Глава 30

27 октября, через десять дней после высадки первых американских частей на побережье Филиппин, Генеральный штаб Императорских вооруженных сил выступил со следующим историческим заявлением:

«25 октября 1944 года в 10.45 подразделение „Сикисима“ отдельного ударного отряда камикадзе в 30 милях от филиппинского острова Сулуан успешно атаковало оперативную группировку кораблей противника, в том числе четыре авианосца. Два самолета ударной группы совместно пикировали на авианосец противника, после чего в результате возникшего пожара и взрывов боевой корабль, по всей вероятности, затонул. Третий самолет, направленный на другой авианосец, вызвал на судне крупный пожар. Четвертый самолет атаковал крейсер, который в результате мощного взрыва затонул почти сразу».

Так было положено начало сокрушительным ударам камикадзе. Первой операцией летчиков-самоубийц командовал лейтенант Юкио Сэки, возглавлявший звено из пяти истребителей, каждый из которых нес бомбу весом 550 фунтов. Сэки был пилотом бомбардировщика и налетал менее трехсот часов, остальные четыре летчика провели в воздухе еще меньше времени. Тем не менее из пяти самолетов только один не достиг цели, совершая свое смертельное пикирование.

Прикрытие пяти несущих бомбы самолетов обеспечивали четыре истребителя Зеро. Впоследствии я узнал, что группой прикрытия командовал мой старый друг Хироюси Нисидзава, ставший к тому времени унтер-офицером. Благодаря умелым действиям Нисидзаве удалось увести свою группу от более чем двадцати истребителей «хеллкэт», поднятых на перехват, и девять самолетов, прорвавшись сквозь непогоду, добрались до флота противника.

После того как пять самолетов камикадзе нанесли удар, Нисидзава со своим звеном вернулся на базу в Мабалакате на острове Себу и доложил об успешном выполнении задания.

Беспрецедентная атака была на устах у всех летчиков военно-морского флота. На фоне наших катастрофических потерь на Иводзиме ее результаты выглядели просто блестяще. Будучи летчиком-истребителем, я никогда не одобрял самоубийственных заданий, но теперь нельзя было отрицать эффективность страшного удара, нанесенного американскому флоту на Филиппинах. Даже я был вынужден признать тот факт, что действия пилотов-камикадзе оказались единственным оставшимся в нашем распоряжении средством для нанесения ответных ударов по боевым кораблям американцев.

Отныне слово «камикадзе» приобрело новый смысл и прочно вошло в наш язык. Мы знали, что каждый раз, когда взлетают самолеты камикадзе, их пилотам суждено погибнуть. Многие из них, сбитые перехватчиками противника или ураганным заградительным огнем с кораблей, так и не достигли своей цели.

Но всегда находились те, кому удавалось прорваться, и их самолеты, часто с оторванными крыльями или объятые пламенем, подобно ангелам мести, падали с неба. Один за другим, иногда парами, часто группами по семь, десять или даже шестнадцать самолетов они в последний раз взмывали в воздух и пикировали на свои цели.

Действия камикадзе вселяли в нас новые силы. Свидетельством их высокой эффективности стало количество уничтоженных вражеских кораблей, когда-то неуязвимых для наших атак благодаря своей огневой мощи, а теперь погибающих в языках пламени от взрывов бомб. Камикадзе, раскалывая авианосцы от носа до кормы, топили кораблей больше, чем можно было уничтожить всем имевшимся у нас оружием. Они врезались в крейсеры и эсминцы, заставляя противника нести огромные потери.

Противнику казалось, что наши летчики совершают самоубийства. Понапрасну расстаются с жизнью. Видимо, американцам, да и всему западному миру так никогда и не удастся понять, что наши летчики вовсе не считали, что понапрасну отдают свою жизнь. Наоборот, летчики-камикадзе добровольно шли на выполнение заданий, откуда не было возврата.

Это не было самоубийством! Эти люди, молодые и старые, умирали не напрасно. Каждый врезавшийся во вражеский корабль самолет наносил удар за свою страну. Взрыв каждой бомбы, воспламенявшей резервуары с горючим гигантских авианосцев, означал, что погибнет еще больше врагов, а уничтоженные самолеты уже никогда не будут бомбить и обстреливать нашу землю.

У этих людей была вера. Они верили в Японию, верили, что, отдавая свою жизнь, мстят врагу за родину. Наша страна больше не имела возможности вести войну, придерживаясь общепринятых тактических схем. Силы нации были на исходе. И каждый из этих людей, отдавая свою бессмертную душу, не умирал. Он передавал свою жизнь тем, кто оставался.

Но все это, впрочем, произошло с запозданием и не принесло желаемых результатов. Даже те колоссальные потери, которые противник нес под ударами камикадзе, не могли ослабить накопленной американцами мощи. Они были слишком сильны, их было слишком много, их оружие было намного совершеннее нашего.

По всей видимости, наши летчики, отправлявшиеся в свой последний полет, понимали это. Трудно поверить, что пилоты-камикадзе не отдавали себе отчета в том, что война проиграна Японией.

Но они не колебались. Они летели на своих начиненных бомбами самолетах и умирали за свою страну.

А тем временем развитие событий принимало все более зловещий характер для населения нашей страны.

1 ноября 1944 года над Токио впервые появился огромный бомбардировщик «B-29», прилетевший с одной из новых баз, созданных на острове Сайпан. Для жителей столицы приближался тот момент, которого все так боялись, ибо теперь стало ясно, что огромный бомбардировщик был самолетом-разведчиком, прокладывавшим путь другим, которые последуют за ним в ближайшем будущем. «Суперкрепость» неторопливо летела высоко в небе над Токио, а поднятые по тревоге истребители понапрасну старались перехватить вражеский самолет. Им даже не удалось подобраться к нему на расстояние выстрела.

5-го, а затем и 7 ноября два бомбардировщика «B-29» с Сайпана вновь посетили Японию. Во второй и третий раз по тревоге в воздух поднимались истребители, тщетно пытавшиеся набрать огромную высоту, на которой летели «B-29». Командиры устраивали разносы летчикам за нерасторопность и неуклюжие действия. «Один самолет! – раздавались крики. – Один самолет, а мы ничего не можем сделать!»

Они не понимали, насколько трудно перехватить «суперкрепость» на такой высоте. Прежде всего, наши истребители не обладали скороподъемностью, которая позволяла бы им набрать высоту более 30 000 футов за имевшиеся в их распоряжении несколько минут, проходивших после подачи сигнала тревоги до того момента, когда бомбардировщик улетал. Даже если бы им удалось подняться на высоту более шести миль, пилотам вряд ли удалось бы сбить «B-29», чья скорость просто поражала.

В декабре начались давно ожидавшиеся налеты. Токио, Осака, Нагоя, Йокогама и другие крупные города нашей станы сотрясались под страшными ударами шедших волнами бомбардировщиков. Их удары были нацелены в том числе и на авиационные заводы, которые один за другим превращались в руины. Приток новых истребителей резко сократился. Все труднее становилось доставать запасные части к самолетам.

История этих страшных рейдов на крупные города Японии подробно описана. Она хорошо известна всему миру.

«Суперкрепости» появлялись ночью, а большинство японских летчиков, не имея возможности помешать им, оставались на земле, проклиная отсутствие ночных истребителей и свою неподготовленность к боям в ночных условиях. Кроме нескольких истребителей, чьи действия не доставляли особых беспокойств ночным визитерам, лишь огонь противовоздушной обороны тревожил самолеты противника.

Мы терпели поражения повсюду. Повсюду мы были вынуждены отступать. Наши авиационные части несли огромные потери, гибли десятки летчиков. К середине января у нас уже не осталось сил для защиты Филиппин. Фактически японских самолетов на островах больше не было – либо они были сбиты американскими истребителями в воздушных боях, либо оказались потеряны во время атак камикадзе, продолжавшихся до тех пор, пока самолетов просто больше не осталось.

Теперь нам приходилось заботиться не об обороне этих островов, а о защите родной земли. Мы понимали, что «B-29», обладавшие огромной мощью для уничтожения целых городов, отнюдь не последнее слово. Ожидалось появление еще большего количества самолетов, самолетов новых типов.

20 января в Императорском военно-морском флоте был сформирована новая – последняя во время войны – авиагруппа «Мацуяма» на острове Сикоку. После перевода на новую базу я узнал, что заместителем командира части назначен Накадзима. Ему удалось вырваться с Филиппин с пятьюдесятью другими летчиками, пополнившими личный состав новой части. Это была далеко не ординарная часть истребительной авиации, в ней оказались лучшие пилоты Японии. Командовал полком капитан Минору Гэнда, снискавший славу одного из самых блестящих военно-морских стратегов Японии.

Накадзима был единственным человеком, которого я знал лично. Как только представилась возможность, я заглянул к нему в кабинет, чтобы поговорить о товарищах, с которыми мы вместе сражались. Именно он ошарашил меня известием о гибели Нисидзавы.

– Он погиб, – сообщил Накадзима, – 26 октября, на следующий день после первой атаки камикадзе на американские корабли. На второй день после возвращения с задания по сопровождению первых пяти самолетов-камикадзе Нисидзава сам добровольно вызвался стать камикадзе. «У меня такое чувство, – заявил он мне, – что я скоро умру». Мне это показалось странным, – сказал Накадзима, – но Нисидзава твердил, что у него дурное предчувствие. Ему, мол, осталось жить всего несколько дней. Я не позволил ему лететь. Такой блестящий летчик мог принести своей стране больше пользы, сидя за штурвалом истребителя, а не пикируя на вражеский авианосец, о чем он меня умолял.

Накадзима рассказал, что для пилотирования истребителя Нисидзавы с подвешенной к нему бомбой весом 550 фунтов был выбран пилот 1-го класса Томисаку Кацумата. В одном отношении Нисидзаве повезло: он узнал, что его самолет выполнил задание, которое он рвался выполнить сам. Кацумата рухнул прямо на палубу американского авианосца, взорвав топливные баки готовящихся вылететь самолетов, от чего авианосец превратился в пылающий факел.

В тот же день Нисидзава с несколькими другими летчиками на старом, не имевшем вооружения транспортном самолете «DС-3» вылетел в Кларк-Филд, где они должны были получить несколько истребителей. Транспортный самолет вылетел ранним утром 26 октября из Мабалаката. Больше его никто не видел.

– Могло произойти только одно, – вслух размышлял Накадзима. – Его самолет, по всей видимости, натолкнулся на истребители противника, действовавшие в этом районе. Без вооружения, на старом самолете у него не было шансов уцелеть. Скорее всего, его сбили где-то над Себу. Трудно поверить, Сабуро, что такой выдающийся летчик погиб вот так… оставшись беспомощным, не имея возможности постоять за себя…

Сказать было нечего. Итак, Нисидзава тоже погиб. Дьявол, ставший настоящим бедствием для вражеских самолетов в Лаэ и Рабауле, ушел из жизни, как Сасаи, Ота и многие другие.

– Знаешь, на Филиппинах Нисидзава сражался с еще большим рвением, – сказал Накадзима. – Он даже больше не трудился считать одержанные им победы!

Это было в духе Нисидзавы. Накадзима считал, что он сбил более ста самолетов противника в воздушных боях. Ни я, ни Накадзима, да и никто другой из тех, кто знал его и сражался вместе с ним, не сомневались, что он был самым великим из японских асов, пилотом, равных которому не было. И надо же было так случиться, чтобы он погиб в старом транспортном самолете! Известие о его гибели странным образом повлияло на меня. Я вернулся к себе и взялся за перо. Во всяком случае, думал я, я не умру, не сказав Хацуо то, что так давно мечтал сказать, а она, как мне казалось, хотела услышать.

«Мне снова предстоит участвовать в боях, – писал я. – Отныне мы будем сражаться с многократно превосходящими нас силами. Сегодня я узнал, что мой близкий друг, Хироюси Нисидзава, погиб на Филиппинах. Он был великим летчиком. И уж раз даже его не пощадила смерть, я чувствую, что мне, чьи возможности из-за потери глаза сильно ограничены, вскоре предстоит последовать за ним.

Возможно, это письмо станет моим последним письмом к тебе. Ничего нельзя предугадать, Хацуо. Но я больше не могу откладывать то, что так долго собирался тебе сказать.

В нашей последней беседе ты заявила, что я не в состоянии понять женского сердца. Это не так, Хацуо. Совсем не так.

Помнишь наше детство? Это было прекрасное время, полное радости и веселья. Мы жили, как родные брат и сестра, и даже уже тогда были сильно привязаны друг к другу.

Я очень давно хотел сказать тебе, Хацуо, что ты всегда была самым дорогим для меня человеком на земле. Теперь я понял, что ты моя единственная любовь. Возможно, мне не так следовало сказать тебе об этом, но я знаю, что ты всегда была в моем сердце. Я не понимал этого раньше, но вот уже несколько месяцев я твердо это знаю.

Я давно люблю тебя, Хацуо, люблю глубоко и страстно. Ни словом, ни жестом я не дал тебе этого понять, хотя, наверное, самым трудным для меня было… скрывать свои истинные чувства к тебе. Я люблю тебя. Я так долго ждал, чтобы сказать тебе эти слова! Война возвела между нами непреодолимое препятствие. Я никогда не проявлял своих чувств, мне приходилось хранить их глубоко внутри.

Ведь мы с тобой родственники. И возможно, будет лучше и для меня и для тебя, что нам не суждено пожениться. Но теперь я сказал тебе то, что должен был сказать. Я молюсь лишь обо одном, любовь моя. Живи долго и будь счастлива».

На следующее утро началась серьезная подготовка к предстоящим боям. Летчики бурно выражали свой восторг, наблюдая, как десятки новых, сверкающих свежей краской истребителей приземляются на летном поле, – это были те самые истребители «шиден», которые я совсем недавно испытывал. Летчики радовались, как дети, поднимая свои машины в воздух. Скорость! Четыре пушки! Броня! Невероятно быстрый подъем! Огромная скорость пикирования! Маневренность!

И всеми этими качествами обладал один истребитель. Это был уже не Зеро, уступавший во всех отношениях истребителю «хеллкэт». Пилотам не терпелось вернуться в воздух, познакомиться со всеми тонкостями новых машин, узнать, на что они способны. Боевой дух резко повысился. Пилоты вновь жаждали крови противника.

Большинство летчиков нового полка были ветеранами, участвовавшими во многих сражениях. Среди них были и настоящие асы. Мы были элитой истребительной авиации Императорских военно-морских сил, и поэтому именно нам предоставили новые истребители. Несмотря на огромную потребность в добровольцах для подразделений камикадзе, наш командир Накадзима, считая собранных в полку летчиков самым грозным оружием Японии для борьбы с врагом, отклонял все их рапорты о переводе для участия в операциях камикадзе.

Прошло больше десяти дней, но я так и не получил ответа от Хацуо на свое письмо. Я не мог понять, почему она мне не отвечает, но поделать ничего не мог. Я не мог позволить чувствам помешать выполнению долга, особенно сейчас. На двенадцатый день после отправки письма я проводил с молодыми летчиками занятие, знакомя их с приемами воздушного боя. По окончании занятий ко мне подошел дневальный и сообщил, что меня ожидают двое посетителей. Я бросился в комнату для гостей.

Я увидел ожидавших меня Хацуо и ее мать. Как только я вошел в комнату, Хацуо поднялась со стула.

– Я приехала сюда, Сабуро, – тихо произнесла она. – Приехала, чтобы стать твоей женой.

Я застыл на месте, потеряв дар речи.

– Если ты готов умереть, Сабуро, то и я готова к этому. Если нам отпущено всего несколько дней или недель, то мы должны провести их вместе. Такова воля Божья.

– Хацуо! – воскликнул я. Это казалось невероятным. Не может быть, чтобы мне выпало такое счастье!

Ко мне обратилась моя тетя:

– Сабуро, я не вижу причин, способных помешать твоему браку с Хацуо. То, что вы двоюродные брат и сестра, не должно тебя смущать. Вы оба полноценные люди, и физически и умственно. Желание моей дочери – а также и мое, – чтобы этот брак состоялся.

Радость моя не знала границ. Но прежде чем приступить к приготовлениям к свадьбе, требовалось написать письмо матери и попросить у нее, как у старейшего члена семьи, согласия на мой брак. В своем письме она благословила меня, но расстроила сообщением, что не сможет приехать на церемонию бракосочетания. Железные дороги на острове Кюсю были разрушены, и поезда не ходили. Он просила мою тетушку позаботиться обо всем необходимом.

После моего перевода в Мацуяму директор расположенного в этом городе крупного авиационного завода предложил мне поселиться в одной из просторных комнат на верхнем этаже в его доме. Он сообщил, что следил за моим участием в боях начиная с того времени, когда я сбил свой первый самолет в Китае, и хотел, чтобы я пожил в его семье. Я отклонил его предложение вовсе не потому, что не хотел злоупотреблять его великодушием, а совсем по иным причинам. Я считал несправедливым, если стану жить с комфортом в большом доме, тогда как мои товарищи, с которыми я вместе летал, будут вынуждены ютиться в казарме.

Теперь же мне требовалось место, где мы с Хацуо смогли бы жить. Испытывая смущение, я сообщил Накадзиме о своем намерении жениться. Он с улыбкой на лице одобрил мои планы и попросил минутку подождать. Сняв телефонную трубку, он связался с директором завода. Тот сообщил ему, что я могу переезжать сразу после свадьбы. Накадзима давно знал о сделанном мне директором предложении и отказывался принимать какие-либо возражения.

Мы с Хацуо поженились 11 февраля 1945 года. На скромной церемонии присутствовали только моя тетушка и семья директора завода. От планов пригласить на свадьбу моих сослуживцев пришлось в последний момент отказаться, так как в начале вечера прозвучал сигнал воздушной тревоги. Летчики остались на дежурстве у своих самолетов, готовые взлететь по тревоге. Мы не предполагали, что вместо свадебной музыки придется слышать вой сирен, от которого мурашки бежали по спине.

После церемонии мы с Хацуо отправились в синтоистский храм. Там, преклонив колени, мы сообщили Богу о своем вступлении в брак.

Речи о медовом месяце, разумеется, не могло и быть. В следующую субботу мы устроили праздник для пятидесяти моих сослуживцев. Они громко смеялись, слушая мои рассказы о звучавшем на свадьбе марше Сирен вместо свадебного марша. Царившая праздничная обстановка скрасила недостаток веселья во время свадьбы. Многие летчики принесли с собой музыкальные инструменты и исполняли для нас, пусть и с запозданием, веселые свадебные песни. Я был самым счастливым человеком в мире. Мои товарищи то и дело превозносили красоту моей невесты. Это был прекрасный вечер.

У тетушки был приготовлен сюрприз для всех нас. Она объехала окрестности, и ей удалось купить кое-какие продукты для торжества. Пятьдесят человек с жаром набросились на еду. Праздник продолжался до поздней ночи. Собравшиеся хором исполняли для нас одну песню за другой. Хацуо аккомпанировала хору на пианино вместе с импровизированным оркестром летчиков.

Это были самые счастливые часы в моей жизни. Я был пьян от счастья. Все произошедшее раньше казалось теперь не важным по сравнению с той дивной радостью и восторгом, которые наполняли меня.

Я не мог отвести глаз от Хацуо. Она была сбывшейся мечтой, прекрасной принцессой из сказки. Она была моей женой.