20 сентября 1944 года генерал Бальк и я прибыли в штаб группы армий «Г», который в это время располагался в Эльзасе, около Мольсема. Нам предстояла достаточно неприятная миссия – сменить командующего группой армий генерала Бласковица и его начальника штаба генерал-лейтенанта Гейнца фон Гильденфельдта. Когда мы ехали в штаб, я, глядя на поросшие лесом вершины Вогезов, вспоминал свое предыдущее посещение этих мест, прорыв линии Мажино, наступление на Донон под яростным огнем противника, поездку в штаб XLIII французского корпуса, капитуляцию генерала Лескана и его штаба. Тогда я был начальником оперативного отдела штаба. И вот теперь меня назначили начальником штаба группы армий, которой едва удалось избежать полного уничтожения и которая находилась в тяжелейшем положении.

Генерал Бласковиц был представителем старой школы, обладавшим всеми теми достоинствами, которые присущи уроженцам его родной Восточной Пруссии. Он только что вывел свою группу армий с юга Франции, где она попала в очень трудное положение, и все его «преступление» состояло в том, что он позволял себе спорить с Гиммлером, сначала в Польше, а потом уже здесь, в Эльзасе. Подобно столь многим другим военачальникам, Бласковица сделали козлом отпущения за грубейшие просчеты Гитлера и его окружения. Позднее он отличился, командуя нашими войсками в Голландии, и покончил жизнь в Нюрнберге при весьма трагичных обстоятельствах[234].

Прежде чем принять командование, Бальк побывал у Гитлера и удостоился длинного монолога фюрера о военной обстановке. Согласно представлениям Гитлера, наступление англо-американских войск будет остановлено на рубеже, проходящем от устья Шельды вдоль Западного вала к Мецу, а оттуда до Вогезов. Трудности со снабжением войск должны будут вынудить противника остановиться, и Гитлер заявил, что он хочет воспользоваться этой паузой, чтобы осуществить контрнаступление в Бельгии. Он назвал середину ноября в качестве наиболее вероятного срока начала операции (в действительности же она была отсрочена еще на четыре недели) и затем перешел к обсуждению действий группы армий «Г». Звенящим от гнева голосом Гитлер резко критиковал те методы, которыми Бласковиц командовал вверенными ему войсками, обвиняя его в нерешительности и отсутствии наступательного духа. Видимо, он думал, что Бласковиц должен был ударить во фланг 3-й армии Паттона и оттеснить ее назад к Рейну. (Абсурдность этих обвинений скоро стала нам совершенно очевидной.) В конце концов Гитлер сформулировал свой приказ: Бальк должен был удерживать Эльзас-Лотарингию при любых обстоятельствах, поскольку политическая ситуация требовала, чтобы старые провинции империи оставались в наших руках. Поэтому нам предстояло вести бои, чтобы выиграть время, и ни в коем случае не позволить ситуации развиться в таком направлении, чтобы войска, предназначенные для наступления в Арденнах, пришлось бы перебрасывать в помощь группе армий «Г».

В начале сентября фельдмаршал фон Рундштедт вновь был назначен главнокомандующим немецкими войсками на Западе, а мой старый друг генерал-лейтенант Вестфаль стал его начальником штаба[235]. Бывший главнокомандующий фельдмаршал Модель принял командование над группой армий «Б» в Голландии и Бельгии; он смог собрать там остатки войск, вышедших из кровавой мясорубки в Нормандии, а вскоре еще больше укрепил свою репутацию благодаря стойкой обороне Южной Голландии. К концу сентября мы одержали победу под Арнемом, и обстановка здесь несколько разрядилась.

Карта 55. Группа армий «Г» 15 сентября 1944 года

У нас были очень хорошие отношения с фельдмаршалом фон Рундштедтом и его штабом, что оказалось чрезвычайно важным в последующие три месяца. Я знал фельдмаршала еще до войны – он был человеком, которого любой офицер мог только уважать и чтить. Наряду с Манштейном он имел репутацию самого лучшего стратега Германии. Вестфаль, разумеется, был моим самым близким другом, а за время совместной службы в пустыне мы прекрасно сработались и научились понимать друг друга с полуслова. Такие личные отношения сыграли свою роль, поскольку «старик Рундштедт» в первое время был склонен воспринимать назначение генерала Балька несколько скептически на том основании, что у того не было опыта боевых действий против армий стран Запада. Бальк был человеком сильным, он никогда не боялся высказывать собственное мнение. Кроме того, за последний год он значительно поднялся по служебной лестнице – от командира дивизии до командующего группой армий. Рундштедт же мало знал о последних операциях на Восточном фронте (где Бальк проявил свои тактические способности, которые редко можно встретить в современной истории войн), и для старого фельдмаршала было естественно питать некоторые сомнения относительно правильности этого назначения. Но к счастью, его опасения вскоре исчезли, и я хочу верить, что мое знакомство с Рундштедтом и Вестфалем немало способствовали этому[236].

Когда Бальк 21 августа принял командование, дислокация группы армий «Г» выглядела следующим образом:

1-я армия генерала фон Кнобельсдорфа располагалась в районе Мец – Шато-Сален;

5-я танковая армия генерала Хассо фон Мантейфеля прикрывала Северные Вогезы между Люневилем и Эпиналем;

19-я армия генерала Визе прикрывала Южные Вогезы и Бельфорский проход.

Кнобельсдорфа я хорошо знал по XLVIII танковому корпусу, командиром которого он был. Свое новое назначение он принял 6 сентября после долгого времени, проведенного на Восточном фронте. Мантейфель тоже прибыл сюда прямо с Востока и принял свою армию 11 сентября; он тоже был нам хорошо известен по той блестящей роли, которую сыграл в боях под Киевом. Визе был опытным пехотным генералом, который вступил в командование 19-й армией еще в июне 1944 года, когда она вела бои на Средиземноморском побережье. Ее отступление по долине Роны было осуществлено им с большим искусством.

Бальк вступил в командование в тяжелое время; для понимания обстановки необходимо, очевидно, вернуться к событиям начала сентября. В это время 3-я армия США под командованием генерала Паттона, взяв Париж и пройдя по широкой дуге через Реймс к Вердену, была вынуждена из– за отсутствия горючего остановиться на левом берегу Мозеля. Эйзенхауэр решил, что большая часть имеющихся запасов горючего должна быть передана 2-й английской и 1-й американской армиям для наступления через Бельгию. Поэтому разъяренный Паттон был вынужден остановиться в тот самый момент, когда его армия уже готова была триумфально войти в пределы Германии[237].

К 4 сентября положение с горючим у Паттона несколько улучшилось, и с одобрения генерала Брэдли, командующего группой армий, 3-я американская армия возобновила свое наступление. Основной ее удар пришелся по 1-й немецкой армии, которая в конце августа насчитывала только девять батальонов пехоты, два артиллерийских дивизиона и десять танков, но которой теперь пришли на помощь из Италии 3-я и 15-я гренадерские моторизованные дивизии, а также изрядно потрепанная 17-я моторизованная дивизия СС. Кроме этих сил, на помощь 1-й армии прибыли из Германии несколько полицейских батальонов и две недавно сформированные фольксгренадерские дивизии[238].

Наступление XII американского корпуса в районе Понта-Муссона натолкнулось на упорное сопротивление, и с 5 по 10 сентября на Мозеле разгорелись яростные бои. Американцы рассчитывали на быстрый бросок к Рейну, но теперь были вынуждены изменить свои планы и втянулись в навязанные им бои. Тем не менее американцам удалось к 12 сентября занять плацдармы к северу и югу от Нанси и начать подготовку к взятию этой старой столицы Лотарингии. Операция прошла успешно, и 15 сентября Нанси пал, но американцы не смогли реализовать представившуюся им возможность для быстрого наступления на Саар. Генерал Эдди, командир XII корпуса, отверг план командира 4-й американской бронетанковой дивизии генерал-майора Дж. С. Вуда, понимавшего, что наша 1-я танковая армия не имеет резервов и не сможет оказать сопротивления в случае броска вдоль канала Марна-Рейн на Сарбур.

16 сентября генерал Паттон приказал XII корпусу наступать без промедления на северо-восток, выйти к Рейну в районе Дармштадта и захватить плацдарм на восточном берегу реки. Это был приказ дальновидного военачальника, который в мельчайших подробностях представлял себе характер ведения боевых действий бронетанковыми силами; подобный приказ невозможно было неправильно понять или неверно интерпретировать. Однако XII корпус отложил наступление до 18 сентября, чтобы уничтожить окруженные немецкие войска поблизости от Нанси. Это промедление дало нам возможность сосредоточить силы нашей 1-й армии в районе Шато-Сален.

Тем временем продолжались тяжелые бои у Люневиля, который несколько раз переходил из рук в руки, а также южнее Меца, где XX американский корпус захватил небольшой плацдарм на Мозеле[239]. Наша 5-я танковая армия 18 и 19 сентября принимала участие в сражении у Люневиля; она сосредоточивалась в этом районе для нанесения контрудара в тыл американцам, но обстановка на Мозеле складывалась столь неблагоприятно, что Мантейфель отдал приказ вступить в бой.

5-я танковая армия начала наступление 18 сентября. В подчинении у Мантейфеля в то время находились 15-я гренадерская моторизованная дивизия, 111, 112 и 119-я танковые бригады, 11-я и 21-я танковые дивизии. Для управления этими войсками он избрал штабы XLVII и LVIII танковых корпусов. Перечисление находившихся под его командованием формирований впечатляет, но на самом деле их ударная сила была незначительной. 21-я танковая дивизия практически не имела танков и представляла собой весьма посредственное пехотное соединение. 11-я танковая дивизия еще только подходила из расположения 19-й армии и была сильно потрепана во время своего отступления из Южной Франции. 15-я моторизованная дивизия понесла тяжелые потери в ходе недавних кровопролитных боев. В составе 112-й танковой бригады было лишь небольшое количество исправных танков, а 113-я танковая бригада еще только направлялась к нам из района Сарбура. Согласно приказу, полученному Бласковицем от главного командования немецких войск на Западе (но на самом деле исходящему от Гитлера), 5-я танковая армия должна была ударить во фланг 4-й американской бронетанковой дивизии, отбить Люневиль и уничтожить американский плацдарм на Мозеле. Ошибка Гитлера заключалась в том, что он настаивал на начале контрнаступления еще до подхода всех наших сил.

18 сентября 15-я гренадерская моторизованная дивизия вместе с 11-й танковой дивизией после ожесточенного сражения ворвались в Люневиль, а 19-го 113-я танковая бригада предприняла решительную атаку на позиции ССА[240]4-й бронетанковой дивизии под Арракуром, к северу от канала Марна-Рейн. Наши «пантеры» превосходили американские «шерманы», но у противника была сильная артиллерийская поддержка и мощные противотанковые средства. Когда же рассеялся туман, на помощь американцам пришла авиация. Эта атака стоила нам примерно 50 танков и не дала ничего[241] (см. карту 56).

Карта 56. Сражение при Шато-Сален 19–30 сентября 1944 года

Несмотря на возражения Мантейфеля, Бласковиц приказал ему 20 сентября возобновить наступление. Мантейфель попытался сделать это, но американцы в районе Арракура были намного сильнее, и 111-я и 113-я танковые бригады вынуждены были перейти к обороне[242]. Теперь появилась реальная опасность того, что XII корпус сможет вклиниться между нашими 1-й полевой и 5-й танковой армиями, а его передовые части прорвутся к Рейну.

Такова была обстановка, когда генерал Бальк и я прибыли в группу армий «Г».

21 сентября Бальк отдал приказ о широкомасштабном наступлении; было необходимо остановить XII корпус под Шато-Сален, да и в любом случае директива Гитлера о ликвидации американских плацдармов на Мозеле продолжала оставаться в силе. 1-я армия должна была наступать своим левым флангом, а 5-й танковой армии было приказано возобновить наступление на позиции 4-й бронетанковой дивизии в районе Арракура. LVIII танковый корпус должен был атаковать силами 111-й танковой бригады; тем временем 11-я танковая дивизия из состава 19-й армии двигалась ей на поддержку.

Утром 22 сентября стоял густой туман, так что наши танки могли не бояться ужасающих атак пикирующих бомбардировщиков, которые господствовали в воздухе. Поначалу наступление 111-й танковой бригады на Жювелиз развивалось нормально, но, когда небо прояснилось, истребители противника стали пикировать на наши танки. Американская артиллерия открыла сильный огонь, а их танки пошли в решительную контратаку. В результате 111-я танковая бригада была, по сути, уничтожена, к концу дня в ней осталось 7 танков и 80 солдат.

Вряд ли такой исход сражения можно было назвать многообещающим для группы армий «Г». Было ясно, что американская авиация стала непреодолимым препятствием для наших танков и что обычные принципы ведения боевых действий танками неприменимы к этому театру. Ожесточенные бои у Люневиля продолжались весь день 22 сентября, а 2-я французская бронетанковая дивизия оказывала серьезное давление на наши войска к северу от Эпиналя. Тем временем 7-я американская армия из долины Роны наступала на север, в направлении нашей 19-й армии, и угрожала захватить Бельфорский проход.

22 сентября Гитлер снова подтвердил свой приказ об уничтожении сил американцев к северу от канала Марна– Рейн, и 24 сентября два полка из состава 559-й фольксгре– надерской дивизии, поддержанные 106-й танковой бригадой, пошли в наступление западнее Шато-Сален. И снова первоначально успех был достигнут, но в 10 часов утра по нашим войскам нанесли сокрушительный удар пикирующие бомбардировщики. Продолжать наступление в такой обстановке означало просто пожертвовать своими войсками, но Гитлера такие соображения не трогали. Несмотря на личную просьбу фон Рундштедта, он настоял на том, чтобы 11-я танковая дивизия была брошена против американских войск у Арракура. В этой дивизии осталось только 2 мотострелковых полка и 16 танков; задействовав еще и остатки LVIII танкового корпуса, генерал фон Мантейфель имел примерно 50 машин.

Тем не менее Мантейфель просто блестяще провел этот бой. Его контратака 25 сентября оказалась неожиданностью для противника, поскольку он расположил 11-ю танковую дивизию к северу от Арракура, там, где его разведка обнаружила слабое место в обороне американцев. Успеху способствовали дождь и туман, не позволившие действовать авиации. Когда 11-я танковая бригада совершила глубокий прорыв, Мантейфель бросил в бой части LVIII танкового корпуса. К вечеру 25 сентября его передовые отряды были всего в 2 милях от Арракура.

26 сентября Мантейфель перегруппировал свои силы и на следующий день снова атаковал противника. Ожесточенное сражение под Арракуром продолжалось три дня; ненастная погода благоприятствовала нам, поскольку авиация бездействовала. Мотопехота изо всех сил старалась занять позиции 4-й бронетанковой дивизии, которой искусно командовал генерал-майор Вуд. Но 29 сентября, с улучшением погоды, возобновились действия пикирующих бомбардировщиков, и наступление Мантейфеля захлебнулось. Генерал Бальк лично поехал в штаб Рундштедта и настаивал о передаче его группе армий, как минимум, еще трех дивизий, чтобы продолжить наступление. В распоряжении Верховного командования никаких резервов не было, поскольку наступление 1-й армии американцев на Ахен было в самом разгаре. Рундштедт признал, что ударная сила группы армий «Г» иссякла и, вопреки приказу Гитлера, контрнаступление не может быть продолжено. В своем донесении о фронтовых операциях генерал Крюгер, командир LVIII танкового корпуса, отнес свои неудачи на счет многократного перевеса противника в артиллерии и авиации.

В течение 27–29 сентября 559-я фольксгренадерская дивизия атаковала расположение неприятеля в районе леса Гремсе западнее Шато-Сален и потеснила 35-ю американскую дивизию[243]. После разговора с Рундштедтом генерал Бальк отменил наступление 29 сентября, но американское командование было чрезвычайно обеспокоено, и 30 сентября генерал Эдди, командир XII корпуса, согласился на отвод войск за реку Сей. Этот приказ привел в ярость генерала Паттона, который вполне справедливо отменил его и приказал 6-й американской бронетанковой дивизии перейти в контратаку[244].

Наше наступление на позиции XII корпуса у Гремсе и Арракура даже оправдало себя. Когда Бальк 21 сентября принял командование группой армий «Г», представлялось вероятным, что американцы предполагают пробиться к Саару и Рейну, и генерал Паттон вполне мог добиться успеха, если бы ему была предоставлена свобода действий. В тот момент Западный вал еще не был занят войсками, и на этом рубеже не могло быть оказано сколько-нибудь серьезного сопротивления. С нашей точки зрения, контратаки против передовых частей XII корпуса оказались полезными, поскольку американцы усомнились в успехе своего дальнейшего продвижения. Хотя наши атаки дорого обошлись нам, в тот момент они помогли нам достичь своей цели – остановить 3-ю американскую армию.

Ныне мы знаем, что Паттон был вынужден остановиться по приказу Эйзенхауэра от 22 сентября. Верховное командование союзников решило принять план Монтгомери нанести главный удар на северном фланге, очистить подступы к Антверпену и попытаться захватить Рур до наступления зимы. 3-я армия американцев получила категорический приказ перейти к обороне. Я не расположен рассматривать все плюсы и минусы такой стратегии, но она, безусловно, облегчила положение группы армий «Г». Мы получили передышку в несколько недель, что позволило нам пополнить наши потрепанные в сражениях силы и подготовиться к новым битвам.

В октябре на нашем фронте наступило затишье, если не считать незначительные атаки неприятеля южнее Меца и на фронте 19-й армии на западных склонах Вогезов. Из-за обострения положения в районе Ахена мы были вынуждены расстаться с 3-й и 15-й гренадерскими моторизованными дивизиями, получив вместо них лишь одну охранную дивизию. О наступательных действиях речи быть не могло, и все наши усилия были сосредоточены на организации надежной обороны.

Те из нас, кто прибыл с Восточного фронта, где немецкие соединения были еще довольно боеспособны, были совершенно поражены состоянием наших войск на Западе. Потери в технике были колоссальными; так, 19-я армия лишилась 1316 орудий из 1480 в ходе своего отступления из Южной Франции. Войска, бывшие под нашим командованием, представляли собой невероятную смесь – среди них были солдаты наземных частей люфтваффе, полицейские, старики и подростки, были даже целые подразделения людей с желудочными заболеваниями и слабослышащих. Даже части, прибывающие из Германии, хоть и были снабжены всем необходимым, практически не имели никакой подготовки и прямо с учебного плаца попадали на поле боя. В некоторых танковых бригадах совершенно не проводилось учений в составе роты или полка, что и объясняет наши невероятные потери[245] в танках.

Подобное состояние наших войск требовало огромного количества штабной работы в масштабе всей группы армий «Г». Мы должны были найти каждому такое место и поставить его туда, где он мог бы принести наибольшую пользу. Новые танковые бригады были отправлены для подготовки в 11-ю и 21-ю танковые дивизии – два лучших танковых соединения вермахта, за плечами которых было немало славных побед в России и Африке.

Я испытал настоящее потрясение, когда в конце октября в наш штаб прибыл фон Рундштедт и сообщил, что направляется на похороны фельдмаршала Роммеля. Ему позвонил Кейтель и сообщил, что Роммель скончался от последствий ранений, полученных им в Нормандии во время налета авиации, и теперь Рундштедт должен присутствовать на церемонии погребения в качестве представителя Гитлера. Не подлежит сомнению, что фельдмаршал фон Рундштедт не имел никакого понятия о том, каким образом был убит Роммель[246]. Да и я сам узнал ужасную правду о смерти Роммеля, лишь оказавшись за колючей проволокой в качестве военнопленного.

Наши начальники, независимо от положения, часто умышленно вводились в заблуждение и не всегда понимали, что происходит вокруг них. В соответствии с личным указанием Гитлера никому не полагалось знать больше, чем это было ему необходимо для выполнения своих обязанностей. Даже старшие офицеры находились в неведении, а рядовой личный состав вдохновляли на продолжение войны разговорами о новом чудо-оружии, усилении подводной войны, политических разногласиях между союзниками и тому подобными шедеврами геббельсовской пропаганды. Моя книга посвящена чисто военным аспектам, и поэтому я воздержусь от дальнейшего обсуждения этих в высшей степени болезненных вопросов.

Мы ждали, что следующий удар американцев будет направлен через исторические «Лотарингские ворота» между Мецем и Вогезами – традиционный путь, который всегда немцы и французы использовали для вторжения. В 1914 году этот район был выбран французским Генеральным штабом в качестве арены, на которой осуществлялся его пресловутый «план 17». Между Шато-Сален и Моранжем 2-я французская армия Кастельно потерпела сокрушительное поражение от кронпринца Рупрехта Баварского. И вот теперь, 30 лет спустя, нам предстояло отразить здесь новое крупное наступление. Как и в 1914 году, мы не должны были забывать о Бельфорском проходе, через который 7-я американская армия угрожала прорваться в Эльзас с юга. Но мы нисколько не сомневались в том, что главный удар будет нанесен в Лотарингии, поскольку наступление в Эльзасе должно было остановиться на берегах Рейна – по крайней мере, на некоторое время.

По этой причине 1-я армия в первую очередь получала технику и необходимые подкрепления. 11-я танковая дивизия была отведена с передовой и выведена в армейский резерв поблизости от Сент-Авольда. Мы лишились штабов 5-й танковой армии и XLVII и XLVIII танковых корпусов, получив взамен лишь штаб LXXXIX корпуса. 1-я армия теперь прикрывала «Лотарингские ворота», а 19-я армия была ответственна за оборону фронта вдоль Вогезов.

В боевой подготовке наших войск основный упор мы сделали на ведении боевых действий ночью, поскольку было очевидно, что наступление в дневное время будет невозможно ввиду многократного преобладания американцев в воздухе. Наши планы основывались на принципах эластичной обороны, которая полностью оправдала себя в ходе войны в России. Войска, занимавшие передовые позиции, были бы обречены на полное уничтожение огнем артиллерии и бомбардировкой с воздуха, поэтому мы отдали приказ, что перед атакой противника наши части должны отводиться на несколько миль в тыл. На переднем крае должно было оставаться только охранение. Неприятель растрачивал боеприпасы на обстрел пустых траншей, а наши силы сохранялись для основного сражения.

В нашем тылу строительные части укрепляли Западный вал, да и мы сами возвели несколько оборонительных рубежей перед его сооружениями. Тыловые части и гражданское население также были мобилизованы на оборонительные работы. Времени на их окончание не хватило, и эти сооружения были довольно далеки от завершения, когда американцы начали наступление. Но даже и в таком виде они очень помогли нам в последующих боях. Для усиления нашей обороны мы установили тысячи мин[247].

Карта 57. Наступление XII американского корпуса армии 8—16 ноября 1944 года

В начале ноября наша оборона была намного прочнее, чем месяц тому назад. Кроме того, мы рассчитывали, что осенняя распутица замедлит движение американской бронетехники. И все же по-настоящему прочной нашу оборону назвать было нельзя. Под непрерывными ударами с воздуха снабжение было нерегулярным, и боеприпасов катастрофически не хватало. У нас было мало самоходных орудий, а в некоторых дивизиях их не было вообще. Правда, мы располагали значительным количеством полевой артиллерии, но основная ее часть состояла из трофейных орудий с небольшим запасом боеприпасов. У нас было 140 танков различных типов, 100 из которых находилось в 1-й армии.

Бальк имел репутацию «неисправимого оптимиста»[248], но и у него не было никаких иллюзий относительно силы своей группы армий. В рапорте Йодлю[249] относительно подкреплений он признавал, что ему еще никогда не доводилось командовать «таким сборищем плохо вооруженных войск».

18 октября в Брюсселе состоялось очень важное совещание между Эйзенхауэром, Брэдли и Монтгомери[250], на котором было решено предпринять еще одну попытку занять Рур. Основной удар предстояло нанести 1-й и 9-й американским армиям. Их действия должен был координировать генерал Брэдли. 3-я армия генерала Паттона должна была наступать на Саар «по мере решения проблем подвоза». 21 октября Брэдли отдал приказ трем армиям: 1-й и 9-й предстояло начать наступление 5 ноября, а Паттон должен был выступить пятью днями позже. 2 ноября 3-й армии разрешили перейти в наступление, как только позволят погодные условия.

«Паттон убедил Брэдли, что сможет достичь Саара за три дня и «с легкостью прорвет Западный вал». Имея шесть пехотных и три бронетанковые дивизии, а также две механизированные группы (бригады), 3-я армия насчитывала приблизительно 260 тысяч солдат и офицеров. Противостоящая ей 1-я немецкая армия имела в своем составе 86 тысяч человек. Семь из восьми ее дивизий были растянуты на фронте в 75 миль, а в резерве находилась одна только 11-я танковая дивизия с 69 танками. В то время как немецкие дивизии были вынуждены рассредоточиться в оборонительных порядках, Паттон, имея полное превосходство в воздухе и возможность широкого маневра на земле, мог создать превосходство в силах на любом участке, который бы он выбрал. К тому же Паттон имел значительное преимущество в соотношении сил – 3:1 по личному составу, 8:1 по танкам и обладал «огромным превосходством по артиллерии»[251].

В конце октября мне стало ясно, что нам грозит новое крупное наступление американцев. Наши передовые посты на западном берегу Мозеля были оттеснены за реку, а американские орудия вели непрерывный пристрелочный огонь. Скоротечные бои местного значения шли юго-восточнее Понта-Муссона, имелись признаки концентрации крупных сил в районе Тионвиля, к северу от Меца. По нашим предположениям, один из ударов противника должен был быть нанесен от Тионвиля, а второй – из района Шато-Сален, будучи направлен непосредственно на Саарбрюккен. Целью этих ударов была, очевидно, крепость Мец.

Хотя у нас не было разведывательной авиации, разведка агентурная действовала довольно неплохо, и мы были в курсе всех приготовлений американцев[252]. Служба радиоперехвата еще раз доказала свою ценность, поскольку американцы проявляли совершенную беспечность в отношении телефонных переговоров и радиосообщений. Тем не менее начавшееся 8 ноября наступление застало наши войска на передовой врасплох – погода стояла самая неблагоприятная, и бдительность службы наземного наблюдения несколько ослабла.

Прошедший 5 ноября проливной дождь размыл дороги, превратив ручьи и речушки в бурлящие реки. Даже гусеничные машины буксовали в грязи, а почти все мосты по течению Мозеля были снесены стихией. Американский ХХ корпус должен был наносить удар в районе Меца, а XII корпус – наступать на фронте шириной 35 миль в направлении Саарбрюккена с форсированием реки Сей. Генерал Эдди, командир XII корпуса, имел все основания просить отложить наступление, но Паттон не хотел и слышать об этом. С рассветом 8 ноября, поддержанная мощной артподготовкой, пехота XII корпуса перешла в наступление.

Как я уже упоминал, первая атака оказалась неожиданной для наших частей, поэтому они не смогли претворить в жизнь план Балька относительно эластичной обороны и отойти на позиции в нашем тылу. На участке XII корпуса американцы атаковали наши 48-ю и 559-ю дивизии и правый фланг 361-й дивизии. Эти соединения понесли тяжелые потери от артобстрела, и американцам удалось навести несколько переправ через Сей. Генерал Эдди бросил в наступление 26, 35 и 80-ю пехотные дивизии, оставив 4-ю и 6-ю бронетанковые дивизии в резерве для развития успеха.

9 ноября в бой вступили и американские танки, но условия для их действий оказались весьма неблагоприятными. Танки были вынуждены держаться дорог, и часть машин была уничтожена нашими 88-мм пушками. По моему мнению, бронетанковые дивизии противника были задействованы слишком рано, и Эдди поступил бы более разумно, если бы подождал до тех пор, пока пехота не вклинится глубже в полосу нашей обороны. Однако 4-я дивизия армии США была закаленным в боях соединением, и, несмотря на ужасную погоду, ее боевое командование «В» смяло левый фланг 48-й дивизии и вышло к Аннокуру и Вивье.

10 ноября 11-я танковая дивизия – единственный наш резерв – перешла в контратаку и отбила Вивье. Дождь и мокрый снег не позволяли действовать американской авиации и затрудняли продвижение танков и автомашин. Наши испытанные в боях танкисты максимально использовали эти обстоятельства и уничтожили в тот день около 30 американских танков. 11 и 12 ноября 11-я танковая дивизия прикрывала отход сильно поредевшей 559-й дивизии и заняла новые позиции на высотах у Моранжа. Боевое командование «А» из состава 4-й бронетанковой дивизии вступило в бой восточнее Шато-Сален и 11 ноября подошло к Родальбу, где было остановлено огнем противотанковой артиллерии и минными полями. 6-я американская бронетанковая дивизия также продвигалась вполне успешно и днем 11 ноября решительным броском овладела мостом у Ан-сюр-Нид.

12 ноября 11-я танковая дивизия предприняла контрнаступление от Моранжа против боевого командования «А» 4-й бронетанковой дивизии. Наши танковые подразделения имели большой опыт боев в распутицу; 13 ноября они отбили у противника Родальб и взяли в плен целый батальон американцев. В результате мы получили время для того, чтобы перегруппироваться и подтянуть резервы.

Американцы продолжали упорно идти вперед. Боевое командование «В» и 35-я пехотная дивизия наступали на Моранж с запада, а 6-я бронетанковая дивизия пыталась прорвать нашу оборону у Фалькемона, откуда открывалась прямая дорога на Саарбрюккен. Мы перебросили на этот участок[253] 21-ю танковую и 36-ю пехотную дивизии, а 11-я танковая дивизия удерживала пока высоты вокруг Моранжа. 15 ноября мы отвели с передовой остатки 48-й и 559-й дивизий и объединили их в одну боевую группу.

Утром 15 ноября наши части отступили из руин Моранжа, но к тому времени американцы, очевидно, уже выдохлись. В этот же день XII корпус запросил командование о временной приостановке наступления; кроме тяжелых потерь и распутицы, это объяснялось тем, что северный фланг XII корпуса оказался открытым в результате попыток XX американского корпуса окружить Мец.

В ночь с 8 на 9 ноября XX корпус начал наступление на Мец. Подразделения 90-й дивизии США на штурмовых лодках форсировали Мозель к северу от Тионвиля, что стало совершенной неожиданностью для оборонявшихся немецких солдат[254]. К вечеру 9 ноября восемь батальонов пехоты этой дивизии уже переправились на другой берег Мозеля и захватили там плацдарм. Две наши дивизии, оборонявшиеся на этом участке, – 416-я пехотная и 19-я фольксгрена– дерская – оказали незначительное сопротивление; их боевые качества были довольно низкими, да и в любом случае фронт их обороны был слишком растянут[255].

Командование группы армий «Г» было чрезвычайно обеспокоено быстрым расширением плацдарма под Тионвилем; у 1-й армии совсем не осталось резервов, и мы были вынуждены просить у Рундштедта выделить нам одну танковую дивизию. Но даже главнокомандующий немецкими войсками на Западе не мог пойти на такой шаг в пределах своих полномочий и обратился к Гитлеру[256]. Переговоры по этому поводу с Верховным командованием вооруженных сил длились около суток, после чего нам все же была передана 25-я гренадерская моторизованная дивизия. Дивизия в то время находилась восточнее Трева, где должна была получить пополнение. Поскольку у дивизии не было горючего, она не была в состоянии участвовать в боях до 12 ноября. Эта задержка была чрезвычайно досадна, так как сильное течение Мозеля и точный огонь немецкой артиллерии не позволяли 90-й дивизии американцев закончить наведение моста через реку до вечера 11 ноября, и в течение трех дней американская пехота оставалась на своем плацдарме без танков и противотанковой артиллерии. Тем не менее американцы упорно сопротивлялись, отбив все контратаки нашей пехоты (у нас не было ни одного танка, чтобы бросить против них), и вечером 11 ноября взяли штурмом форты Метрих и Кёнигсмахер.

На рассвете 12 ноября 25-я моторизованная дивизия контратаковала силами десяти танков и двух батальонов мотопехоты американские танки и пехоту, переправившиеся через Мозель предыдущей ночью. Однако когда на правом берегу Мозеля артиллерия противника открыла сильный огонь, наша контратака, в ходе которой мы понесли тяжелые потери, захлебнулась. Ожесточенные бои продолжалось днем 12 и 13 ноября, и близлежащие деревушки по нескольку раз переходили из рук в руки.

Днем 14 ноября 10-я американская бронетанковая дивизия форсировала Мозель; боевое командование «В» этой дивизии двигалось в направлении Мерцига по реке Саар, а боевое командование «А» наступало в направлении на Бузонвиль с целью перерезать шоссе и железные дороги, ведущие в Мец. Городу угрожали также 95-я дивизия американцев, наступавшая западнее Мозеля, и 5-я дивизия, подходившая с юга, преодолевая сильное сопротивление 17-й моторизованной дивизии СС. Окружение Меца было только вопросом времени.

Карта 58. Группа армий «Г» в ноябре 1944 года

Фельдмаршал фон Рундштедт предвидел подобное развитие ситуации, еще в октябре предлагая отвести войска с выступа у Меца. Бальк же считал, что лучше дать американцам бой за Мец, а потом в наиболее благоприятный момент отойти. Все споры прекратил 7 ноября Гитлер, заявив, что Мец – это крепость и должен удерживаться до последнего солдата. Но мы постарались уменьшить разрушительный эффект этого приказа, оставив в городе менее боеспособные подразделения и не дав им ни танков, ни штурмовых орудий.

Вечером 16 ноября Бальк и я обсудили обстановку на фронте группы армий «Г». Мы решили, что 1-я армия больше не должна нести потери, пытаясь удержать Мец, а должна организованно отойти на рубеж реки Нид. Принять такое решение нас побудила критическая ситуация, в которой оказалась наша 19-я армия, с 11 ноября испытывающая давление 7-й армии американцев и одновременно оборонявшая Бельфорский проход, к которому 14 ноября подошла 1-я французская армия.

Мец представлял собой старую крепость, большая часть укреплений которой была построена до 1914 года. Почти вся крепостная артиллерия была переброшена на Атлантический вал, и в крепости оставалось лишь 30 орудий. В Меце была оставлена наша 462-я фольксгренадерская дивизия, в которой насчитывалось около 10 тысяч человек. Большей частью это были уже пожилые люди, которым было трудно переносить тяготы современной войны; у них не было ни одного танка, они имели лишь дивизион противотанковых орудий и один дивизион зенитной артиллерии. Боеприпасов у них оставалось в обрез, продовольствия же должно было хватить на четыре недели. Немецкое население было эвакуировано из города 11 ноября.

В ночь с 17 на 18 ноября 1-я армия, оставив в Меце гарнизон, скрытно отошла от города на рубеж реки Нид. Отход был проведен очень умело, и ему не помешал XX корпус американцев, который уже окружил Мец. Найдя проходы во внешнем кольце крепостных фортов, 19 ноября американские войска вошли в город с нескольких направлений. 21 ноября был захвачен командный пункт крепости. Большая часть гарнизона перешла во внутренние форты, которые продолжали обороняться в окружении.

Американские войска удовлетворились тем, что установили блокаду этих фортов и стали ждать, когда голод вынудит их защитников сдаться. Капитуляция последнего форта «Жанна д'Арк» 13 декабря знаменовала собой окончание осады.

Несмотря на слабость, гарнизон Меца оказал достойное сопротивление и своими действиями сковал значительные силы американцев.

11 ноября XV корпус 7-й американской армии предпринял наступление в районе города Баккара южнее канала Марна-Рейн. Новое наступление было нацелено на Савернский проход в Северных Вогезах – исторические ворота к Страсбургу. Удар пришелся по 553-й и 708-й фольксгрена– дерским дивизиям. Первая из них оказала достойный отпор врагу, но вторая еще никогда не бывала в боях, поскольку только что прибыла на фронт. Кроме того, удар американцев был нанесен на стыке 1-й и 19-й армий, а мы знали по собственному опыту, что держать оборону в таких случаях очень сложно. 13 ноября мы подчинили 553-ю дивизию 19-й армии, но положение продолжало оставаться напряженным. XV корпус продолжал решительное наступление на Бламон, а начавшееся 14 ноября наступление 1-й французской армии угрожало прорывом через Бельфорский проход в Южный Эльзас.

14 ноября мы отдали приказ 19-й армии своим правым флангом отступать в Северные Вогезы. Отход был осуществлен успешно, тогда как преследовавшие нас американцы действовали нерешительно и излишне осторожно. В ночь с 16 на 17 ноября левый фланг армии провел аналогичное отступление. К сожалению, командир 338-й дивизии в бою за Бельфорский проход был убит и отход войск на этом участке прошел не так гладко. Арьергарды были слишком слабы, и французские моторизованные части вышли к новому рубежу почти одновременно с главными силами 338-й дивизии. Французские танкисты атаковали наши части с исключительной отвагой и напором, что соответствовало темпераменту командующего их армией генерала де Латр де Тассиньи. 19 ноября его танки продвинулись за один день на 25 миль, ворвались в Верхний Эльзас и вышли к Рейну севернее Базеля.

После ожесточенного сражения 21 ноября пал Бельфор, и в тот же день французские танки вошли в Мюлуз. У 19-й армии не было никаких резервов, но LIII корпусу удалось собрать остатки разбитых подразделений и создать новый рубеж обороны между Рейном и Вогезами. Одновременно 198-я пехотная дивизия, усиленная самоходными орудиями, получила приказ контратаковать от Альткирка и выйти к швейцарской границе у города Дель, отрезая тем самым французские войска у Мюлуза. Тем временем 106-я танковая бригада двигалась из Лотарингии на усиление LIII корпуса. В штабе группы армий «Г» мы пришли к заключению, что противник намеревается окружить и уничтожить нашу 19-ю армию. В то время как 1-я французская армия войдет в Эльзас с юга, 7-я армия США прорвется через Савернский проход и начнет наступление на Страсбург с севера.

Наше положение осложнялось опасной ситуацией, сложившейся в Лотарингии. XII корпус, находившийся на правом фланге 3-й американской армии, 18 ноября возобновил свои атаки, а XV корпус 7-й армии продолжал упорно продвигаться в направлении Саверна. Небо прояснилось, и авиация США вновь действовала в полную силу. Несмотря на сопротивление, 553-я фольксгренадерская дивизия безжалостно оттеснялась к Сарбуру, а 20 ноября более 100 танков противника прорвали ее оборону и окружили эту отважно сражавшуюся часть. Все говорило о том, что с дивизией покончено, но в ночь с 20 на 21 ноября генерал Брун, воспользовавшись темнотой и проливным дождем, провел своих солдат через американские позиции и занял новый рубеж, перекрыв противнику путь к Саверну. Увы, с падением Сарбура американцы продолжали вклиниваться между 1-й и 19-й армиями, и группе армий «Г» стала грозить реальная опасность оказаться рассеченной на две части.

Мы пришли к заключению, что наступление на Саверн представляет собой большую опасность, и 20 ноября предложили Рундштедту сосредоточить 19-ю армию к северу от Мюлуза и отказаться от попыток отрезать французские войска в районе Верхнего Рейна. Тогда 198-я дивизия и 106-я танковая бригада могли быть переброшены на север и усилить оборону Савернского прохода. План был передан на рассмотрение Гитлера, но фюрер его отверг. Он приказал не отдавать «ни пяди земли» и контратаковать силами 198-й дивизии от Альткирка в направлении швейцарской границы. У нас не было другого выбора, как только отдать соответствующие приказы.

В качестве утешения Рундштедт позволил нам задействовать учебную танковую дивизию для контрнаступления на Сарбур с севера, но она не могла прибыть к месту боев ранее 23 ноября. В любом случае было уже поздно исправлять положение на фронте в районе Саверна, поскольку 21 ноября 2-я французская танковая дивизия генерала Леклерка, подчинявшаяся командованию 7-й американской армии, прорвала нашу слабую оборону на высотах севернее и южнее города. 22 ноября французские и американские части XV корпуса взяли Саверн в кольцо, затем ворвались в город и окружили 553-ю дивизию и штаб LXXXIX корпуса. Наши войска, однако, не пали духом и в ночь с 22 на 23 ноября мелкими группами пробились сквозь кольцо окружения и соединились в районе Битша.

Тем временем 11-я танковая дивизия по-прежнему оказывала упорное сопротивление XII корпусу, наступавшему от Моранжа в направлении Саргемина. Дивизия удерживала свой фронт слабым заслоном из подразделений прикрытия; за этим заслоном были расположены несколько групп танков и мотопехоты, готовые ударить во фланг и тыл наступающим американцам. 35-я и 26-я американские пехотные дивизии атаковали в центре, слева наступала 6-я бронетанковая дивизия, а справа – 4-я бронетанковая дивизия. Несмотря на неравенство сил, 11-й танковой дивизии удалось предотвратить прорыв неприятеля и нанести ему тяжелые потери. 4-я бронетанковая дивизия повернула к Саарскому каналу и форсировала его 22 ноября при слабом противодействии 361-й фольксгренадерской дивизии. 4-я бронетанковая дивизия имела приказ после форсирования канала двигаться на север, но дороги в этом направлении отсутствовали, а местность была танконедоступной, поэтому генерал Вуд, командир дивизии, принял решение продолжать движение в восточном направлении, пересечь реку Саар, а лишь потом повернуть на север.

У Савернского прохода генерал Леклерк не терял времени, а, развивая успех, бросил свои войска прямо на Страсбург. Единственными войсками на их пути были части 256-й фольксгренадерской дивизии, которая только что прибыла в Северный Эльзас из Голландии, да несколько противотанковых и сводных подразделений под командованием коменданта Страсбурга. У них не было ни времени, ни средств, чтобы организовать оборону города, и французские танки утром 24 ноября вошли в Страсбург.

Карта 59. Падение Страсбурга (ноябрь 1944 года)

В таких обстоятельствах мы решили отменить предполагавшуюся контратаку учебной танковой дивизии на Сарбур и отдали этой дивизии приказ двигаться через Фальсбур к Савернскому проходу – успех на этом участке дал бы нам возможность отсечь 2-ю французскую танковую дивизию. Учебная танковая дивизия была обескровлена в боях в Нормандии, а в начале ноября переформировывалась для участия в наступлении в Арденнах. В ней имелось 30 танков «Т-IV» и 35 «пантер», а также 2 неполных полка мотопехоты. Когда мы узнали, насколько ослаблена эта дивизия, то поняли, что для успешной контратаки ее необходимо усилить. Боевой группе 25-й дивизии был отдан приказ передислоцироваться с правого фланга 1-й армии к Сар-Иниону, но она не могла прибыть туда раньше 25 ноября.

Учебная танковая дивизия 23 ноября сосредоточилась у Сар-Иниона; ею командовал генерал Байерлейн, ветеран сражений в Западной пустыне. Хотя два батальона пехоты и две батареи самоходных орудий еще не прибыли, дивизия перешла в наступление в 16 часов этого же дня. Утром 24 ноября учебная дивизия нанесла удар по флангу войск, прикрывающих XV корпус с северо-востока от Сарбура, – разведподразделениям и части 44-й американской дивизии. Байерлейн вполне мог прорваться на шоссе Сарбур – Саверн, но неожиданно ему нанесла удар во фланг 4-й бронетанковая дивизия американцев, которая, как я уже сказал, переправилась через Саар в районе Фенетранжа. Бои продолжались 24 и 25 ноября. Генерал Эйзенхауэр побывал на этом участке фронта 24 ноября и согласился с предложением Паттона, чтобы XV корпус приостановил наступление на восток и повернул на север, для оказания помощи его действиям на Сааре. Это означало, что американские войска на левом фланге Байерлейна получили значительное подкрепление и этой дивизии грозил охват с обоих флангов.

Днем 25 ноября я побывал на командном пункте Байерлейна и лично убедился, сколь опасным было его положение. Сосредоточенный артиллерийский огонь 44-й американской дивизии наносил нам значительный урон, а боевое командование «В» 4-й бронетанковой дивизии вело бои за деревню Берендорф. Байерлейн предложил приостановить наступление, и я решительно поддержал его предложение. Но Верховное командование вермахта настаивало на продолжении этого безнадежного наступления. Тем не менее 26 ноября Байерлейн был вынужден перейти к обороне, и, на его счастье, появилась возможность выделить боевую группу 25-й фольксгренадерской дивизии для усиления его восточного фланга. 27 ноября учебная танковая дивизия была вынуждена отойти на тот рубеж, с которого она начала свое наступление, – восточнее Сар-Иниона. Верховное командование вермахта перебрасывало дивизию на север для участия в Арденнской операции, и в ночь с 27 на 28 ноября она была заменена 25-й дивизией.

Так исчез наш единственный шанс восстановить положение в Северном Эльзасе. Совершенно ясно, что ввиду огромного превосходства американцев в артиллерии, авиации и танках мы по большому счету не могли рассчитывать на успех. Но решение Эйзенхауэра о повороте XV корпуса на север для поддержки Паттона на какое-то время облегчило положение в Северном Эльзасе и дало возможность 19-й армии закрепиться на Кольмарском выступе. В своем докладе Эйзенхауэр сообщал, что наш плацдарм очень сильно затруднил ведение его последующих операций.

Весь фронт группы армий «Г» подвергался постоянному давлению противника. Ему удалось достичь значительных успехов, но мы сохранили свои войска в относительно боеспособном состоянии и медленно отступали к Западному валу. Я должен особо подчеркнуть, что перед нами стояла задача выиграть время и дать Верховному командованию вермахта возможность сосредоточить все резервы для подготовки большого контрнаступления в Бельгии. Мне представляется, что Паттон поступил бы более разумно, если бы объединил 4-ю и 6-ю бронетанковые дивизии в один корпус и по возможности укрепил бы его 2-й французской бронетанковой дивизией. Все эти соединения имели большой боевой опыт и талантливых командиров. Вуд, командовавший 4-й бронетанковой дивизией, зарекомендовал себя знатоком тактики танковых сражений, а Леклерк проявил недюжинную отвагу в ходе наступления на Страсбург.

Пока шли ожесточенные бои в Центральной Лотарингии, XX корпус наступал от Тионвиля к нижнему течению Саара, но вынужден был остановиться перед «Оршольцским барьером». Это был мощный оборонительный рубеж, состоявший из противотанковых рвов и бетонных укреплений. Американская разведка знала о нем очень мало, и первые попытки взять его с ходу оказались безрезультатными. 21-я танковая дивизия, составлявшая подвижный резерв, эффективно контратаковала. 25 ноября командир XX корпуса приостановил атаки «Оршольцского барьера» и отдал приказ 10-й бронетанковой дивизии наступать к Саару у Мерцига. Американцы совершили ранее крупную ошибку, распылив силы этой дивизии для нанесения локальных ударов по всему фронту корпуса, поэтому приказ сосредоточить свои усилия для наступления на Мерциг был отдан слишком поздно для достижения значительного прорыва.

28 ноября мы предложили Рундштедту свой план: значительно усилить группу армий «Г», а затем нанести сосредоточенные удары силами 1-й и 19-й армий в направлении на Савернский проход с целью отбить Страсбург и уничтожить выступ линии фронта на этом участке. Цель эта представлялась вполне достижимой, если бы у нас было три танковых и две пехотных дивизии. Но Верховное командование вермахта отвергло наш план, так как в это время все силы были брошены на организацию большого наступления в Арденнах.

С 28 ноября по 1 декабря шли ожесточенные бои к западу от Саарлуна, где 95-я дивизия американцев пробивалась вперед, отражая постоянные контратаки 21-й танковой дивизии. 1 декабря части 95-й дивизии вошли в западную часть города, а 21-я дивизия отступила на восточный берег Саара. На западном берегу наша пехота еще удерживала небольшой плацдарм и единственный оставшийся целым мост. Он был подготовлен к взрыву, и наши саперы ожидали только приказа его уничтожить.

Днем 2 декабря американский самолет-разведчик доложил, что мост через Саар остался невредим, и 95-я дивизия стала готовиться к его захвату. На рассвете 3 декабря американские пехотинцы и саперы, воспользовавшись густым туманом и дождем, переплыли реку на штурмовых лодках и неожиданно напали на охрану моста с тыла. Охрана была захвачена врасплох, и мост неповрежденным попал в руки противника. Этот успех был тут же развит: 379-й полк американцев переправился через реку Саар по мосту и уже к вечеру того же дня захватил первые укрепления Западного вала.

Этот успех американцев вызвал целую бурю возмущения и накал страстей в коридорах власти рейха. Гитлер пришел в ярость и потребовал подробного отчета; он не мог понять, каким образом участок Западного вала, с которым он связывал такие надежды, попал в руки противника. Верховное командование вермахта как будто совершенно забыло, что с Западного вала было демонтировано все, что делало его неприступным, и переброшено на пресловутый Атлантический вал. Забыли они и о том, что его укрепления просто-напросто устарели. Противотанковые препятствия располагались непосредственно перед главной линией обороны, огневые позиции были слишком малы для новых противотанковых орудий. Заграждений из колючей проволоки не было, телефонная связь не работала, а сложная система артиллерийского огня была бесполезна, поскольку наши войска были совершенно не обучены. Но фюреру требовалась жертва, и ею стал генерал фон Кнобельсдорф, командующий 1-й армией. Я лично был глубоко удручен этим, поскольку всегда был самого высокого мнения об этом храбром человеке и достойном командире, с которым пережил много тяжелых моментов в России[257].

Так или иначе, мое собственное пребывание в должности начальника штаба группы армий «Г» подходило к концу, поскольку 5 декабря я получил приказ передать дела генерал-майору Гельмуту Штедке. Мне было тяжело после столь долгой совместной службы расставаться с генералом Бальком, тем более я знал, что он не имел отношения к моему отстранению от должности. Дело в том, что Гитлер и его окружение устроили настоящую «охоту на ведьм», выискивая козлов отпущения, на которых можно было бы свалить ответственность за просчеты Верховного командования.

Я покидал группу армий «Г» с глубоким сожалением, но меня утешало сознание того, что мы выполнили свою роль, несколько месяцев сдерживая американцев, пытавшихся пробиться к Западному валу. Состояние многих из наших дивизий в начале декабря было прискорбным, но и американцы понесли весьма серьезные потери и не добились значительного успеха. Оперативные резервы германского Верховного командования остались в целости и сохранности, а при разумной стратегии еще могли быть использованы со значительным успехом.

Генерал Бальк недолго оставался командующим группой армий «Г». Первым шагом стал приказ фюрера о передаче 19-й армии в прямое подчинение Генриху Гиммлеру; вслед за этим последовали омерзительные интриги, в результате которых в середине декабря появился приказ об отстранении Балька. К счастью, смог вмешаться Гудериан, по инициативе которого Бальк был назначен командующим 6-й армией в Венгрии. Но было совершенно ясно, что, по мнению Гитлера, кампания в Лотарингии была проиграна по вине командующих, что он и продемонстрировал, отстранив их от должности. Репутация Балька как военачальника, однако, вряд ли от этого пострадала.

Я не собираюсь уделять много места рассказам о времени, непосредственно последовавшем после освобождения меня от должности начальника штаба группы армий «Г». Я был не только отстранен от должности, но и официально исключен из офицерского корпуса Генерального штаба – что вполне укладывалось в рамки мрачного периода репрессий и беззакония, царивших в Германии в конце 1944 года. Ввиду этих обстоятельств я отправился к моей семье в Вартегау и там встретил Рождество. Время никак не располагало к веселью; за положением на Восточном фронте я следил с самыми мрачными предчувствиями, поскольку было совершенно ясно, что русские готовят силы для сокрушительного удара. Я не мог и помыслить о том, чтобы оставить свою семью в восточной части Германии, и использовал свой вынужденный отпуск, чтобы перевезти семью к друзьям севернее Берлина. Как говорится, «не было бы счастья, да несчастье помогло» – буквально через три недели после этого на Висле началось наступление русских и они хлынули в Силезию, а затем последовали страшные события.

Хотя генерал Гудериан и не смог добиться моего официального восстановления в правах офицера Генерального штаба, он вскоре получил разрешение на мою дальнейшую службу в рядах армии. В самом конце декабря я получил приказ отправиться в 9-ю танковую дивизию в Арденны. Я должен был немедленно явиться в штаб группы армий «Б», дислоцированный где-то к западу от Кельна. Прибыв туда 28 декабря, я представился генералу Кребсу, начальнику штаба фельдмаршала Моделя[258]. Меня охватывало волнение при одной мысли о том, что после долгих лет, проведенных в штабах, я получу под свое командование солдат-фронтовиков, но мой энтузиазм значительно уменьшился, когда Кребс объяснил мне, что происходит в Арденнах.

Я знал об этой операции уже несколько месяцев; фактически все наши действия в Эльзас-Лотарингии исходили из необходимости выиграть время для подготовки наступательной операции в Арденнах. Кроме генерала Балька и меня, никто в группе армий «Г» не знал об этом плане. Согласно приказу Гитлера, каждый офицер, имевший допуск к секретным сведениям о подготовке наступления, должен был подписать документ, ставивший его в известность, что он будет подвергнут суровому наказанию в случае малейшего нарушения секретности. Такие драконовские меры возымели действие, и, когда 16 декабря наступление началось, противник был застигнут врасплох. Не думаю, что усилия всех тех штабных работников, которые разрабатывали эту операцию, получили достойное признание. Наши войска добились такой же внезапности, что в мае 1940 года здесь же, и в обычных условиях при более-менее равном соотношении сил мы могли бы одержать крупную победу. В тактическом отношении прорыв в Арденнах стал последним крупным достижением германского Генерального штаба, ударом, нанесенным в лучших традициях Гнейзенау, Мольтке и Шлиффена.

Однако в стратегическом отношении это наступление было опасной авантюрой и оказалось серьезной ошибкой. Когда я после войны сидел в лагере для военнопленных, генерал Вестфаль рассказал мне, что и Рундштедт и Модель резко возражали против грандиозного плана Гитлера форсировать Маас и триумфальным маршем дойти до Антверпена. Они предупреждали его, что имеющихся в наличии сил совершенно недостаточно для проведения подобной операции, и предлагали в качестве альтернативы план под названием «Kleine Losung»[259], заключающийся в уничтожении выступа американцев у Ахена. Подобная операция позволила бы окружить 15 дивизий противника, а высвободившиеся резервы перебросить на Восток. Гитлер назвал такое решение вопроса «трусливым». Как бы мы ни осуждали его как стратега, следует все же признать, что сила воли и решительность фюрера вполне соответствовали значимости его целей[260].

Гитлер собрал все имеющиеся у него в резерве дивизии и бросил их в бой в последнем отчаянном усилии прорвать относительно слабую оборону 1-й американской армии на участке горы Эйфель – Монжуа. 6-я танковая армия СС, находившаяся справа, и 5-я танковая армия, находившаяся слева, перешли в наступление; одновременно 7-я армия должна была войти в Люксембург, для прикрытия южного фланга наших войск. Целью Гитлера было не только взятие Антверпена, но и уничтожение четырех армий – 1-й канадской, 2-й британской, 1-й и 9-й американских.

16 декабря туман не позволил действовать мощной авиации союзников; кроме того, подготовка к наступлению 5-й армии Мантейфеля была осуществлена в высшей степени скрытно. Его войска возглавляли прекрасные командиры, а личный состав просто рвался в бой. Прорвав боевые порядки ошеломленных американцев, его передовые отряды быстро продвигались вперед по узким горным дорогам Арденн, 20 декабря взяли Уффализ и продолжили наступление, чтобы выйти к Маасу в районе Динана. Если бы Мантейфеля должным образом поддержали наши войска с севера, то трудно сказать, в каком положении оказались бы после этого американцы, но 6-я танковая армия СС не смогла добиться успеха. 1-я танковая дивизия СС действовала превосходно и продвинулась на 20 миль за первые два дня наступления, но другие дивизии армии Дитриха были не столь успешны. Крупной ошибкой стало то, что Гитлер поставил на направление главного удара 6-ю танковую армию СС, командующий которой был отважным человеком, но не обладал истинным пониманием ведения танковой войны. Кроме этого, упорное сопротивление 101-й американской воздушно-десантной дивизии и боевого командования «Б» 10-й американской бронетанковой дивизии у Бастони остановили продвижение Мантейфеля.

Когда я прибыл в штаб группы армий «Б», генерал Кребс объяснил мне, что, несмотря на большие первоначальные успехи, фельдмаршал фон Рундштедт уже 22 декабря считал наступление провалившимся, и Модель был согласен с ним. На левом фланге нашей 7-й армии вступила в бой 3-я армия генерала Паттона, и ее решительные атаки вынудили Мантейфеля перебросить туда войска. Тем самым наш главный удар на Динан был ослаблен. Обледенелые узкие горные дороги затрудняли движение и были забиты транспортом. Кроме того, на нашем правом фланге усилили свои контрудары части 9-й американской армии[261].

Карта 60. Наступление в Арденнах

22 декабря Рундштедт предложил Гитлеру прекратить наступление, поскольку вскоре все равно нужно было бы снять войска для Восточного фронта. Гитлер не захотел и слышать об этом, и войска еще несколько дней вели тяжелые бои. Но 26 декабря Паттон взял Бастонь, небо над Арденнами прояснилось, и в действие всей своей сокрушительной мощью вступила авиация союзников. 28 декабря – в тот день, когда я представлялся Кребсу, – Гитлер согласился на прекращение наступления, но по-прежнему не желал и слышать об отходе.

29 декабря я отправился в 9-ю танковую дивизию, которая располагалась на поросших лесом холмах к северо-западу от Уффализа. Заледенелые дороги ослепительно блестели в лучах солнца, и я собственными глазами наблюдал непрерывные бомбардировки вражеских самолетов дорог и наших складов. Ни одного немецкого самолета в воздухе не было, повсюду чернели обломки бесчисленных сгоревших грузовиков и других транспортных средств. Когда я добрался до своего штаба, то оказалось, что мы удерживаем самые передовые позиции 5-й танковой армии. Изучая обстановку по карте, я обратил внимание на интенсивные атаки американцев против наших флангов и на ту серьезную опасность, которой подвергались дивизии, находившиеся на острие выступа. Но нам было приказано стоять там, где мы находились, и мы стояли, прибегая к тактике маневренной обороны.

Большая часть моих солдат были австрийцами, и, несмотря на тяжелые потери, они не пали духом. В танковом полку осталось 20 танков, а в каждом из двух полков мотопехоты насчитывалось до 400 человек. Артиллерийский полк был очень сильным и опытным. Мы отбивали атаки американцев до 5 января, когда был получен приказ оставить эти уже бесполезные позиции и отойти на восток; мне было поручено командовать арьергардом 5-й танковой армии. Мне очень пригодился мой опыт боев в России; я знал все об особенностях движения по снегу и льду – в этом плане американцам надо было многому у нас поучиться. Днем наша танковая группа держала оборону на выбранном рубеже; все передвижения осуществлялись по ночам, чтобы не подвергаться нападениям истребителей-бомбардировщиков. Но даже при такой тактике сосредоточенный артиллерийский огонь на наших флангах наносил нам существенные потери. К середине января 9-я танковая дивизия достигла реки Ур, откуда она начинала Арденнское наступление.

Результаты Арденнского наступления были более чем плачевными; мы понесли тяжелые потери в живой силе и технике и лишь на несколько недель отсрочили неизбежный конец[262]. Правда, американские войска были выведены из Лотарингии, и давление на группу армий «Г» ослабло[263], однако эта передышка оказалась только временной. Этого можно было бы достичь и в результате гораздо менее масштабного наступления на Ахен, после чего наши оперативные резервы могли быть переброшены в Польшу. Сражение в Арденнах преподало нам урок того, что даже крупномасштабное наступление с участием большого количества бронетанковой техники не имеет надежды на успех, если противник обладает господством в воздухе. Наши резервы были исчерпаны, и ничто не могло спасти нас от неизбежной катастрофы на Востоке.

Давно ожидаемое наступление русских началось 12 января выдвижением войск маршала Конева с баранувского плацдарма. 22 стрелковые дивизии, 6 танковых корпусов и 4 механизированные бригады ворвались в Южную Польшу и стали двигаться к жизненно важному промышленному району Верхней Силезии. Я очень хорошо помнил этот плацдарм, поскольку Бальк, в бытность свою командующим 4-й танковой армией, предпринимал все возможное для сокращения его размеров, постоянно предпринимая контратаки против этого опасного сосредоточения русских войск. Бальк предвидел, что прорыв на этом участке может взорвать весь наш фронт в Южной Польше, но после нашего перевода на Запад русским уже никто не препятствовал укреплять свои позиции на западном берегу Вислы.

9 января Гудериан предупредил Гитлера о том, что «Восточный фронт может рассыпаться как карточный домик»[264], но фюрер по-прежнему считал, что вся подготовка русских представляет собой гигантских масштабов блеф. Он требовал предельно жесткой обороны и перебросил танковые резервы из Польши в Венгрию в тщетной попытке облегчить положение в Будапеште[265]. В результате этого фронт на Висле рухнул за несколько дней; Варшава пала 17 января, Лодзь и Краков – 18-го, а к 20 января передовые части маршала Жукова уже перешли границу Силезии. Бронетехника быстро продвигалась по подмерзшей почве, и наступление русских осуществлялось с невиданной энергией и яростью. Стало совершенно ясно, что их Верховное главнокомандование полностью овладело техникой проведения наступления крупных механизированных армий и что Сталин намерен первым войти в Берлин. 25 января русские уже стояли под моим родным городом Бреслау (ныне Вроцлав в Польше. – Пер.), а 5 февраля Жуков вышел к Одеру у Кюстрина, лишь в 50 милях от германской столицы. Здесь он был на некоторое время задержан искусными действиями войск генерала Хейнрици, но в Восточной Пруссии войска генерала Рокоссовского вышли на побережье Балтийского моря и отрезали 25 немецких дивизий. В то же время наши войска в Силезии и Венгрии едва сдерживали натиск русских.

Как и многие тысячи моих соотечественников, я с отчаянием следил за этими событиями, поскольку все мы понимали, какая чудовищная угроза надвигается на наши семьи с Востока. Прошло несколько недель, прежде чем я узнал, что моей жене и детям удалось спастись. Им выпала более счастливая судьба, чем многим другим. Миллионы немцев погибли в феврале и марте 1945 года. Ничего подобного этой трагедии в нашей истории еще не было. В древних немецких провинциях Восточная Пруссия, Померания и Силезия русские обращались с жившим там населением крайне жестоко. Невозможно описать, что происходило между Вислой и Одером в первые месяцы 1945 года; ничего подобного Европа не видела со времен падения Римской империи.

«Die Wacht am Rhein»[266]

Последнее наступление союзников на Западе началось 8 февраля атакой 1-й канадской армии в направлении Рейхсвальда, лесного массива у пересечения Рейна с голландской границей. Эта атака стала первой из серии разработанных Эйзенхауэром ударов, наносимых английскими и американскими армиями вдоль Рейна до Страсбурга. XXX английский корпус, действовавший в составе канадской армии, прорвался в Рейхсвальд под прикрытием самого интенсивного артобстрела, когда-либо виданного на Западе. Наша 1-я парашютно-десантная армия сражалась с необыкновенной отвагой, и в течение двух недель продвижение противника по этой поросшей лесом, болотистой местности было очень незначительным. Бои здесь напомнили бои на Западном фронте в 1916–1917 годах, и, так же как и тогда на Сомме, ужасающей силы артиллерийский огонь англичан замедлил их собственное продвижение, разрушив все дороги в тылу немецких войск.

23 февраля 9-я американская армия генерала Симпсона (подчинявшегося тогда Монтгомери) через реку Рур нанесла удар в направлении на Дюссельдорф и Крефельд. В то время я исполнял обязанности начальника штаба 5-й танковой армии Мантейфеля, и мы тогда принимали участок обороны от Дюрена до Рурмонда, удерживаемый 15-й армией. Смена командования в столь критический момент была отличительной чертой фельдмаршала Моделя, который всегда хотел иметь самых лучших генералов в самом опасном участке. Тем не менее это стало его роковой ошибкой. Армейские штабы, а в особенности подразделения связи должны хорошо «сживаться» с войсками, если они хотят функционировать с должной эффективностью.

9-я американская армия использовала внезапность своего наступления и в первые два дня захватила несколько плацдармов на реке Рур. 25 февраля сильный удар танковых частей с плацдарма у Линниха нарушил связь между XII корпусом СС на нашем правом фланге и LXXXI корпусом в центре. XII корпус СС понес тяжелые потери, а 338-я пехотная дивизия, попытавшаяся закрыть прорыв, была отброшена американскими танками назад к Рейну. Учебная танковая дивизия из состава 1-й парашютно-десантной армии была переброшена в район Мюнхен – Гладбах, а 1 марта американцы атаковали ее там крупными силами. Вечером того же дня город пришлось оставить, а все наши попытки нанести контрудар по флангам прорвавшихся американцев были отбиты в течение дня 2 марта. 3 марта американские танки прорвали нашу оборону и вышли к Рейну южнее Дюссельдорфа.

XII корпус СС был отброшен противником в зону действия 1-й парашютно-десантной армии и поступил в ее подчинение. Тем временем развернулось ожесточенное сражение в центре и на левом фланге 5-й танковой армии. Поначалу все попытки американцев двинуться на Кельн со своего плацдарма между Юлихом и Дюреном были отбиты. 1-я армия американцев под командованием генерала Ходжеса продолжала теснить наши войска на этом участке; наши силы здесь были слишком слабы, чтобы противостоять столь мощному давлению, так что прибывшая сюда танковая группа Байерлейна (9-я и 11-я танковые дивизии и 3-я гренадерская моторизованная дивизия) смогла только прикрыть наше отступление. К 1 марта большая часть нашего LXXXI пехотного и LVIII танкового корпусов была оттеснена за реку Эрфт.

За первые недели марта обстановка на всем фронте вдоль Рейна значительно ухудшилась. 4 марта 1-я американская армия форсировала реку Эрфт и пробила себе дорогу на Кельн. Стало совершенно ясно, что 5-я танковая армия более не в силах оказывать серьезного сопротивления противнику западнее Рейна и может быть вообще уничтожена, если и далее останется на своем месте. Тем не менее 5 марта от Верховного командования вермахта был получен приказ, который требовал удерживать занимаемые позиции и запрещал перебрасывать тяжелое вооружение или штабы за реку. Все, что мы могли сделать в такой ситуации, – ввести LXXXI корпус в Кельн и дать ему возможность проявить все, на что он был способен. Танковая группа Байерлейна оказалась отрезанной на небольшом плацдарме у Дормагена, в 20 милях севернее Кельна, и получила разрешение переправиться через реку в ночь с 5 на 6 марта.

В то время как на улицах Кельна разгорелись ожесточенные бои, LVIII танковый корпус безуспешно пытался удержать плацдарм к югу от города. К 8 марта наше сопротивление западнее Рейна было совершенно сломлено, и остатки двух корпусов отступили за реку. Из-за бессмысленных приказов Гитлера нам пришлось оставить большую часть из еще имевшихся у нас орудий и танков, и только благодаря инициативе командиров удалось спасти значительную часть личного состава и определенное число тяжелого оружия. Благодаря низкой активности американской авиации армия быстро была приведена в порядок и организовала оборону в районе между Дюссельдорфом и рекой Зиг.

Тем временем армии, находившиеся у нас на флангах, также стали отступать. 1-я парашютно-десантная армия была оттеснена к Рейну в районе Дуйсбурга, а 15-я армия на нашем левом фланге, к несчастью, была вынуждена 9 марта отдать мост около Ремагена. Значимость этого факта была слишком преувеличена; американское командование вначале даже не сделало попытки развить этот успех, а перебросило на этот плацдарм четыре дивизии с приказом удерживать его. Более того, на этом этапе 9-й американской армии было достаточно просто форсировать реку севернее Дюссельдорфа. Однако Монтгомери запретил это, и Эйзенхауэр поддержал его[267]. Нет никакого сомнения в том, что стратегия союзников в этот период была не на высоте; они действовали негибко и регламентировались предварительно разработанными планами. Вся наша оборона на нижнем Рейне рушилась, однако военачальники союзников не позволили своим подчиненным развить этот успех. Все должны были ждать, пока Монтгомери подготовит расписанное по всем пунктам наступление и будет готов форсировать реку согласно предварительному плану. Это дало небольшую передышку группе армий «Б» фельдмаршала Моделя и продлило агонию на Западе еще на несколько недель.

Однако на среднем Рейне события развивались куда быстрее благодаря инициативе генералов Брэдли и Паттона. Командующего американской группой армий раздражал жесткий контроль Эйзенхауэра, и он позволил Паттону действовать по своему усмотрению. 5 марта 3-я армия американцев пошла в наступление в горах Эйфель и добилась блестящего успеха. 7 марта Паттон вышел на Рейну поблизости от Кобленца; неделю спустя он форсировал Мозель и прошел через горы Гунсрюк в Палатинат. Это наступление совпало по времени с мощным натиском 7-й армии американцев на Западный вал на участке между Мозелем и Рейном. Эти две американские армии на равнине южнее Майнца разгромили нашу 1-ю армию, лишь немногие солдаты смогли переправиться через Рейн. В ночь с 22 на 23 марта Паттон захватил свой первый плацдарм на правом берегу южнее Майнца.

В это время 5-я танковая армия готовилась к отражению неизбежного наступления на Рур. Мы предвидели, что будет осуществлен двусторонний фланговый охват – форсирование реки на участке Дуйсбург – Дюссельдорф, наряду с мощным наступлением с плацдарма у Ремагена. Наш сектор обороны включал в себя город Дюссельдорф и тянулся вдоль Рейна до Зигбурга. На правом фланге располагался XII корпус СС, LXXXI корпус находился в центре, а на левом фланге – LVIII танковый корпус. Все эти соединения понесли тяжелые потери, а XII корпус СС потерял во время переправы через Рейн почти все свое тяжелое оружие. Было сделано все возможное, чтобы восполнить потери в пехотных подразделениях, их пополнили за счет солдат расформированного фольксштурма, зенитных и артиллерийских полков. До определенной степени наши потери были восполнены, но новички не хотели служить в пехоте, да и в любом случае они не имели соответствующей подготовки. Провал наступления в Арденнах и вторжение русских в Германию отрицательно сказались на боевом духе солдат и офицеров, хотя большинство из них продолжало с честью выполнять свой долг, а уровень дисциплины оставался довольно высоким до самого конца.

Генералу фон Мантейфелю было приказано принять командование армией на Восточном фронте, а генерал-полковнику Гарпе заменить его на Западе. Мы воспользовались двухнедельной передышкой, чтобы хоть как-то наладить войсковое хозяйство. Мы восполнили потери личного состава, а кроме того, в тыловых службах, штабах подразделений зенитной артиллерии было изъято все оружие для фронтовых частей; в штабах остались только пистолеты. Мы сосредоточили свое основное внимание на обороне правого фланга, поскольку форсировать Рейн противник, как мы предполагали, должен был в районе Дюссельдорфа. Участки обороны, которые занимали дивизии XII корпуса СС, были уменьшены, а остатки учебной танковой дивизии держались в резерве за этими соединениями. Не забывали мы и о левом фланге под Зигбургом, поскольку имели все основания ожидать удара и на этом участке с плацдарма под Ремагеном. На этом фланге в оперативном резерве должна была находиться 3-я моторизованная дивизия, но 15 марта нам было приказано передать эту дивизию на другой участок фронта. При организации обороны мы сознательно отказались от ее эшелонирования, чтобы разместить все наши средства на берегу Рейна. Каждый из нас понимал, что этот водный рубеж представляет собой последнюю возможность для организации эффективной обороны. Основу обороны на нашем фронте составляли зенитные орудия малого и среднего калибра, снятые с оборонительных позиций в Руре и ныне используемые для стрельбы по наземным целям. Обслуживаемые исполненными решимости артиллеристами и обеспеченные достаточным количеством боеприпасов, они стали главным фактором нашей обороны.

Вторая полоса обороны была организована вдоль автострады Дюссельдорф – Кельн. Мы также отправили разведгруппы за Рейн, чтобы выяснить намерения противника. Они сообщили, что американцы перебрасывают свои войска из района Кельна в направлении Бонна и плацдарма под Ремагеном. Все попытки 15-й армии ликвидировать этот плацдарм не увенчались успехом, американцы продолжали его расширять. Сосредоточение войск неприятеля наблюдалось также в районе Дюссельдорфа. В период с 8 по 23 марта нам пришлось передать четыре дивизии и боевую группу учебной танковой дивизии на другие участки фронта, а это означало, что все наши планы пришлось корректировать. Мы потеряли, по сути, все наши подвижные резервы, которые были переданы 15-й армии для боевых действий на плацдарме под Ремагеном. На нашем же фронте, если не считать артобстрелов умеренной силы, обстановка оставалась спокойной.

Я испытываю гордость, когда думаю о том, как вела себя 5-я танковая армия в это тяжелое время. Несмотря на катастрофу на Восточном фронте, на безнадежность обстановки, полный развал всей обычной системы транспорта и снабжения, все штабы и командиры продолжали действовать с той же эффективностью и тем же спокойствием, которыми отличался вермахт в свои лучшие времена. Мы были совершенно уверены в том, что сможем удержать свой фронт, но положение на обоих флангах оставалось чрезвычайно опасным. У 5-й танковой армии почти не осталось танков и не было никаких резервов, чтобы защитить их.

10 марта фельдмаршал Кессельринг сменил фельдмаршала фон Рундштедта на посту главнокомандующего немецкими войсками на Западе. Он приветствовал офицеров своего штаба словами: «Что ж, господа, я ваш новый «Фау-3».

Вечером 23 марта потрясающей силы артобстрел и бомбардировка с воздуха обрушились на позиции 1-й парашютно-десантной армии. 2-я английская армия форсировала Рейн у Везеля, а 9-я американская армия – между Везелем и Дуйсбургом. Мосты через Рейн были наведены очень быстро, и обе армии уже довольно далеко продвинулись за Рейн. И мешали их продвижению разве что разрушения, произведенные своей собственной артиллерией.

Фронт 5-й танковой армии лежал вне полосы наступления, но 23 марта 1-я американская армия генерала Ходжеса вышла с плацдарма под Ремагеном и подошла к реке Зиг по обе стороны от Зигбурга. 24 марта американцы прекратили свое движение на север, а повернули на восток к Альтенкирхену. Нам было приказано направить пехотный полк из состава 12-й фольксгренадерской дивизии на помощь 15-й армии, но, несмотря на это, 1-я армия американцев действовала весьма энергично и быстро продвигалась на восток. Тем временем 3-я армия Паттона вырвалась вперед правее частей Ходжеса. Эйзенхауэр хорошо понимал значение этого участка фронта, и 28 марта 1-я армия повернула к северо-востоку в направлении на Кассель и Падерборн, намереваясь отрезать Рур от Центральной Германии. В тот же день танки Монтгомери вырвались на просторы Вестфальской низменности.

Пока противник не предпринимал никаких действий между Дуйсбургом и рекой Зиг, и было совершенно ясно, что он заинтересован в том, чтобы 5-я танковая армия и левый фланг 1-й парашютно-десантной армии оставались на этом участке. В соответствии с этим мы предложили фельдмаршалу Моделю оставить на Рейне только группы прикрытия, а основными силами попытаться восстановить наше положение в долине Зига. Модель согласился выделить из состава 5-й танковой армии подкрепления для LIII корпуса, который в это время находился на южном берегу реки Зиг в районе Эйфорта. Он также приказал нам сменить части 1-й парашютно-десантной армии на участке фронта южнее Дуйсбурга. Но все эти меры ничего не дали. Бронетанковые дивизии 1-й американской армии наступали быстро и энергично, покрывая до 55 миль в день, и 1 апреля заняли Падерборн. В тот же день 1-я и 9-я армии соединились, замкнув кольцо окружения вокруг Рура. Более 300 тысяч человек, составлявшие большую часть войск группы армий «Б», оказались в ловушке.

Мы обратили внимание Моделя на то, что наших запасов хватит только на три недели, и предложили осуществить прорыв в юго-восточном направлении всеми имеющимися силами. Но фельдмаршал был связан приказом Гитлера, который требовал рассматривать Рур как «крепость». В течение первой недели апреля мы осуществили перегруппировку: XII корпус СС удерживал теперь фронт на Рейне от Дуйсбурга до Зигбурга вместе с 3-й парашютно-десантной дивизией, полицейскими и охранными батальонами, а LVIII танковый корпус с остатками семи дивизий оборонял рубеж реки Зиг. На Рейне все было без перемен, но американцы по-прежнему повторяли свои попытки закрепиться на северном берегу Зига. 3 апреля им удалось занять плацдарм у Бетцдорфа, но около Зигена 12-я фольксгренадерская дивизия отбросила их за реку и взяла несколько сотен пленных.

Большая часть войск группы армий «Б» была теперь окружена между Руром и Зигом, и обстановка была более чем удручающая. Густой туман висел над промерзшей землей, а мрачные руины городов Рура являли собой апокалиптический фон для последнего акта этой трагедии. Громадные горы угля и шлака, останки разбитых зданий, искореженные железнодорожные вагоны, взорванные мосты – все это довершало наводящую тоску картину. Мне довелось на своем веку повидать немало полей сражений, но ни одно из них не выглядело столь страшно, как огромный промышленный район Рура в последние дни группы армий «Б».

В 5 часов утра 6 апреля XVIII американский воздушно-десантный корпус перешел в наступление на реке Зиг. Мы упорно сопротивлялись, и американцы были остановлены в нескольких милях севернее реки, в основном благодаря действиям 12-й фольксгренадерской дивизии. Но на восточном фланге III корпус американцев быстро продвигался, подавляя незначительное сопротивление измотанных частей 15-й армии, и мы вскоре потеряли связь с частями слева от нас. В довершение ко всему в северной части котла противник предпринял мощное наступление, и 10 апреля пал Дуйсбург.

Днем 9 апреля американцы вошли в Зигбург, а 11-го их 13-я бронетанковая дивизия выступила из этого города в северном направлении. 3-я парашютная дивизия героически оборонялась, а установленные восточнее Кельна противозенитные орудия уничтожили около 30 американских танков[268]. Вечером 11 апреля американцы подошли к предместьям города Берг-Гладбах. 13 апреля сопротивление на этом участке котла прекратилось, и остатки 183-й пехотной дивизии оказались окруженными под Гуммерсбахом. 3-й американский корпус начал энергичное наступление из Люденшейда в направлении на Хаген и 14 апреля разрезал весь котел на две части – 5-я танковая армия и LXIII корпус оказались изолированными в его западной половине. Теперь мы не могли вести сколько-нибудь организованное сопротивление.

В эти последние дни борьбы я много беседовал с фельдмаршалом Моделем. Он был интересным человеком – сильным и ироничным – и прекрасно чувствовал себя в экстремальной обстановке; да и вся его репутация была построена на каком-то сверхъестественном даре импровизаций. Ему не раз удавалось переломить казавшуюся безнадежной ситуацию; так, он смог восстановить распадавшийся Восточный фронт после ужасного поражения июня – июля 1944 года и повторить то же самое на Западе после Нормандии. В апреле он неоднократно бывал в нашем штабе, и, общаясь с ним, мне всегда казалось, что он борется сам с собой, пытаясь найти разрешение какого– то внутреннего конфликта. Как и все высшие офицеры, он стоял перед неразрешимой проблемой – будучи в высшей степени опытным человеком, он понимал всю бессмысленность дальнейшего сопротивления, но, с другой стороны, был связан честью и долгом со своими начальниками и подчиненными. Немецкий солдат привык выполнять свой долг до самого конца с присущей ему дисциплинированностью. В то время мне приходилось много раз бывать в различных частях, но нигде я не видел что– либо напоминающее разложение или протест, хотя даже самый недалекий рядовой понимал, что все закончится крахом через несколько дней.

Модель всегда придерживался строгих правил воинской дисциплины, но, как верный слуга Германии, он пытался как-то сгладить бессмысленные приказы и по возможности избегать ненужных разрушений. Гитлер отдал приказ о проведении политики «выжженной земли» и хотел, чтобы мы разрушили все заводы и шахты в Руре, но Модель ограничился уничтожением лишь объектов военного назначения. Фельдмаршал был намерен сохранить промышленное сердце Германии; он больше не хотел бессмысленно сражаться за каждый дом и игнорировал приказы, отдаваемые фюрером в последнем припадке своей жажды разрушения.

Модель думал о том, не должен ли он начать переговоры с противником, и прямо задал мне такой вопрос. После обсуждения мы оба отвергли такой вариант по чисто военным соображениям. Кроме всего прочего, фельдмаршал Модель знал общую обстановку в Германии не лучше, чем любой командир роты в его группе армий. Такое положение вытекало из «Директивы фюрера № 1» от 13 января 1940 года, которая устанавливала, что «ни один командир или должностное лицо не должен знать больше, чем это абсолютно необходимо для выполнения его непосредственной задачи». Модель не знал, идут ли политические переговоры, и беспокоился о том, чтобы наши армии на Западе продолжали сопротивление, чтобы защитить тылы наших товарищей, сражающихся на Востоке, ведущих отчаянную борьбу и прикрывающих исход миллионов немецких женщин и детей, бегущих от русских войск.

Во второй половине дня 15 апреля был отдан приказ сформировать небольшие группы под командованием особо отобранных офицеров, которые должны были попытаться пробиться на восток. Солдатам, не имеющим оружия или боеприпасов, было позволено действовать самостоятельно. 17 апреля командование группы армий «Б» объявило о демобилизации самых молодых и самых пожилых солдат и о прекращении дальнейшего сопротивления. 18 апреля фельдмаршал Модель покончил жизнь самоубийством.

Все, что осталось от 21 дивизии, было захвачено противником в Рурском котле. В плен к американцам попало 317 тысяч солдат и офицеров, в том числе 24 генерала и 1 адмирал. Это была одна из крупнейших капитуляций в истории, вторая после сдачи войск маршала Буденного под Киевом в сентябре 1941 года.

Лично я не собирался оставаться в котле и в сопровождении небольшой группы офицеров стал прорываться на восток. Мы прошли более 250 миль, прячась днем и идя по ночам, но наши надежды добраться до какой-нибудь восточной армии оказались тщетными. 3 мая мы попали в плен к американцам.

У меня нет никакого желания вспоминать об этом эпизоде моей жизни – все, за что я сражался, лежало во прахе. Будущее представлялось мрачным и безнадежным, но теперь я понимал правду слов Эрцбергера[269], сказанных им Фошу[270] в том самом железнодорожном вагоне в Компьенском лесу: «Семьдесят миллионов наших людей страдают, но не умирают».

Офицеры германского Генерального штаба оставались в заключении около двух с половиной лет, но это время, проведенное за колючей проволокой, не пропало впустую. В лагере для военнопленных я повстречал таких людей, как генерал Варлимонт, заместитель Кейтеля в Верховном командовании вооруженных сил, граф Шверин, министр финансов, Бакке, государственный секретарь по вопросам продовольствия, а также руководителей тяжелой промышленности, высших офицеров авиации и военно-морского флота. Я провел много времени в разговорах с нашей известной летчицей Ханной Рейш, которая на самолете «шторьх» доставила генерала Риттера фон Грейма в Берлин, когда большая часть города уже была в руках русских. От нее я узнал драматические обстоятельства последних дней Гитлера в бункере рейхсканцелярии. Мне также довелось беседовать с личным врачом-консультантом Гитлера профессором фон Хассельбахом, от которого я много узнал о личной жизни фюрера. После таких разговоров я всегда делал заметки о наиболее интересных и важных фактах.

Лишь оказавшись за колючей проволокой, мы узнали о злодеяниях высших руководителей нашего государства, которые потрясли нас до глубины души и заставили краснеть от стыда. Именно тогда я узнал правду о трагической кончине Роммеля.

Благодаря многочисленным беседам и спорам с людьми из ближайшего окружения Гитлера и с теми, кто занимал ключевые посты в нашей промышленности, я смог составить ясное представление об общем ходе нашей борьбы. После освобождения мои выводы были углублены и уточнены в связи с изучением английских и американских источников.

Во время заключения мы все время задавали друг другу и обсуждали один и тот же вопрос: кто виноват в нашем поражении? И многие высказывали мнение, что поражение Германии стало результатом предательства в высших эшелонах власти. Я считаю, что обязан во имя наших павших товарищей по оружию и тех, кто выполнял свой долг до последнего, исследовать этот вопрос со всей возможной тщательностью. Мы должны понять, был ли когда-либо у Германии шанс победить в этой войне и действительно ли предательство помешало ей добиться победы.

На этот вопрос можно ответить, только принимая во внимание личность и характер Адольфа Гитлера, который, как абсолютный правитель государства, нес основную ответственность за все решения и который в военных вопросах осуществлял самое непосредственное влияние на ход военных действий, подчас отдавая указания дивизиям, полкам и батальонам.

Возвеличивать Гитлера как непогрешимого гения, чьи грандиозные замыслы были разрушены предательством, или клеймить его как крупнейшего преступника всех времен и народов было равным образом безответственно и неверно.

Неоспоримым фактом является то, что Гитлер был невероятно умным человеком, память которого намного превосходила средний уровень. Он обладал огромной волей и был в высшей степени беспощаден; он был выдающимся оратором, способным оказывать гипнотическое влияние на людей из своего ближайшего окружения. Как политик и дипломат, он с чрезвычайной точностью улавливал слабые стороны своих соперников и использовал их промахи в своих интересах. Это был вполне здоровый человек, вегетарианец, который никогда не курил и не пил, но затем он подорвал свое здоровье, принимая снотворные препараты и стимулирующие таблетки, главным образом в последние годы войны. Хотя его здоровье ухудшилось, ум его всегда был удивительно ясным, активность он сохранял до самого конца[271]. В задачи этой книги не входит обсуждение его политических успехов в предвоенный период; его успех стал возможным из-за несправедливой политики союзников после Первой мировой войны. Они совершили все возможные ошибки, которые можно было совершить, начиная с Версальского мирного договора и оккупации Рурской области и кончая непостижимой уступчивостью и отсутствием прозорливости в мюнхенский период. Крупные политические победы совершенно затмили сознание Гитлера; он никогда не вспоминал слова Бисмарка: «История учит, что, соблюдая осторожность, политик может достичь очень многого».

В 1939 году Гитлер решился на войну с Польшей, потому что был убежден – конфликт этот будет локальным. Гарантии, данные Польше Великобританией, были недооценены; да они никогда и не воспринимались всерьез. Доктор Пауль Шмидт поведал мне о реакции Гитлера на объявление войны Великобританией: «Гитлер был поражен и в высшей степени расстроен. Несколько мгновений спустя он повернулся к Риббентропу и спросил его: «Ну и что теперь?» До объявления войны у нас не было никаких серьезных переговоров с нашим главным и единственным союзником. Доктор Шмидт упоминал о письме Муссолини Гитлеру, написанном 25 августа 1939 года, в котором дуче обращает внимание фюрера на то, что Италия не готова к войне, в частности, итальянская авиация располагала запасом горючего только на три месяца.

Когда же война началась, Гитлер был ослеплен своими первоначальными успехами и введен в заблуждение искаженной картиной международного положения, преподнесенной ему нашими дилетантами от дипломатии. Германия была еще не готова к тотальной войне[272]. Германская сухопутная армия была способна справиться с задачами 1939-го и 1940 годов, но состояние люфтваффе оставляло желать много лучшего. В течение 1939 года еще было возможно обеспечивать необходимое количество самолетов, но резервов уже не оставалось, и даже запасные части пребывали в постоянном дефиците. Эти недостатки не были очевидны тогда, когда перед авиацией ставились ограниченные задачи. Потери, которые несла авиация, покрывались заводскими поставками, хотя и с большими трудностями. Серьезность ситуации стала видна только после битвы за Англию, когда немецким ВВС пришлось действовать на двух фронтах.

К концу 1939 года Германия находилась в весьма выгодном положении. Военный союз с Италией и пакт о ненападении с Россией обезопасили наш фланг и тыл. Тем не менее Великобритания и Франция могли рассчитывать на поддержку Соединенных Штатов, да и было совершенно ясно, что большинство государств мира пересматривают свое отношение к Гитлеру и менее охотно удовлетворяют его требованиям. Стало очевидным ухудшение экономического положения Германии.

1940 год оказался весьма успешным в военном отношении, но не принес улучшения в политических перспективах. Трехсторонний пакт Германии, Италии и Японии хотя и создавал впечатление широкого мирового альянса, но практическая помощь, которую мы получили от наших союзников, оказалась небольшой. Вступление в войну Италии обернулось для нас сущим бедствием; стратегически она затруднила действия Великобритании, но в сфере экономики предъявила бесчисленные требования, которые Германия была не в состоянии удовлетворить. Россия, не являющаяся членом трехстороннего пакта, стала значительно более могущественной в результате присоединения Восточной Польши, Бессарабии, Буковины и Прибалтийских государств, а ее так называемая сфера влияния угрожающе расширилась. Предложение о мире, сделанное Великобритании Гитлером в июле 1940 года, было проигнорировано – обещания и гарантии фюрера больше не имели никакого веса на Западе. Напротив, воля Великобритании к сопротивлению неизмеримо усилилась в результате ее победы в битве за Англию и провала нашего неудавшегося вторжения в эту страну. Американская помощь уже начала становиться серьезным фактором в войне в Европе и предвещала ее вооруженное вмешательство.

С чисто военной точки зрения 1940 год был триумфальным для Германии. Оккупацией Дании и Норвегии мы предупредили аналогичную акцию Великобритании и обезопасили свой северный фланг. Кроме того, германской промышленности были теперь гарантированы поставки железной руды и никеля, в которых мы очень нуждались. Военные действия против Франции увенчались сенсационным успехом, вскружившим голову нашему Верховному командованию. Однако в результате вмешательства Гитлера в распоряжение Браухича от 24 мая немецкие танки были остановлены под Дюнкерком, и 215 тысяч английских и 120 тысяч французских войск получили возможность спастись, эвакуировавшись с материка. Честер Уилмот прав, когда пишет: «Поражение Германии началось в Дюнкерке»[273].

Вторжение в Великобританию было запланировано, подготовлено, отложено, снова запланировано и в конце концов отменено. Причины отказа от операции «Морской лев» заключались в абсолютном преимуществе Великобритании на море и в битве за Англию, в ходе которой с 10 июля по 31 октября 1940 года было потеряно 1733 немецких самолета. Люфтваффе так никогда и не оправилось от этого сокрушительного удара. Мы потерпели поражение в значительной степени и благодаря английскому превосходству в области радиолокационной техники; мы никогда не могли тягаться с ними в этой области. Наше поражение в подводной войне в 1943 году имело ту же самую причину.

Но даже и после 1940 года все еще существовала возможность прекратить войну, если бы Гитлер был готов пойти на определенные жертвы и продемонстрировал искреннее стремление к миру. Но вместо этого был разработан план «Барбаросса» и началась подготовка к нападению на Россию. Нет никакого смысла рассуждать о том, что могло бы случиться и как развивались бы события, если бы вместо вторжения в Россию мы бросили бы все свои силы в Средиземноморский регион, т. е. против Мальты и в Африке. «Континентальные взгляды» Гитлера делали решения такого рода невозможными.

Политические итоги 1941 года продемонстрировали значительное ухудшение положения Германии. Когда Россия и Югославия заключили договор о дружбе и взаимной помощи, договор диаметрально противоположный германским интересам, стало ясно, что советско-германская политика сближения лишена какой-либо основы. Испания отказалась выступить на стороне Германии, и планируемое нападение на Гибралтар было снято с повестки дня. Опубликование «Атлантической хартии» явило собой прямое свидетельство теснейшего взаимодействия между США и Великобританией. Со вступлением в войну Японии и Америки она стала мировой, и все надежды на локализацию конфликта в Европе исчезли.

Хотя 1941 год снова принес тактические победы германскому оружию, стратегическая обстановка значительно ухудшилась. В ряду наших военных успехов можно было бы считать победы Роммеля в Африке и быстрое решение балканских проблем путем победы над Югославией и Грецией. Оккупация германскими войсками Крита низвела влияние Великобритании в Средиземноморье до самого низкого уровня с 1797 года. Действия наших подводных лодок против транспортов судов, идущих к Британским островам, начали приносить свои плоды.

Согласно данным официальных английских источников[274], военными кораблями и самолетами стран оси было потоплено:

1939 год – 222 судна общим тоннажем 755 397 тонн;

1940 год – 1059 судов общим тоннажем 3 991 641 тонна;

1941 год – 1289 судов общим тоннажем 4 328 558 тонн.

Совместные действия подводных лодок и самолетов давали Германии реальный шанс «удушить» Великобританию блокадой, но у Гитлера не хватало терпения для такого рода войны. 22 июня 1941 года наши армии вторглись в Россию. С этого дня характер боевых действий в корне изменился: началась война на два фронта, задача для нас непосильная.

Правда, поначалу эти операции гигантского масштаба, хорошо подготовленные и великолепно осуществленные, шли в соответствии с планом, и русские терпели поражение за поражением на всем фронте от Балтики до Черного моря. Красная армия, понесшая огромные потери в первых сражениях, уже не могла удерживать все жизненно важные рубежи на столь растянутом фронте. Однако в районе Москвы были сконцентрированы крупные силы русских с целью защитить этот духовный, экономический и военный центр страны. Большинство германских военачальников полагали, что насущно важно взять Москву и разбить русские армии в этом регионе, пока они еще только развертываются. Но в этот решающий момент снова вмешался Гитлер, как он уже сделал это в Дюнкерке, и заявил, что сначала надо взять Киев и разбить фронт маршала Буденного. Цель эта была достигнута, но наступление на Москву пришлось отложить на несколько драгоценных недель. Когда поход на столицу возобновился, было уже поздно: осенняя распутица и необычно ранняя зима воздвигли щит перед потрепанными в боях армиями Жукова и остановили наше наступление в тот момент, когда вдали мы уже могли видеть башни Кремля. Совершенно не подготовленные к военным действиям в зимнее время немецкие войска понесли тяжелые и невосполнимые потери.

Это стало переломным моментом войны; после этого достичь победы было уже не в наших силах. За трагедией немецкого наступления на Москву последовала другая, отличная от нее, но не менее значимая. Главнокомандующий сухопутными войсками фельдмаршал фон Браухич был снят со своего поста, а во главе армии стал сам Гитлер. Начиная с этого момента командующие группами армий и армиями не получали более директив общего плана – им спускались приказы, расписывающие мельчайшие и совершенно незначительные детали их действий.

К концу 1941 года германская военная промышленность находилась в весьма серьезном кризисе. У нас не было горючего в количестве, необходимом для осуществления военных действий в мировом масштабе. Кампания на Востоке требовала колоссального числа транспортных средств, танков, противотанковых орудий и запасных частей. Кроме того, уже начинали ощущаться последствия вступления в силу пакта о ленд-лизе – Россия получала вооружение, военную технику и стратегические материалы из неисчерпаемых ресурсов Британский империи и США.

К концу 1941 года для Германии стало невозможным выиграть войну, но дипломатическое искусство и мудрая стратегия могли еще обеспечить достижение ничьей. Война продолжилась и в 1942 году, но время методов блицкрига безвозвратно ушло. К концу года инициатива уже прочно находилась в руках противника, а Германия была вынуждена перейти к оборонительным действиям.

Наши позиции во внешней политике были подорваны военными неудачами, и даже значительные военные успехи уже не могли изменить судьбу Германии. Наступление Роммеля в Африке иссякло под Эль-Аламейном. Высадка союзников в Марокко и Алжире вырвала инициативу из рук немцев и передала ее англо-американским союзникам; к маю 1943 года в Африке все было для нас кончено.

Немецкое наступление в России летом 1942 года могло бы увенчаться значительными достижениями, если бы Гитлер не метался между двумя основными целями – Сталинградом и Кавказом. В результате его армии достигли Кавказа, но не захватили нефтяные месторождения, подошли к Волге, но не овладели Сталинградом. Русские армии не только не были разбиты, но и оказались в состоянии перейти в контрнаступление с невиданным превосходством в живой силе и технике.

В начале 1943 года Сталинградская битва закончилась гибелью 6-й армии. Летнее наступление на Курск закончилось неудачей, а союзники высадились на Сицилии. Контрнаступление русских отбросило наши южные армии за Днепр, и немецкие силы таяли в тяжелых оборонительных сражениях. В Касабланке союзники сформулировали свое требование безоговорочной капитуляции – дипломатия была окончательно похоронена и возобладала грубая сила.

1944 год ознаменовался дальнейшим углублением кризиса в Германии и новыми успехами союзников на всех фронтах. Судьба Германии была окончательно решена успешной высадкой союзников в Нормандию в июне этого года. Германский фронт на Востоке откатывался назад; боевые действия повсеместно шли уже на земле Германии, и лишь осторожность Эйзенхауэра и политические амбиции Сталина сдвинули развязку до мая 1945 года. Ни разу в течение 1944-го и 1945 годов у Германии не было ни малейшей возможности победоносно закончить войну.

Значительно ускорили поражение Германии методы личного управления войсками, используемые Гитлером. Приказы «сражаться за каждую пядь земли» имели катастрофические последствия. Но помимо стратегии его методы руководства отрицательно сказывались на всей военной машине страны. В демократических государствах различные виды вооруженных сил и все отрасли военной промышленности и экономики координировались твердой рукой, но в Германии существовало странное разделение на отдельные ведомства. Армия, военно-морской флот, военная авиация, войска СС, организация Тодта, Национал-социалистическая партия, различные комиссариаты, многочисленные отрасли экономики – все действовали независимо друг от друга, хотя все получали распоряжения непосредственно от Гитлера.

И в тылу, и на фронте все эти структуры не желали функционировать вообще и действовали сами по себе, не желая видеть нужды друг друга. Причиной такого странного и чреватого опасными последствиями явления, вне всякого сомнения, было страстное стремление Гитлера к власти и его недоверие к любой самостоятельной силе. Старый принцип «разделяй и властвуй» был доведен до логического абсурда. Чтобы держать армию в узде, были специально созданы войска СС.

Без сомнения, людских ресурсов Германии было недостаточно для ведения мировой войны, и начиная с зимы 1941 года численный состав армии стал сокращаться. Мобилизации постоянно отставали от темпов потерь.

Нижеприведенные цифры демонстрируют потери и пополнения личного состава групп армий на Восточном фронте с декабря 1941-го по сентябрь 1942 года.

Итак, пополнения только на 69 % возмещали потребности в личном составе. На следующий год ситуация стала еще более напряженной, и в течение трех месяцев, с июля по октябрь 1943 года, соотношение потерь и полученных пополнений выглядело следующим образом:

В течение этих трех месяцев пополнение составляло лишь 43 % от потерь. Общая численность наших армий, в начале войны на Востоке составлявшая около 3 миллионов человек, сократилась к концу войны до 1,5 миллиона.

Немецкая военная промышленность ни в коей мере не несет ответственности за наше поражение. Она наращивала выпуск своей продукции до осени 1944 года, несмотря на налеты вражеской авиации, начавшиеся в крупных масштабах в 1942 году и продолжавшиеся с нарастающей интенсивностью до самого конца войны. Но, к сожалению, в нашем планировании имело место слишком много экспериментов и мало ясности в выпуске оружия. Даже там, где немецкая наука указывала четкое направление перспектив, как в случае с высокоскоростными подводными лодками или реактивными самолетами, наши преимущества распылялись из-за недостатка согласованности ведомств и тупости руководства.

Когда в Нюрнберге Шпеера, министра вооружения и боеприпасов, спросили, когда он понял, что война проиграна, он ответил:

«С точки зрения обеспечения вооружением и боеприпасами – не ранее осени 1944 года, поскольку до этого времени мне удавалось, несмотря на постоянные бомбардировки, наращивать выпуск военной продукции. Чтобы продемонстрировать это наглядно, могу сказать, что в 1944 году я был в состоянии полностью перевооружить 130 пехотных и 40 танковых дивизий. Это означает, что новое вооружение получили 2 миллиона человек. Цифра эта была бы на 30 % выше, если бы не бомбардировки. В ходе войны максимальный выпуск боеприпасов был достигнут в августе, самолетов – в сентябре, артиллерийских орудий и подводных лодок – в декабре 1944 года. Новые виды вооружений у нас появились бы несколькими месяцами позднее, вероятно в феврале или марте 1945 года. Я могу привести в пример только реактивные самолеты, о которых уже писала пресса, новые подводные лодки, новые зенитные установки и т. п. В этом отношении должен сказать, что постоянные бомбежки тоже настолько замедлили серийное производство этих новых видов оружия, которые даже на последнем этапе войны могли бы изменить положение, что они не могли применяться против неприятеля в массовом масштабе. Все эти попытки, однако, были бесполезны, поскольку с 12 мая 1944 года все наши заводы по производству горючего стали объектами массированных атак с воздуха.

Это была катастрофа. Мы потеряли 90 % горючего. Успех этих воздушных атак означал, что мы проиграли войну, так как наши новые танки и реактивные самолеты были бесполезны без горючего»[275].

Большой интерес представляет еще одно показание, данное Шпеером.

«Вопрос. Господин Шпеер, как стало возможным, что вы и другие соратники Гитлера, несмотря на ваше понимание ситуации, все же делали все возможное для продолжения войны?

Шпеер. На этом этапе войны Гитлер обманывал нас всех. Начиная с лета 1944 года он распространял через посла Хевела из министерства иностранных дел слухи о том, что переговоры с иностранными государствами уже начались. Этот факт уже во время процесса подтвердил мне и генерал– полковник Йодль. Так, например, то, что Гитлера несколько раз посетил посол Японии, интерпретировалось как свидетельство того, что через Японию мы ведем переговоры с Москвой. О министре Нейбахере, который давал показания перед трибуналом в качестве свидетеля, сообщалось, что он начал переговоры с Соединенными Штатами где-то на Балканах. Бывшему советскому послу в Берлине приписывалась инициатива начала переговоров в Стокгольме».

Рост производства вооружений вплоть до осени 1944 года и в самом деле удивляет. И все же объемов выпуска было недостаточно для удовлетворения потребностей фронта, и любой солдат-фронтовик может подтвердить этот печальный факт. Ожесточенные сражения в России и Нормандии, а также катастрофическое отступление лета 1944 года привели к потерям, которые наш тыл просто был не в состоянии восполнить. Крах наступил, по свидетельству Шпеера, тогда, когда прекратилось снабжение горючим и были уничтожены все наши коммуникации вследствие массированных воздушных атак англо-американцев. Даже если необходимое вооружение и боеприпасы имелись в Германии, они уже не могли попасть на фронт – по крайней мере, в достаточном количестве.

С другой стороны, союзники имели все необходимое, и ресурсы Соединенных Штатов и Великобритании были столь велики, что они имели возможность поставлять огромное количество военных материалов России. К тому же по производству танков и артиллерийских орудий Россия значительно превосходила западных союзников.

Экономическое превосходство противника и наша неспособность противостоять его воздушным налетам не оставляли нам никаких шансов привести войну к победоносному завершению. Я не возлагаю вину на немецкую промышленность; ее достижения были выдающимися, но, тем не менее, все равно недостаточными для противостояния объединенным ресурсам Соединенных Штатов, Британской империи и Советского Союза. Для Германии было совершенным безумием одновременно бросать вызов этим трем государствам, это могло закончиться только одним результатом.

Утверждение, что войну можно было бы выиграть, если бы не предательство и саботаж, полностью опровергается фактами, приведенными выше. Если даже мы допустим, что саботаж действительно существовал, то тогда мы должны признать, что он ускорил бы наше поражение в войне, но ни в коем случае не мог быть основной причиной нашего поражения. Существует убежденность в том, что саботажники-оппозиционеры делали все, что было в их силах, чтобы ускорить поражение Германии. Говорят, что они тормозили производство вооружений и поддерживали контакты с противником, не отправляли вовремя пополнения на фронт. Но вся литература о движении Сопротивления, в том числе и принадлежащая враждебно настроенным авторам, не содержит не единого подтверждения того, что на фронте когда-либо имел место саботаж. Отдельные случаи были незадолго до начала войны, в самом начале кампании во Франции и в последние месяцы войны, когда члены движения Сопротивления входили в политические контакты с нашими противниками. Этим все и ограничилось.

Генерал Гальдер по этому поводу пишет: «Мой главнокомандующий и я выступали против Гитлера, когда требовалось помешать ему принять решение, которое, по нашему совместному мнению, было невыгодно для Германии и для армии. Но мы никогда не умалчивали и не откладывали информацию о том, что нужно сражающимся на фронте войскам для выполнения ими своих трудных, тяжелых задач. В борьбе с Гитлером мы никогда не делали ничего, что могло бы повредить солдату на передовой»[276].

Существует мнение, что в последние месяцы войны пополнения не прибывали на фронт, что снаряжение пехоты поступало в танковые дивизии, а пехотные части получали горючее, необходимое для танковых подразделений. Любой находившийся в то время на передовой прекрасно понимает причины, по которым такие вещи происходили. В последние месяцы войны все наши коммуникации были полностью нарушены, так что пополнениям было буквально невозможно добраться до места своего назначения. Командиры различного уровня накладывали руки на все, что находилось в районах расположения их войск, зачастую перехватывая целые составы с грузами. Более того, мы прекрасно знали о том, что пополнения, вооружения и горючее, предназначенные фронту, задерживаются гаулейтерами, которые использовали все это для своих собственных частей фольксштурма.

Остается определить наше отношение к событиям 20 июля 1944 года – покушению на Гитлера. Лично я услышал об этом по радио в ходе тяжелых оборонительных боев в районе Лемберга (Львова). Реакция на это фронтовиков была совершенно недвусмысленной. Нас потрясло известие о том, что немецкий офицер оказался способен совершить покушение, тем более в то время, когда сражавшиеся на Восточном фронте отдавали свои жизни, стараясь остановить продвижение русских войск. Мы знали о злоупотреблениях руководителей «коричневорубашечников», в особенности рейхскомиссаров, о вызывающе высокомерном поведении этих людей и о злодеяниях особых отрядов (эйнзатцшруппе) СС, хотя присутствие этих малоприятных персонажей почти не наблюдалось вблизи фронта. Партийные функционеры были не очень-то популярны среди фронтовиков. Во время затишья было много разговоров обо всех этих «господах», но буквально все считали, что в этом надо будет разобраться после войны. Тем не менее солдаты-фронтовики – а мы, офицеры Генерального штаба, гордились своей принадлежностью к ним – были возмущены, услышав о покушении на Гитлера. Мы не хотели верить в это и продолжали выполнять свой долг.

Лишь оказавшись в лагере, мы узнали обо всем том, что стояло за этим покушением. Я должен признать, что люди, ответственные за это, были движимы высокими идеалами и глубочайшим осознанием своей ответственности за судьбу нашей страны. Полковник граф фон Штауффенберг и его соратники из Верховного командования сухопутных сил поняли, что режим Гитлера ведет Германию к катастрофе. Они искренне считали, что устранение фюрера может спасти Германию от дальнейшего кровопролития. Но если бы покушение на Гитлера оказалось успешным, оно имело бы своим следствием кровавый внутренний конфликт с войсками СС. Никакого прогресса не было бы достигнуто и в области внешней политики. Наши противники уже решили требовать «безоговорочной капитуляции», независимо от того, национал-социалистическое правительство в Германии или нет. Провозгласив такую политику, Рузвельт только укрепил в каждом немце волю к сопротивлению, совершив ту же самую ошибку, что и немецкие политические лидеры в России, не желавшие видеть разницы между коммунистами и русским народом. Если бы покушение на Гитлера оказалось успешным, немецкий народ считал бы наш офицерский корпус, и в частности германский Генеральный штаб, ответственным за катастрофу.

Во всяком случае, мы должны помнить, что война была проиграна не участниками заговора 20 июля 1944 года.