Глава 16

15 мая из-за сильного ливня у всех летчиков был внеочередной день отдыха. Но передышка оказалась короткой, ибо уже на рассвете следующего дня несколько «B-25» на бреющем полете роем пронеслись над аэродромом, оставив множество воронок на взлетно-посадочной полосе и обстреляв наземные постройки.

Второй день подряд нам пришлось оставаться на земле, за это время удалось лишь засыпать воронки и немного привести в порядок полосу. Мы остались в казарме, часть летчиков отсыпалась, остальные обсуждали возрастающую мощь вражеских атак.

К нам в гости зашел пилот бомбардировщика (он приземлился в Лаэ для дозаправки и после налета противника не смог взлететь) и стал с интересом слушать рассказы о наших атаках бомбардировщиков противника. Вскоре он стал с завистью поглядывать на стоящие на взлетно-посадочной полосе истребители.

– Знаете, – неожиданно сказал он, – думаю, я всегда мечтал летать на истребителях, а не на этих начиненных бомбами «грузовиках». Смешно, – задумчиво произнес он, – но противник все больше и больше атакует нас во время налетов. Многие из нас уже не надеются вернуться домой. Мне тоже кажется, что я не доживу. И все же, – он повернулся к нам лицом, – я был бы доволен, если бы смог кое-что сделать.

Мы ждали, что он скажет.

– Я хотел бы сделать мертвую петлю на своем «грузовике», – сообщил он. Улыбнувшись, он добавил: – Можете себе представить эту махину делающей мертвую петлю?

Кто-то из наших летчиков произнес:

– На твоем месте я бы не стал даже пробовать. Тебе не удастся выйти из петли, сохранив самолет целым, даже если ты сможешь в нее войти.

– Пожалуй, ты прав, – ответил он.

Мы увидели, как он пересек летное поле, забрался в кабину истребителя и стал рассматривать рычаги управления. Мы тогда и не догадывались, что запомним этого летчика на всю жизнь.

День заканчивался, вечером Нисидзава, Ота и я отправились в радиоцентр послушать транслируемый ежедневно по австралийскому радио «музыкальный час».

– Эта музыка… слышите? Кажется, это «Пляска смерти», верно? – неожиданно спросил Нисидзава.

Мы кивнули. Нисидзава пришел в восторг:

– У меня появилась мысль. Помните о нашем завтрашнем задании в Порт-Морсби? Почему бы нам не устроить там собственную пляску смерти?

– О чем это ты, черт побери? – спросил Ота. – Похоже, ты спятил.

– Нет, я серьезно говорю! – возразил Нисидзава. – Когда будем возвращаться домой, давайте задержимся над Порт-Морсби и втроем выполним несколько показательных мертвых петель над аэродромом. Они там на земле все с ума сойдут.

– Пожалуй, это было бы забавно, – осторожно заметил Ота, – но как быть с нашим командиром. Он нам этого никогда не позволит.

– Ну и что? – последовал ответ. – А зачем ему вообще об этом знать?

Лицо Нисидзавы расплылось в улыбке.

Мы вернулись в казарму и стали втроем шепотом обсуждать план наших действий на завтра. Мы не боялись всего втроем появиться над Порт-Морсби – втроем мы в общей сложности сбили шестьдесят пять самолетов противника. На моем счету было двадцать семь, Нисидзава сбил двадцать, а Ота – восемнадцать.

На следующий день мы нанесли удар по Порт-Морсби, совершив мощный налет восемнадцатью истребителями, которые лично вел в бой наш командир Тадаси Накадзима. Нисидзава и я были его ведомыми.

Наша атака по наземным целям не удалась. Все находившиеся на аэродроме бомбардировщики успели спрятать от нас в укрытия. В воздухе все обстояло иначе. Три звена истребителей противника атаковали нас над аэродромом. Мы повернули и предприняли лобовую контратаку. В завязавшейся схватке шесть «P-39» – два из которых сбил я, – объятые пламенем, рухнули на землю. Несколько Зеро вышли из боя, решив нанести удар по аэродрому, но это, как выяснилось позже, оказалось ошибкой. Два истребителя, сильно поврежденные огнем зенитных орудий, рухнули на склоны гор Оуэн-Стэнли во время обратного полета.

После схватки мы перестроились. Оказавшись в строю, я просигналил Накадзиме, что собираюсь преследовать самолет противника. Махнув рукой, он дал согласие, и я, войдя в пике, начал снижение.

Через считаные минуты я вернулся в Порт-Морсби и начал кружить над аэродромом на высоте 12 000 футов. Батареи ПВО молчали, истребителей противника не было видно. Вскоре на одной высоте со мной появились еще два Зеро, и мы образовали строй. Нисидзава и Ота улыбнулись мне, а я, приветствуя их, помахал рукой.

В образованном строю крылья наших самолетов находились на расстоянии всего каких-то нескольких футов друг от друга. Я сдвинул фонарь кабины, описал над головой пальцем круг и показал им три пальца. Оба летчика подняли руки в знак согласия. Мы собирались выполнить три мертвых петли, держась вместе.

Поискав взглядом истребители противника и не заметив их, я, накренив нос самолета, стал набирать скорость, Нисидзава и Ота следовали за мной. Я рванул на себя ручку управления, и мой Зеро, беспрекословно подчиняясь, взмыл по крутой дуге брюхом вверх. Два других летчика, не отставая от меня, безупречно выполнили свои фигуры.

Еще два раза мы взмывали вверх, пикировали и делали петлю. Ни одно орудие не открывало огонь с земли, самолетов противника в воздухе не было.

Когда я завершил выполнение третьей петли, Нисидзава приблизился к моему самолету и со счастливой улыбкой на лице показал знаками, что хочет повторить все снова. Повернувшись налево, я увидел улыбающегося Оту, который кивал в знак согласия. Соблазн оказался слишком велик. Мы снизились всего до 6000 футов над аэродромом и четким строем выполнили еще три петли. Ни одно орудие не выстрелило! Мы, похоже, произвели фурор своей безрассудной выходкой. Я подумал о находившихся на земле и громко расхохотался.

Мы вернулись в Лаэ через двадцать минут после приземления других истребителей. Рассказывать о своем «подвиге» мы никому не стали. Едва оказавшись вместе, мы принялись громко хохотать и улюлюкать. Ота буквально выл от радости, а более сдержанный Нисидзава одобрительно похлопывал нас по спине. Но надолго сохранить нашу тайну нам так и не удалось. В тот же вечер, часов после девяти, один из дневальных появился у нас в казарме и сообщил, что лейтенант Сасаи хочет нас немедленно видеть. Мы, встревожившись, переглянулись. За эту выходку нас могли сурово наказать.

Не успели мы войти к Сасаи, как он, вскочив с места, стал орать.

– Посмотрите, кретины! – проревел он. – Посмотрите-ка сюда! – Он был красным от ярости и едва сдерживался, размахивая написанным по-английски письмом перед нашими лицами. – Вы знаете, откуда это у меня? – кричал он. – Нет? Так я вам скажу, болваны. Несколько мнут назад его сбросили с вражеского самолета!

В письме говорилось:

«Командиру авиабазы в Лаэ.

На нас произвели неизгладимое впечатление три летчика, нанесшие нам сегодня визит, все мы любовались их выполнением мертвых петель над нашим аэродромом. Это было настоящее шоу. Были бы весьма признательны, если бы они смогли вернуться сюда еще раз и каждый носил бы на шее зеленый шарф. Просим извинить, что не смогли оказать им достойного приема во время последнего посещения, но в следующий раз мы позаботимся, чтобы наш прием оказался очень „горячим“.

Мы едва сдерживались, чтобы не расхохотаться. Письмо было подписано летчиками-истребителями с базы в Порт-Морсби. Лейтенант Сасаи поставил нас по стойке „смирно“ и сурово отчитал за „идиотское поведение“. Мы получили приказ больше никогда не устраивать авиационных шоу над аэродромом противника. Но шутка нам удалась, и мы получили огромное удовольствие от своей „пляски смерти“.

В тот вечер никто из нас не знал, что на следующий день нам суждено стать свидетелями настоящей „пляски смерти“, но уже без фиглярства в воздухе. Семь истребителей из нашей эскадрильи сопровождали восемь бомбардировщиков, получивших задание нанести удар по Порт-Морсби. Едва мы долетели до базы противника, как восемнадцать истребителей ринулись на нас со всех сторон. Это был первый оборонительный бой, который мне пришлось вести. Нам приходилось так тяжело, что мы едва успевали прикрывать восемь бомбардировщиков от непрерывных атак самолетов противника. Хотя я и увел несколько истребителей от бомбардировщиков, сбить ни одного самолета противника мне не удалось. Три истребителя союзников завязали бой с остальными нашими летчиками. Тем временем бомбардировщики не слишком точно сбросили свой смертоносный груз и стали неуклюже разворачиваться, собираясь в обратный путь.

Мы увидели, как „P-39“ на огромной скорости ринулся сверху на строй бомбардировщиков, но не успели вовремя помещать атаке. Всего мгновение назад небо было чистым, но уже в следующую секунду самолет противника открыл ураганный огонь по замыкающему строй бомбардировщику. Затем, сделав переворот, истребитель вошел в пике и оказался вне пределов досягаемости наших орудий. Шлейф пламени потянулся за бомбардировщиком. Приблизившись, я узнал этот самолет. Это был бомбардировщик, накануне приземлившийся в Лаэ, его пилот беседовал с нами в казарме. Вскоре горящий самолет накренился носом вниз и резко скользнул на крыло. Он быстро терял высоту, и, казалось, вот-вот перестанет слушаться пилота. Оставались считаные секунды, крылья и фюзеляж были объяты пламенем.

Внезапно нос пылающего самолета дернулся вверх, и бомбардировщик начал набор высоты. Я с изумлением следил за самолетом, начавшим вычерчивать петлю – невыполнимую для этого типа машин фигуру высшего пилотажа. Летчик – тот самый, что рассказывал нам о своей мечте выполнить мертвую петлю, – теперь пытался сделать ее на своем бомбардировщике. Самолет набирал высоту, затем завис на мгновение в воздухе носом вверх и в следующую секунду превратился в огненный шар, полностью исчезнув в пламени.

Пылающая масса рухнула вниз. Прежде чем она успела коснуться земли, раздался оглушительный взрыв объятых огнем топливных баков».