• Миротворцы
  • Последствия: краткосрочные и долгосрочные
  • Железнодорожное безумие
  • Англия
  • Франция
  • Он мертв!
  • Грабеж века
  • Дуэль монстров
  • Глава 6

    УПРАВЛЯЯ ЕВРОПОЙ

    Миротворцы

    Время Наполеоновских войн открыло сыновьям Гутеле путь к вершинам. Они оседлали тигра, и теперь они заказывали музыку.

    Взлеты воодушевляют амбициозную молодежь, авторитетным деловым людям нужна стабильность. Ротшильды стали банкирами империй и континентов – от всех крупных европейских стран до евроазиатской России, Индии и Америки. Только Лондонский банковский дом за первые девяносто лет своего существования разместил иностранные займы на сумму 6500 миллионов долларов. Так же эффективно работали банки Ротшильдов в Париже, Вене, во Франкфурте и Неаполе. Кредит западного мира покоился на прочном фундаменте состояния Ротшильдов.

    Инвестиции «мальчиков Гутеле» зависели от стабильности миропорядка.

    «Наши капиталы превышают 18 миллионов франков, – писал Джеймс в 1830 году. – Если мир сохранится, они будут приносить 75 % прибыли, в случае войны – только 45 %…»

    Итак, братья стали, так сказать, «воинствующими пацифистами». Разумеется, гораздо труднее поддерживать мир (это требует массы энергии, дипломатичности, хитрости, изворотливости), чем разжигать войну. Семейству понадобилась вся его изобретательность. В то время как жены блистали в гостиных и парках, сыновья охотились в лучших охотничьих угодьях, главы семейств трудились, как всегда, с полной отдачей.

    Братьям помогала их солидарность, удивительная и нерушимая. Тот самый шифр, основанный на смеси идиш и немецкого, который ввел в обиход еще старик Майер, стал теперь языком тайного обмена информацией между пятью крупными структурами. (Если раньше принц Уильям Гессенский в переписке Майера назывался «господином Гольдштейном», то теперь канцлер Меттерних именовался «Дядей».) Система курьерской почты Ротшильдов превратилась в разветвленную и мощную коммуникационную сеть, которая действовала на суше, на воде и в воздухе. Битва при Ватерлоо была только первым примером ее эффективного использования.

    13 февраля на пороге Парижской оперы был убит герцог дю Барри, предполагаемый наследник Людовика XVIII. Джеймс немедленно отправил посланцев в Лондон, Вену и Франкфурт. Ротшильды узнали о том, что надеждам сторонников Бурбонов не суждено сбыться, задолго до того, как это стало известно правительствам их стран и соперникам на бирже. В 1830 году Джеймс использовал почтовых голубей. Они преодолели все преграды и принесли вести об Июльской революции Натану в Лондон. Он оказался первым человеком в Лондоне, узнавшим, что король Луи-Филипп лишился престола. Если бриз мешал почтовым голубям Ротшильда, то он подгонял его почтовые корабли.

    «Английское министерство, – писал Талейран сестре Луи-Филиппа, – благодаря Ротшильдам получает информацию на десять – двенадцать часов раньше, чем мы получаем почту от нашего посла в Британии. Так происходит оттого, что курьеры Ротшильдов путешествуют на судах, которые принадлежат Ротшильдам, не берут на борт пассажиров и выходят в море в любую погоду».

    Ротшильды создали скоростную и надежную систему доставки информации, которой не имели даже крупнейшие европейские державы. И они, эти державы, сами прибегали к услугам службы Ротшильдов. Это привело к достаточно пикантной ситуации. В XIX веке, так же как и в нашем, почтовая служба была нужна не только для того, чтобы переправлять информацию, но также для того, чтобы ее отслеживать. Перлюстрация почты широко практиковалась уже в те времена. В этом отношении почтовая служба Австрии отличалась особой суровостью. Вот что писал австрийский почтовый служащий, отвечающий за контроль почтовых сообщений: «Я обратил внимание на то, что курьеры Ротшильдов, направляющиеся из Неаполя в Париж… перевозят почтовые сообщения французских, английских и испанских послов, аккредитованных при дворах Неаполя, Рима и Флоренции. Кроме того, они имеют дело с корреспонденцией, которой обмениваются дворы Рима и Неаполя и их представители по всей Европе… Эти курьеры Ротшильдов следуют через Пьяченцу. Поскольку там стоит австрийский гарнизон, возможно принудить одного или другого клерка предъявить корреспонденцию для нашего досмотра».

    Эта информация была настолько важной, что ее передали самому канцлеру, и Меттерних оказался перед сложной дилеммой. С одной стороны, было бы чрезвычайно полезно знакомиться не только с иностранной дипломатической почтой, но и в особенности с перепиской «его дражайших Ротшильдов». Но с другой стороны, канцлер сам частенько пользовался услугами почтовой службы Ротшильдов, этих суперкурьеров в желто-голубых формах. И значит, его собственные суперсекреты могли стать достоянием его же служащих.

    Но Меттерних не зря считался самым ловким дипломатом в Европе. Последовал следующий приказ: «Курьеров Банкирского дома Ротшильдов, проезжающих через Ломбардию между Неаполем и Парижем, следует рассматривать и обращаться с ними как с официальными курьерами Австрийской империи, если они перевозят корреспонденцию, запечатанную (Австрийской) имперской и королевской печатью… Если же выяснится, что они перевозят корреспонденцию, на которой ничто не указывает, что она является официальной (австрийской), то с такой корреспонденцией следует поступать, как и полагается в соответствии с действующими правилами».

    Семья могла перехитрить любого противника или союзника. Ротшильды отлично знали, что часть их корреспонденции просматривается. Они также прекрасно представляли себе, что Меттерних легче поверит сообщению, не предназначенному для его глаз. Братья были кровно заинтересованы в мире между Австрией и Францией. Парижские Ротшильды постоянно обменивались информацией с венскими Ротшильдами. Переписка была строго конфиденциальна. Но вот беда, часть ее становилась известной канцлеру – у Ротшильдов были посыльные, которые обладали особым даром, даром сделать письмо доступным для любопытных глаз.

    Семья могла легко и быстро менять форму. Курьеры постоянно поддерживали связь между братьями, но, если было необходимо, они превращались в пятерых совершенно независимых и неорганизованных дельцов.

    «Ваша светлость, – писал Амшель по случаю какого-то обращения, – нижайше уведомляю Вас, что я могу предпринять какие-либо действия, только проконсультировавшись с моими отсутствующими в настоящее время братьями… и я попытаюсь их уведомить о Вашем запросе».

    К несчастью, оказалось, что Соломон тяжело болен, сообщение с Карлом прервано из-за беспорядков в Италии, Джеймс путешествует, а Натан не встает с постели по причине сильнейшего гриппа.

    Эти пятеро умело использовали свое единство. Однажды Бисмарк выяснил, что его старый друг-садовод Амшель осуществляет финансовую поддержку Австрии, постоянного оппонента Пруссии. Он запротестовал. Амшель сказался больным – то есть стал недоступен. Бисмарк обратился к братьям; они объявили, что крайне удивлены – им непонятно, что движет Амшелем, возможно, он теряет ясность ума, ведь ему уже так много лет… бедный старый Амшель.

    Показательный инцидент случился с Натаном. Он поддерживал либералов, то есть противников Меттерниха, в гражданской войне в Испании. Меттерних возмутился. Тогда Джеймс пожаловался Соломону в частном, тщательно продуманном письме на то, что Натан поддался влиянию своей радикально настроенной супруги и тестя, и высказал свое мнение: «…такое не должно повториться в будущем…» Меттерних простил.

    Не было такого сложного обходного пути, который братья не смогли бы использовать для сохранения мира. В период напряженных отношений между квазилиберальной Францией и ультраконсервативной Австрией они организовали пацифистские заговоры во всех королевских дворах Европы. Они были вездесущи. Натан Лондонский был близок с герцогом Веллингтоном и вхож в высшие круги общества. Соломон был глазами, ушами и кошельком князя Меттерниха. Джеймс каждые несколько дней встречался с королем Франции. Карл присматривал за правительствами итальянских государств, от Неаполя до Сардинии. Часто один из монархов или государственных деятелей хотел сообщить своему коллеге за рубежом какую-то неофициальную информацию или свои мысли по каким-то вопросам. В этом случае лучшим передаточным звеном служили Ротшильды – разумеется, если это отвечало также и их интересам. Побеседовав с друзьями на Даунинг-стрит, он делился своими наблюдениями с Джеймсом, который сообщал их в Сен-Клу, и Соломоном, который передавал их в Хофбург… Формально это было общение внутри семьи, фактически – конфиденциальные межправительственные коммуникации.

    Во время одного из таких инцидентов Натан заявил: «…если Франция предпримет какие-то действия против австрийской стороны, мы в Англии поддержим Австрию. Если подобные действия предпримет Австрия – мы поддержим Францию». Таким образом, беседы в рамках этой маленькой Семьи оказывали решающее влияние на состояние дел на берегах Сены и Дуная. Они помогали удерживать оба государства от открытых столкновений.

    Братья прекрасно осознавали, что иногда необходимо отставить в сторону дипломатические приемы и действовать с позиции неприкрытой силы. В 1831 году Луи-Филипп, полуреволюционный король Франции, пытался спровоцировать полуреволюционные молодые итальянские государства на конфликт с империей Габсбургов. Австрийские и французские власти твердили о защите легитимности до последней капли крови последнего солдата. В Париже Джеймс решил использовать все возможности для сохранения мира. Премьером должен был стать Казимир Перье, финансист, столь же осторожный, как и сам Джеймс.

    «Я проинформировал Его Величество, – писал Джеймс Соломону, – что доверие к нему значительно вырастет, если Его Величество назначит премьером Казимира Перье».

    Перье получил назначение. Тем не менее, австрийские войска вошли в Болонью. Французское правительство под давлением общественного мнения готовило ноту, выдержанную в самых резких тонах.

    «Вчера, – писал Джеймс Соломону, – был подготовлен проект ноты, и Франция готова ее направить. В ней есть фраза «…настаиваем на немедленном выводе войск из Болоньи…». Я добьюсь, чтобы эту фразу убрали».

    Разумеется, он добился. Франция сделала дипломатичное заявление, война была предотвращена.

    В других случаях братья действовали более настойчиво. В 1839 году король только что возникшего королевства Бельгия Леопольд решил силой захватить две провинции Нидерландов, Люксембург и Лимбург. «Мальчики Гутеле» не позволили ему этого.

    – Бельгийское правительство, – открыто заявил Соломон, – не получит от нас ни полпенса, хотя оно выпрашивало деньги в течение нескольких месяцев. Как ни трудно мне отказать, я буду вполне удовлетворен, если моя позиция заставит Бельгию уступить и мир будет восстановлен.

    Бельгия уступила. Ротшильды дали кредит.

    – Такова природа вещей, – наставлял Бисмарк своего помощника, который пытался получить у Ротшильдов кредит на вооружение прусской армии, – Дом Ротшильдов делает всегда все от него зависящее для предотвращения войны. Этот факт показывает, какую деликатность следует проявлять, имея дело с Ротшильдами.

    Последствия: краткосрочные и долгосрочные

    Но сам Бисмарк отнюдь не отличался деликатностью и позволил себе развязать несколько войн против Австрии и Франции. Но в конце концов, и подробно мы узнаем об этом в следующей главе, Ротшильды устроили ему хорошую взбучку.

    Бисмарк, однако, не сошел со своего порочного пути. Во второй половине XIX столетия международная мощь права на «вето», до сих пор безраздельно принадлежащего Ротшильдам, стала ослабевать. Отчасти это было вызвано успехами самих Ротшильдов. Они настолько эффективно стимулировали развитие экономики различных стран, что сами эти страны достаточно окрепли и больше не зависели от финансовых групп, как бы могущественны они ни были.

    Исторический опыт деятельности «мальчиков» подтверждал правило, известное каждому игроку на бирже: краткосрочные последствия предприятий Ротшильдов обычно прямо противоположны их долгосрочным последствиям. Мгновенное воздействие их предприятий обычно не было ни приятным, ни взаимовыгодным – оно было разрушительным для соперников Ротшильдов. Их называли евреями-бурбонами, носителями реакции, ростовщиками Меттерниха. Некоторые из этих эпитетов, казалось, трудно было отвергнуть. Тем не менее, беспрецедентная жестокость и мастерство давали положительные плоды.

    Эффективная и последовательная деятельность сыновей Майера привела к небывалому оживлению экономики, к ликвидации фискальных барьеров, к обновлению старых и созданию новых кредитных структур, к образованию – на базе созданных Ротшильдами пяти банков в пяти разных странах – новых финансовых каналов, действующих через клиринговые учреждения. Благодаря Ротшильдам был внедрен современный метод транспортирования финансов – современная кредитно-дебитовая система пришла на смену физическому перемещению золотых слитков и монет.

    Одним из важнейших достижений стало изобретение Натана – методика выпуска международных займов. Раньше британские инвесторы с подозрением относились к иностранным проектам – они плохо представляли себе, как можно извлекать выгоду из иностранных проектов и странных иностранных валют. Натан привлек их тем, что теперь иностранные ценные бумаги оплачивались в фунтах стерлингов, – и сформировал мощный, неиссякаемый источник инвестиций.

    В целом деятельность Ротшильдов и имя Ротшильдов (вместе с именем и деятельностью Наполеона) стали теми решающими факторами, которые приблизили эру денег и способностей, сменившую эру титулов и происхождения. Однажды, во время одного из обильных обедов на улице Лафит, сидя за уже далеко не первой рюмкой прекрасного вина, Гейне пришел к выводу о том, что братья Ротшильд – истинные революционеры. Ход мыслей великого поэта был следующим.

    Разве не Ротшильды подавили последние проявления феодализма? Разве не Ротшильды положили конец системе землевладения, которая вызывала застой и стагнацию? Разве не Ротшильды внедрили эффективную инвестиционную систему, которая позволяла каждому, независимо от социального происхождения, выгодно распорядиться своими сбережениями? Разве не они изобрели множество эффективных финансовых инструментов? И разве не стали Ротшильды провозвестниками прогресса?

    Не надо было обладать интеллектом Гейне, чтобы осознать тот факт, что именно Ротшильды способствовали уничтожению вскормившего их абсолютизма. Они, хотя и непреднамеренно, создали благоприятную почву для развития и процветания буржуазной демократии. Их доля участия была намного большей, чем доля любых других европейских деятелей.

    Ключевым фактором для развития Европы стало строительство железных дорог. Ротшильды, в большей степени, чем любая другая финансовая группа, способствовали развитию железнодорожной сети. Как и всегда, сияние рельсов сулило им новые доходы. Но бурное развитие торговли также обязано новому виду транспорта. А также – развитие демократии. Раньше только аристократы и солдаты пользовались привилегией путешествовать, теперь она стала доступна большинству.

    Тем не менее Ротшильды почти насильственно внедряли железнодорожный транспорт на консервативном, подозрительном континенте. Этот проект потребовал от них максимальных усилий.

    Железнодорожное безумие

    Англия

    Железные дороги впервые появились в Англии. Джордж Стефенсон изобрел свои паровые экипажи под самым носом у Натана, но в тот момент, когда банкир осознал перспективность предприятия, купить его было уже нельзя. Другие банкиры оказались проворнее. Разумеется, Натан не собирался участвовать в том, что не мог контролировать полностью. Он довольствовался тем, что поддерживал своих братьев, которые стали железнодорожными первопроходцами на континенте.

    Идею подхватил Соломон Венский. Это было смелое решение. Австрия была одной из самых отсталых европейских империй, безлошадный экипаж там рассматривался как страшный предвестник социализма. Для того чтобы подготовить почву, Соломон отправил в Англию специальную комиссию для изучению опыта и сбора фактов. Комиссия состояла из главного управляющего фон Вертеймштейна и профессора Франца Риппеля из Венского политехнического института, одного из первых энтузиастов внедрения безлошадных экипажей. Они вернулись из поездки полные новых идей и финансового энтузиазма. Тем не менее, они не могли не заметить того, что даже в либеральной Англии существует сильное сопротивление новому веянию эпохи. В некоторых графствах перед поездом приходилось посылать форейторов. Они скакали, опережая состав на 50 ярдов, и предупреждали народ о надвигающемся ужасе криками и барабанным боем. Дворянство, не сталкивавшееся с транспортными проблемами – лошади у всех были отличные, – в большинстве своем считало железные дороги омерзительной блажью. Один из лучших друзей Натана, герцог Веллингтон, заметил, что «железные дороги будут поощрять низшие классы к совершенно ненужным переездам».

    Соломон прочел отчет и призадумался. Шел июль 1830-го – в Париже бушевала революция, – и эти события требовали всего его внимания и сил. Но он не забывал о новом проекте, будучи совершенно уверенным в том, что Северная железная дорога принесет небывалые прибыли за счет транспортировки галицийской соли и силезского угля в Вену.

    Проект был запущен в 1832 году. Соломон начал как всегда – без помпы и стремительно. Для того чтобы освоиться в новой транспортной проблеме, он купил сеть австрийских конок – трамваев на лошадиной тяге (которой управлял отец Эмиля Золя). Он также нанял бригаду опытных инженеров, которые внимательно, метр за метром, обследовали трассу будущей железной дороги.

    Вскоре после этого (в апреле 1835 года) на стол Фердинанда II Австрийского лег следующий поэтический документ. Он начинался словами: «Совершеннейший и могущественнейший император! Милостивейший император и правитель!» Далее шли бесконечные перечисления тех выгод, которые принесет железная дорога, соединяющая Вену и Галицию, затем следовала нижайшая просьба дать высочайшие санкции на строительство. Заканчивалось послание словами: «Самый преданный и смиренный слуга Вашего Величества, С.М. фон Ротшильд».

    Князь Меттерних принял обращение благосклонно, а поскольку «могущественнейший император» был всего лишь машиной по производству подписей, управлял которой канцлер, прошение было одобрено. И вот 11 ноября 1835 года Ротшильд получил концессию на строительство первой крупной европейской железной дороги. Ее протяженность от Вены до Галиции должна была составить 60 миль. (Имперская почтовая служба добилась включения в договор специального пункта, согласно которому Ротшильд обязывался возместить ей возможный ущерб из-за уменьшения объема почтовых отправлений, вызванный внедрением железного чудовища.)

    Стоимость проекта была оценена в 12 миллионов гульденов, и Соломон немедленно приступил к его выполнению. Он выпустил 12 000 акций по 1000 гульденов каждая – 8000 акций он оставил себе, а 4000 продал по принципу «первым прибыл – первым обслужен». Поскольку эти акции объединяли два мифа – Ротшильдов и железной дороги, – от инвесторов отбоя не было.

    Но на свете существуют не только инвесторы – есть еще и народ. И если даже в прогрессивной Англии это нововведение встретило противодействие, что говорить о закоснелой Австрии. На голову Соломона обрушился град проклятий – еще бы, ведь фактически он насаждал блага века XX в мирной стране, задержавшейся в веке XVIII. Венские газеты пестрели описаниями катастроф и ужасов, которые несет железнодорожный транспорт. Эксперты доказывали безумие предложений Соломона. Они говорили, что дыхательная система человека не в состоянии перенести такую огромную скорость, как 15 миль в час. Легкие пассажира разорвутся, предостерегали они, его система кровообращения перестанет функционировать. Кровь брызнет у него из ушей, из носа, из глаз и изо рта. В тоннелях длиной более 60 ярдов пассажиры будут задыхаться, паровоз будет отрываться от состава и вылетать из туннеля, а вагоны с несчастными пассажирами оставаться на месте. И так далее, и тому подобное. Вывод напрашивался сам собой – каждому пассажиру в пути требовался личный врач.

    На первых полосах газет печатали выступления врачей. Так называемые эксперты по неврологии высказывали озабоченность и тревогу. Психика человека, утверждали они, не в состоянии вынести перегрузок, вызванных поездкой по железной дороге. Безумные скорости, развиваемые поездами, доведут пассажиров-мужчин до самоубийства, а женщины могут впасть в сексуальное безумие, и последуют оргии. Из совершенно достоверных источников поступали сообщения о случаях помешательства несчастных англичан, увидевших поезд – эту жуткую железную, дымящую змею. А теперь Ротшильд привезет ее в веселую, беззаботную Вену?

    Но из Англии приходили и другие сообщения – финансовые отчеты железнодорожных компаний. И они вовсе не были ужасны или отвратительны. Напротив, многие, например конкурент Ротшильдов, банкирский дом Сина, находили их воодушевляющими. Сина вначале подлил масла в огонь и представил Ротшильда эдаким нарушителем мира и покоя, а затем осторожно и незаметно добился концессии на строительство железной дороги от Вены до Адриатического моря.

    Таким образом, Соломона атаковали одновременно на двух фронтах. Его прекрасные отношения с прикормленной прессой Вены не выдержали испытания железной дорогой – друзья-журналисты были не в состоянии справиться с волной возмущения. Канцлер Меттерних обычно обеспечивал Ротшильду самый теплый прием у императора и поддержку правительства, но Сина также представлял серьезную силу. Стоимость концессии на строительство северо-восточной ветки железной дороги определялась на конкурентной основе – и благодаря этому была уменьшена.

    Однако у Ротшильда было не только больше денег, чем у его конкурента, – его посещали блестящие, плодотворные идеи. И выход из тупика был найден. Соломон написал еще одно поэтично-патриотическое послание императору. Это был предварительный отчет о выполнении «грандиозной национальной разработки, называемой «железная дорога Вена – Галиция». Отчет заканчивался потрясающим параграфом:

    «Смиреннейший и покорнейший слуга Вашего Величества осмеливается наипокорнейшее просить Ваше Величество высочайше дозволить назвать железную дорогу «Вена – Галиция» «Северная железная дорога императора Фердинанда» в честь Вашего Величества».

    Одновременно было направлено письмо князю Меттерниху, в котором Ротшильд предлагал его светлости министру финансов и его светлости лорду-президенту совета возглавить этот национальный проект и стать его покровителями, с тем чтобы на всех документах значились их имена, а самому князю Меттерниху – стать высочайшим протектором.

    Как всегда, Меттерних согласился. Несколько «свет-лостей» согласились предоставить предприятию свои имена. Министр финансов в самых теплых выражениях охарактеризовал предложение Ротшильда и посоветовал императору сделать то же самое.

    «Это предприятие гигантского масштаба, – писал он, – которого еще не было в Европе… и оно останется вечным памятником царствования Вашего Величества».

    9 апреля 1836 года указ его величества подкрепил это решение, и дорога официально получила название «Северная железная дорога императора Фердинанда». Соломон одним камнем убил двух птиц: австрийское правительство идентифицировало себя с его проектом и его грядущим успехом, а не с проектом Ротшильда, а имя Габсбургов заставило умолкнуть даже самых злостных критиков. Таким образом, были решены все задачи, кроме, правда, самого строительства.

    Соломон приступил к работе самостоятельно. Через две недели после высочайшего разрешения присвоить дороге имя императора он собрал первое (потом их последовало множество) собрание акционеров. Он передал компании концессию на строительство, которая до этого принадлежала ему лично, и организовал назначение совета директоров. Он предоставил на их рассмотрение оценки, планы, предложения по строительству – и был назван болтуном и мошенником.

    Неожиданно (как внутри самой компании, так и вне ее) образовалась (с подачи Сина) мощная оппозиция. На идею строительства дороги он уже не нападал, поскольку сам собирался начать такой же проект на юге. Теперь речь зашла о неправомерном использовании августейшего имени и о вопросах сугубо технических – о ширине пути, об изгибах линии, о том, что работники Ротшильда некомпетентны и не в состоянии грамотно решить ни одной проблемы. Был выпущен специальный меморандум, где были перечислены все мыслимые недостатки в работе, а затем приводились цифры – это было, пожалуй, самым опасным, – которые свидетельствовали о том, что Северная дорога не имела никакого будущего с финансовой точки зрения.

    Меморандум вызвал столько толков, что разговоры дошли до императора. Он снова выполнил свою привычную роль машины для проставления подписи.

    «Уважаемый князь Меттерних, распространяются многочисленные неблагоприятные слухи по поводу железной дороги, связанной с моим именем… – написал он в своем послании, – возникают ли какие-нибудь трудности при строительстве, и если да – то какие».

    Соломон остался Соломоном. Его ответный удар был метким и сокрушающим. Он пригласил профессора Политехнического университета и заказал ему полемическое эссе, отбивающее все атаки противника технологического плана. Затем он собрал акционеров. Оно превратилось в настоящий драматический спектакль: Соломон предложил им выкупить их акции в том случае, если они не выразят ему полного доверия как подрядчику будущего проекта.

    Расставаться с акциями никто не захотел. Доверие было высказано, полномочия предоставлены, совет директоров переизбран – теперь в него входили только сторонники Ротшильда. Но этим Соломон не ограничился – он превратил письмо императора Меттерниху из обвинения в похвалу. Он публично интерпретировал его как выражение заботы об успехе строительства и «еще одно доказательство милостивой заботы Его Величества о процветании Северной железной дороги».

    Таким образом, С.М. добился резкого поворота общественного мнения в пользу своего предприятия. Самые крупные и опытные инженеры, состоявшие на государственной службе, получили отпуск и смогли принять участие в строительстве. Соломону удалось пригласить на службу даже королевского топографа. Линия строилась стремительными темпами, несмотря на то что ее реальная стоимость, как это чаще всего и бывает, оказалась выше расчетной. Наконец, 7 июля 1839 года первая секция основной железной дороги была открыта и начала успешно функционировать. Таким образом, Австрия оставила далеко позади все передовые страны континентальной Европы.

    Пассажиры не задыхались, не сходили с ума и не устраивали оргий. Зато цена акций на бирже росла с бешеной скоростью.

    Франция

    Ротшильд Австрийский внес гигантский вклад во всеобщий прогресс, а также, безусловно, в свое собственное состояние. Ротшильд Французский также не захотел остаться на обочине. В 1837 году он открыл дорогу Париж – Сен-Жермен, а в 1839-м – Париж – Версаль. Базируясь на опыте этих двух успешных экспериментов, он приступил к разработке самого масштабного проекта тех дней – Северной железной дороги, которая должна была соединить столицу Франции с индустриальным севером.

    Первые шаги Джеймса на новом поприще также не были усеяны розами. Во Франции тоже нашлись эксперты, готовые объяснить всем и каждому, к чему приведет развитие железнодорожного транспорта: леса и поля будут гореть от искр, вылетающих из труб паровозов; сельское население бросит насиженные места и бежит от шума, гари и копоти; скот в окрестностях дороги будет вести себя беспокойно.

    В Австрии правительство поддержало австрийского Ротшильда. Во Франции все обстояло по-другому. В 1835 году французский парламент рассмотрел предложение о создании государственной сети железных дорог. Идея была признана утопичной и смешной. Теперь Ротшильд упорно настаивал на выдаче ему частной лицензии, и противостоять ему было невозможно. Тьер, первый министр короля, уступил. Но ему было далеко до Меттерниха – он не смог правильно оценить ситуацию.

    – Мы должны дать парижанам эту игрушку, – сказал он, – но она, конечно, никогда не будет перевозить ни пассажиров, ни грузов.

    Были также другие противодействующие силы – они были гораздо менее высокопоставленными, но не менее опасными. Среди них был, например, некий Жюль Мире, человек недюжинных способностей. Он начал с того, что издавал в Бордо бульварную газету. Помимо прочих пикантных подробностей, он публиковал некрологи, причем в каждом сообщал фамилию врача, который не смог справиться с данной болезнью. Врачи города Бордо быстро поняли причину такого интереса к медицине. Мире прекратил публикации и уехал из города богатым человеком.

    Переселившись в Париж, он основал другую газету, где освещались все несчастные случаи, аварии и промахи, связанные с железными дорогами. Газета так и называлась – «Железнодорожная» (Journal des Chemins de Fer). Ее голос становился все громче и громче, а Мире – все богаче и богаче, получая обильную плату за молчание в определенных случаях.

    Все эти сложности Джеймс преодолел с присущим ему величием. Он выпустил акции Северной железной дороги на сумму 150 миллионов франков. Затем предоставил (совершенно бесплатно и без всякой помпы) акции на сумму семь с половиной миллионов министрам, депутатам и журналистам. Внезапно шум возмущения по поводу негативных сторон железнодорожного сообщения утих. Строительство продолжалось в спокойной обстановке. 15 июня 1846 года в присутствии представителей королевской семьи, правительства, парламента и прессы барон Джеймс открыл свою Северную железную дорогу.

    Но проблемы на этом не кончились. Инженеры-железнодорожники были первопроходцами, и многое им приходилось осваивать на своем горьком опыте. Движение поезда на крутых поворотах было недостаточно исследовано, в результате, когда через три недели после открытия дороги поезд не снизил скорость на повороте, это привело к гибели 37 человек. Этот инцидент потряс Францию. Началась массовая антисемитская истерия, направленная против президента железнодорожной компании. Наиболее известным стал памфлет «История Ротшильда Первого, короля евреев». Появился и контрпамфлет – «Ответ Ротшильда Первого, короля евреев, Сатане, последнему королю клеветников».

    Самое интересное заключается в том, что этот материал был написан автором по собственной инициативе, и, когда к Джеймсу обратились с просьбой его оплатить, – он отказал. Подобные булавочные уколы были ниже его достоинства. Он боролся на самом высоком уровне. Несмотря ни на что, Северная железная дорога была построена и исправно функционировала. Она больше не нуждалась в защите.

    Французская Северная железная дорога стала таким же национальным достоянием, как и Императорская Северная железная дорога в Австрии. Так же как и в Австрии, во Франции Ротшильды получили новый мощный источник доходов, а промышленная революция – новый мощный стимул развития.

    Но муха завязла в варенье, а вернее сказать, гриф попал в сеть. Были еще три направления, на которых целесообразно было проложить железнодорожные пути, нашлось и несколько инициативных и бесстрашных личностей, готовых соперничать с Ротшильдами на этом поприще. В результате этого железнодорожного соревнования образовался синдикат, соперничающий с Ротшильдами. Конкуренция в области железнодорожного транспорта перехлестнула через национальные границы и затронула каждое отделение банков Ротшильдов. Но им грозил враг несравненно более опасный и стремительный – он готовил суровую проверку для семьи Ротшильд. Он доказал им, что и они смертны. Старший брат не мог торжествовать вместе с остальными, когда международное нападение было отбито. Его уже не было с ними.

    Он мертв!

    В середине июня 1836 года Франкфурт стал свидетелем грандиозных торжеств. Величайшее семейство города праздновало величайшее бракосочетание. Старший сын Натана, Лайонел Ротшильд, брал в жены Шарлоту Ротшильд, старшую дочь Карла.

    Из Лондона и Неаполя во Франкфурт неслись кареты, которые везли родителей, гостей, горы подарков и приданого. Из Парижа со свитой, как император, прибыл Джеймс, он привез с собой в качестве одного из подарков великого Россини. Из Вены в роскошной, напоминающей дворец карете приехал Соломон. На свадьбе председательствовал Амшель, и даже мамаша Гутеле, которой уже стукнуло 85 лет, покинула на время гетто и освятила празднества своим присутствием. Вряд ли какой-нибудь император или первый министр мог соперничать с собравшейся во Франкфурте силой.

    Но есть и более могущественные, высшие силы. В самый разгар торжеств они нанесли удар по самому значительному представителю Семейства.

    Все началось с незначительного карбункула на коже Натана. В день бракосочетания воспаление резко усилилось. Натан отказался от медицинской помощи и настоял на том, чтобы сопровождать сына во время церемонии благословения. Во время банкета молодой супруг увидел, что у отца начинается лихорадка. Его уложили в постель. На консилиум собрались лучшие германские доктора, послали в Англию за личным врачом Натана, известным Бенджамином Треверсом. Треверс приехал – но было уже поздно. Яд проник в кровеносную систему.

    До самого конца сознание Натана оставалось ясным. Он собрал вокруг себя детей и встретил смерть так же, как встречал все вызовы судьбы, – жестко и прозорливо. Соломон писал Меттерниху:

    «Он сказал своим сыновьям, что теперь мир будет пытаться отобрать наши деньги, и поэтому им следует быть более бдительными. Он отметил, что не важно, будет ли у одного из его сыновей на 50 000 больше или меньше. Важно другое – все они должны быть едины… получив последние утешения, как и подобает по нашей религии, он сказал: «Мне нет необходимости молиться так много, поверьте мне, согласно моим убеждениям я не грешил». Дочери Бетти, которая была у его одра, он сказал совсем на английский манер: «Прощай навсегда».

    Натан Ротшильд умер 28 июля 1836 года, не дожив до шестидесяти лет. В полночь во все отделения компаний Ротшильдов в Европе были отправлены почтовые голуби. Они несли записки, в которых содержалась только одна фраза: «Il est mort»[4].

    Эти три слова потрясли мир. Лондонская «Тайме» поместила обширный некролог, написанный в несвойственной этой газете восторженной манере. В нем говорилось: «Смерть Натана Майера Ротшильда является одним из наиважнейших событий, происшедших за долгое время в нашем городе, да и, пожалуй, в Европе… Никто и никогда в Европе до настоящего времени не осуществлял столь важных и сложных финансовых операций… барон Ротшильд, как и другие его братья, получил патент на дворянство и титул барона, но он никогда не кичился этим и гордился своим именем, полученным от отца, которое дороже любых титулов…»

    Натана хоронили в Лондоне с королевскими почестями. Тело подняли вверх по Темзе на специальном пароходе. Затем его перевезли, нет, не в его дом, а в его деловую резиденцию – в Нью-Корт. Процессия из ортодоксальной синагоги направилась на кладбище в Ист-Энде, толпы народа затопили улицы. Никогда частное лицо не хоронили с такими почестями, и никогда за катафалком частного лица не следовало столько прославленных людей. Группа сирот-евреев, живших на содержании Натана, сопровождала процессию, распевая псалмы. Братья и сыновья Натана шли вслед за гробом. Согласно еврейской традиции, женщины не участвуют в процессии, они остаются дома, сидя в затемненных комнатах. Далее шли представители высших эшелонов власти: лорд-мэр Лондона, шерифы, вся лондонская знать, послы Австрии, Пруссии, России, Неаполя и другие аккредитованные лица.

    Надпись на могильном камне Натана ничего не скажет вам о его богатстве, знатности или могуществе. Она гласит: «Натан Майер Ротшильд: родился во Франкфурте-на-Майне 7 сентября 5537 года (или 1777 года по христианскому летоисчислению), третий сын Майера Амшеля Ротшильда, человека известного и почитаемого, чьему добродетельному примеру он всегда следовал».

    И при жизни, и после смерти каждый великий Ротшильд был только частью Семьи, одним небольшим фрагментом. И при жизни, и после смерти он оставался инструментом, служившим воплощению династического принципа, положенного в основу семейного дела патриархом – их отцом. Натан в своем завещании, так же как раньше сам Майер в своем, призывал своих сыновей приложить все силы для сохранения единства Дома. Так же как и в завещании Майера, наследниками фирмы становились только сыновья. Ни дочери, ни их мужья не имели своей доли в деле и не могли оказывать влияния на ее деятельность. (Дочери получили значительную сумму – по 100 000 фунтов, или около миллиона долларов, – каждая вдобавок к приданому и огромным суммам, которые Натан передал им при жизни.)

    Так же как и Майер, Натан последовательно избегал в завещании указаний на размеры своего состояния. Следовало поддерживать не только неприкосновенность состояния, но и конфиденциальность.

    «Я требую, – писал Натан в своем последнем документе, – чтобы исполнители завещания, так же как и все родственники во Франкфурте или Лондоне, объединили свои усилия для четкого исполнения моей воли, изложенной в завещании, и не обращались ни за какой дополнительной информацией, а также не требовали предъявления какой-нибудь бухгалтерской отчетности».

    В своем письме Соломон сообщает, что сыновья Натана проявили образцовую солидарность и взаимопонимание, так же как в свое время их отец и дяди.

    «…не будет никаких изменений…» – писал он.

    Но некоторые изменения неизбежно должны были произойти. Клан еще плотнее сомкнул свои ряды и продолжал двигаться к поставленной цели. Только цель несколько изменилась. В течение первых четырех десятков лет XIX века Ротшильды были великими завоевателями. Затем, и в наше время, они стали великими сеньорами. Трое из братьев Натана принадлежали к старой школе. Они были скорее добытчиками, а не обладателями. Джеймс, самый молодой из них (он был всего на десять лет старше своего старшего племянника), соединил в себе оба качества – он был и завоевателем, и сеньором. Автоматически, но отнюдь не случайно он и возглавил клан.

    Случилось так, что незадолго до смерти Натана Джеймс построил для себя дворец, достойный предводителя великого клана. Генрих Гейне, побывавший на его открытии, так описал его в своем письме от 1 марта 1836 года:

    «Вчера был изумительный день для высшего парижского света; сначала мы присутствовали на премьере долгожданный оперы «Гугеноты» Мейербера в Гранд-опера, а затем на первом балу в новом доме Ротшильда. Я пробыл там до четырех часов утра и до сих пор не ложился спать, поэтому у меня просто нет сил, чтобы дать Вам подробный отчет об этом празднике, о величественном новом дворце, построенном в стиле ренессанс, который заставляет гостей замирать от восхищения и удивления. В этом дворце собрано все прекрасное, что мог произвести век шестнадцатый и оплатить век девятнадцатый. Только на отделку дворца ушло два года непрерывной работы. Это Версаль абсолютного финансового монарха… Как и на всех приемах Ротшильдов, гостей приглашали исключительно исходя из их социального положения, мужчин оценивали по их аристократическому положению или весу в обществе, женщин выбирали за красоту и элегантность…»

    Если бы Джеймс среди созданного собственным трудом сверкающего великолепия хоть на минуту забыл о том, как в детстве ему приходилось пробираться по Еврейской улице, мир тотчас бы напомнил ему об этом. Грубая жизненная сила, которая в свое время помогла подняться ему, теперь просыпалась снова – уже в других людях – и в самом ближайшем окружении. Совсем рядом пробуждались силы, которые готовы были доказать, что даже для Ротшильдов жизнь – это не бал, это джунгли.

    Грабеж века

    Пословица гласит: «Великие воины порождают великих соперников». Ротшильд внес в эту пословицу некоторое усовершенствование – он не только порождал великих соперников, он нанимал их на работу. Как заметил Гейне, основатель Французского дома обладал редким даром извлекать прибыль из талантов окружающих. Но, как и другие искусные эксплуататоры людских ресурсов, Ротшильд не учитывал человеческой природы тех, кого нанимал на службу. Нетрудно встроить человеческие способности в строгие рамки кадровой ведомости – но как встроить туда эго каждого работника? Эго далеко не всегда поддается учету и контролю – оно может восстать, подавить деловые качества, и тогда вместо талантливой лояльности вы получаете талантливый бунт. За десять лет Джеймс умудрился воспитать двоих талантливых бунтовщиков.

    Первый представлял менее серьезную опасность, но удар, нанесенный им, пришелся ниже пояса. Среди многочисленных протеже Джеймса был некий стройный, изящный молодой человек по фамилии Карпентье. Джеймс ценил его очень высоко, проникся к нему доверием и, пожалуй, нежностью. Он не только прекрасно справлялся с бесконечными колонками цифр, но обладал прекрасными манерами и тонким чувством юмора, что и привело его очень быстро на пост главного бухгалтера Северной железной дороги. Джеймс стал приглашать блестящего молодого человека в свои деловые поездки и даже на некоторые менее официальные приемы во дворце Ротшильдов. Молодой человек был везде хорош и везде к месту – и за счетами в черных нарукавниках, и за роскошным обеденным столом в парадном костюме, и в карете в качестве собеседника во время утомительного долгого переезда. Наш пострел везде поспел – виртуозно сводил баланс, виртуозно острил.

    Однажды (шел сентябрь 1856 года) Карпентье попросил отпуск на четыре дня. Джеймс охотно его предоставил. Патрон и подопечный имели вполне доверительную, ставшую исторической беседу, содержание которой дошло до наших дней, поскольку она предшествовала событиям чрезвычайным. Джеймс сообщил, что только что закончил процесс оформления прав на дополнительную линию железной дороги.

    – Когда новости попадут в газеты, – добавил Джеймс, – все будут говорить, что Ротшильд стал еще на сотню миллионов богаче.

    – Господин барон, – ответил Карпентье со смесью почтительности и легкой иронии, – не могли бы вы предоставить мне из этих мифических ста миллионов тридцать настоящих?

    Барон благодушно расхохотался и, движимый самыми теплыми чувствами, протянул молодому человеку свою тяжелую золотую цепочку на память об этом дне. Молодой человек искренне поблагодарил своего патрона и отправился в отпуск.

    Он не вернулся. Сначала на его отсутствие не обратили серьезного внимания, но пришел день расплаты. Вернее, день выплаты зарплаты, которую выдавал всегда один и тот же человек – Карпентье. Служащие выстроились в очередь – но касса не открывалась. Послали к Карпентье домой – квартира главного бухгалтера была пуста. Был допрошен брат Карпентье, но он также ничего не знал и был чрезвычайно обеспокоен отсутствием родственника, а также кое-чем другим. Брат получил по почте золотую цепочку барона – прощальный подарок.

    Следовало оповестить барона – дубликат ключей от сейфа был только у него. Прибыл Джеймс. Предчувствуя недоброе, он открыл тяжелые ящики. Касса была пуста. Исчезла вся наличность – около шести миллионов франков.

    Как рассказывали потом помощники барона, он побледнел, но сохранил хладнокровное спокойствие. Ему понадобилась всего одна минута, чтобы собраться с духом. Он сообщил собравшимся о том, что произошла кража, и наложил запрет на передачу каких-либо подробностей в прессу.

    Подробности только начинали проясняться. Джеймс приказал проверить наличие сотрудников на местах. Выяснилось, что отсутствуют еще пятеро бухгалтеров. Пропало также огромное количество документов. Барон понял, что приготовления были очень серьезными – речь шла отнюдь не о шести миллионах. Он приказал провести полную проверку документов. Выяснилось, что Карпентье был не только безупречным служащим – он был безупречным растратчиком. С большим трудом обнаружили, что были похищены не только деньги, но и акции. Протеже Джеймса хорошо с ними освоился – но, в отличие от патрона, он не играл на повышение или понижение – он крал.

    Акции компании хранились в пачках по тысяче штук. Компания «Карпентье и сообщники» забирала по две или три сотни акций из середины каждой пачки, при этом верхняя и нижняя часть оставалась нетронутой. Осуществив описанную экспроприацию, компания малыми партиями и за длительный промежуток времени продала их на бирже. Все было сделано грамотно – никакого внимания не было привлечено, никакого повышения цен не произошло. Операцию осуществили в лучших традициях Ротшильдов.

    Акций было похищено на сумму, приближающуюся к 25 миллионам франков. С учетом шести миллионов наличными выходило как раз около 30 миллионов, столько, сколько Карпентье в шутку попросил у Джеймса. Оказывается, молодой человек был вполне серьезен. Он стал крупнейшим похитителем своего времени. Его собственная доля превысила 15 миллионов.

    Джеймс нанес ответный удар. Он предоставил неограниченный кредит частным детективам, обратился к государственной полиции и начал большую охоту. Но Карпентье подготовил побег не менее тщательно, чем кражу. За год до побега он начал инвестировать в него – разумеется, деньги компании. Карпентье со товарищи приобрел за два миллиона франков на подставное лицо самый современный океанский пароход. Затем, также на подставное лицо, – дом где-то в Соединенных Штатах. Наконец, когда пришло время, а именно в сентябре 1856 года, он взял четырехдневный отпуск. Прихватив наличность, он отправился из Парижа в Ливерпуль. Там, в гавани, под парами его ждал океанский лайнер. На палубе его с улыбкой встречала любовница, мадемуазель Жоржетт. Здесь мы и оставим его, в роскошной каюте, с бокалом шампанского в руке и Жоржеттой – на коленях, счастливого и свободного.

    Джеймс самолично покрыл все расходы. Кто еще мог преодолеть потерю тридцати миллионов и даже не затронуть своих резервов? Для барона в данном случае была опасна не сумма ущерба, опасность представлял момент, когда был нанесен удар. Именно сейчас Ротшильды, впервые за всю историю Семьи, вели битву не на жизнь, а на смерть.

    Дуэль монстров

    Враг номер два был гораздо амбициозней и опасней, чем Карпентье. А еще недавно он был и намного полезней. Жакоб Эмиль Перейр, португальский еврей, начал свою карьеру как журналист. Он работал на пару со своим братом Исааком. В начале 1830-х годов он опубликовал ряд статей, в которых обсуждались самые передовые социальные или инженерные идеи, такие, как строительство железных дорог, а также различные финансовые вопросы. Джеймс запускал свой первый железнодорожный проект в крайне враждебной, реакционной обстановке, и каждый союзник был ему дорог. Он собирал всех сторонников железнодорожного строительства и не мог не обратить внимание на Перейра, который фонтанировал идеями и энергией. Во время строительства линии Париж – Сен-Жермен он доказал свою высокую компетентность.

    Когда Джеймс приступил к строительству линии между Парижем и Версалем, он назначил Перейра ответственным за все строительство. Линия на правом берегу Сены была успешно завершена, но у Джеймса появился серьезный конкурент. Ахилл Фулд, крупный финансовый туз, провел точно такую же линию по левому берегу. Вот почему Гейне называл Ротшильда главным раввином Правого берега, а Фулда – главным раввином Левого. Это соперничество не осталось незамеченным. Эмиль Перейр быстро продвигался по службе – Джеймс назначил его своим заместителем на строительстве гигантской Северной железной дороги. Тем не менее, он всегда находил время смотреть по сторонам, в том числе и на противоположный берег Сены.

    Да и как же иначе – на тот берег стоило смотреть всем, а уж искателям счастья – особенно. 30-е годы отошли в прошлое. 40-е были на закате. Пришел закат царствования старого Луи-Филиппа – короля, принадлежащего Ротшильду. Наступала эра Луи-Наполеона – а он Ротшильду не принадлежал. Он принадлежал Ахиллу Фулду. Соперник Джеймса снабжал будущего Наполеона III деньгами еще во времена его разгульной молодости. После бегства старого короля в 1848 году Луи-Наполеон стал президентом, а Фулд – его ближайшим финансовым советником. 31 октября 1849 года президент назначил Фулда министром финансов республики.

    Несколько позже Луи-Наполеон, Джеймс Ротшильд и Эмиль Перейр сидели в украшенном гирляндами цветов вагоне поезда. Праздновалось открытие нового участка Северной железной дороги – до станции Сент-Квентин. Народ кричал: «Да здравствует император!», предвидя коронацию президента, которая вскоре и произошла. Народ кричал также: «Да здравствует Ротшильд!», приветствуя расширение финансовой империи. Но все заметили, что, несмотря на всеобщее радостное возбуждение, из этих троих улыбались только двое, Наполеон и Перейр. Джеймс был серьезен и молчалив. Он уже знал, что его помощник, склоняющийся в дружеском приветствии в сторону праздничной толпы, был изменником. Он предал и перебежал к врагу – Фулду.

    Точнее говоря, он сам становился врагом – причем врагом опасным, самым злобным, самым последовательным и самым умным из всех, кто вставал на пути Семейства вплоть до пришествия Гитлера. Перейр не был удачливым вором-карманником вроде Карпентье, он не был и простым перебежчиком, сменившим хозяина Ротшильда на хозяина Фулда. Он стал полноправным партнером Фулда, а вскоре – больше чем партнером. Эти двое основали мощную новую компанию, целью которой было уничтожение неприступного гиганта – империи Ротшильдов.

    Фулд принес в дело свое состояние и статус министра финансов, Перейр – ненависть и энергию. Это был настоящий смерч. Он изобретал разнообразные схемы и методы борьбы, используя весь свой опыт, начиная от первого, журналистского, и кончая всеми уловками, которые он усвоил, работая у Джеймса.

    Его главная идея представляла собой чудесный сплав социалистического сознания и финансового пиратства и заключалась в следующем. Почему национальный кредит служит только нескольким богатеям? Почему нельзя демократизировать финансы? Разве каждый простой лавочник не имеет права инвестировать финансовые операции своей родины, вложив свою, потом и кровью добытую тысячу франков? Почему только Ротшильд со своими миллионами? Чем его деньги лучше? Разве нельзя создать народный банк, в котором мириады мелких взносов как в огромном резервуаре превращались бы в одну большую сумму и она работала бы на общее благо?

    2 декабря 1852 года Луи-Наполеон стал императором. Почти в то же время с большой помпой было объявлено об образовании народного банка «Кредит Мобилье». Банк выпустил 120 тысяч акций по цене 500 франков за каждую. Теперь не только лавочник, но даже его мальчишка-разносчик мог стать финансистом.

    В этом заключалась демократическая составляющая предприятия. В качестве аристократической составляющей в число учредителей были включены княгиня фон Лихтенберг и герцог де Галиера. Министр финансов Фулд по своему статусу не мог войти в число основателей, однако он осуществлял всю возможную поддержку, а Перейр – всю полноту контроля и управления. Ему удалось создать самое популярное и политически выгодное финансовое учреждение во Франции.

    Начальная цена акций «Кредит Мобилье» составляла 500 франков, но такой она оставалась только в течение получаса после выпуска. В конце первого дня она уже равнялась 1100, а за неделю достигла 1600. На финансовом рынке Парижа не случалось более сенсационных событий со времени пришествия самого Джеймса Ротшильда.

    Народ Франции предоставил банку свои сбережения, а Наполеон III – свое покровительство.

    Надо было действовать, и Красавец Джеймс превратился в Джеймса Стремительного. Он появился в Вене, брат Соломон тут же устроил ему аудиенцию у Франца-Иосифа. Австрийский монарх предоставил своему генеральному консулу в Париже, Джеймсу Ротшильду, очень милое куртуазное письмо, адресованное Луи-Наполеону, в котором, тем не менее, открытым текстом было сказано, что, в отличие от Перейра, Ротшильд представляет собой континентальную силу первого порядка, банк Ротшильдов пользуется доверием всех величайших легитимных монархов Европы и об этом лучше не забывать тому, кто императором себя назначил сам.

    Письмо не произвело ни малейшего действия. Мало-помалу все финансовые операции переходили к банку «Кредит Мобилье». И тогда барон сменил тактику – он перенес военные действия в гостиные и салоны Парижа.

    На званых вечерах Джеймса и Бетти Ротшильд появилась новая гостья, очаровательная юная Эжени де Монтижо из Андалузии. Поначалу никто не мог понять почему. Да, красива. Да, поговаривают, император пытался – и пока безуспешно, – затащить ее в постель. Но ее происхождение, ее связи… Мать – жертва дворцовых интриг, фрейлина испанской королевы, вынуждена была подать в отставку. Сама Эжени прибыла в Париж только в 1850 году, никаких серьезных рекомендаций… зачем она понадобилась барону? Зачем делать из нее первую красавицу?

    Ответ на все эти вопросы был получен 31 декабря 1852 года. На секретном заседании совета Наполеон III объявил о своем намерении жениться на Эжени де Монтижо. Он высказал сожаления о том, что европейские монархи рассматривают его как императора-выскочку – они помещали ему взять в жены принцессу, чье происхождение соответствовало бы статусу императора Франции. Император завершил свою речь словами: «Если мне не дано заключить политического брака, я, по крайней мере, могу вступить в брак по любви».

    Большинство министров сочло это высказывание за обходной маневр, направленный против иностранных дипломатов, нарушивших династические планы Наполеона. Эта Эжени, как бишь там ее… эта выскочка… шлюха! Невозможно! Просто смешно! И Ротшильд хорош. Как это типично – он, король всех выскочек, спонсирует еще одну выскочку. Нет, нет, это невозможно! «Весь Париж» был уверен, что это просто ловушка. С чего бы это его величество стал держать свои планы в тайне?

    В высшем обществе сформировалась настоящая оппозиция, движение против Эжени де Монтижо. Его возглавил и финансировал Перейр. Джеймс встал по другую сторону баррикад – он защищал Эжени. Линия фронта между банком Ротшильда и «Кредит Мобилье» переместилась на мягкие ковры лучших гостиных Парижа. Битва грянула 12 января 1853 года на балу в Тюильри.

    Представьте себе такую картину. Маршальский зал для самых привилегированных лиц. Как и всегда, Джеймс ведет под руку Эжени, а один из его сыновей – ее мать. Младший Ротшильд ищет место, где можно было бы усадить двух дам. И тут произошел конфуз. Эжени и жена заклятого врага – министра финансов направились к одному и тому же стулу.

    Под звуки вальса начались военные действия. Эжени оказалась проворней госпожи министерши и, подхватив юбки, уселась на вожделенное место. «Госпожа министерша» не заставила себя долго ждать. Подойдя к Эжени, она громко и отчетливо заявила, что стулья, на которых разместились де Монтижо, предназначены только для жен министров. Эжени побледнела и встала, а супруга министра финансов устроилась на ее месте.

    И тут произошел исторический перелом. Инцидент не ускользнул от императорского глаза. Наполеон резко прервал официальную беседу, которую вел в другом конце зала, и, нарушив все требования протокола, подошел к Эжени. Взяв под руки смущенную девушку и ее мать, он отвел их к местам, предназначенным исключительно для членов королевской семьи, и там усадил в кресла. Вальс продолжал играть, но, казалось, зал погрузился в мертвую тишину. Прошло несколько мгновений, разговоры возобновились – теперь было ясно, кто победил в этой войне.

    Через одиннадцать дней император в своем послании народу Франции объявил, что Эжени для него «женщина, которую он любит и ценит».

    Ротшильд победил – но это была пиррова победа. Джеймс решил, что теперь не страшны атаки на бирже – ведь у него есть поддержка в будуаре императора. Но день бракосочетания его подопечной и Наполеона принес барону неожиданное унижение. Церемония прошла без него.

    Это было результатом ювелирной работы мастера интриги – Перейра. Он внимательно следил не только за положением дел на бирже, но и за развитием событий в высшем свете. Он не пропустил маленькой драмы, которая разыгрывалась на дипломатических подмостках Парижа. Ее главными участниками были новый австрийский посол граф Хюбнер и Джеймс Ротшильд, генеральный консул Австрийской империи. Хюбнер не обладал средствами своего предшественника, да и вообще был ограничен в средствах. Образ жизни Джеймса гораздо больше соответствовал тому, как должен жить посол. А между тем формально консул должен был подчиняться послу, и Хюбнер сделал несколько безуспешных попыток выстроить субординацию. Джеймс фыркнул в ответ: должность посла предназначена для настоящего сеньора, а не для напыщенного мелочного человечка. Хюбнер оскорбился – Перейр не упустил этого из виду и использовал на все сто процентов. Разумеется, Джеймс Ротшильд был включен в списки приглашенных на венчание в Нотр-Дам де Пари. Но он был австрийским консулом, и, согласно протоколу, его приглашение было направлено в посольство Австрии. И адресату его не передали. Вся французская знать и дипломатический корпус в полном составе присутствовали на торжествах, Джеймс Ротшильд не явился – и это было отмечено всеми.

    Перейр сработал четко. Он стремительно продвигался вперед и был уже без пяти минут финансовым царем Франции. Он сметал все на своем пути от Пиренеев до Рейна. Но он также прекрасно понимал, что одно дело – помешать Ротшильду, а другое – уничтожить его. Ротшильд был гигантом, опиравшимся на пять стран. Он был фигурой глобального масштаба, и сразиться с ним предстояло на глобальном уровне.

    Отсутствие Джеймса в Нотр-Дам имело некоторый международный резонанс – там собрались министры, послы и консулы. Перейр решил незамедлительно использовать и развивать этот успех. Он двинулся за границы Франции.

    В том же самом январе «Кредит Мобилье», которому исполнилось всего-навсего два месяца, нанес удар по итальянским вотчинам Ротшильдов. Возрождающееся королевство Сардинии заключило с Ротшильдом соглашение о выпуске займа, финансовая операция была успешно осуществлена, и планировалась следующая. Перейр решил перейти Джеймсу дорогу и распространил слухи о скором падении Дома Ротшильдов, ссылаясь на его отсутствие в Нотр-Дам. Одновременно от банка «Кредит Мобилье» поступило очень заманчивое секретное предложение. Возможно, Перейру удалось бы заключить сделку – но Фулд проболтался. Беседуя с Джеймсом, он похвастался своими грядущими успехами на Средиземноморье.

    Джеймс навострил уши. Он понял, откуда исходит опасность, и тут же отправил в Италию своего сына, Альфонса. Альфонс Ротшильд битву выиграл, но еще больше выиграла Сардиния.

    «Представьте себе, – писал сардинский министр Кавур своему другу, – это соревнование принесло нам несколько миллионов».

    Но Сардиния была лишь небольшим куском пирога, за который шла борьба. Да и вся Италия была лишь мизерной победой по сравнению с тем, что стояло на кону.

    Ротшильд и Перейр сражались за обладание самой Австрийской империей.

    Перейр и тут правильно выбрал время для удара. В 1848 году ушел в отставку Меттерних, и Ротшильды потеряли своего могущественного сторонника. Соломону исполнялось семьдесят девять. Его хватка слабела. Он управлял делами из Франкфурта или Парижа, поскольку был слишком слаб, чтобы ездить в Вену. Австрийский посол во Франции, в свою очередь, всячески подогревал антиротшильдовские настроения.

    Джеймс по-прежнему не имел реального веса при дворе, правда, у него появилась своеобразная «книга жалоб», прекрасная Эжени, через которую он мог сообщить императору о своих тревогах и обидах. Эжени рассказала супругу об интригах в Нотр-Дам, и во время следующего бала, 3 марта, император подошел к Джеймсу и публично выразил свои сожаления по поводу его отсутствия на церемонии бракосочетания. Затем он отошел с ним в сторону и долго и тепло беседовал, полностью игнорируя графа Хюбнера. Как ни странно, это только сыграло на руку Перейру. Посол, у которого родовитых предков хватало с избытком, чего никак нельзя было сказать о деньгах, с презрением относился к таким финансовым виртуозам, как Перейр. До сих пор их союз имел достаточно ограниченную сферу действия, но последнее унижение подтолкнуло графа к новым решениям. Теперь он был готов на большее. Почему бы не создать настоящую коалицию, направленную на свержение банкира всех времен и народов?

    Перейр и Хюбнер провели за беседой не один час. Перейр покинул посла вполне удовлетворенный – он узнал о новых возможностях, открывавшихся в Вене. В Австрии уже существовала разветвленная сеть железных дорог, и все они, кроме линии, принадлежавшей Соломону Ротшильду на севере и линии Сина на юге, являлись государственной собственностью. Правительство столкнулось с серьезными финансовыми затруднениями, и в качестве одного из выходов рассматривался вариант продажи железных дорог в частные руки.

    Тот, кто станет владельцем этой транспортной сети, будет безусловно доминировать не только в области транспорта, но и в торговле по всей Центральной Европе. Хюбнер также кое-что узнал. «Кредит Мобилье» планирует оказать содействие группе Сина в приобретении государственной железнодорожной сети.

    Переговоры между Перейром в Париже и Сина в Вене шли непрерывно. Ротшильды, знавшие об угрозе, выступили со своими предложениями. Они протестовали, они напоминали о том, только благодаря их усилиям в Австрии появились первые поезда. Они обращались в пустоту. Вернувшийся в Вену Меттерних был лишен былой власти, он больше не мог использовать его величество как машину для подписи документов. Группа Перейр – Хюбнер – Сина вышла на новые рубежи. Под руководством графа Хюбнера в Париже начал действовать тайный представитель Сина, и его существовании не догадывался даже Джеймс. Группа работала настолько эффективно, что в ее сети попалась даже императорская семья. Теперь в правлении компании, претендующей на покупку австрийских железных дорог, значилось, наряду с фамилиями Перейра, Фулда и Сина, такое звучное имя, как герцог де Морни, сводный брат Наполеона. Перейр нанес удар 1 января 1855 года. Его компания приобрела большой участок Австрийских железнодорожных путей за огромную, но тем не менее сравнительно выгодную сумму. «Кредит Мобилье», который финансировал данную сделку, завоевал самую неприступную крепость в Австрии.

    Перейр не терял ни минуты. Взяв одну крепость, он устремился на штурм следующей. Он начал переговоры о приобретении двух оставшихся под государственным контролем железнодорожных линий, Вена – Триест и Ломбардия – Венеция. На бирже он проиграл несколько схваток с Ротшильдами: на этот раз объектом его притязаний стала их железнодорожная компания. Агенты Перейра, действуя по разработанной в свое время Ротшильдами методике, скупали акции компании, а затем одновременно сбросили их на рынок, чтобы сбить цену. Это был старый трюк, но теперь вся ярость и все коварство были направлены против Ротшильдов.

    Наступил черный 1855 год. Он подтвердил факт, казавшийся уже не таким очевидным. Выяснилось, что могущественные Ротшильды так же смертны, как и все остальные. За двенадцать месяцев трое братьев последовали вслед за Натаном в лучший мир. Первым умер Карл Неаполитанский, затем Соломон, глава осажденного Венского дома, и, наконец, во Франкфурте – Амшель. Братья, всю жизнь трудившиеся и сражавшиеся плечом к плечу, вместе ушли из жизни. Канторы пели погребальные молитвы, женщины завешивали зеркала – Семейство погрузилось в траур. И это в то время, когда опаснейший враг Ротшильдов все ближе подкрадывался к ним, чтобы нанести удар.

    Но 1855 год принес не только череду похорон – он принес и триумфы. Из пятерых братьев в живых остался только Джеймс Парижский – он один – и сплоченный отряд наследников. Мир уже забыл о том, что богатство – это только малая составляющая могущества Ротшильдов, главной силой Семейства всегда была (и остается по сю пору) железная последовательная преемственность. А самым страшным оружием – которое изобрел патриарх Майер и которое продолжало работать после смерти братьев – было оружие под названием «сыновья».

    Перейр прекрасно разбирался в арсенале Ротшильдов и небезуспешно копировал их методы. Но одного он не учел – он забыл о сыновьях. В частности, он не обратил никакого внимания на сына Соломона, Ансельма. И правда, кого мог напугать Ансельм? Он получил бразды правления Венским домом уже в возрасте пятидесяти лет. До этого Ансельм жил, как подобает принцу Уэльскому из мира финансов, – его эскападам дивились и Вена, и Париж, и Копенгаген, и Берлин. Во Франкфурте в качестве его дуэньи выступал старый дядюшка Амшель, и только это, да еще, пожалуй, пост австрийского консула, который по традиции занимал Ансельм, удерживало его от ночных уличных похождений. Разве мог такой человек представлять какую-нибудь угрозу для набравшего скорость Перейра?

    К 1850 году принадлежащий Перейру банк «Кредит Мобилье» стал главной финансовой опорой Французской империи, которая в тот период была главной силой на континенте. Перейр не только загнал Джеймса в угол и захватил концессию на строительство железных дорог в России, он прибрал к рукам большинство австрийских железных дорог. Для того чтобы финансировать свои предприятия, Перейр собирался открыть в Вене собственный банк, базируясь на блестящем опыте «Кредит Мобилье».

    Итак, Перейр должен был открыть новый банк, но было ли это так реально?

    Здесь он впервые встретил серьезный отпор. Когда его проект попал к министрам правительства Габсбургов, они сообщили, что компания, подобная предложенной Перейром, в Австрии уже существует. Да, это тоже «народный банк». Да, среди его учредителей есть такие важные персоны, как Фюрстенберги, Шварценберги и Аусберги. Даже название, казалось, было взято у «Кредит Мобилье»: австрийский банк назывался «Кредитанстальт».

    Этот банк был организован Ансельмом фон Ротшильдом, он же руководил деятельностью банка и осуществил начальное финансирование.

    Нежданно-негаданно балованный принц превратился в безжалостного и стремительного хищника, не уступающего по мощи своим предкам. Компания Ансельма выпустила полмиллиона акций (Перейр выпустил только 120 000). Оба банка имели одинаковый вес на бирже, но управление «Кредитанстальтом» осуществлялось гораздо искуснее и четче, кроме того, банк Ансельма, в отличие от банка-конкурента, никогда не зависел от биржевых спекулянтов.

    Но в тот момент Перейра гораздо больше волновали железные дороги, а не акционерный капитал. Внезапно Ротшильд начал наступление и на этом фронте. Причем в данном случае «Ротшильд» – вовсе не означало только «Ансельм». В Лондоне на пост Натана заступил Лайонел, в Париже к ведению дел активно подключился старший сын Джеймса, Альфонс. Эти трое образовали такую же мощную, но незаметную постороннему взгляду команду, как в свое время пятеро сыновей Майера. Все трое имели свою долю в банке «Кредитанстальт». В 1856 году Ротшильды сделали правительству Габсбургов настолько заманчивое предложение, что министр финансов империи не смог его отклонить. За сто миллионов лир (или 50 миллионов долларов) они получили в полную собственность австрийскую железную дорогу Ломбардия – Венеция, включая все здания, сооружения и парк железнодорожных составов.

    Одним ударом Ротшильды отбросили Перейра назад. В то же время их агенты начали атаку на «Кредит Мобилье» на всех биржах Европы. Пока Перейр отбивал эти атаки на бирже, троица нанесла следующий мощный удар. Ансельм, Лайонел и Альфонс приобрели концессию на австрийскую Южную железную дорогу и, объединив ее с линией Ломбардия – Венеция, получили уникальную транспортную систему.

    Однако Перейр не был побежден. В распоряжении «Кредит Мобилье» по-прежнему оставались большие финансовые резервы. Этот банк продолжал подрывать позиции Ротшильдов на международном финансовом рынке. В 1859 году Ротшильды вели переговоры по управлению займом Сардинии, они были почти у цели – но вмешался «Кредит Мобилье», и предварительные договоренности были сорваны.

    Премьер-министр Сардинии Кавур сделал знаменательное заявление.

    – Если после «развода» с Ротшильдами, – сказал он, – мы «вступим в брак» с господами Перейр, я думаю, мы сможем очень неплохо существовать вместе.

    Позже выяснилось, что сардинцы выпустили заем самостоятельно. «Кредит Мобилье» вытеснил Ротшильдов из Италии.

    Но боеприпасы Перейра подходили к концу. Эти проклятые Ротшильды атаковали его снова и снова. Их пушки на финансовых фронтах не смолкали ни на минуту. Они действовали и на дипломатических фронтах. Ансельм задействовал все свои связи с Габсбургами – и в 1859 году Хюбнер был смещен со своего поста, и послом Австрии во Франции был назначен князь Ричард Меттерних, сын старого друга Ротшильдов.

    Таким образом удалось вытеснить «Кредит Мобилье» из Австрии и Италии. У него сохранились форпосты только во Франции. Но и здесь Ротшильды продолжали непрерывно преследовать противника. Они столкнули его на скользкую почву – используя свою дьявольскую тактику, они устраивали гонку за якобы интересующей их целью, взвинчивали цены, а потом отходили в сторону, уступая сомнительную победу конкуренту. Так было с обреченной на крах финансовой империей Максимилиана в Мексике. Этот отравленный плод Ротшильды заботливо положили прямо в раскрытый рот врага – и он его проглотил.

    К 1860 году акции «Кредит Мобилье» упали до 800, а ведь еще недавно они стоили 1600 и даже выше. Для того чтобы поддержать доверие вкладчиков, банк продолжал выплачивать высокие дивиденды, но средства приходилось брать уже из основного капитала, а не из доходов.

    А Ротшильды продолжали наступать.

    В 1861 году крах Перейра был уже неизбежен. Он начался с разорения Жюля Мире, союзника Перейра (хотя и не связанного напрямую). Этот талантливый аферист (мы встречали его раньше на страницах этой книги) вылез на шантаже и спекуляциях. Теперь он был членом совета Луи-Наполеона, а благодаря чрезвычайно удачному браку дочери тестем герцога де Полиньяка. Он был партнером сводного брата Наполеона, герцога де Морни, и через него сотрудничал с «Кредит Мобилье». Ротшильды решили ударить на этом фланге и начали с Мире. Желтая пресса Парижа не могла спасти его мишурных капиталов, когда на нее обрушился пресс в миллиард франков. В 1861 году Мире был арестован за мошенничество.

    Скандал с Мире имел печальные последствия для финансового здоровья империи, которое в последнее время и так не отличалось крепостью – с тех самых пор, как барон Джеймс удалился со сцены. Наполеон III выразил недовольство, один холодный взгляд императора – и министр финансов Ахилл Фулд, надежда и опора банка «Кредит Мобилье», отправляется в отставку.

    Через год Фулд вновь получил свое министерство. Вдохновленный этим фактом, Перейр поспешил к своему старому другу. Он возобновит прерванные связи, он получит монополию на операции с государственными кредитами! Увы, оказалось, что старая дружба мертва. Господин министр был холоден и официален. Он очень, очень занят. Он не принимает никаких предложений.

    В этот момент неизвестный покупатель приобретает огромный пакет государственных облигаций, цены на которые стабильно держались на низком уровне. Это приводит к резкому скачку цен. Кто же этот неизвестный, поддержавший казну Франции? В стране была только одна сила, которой было это по плечу, – Ротшильды.

    Ротшильды помогают – а значит, вступают в тайный сговор с Фулдом? Возможно ли это? Двенадцать лет тому назад Перейр предал Ротшильдов и перешел к Фулду. А Фулд, предаст ли он Перейра? Перейдет ли на сторону Ротшильдов? А император? Сможет ли Луи-Наполеон, который в течение долгого времени был союзником Перейра в жестокой финансовой войне, перейти на сторону противника?

    Он – смог. Он прибыл к Ротшильдам под звуки фанфар, с развевающимися флагами и в сопровождении армии слуг. 17 февраля 1862 года император Франции Наполеон III нанес государственный визит Ротшильду I, королю евреев. Этот спектакль был разыгран в Ферье, громадном новом поместье Джеймса.

    Императора встретил сам патриарх, он провел его величество по мягкому зеленому ковру с вышитыми золотыми пчелами через павильоны, стены которых были увешаны полотнами Ван Дейка, Веласкеса, Джорджоне, Рубенса и украшены сокровищами, собранными по всему миру.

    По семейной традиции всех коронованных особ, посещавших Ферье, почтительно просили посадить молодой кедр. Выполнив этот долг, Наполеон отобедал на севрском фарфоре, расписанном Буше. Обед проходил под музыку Россини, написанную великим композитором специально для этого случая. Затем состоялась королевская – во всех смыслах этого слова – охота, во время которой обширные парки Ферье лишились более тысячи двухсот диких животных. Настрелявшись вдоволь, гости вернулись в замок, где их ожидали самые изысканные закуски, которые подавались под звуки победной охотничьей песни в исполнении хора парижской Гранд-опера. Когда стемнело, император отбыл в своей карете по аллее, освещенной сотнями закрепленных на шпалерах факелов, пламя которых освещало все уголки поместья.

    В этом празднике приняли участие послы Британии и Австрии, имперские министры внутренних и иностранных дел, а также Ахилл Фулд, исполняющий обязанности министра финансов.

    Что касается Перейра, он сидел не за императорским столом, а напротив судьи. Те самые тысячи лавочников, на чьи деньги и ради которых он начал свое дело, подали на него в суд. Последствия мексиканского краха сотрясали Дом Перейра, но оставалось еще одно, последнее средство спасения. Перейр и его брат обратились за помощью к своему недавнему другу и защитнику, Луи-Наполеону.

    – Я должен сделать все возможное для того, чтобы поддержать их, – заявил император, – империя в огромном долгу перед ними. Но я не могу себе позволить вмешиваться в дела правосудия или входить в противоречия с законом.

    Таким образом, поддержка оказалась очень слабой. В декабре 1860 года акции находились на отметке 600, в апреле 1867-го компания сообщила об убытках на сумму восемь миллионов франков, и цена акций упала до 350. В октябре того же года она опустилась невероятно низко – до 140. Банк «Кредит Мобилье» перестал существовать.

    Исчезла во мраке одна из первых звезд финансового мира, Эмиль Перейр. Столь же беспощадный и решительный, как и его противники, имевший не менее прочные связи в самых высших эшелонах власти, он, в отличие от Ротшильдов, не был наделен инстинктом, позволяющим провести четкую границу между оправданным и хорошо просчитанным риском и эффектной спекуляцией. Несмотря на постоянную готовность сменить курс, вынужден был уйти в отставку – и на этот раз окончательно – Ахилл Фулд.

    Что же касается Наполеона III, то он получил важное предостережение. В конце 1860-х в Тюильри состоялся еще один бал.

    – Послушайте меня, – сказал Джеймс, – не будет мира – не будет империи.

    Его слова унесли звуки судьбоносного вальса. Уже через два года Луи-Наполеон развязал войну с Пруссией. Немцы захватили его в Седане. Французы свергли в Париже. По иронии судьбы в качестве заключенного он оказался в замке принца Уильяма, в том самом, откуда началось триумфальное восхождение Майера и его сыновей.

    Несмотря на все потрясения, количество павлинов, полотен Джорджоне и королевских кедров в замке Ротшильдов продолжало расти. Третья империя стала просто очередным этапом на пути прогресса Семьи.








    Главная | Контакты | Прислать материал | Добавить в избранное | Сообщить об ошибке