Глава 15

В период с 1 по 12 мая наша авиагруппа не потеряла ни одного самолета в схватках с противником. Мы умело пользовались отсутствием бдительности у находившихся в воздухе летчиков противника, и отработанные до мелочей тактические приемы ведения боя довольно внушительно пополнили счет наших побед.

13 мая я был вынужден остаться на земле из-за полученных моим истребителем повреждений. Это дало мне возможность прочитать скопившиеся за месяц письма, доставленные в то утро подводной лодкой. Мать писала, что мои братья теперь тоже участвуют в сражениях, которые ведет Япония. Один поступал в Школу пилотов морской авиации, но не прошел строгого отбора, и пошел добровольцем служить на военно-морскую базу в Сасебо. Другой брат был призван в армию и уже находился на пути в Китай. Он не вернулся с войны. Впоследствии он оказался в Бирме и погиб в бою.

Но самыми долгожданными, конечно, были письма от Фудзико. Она подробно описывала огромные перемены, произошедшие на родине, и удивила меня, сообщив, что теперь работает у своего дяди, чей завод стал военным.

«Сегодня никто не имеет права бездельничать, заявил премьер-министр. Он сообщил стране, что даже остающиеся дома девушки, не вносящие своего вклада в общее дело, будут призваны и отправлены на работу на военные заводы, где в них нуждаются. Поэтому, чтобы не разлучать меня с семьей, мой дядя тут же взял меня к себе на работу». Я очень удивился, узнав, что Фудзико – девушка из очень состоятельной и известной семьи – вынуждена работать на военном заводе! Я не мог представить, как моя мать одна без помощи братьев справляется с работой на ферме, ведь ей приходилось трудиться не покладая рук, даже когда мы помогали ей.

Моя кузина Хацуо сообщала еще более тревожные новости. Она писала, что ее отца перевели с острова Сикоку в Токио. Через несколько дней после приезда их семьи, 18 апреля, она стала свидетелем налета на Токио американских бомбардировщиков «B-25».

«Я знаю, что ты находишься в гуще борьбы, – писала она, – и твои победы в битвах с врагом очень поддерживают всех нас, находящихся дома. Бомбардировка Токио и других городов сильно изменила отношение людей к войне. Теперь все стало иначе – бомбы падали на наши дома. Пожалуй, больше нет разницы между фронтом и тылом. Я знаю, что мне, как и другим девушкам, придется упорно трудиться, чтобы здесь, дома, вносить свой вклад в твои победы и победы других летчиков, находящихся так далеко от Японии».

Хацуо продолжала учиться в школе, но днем, а иногда и вечерами вместе с другими школьницами работала на фабрике по пошиву военной формы. Произошедшие на родине внезапные перемены озадачили меня. Мои братья оказались в армии, Фудзико работает на военном заводе, Хацуо тоже работает… Все это казалось странным.

Хацуо подробно не описывала бомбардировку, ставшую первым налетом противника на нашу родину. В Лаэ мы, конечно, давно получили сообщение об этом, оно пришло в тот же день. В официальном заявлении правительство отрицало какой-либо серьезный ущерб, что выглядело вполне правдоподобно, учитывая ограниченное количество самолетов противника. Но этот налет не оставил в покое никого из находящихся в Лаэ летчиков. Сознание того, что противник оказался достаточно силен для нанесения удара по нашей родине, пусть даже и небольшими силами, вызывало серьезные опасения за возможные в будущем более массированные налеты.

Я продолжал читать пришедшие письма, когда ко мне подошел мичман Ватару Ханда и обратился с просьбой «одолжить» ему моего ведомого Хонду для выполнения разведывательного полета в Порт-Морсби. Ханда недавно прибыл в Лаэ и стал здесь желанным гостем. Хотя он и не принимал участия в войне на Тихом океане, он был одним из самых знаменитых японских асов, воевавших в Китае, и имел на счету пятнадцать сбитых самолетов противника. После возвращения он служил инструктором в летной школе в Цутиуре. Я не видел проблемы в том, чтобы отпустить с ним Хонду, ведь тому предстояло лететь с одним из лучших наших летчиков.

Но Хонда, как оказалось, придерживался иного мнения на этот счет. Мой приказ не вызвал у него энтузиазма.

– Я лучше останусь, Сабуро, – проворчал он. – Я летал только с тобой и не хочу ничего менять.

– Заткнись, дурак! – рявкнул я. – Ханда лучше меня и летает намного дольше. Ты полетишь с ним.

Днем Хонда вместе с пятью другими истребителями вылетел на разведку в Порт-Морсби.

Меня встревожил отказ Хонды лететь на выполнение задания, и я напряженно ожидал его возвращения. Два часа спустя пять Зеро стали заходить на посадку: самолет Ханды и четыре других истребителя. Самолета Хонды среди них не было!

Я со всех ног бросился на взлетно-посадочную полосу и вскочил на крыло самолета Ханды, пока тот еще продолжал выруливать.

– Где Хонда? – крикнул я. – Где он? Что с ним случилось?

Ханда с горечью посмотрел на меня.

– Где он? – заорал я. – Что случилось?

Ханда выбрался из кабины. Оказавшись на земле, он сжал обеими руками мои руки, низко поклонился и, сделав над собой усилие, стал говорить. Голос его дрожал.

– Прости… прости меня, Сабуро, – запинаясь, произнес он. – Прости. Хонда, он… погиб. Я виноват.

Я оцепенел. Я не мог в это поверить, только не Хонда! Он был самым лучшим ведомым из всех, с кем я летал.

Ханда отвел глаза и, уставившись в землю, побрел к командному пункту. Не в состоянии произнести ни слова я последовал за ним, а он тем временем продолжил свой рассказ.

– Мы находились над Порт-Морсби, – тихо говорил он. – Кружили на высоте семи тысяч футов. Ни одного вражеского самолета в небе не было, и я стал высматривать самолеты на аэродроме.

Это моя вина, я во всем виноват, – бормотал он. – Я даже не заметил истребители. Это были «P-39». Точно не знаю сколько, но их было несколько штук. Они так быстро снизились, что мы ничего не успели понять. До нас дошло, что они атакуют, только тогда, когда раздались выстрелы. Я сделал переворот, и Эндо, мой второй ведомый, тоже. Оглянувшись, я увидел самолет Хонды, замыкавший нашу тройку. Он попал под перекрестный огонь «P-39».

Я остановился и уставился на него. Ханда побрел дальше. Он так никогда и не оправился от этой потери. Пусть он и считался в Китае асом, но, вероятно, утратил необходимые в воздухе навыки. Он никогда не участвовал в схватках с американскими истребителями, значительно опережавшими наши самолеты при пикировании. Что бы там ни произошло на самом деле, Ханда взял на себя всю ответственность за гибель моего ведомого. До окончания своего пребывания в Лаэ он был мрачен и бледен. Впоследствии он заболел туберкулезом и был отправлен домой. Много лет спустя я получил письмо от его жены. Она писала: «Вчера после продолжительной болезни мой муж умер. Выполняя его последнюю просьбу, я пишу это письмо, чтобы принести извинения. Он так никогда и не простил себе гибель в Лаэ того летчика. Умирая, он сказал: „Я храбро сражался всю мою жизнь, но я не могу простить себе гибель ведомого Сакаи“».

Погибшему Хонде исполнилось всего двадцать лет. Он был сильным человеком, умевшим стойко переносить тяготы и на земле, и в воздухе. Его отличала горячность, но он был любимцем в эскадрилье Сасаи. Я очень гордился им, он был лучшим моим ведомым. Я не сомневался, что ему уготована судьба аса.

Остаток дня я в оцепенении слонялся по базе. Я не обращал внимания на других летчиков нашей эскадрильи, клявшихся отомстить за своего товарища, оказавшегося первым погибшим с 17 апреля. Своим наивысшим достижением я считал то, что ни разу в бою не потерял своего ведомого. А теперь я заставил Хонду против его воли лететь с другим человеком, и он погиб. Я не мог не думать о своем втором ведомом, Ёнэкаве, который тоже мог погибнуть. Многие месяцы Ёнэкава безупречно прикрывал мой истребитель, он так заботился обо мне, что сам не одержал ни одной победы. Хонда был более напорист и сбил несколько самолетов противника.

Я принял решение: Ёнэкава должен добиться победы. На следующий день, 14 мая, моим вторым ведомым вместо Хонды был назначен пилот 3-го класса Хатори. Перед вылетом в Порт-Морсби в составе звена из семи истребителей я предупредил Ёнэкаву, что, если мы встретим истребители противника, он должен занять мое место, а я стану его прикрывать. Лицо Ёнэкавы просветлело. Если бы я знал, что нам готовит этот день, я бы не стал ничего менять.

Летчики союзников, похоже, серьезно изучили те преимущества, которые нам давала лучшая по сравнению с их машинами маневренность наших Зеро. В тот день они впервые попробовали применить новую тактику. Над Порт-Морсби мы увидели самолеты противника, но, в отличие от своих прежних маневров, они не стали прибегать к построению одной большой группой. Самолеты противника разбились на двойки и тройки и кружили в небе, ожидая нашего приближения. Их перемещения поставили нас в тупик. Стоило нам повернуть влево, они нанесли бы удар сверху и справа. Ну и так далее. Если они пытались запутать нас, то они своего добились.

Оставалось сделать только одно: принять их вызов. Я поравнялся с самолетом Сасаи и показал ему знаками, что беру на себя ближайшую пару истребителей противника. Он кивнул, и я заметил, как он подал сигнал еще четырем Зеро разбиться на пары. Мы разбились на три звена и повернули навстречу противнику. Мы ринулись на выбранные мной два «P-39», и я открыл огонь с расстояния 100 ярдов. Первый самолет уклонился от моих снарядов и, сделав переворот, стал пикировать. У меня даже не было возможности приблизиться к нему, чтобы выпустить вторую очередь.

Второй самолет, сделав переворот, входил в пике, а я тем временем резко ушел влево, повернул и вышел ему в хвост. На мгновение передо мной мелькнуло испуганное лицо летчика, заметившего мое приближение. «P-39» сделал повторный переворот и резко метнулся влево, пытаясь снова начать пикирование. Он представлял собой хорошую мишень для Ёнэкавы, «державшегося» за мой хвост. Я махнул рукой и ушел вправо, оставляя «P-39» своему ведомому.

Ёнэкава, как сумасшедший, ринулся на «аэрокобру», а я пристроился у него в хвосте на расстоянии 200 ярдов. «P-39» заложил левый вираж, уклоняясь от огня Ёнэкавы, а тот, решив воспользоваться преимуществом на вираже, повернул, пытаясь сократить расстояние между самолетами до 50 ярдов. Следующие несколько минут самолеты, подобно диким кошкам, затеяли возню, совершая замысловатые фигуры и все время теряя высоту, но Ёнэкава, плотно «вцепился» в хвост вражеского истребителя и «отскакивал» в сторону каждый раз, когда «P-39» поворачивал к его Зеро.

Летчик противника с самого начала допустил ошибку, прекратив пикирование. У него был шанс оторваться, но теперь Ёнэкава находился так близко, что, стоило вражескому самолету начать пикировать, он превратился бы в отличную мишень. С высоты 13 000 футов оба самолета – а я не отставал от них – снизились всего до 3000 футов. Но, как оказалось, летчик противника знал, что делает. Не в состоянии стряхнуть с себя преследовавший его Зеро, он уводил его назад к расположенной в Порт-Морсби авиабазе, где его могли достать зенитные орудия.

Это была отнюдь не схватка, где преимущество принадлежало одной стороне, управлявший «P-39» летчик блестяще маневрировал, уходя от преследования. «Аэрокобра» и Зеро, кружась, вели огонь короткими очередями, но ни тому, ни другому пилоту не удавалось добиться успеха. Вскоре стало очевидно, что Ёнэкава постепенно начинает брать верх. При каждом повороте он «зависал» на секунду-другую на хвосте «P-39» и наращивал преимущество. Самолеты прошли над Порт-Морсби и продолжили свою схватку над зарослями джунглей.

Хатори поравнялся с моим истребителем, и мы, набрав высоту, медленно кружили над ведущими бой самолетами. Теперь они снизились почти до верхушек деревьев, где Ёнэкава мог воспользоваться превосходством своего Зеро. Противнику больше не хватало пространства для маневра, он мог попытаться оторваться только в горизонтальном полете. Едва он успел выйти из поворота, как Ёнэкава ринулся на него. Точность прицела на этот раз не вызывала сомнений. «P-39» рухнул в джунгли и исчез.

Ёнэкава открыл счет своим победам.