• ЭПИЗОД ПЕРВЫЙ,
  • ЭПИЗОД ВТОРОЙ,
  • Часть третья

    ВЫРОЖДЕНИЕ

    ЭПИЗОД ПЕРВЫЙ,

    (Где речь пойдет о блудном сыне Кастилии, о проигранной битве, о том, в чем обвиняли генерала Гальинато, о решении царицы и о том, как создавалась легенда)

    Когда узурпатор Тьхунг Прей узнал, что приехавшие к нему два европейца были приемными сыновьями Махендрараджи, он решил отделаться от них, тем более что вообще не любил европейцев…

    (Из камбоджийской королевской хроники XVIII века)

    Шумны и пестры вечерние улицы Пном-Пеня. Призывы торговцев, звон колокольцев на тележках разносчиков, бормотание уличных прорицателей, смех и крики нагих детишек сливаются в густой гул, не молкнущий до утра. Многоязыкая толпа бурлит, волнуется и живет прямо под открытым небом. Этот город, раскинувшийся у слияния четырех рукавов Меконга, — ворота маленькой Камбоджи. Тут бросают якорь суда из близких и дальних стран, и царские скупщики выменивают здесь рис из казенных закромов и драгоценные смолы — дань лесных племен — на шелка из Китая, кривые мечи из Японии, золото и самоцветы — добычу малайских пиратов. Отсюда груженные иноземными товарами караваны двинутся по узким дорогам, вдоль Меконга, в столицу Камбоджи — Ловек, где среди пагод, укрывшись за крепостными стенами из вечного страха перед сиамцами, правит бессильный потомок некогда могучих властелинов Камбоджи царь Сатха.

    Правда, бессилие его скрыто за плотной завесой почестей и низкопоклонства. Все так же, как и во времена его великих предшественников, царей Ангкора, падают ниц перед его троном сановники и министры: у царя — право казнить и миловать, у сановников — искусство лгать и плести интриги. Как и в былые времена, народ громко приветствует своего повелителя, когда тот, окруженный своими женами и слугами, проплывает в паланкине по главной улице города, направляясь с богатыми дарами к обители буддийских монахов. Его ушей не достигает глухой ропот подданных, но он достаточно умен и понимает, что не с ним, законным, но не самым достойным претендентом на власть, сердце народа. Недаром вчера он до поздней ночи изливал душу своему названному родственнику и доверенному лицу — «сыну» Диегу Велозу. Кому, как не ему, чужеземцу, рассказать о своих страхах и сомнениях, о своей зависти к сводному брату, доблестному воину Сорьепору, о недоверии к вельможам. Пусть этот португалец узнает о его слабости. Что из того? Слабый, он нужнее и полезнее португальцам, чем его несговорчивый брат. И в Малакку идут письма с просьбой о присылке новых миссионеров, а в подтверждение благорасположения государя к христианской религии — два креста, изготовленные обращенными в католичество придворными мастерами.


    В недобрый час прибыл в Камбоджу блудный сын Кастилии Блас Руис де Эрнан Гонсалес. Ему только 23 года, по уже полсвета исколесил он в поисках удачи.

    Быстрая шпага и меткая пуля не принесли ему пока ни славы, ни богатства. И вот, оставив в Перу молодую жену, он мчится к далеким островам Южных морей, где, по слухам, таких, как он, молодцов ждет блестящая карьера при дворе сказочно щедрых азиатских монархов. В Маниле без денег и без знакомств он долго скитается в ожидании благоприятного случая, и 13 декабря 1592 года случай приводит его на борт судна манильского купца Грегорио Варгаса. С грузом пороха и пеньки корабль пристает к берегу в княжестве Тямпа[24].

    Но тут путешественников подстерегает непредвиденная опасность. Князь Тямпы не любит европейцев, ну а сейчас он особенно не расположен видеть их у стен своей столицы. Придворные астрологи предсказали ему гибель от руки чернобородого иноземца со шрамом на левой щеке, поэтому Руиса и Варгаса сразу по прибытии хватают и доставляют к мандарину, ведающему безопасностью царской особы. Борода есть, но шрам не обнаружен. За недостатком улик и по особой милости царя (ведь шрам — дело наживное) конкистадоров доставляют к границе с Камбоджей и там отпускают, корабль же передают в казну, а матросов-китайцев обращают в рабство.

    Пешком добираются искатели приключений до столицы — Ловека. И тут их страдания оказываются вознагражденными. Перепутанный донесениями о готовящемся нашествии сиамцев, Сатха с великой радостью встречает новое пополнение небольшого отряда европейцев, составляющих его личную гвардию. Особенно прельщает его то обстоятельство, что вновь прибывшие — испанцы. Он уже отчаялся получить помощь из португальской Малакки, у которой хватает своих забот и не хватает денег и людей. Поэтому так ласков с испанцами самодержец, поэтому вскоре у него объявляется второй «приемный сын» — Блас Руис.


    Война с Сиамом началась. Сиамская армия быстро дошла до камбоджийской столицы и осадила ее.

    Их было семеро, европейцев, осажденных в Ловеке. Командовал ими Руис. Самый молодой из них, он уже успел доказать свое бесстрашие и умение владеть оружием. Каждое утро с рассветом сиамцы устремлялись на штурм города, осыпая защитников дождем стрел и градом пуль, и откатывались, встреченные метким огнем с крепостных стен. Обороной руководил принц Сорьепор, в то время как его венценосный брат, охваченный паникой, отсиживался в самом дальнем павильоне дворца, воздвигнутом на сваях посредине большого пруда.

    Сатха знал, что битва проиграна. Сановники, которых послал он для вербовки наемников среди тямов и малайцев, не спешили ему на выручку. Лазутчики сообщали ему, что наемная армия стала лагерем у Пном-Пеня и спокойно ждет исхода событий. Не было вестей и из Манилы, куда уже полгода назад отправил он Велозу и Варгаса. Манильским властям он обещал предоставить для Испании любые привилегии за помощь против Сиама.

    Сорьепор также понимал, что битва проиграна, но, поднимаясь каждое утро вместе с Руисом на городской вал, сохранял бодрый вид, шутил с солдатами и'упражнялся в стрельбе из мушкета по предводителям сиамских отрядов, восседавшим на спинах боевых слонов.

    Только Руис еще лелеял в тайниках своей души надежду на успех. Ведь оставался еще один шанс. Что, если появится Велозу, хотя бы с сотней солдат?

    Встреча их состоялась не совсем так, как им обоим хотелось бы. Закованного в цепи Велозу втолкнули в сарай с остальными пленниками на третий день после падения Ловека. Он спешил на помощь своим друзьям, но опоздал. Да и чем он мог помочь? Манила не дала ему ни одного солдата. Губернатор Филиппин был занят в это время более соблазнительными планами захвата Молуккских островов. И Велозу отправился назад, везя письма к Сатхе, полные туманных обещаний.

    Они провели ночь в сарае, обсуждая под шум тропического дождя события последних месяцев. В день перед сдачей города Сорьепор устроил побег царя Сатхи и двух принцев. Ночью на пироге они уплыли вверх по Меконгу. Сиамцы разграбили и сожгли поверженную столицу. Сотни пленных потянулись по дорогам на запад…

    Наутро в окружении пышной свиты к сараю подъехал сиамский вельможа. «Есть ли среди пленных европейцев такие, кто говорит на камбоджийском? Доставить их к его величеству. Остальных на корабли». Так Велозу попал к сиамскому царю Нарету.

    Царь весьма интересовался Испанией и европейскими делами, и Велозу употребил все свое красноречие, чтобы убедить его в несокрушимом могуществе испанской державы. Среди рассказываемых им часами былей и небылиц Нарета особенно потрясло сообщение о «философском камне», которым якобы обладает Филипп II. Эту историю Велозу сочинил нарочно, заметив у Нарета особое пристрастие к золоту и драгоценностям. К концу месяца сиамский царь уже проникся полным доверием к Велозу. Тот, не жалея красок, расписывал выгоды, которые может сулить царю дружба и торговля с Испанией, в случае если он, Велозу, возьмет на себя роль посредника. И вот Нарет приказал снарядить корабль, груженный бензойной смолой и слоновой костью, и отправить на нем в Манилу Велозу в сопровождении сиамского посла.

    В устье Менама на пути корабля встретились группы оборванных и грязных сиамских солдат, в беспорядке бредущих вдоль берега. В результате расспросов выяснилось, что сиамские гарнизоны в Камбодже разгромлены наемными армиями малайцев и тямов. Велозу мысленно поздравил Сатху и продолжал свой путь в Манилу. По прибытии его ждала новая приятная неожиданность. Руису вместе с остальными пленными удалось захватить корабль, на котором их везли в Сиам, и они благополучно добрались до Манилы.


    Сатха между тем заслуживал не поздравлений, а всяческого сочувствия. Он не имел никакого отношения к изгнанию сиамцев из Камбоджи. Бежав из Ловека, он уже второй месяц скитался в джунглях, обходя города и деревни и пробираясь в Лаос, где рассчитывал получить убежище во дворце своего тестя — лаосского царя.

    Невеселы мысли Сагхи. Жалок и ничтожен привыкший повелевать человек, лишенный власти. И кто скажет, откуда она берется, эта власть и куда исчезает? Уж не в зонтах ли и паланкинах — знаках царского достоинства, брошенных в осажденной столице, скрывается ее тайна? Во всяком случае не в самом человеке. Ведь он тот же Сатха, который семнадцать лет вершил судьбы страны, а слово его уже ни для кого не закон. Разве только для двух юношей-сыновей, бежавших вместе с ним. Каким издевательствам и унижениям подвергался он, когда малайские солдаты доставили его связанным к своему предводителю Лаксамане. Слава справедливому Будде, известный своей жестокостью малайский вождь проявил редкостное великодушие. Он не отправил Сатху в Срей Сантхор, где воцарился двоюродный брат Сорьепора — Тьхунг Прей, захватив власть с помощью изменников-мандаринов. Не то не миновать бы Сатхе заточения, а то и смерти от рук палачей узурпатора.

    Лаксамане нет дела до распрей в царском семействе. Он будет служить тому, кто платит ему и его малайцам, а платит ему сейчас Тьхунг Прей. Но это не значит, что он обязан выдать новоявленному царю его беззащитного родича. Потому и разрешил он Сатхе пробираться дальше в Лаос и не боится вызвать этим гнев Тьхунг Прея. Кто может наказать Лаксаману, если он сейчас единственная реальная сила в государстве?


    На четырех континентах, на трех великих океанах раскинулась огромная империя Филиппа II Испанского. Королевства Кастилии и Арагона, еще совсем недавно могучая и независимая Португалия, Неаполь, Милан и Сицилия, Нидерланды и Франш-Конте[25]. Мексика, Перу и Бразилия, золотой порт Гоа и африканская Софала[26], острова в восточных и западных морях — все объединены под его короной. Никто с начала мира не владел такими обширными землями. Никто из земных владык не имел столько титулов и званий, как Филипп II. Казалось, ему нечего опасаться, этому грозному колоссу, поглотившему полмира. Все еще кружат высокомерным идальго, быстро забывшим о сокрушительном разгроме Непобедимой Армады, новые успехи испанского оружия. Только самые дальновидные умы способны разглядеть приметы неминуемого конца испанского могущества. Как тучный человек, Испания задыхается от собственных размеров. Бесчисленные гарнизоны, разбросанные по всему свету, подтачивают силы державы, и никакое серебро Мексики и Перу, никакие пряности восточных морей не способны покрыть расходы казны по содержанию гигантских армий и флотов. Все чаще больного сотрясают конвульсии страшной болезни — безденежья, и скромные лекари — банкиры и промышленники Европы — за непомерную плату отсрочивают час его гибели.

    Здесь в Маниле, столице дальневосточных владений Испании, кризис империи дает себя чувствовать со всей остротой. Уже почти год Велозу, Руис и Варгас обивают пороги, убеждая власти в выгодности и легкости военного захвата Камбоджи. У них уже немало сторонников среди монахов. Город полон слоняющихся без дела и без средств к существованию военных. Ничего нет легче, как набрать и вооружить внушительный отряд, но для этого нужны деньги, а их нет в казне генерал-губернатора. Приходится рассчитывать на частных лиц. С трудом им удается найти человека, согласного финансировать экспедицию. Это генерал Гальинато, известный не только своим богатством, но и храбростью и благородством.

    От имени царя Сатхи Велозу и Варгас подписывают договор, согласно которому царь Камбоджи признает себя вассалом испанской короны, принимает вместе с царицей христианство и учреждает в Камбодже пост испанского генерал-губернатора, каковой пост и передается генералу Гальинато. Через месяц экспедиция уже насчитывает 120 человек и снаряжена всем необходимым. Правда, это не те первоклассные, закаленные, готовые ко всему солдаты, с какими Гальинато двадцать лет назад участвовал в покорении Лусона. Им явно недостает дисциплины, выдержки и хладнокровия, но генерал понимает, что по нынешним временам, когда на полях Европы полегли десятки тысяч прекраснейших сынов Испании, на лучшее рассчитывать не приходится.

    Впоследствии в неудаче экспедиции обвиняли Гальинато. Говорили о том, что он проявил малодушие и не сумел воспользоваться благоприятной для покорения Камбоджи ситуацией. Но старый солдат знал и готов был стоять на своем, что им руководила не трусость, а осторожность и благоразумие.

    Его не было в Камбодже во время развернувшихся там кровавых событий. Флагманский фрегат под командой Варгаса получил сильные повреждения во время встретившегося на пути экспедиции урагана и вынужден был вернуться в Манилу. Джонки Руиса и Велозу с грехом пополам добрались до Пном-Пеня. Как потом докладывали Гальинато, узурпатор Тьхунг Прей, которого неожиданно для себя обнаружили на камбоджийском престоле Руис и Велозу, с самого начала повел себя грубо и высокомерно. Он предписал испанцам оставаться в Пном-Пене и не выходить за пределы иностранного квартала. Правда, сам генерал не усматривал в этом акте проявления особой грубости, но у его спутников, еще недавно встречавших совсем иной прием при дворе камбоджийского царя, повеление Тьхунг Прея вызвало бурное недовольство. Горячая голова Руис хватался за меч и требовал немедленного уничтожения узурпатора, более рассудительный Велозу предлагал дождаться прибытия Гальинато.

    Между тем время шло, солдаты томились в бездействии, дисциплина падала. Достаточно было искры, чтобы разгорелся пожар, и эта искра не заставила себя ждать. Однажды на рассвете в Пном-Пене появились шесть китайских джонок с товарами. У одного из китайских купцов оказались старые знакомые в лагере испанцев. Двоих солдат он знал еще по Маниле, где они, набрав в долг товаров, отказались платить да к тому же публично оскорбили его. Встреча на улице Пном-Пеня мало напоминала встречу старых друзей. Драка быстро переросла в побоище. Китайские джонки были взяты на абордаж и разграблены. Всю ночь пылали хижины китайского квартала, а наутро, по настоянию замещавшего Гальинато семидесятилетнего священника Хименеса, Велозу и Руис в сопровождении сорока солдат двинулись в Срей Сантхор, чтобы принести царю извинения за совершившееся.

    Царь заявил, что испанцы должны возместить китайцам понесенные убытки и затем покинуть пределы страны. Тут же состоялся тайный военный совет. Руису удалось убедить Велозу в том, что отступить значило бы расписаться в собственной слабости. Бесславное возвращение экспедиции в Манилу лишило бы их надежды на всякую новую возможность утвердиться в Камбодже. К тому же, настаивал Руис, момент для решительных действий весьма благоприятен. Армия Лаксаманы находится далеко, на границе с Тямпой, и дворец охраняется лишь сотней плохо вооруженных камбоджийских солдат.

    Доводы Руиса были признаны убедительными. В Пном-Пень отправился гонец к Хименесу, чтобы сообщить ему о принятом решении и необходимости привести в полную боевую готовность испанские корабли. Ночью восемь человек с Руисом во главе пробрались во дворец и, расстреляв из пистолей стражу, ворвались в царские покои. Смерть настигла Тьхунг Прея в тот момент, когда он, схватив на руки малолетнего сына, бежал через сад, чтобы скрыться в пагоде. Остальная часть солдат под командой Велозу прикрывала отход группы Руиса. Им удалось взорвать пороховой погреб и поджечь царские конюшни, вызвав тем самым немалое смятение и панику.

    Целые сутки оправившиеся от первого потрясения камбоджийцы преследовали отряд Велозу. Только очутившись на борту под защитой пушек, испанцы почувствовали себя в безопасности.

    Волей случая как раз в тот день во встревоженный Шом-Пень вошел фрегат Гальинато. Генерал не одобрил поспешных действий Велозу и Руиса. Во всем, что произошло, он не видел ничего хорошего. В конце концов Лаксамана всего в нескольких днях пути, и никому не ведомо, как отнесется грозный малаец к учиненному европейцами разгрому. К великому неудовольствию Велозу и Руиса, генерал приказал поднять паруса и выйти в море.


    В упорстве и целеустремленности этим двум европейцам нельзя было отказать. Немало усилий стоило Руису и Велозу убедить Гальинато высадить их на вьетнамском побережье, откуда они решили пробираться в Лаос к Сатхе. Вместе с ними вызвались идти еще двадцать человек. Наняв провожатых, маленький отряд двинулся в путь, перевалил через Аннамский хребет и спустился в цветущую долину, где среди рисовых полей раскинулась столица Лаоса — Вьентьян. Лаосский царь, которого известили о приближении европейцев, приготовил им самую торжественную встречу. Толпы ярко наряженных юношей и девушек сопровождали их во дворец. Там их ждал сказочный пир под сладкую музыку кхенов[27]. Царь собственноручно обносил гостей пальмовой водкой. В числе гостей Велозу узнал сына Сатхи двадцатилетнего Пхнеа Тона. Юноша тоже узнал Велозу и с грустью поведал ему о недавней кончине своего отца. Честолюбивые замыслы авантюристов снова столкнулись с неожиданным препятствием.

    Неугомонный Руис и на этот раз был полон самых радужных надежд. Старик Сатха был, конечно, славный малый, но Почему его не может заменить собственный сын? Что из того, что этот сын неспособен, да и не хочет быть царем? И Руис и Велозу начинают уговаривать Тона и его мать, склоняя их к решению выступить претендентами на вакантный престол Камбоджи. Впрочем, этот престол не свободен, хотя еще и не знают об этом! Камбоджийские вельможи уже избрали царем сына Тьхунг Прея. Правда, в этом выборе не участвовал Лак-самана, у которого свои мысли насчет судеб камбоджийского трона. Старому тигру надоела роль сторожевого пса при дворе, где большую политику делают коварные мандарины. Он задумал передать власть своему ставленнику, а заодно разделаться с самыми независимыми из сановников. Но кому же по воле Лаксаманы выпала роль царя? Она выпала сыну изгнанника Сатхи — Тону.

    Тайный гонец Лаксаманы, прибыв во Вьентьян, передал предложение своего господина Тону и его матери. Умная женщина правильно рассудила, что теперь у ее сына появились верные шансы. На следующий день, не объясняя причин, она объявила Велозу и Руису о своем согласии начать поход в столицу Камбоджи. Руис ликовал: «Всемогущий бог просветил голову нашей бедной царицы». «Теперь у него будет время заняться твоей», — мрачно острил Велозу. Его настораживала перемена, происшедшая с матерью Тона.

    Все стало понятным, когда на подступах к Срей Сантхору к эскорту из европейцев присоединился внушительный малайский отряд. А через несколько часов самому Лаксамане пришлось прятать за вежливой улыбкой свое изумление. Он никак не предполагал увидеть Тона в столь неожиданном окружении. Но политика есть политика. И человек, предавший сына Тьхунг Прея, обменялся дружескими приветствиями с людьми, убившими самого Тьхунг Прея.


    — Четвертый год — четвертый царь, — сказал горшечник Тит своему приятелю рыбаку Неангу. Тот нахмурился и промолчал.

    — Мое дело, конечно, маленькое, — продолжал Тит, — но поговаривают, что новый только и знает, что пьет и ездит на охоту.

    — Мне и моей рыбе все равно, чем занимаются цари, — ответил Неанг.

    — Тебе все равно! А то, что у соседа Кима малайские бандиты изнасиловали сестру, тебе тоже все равно? То, что эти белые дьяволы проходу не дают нашим парням, тебе тоже безразлично? Нсли бы Сорьепор был с нами, а не в плену, всех этих чужеземцев давно бы духу здесь не было.

    Оживленная толпа заполняла улицы Срей Сантхора. Город готовился к коронации Тона, но все чаще на площадях и базарах, в лавках и на берегах прудов повторялось одно имя — Сорьепор.


    Тревожно начался для Руиса и Велозу 1599 год. Уже почти два года прошло с того дня, как они вместе с Лаксаманой возвели на престол непутевого отпрыска Сатхи. Все трое они теперь составляют ближайшее окружение царя, и ни одно решение не принимается без их согласия. Погрязший в разврате самодержец не скупится на милости. Руису и Велозу он дает в управление по провинции с правом сбора налогов в их пользу. Авантюристы чувствуют себя владетельными князьями.

    Но прочно ли достигнутое ими положение? Со всех сторон грозят им все новые и новые опасности. Бежавший в западные районы страны сын Тьхунг Прея собирает там новое ополчение. Лишь с большим трудом отбили они его прошлогоднюю атаку на Срей Сантхор. Руису собственноручно пришлось застрелить нескольких столичных мандаринов, когда ему сообщили об их намерении открыть ворота врагу. А потом он, рискуя жизнью, пробирался в Пном-Пень, чтобы набрать там подкрепление из принявших христианство японцев — торговцев и ремесленников.

    А история с лаосским войском? Тогда Руис и Велозу чуть не перессорились насмерть. Ведь это Велозу пришло в голову искать помощи у лаосского царя, и присланные им отряды лучников — настоящих головорезов — стали грабить своих и чужих, включая и европейцев. Нескольким испанцам эта затея Велозу стоила жизни, и Руис до сих пор не может простить своему приятелю этой ошибки.

    Но самая большая опасность — это не мятежники, возглавляемые сыном Тьхунг Прея, и не лаосские лучники. Главная опасность — это Лаксамана, тот самый Лаксамана, который не устает клясться Руису в вечной дружбе, который не упускает случая посостязаться с ним в искусстве владения шпагой или поучить его обращению с малайским крисом. И Велозу и Руис знают цену этой дружбе. Лаксамана может позволить себе роскошь терпеть конкуренцию со стороны европейцев, пока он чувствует себя значительно сильнее. Но он ревниво следит за каждой попыткой Руиса и Велозу добиться присылки подкреплений из испанских владений. Положение европейцев напоминает почетный плен. За ними установлена непрерывная слежка. Только один раз удалось направить своих людей с письмами к властям Манилы, Малакки и Гоа. После этого Тону пришлось выслушать немало неприятных вещей от своей матери — верной союзницы малайского военачальника. Что касается посланных людей, то от них до сих пор нет ни слуху, ни духу. А пока у Руиса и Велозу нет достаточного количества людей и оружия, они не только не смеют помышлять о дальнейших действиях во славу Испании и христианской веры, но и не могут ручаться за свою собственную безопасность.


    В Пном-Пень пришли три каравеллы из Манилы, и сразу же все изменилось. Теперь, когда в распоряжении Велозу и Руиса оказалось почти двести европейцев и филиппинцев, много оружия и корабельная артиллерия, они решили не терять времени даром. И вот в Срей Сантхоре начались переговоры с царем: царю предложили стать вассалом его католического величества короля Испании.

    Тот день, последний день переговоров, был особенно жарким. Солнце уже с утра палило так нещадно, что голова Руиса звенела и перед глазами плыли зеленые круги. Ни опахала, ни кокосовое молоко не приносили облегчения… Руис из тенистого сада поднялся в свои покои и приказал слуге подать парадный камзол. Через час должно свершиться то, ради чего они с Велозу старались все эти годы, не жалея ни своих сил, ни чужой крови. К владениям испанской короны прибавится еще одно — царство Камбоджа.

    Воображение Руиса рисовало великолепные картины будущего. Громадные испанские галионы бросают якорь у пристаней Пном-Пеня. Город полон европейских торговцев, грузящих в трюмы своих кораблей бесценные продукты тропиков. Грозные крепости оберегают жизнь и богатства подданных Испании, а многочисленные монахи несут камбоджийцам слово господне. И весь этот порядок держится на нем, Руисе…

    В тронный зал дворца Руис вошел, когда все уже были там. Велозу, сидевший по правую руку от государя, приветствовал его кивком головы. Рядом с ним восседал доминиканец Мальдонадо. Налево от трона стояли бритоголовые буддийские монахи в желтых одеждах, а поодаль, коленопреклоненные, застыли сановники и министры. Не было только Лаксаманы, который все это время оставался в Пном-Пене.

    Руис низко поклонился царю. Тон выглядел подавленным. Вся его не по возрасту расплывшаяся фигура выражала собой обреченность и покорность. Садясь на отведенное ему место, Руис подумал: «Неужели подпись этого ничтожества что-нибудь значит?». «Да, — ответил он сам себе, — она значит, что мы верим в нашу силу; она значит, что другие поверили в нее; она значит наконец, что в нее поверлт Испания».

    Церемония началась. Из царской канцелярии принесли столик, на котором лежала бумага с текстом договора и золотая пластинка, на которой тот же текст был выгравирован «на века». Велозу поднялся и, перекрестившись, стал на камбоджийском языке пункт за пунктом громко читать условия договора. Каждый параграф кончался словами: «Я, царь Камбоджи, Парамараджа II[28], сие утверждаю без оговорок и двусмысленных толкований», и каждый раз Тон вздрагивал, слыша свое имя. Присутствующие хранили мертвое молчание.

    Вдруг торжественную тишину дворца нарушили полоса и звон оружия. Велозу прервал чтение. На террасе дворца послышались торопливые шаги, и в зал почти нбсжлл рослый камбоджиец в одежде офицера царской стражи. Он пал ниц перед троном и, задыхаясь, проговорил что-то, в чем Руис уловил только слова: «Пном-Пень» и «Лаксамана». Царь побледнел и знаком дал понять, что церемония откладывается. Придворные, толпясь, покидали тронный зал, оставив в нем гонца наедине с царем и европейцами.

    Из сбивчивого рассказа офицера Руису стало ясно, что дело плохо. Кто заварил всю эту кашу, офицер не знал. То ли какой-то малаец ударил ножом испанца, то ли испанцы избили малайца, но только в городе началось побоище между малайцами и европейцами. Сначала будто бы европейцы вместе с христианами-японцами осадили лагерь малайцев, а потом откуда-то появился Лаксамана с основными силами малайцев и, отогнав атакующих испанцев, осадил их корабли. Когда офицер поскакал с донесением к царю, ситуация уже складывалась не в пользу европейцев. Хуже всего было то, что жители Пном-Пеня вышли из повиновения и, вооружившись чем попало, тоже бросились в свалку, присоединившись к Лаксамане.

    «Идиоты, идиоты, — думал Велозу. — Позволить хитрому малайцу заманить себя в ловушку».

    Во дворе уже седлали коней. Руису принесли латы и пистолет. Велозу, нахмурившись, выслушивал уговоры царя остаться и переждать во дворце и качал головой. Мальдонадо поспешно скинул рясу и облачился в доспехи. Через полчаса маленький отряд во весь опор мчался к Пном-Пеню.

    Уже в предместьях Пном-Пеня ощущалась близость сражения. На улицах не было видно мужчин. Только старухи и дети с любопытством провожали глазами всадников. Со стороны реки раздавались нечастые выстрелы пушек.

    У поворота на улицу, ведущую к Меконгу, навстречу отряду выбежала группа вооруженных топорами камбоджийцев. Руис круто развернул коня и, пригнувшись к его шее, выстрелил два раза. Кто-то упал. Конь Велозу стал на дыбы и тут же, пронзенный пикой в живот, рухнул на землю. Руис увидел занесенный над Велозу топор и отвернулся. Отряд помчался дальше, туда, где раздавались выстрелы и крики. «А это, кажется, крупная птица», — сказал, нагнувшись над трупом Велозу, горшечник Тит.

    Когда отряд Руиса подоспел к месту боя, поражение испанцев было уже очевидным. Из трех кораблей два были взяты на абордаж малайцами. Оставшийся корабль продолжал обстреливать берег, где малайцы и камбоджийцы осадили отрезанную от кораблей группу испанских и филиппинских солдат. Испанцы укрепились в амбаре и уже много часов отстреливались из мушкетов и аркебуз. Порох у них был на исходе.

    Да и для Руиса с его отрядом все пути к отступлению уже были отрезаны. Единственное, что можно было сделать — прорваться к стоящим у берега прау и попытаться доплыть до каравеллы. Руис с обнаженным мечом врезался в шеренги малайцев и стал прокладывать путь к берегу. За ним ринулись остальные воины его отряда. «Нет, «е пройти», — подумал Руис, чувствуя, как тяжелеет его рука. Десять часов в седле без отдыха и еды давали себя знать. Руис оглянулся. За ним следовало теперь всего семь человек. Прямо за его спиной работал мечом Мальдонадо. Слуга всевышнего, слава богу умел обращаться с оружием.

    В этот момент Руис увидел Лаксаману. Предводитель малайцев стоял метрах в тридцати от места схватки и безучастно наблюдал за происходящим. Руис выхватил пистолет и прицелился. Выстрелить он не успел. Пуля вошла ему под лопатку, и он замертво повалился с коня.


    Немногие из европейцев пережили этот день. На борту каравеллы спасся доминиканец Мальдонадо Имена Руиса и Велозу стали известны в Испании. Они обросли легендами и долго еще служили источником вдохновения для испанских поэтов и драматургов. В Камбодже о них быстро забыли. В придворных хрониках «приемные сыновья» царя Сатхи упоминаются лишь в связи с борьбой его сына против узурпатора Прея. А совсем недавно какой-то эксцентричный камбоджиец, возводящий свою родословную к португальским завоевателям, поставил на берегу Меконга в провинции Ба-Пхном, некогда дарованной царем Велозу, памятник этому португальскому конкистадору.

    ЭПИЗОД ВТОРОЙ,

    (Где речь пойдет о том, как погиб царь Бирмы, о новом начальнике таможни и его крупной игре, о том, почему сменили соглядатаев, о том, как были переплавлены на пушки пагодные колокола, и о том, как опоздала эскадра из Гоа)

    Маун Зинга был еретиком. Он десять лет грабил пагоды и разрушал их. Исчезла религия в Раманне, и никто не совершал добрых дел

    (Из хроники пагоды Шведагон)

    Моны и бирманцы запомнили его под именем Маун Зинга. На самом же деле он был наречен при крещении Филиппом, Филиппом де Бриту. Бирманцы думают, что после смерти он стал злым духом — натом. По бирманским верованиям натами становятся люди, погибшие насильственном смертью. Если же человек при жизни был злым, то дух его злой вдвойне.

    Мало кому из португальских авантюристов удалось приблизиться к тем вершинам, на которые вознесся бедный португальский дворянин де Бриту. Он стал королем — предел мечтаний для каждого дворянина. И умер он королем. Правда, королевство его было невелико и просуществовало всего несколько лет. И рухнуло за три дня до смерти де Бриту…

    Бесконечные войны с Сиамом, внутренние раздоры и восстания вконец истощили Бирму к началу XVII века, и она стала легкой добычей для соседних государств. А оснований для вражды у них было немало. Ведь за сто последних лет бирманские войска десятки раз переходили границы Сиама, Лаоса и Аракана[29] и грабили и сжигали вражеские города.

    Отмщение было жестоким. В 1599 году араканский флот подошел к южному побережью Бирмы, к дельте Иравади. В то же время восточные границы услышали топот слонов сиамской армии.

    Король Бирмы Нандабайин призвал к оружию подвластных ему князей. Но почти никто не отозвался на зов короля. Даже родные братья Нандабайина, правившие ключевыми провинциями страны, отреклись от него. А один из них — князь провинции Таунгу — даже присоединился к сиамцам.

    Бирманское королевство пало так быстро, что сиамские войска не успели дойти до столицы Нандабайина. Поделили добычу араканцы и предатель — брат короля. Брату досталась голова Нандабайина и зуб Будды, который хранился в одной из пагод. Араканцам — королевский гарем и белый слон. Так говорят хроники. Хроники не упоминают о рабах, золоте и драгоценных камнях. Хроники молчат о том, что населению покоренных районов пришлось переселяться на территорию Аракана и Таунгу, чтобы обрабатывать поля новых правителей. Нижняя Бирма, страна монов, испокон веку известная под именем Раманнадесы, по которой несколько раз прокатились волны сиамских, бирманских и араканских войск, превратилась в пустыню.

    Вскоре после описанных событий в Раманнадесе побывали два монаха-иезуита. «Во всем королевстве едва ли найдется хоть один здоровый мужчина… Население доведено до того, что во многих местах едят человеческое мясо», — писал один из иезуитов, отец Пимента. Ему вторил его спутник, Бове: «Печальное зрелище являют собой берега рек, усаженные бесконечными рядами фруктовых деревьев, за которыми лежат в руинах храмы и величественные дворцы. Дороги устланы костями и черепами несчастных жителей, убитых или умерших от голода. Их сбрасывают в реку в таком количестве, что скелеты их препятствуют судоходству».

    Монахи попали в разоренную страну не случайно. Они прибыли с новым начальником таможни в городе Сириаме, в устье Иравади. Начальника звали де Бриту, и числился он па службе короля араканского.

    За несколько лет до этого он покинул Гоа, столицу португальской Индии, и отправился искать счастья в Аракан, ибо прослышал, что тамошний король нуждается в наемниках.

    Де Бриту был не одинок. Страны Юго-Восточной Азии кишели тогда португальцами-авантюристами, которым не нашлось места в Индии. Прошла пора захватов и войн, когда каждая рука, могущая держать меч, была на вес золота. Новых завоеваний не предвиделось. Банды португальцев действовали на свой страх и риск, только формально признавая верховную власть вице-короля в Гоа.

    А в Юго-Восточной Азии, раздираемой в то время войнами, их услуги ценились высоко. Почти каждый король или князь старался нанять отряд португальцев. Ибо наемники — значило мушкеты и пушки. И не удивительно, что небольшой отряд португальцев мог обратить в бегство целую армию бирманцев или сиамцев. В панике бежали с поля битвы боевые слоны, топча свою же пехоту. Мушкетные пули летели дальше стрел. И доспехи не были надежной защитой.

    Часто случалось, что португальцы воевали с португальцами: обе враждующие стороны нанимали их.

    Но если выдавалась хоть малейшая возможность, португальские наемники покидали своих хозяев и выходили на самостоятельную охоту.

    Судьба подарила такую возможность Филиппу де Бриту.

    Сириам, важный порт, достался при разделе добычи Аракану. Через него проходила почти вся морская торговля Бирмы. Сюда же порой заходили корабли, плывущие из Индии к Островам Пряностей. И хотя после войны Сириам захирел, он все же оставался настолько важным пунктом, что араканский король решил оставить там гарнизон и таможню. И не пожалел отряда португальских наемников. Командовал ими де Бриту.

    Мы не знаем, почему выбор пал на португальца. Известно только, что тот несколько лет прожил при дворе араканского короля, участвовал в походах и, наверно, пользовался королевским доверием. Известно и то, что жена де Бриту умерла в Индии и он женился во второй раз уже в Аракане. От первого брака у него остался сын, который всюду сопровождал отца. Сам де Бриту не оставил ни строчки воспоминаний.

    Вот и все. А жаль, потому что личность его и история его возвышения весьма интересны. Он достиг многого, и не только по прихоти судьбы, а и благодаря собственным талантам военачальника, организатора и воина.

    Он затеял крупную игру. Начни он ее на пятьдесят лет раньше, неизвестно, как повернулось бы дело. Но он опоздал. Португалия, еще недавно такая могучая, уже не могла защитить его. И потому история о забытом теперь короле Маун Зинге кажется только курьезом в цепи событий XVII века, но курьезом, подготовленным сотней лет истории экспедиций и походов.

    Уводя пленных и унося добычу, араканская армия двинулась домой, на запад. Добыча была богатой. Более трех тысяч крестьянских семей, тридцать бронзовых статуй, королевские слоны, большая пушка, дочь бирманского короля.

    Португалец де Бриту, «феринджи»[30], остался начальником таможни с небольшим отрядом в Сириаме. Было там две сотни араканских солдат, небольшой корабль, несколько десятков португальцев и, разумеется, соглядатаи араканского короля. Король не мог до конца доверять наемнику, на что были основания. Соглядатаи слали королю подробные доносы и отправляли с гонцами через горы.

    Португальцу достался полуразрушенный, почти покинутый жителями город. Обгорелые остовы домов и складов, жалкие хижины на окраинах, несколько давно небеленых пагод.

    Шли месяцы. Де Бриту собирал пошлину с проходивших изредка кораблей и… ждал. Он был неглуп, новый комендант. Он понимал, что новой власти никто не доверяет. Вернешься, распашешь поле — заберут урожай, откроешь лавку — отнимут товары. А еще хуже — придут полные жажды мщения бирманцы, и следа не останется от феринджи и его людей. Основной задачей де Бриту было доказать всем, что португальцы собираются обосноваться в Сириаме надолго, что они принесли с собой не новые грабежи, а мир и порядок. Именно то, чего многие годы ждали разоренные, уставшие бояться крестьяне. Феодальные распри, войны, грабежи… и везде больше всего страдали крестьяне, мелкие торговцы, ремесленники.

    Небольшой гарнизон понемногу восстанавливал разрушенные стены Сириама, возводил новые укрепления и порой ходил на лодках вверх по реке, охотясь за многочисленными, но трусливыми бандами разбойников.

    Оставшиеся в живых крестьяне мало-помалу переселялись поближе к стенам города. Стены сулили защиту. Португалец не бросал слов на ветер. Через полгода разбойники уже не осмеливались появляться по соседству с Сириамом. Открылись первые лавки. А для них нужны товары. Торговцы, сначала араканские, а потом и сиамские, малайские, яванские, зачастили к причалам порта. Де Бриту регулярно отсылал часть полученных денег своему хозяину. Соглядатаи не могли сообщить ничего такого, что заставило бы короля сменить коменданта.

    А положение в Бирме способствовало возвышению португальца. Внутренние распри еще не кончились. Бирманские войска, стоявшие в северных районах страны, не появлялись в низовьях Иравади.

    К концу первого года пребывания в Сириаме де Бриту послал официальное письмо вице-королю Индии. Он просил прислать капелланов. Он хотел проявить заботу о душах его подчиненных. Так о деятельности де Бриту стало известно в Гоа. Ответ не замедлил показаться в виде каравеллы «Сан Франсишку». На ней прибыли два уже упомянутых ранее иезуита и офицер армий его величества короля Испании и Португалии.

    Иезуиты поселились в хижине на холме, а офицер — в доме де Бриту. Каравелла больше недели простояла на якоре посредине широкой желтой реки. Прилив, доходящий сюда из океана, поднимал ее, натягивал якорные канаты, и каравелла медленно разворачивалась.

    Офицер из Гоа подолгу беседовал с начальником таможни, и соглядатаи, сменяя друг друга, старались подслушать их разговоры. Но разомлевшие от жары португальские солдаты отгоняли их прикладами мушкетов. По вечерам соглядатаи лихорадочно строчили доносы. В доносах они домысливали то, чего не удалось услышать. Доносы сильно противоречили один другому, и король Аракана смеялся от души, читая их. Но на всякий случай он отправил в Сириам одного из своих министров.

    Когда министр добрался до Сириама, каравелла уже давно покинула город. Министр заметил, что местность вокруг Сириама словно преобразилась. Вместо обгоревших столбов и заброшенных полей зеленели молодые всходы риса. Крестьяне останавливали упряжки буйволов и, приложив руку ко лбу, смотрели на прямоугольные паруса араканского корабля. Министр увидел недавно побеленную пагоду. Если у людей есть досуг заниматься этим, значит, жизнь в крае налаживается. Об этом соглядатаи не писали.

    Министру понравился и вид самого Сириама. Стены крепости кажутся неприступными, на берегу высятся новые здания складов. Несколько кораблей стоят у причалов. Неподалеку полным ходом идет сооружение верфи.

    Начальник таможни, уже предупрежденный о приезде высокого гостя, вышел встречать министра к самым сходням корабля. Он был почтителен и готов показать все, что есть в Сириаме. Он пригласил министра к себе и угостил его хорошим обедом. Министр был доволен. Де Бриту испросил разрешения на постройку католической церкви. Португальцы, сказал он, которые живут в городе, тоскуют, потому что у них нет молитвенного дома. Поэтому начальник таможни взял на себя смелость… Министр не возражал. Каждый волен молиться своим богам. А португальцы в Сириаме должны быть веселыми и здоровыми, ибо если араканский король платит им жалованье, он хочет иметь за это хороших солдат.

    Министр покинул Сириам удовлетворенный. Соглядатаев сменили. И некоторым из них пришлось поплатиться за чересчур богатое воображение. Араканскому королю нужны были факты. А пока Сириам приносил доходы и оставался в руках Аракана, король не намеревался менять начальника таможни.

    А де Бриту не спешил. Он рассчитывал на благожелательный доклад офицера, рассчитывал на то, что вице-король Гоа, поверив в силу де Бриту, пришлет подкрепления и боеприпасы. Тогда все изменится… А пока он даже иезуитов уговорил не очень усердствовать с обращением язычников.

    Флот де Бриту рос. Верфь работала в полную силу. Бревна тика, привозимые с гор, были замечательным строительным материалом. Боты, построенные в Сириаме, не уступали по качеству европейским. Наконец наступил такой день, когда де Бриту понял, что сможет обойтись без поставок риса из Аракана. Окружающие земли могли прокормить город. Португальские солдаты собирали дань с окрестных деревень. Дань была пока невелика: де Бриту не хотел отпугивать крестьян.

    И вдруг де Бриту получил известие из столицы Аракана. Король все-таки поддался уговорам недоверчивых министров и решил сменить гарнизон крепости. Португальцы ему были нужны, он готовил поход на Индию. Мы не знаем, сколько дней, часов или минут было в распоряжении де Бриту. Два пути открывались перед ним. Первый, безопасный, — вернуться в Аракан, тем доказав свою преданность королю, и, получив награду (а может, и не получив ее), снова исполнять приказания араканского двора, рисковать шкурой ради толстых вельмож, да притом язычников.

    И второй путь. Не дождавшись подкреплений из Гоа, отколоться от Аракана, броситься в пучину случайностей и тревог, рискуя уже через месяц, когда прибудет карательная экспедиция из Аракана, окончить жизнь на плахе. Но второй путь был соблазнителен. В случае удачи целая провинция Бирмы переходила под власть христианнейшего из королей, короля Испании и Португалии, вера торжествовала бы в самом сердце языческого мира. А главное — главное, что никто из португальцев еще не достигал таких высот. Стать королем в чужой стране — это больше, чем удалось сделать самому д'Албукерки. Династия де Бриту! Это звучит великолепно! Это значит богатство, слава, власть!

    И португальский конкистадор пошел ва-банк. Ночью были арестованы араканские чиновники и офицеры. Араканские солдаты сдались, увидев, что их казарма окружена португальцами. Больше того, они согласились служить новому королю. Не испугались переворота купцы и крестьяне. Ведь уже много месяцев де Бриту был фактическим хозяином города. А что изменилось от переворота? Внутренним, необходимым каждому купцу чувством они уверовали в победу феринджи. А те два корабля, что покинули порт на следующее утро, не испугали нового короля. Везде есть трусы…

    Теперь очень многое зависело от того, успеют ли вовремя прибыть подкрепления из Гоа. Самый быстроходный бот был послан навстречу португальским каравеллам. Иезуиты ежедневно служили мессу о благополучном исходе предприятия Филиппа де Бриту.

    Казалось, ничего не изменилось в Сириаме. Так же причаливали корабли из Авы и Мергуи[31], так же стучали молотки на верфи, и дозорные боты уходили вверх по течению Иравади. Но город ждал. Все, начиная с де Бриту и кончая последним солдатом, невольно поглядывали на реку. Кто успеет первым? Португальские каравеллы или карательная армия из Аракана, которую, без сомнения, разгневанный араканский владыка отправил, как только получил сведения об измене…

    Первыми успели каравеллы из Гоа.

    Они достигли города на рассвете, в тумане, так что сбежавшиеся жители Сириама угадывали их лишь по звону якорных цепей. Белые хлопья тумана таяли, уплывали вниз по реке, и в лучах восходящего горячего солнца паруса каравелл казались розовыми.

    Весь день на берег сгружали пушки и бочонки с порохом. Надо было спешить. Господин де Бриту приказал, чтобы ему принесли обед на пристань.

    Губернатор Гоа не мог прислать в Сириам большой отряд. Спасибо хоть, что он собрал бездельников, шатавшихся по столице. Неказистые «конкистадоры» с недоверием посматривали на приземистые стены крепости. Здесь им жить, искать счастье, богатство, а может быть, и сложить голову. Нет, они не были цветом португальского воинства. Но они были лучше, чем ничего. Де Бриту им даст дело и даст деньги. А с этим уже не пропадешь.

    Де Бриту знал, что жители города, и не только португальцы, будут сражаться до последнего. В те времена пленных редко щадили. Изменников — никогда. Де Бриту надеялся и на помощь бирманских крестьян. Араканцы и были для них грабителями и захватчиками. И де Бриту, как ни парадоксально, став врагом араканцев, оказался вместе с крестьянами.

    Де Бриту отправил письмо вице-королю. В нем он сообщал о последних событиях и отдавал себя под покровительство короны. Он не сомневался, что покровительство это будет чисто номинальным. Вице-королю хватало своих забот и тревог, чтобы не вмешиваться в дела де Бриту.

    А еще через месяц, когда кончился сезон дождей, лазутчики донесли царю Маун Зинге (так его звали уже в округе), что приближается араканекая армия. Армия двигалась двумя колоннами. Первая — по суше, через дельту, вторая — на кораблях, вдоль побережья. Во главе армии стоял наследный принц Аракана.

    С колокольни собора, нового каменного собора, де Бриту долго смотрел на приближающуюся армию. Уже можно было различить серые громады боевых слонов и неровный лес копий.

    К вечеру армия остановилась неподалеку от города. Загорелись костры, раскинули большой шатер для принца и несколько поменьше — для начальников отрядов. Армия ждала, пока подтянется по реке флот.

    В крепости было многолюдно. Жители окрестных деревень со всем скарбом, со скотом переселились туда при первом же известии о приближающихся араканцах. На соборной площади мычали коровы, ободранные рыжие собаки путались под ногами солдат, буддийские монахи в оранжевых одеждах прятались в тени, поглядывая на черные сутаны католических священников, занятых оборудованием госпиталя.

    Де Бриту забрал в армию беженцев. Вооруженные длинными изогнутыми ножами и самодельными копьями, бирманские крестьяне представляли собой неорганизованную, но внушительную силу.

    Король Сириама решил не ждать, пока придет араканский флот. Он не хотел придерживаться обычных, принятых здесь способов ведения войны, когда после нескольких дней ожидания армии сходились посреди поля и бой начинался с поединка богатырей. Де Бриту мог рассчитывать на две с небольшим сотни португальцев, столько же араканцев, хотя им не очень доверял, и три-четыре сотни бирманцев из окрестных деревень. Это было вдесятеро меньше тех сил, которыми располагал араканской принц. Но многого стоили пушки, мушкеты и четыре хорошо вооруженных корабля, один из которых достался еще от араканцев, а три других были построены на верфи в Сириаме.

    На рассвете под прикрытием тумана корабли португальцев зашли во фланг араканской армии, и по сигналу де Бриту пушки, еще ночью подвезенные к лагерю араканцев, открыли стрельбу по просыпающейся армии.

    Де Бриту надеялся на внезапность нападения и оказался прав. Через час все было кончено. Остатки потрепанной армии рассыпались по равнине. Сальваторе Рибейру, помощник де Бриту, извлек из-под рухнувшего шатра наследного принца и привел его к португальцу. Де Бриту даровал пленнику жизнь. Но не потому, что был милосерднее других. Просто наследник мог стать предметом выгодного торга.

    Араканский флот, получив известие о разгроме основных сил, повернул обратно, не дойдя до Сириама. Вести путешествуют быстро в тех краях. Все четыре каравеллы де Бриту бросились в погоню за флотом и вернулись с богатой добычей. Каждая из них вела на буксире по два-три парусника. Еще пять кораблей было потоплено.

    Так де Бриту устранил основную угрозу своей власти. Вскоре последовало и официальное признание со стороны Аракана. Он выторговал его в обмен на наследника престола.

    Начался новый период в жизни Сириама, новый этап в игре португальского конкистадора. Теперь у него на руках было куда больше козырей. Он выиграл первый кон. Открыт путь к величию и славе. Но ведь такой путь не устлан розами…

    Прошло несколько лет. Сириама не узнать. Кажется, ничто не грозит всесильному Маун Зинге, имя которого известно повсюду, от берегов Ганга до Моллуккских островов.

    Год назад он попросил руки племянницы вице-короля Гоа и тотчас получил согласие. Так он породнился с официальной Португалией, занял место среди высших чинов вице-королевства.

    В Сириаме живет более трехсот португальцев. Некоторые привезли жен и детей. По воскресеньям собор переполнен. Пришлось построить еще одну церковь, на берегу, у восточной стены. Туда ходят обращенные язычники.

    Железной рукой вывел де Бриту разбойников на много миль вокруг, покорил мелких монских и бирманских феодалов, и власть его теперь распространяется на всю дельту.

    Всякий корабль, плывущий мимо берегов Бирмы, платит ему дань. Даже в океане крейсируют его каравеллы, зедерживая тех, кто хочет укрыться от уплаты пошлины. Никто не называет такие действия пиратством — за де Бриту сила. С ним считаются и в Гоа и в Аве.

    И разумеется, де Бриту уже не носится с крестьянами, как в первые годы власти. Дань та них наложена достаточно высокая, чтобы лишнего в закромах у них не оставалось. В конце концов королевство Маун Зинги не настолько велико, чтобы можно было укрыть что-то от сборщиков налогов.

    Де Бриту не обманул тех португальцев, что начинали вместе с ним сириамскую авантюру. Правда, они не обрели ни больших сокровищ, ни сундуков с золотом. Но выгодные должности поделены между ветеранами, и никто не скажет, что в Сириамском королевстве португальскому дворянину живется хуже, чем в Гоа или родной Португалии.

    Довольны властителем и священники. Души туземцев отданы им в полное владение. Мало-помалу иезуиты разрушают местные капища — пагоды, с корнем вырывая ересь. Одного или двух непокорных пришлось сжечь на площади. И это послужило хорошим уроком остальным.

    Казалось бы, все хорошо. Но не слишком ли гладко течет жизнь, не слишком ли спокойно?

    Де Бриту понимал, что королевство, которое он собирался после смерти оставить в наследство сыну, стоит на глиняных ногах. Нет, не недовольство и ропот крестьян его беспокоили. На них найдется управа — кнут и мушкетная пуля. Не ворчание буддийских монахов, не гримасы купцов. Страшнее было другое — все его подданные, за исключением португальцев, с надеждой смотрели на север, где воцарился решительный и умный царь Бирмы Анаупетлун, покорявший феодала за феодалом и собиравший земли, разбазаренные его дядей Нандабайи-ном.

    Бирманцы собирались под знамена нового царя, ибо в каждом народе, особенно в тяжелые периоды его истории, живет надежда на объединение страны, на создание сильного, своего государства. А в нем, в бирманском государстве, Сириамское королевство было нарывом, который рано или поздно должен быть вскрыт.

    Де Бриту был между двух огней. Он не мог уменьшить поборы с крестьян — нечем стало бы платить жадным до добычи португальцам, не мог выгнать забравших в свои руки слишком большую власть иезуитов — от него отвернулась бы Португалия, отвернулось бы большинство соратников. А кроме них ему не на кого было опереться. Ведь в конце концов де Бриту и не приходилось выбирать. Он был всего-навсего португальским авантюристом, который имел несчастье родиться слишком поздно, когда Португалия уже не могла прийти ему на помощь в трудный час.

    Все ближе войска Анаупетлуна. Вот им уже подчинился Пром. А это четыре перехода от Сириама, на границе его владений. Нужно золото, нужны еще пушки, новые запасы пороха. Де Бриту, не надеясь особенно на благоприятный результат, шлет письма в Гоа, требуя людей и боеприпасов. Но письма отправляет только с верными людьми, в тайне, ибо никто, даже сын, даже верный Рибейру, не должен знать о серьезности положения. Первый же сбежавший португалец может вызвать тревогу и сокрушить искусно созданную уверенность в вечности и нерушимости португальской власти в Сириаме. Правда, купцов не обмануть. Они с тревогой следят за развитием событий на севере. С той только разницей, что их тревога смешивается с надеждой на то, что в объединенной Бирме им будет не хуже, а лучше, спокойнее, чем в Сириаме.

    И де Бриту совершает ошибку. Он начинает открыто поддерживать кампанию иезуитов против буддийских святынь. Он приказывает содрать с изображений Будд золото, содрать золото с пагод. Сотнями лет пилигримы наклеивали золотые листочки на святыни. С одной только пагоды Шведагон, самой большой и почитаемой в Бирме, де Бриту получил сотни фунтов золота. Он приказывает переплавить все медные колокола в пагодах и монастырях на пушки и ядра.

    После этого де Бриту был проклят буддистами и превратил во врагов своих подданных.

    Больше всех были довольны иезуиты. Крещеные бирманцы и мэны избегали ходить в церкви. Они тайком молились у белых разрушенных пагод. С каждым днем все с большей надеждой смотрели они на север, откуда должна прийти их армия, их царь.

    Де Бриту удалось заключить союз с князем Таунгу. Тем самым, который вместе с сиамцами выступил против своего брата и казнил его, как только тот попал ему в руки. Князь Таунгу властвовал над Восточной Бирмой. Три года подряд после окончания сезона дождей король Анаупетлун выходил против изменника. Но до 1610 года ему не удавалось покорить его. Де Бриту помогал союзнику пушками и мушкетами. Де Бриту понимал, что, пока держится крупное феодальное княжество, пока князь Таунгу не покорился Анаупетлуну, Сириам может продержаться.

    В 1610 году Апаупетлун начал очередную кампанию против Таунгу раньше обычного. Мушкетеры и пушкари де Бриту опоздали. В самом Таунгу было немало сторонников присоединения к Бирме. И не удивительно, что в разгар решающей битвы один из полков перешел на сторону царя Бирмы. Это решило исход сражения. Князь Таунгу еле успел убежать в Сириам с небольшим отрядом своих сторонников.

    Добыча, захваченная в Аве одиннадцать лет назад, была возвращена в столицу. Вернулись домой и крестьяне, согнанные с земель после разгрома Нандабайина. Бирма была почти целиком объединена.

    Кольцо вокруг Сириама сужалось. Однако у бирманского короля было еще очень много врагов. И он предложил кончить дело миром. Бирманские войска занимают Сириам, а португальцы переходят к нему на службу.

    Де Бриту отказался. Он сам был королем, почти десять лет. И не мог отказаться от власти, не мог снова стать обычным офицером, искателем счастья. Он — родственник вице-короля, о котором знает сам король Португалии и Испании.


    Прошло еще три года. Как бы предчувствуя близкий конец, де Бриту вел себя еще круче, порой вызывая удивление даже у привыкших ко всему португальских наемников. Он совершал набеги на города Нижней Бирмы, отнимал у крестьян зерно и скот, грабил пагоды, захватывал людей и продавал их в рабство в Индию. Он спешил.

    Но не забывал при каждом удобном случае похвалиться своей силой и неуязвимостью. Любил рассказывать гостям о том, что бирманцы никогда не посмеют напасть на его крепость.

    А когда в 1613 году приехавшие с севера купцы сообщили ему, что Анаупетлун вышел с большим войском на юг, чтобы покорить Сириам, де Бриту, лазутчики которого уверяли, что поход отложен на год, обнаружил, что не готов к войне.

    На совещании португальских офицеров выяснилось, что в набегах израсходован почти весь порох и потому пушки и мушкеты — основная надежда гарнизона — бесполезны.

    Де Бриту проклинал себя за легкомыслие. И еще более за то, что нехватку пороха не удалось скрыть от горожан и солдат.

    На следующее утро была снаряжена каравелла в Гоа с паническим письмом. На каравеллу погрузили золото и драгоценности, награбленные в последних походах. Ночью, перед отплытием, на корабль взошла плачущая молодая женщина. Капитан каравеллы вышел к ней навстречу и провел в каюту. Де Бриту отправлял в Гоа жену.

    И не успела отвалить каравелла, как в порту началась невиданная суматоха. Спешно грузились купеческие корабли. Грузчики заработали в тот день впятеро против обычного. Купцы уезжали с семьями, и те, у кого не было корабля, платили любые деньги за место на палубе. Некоторые из солдат и офицеров попросили разрешения отправить в Индию семьи. Де Бриту поднял их на смех. Неужели они боятся бирманского самозванца? Неужели не они разгромили араканское войско?

    Священник опросил де Бриту, почему его жена не вышла к обедне. Тот ответил, что жена занемогла.

    А еще через два дня город опустел. Ни одного торгового корабля в порту. Настежь распахнуты двери складов — только крысы суетятся в темных закоулках.

    Со дня на день нужно ждать войско Анаупетлуна.


    Бирманский король предпринял еще одну попытку окончить дело миром. Его посланный потребовал, чтобы де Бриту выдал изменника — князя Таунгу. После этого бирманцы готовы вести переговоры о мире.

    Неизвестно, о чем думал в те дни де Бриту. То ли он надеялся, что, как и десять лет назад, прибудут корабли из Гоа и он отгонит двенадцатитысячное бирманское войско, то ли попросту недооценивал силы бирманцев, то ли надеялся на крепкие стены Сириама, но во всяком случае он сумел облечь ответ в благородную и гордую форму:

    — Мы, португальцы, верны своему слову. Я дал слово гостю, что не выдам его, и я сдержу слово. Попробуйте отнять его у меня силой!

    Стены Сириама были крепки. Несколько раз шли «а приступ бирманские войска, но всякий раз отступали. Защитники лили на головы врагов кипящее масло и обстреливали их из тяжелых арбалетов. Пули старались беречь.

    Но защитников не хватало. Никто, кроме португальцев, полусотни разноплеменных рабов да свиты князя Таунгу, не стал на защиту города. Жители его спрятались, разбежались, а те, кого удалось заставить сражаться, пользовались каждой возможностью, чтобы скрыться или перебежать к нападающим.

    Неизвестно, сколько бы длилась еще осада и чем бы кончилась она на этот раз, если бы ворота не были открыты изнутри. Бирманцами, жителями города.

    Это случилось в воскресенье, когда большинство португальцев находились в церкви. Молились за ниспослание победы над язычниками. Португальцы, услышав шум, выскочили из собора. Благо он находился у ворот. Они успели вовремя. Передовой отряд бирманцев был изрублен и расстрелян. Ворота закрыли. Казалось, опасность миновала.

    Но этот прорыв, пусть неудачный, решил судьбу крепости. Ее защитники пали духом. Отовсюду ждали измены. Не верили никому из бирманцев, никому из «цветных», даже сторонникам князя Таунгу.

    Того, кто открыл ворота, найти не удалось. Для острастки де Бриту велел повесить троих случайно попавших под руку бирманцев. Но казнь не успокоила защитников…

    Ил исходе шестой недели осады бирманцы закончили подкоп под стены города. И заложили туда бочонки с порохом. Взрывы прогремели в разных местах почти одновременно. Ждавшие этого момента бирманцы ворвались с двух сторон в Сириам. К ним присоединились бирманцы, оставшиеся в городе.

    …Через полчаса пленных собрали на площади перед собором. Король Бирмы подошел к двум знатным пленникам. Впервые лицом к лицу встретились три властителя страны.

    У Анаупетлуна было хорошее настроение. Последний оплот неповиновения в Бирме был сломлен, страна объединена.

    И вот стоят перед ним двое: братоубийца, принц Таунгу, и феринджи, Маун Зинга, осквернитель пагод.

    — Просите милости, — сказал король. — И я дарую вам жизнь.

    Наступило молчание. Сотни людей, собравшихся на площади, ждали ответа португальца и бирманского принца.

    Первым ответил принц.

    — Ты можешь убить мое тело. Но покорить меня не сможешь. Мы братья с Маун Зингой. И я знаю, его ответ будет таким же.

    Португалец молчал, гордо вскинув голову. Его мечта рухнула. Рухнуло дело его жизни. Да, он может вымолить жизнь у короля. И останется служить ему обесславленным и осмеянным. Уж лучше смерть…

    — Последние годы мы жили одной жизнью, — продолжал принц. — Дай нам умереть одной смертью, брат.

    Король нахмурился. Постоял немного перед пленниками, резко повернулся и ушел…

    Говорят, де Бриту, распятый на громадном кресте, жил еще три дня. Значит, он видел португальскую эскадру, появившуюся у стен Сириама.

    С флагманского корабля спустили шлюпку. На полпути к берегу ее встретила бирманская лодка. После нескольких слов, которыми обменялись сидевшие там, португальская шлюпка повернула к кораблю. А еще через некоторое время эскадра подняла якоря.

    За маневрами ее внимательно следили пушки Сириама. Теперь уже бирманские пушки.

    Анаупетлун предложил португальцам уйти с миром и не возвращаться больше в дельту Иравади.

    Те ушли. Игра была проиграна.

    Кроме де Бриту и князя Таунгу, Анаупетлун никого не казнил. Пленных португальцев поселили в деревнях на севере Бирмы, около города Шуэбо.

    И по сей день эти деревни называются в Бирме деревнями феринджи. Там живут потомки властителей Сириама. Из мужчин этих деревень набирали артиллеристов в бирманскую царскую армию.


    Примечания:



    2

    Крис (мал.) — длинный кинжал с пламевидным лезвием.



    3

    14 сентября 1385 года близ местечка Альжубаррота (в португальской Эстремадуре) португальские войска под командованием великого магистра Авишского ордена разгромили кастильскую конницу и отстояли независимость страны. После битвы великий магистр Авишского ордена под именем Жуана I стал королем Португалии (1385–1433) и родоначальником Авишской династии.



    24

    Княжество Тямпа существовало с 1471 по 1720 год на крайнем юге современного Вьетнама до его разгрома вьетнамцами.



    25

    Франш-Конге — область во Франции, отошедшая при Филиппе II к Испании.



    26

    Софала — государство в Африке, на территории современного Мозамбика.



    27

    Кхен — лаосский музыкальный духовой инструмент.



    28

    Под этим именем Тон взошел на престол.



    29

    Аракан — государство на территории Бирмы, существовавшее до XVIII века.



    30

    Феринджи — так называли в Бирме португальцев.



    31

    Мергуи — порт в Тенассериме; Ава — город на реке Иравади, в описываемый период столица Бирмы.








    Главная | Контакты | Прислать материал | Добавить в избранное | Сообщить об ошибке