В 1805 году Джефферсон впервые заговорил об «империи свободы» с обширными землями, предназначенными для добродетельных фермеров-республиканцев. А в 1845 году журналист Джон О'Салливан написал «Манифест предопределенной судьбы», в котором оправдывал захват новых территорий в интересах американского народа. Позже в 1840-х годах возникло движение «Молодая Америка»; его участники рассматривали Соединенные Штаты как модель нового мира, реформированного в соответствии с республиканскими идеями. И все эти горячие, честолюбивые планы основывались на тезисе о превосходстве Америки – культурном, социальном, политическом и расовом – и на осознанной (и предопределенной свыше) необходимости национального роста.

Увы, бывает порой так, что мечты сбываются, но результаты больше смахивают на ночной кошмар. Во второй половине 1840-х годов территория республики и вправду стремительно расширялась, но вот сказать с определенностью, в чьих интересах (и к чьей пользе) это происходило, было весьма затруднительно. На протяжении пятнадцати лет нация пережила целый ряд кризисов (они следовали один за другим и год от года становились все более опасными), расколовших население страны на два враждебных лагеря и полностью парализовавших работу правительства. Причиной тому послужила проблема, которая вначале не вызывала особых опасений, но на поверку оказалась практически неразрешимой. Формулировалась же она достаточно просто: усиление рабства в быстро растущей нации. Со временем светлые мечты о расширении государства обернулись катастрофическими потерями.

Спорный курс, который избрали Соединенные Штаты, в самом начале был отмечен безусловным триумфом на юго-западе. Но прошло совсем немного времени, и радостное приобретение – новая звездочка на государственном флаге – принесло новые, весьма болезненные шрамы на теле нации.

С 1824 года Мексика широко использовала американских иммигрантов в процессе освоения техасских земель. Молодая республика с готовностью участвовала в этом широкомасштабном проекте. В 1835 году в Техасе уже проживали 30 тыс. американцев (и их рабов), числом намного превосходя мексиканское население. Освоившись, американцы решили добиваться автономии. В 1836 году переселенцы объявили о независимости, и это стало началом войны с Мексикой. Вооруженный конфликт начался для мятежников неудачно: в марте 1836 года они потерпели сокрушительное поражение близ форта Аламо на реке Сан-Антонио. Но уже в апреле американские войска под командованием Сэма Хьюстона взяли реванш, разбив мексиканцев под Сан-Хасинто. Вскоре после того был заключен мирный договор (хотя мексиканское правительство и отказалось официально его ратифицировать), который даровал желанную независимость американским переселенцам. Техасцы стремились узаконить свое положение и войти в Соединенные Штаты в качестве одного из штатов. Но антирабовладельческая фракция Конгресса опасалась, что появление еще одного рабовладельческого штата нарушит внутригосударственный баланс в пользу Юга. Поэтому вопрос о присоединении Техаса откладывался почти на протяжении десяти лет. Лишь в 1845 году – после ряда маневров, предпринятых правящей демократической партией – Техас вошел наконец в состав США на правах рабовладельческого штата. Президент Джеймс К. Полк, ярый сторонник экспансионистской политики, был не прочь присоединить и другие территории. С этой целью он направил своего эмиссара в Мехико – узаконить свершившуюся аннексию и, возможно, договориться о покупке новых земель. Однако мексиканское правительство отказалось от предложения президента.

Потерпев неудачу в переговорах, Полк решил прибегнуть к силовому давлению. Генерал Закари Тейлор получил приказ пересечь реку Нуэсес, вторгнуться на спорную территорию и спровоцировать вооруженное столкновение с мексиканскими войсками, что и было исполнено незамедлительно. Полк обвинил соседей в нарушении государственной границы США, и в мае 1846 года Конгресс официально объявил войну Мексике. Далее события развивались с устрашающей быстротой. Войска генерала Тейлора форсировали реку Рио-Гранде и захватили город Матаморос. Вслед за этим они напали на Монтеррей и, продвинувшись на юг, разбили мексиканские силы под Буэна Вистой. В то же время полковник Стивен У. Кирни выступил со своим отрядом из Канзаса в направлении Санта-Фе и захватил часть территории Нью-Мексико. Затем войска Кирни проследовали до побережья, где объединились с Тихоокеанской эскадрой США и группой повстанцев под предводительством Джона Ч. Фремонта. К январю 1847 года им удалось захватить контроль над всей Калифорнией. В марте того же года войска генерала Уинфилда Скотта захватили Веракрус и направились на запад, в сторону Мехико. В сентябре 1847 года мексиканцы вынуждены были сдать свою столицу и подписать договор Гваделупа – Идальго. В начале 1848 года война завершилась.

В результате Соединенные Штаты получили доступ к огромным новым территориям. Заключенный договор подтвердил их притязания на техасские земли и передал под американский контроль северные провинции Мексики (сюда целиком входили современные штаты Калифорния, Невада, Юта и частично – Вайоминг, Аризона, Нью-Мексико, Колорадо, Оклахома и Канзас). Таким образом, «Мексиканская уступка» совокупно с присоединенным Техасом увеличила площадь США почти на миллион квадратных миль. Орегонская территория, полученная двумя годами ранее в результате договора с Британией, подарила еще 285 тыс. кв. миль. За три года – с 1845-го по 1848 год – Соединенные Штаты приобрели больше земель, чем за предыдущие 50 лет. Весьма впечатляющий результат, затмивший сделку с покупкой Луизианы. Присоединенные территории превышали первоначальную площадь тринадцати объединившихся штатов. Подобное приобретение означало «возникновение новой американской державы».

Многие американцы радостно приветствовали бурный рост государства, однако раздавались и недовольные голоса. К примеру, Эмерсон предсказывал победу Соединенных Штатов над Мексикой, но предупреждал, что американскому народу придется заплатить дорогую цену за эту победу. «…Как если бы человек проглотил дозу мышьяка, погибельную для его организма. Мексика отравит нас». В погоне за вожделенными землями американцы уподобились средневековому алхимику, который вместо долгожданного «философского камня» изобрел смертоносный яд. По словам современного историка Уильяма Уисека, Соединенные Штаты стремились достичь внутреннего мира, решая спорный вопрос рабства через «секционные сделки» с четко очерченными границами. Первую такую попытку Конгресс сделал в 1820 году, приняв так называемый «Миссурийский компромисс». Этот документ запрещал рабство на всех территориях, образовавшихся в результате приобретения Луизианы к северу от воображаемой линии 36° 30 . Беда в том, что таким образом – просто проведя воображаемую линию в пространстве – проблему рабства удавалось разрешить лишь в теории, поскольку само пространство оставалось прежним (по крайней мере, еще на протяжении четверти века). Если задаться вопросом, что помешало сработать старым испытанным рецептам и едва не разрушило национальный дом, ответ прозвучит несколько неожиданно: именно внезапный и стремительный рост государства. Как объясняет все тот же Уисек, «гражданская война почти наверняка не разразилась бы – уж во всяком случае этого не случилось бы в 1860 году, – обсуждайся вопрос о рабстве в условиях стабильной, сохраняющей прежние границы нации».

Так или иначе, в 1848 году республика, занимавшая практически целый континент и все еще помышлявшая о дальнейшем росте, вынуждена была задуматься: что же ей делать с этими новыми землями? Некоторые полагали достаточным запретить рабство на территории, приобретенной в результате «мексиканской уступки». Другие ратовали за «свободную землю» на всей площади Соединенных Штатов. Были и те, кто предлагал продлить «границу свободы», проходившую вдоль 36-й параллели, дальше на запад, до самого океана. Большинство южан настаивали на том, что граждане имеют право перевозить свою собственность (включая «живую собственность», т. е. рабов) в любую точку государства. Сторонники «народного суверенитета» считали, что вопрос рабства должен решаться не на федеральном уровне, а непосредственно в легислатурах штатов. Существовала также небольшая группа радикальных аболиционистов, требовавших немедленной отмены рабства на всей территории Соединенных Штатов. В последующее десятилетие споры по этому животрепещущему вопросу становились все более ожесточенными. Парадокс заключался в том, что по мере того как площади плодородных земель расширялись, почва для компромисса безнадежно сужалась.

Начнем с того, что необъятные просторы, свалившиеся на голову американцев, сами по себе представляли серьезную проблему. К тому же ситуация осложнялась массовыми перемещениями больших групп людей на эту территорию. В июле 1847 года группа из 150 мормонов под предводительством Браэма Янга двинулась вдоль северо-восточной границы Большого Бассейна. Достигнув берегов Большого Соленого озера, Янг объявил, что «это то самое место», где подвергавшиеся гонениям члены церкви обретут наконец мир и покой. Тысячи пионеров-мормонов со всей страны потянулись в «землю обетованную». Американцы с тревогой наблюдали, как территория Юты на Западе быстро заполняется религиозными радикалами, которых на Востоке посчитали чересчур уж опасными.

А на Тихоокеанском побережье разнообразные общины росли, как грибы, и привлекала их мечта скорее о земных благах, чем о загробной награде. В январе 1848 года в предгорьях Сьерра-Невады обнаружили золото, и сюда хлынул поток искателей счастья. За два года «золотой лихорадки» население Калифорнии увеличилось с 14 тыс. до 100 тыс. человек. За каких-нибудь 8 лет маленький заштатный Сан-Франциско, где проживали всего 200 человек, вырос в полноценный город с 50-тысячным населением. Налицо были все признаки экономического расцвета. В социальном плане регион тоже изменился: здесь появилось множество европейцев, мексиканцев, китайцев и представителей коренного населения. Но важнее всего оказались политические последствия быстрого развития Калифорнии: очень скоро население выросло настолько, что у региона появились реальные надежды на включение в состав США на правах самостоятельного штата.

Республиканская верхушка весьма благосклонно отнеслась к подобному намерению. Дело в том, что в Калифорнии никогда не существовало рабства. Таким образом, с ее вхождением в состав республики устанавливалось исключительно удобное соотношение: 15 свободных штатов на 15 рабовладельческих. Вслед за тем к Соединенным Штатам присоединились территории Орегона, Юты и Нью-Мексико, что обещало новые изменения во внутригосударственном балансе. В конце концов сенаторы Генри Клэй (Кентукки) и Стивен Э. Дуглас (Иллинойс) разработали целый пакет предложений по наболевшему вопросу о рабстве и в июле 1850 года представили их на рассмотрение Конгресса. Хотя целиком законопроект был отклонен, но пять важнейших статей конгрессмены рассматривали отдельно и в сентябре 1850 года одобрили. Во-первых, решено было принять Калифорнию в состав США на правах свободного штата. Во-вторых, на территории Юты и Нью-Мексико устанавливался принцип народного суверенитета, при котором население штатов получало право самостоятельно решить их судьбу (обе новые территории сделали выбор в пользу рабовладения). В-третьих, законопроект определил границы штата Техас. В-четвертых, конгрессмены своим решением запретили работорговлю (но не рабовладение) в округе Колумбия. И в-пятых, Конгресс гарантировал защиту имущества рабовладельцев со стороны федеральных властей.

Последняя мера обеспечивалась принятием закона о беглых рабах, вызвавшего горячие споры у американцев. По словам Филипа С. Фонера, данное постановление превратило федеральное правительство в активного охотника на чернокожих беглецов. Федеральные уполномоченные рассматривали претензии рабовладельцев, они же назначали маршалов, в чьи функции входило задержание беглых рабов. По ходу дела маршалы могли обратиться за помощью к любому гражданину; тех, кто отказывал им в содействии, ожидали денежные штрафы или тюрьма. Для того чтобы организовать погоню за беглецом, от владельца требовалось лишь устное или письменное подтверждение владения этим рабом. Далее уполномоченный решал дело самостоятельно, без привлечения судебных властей. Причем практика показывала, что жалование уполномоченных напрямую зависело от характера решений, которые они принимали. В том случае, если раба возвращали хозяину, оно практически удваивалось. Арестованные беглецы никак не могли свидетельствовать в свою пользу или защищаться каким-либо другим способом. Вот как выглядел принятый республиканцами «Компромисс 1850 года».

Хотя закон о беглых рабах был выдвинут сторонниками ограниченной власти правительства, он оказался одним из самых авторитарных федеральных законов за всю историю Соединенных Штатов. Такое злоупотребление властью вызвало бурю негодования у американцев. В 1850–1856 годах федеральные чиновники задержали 200 человек, подозреваемых в побеге. Причем, как скоро выяснилось, закон был направлен в первую очередь против свободных штатов. Северные реформаторы обличали творившееся безобразие как узаконенное похищение. Они организовывали комитеты по спасению чернокожих, которые препятствовали арестам и несправедливым разборам дел. Некоторые северные легислатуры приняли «акты о личной свободе», блокирующие действие закона. Некоторые чернокожие американцы вынуждены были эмигрировать из страны, опасаясь за свою безопасность. А среди женщин-северянок нашлась одна, которая не осталась безразличной в условиях нового национального кризиса и решила бороться с творящейся несправедливостью при помощи пера.

Гарриет Бичер-Стоу была дочерью конгрегационалистского пастора Лаймана Бичера. Выросшая в семье, где большое значение придавалось общественному долгу, девушка горячо переживала социальную и моральную несправедливость, проистекающую из института рабства. Ее отец являлся президентом Лейновского теологического семинара в городе Цинциннати, где собирались на диспуты сторонники аболиционизма. От рабовладельческого штата Кентукки их отделяла лишь река Огайо, и не раз Гарриет оказывалась свидетельницей драматических обстоятельств погони за чернокожими беглецами. Эти душераздирающие картины вкупе с изучением трактатов таких известных реформаторов, как Лидия Мария Чайлд и Фредерик Дуглас, сформировали мировоззрение будущей писательницы.

Сама Стоу рассказывала, что однажды во время церковной службы на нее вдруг снизошло озарение: ей привиделся образ доброго, набожного раба, от которого она уже не могла избавиться. Она начала делать наброски, которые в конце концов вылились в книгу под названием «Хижина дяди Тома». В центре романа – немолодой уже негр, стоявший во главе черной общины до тех пор, пока его не разлучили с семьей и не отправили «вниз по реке» к новому злобному хозяину. Пройдя через множество испытаний, Том обретает наконец избавление – но, увы, не через освобождение, а через смерть. На страницах книги мы встречаемся и с другими персонажами. Среди них молодая женщина, которая бежит с плантации в поисках свободы; страстный мужчина, грезящий о черной республике; озорная девчонка, пренебрегающая правилами приличия и шокирующая окружающее общество. И все они вынуждены жить в мире, принадлежащем белым людям. Они очень разные, эти белые: некоторые из них оправдывают рабство, другие осуждают, есть и те, кто не определился с собственным отношением к проблеме.

Гарриет Бичер-Стоу (1811–1896)

Именно разнообразие и непохожесть характеров придают роману Стоу размах. Говоря о достоинствах книги, необходимо также отметить сложную, неоднозначную идеологическую позицию автора. Она не удовлетворяется простым противопоставлением добродетельных северян аморальным южанам: так, например, самый неприятный герой в книге – низкий и злобный хозяин Саймон Легри, выходец из Новой Англии. Гарриет Бичер-Стоу настойчиво пыталась довести до читателей две непреложные, с ее точки зрения, истины: во-первых, что рабство есть несомненный грех, который требует немедленного покаяния; и во-вторых, что грех этот лежит на совести всего народа. Она неоднократно указывала на сопричастность северян к тому злу, что творится на Юге. Так и кажется, будто писательница вознамерилась высечь всю нацию целиком, и перед ее гневом никто не может себя чувствовать безвинным праведником. Стоу решительно заявляла: только совместным трудом, объединившись в едином порыве, граждане Америки – независимо от того, где они проживают, на Севере или на Юге, – смогут наконец покончить с этим ужасным социальным злом. Причем исходный импульс этого движения будет исходить не с рыночных площадей и не из присутственных собраний, где всем заправляют мужчины. Нет, спасение придет из тесного домашнего круга, где благодаря женскому влиянию царит атмосфера любви и веры. Женская власть, полагала писательница, не должна ограничиваться пределами женского очага и воспитания потомства. Ее предназначение – распространиться на весь мир и переделать его к лучшему.

Роман Бичер-Стоу был издан в 1852 году и сразу же завоевал небывалую популярность. В первый год после его выхода в свет было продано свыше 300 тыс. экземпляров. Он стал первым американским романом, который преодолел рыночную планку в миллион экземпляров. По мотивам романа был поставлен спектакль, с успехом прошедший во всех северных штатах. Мысль о той угрозе, которую институт рабства несет республиканским и христианским идеалам, не оставила американцев равнодушными – книга Стоу вызывала в сердцах читателей боль, страх и ярость. Один из чикагских обозревателей выразил надежду, что роман «окажет благотворное влияние на борьбу за человеческие права и поможет покончить с угнетением миллионов наших сограждан».

Стоит ли говорить, что жителей южных штатов роман поверг в шок. И книгу, и саму писательницу подвергли осуждению и осмеянию. Говорили, что Стоу – оголтелая экстремистка, которая лжет без зазрения совести, пытаясь опорочить весь Юг, его народ и вековой уклад жизни. Южане были страшно озабочены тем, что столь бессовестная ложь пользуется такой популярностью в северных штатах. Они считали недопустимым, чтобы хрупкое равновесие, с таким трудом установленное в государстве, оказалось под угрозой. Тем более обидно, что причиной послужил не важный правительственный акт, а какая-то вздорная книжонка. Возмутительно! В 1863 году президент Авраам Линкольн встретился с Гарриет Бичер-Стоу и обратился к ней с такими словами: «Так, значит, вы и есть та маленькая хрупкая женщина, чья книга стала причиной большой войны?»

В XIX веке американский экспансионизм нашел свое выражение в расширении торговых отношений с Азией. Американо-китайские соглашения, заключенные в 1844–1858 годах, обеспечили молодой республике доступ в дюжину китайских портов. А договор с Японией 1858 года еще более расширил тихоокеанский рынок, присовокупив к списку 5 японских портов.

Экспансионистская политика США пересекалась с дальнейшим развитием транспортной системы в стране. Избранный от демократической партии президент Франклин Пирс в 1853 году направил в Мексику своего представителя – жителя Южной Каролины Джеймса Гадсдена. Тот должен был прозондировать почву относительно приобретения северомексиканской территории в 250 тыс. кв. миль – с тем, чтобы использовать их для прокладки трансконтинентальной железнодорожной линии, соединяющей Новый Орлеан и Сан-Диего. Однако мексиканские власти негативно отнеслись к предложению Гадсдена. Северные политики также весьма подозрительно смотрели на проекты южан, которые неминуемо должны были привести к новым спорам в сенате. В конце концов «Покупка Гадсдена» состоялась, хоть и не в том виде, как планировалась. За 10 млн долларов ему удалось приобрести менее 30 тыс. кв. миль на юге территории Нью-Мексико, что послужило еще одним камнем преткновения между южанами и северянами.

Имперские амбиции, являвшиеся неотъемлемой частью экспансионистской политики США, проявились в секретных планах, разработанных в 1854 году в отношении Карибских островов. Еще со времен президента Полка администрация Соединенных Штатов с вожделением поглядывала в сторону Кубы. Американцы давно мечтали о приобретении этого острова. Его стратегически важное расположение, экономическая ценность и политические дивиденды, которые сулило присоединение еще одной рабовладельческой провинции, делали Кубу исключительно ценным приобретением. Однако все попытки Полка «перекупить» остров ни к чему не привели (хотя США предлагали сумму в 100 млн долларов). Точно так же провалились и попытки спровоцировать кубинцев на восстание против испанского правления. Когда президент Пирс снова выступил с предложением о покупке острова (увеличив сумму до 130 млн), он получил резкий отпор со стороны испанского правительства. Представители европейских держав, в особенности Франция, Британия и Испания, обеспокоенные настойчивостью США, в октябре 1854 года встретились в бельгийском городе Остенде с американскими дипломатами. Они предложили американцам подписать конвенцию о взаимной гарантии сохранения испанского суверенитета над Кубой. Проект этой конвенции известен под названием «Остендский манифест». Подписывать документ американские дипломаты отказались, сославшись на доктрину Монро. Взамен они выработали собственную программу действий, которую и изложили в секретном меморандуме. Его содержание наглядно демонстрирует, сколь далеко готовы были зайти в своих экспансионистских устремлениях американские власти.

В меморандуме говорилось, что «для Североамериканской республики Куба не менее важна, чем ее нынешние члены. она естественным образом входит в великую семью штатов, о которой Союзу предназначено заботиться». Там же подчеркивалось, что «Союз не может чувствовать себя в безопасности, наслаждаться миром и спокойствием, пока Куба не войдет в его пределы». Было рекомендовано вновь попытаться аннексировать вожделенный остров (но не дороже, чем за 130 млн долларов). Если же эти попытки потерпят неудачу и испанские владения и впредь будут угрожать «внутреннему миру и самому существованию нашего дорогого Союза», то Соединенные Штаты «по всем законам, как человеческим, так и божеским» имеют право отнять Кубу у Испании. Америка не может пассивно устраниться и «позволить африканизировать остров, сделав из него второй Санто-Доминго – со всеми сопутствующими ужасами для белого населения». Чтобы в каких-нибудь 90 милях от берегов США существовало свободное государство чернокожих? Это просто немыслимо! Америке самим Провидением предназначено сохранять рабов в рабстве, а следовательно, она должна любыми возможными средствами заполучить Кубу.

К несчастью для американского правительства, содержание меморандума просочилось в прессу, что вызвало бурю негодования в обществе. Президент Пирс был вынужден дезавуировать намеченную стратегию. Однако там, где правительство отступило, на помощь пришла частная инициатива. В 1850-х годах различные герои-одиночки снаряжали бесчисленные «флибустьерские» экспедиции в Центральную Америку и на Карибские острова. Некоторые отряды довольствовались простым грабежом, другие пытались придать делу идейную окраску: якобы, захватывая новые земли, они «освобождали» их жителей, создавали новую нацию, а заодно приумножали рабовладельческие территории в составе Соединенных Штатов. Одним из таких энтузиастов был выходец из Теннесси Уильям Уокер, который неоднократно совершал вылазки в Мексику и Центральную Америку. Ему даже удалось добиться заметного успеха в одном из походов: захватив часть Никарагуа, он объявил себя ее президентом. Однако в последнем набеге удача отвернулась от Уокера. Воинственные гондурасцы захватили его в плен и казнили. Эти флибустьерские кампании, пользовавшиеся поддержкой южан (а также влиятельных лиц в администрации Пирса), способствовали усугублению секционного антагонизма. В глазах северян подобные мероприятия компрометировали Америку и извращали тезис о ее исторической миссии.

Однако заграничные эскапады американских экспансионистов были не единственным поводом для разногласий внутри нации. Не менее бурную реакцию вызвали события, разгоревшиеся в самом центре страны. В 1854 году Конгресс принял закон о Канзасе и Небраске, проект которого подготовил Стивен Дуглас, сенатор от Иллинойса. Этот билль поделил бывшую индейскую территорию на две части – Канзас и Небраску. Конгрессмены надеялись, что вхождение новых территорий в Союз не слишком ухудшит секционный баланс. Закон был составлен таким образом, что оставлял возможность установления рабства в новообразованных землях, несмотря на то, что они лежали к северу от линии 36° 30 . Принятый в окончательной редакции закон фактически отменял «Миссурийский компромисс» 1820 года. Не сумев прийти к единому мнению в отношении рабовладения на вновь образованных территориях, федеральное правительство остановилось на варианте «народного суверенитета», то есть переложило решение вопроса на плечи местных легислатур. Дуглас стремился как можно скорее заселить новые земли, что позволило бы приступить к прокладке трансконтинентальной железной дороги на Тихоокеанское побережье. Восточный же терминал в одном из вариантов планировалось расположить в Чикаго, в родном штате самого сенатора Дугласа.

И действительно, освоение новых земель происходило довольно энергично, но далеко не так мирно и упорядоченно, как мечталось Дугласу. С самого начала процесс заселения Канзаса спонсировался рядом организаций – как аболиционистских, так и защищавших рабство. В обстановке горячих споров прошла серия выборов, в результате которых образовалось два территориальных правительства – одно из них было за рабство, другое категорически против. Две группы лидеров, два набора законов, два различных проекта местной конституции: разделение зашло настолько глубоко, что весной 1858 года вылилось в вооруженные столкновения между представителями антагонистических лагерей. Разразилась настоящая гражданская война, вошедшая в историю под названием «Кровавый Канзас». В мае случился печально знаменитый инцидент, когда аболиционист Джон Браун провел карательный рейд против рабовладельческого поселения Поттаватоми, убив пять человек. Эта история, известная в народе как «Резня в Поттаватоми», еще больше обострила конфликтную ситуацию и повлекла за собой многомесячную партизанскую войну среди канзасцев. Печальный итог идейного противостояния – 200 человек убитыми и убытки на 2 млн долларов вследствие поджогов и разрушений, неизбежных в военное время.

Насилие проложило себе дорогу и в коридоры Конгресса. 20 мая сенатор от Массачусетса Чарльз Самнер выступил на заседании с резкой критикой своих коллег – защитников рабства. В числе прочих нападкам подвергся сенатор от Южной Каролины Эндрю Батлер. Два дня спустя племянник Батлера по имени Престон Брук, являвшийся членом палаты представителей, затеял ссору с Самнером по поводу оскорбительных замечаний, которые тот себе позволил. Словесная перепалка переросла в рукоприкладство, в ходе которого Брук сломал трость о голову своего оппонента. Смертельно обиженный Самнер покинул свой пост в сенате и два с половиной года не соглашался возвращаться. Палата представителей осудила поведение вспыльчивого Брука, лишила его поста и отослала обратно в Южную Каролину. Зато дома он сразу же превратился в героя: восторженные южане подарили ему новую трость и на ближайших же выборах снова избрали своим представителем в Конгресс.

В атмосфере всеобщего противостояния, царившей в Канзасе, президент Франклин Пирс и его преемник Джеймс Бьюкенен открыто встали на сторону защитников рабства. Однако выборы, прошедшие в Канзасе в 1858 году, продемонстрировали, сколь решительно основная масса переселенцев отвергает идею рабства. В связи с тяжелой ситуацией, сложившейся в Канзасе, конгрессмены не спешили принимать эту территорию в состав Союза. Лишь в 1861 году, когда разразилась гражданская война, Канзас вошел в состав США на правах свободного штата.

События, происходившие на этой территории, раскололи нацию на два враждебных лагеря. «Народный суверенитет» не пользовался доверием, ибо было ясно, что это не более чем удобный инструмент в руках президентов и южных лидеров, во что бы то ни стало желавших насадить рабство в Канзасе, пусть даже вопреки воле большинства. Этот спор нанес серьезный урон партии вигов, и без того ослабленной ренегатством некоторых своих членов, вставших на антирабовладельческую позицию. Полемика расколола демократическую партию и ослабила ее позиции в обществе. Все больше северян рассматривали демократов как прислужников южной «рабовладельческой власти», которая, судя по всему, плела нити заговора с целью завладеть новыми землями и насадить там систему рабства. Воспользовавшись затруднениями политических оппонентов, республиканская партия быстро набирала силу. Она поддерживала правительственную программу по развитию экономики. Республиканские лидеры с жаром защищали «свободный труд», пропагандируя усердную работу, открывающиеся экономические перспективы и социальную мобильность. Республиканцы ратовали за «свободные штаты», требовали запретить распространение рабства на новых территориях. Впервые в истории Америки сложилась такая ситуация, когда основная политическая партия открыто выступала против системы рабовладения.

Для южан подобный политический курс не сулил ничего хорошего. А если учесть то безразличие, с которым республиканцы относились к своему потенциальному электорату на Юге, то положение и вовсе выглядело угрожающим. Похоже, республиканцы сделали ставку на Север, а что творилось на Юге, их совершенно не волновало. Подобное отношение сильно задевало южан и приводило в конечном счете к еще большей разъединенности. С точки зрения южной аристократии, северяне вообще вели невозможную жизнь – в неустойчивом обществе без какого-либо объединяющего начала, стараниями экстремистских реформаторов оторванном от корней; в мире, где царят алчность, индивидуализм и жестокая конкуренция; в мире, нацеленном на решение проблем путем концентрации власти. Радикально настроенные аболиционисты усугубляли царивший на Севере беспорядок своими бесконечными разглагольствованиями, темы которых не менялись – страшное зло рабовладения, равенство черных и белых и коварство презренных южан. Вспышка насилия, инициированная аболиционистами в Канзасе, стала первым предвестником широкомасштабного расового противостояния на Юге. Если северяне боялись «рабовладельческой власти», то южане не меньше страшились «черного республиканизма». Эти тревожные настроения, царившие на обеих сторонах, не оставляли надежды на компромисс.

В самый разгар беспорядков в Канзасе судебная власть попыталась внести свою лепту в решение вопроса о рабстве. До середины 1850-х годов Верховному суду не приходилось рассматривать вопросы, связанные с рабством на новых территориях.

Впервые такая возможность возникла, когда в Верховный суд было передано дело, до того рассматривавшееся в Миссурийском суде, по иску некоего раба Дреда Скотта.

Хозяин Скотта вывез его из Миссури в Иллинойс. Некоторое время они проживали там, затем переехали на висконсинскую территорию и в конце концов снова вернулись в Миссури. Скотт при поддержке белых реформаторов потребовал признать себя свободным человеком – на том основании, что проживание в свободном штате и на свободной территории дает ему такое право. В низшей инстанции решение было вынесено в пользу Дреда, но затем высший суд Миссури отменил его. В 1856 году дело поступило на рассмотрение в Верховный суд США, и в марте 1857 года суд вынес свое постановление.

Провозглашалось, что ни один чернокожий – будь он рабом или свободным – не может являться гражданином Соединенных Штатов. Главный судья Роджер Б. Тэни доказывал, что черные «представляют собой существа низшей расы, (которые) не могут претендовать на почтенные права белых». Судья Питер У. Дэниел пошел дальше, он заявил, что черные – особая группа людей, исключенная из «семьи наций», и бессмысленно даже вести речь об их американском гражданстве. Развивая свою мысль логически, судья объявил рабов собственностью белых хозяев. В силу Пятой поправки Конгресс не может нарушать имущественные права собственников (в данном случае белого рабовладельца) без соответствующего решения суда. Принятый в 1820 году «Миссурийский компромисс» уже и так лишил граждан их собственности на указанных территориях. В свете принятого закона о Канзасе и Небраске Конгресс признает «Миссурийский компромисс» устаревшим и властью Верховного суда впредь аннулирует его действие.

Дред Скотт

Так что же, федеральная легислатура не имеет права исключить рабство на означенных территориях? Может, такой властью обладают легислатуры самих территорий? Судья Тэни отвечал на этот вопрос отрицательно. Все дело в том, что ни федеральное правительство, ни местные легислатуры не могут покушаться на имущественные права рабовладельцев. Концепция «народного суверенитета» носила весьма спорный характер: жители конкретных территорий могут обсуждать рабовладение, но не отменять рабство.

Оставался невыясненным еще один вопрос – о полномочиях правительств штатов. Имеют ли право они отменить рабство в пределах своих штатов? Известно, например, что легислатуры Нью-Йорка и Массачусетса запретили рабовладение на своей территории. Выходит, они превысили свои полномочия и нарушили Пятую поправку? Следовало ли аннулировать их антирабовладельческие законы? Правосудие на сей счет молчало, но простая логика, похоже, подсказывала, что никакая легислатура не имеет права вступать в противоречие с Пятой поправкой. Таким образом, выходило, что рабство обладало надежной защитой государства, в то время как позиции свободы оставались весьма шаткими.

Жители южных штатов радостно приветствовали решение по делу Дреда Скотта, вынесенное членами Верховного суда (кстати сказать, большинство судей и сами были южанами). Северяне, в свою очередь, сомневались в «продуманности» решений суда, касавшихся американского гражданства, имущественных прав и полномочий легислатур. Наблюдатели предсказывали, что в ближайшем будущем Верховному суду придется неоднократно рассматривать дела, связанные с рабами и рабством как таковым. И, возможно, в следующий раз суд выскажется более определенно по поводу полномочий легислатур штатов. Южные штаты рассчитывали на незыблемость как состава Верховного суда, так и его позиций. Северяне же, напротив, надеялись на изменения. Их партии следовало усилить свое положение и, заручившись поддержкой населения, провести новые успешные выборы. Если у кормила власти будут стоять президент-республиканец и республиканский сенат, они сумеют сформировать новый состав суда, который впредь будет принимать справедливые решения.

Правительства штатов высказали свое мнение по вопросу о рабовладении. То же самое сделали Конгресс, президент и Верховный суд страны. С точки зрения одного человека по имени Джон Браун, официальные власти сделали все, чтобы рабство и дальше спокойно процветало, в то время как ростки свободы всячески подавлялись и выпалывались. Судя по всему, бесполезно было ждать благоприятного решения, поскольку официальные лица сами себя поставили вне закона бесчестной сделкой с «рабовладельческой властью». В таких условиях, посчитал Браун, будет справедливо опереться на собственные силы. Он намеревался, ни много ни мало, искоренить грех рабства и восстановить свободу в Америке.

После того как вооруженные стычки в Канзасе затихли, Браун вернулся на Восток и приступил к планированию дальнейших действий. Он задумал нанести удар в самое сердце ненавистного врага, организовав военную вылазку в глубь Юга. Финансировали операцию северо-восточные аболиционисты – члены подпольной организации «Тайная шестерка». Собрав группу из 20 единомышленников, как и он, преданных идеалам свободы, Джон Браун планировал организовать вооруженные выступления рабов (фактически восстание) во всех южных штатах. Главную базу он намеревался устроить на берегу реки Потомак, на границе штатов Виргиния и Мэриленд. Брауну и его группе предстояло овладеть военным арсеналом Соединенных Штатов в Харперс-Ферри с тем, чтобы захваченным оружием вооружить восставших рабов. После успешного завершения восстания Браун предполагал возвратиться на свою базу и готовиться к новому наступлению на ненавистную систему рабовладения.

Джон Браун

Операция началась 16 октября 1859 года. Как и планировалось, группа Брауна захватила арсенал и с оружием на руках стала дожидаться подхода рабов с окрестных плантаций. Тем временем местные жители тоже не дремали. Они окружили арсенал и стали обстреливать засевших там мятежников. Вскоре подтянулась морская пехота под командованием полковника Роберта Э. Ли. Опытные пехотинцы быстро справились с заговорщиками: кого-то убили, остальных, в том числе и самого Брауна, захватили в плен. Власти предъявили Джону Брауну обвинение в измене против штата Виргиния и заговоре с целью поднять восстание рабов. В начале ноября состоялся суд, который приговорил его к смертной казни через повешение. В ожидании смертного часа Браун писал из тюремной камеры: «Я, Джон Браун, и посейчас совершенно убежден в виновности этой преступной земли, и вину эту можно смыть только кровью». Приговор был приведен в исполнение 2 декабря 1859 года.

В северных штатах это событие вызвало небывалый всплеск сочувствия и скорби. Казнь Брауна ознаменовалась прошедшими в различных городах митингами, горестными речами и тихими церемониями. Их участники признавали, что, возможно, методы Брауна чересчур жестоки, зато цели достойны всяческого подражания. Этот человек, заявляли одни, не просто исповедовал высочайшие гуманные принципы, но и попытался воплотить их в жизнь. Для других Джон Браун был прежде всего борцом с рабовладельческой властью. Остальные считали, что он мужественно пожертвовал жизнью во имя освобождения четырех миллионов рабов.

В то время как Север предавался скорби, Юг содрогался. Как возможно, недоумевали южане, чтобы толпы народа превозносили столь явного безумца? Ведь Браун был убийцей и мятежником, представлявшим угрозу для безопасности всей страны! И тем не менее жители Бостона, Нью-Йорка и Филадельфии восторженно восславляли его жизненные принципы и бунтарские поступки. Их нелепый гротескный траур лишний раз подчеркивал, насколько враждебную позицию занимали северяне по отношению к Югу: любые проблемы и неурядицы южан вызывали у них злорадное ликование. Можно ли после этого сомневаться, что страна фактически поделена на две нации, не имеющие ничего общего между собой? И какие еще нужны доказательства тому, что все северяне – и ярые аболиционисты, и «умеренные» республиканцы, да и простые обыватели – во имя собственных интересов плетут нити заговора с целью разрушить саму основу жизни американского Юга? В таких условиях южанам не пристало проявлять слабость и нерешительность. Настало время сомкнуть ряды, чтобы всем миром противостоять северной угрозе. Как декларировала статья в выходившей в Атланте газете «Конфедерация»: «Каждый человек из нашей среды, который не разделяет убеждения (и смело не заявляет о том), что рабство является общественным, моральным и политическим благодеянием, будет почитаться нашим врагом».

В такой сложной и взрывоопасной обстановке американцам предстояло избирать главу исполнительной власти. Неудивительно, что президентские выборы 1860 года поделили всю страну на два враждебных лагеря. На сей раз в соревновании участвовали не два, а целых четыре претендента. И северяне, и южане выставили по два кандидата. Лишь один из четырех официальных соискателей проводил предвыборную кампанию в обоих регионах. Другими словами, национальное решение принималось секционным путем.

Ряды демократической партии были безнадежно разобщены все тем же вопросом о рабстве на западных территориях. Сенатор Джефферсон Дэвис из Миссисипи призывал членов партии встать на защиту рабовладения. В то же время сенатор Стивен Дуглас настаивал на варианте «народного суверенитета». Загнанные в тупик и окончательно запутавшиеся демократы в конце концов разбились на два лагеря – каждый со своей программой и со своим кандидатом в президенты. Южные демократы выставили в качестве своего избранника Джона К. Брекенриджа. Ставленником северных демократов стал Стивен Дуглас, который тем не менее рискнул провести кампанию и в южных штатах. Третий кандидат – Джон Белл из Теннесси – представлял умеренных южан из пограничных штатов и ратовал за компромиссное решение вопроса о рабстве.

Республиканцы также делали ставку на умеренность и сдержанность. В этом отношении наиболее подходящим кандидатом казался Авраам Линкольн, который впервые заявил о себе (впрочем, неудачно) два года назад на сенаторских выборах в Иллинойсе. Линкольн был человеком весьма скромного происхождения, что сближало его с многотысячной армией простых рабочих и фермеров. Он родился и вырос на Среднем Западе, что позволяло ему представлять два важнейших штата – Иллинойс и Индиану. В злободневном вопросе о рабовладении Линкольн занимал весьма осторожную позицию, препятствуя распространению рабства на западные территории, но признавая его право на существование в южных штатах. И наконец Линкольн был относительным новичком на политической арене страны, не отягощенным никаким компрометирующим багажом.

Платформа республиканцев, по сути, совпадала с позицией Линкольна по вопросу о рабстве. Желая откреститься от воинствующих радикалов, партия осудила эскападу Джона Брауна как «тяжелейшее из преступлений». Для оживления экономики после депрессии 1857 года республиканцы планировали энергичное вмешательство на федеральном уровне, включавшее в себя введение протекционистских тарифов, закон о гомстедах (бесплатных земельных участках) и усовершенствование транспортной системы. Партия надеялась, что подобный комплекс мер обеспечит успешный выход из кризиса, по крайней мере, на востоке и северо-востоке страны.

Результаты выборов оказались благоприятными для республиканцев, но весьма тревожными для нации в целом. Линкольн получил почти 60 % голосов коллегии выборщиков и чуть менее 40 % голосов всех избирателей. Безусловное поражение он потерпел в коллегии выборщиков от южных штатов, что неудивительно, учитывая, что в десяти южных штатах его фамилия вовсе не была внесена в список кандидатов. Таким образом, Линкольн стал президентом меньшинства (если говорить о народном голосовании) и секционным президентом (по результатам голосов, поданных в коллегии выборщиков). В целом можно констатировать: электорат Линкольна обеспечил победу на выборах, но оказался недостаточным, чтобы считать его всенародным избранником.

Для южан результаты выборов 1860 года стали подтверждением самых худших опасений. Север еще раз доказал свое безусловное политическое превосходство. Проклятым северянам повсюду сопутствовала удача: они выигрывали все подряд, а следовательно, могли формировать национальную политику, не оглядываясь на южан. С таким же успехом рабовладельческие штаты могли и вовсе не участвовать в выборах! Южане чувствовали себя незаслуженно обиженными и отодвинутыми в сторону. Но пуще того они боялись. И вправду, что теперь помешает всесильным республиканцам с Севера растоптать идеалы Юга, а заодно и лишить его жителей основы благоденствия? Они могут сделать все, что пожелают, и ни перед кем не станут держать ответ. О какой же безопасности, о каких гарантиях для южан может идти речь при подобном политическом режиме?

Узнав о победе Линкольна, лидеры южан собрались, чтобы обсудить угрозу, нависшую над их регионом. Новый президент и его партия пришли к власти независимо от южных штатов. Они ничем не были обязаны южанам, а посему и рассчитывать на их благодарность не приходилось. Избранный (но еще не вступивший в должность) президент Линкольн недвусмысленно выразил свое отношение к рабству: он не допустит его распространения на новые, западные земли. Для института рабовладения это было равносильно приговору: ограниченное пределами южных штатов рабство обречено на медленное угасание и в конечном счете – на исчезновение. Сдерживание в данном случае равносильно искоренению. У южан не оставалось сомнений, что их извечный, самый страшный кошмар воплотился в явь – федеральная власть перешла в руки врагов-аболиционистов. Став президентом, Линкольн первым делом посадит своих единомышленников в Верховном суде. И какое же решение примут новые судьи, когда в следующий раз возникнет ситуация, подобная делу Дреда Скотта? В качестве главы исполнительной власти Линкольну предстоит контролировать исполнение государственных законов. Станет ли он ревностно блюсти закон о беглых рабах? А ведь он теперь займет пост главнокомандующего вооруженными силами США. И стоит ли рассчитывать на его оперативное вмешательство, если вдруг объявится новый Джон Браун? Более того, Линкольн как партийный лидер будет осуществлять все назначения на должности. Скажите на милость, станут ли новые почтмейстеры-республиканцы бороться с потоком подстрекательской литературы, пересылаемой по почте? С какой стороны ни посмотри, отовсюду южанам грозила опасность.

На протяжении десятилетий южные экстремисты видели только один метод борьбы с надвигающейся секционной катастрофой – отделение от Союза. И 20 декабря 1860 года Южная Каролина приняла решение осуществить угрозу. Она аннулировала ратификацию конституции и объявила о разрыве с остальными штатами. К февралю 1861 года к Южной Каролине присоединилось еще шесть штатов Нижнего Юга. Эта семерка образовала новый союз под названием Конфедеративные Штаты Америки. Они приняли собственную временную конституцию и выбрали временного президента – Джефферсона Дэвиса.

Члены Конфедерации доказывали, что с избранием Авраама Линкольна положение серьезно осложнилось, и они вынуждены действовать, пока не стало слишком поздно. Республиканцы, несомненно, лишат институт рабовладения федеральной защиты и поддержки. А как только национальное правительство самоустранится, по всему Югу прокатится восстание рабов. Представители мятежных штатов также доказывали, что их отделение является абсолютно оправданным и легитимным. Будучи суверенными субъектами, южные штаты добровольно в 1780-х годах присоединились к Союзу, поставив свои подписи под конституцией США. Теперь же они просто восстанавливают свой суверенитет, отказываясь от Союза с его федеративным правительством. Лидеры южан были убеждены, что Север не станет предпринимать каких-либо серьезных шагов, дабы им помешать. Северяне чересчур зависимы от них в экономическом плане и чересчур беспомощны в военном смысле, чтобы решиться на силовое давление.

И в конце концов, если даже северяне развяжут военные действия, южане смогут рассчитывать (во всяком случае они свято в это верили) на поддержку своих верных торговых партнеров и предполагаемых политических союзников в Британии и Франции.

Итак, к началу 1861 года сложилась следующая ситуация: семь рабовладельческих штатов объявили о своем выходе из Союза, а восемь остальных оставались в составе. Верхний Юг надеялся добиться от северян уступки по вопросу рабства, что создало бы условия для возврата семи мятежных штатов. Однако их ожидания не оправдались. Конгресс не сумел найти компромиссного решения: все выдвинутые предложения были направлены на поддержку отделившихся штатов и против победоносных республиканцев. Не успевший еще покинуть пост президент Бьюкенен объявил отделение незаконным, однако от каких-либо решительных шагов в отношении Конфедерации воздерживался. Готовившийся к инаугурации президент Линкольн вообще отказывался публично обсуждать сложившееся противостояние. Он также считал отделение семи штатов незаконным, но полагал бессмысленным вступать с ними в переговоры. Все само образуется, считал Линкольн. На Юге тоже есть здравомыслящие политики, осознающие важность Союза, и вскорости они возобладают над экстремистским меньшинством.

Такое неопределенное положение сохранялось в течение месяца. Четвертого мая 1851 года Линкольн принес присягу и вступил в должность президента. В своей инаугурационной речи он выразил твердость и стремление к примирению. Прежде всего он подтвердил незаконность отделения южных штатов, затем поклялся защищать Союз и охранять федеральную собственность на Глубоком Юге. Президент еще раз заявил, что не допустит распространения рабовладения на западных территориях, но в то же время не станет покушаться на институт рабства в южных штатах, где тот уже существует. Линкольн выразил уверенность, что отъединившиеся штаты одумаются и вернутся в Союз. Ведь, как он выразился, «узы искренней дружбы» связывают американцев даже в периоды самых напряженных конфликтов. Замечательная речь. Однако не прошло и месяца, как эти узы, о которых говорил Линкольн, окончательно разорвались.

Форт Самтер являлся тем самым объектом федеральной собственности, которые президент поклялся защищать. Он располагался на крохотном островке в гавани Чарлстона, Южная Каролина, и символизировал власть Союза в самом сердце сепаратистского Юга. Командующий фортом майор Роберт Андерсон сигнализировал властям, что гарнизон испытывает острую нехватку в съестных припасах, и просил поторопиться с поставкой. Шестого апреля Линкольн информировал губернатора Южной Каролины, что в направлении форта вышел вспомогательный транспорт с продовольствием. Специально подчеркивалось, что на борту корабля нет ни оружия, ни амуниции, ни пополнения личного состава. Президент Джефферсон Дэвис, убежденный, что любая конфронтация подтолкнет колеблющийся Верхний Юг в объятия Конфедерации, отдал приказ генералу П. Борегару потребовать сдачи форта, а в случае отказа взять его силой. Когда 12 апреля транспортные корабли приблизились к Самтеру, артиллерия Конфедерации открыла огонь по форту. Четырнадцатого апреля майор Андерсон вынужден был сдать крепость. Солдаты спустили звездно-полосатый флаг Соединенных Штатов, а вместо него подняли «звезды и перекладины» – знамя Конфедерации. В качестве ответной меры 15 апреля Линкольн призвал 75 тыс. ополченцев на федеральную службу сроком на 3 месяца. В их боевую задачу входило подавление мятежа.

Ситуация обострилась, и штатам Верхнего Юга пришлось определяться, к какому лагерю примкнуть. К маю 1861 года Виргиния, Арканзас, Теннесси и Северная Каролина сделали свой выбор в пользу Конфедерации. С остальными четырьмя рабовладельческими штатами дело обстояло иначе. Делавэр, где чернокожие рабы составляли всего 2 % населения, практически сразу решил связать свою судьбу с Союзом. В Мэриленде был предпринят ряд мер: арест наиболее активных сторонников Конфедерации, введение военного положения в Балтиморе и временная приостановка выдачи распоряжений о представлении арестованных в суд. Они позволили, несмотря ни на что, сохранить штат в составе Союза (правда, во имя национальной безопасности пришлось пожертвовать некоторыми гражданскими правами). В Кентукки войска Конфедерации проявили излишнюю активность: с целью заставить штат объявить о своем нейтралитете они оккупировали несколько городов. Подобная горячность напугала правительство штата и заставила искать защиты у Союза. В Миссури завязалась вооруженная борьба между сторонниками Союза и Конфедерации. Партизанская война растянулась на годы, но в конце концов победа осталась за Союзом.

Итак, в конце весны 1861 года сложилось противостояние одиннадцати штатов Конфедерации и сил Союза. Следует отметить, что обе стороны надеялись на быстрое разрешение конфликта. Никто не мог предположить (и, уж конечно, не желал) того драматического развития событий, которые поэт Уолт Уитмен весьма образно назвал «красной кровью гражданской войны».