуждала первую искать союзника, одновременно сильного и расположенного на удалении. Ни одна из стран не подходила на эту роль более, чем Англия, которая, в свою очередь, всегда извлекала большие выгоды из отношений с Португалией в ходе войны с любой из держав Южной Европы.

Это английский взгляд на проблему, которая для других выглядит неким союзом между львом и ягненком. Абсурдно называть державу, располагающую таким флотом, как английский, «далекой» от малой морской страны, подобной Португалии. Англия остается (и еще больше была в то время) страной, флот которой мог дойти куда угодно. Противоположный взгляд на проблему, в то же время иллюстрирующий полезность альянса, был аргументированно изложен в меморандуме, которым короны Франции и Испании под безобидным видом приглашения в союз толкали Португалию на объявление войны Англии.

Доводы меморандума – а именно неравенство благ для Португалии и неуважение португальского нейтралитета – уже приводились. Король Португалии отказался выйти из альянса с Англией, исходя из аргумента, что альянс существует продолжительное время и является целиком оборонительным. На это короны дали такой ответ: «Оборонительный альянс, на самом деле, является наступательным альянсом ввиду расположения португальских владений и природы английской силы. Английские эскадры не могут ни господствовать на море во все времена года, ни патрулировать океанские побережья Франции и Испании в целях пресечения судоходства этих двух стран без портов и поддержки Португалии. Эти островитяне не могли бы оскорблять все морские страны Европы, если бы все богатства Португалии не проходили через их руки, что обеспечивает их ресурсами для ведения войны и превращает данный альянс в исключительно наступательный».

Над двумя способами аргументации превалировала логика ситуации и силы. Португалия считала опасность со стороны Англии более непосредственной и значительной, чем со стороны Испании, и все же оставалась в течение нескольких поколений верной альянсу с англичанами. Эта связь была для Англии столь же полезной, сколь и с любым другим из ее колониальных владений, конечно в зависимости от театра главных военных операций в каждый конкретный период времени.

Предварительное мирное соглашение было подписано 3 ноября 1762 года в Фонтенбло. Окончательный же договор – 10 февраля того же года в Париже, откуда он взял свое название.

По условиям договора Франция отказалась от всех претензий на Канаду, Новую Шотландию и все острова залива Святого Лаврентия. Наряду с Канадой она уступила долину Огайо и всю территорию к востоку от Миссисипи, за исключением города Новый Орлеан. В то же время Испания взамен возвращенной ей Гаваны уступила Флориду, под названием которой выступали все испанские континентальные владения к востоку от Миссисипи. Таким образом, Англия приобрела колониальную империю, объемлющую Канаду от Гудзонова залива и всю территорию нынешних Соединенных Штатов к востоку от Миссисипи. Возможности этого обширного региона предвосхищали тогда лишь частично, и ничто еще не предвещало тогда восстания 13 колоний.

В Вест-Индии Англия вернула Франции важные острова Гваделупу и Мартинику. Четыре так называемых нейтральных острова из Малых Антильских были поделены между двумя державами. Сент-Люсия отходила Франции, Сент– Винсент, Тобаго и Доминика – Англии, которая сохраняла за собой также Гренаду.

Остров Менорка вернулся к Англии, и, так как возвращение этого острова Испании было одним из условий ее альянса с Францией, эта страна, неспособная его выполнить, передала Испании остатки Луизианы, расположенные к западу от Миссисипи.

В Индии Франция вернула себе владения, которыми она располагала до того, как Дюпле начал реализацию своих планов территориальной экспансии. Но она отказалась от своего права на сооружение укреплений или содержание войск в Бенгалии и оставила, таким образом, опорный пункт в Чандернагоре беззащитным. Словом, Франция вернула возможности для торговли, но практически оставила свои претензии на политическое влияние. Молчаливо признавалось, что английская компания сохранит за собой все завоевания.

Право на рыболовство у побережья Ньюфаундленда и части акватории залива Святого Лаврентия, которым прежде пользовалась Франция, по условиям договора ей было гарантировано. Но в таком праве было отказано Испании, которая требовала его для своих рыбаков. Эта уступка Франции была одной из тех, которые подвергались наиболее яростной критике со стороны английской оппозиции.

Английская нация, в большинстве своем, и Питт, народный герой, резко возражали против условий договора. «Франция, – говорил Питт, – является главным нашим противником как морская и торговая держава. Все, что мы приобретаем в этих сферах, представляет для нас ценность прежде всего из-за ущерба, который мы этим наносим ей. Вы оставляете Франции возможность возрождения ее флота». Действительно, с позиции морской силы и соперничества наций, санкцию на которое давал дух того времени, эти слова, хотя и пронизаны нетерпимостью, строго говоря, оправданны. Возвращение Франции ее колоний в Вест-Индии и опорных пунктов в Индии, вместе с предоставлением важного права на рыболовство в ее бывших американских владениях, открывало перед ней возможности (и соблазны) к возрождению судоходства, торговли и флота. Таким образом, складывалась тенденция к уклонению Франции с пути осуществления континентальных амбиций, который оказался столь пагубным для ее интересов и, в равной степени, благоприятным для беспрецедентного роста английской морской силы. Оппозиция (и, на самом деле, некоторые из министров) также полагали, что утрата такой важной господствующей позиции, как Гавана, слабо компенсируется уступкой Англии еще почти необитаемого и малопродуктивного региона под названием Флорида. Предлагали Пуэрто-Рико, взяли Флориду. Имелись и другие малозначащие территории разного рода, приобретать которые не было необходимости. Нельзя отрицать, что, благодаря военному господству Англии в морях, захвату многих важных позиций, которыми она теперь владела, подавляющему превосходству численности ее флота, процветанию торговли и внутреннему благосостоянию, можно было бы выдвинуть более суровые условия мирного договора, и это было бы благоразумно. Кабинет министров оправдывал свое стремление заключить договор и уступчивость соображениями колоссального роста долга, который достиг тогда 122 миллионов фунтов стерлингов, суммы, с любой точки зрения более значительной тогда, чем теперь. Но в то время как эта трата в счет будущего была полностью оправданной, существовала также настоятельная необходимость, чтобы были извлечены наибольшие выгоды из сложившейся военной обстановки. Этого добиться министерству не удалось. Что касается долга, французский историк хорошо подметил, что «в этой войне и в последующие годы Англия добивалась не меньшего, чем завоевания [испанцами] Америки и освоения Ост-Индской компанией Индии. Благодаря этим двум территориям ее промышленность и торговля приобретали более чем достаточные рынки, возмещавшие многочисленные жертвы, которые она понесла. Наблюдая падение морской активности Европы – упадок ее торговли, незначительный рост ее промышленности, – могла ли английская нация опасаться будущего, предлагавшего ей столь широкие перспективы?» К сожалению, нация нуждалась в эффективном представительстве во власти. Избранный выразитель ее воли, возможно единственный деятель, способный подняться до использования великого шанса (то есть Уильям Питт Старший (1708–1778), не пользовался благосклонностью двора.

Тем не менее Англия сделала очень большие приобретения, и не только в смысле территориальной экспансии, не только в усилении преобладания в морях, но также в укреплении престижа и положения в глазах представителей других наций, теперь полностью осознавших мощь ее ресурсов и силы. В сравнении с этими результатами, достигнутыми на море, итоги континентальной войны представляли собой разительный контраст. Франция, наряду с Англией, прекратила в ней участие. Мир между остальными сторонами, участвовавшими в этой войне, был подписан через пять дней после Парижского мира. Условия мира базировались просто на принципе status quo ante bellum (положение, существовавшее до войны). По оценке короля Пруссии, на войне пали или умерли 180 тысяч его солдат из населения королевства, составлявшего 5 миллионов. Между тем потери России, Австрии, Франции достигали 460 тысяч человек (потери Пруссии указаны верно, потери Австрии – 140 тыс., России – 120 тыс., Франции – 70 тыс. (включая бои на всех фронтах), то есть не 460, а 350 тыс. Санитарные потери в 2–3 раза превосходили боевые. Англия, германские государства (кроме Пруссии), Швеция и Португалия потеряли 40 тыс. (Урманс Б.Ц. Людские потери вооруженных сил в европейских войнах). – Ред.). Общий результат войны просто состоял в возврате к прежнему состоянию дел[103] (благодаря смерти императрицы Елизаветы и приходу к власти Петра III, поклонника прусского короля, который вернул Фридриху II все завоеванное русским оружием и даже вступил с ним в союз против Австрии (вскоре Петр III был убит заговорщиками и не успел наломать всех дров. Но Фридрих II был спасен. – Ред.).

Разумеется, абсурдно приписывать это только различию условий сухопутной и морской войн. Гений Фридриха при поддержке английских денег доказал свою способность противостоять на равных плохо управляемым и не всегда ревностным усилиям коалиции государств, располагающих подавляющим численным превосходством. (В боях с русскими «гений Фридриха» не проходил. Дело вылилось в упорнейшие сражения с почти равными потерями, и ни разу Фридрих победы над русскими не одержал, а сам был разбит при Кунерсдорфе вчистую. – Ред.) Было бы справедливо сделать следующий вывод. Государствам, имеющим достаточный выход к морю или даже готовым воспользоваться выходом к нему благодаря одному-двум водным путям, выгодно скорее добиваться благосостояния и развития посредством мореходства и торговли. Это выгоднее, чем пытаться нарушить или изменить существующее политическое устройство в странах, где более или менее продолжительное правление даровало признанные права и сформировало традиции или политические связи. Со времени заключения в 1763 году Парижского договора были быстро заселены огромные пространства земли, свидетельством чего является Американский континент, Австралия и даже Южная Америка. Номинальное и более или менее ясно определенное политическое владение территорией ныне существует, как правило, в наиболее заброшенных регионах, хотя здесь имеются некоторые весьма примечательные исключения. Но во многих местах это политическое владение едва отличается от номинального, а в других местах оно настолько слабо, что не может опираться только на свой статус, но нуждается в поддержке и защите. Скандально известный пример Турецкой империи, которая держится только за счет сил, оказывающих на нее давление с разных сторон, за счет взаимного соперничества держав, отнюдь не испытывающих к туркам симпатии, является примером такой слабой политической структуры. И хотя этот вопрос касается всех европейцев, все достаточно грамотны, чтобы понимать, что интересы и влияние морских держав составляют главные, если не первостепенные, факторы, которые определяют сейчас обстановку, и что эти факторы, при их разумном использовании, будут направлять будущие неизбежные перемены. Политическая обстановка в странах Центральной и Южной Америки настолько нестабильна, что вызывает постоянное беспокойство относительно их внутренней устойчивости и создает серьезные помехи торговле и мирному освоению их ресурсов, развитию производительных сил. Пока – если воспользоваться известным выражением – они никому не вредят, кроме самих себя. Это может продолжаться и дальше. Но граждане более стабильных государств в течение продолжительного времени стремились эксплуатировать их ресурсы и терпели большие убытки из-за нестабильной обстановки в этих странах. Северная Америка и Австралия все еще в значительной мере открыты для иммиграции и предпринимательства, но они быстро заселяются. И поскольку возможности здесь сокращаются, в этих нестабильных государствах может возникнуть спрос на более стабильный режим, на обеспечение личной безопасности, на разумную устойчивость учреждений, помогающих купцам и другим людям обеспечивать свое будущее. Сейчас, разумеется, нет никакой надежды на то, что такой спрос будет удовлетворен за счет имеющихся местных кадров. Если все останется в прежнем состоянии, то, когда спрос возникнет, никакие теории, вроде доктрины Монро, не воспрепятствуют попыткам заинтересованных стран решить затруднения посредством определенных мер, которые, как их ни называть, сводятся к политическому вмешательству. Такое вмешательство может породить конфликты, которые могут временами разрешаться арбитражем, но в иных случаях могут вызвать войну. Даже при мирном решении, наиболее сильные аргументы может предъявить та страна у которой будут наиболее сильные и организованные вооруженные силы. Едва ли нужно добавлять, что успешное прорытие Центрально-Американского (Панамского) перешейка на любом участке может рано или поздно спровоцировать войну. Кардинальное изменение торговых путей, ожидаемое от такого предприятия, политическое значение для Соединенных Штатов такого канала, связывающего атлантическое и тихоокеанское побережья, не являются ни проблемой в целом, ни частью этой проблемы. Насколько можно ожидать, придет время, когда стабильные режимы для латиноамериканских государств должны будут гарантировать ныне существующие сильные и стабильные государства Америки и Европы. Географическое положение этих государств, климатические условия сразу делают ясным, что морская сила в данном случае, даже больше, чем в случае с Турцией, определяет, какое зарубежное государство будет преобладать – если не благодаря реальному владению территорией, то благодаря влиянию на туземные режимы. Географическое положение Соединенных Штатов и их мощь дают им здесь бесспорное преимущество. Но это преимущество не поможет, если будет ощущаться большое отставание в организованной грубой силе, которая все еще остается последним аргументом, как республик, так и королей. Именно отсюда проистекает наш большой и все еще живой интерес к Семилетней войне. В ходе этой войны мы наблюдали Англию с ее небольшой по сравнению с другими странами армией, какой она остается и по сей день. Сначала Англия успешно защищала свои берега, затем проводила боевые операции на всех направлениях, распространяя свое правление и влияние на самые отдаленные территории. Она не только принуждала их к покорности, но заставляла преумножать ее богатство, силу и репутацию. По мере того как будет слабеть хватка англичан и нейтрализоваться влияние Франции и Испании в заморских регионах, возможно, начнет сбываться пророчество, что какая-то другая великая держава в предстоящую эпоху изменит баланс сил в какой-то будущей морской войне в свою пользу. Эта держава будет признана впоследствии (если даже не современниками) вершителем политического будущего и экономического развития регионов, до того потерянных для цивилизации. Но Соединенные Штаты не станут такой державой, если в надлежащий момент останутся равнодушными (как сейчас) к борьбе за преобладание в морях.

Усилия Англии, направлявшиеся тогда народным инстинктом и пламенным гением Питта, нашли продолжение после войны и оказали сильное влияние на английскую политику. Великобритания хозяйничала теперь в Северной Америке, распоряжалась в Индии через компанию, чьи территориальные завоевания признавались местными князьями, судьбами 20 миллионов индийцев – населением большим, чем население самой метрополии, и дававшим весьма почтенные доходы наряду с доходами английских властей. При наличии других богатых владений, разбросанных по всему миру, Англия всегда видела перед собой в качестве поучительного урока печальный пример слабой Испании, которая позволила англичанам подвергнуть жестокой каре свою огромную разъединенную империю. Слова английского морского историка о Семилетней войне, касающиеся Испании, вполне можно отнести с небольшими поправками к Англии нашего времени.

«Испания как раз та держава, с которой Англия всегда противоборствует с благоприятными перспективами на выгоды и почести. Эта обширная монархия истощена в сердцевине, ее ресурсы удалены на большие расстояния, и, какая бы страна ни господствовала в море, она может извлекать выгоду из испанского богатства и торговли. Владения, из которых Испания выкачивает ресурсы и которые находятся на большом удалении от ее столицы и друг от друга, заставляют ее более, чем любое другое государство, выжидать до тех пор, пока она не сможет активизировать все части своей огромной, но разъединенной империи»[104].

Было бы неверным говорить, что Англия истощена в сердцевине, но ее зависимость от внешнего мира такова, что придает значимость этой фразе.

Эта аналогия в положении не осталась не замеченной в Англии. С того времени по сей день завоевание территорий посредством морской силы сочеталось с определяющим влиянием этой силы на политику страны. Путь в Индию – представлявший собой во время Клайва дальний и опасный переход без собственных промежуточных пунктов для остановок – был обеспечен, когда представилась возможность, приобретением (захватом. – Ред.) острова Святой Елены, мыса Доброй Надежды и Маврикия (бывший Иль– де-Франс). Когда паровой двигатель позволил освоить пути через Красное и Средиземное моря, Англия захватила Аден и позднее утвердилась на острове Сокотра. Мальта уже попала в ее распоряжение во время революционных войн Франции. Лидерство Англии, явившееся краеугольным камнем коалиции против Наполеона, позволило ей вытребовать для себя этот остров на мирной конференции 1815 года. Поскольку Мальта находилась на расстоянии всего тысячи миль (1800 км) от Гибралтара, сферы контроля этих двух военных баз пересекаются. Нынешнее время стало свидетелем того, что расстояние от Мальты до Суэцкого перешейка, не имевшее промежуточных опорных пунктов, ныне патрулируется – благодаря тому, что Египет, несмотря на противодействие Франции, передал Кипр под английский контроль. (Кипр был передан Англии во «временное управление» Османской империей (а в 1914 году Англия Кипр аннексировала – до 1960 года). – Ред.) Важность всего этого для Индии сознавали еще Наполеон и Нельсон. Это побудило британского флотоводца послать по суше в Бомбей курьера с известием о благоприятном исходе Абукирского сражения (1798) и крахе надежд Бонапарта. Даже теперь ревность, с которой англичане следят за продвижением России в Средней Азии, является последствием того времени, когда (имеются в виду блестящие победы Скобелева и др. в конце XIX в. – Ред.) английская морская сила и ресурсы возобладали над слабостью д'Аше и гением Сюффрена и вырвали полуостров Индостан из сферы французских амбиций.

«Впервые со времени Средневековья, – пишет М. Мартин, касаясь Семилетней войны, – Англия победила Францию самостоятельно, почти без союзников, в то время как Франция располагала сильными подручными. Она победила исключительно за счет превосходства своего правительства».

Да! Но за счет превосходства правительства, использовавшего мощное оружие морской силы. Морская сила сделала Англию богатой и защищала, в свою очередь, торговлю, за счет которой страна благоденствовала. Располагая деньгами, Англия поддерживала своих немногочисленных союзников, главным образом Пруссию и Ганновер, в их самоотверженной борьбе. Мощь Англии демонстрировалась повсюду, куда доходили английские корабли, никто не мог соперничать с нею. Они шли куда хотели, и вместе с ними приходили английские пушки и войска. Благодаря такой мобильности силы англичан умножались, а силы ее врагов рассеивались. Владычица морей повсюду оберегала от врагов свои морские магистрали. Неприятельские эскадры не могли объединиться, ни одна крупная эскадра не могла выйти из порта, а если выходила, то лишь для того, чтобы ее неопытные экипажи и командиры сразились с ветеранами, закаленными штормами и войнами. Если исключить случай с Меноркой, Англия старательно удерживала свои морские базы и охотно захватывала опорные пункты противника. Каким грозным стражем выглядел Гибралтар для французских эскадр, базировавшихся на Тулон и Брест! На какую французскую поддержку могла надеяться Канада, когда английский флот имел Луисберг с подветренной стороны?

В этой войне выиграла страна, которая в мирное время пользовалась морем, чтобы умножить свое богатство, а во время войны господствовала благодаря мощи своего флота, благодаря численности поданных, живших за счет моря и рядом с морем, благодаря многочисленным оперативным базам, разбросанным повсюду. Однако нужно заметить, что сами эти базы утрачивали свое значение, если сообщение между ними прерывалось. Именно поэтому французы лишились Луисберга, Мартиники, Пондишери, именно поэтому Англия лишилась Менорки. Базы и подвижные силы, порты и эскадры взаимодействовали друг с другом[105]. В этом отношении флот представляет собой, по существу, летучее соединение. Он охраняет коммуникации между своими портами и препятствует сообщению между портами противника. Но в то же время флот оказывает поддержку сухопутным силам с моря, он господствует на водном пространстве, которое может освоить человек на обитаемой части Земли.