Логика историка: стремление мыслить иначе

Это ведь только кажется, будто историк, признающий все действительное «разумным», нейтрален и объективен. Он просто думать не хочет о погибшей альтернативе, несбывшихся возможностях, задавленных свободах.

(Н.Я. Эйдельман)

В продолжение разговора — о том, чем вызвано внимание ученых-исследователей (историков, философов, социологов, политологов) к исторической альтернативистике.

В современной отечественной социальной мысли меняются представления как о содержании исторического развития, так и о логике и методике исторического познания. Линейная модель исторического процесса, обладающая стремлением объяснять любые события через действие общих закономерностей, во многом себя дискредитировала, утратив познавательную ценность и, тем самым, спровоцировав новые подходы в истории.

Среди них — оживление интереса к идее альтернативности в истории.

Изучение исторических «развилок» подразумевает ситуацию, когда не осуществившаяся действительность мыслится как реализация одной из альтернатив, а возможность — как свойства существующей исторической ситуации, обусловливающие изменение этой ситуации. Подчеркивая роль отдельных личностей или значимость конкретных событий, исследователи тем самым признают, что события могли бы пойти иначе, «если бы не…». История не детерминирована, а многовариантна, хотя воплощается в жизнь только один ее вариант. Непонимание многовариантности исторического развития в прошлом ведет к непониманию многовариантности будущего в условиях постоянной изменчивости общественной ситуации, что может привести к необратимым ошибкам.

В последнее время изучение альтернатив прошлого приобретает немалое значение. Чтобы понять, как выжить в быстро меняющихся условиях современного мира, надо уметь прогнозировать будущее. Для этого следует обратиться к опыту прошлого, рассмотрев его как поливариантный, содержащий исторические альтернативы процесс. Лишь такое представление о прошлом человечества позволит нам с наибольшей достоверностью заглянуть в будущее[250].

В настоящее время изучение альтернатив прошлого имеет место в: 1) художественной литературе; 2) публицистике; 3) научных статьях и монографиях.

В художественной литературе альтернативистика нередко решала идеологические и практические задачи. Например, популярнейшие в свое время повесть Александра Кабакова «Невозвращенец» или роман Эдуарда Тополя «Завтра в России» ставили целью показать сугубо отрицательные последствия прихода к власти в СССР «антиперестроечных» сил: подавление инакомыслия, политические репрессии, голод, гражданская война. Идея о недопустимости такого хода развития событий из художественных произведений проникла в массовое сознание и сыграла важную роль в стимулировании сопротивления населения страны реальной попытке ГКЧП совершить государственный переворот в августе 1991 г.

Значительным было воздействие на социальную практику другого художественного произведения: романа В. Аксенова «Остров Крым». В нем описывалась вымышленная писателем «другая» Россия, которая могла возникнуть благодаря тому, что большевикам не удалось в 1920 г. захватить территорию полуострова. Под влиянием этой книги в конце 80 — начале 90-х гг. в Симферополе появилась газета «Остров Крым», а также — одноименное политическое движение.

И. Бестужев-Лада в «Вопросах философии» утверждал: «Прогнозирование прошлого — нужно ли и можно ли? Как известно, историческая наука исключает сослагательное наклонение («если бы — то…»). И это понятно: если ставится задача описать и объяснить какое-то событие — а именно к этому сводится задача любой науки, — то всякие чисто умозрительные (виртуальные) конструкции тут неуместны. Однако не менее хорошо известно, что, помимо науки, существует еще целых шесть равно— порядковых с ней форм общественного сознания, начиная с философии. И в последней без сослагательного наклонения никак не обойтись. В самом деле, какие уроки истории можно извлечь из того или иного исторического события, если оно могло произойти только так, как произошло, а следующее произойдет только так, как произойдет? Иное дело, когда рассматриваются различные варианты — тогда, по крайней мере, можно ориентироваться на лучший. Кстати, и в самой науке иногда возникают аналогичные ситуации. Например, в исследованиях будущего, где в противоположность исследованиям прошлого (т. е. истории) приходится иметь дело не с событиями, которые можно описать, но невозможно изменить, а с проблемами и целями, сообразно которым события будущего можно изменить, но невозможно фиксировать, как состоявшиеся события прошлого. Возникает вопрос: нельзя ли инструментарий исследований будущего обратить в прошлое с целью расширить диапазон оценок в философии истории, сделать их более обоснованными?»[251].

Возникнув как литературный жанр, альтернативная история привлекла и внимание ученых. Широкую известность получило эссе философа и историка Арнольда Тойнби о двух вариантах развития истории: как мог бы развиваться мир, если бы великий полководец Александр Македонский погиб в юности или, напротив, дожил до глубокой старости и успел покорить весь цивилизованный мир, не исключая и далекий Китай[252]. Можно вспомнить и подготовленный американским историком Робертом Коули сборник статей под названием «А что, если бы?», в котором рассматривались альтернативные варианты самых разных исторических событий — от библейской истории до эпохи холодной войны.

В отличие от историков-традиционалистов, «альтернативщики» делают потенциальную многовариантность исторических событий основным предметом своих исследований. Знания, приобретенные в процессе создания моделей «многовариантного прошлого, вполне могут пригодиться при построении моделей будущего — которого еще не существует, поэтому по определению «многовариантно». Чем не вариант для тренировки ума будущих политиков и хозяев жизни? — задается вопросом историк А. Балод[253].

Является ли альтернативность в осмыслении исторического прошлого только аналитическим ходом мысли и имеет отношение лишь к интеллектуальной исторической мысли, или же она обладает теоретическим смыслом и особым конкретно-историческим содержанием?

Как заметил известный историк А. Гуревич, если мы исходим из положения, что одним из признаков конкретной исторической закономерности является то, что она выступает как равнодействующая участвующих в движении сил, то не следует ли предположить возможность и различных вариантов исторического развития. Жизнь человеческих коллективов изобилует вариантами и возможностями, из коих реализуются лишь немногие. Можно рисовать историю в виде картины последовательных свершений и достижений. Но можно видеть в ней также серию бесчисленных потерь и упущенных возможностей. Альтернативная история — это зачастую история упущенных возможностей, нереализованных целей, и, как любая другая история, она имеет право на существование[254].

Люди сами творят свою историю. Но понятие «история» имеет двойное значение: произошедшее прошлое и описание этого прошлого. Люди творят и, соответственно, пишут свою историю, но не так, как они этого желают, они творят и пишут ее при обстоятельствах, выбранных не ими самими, а сложившихся к этому времени, а также унаследованных от прошлого.

Идея исторической альтернативности постепенно обретает познавательную ценность. Работы отечественных историков и философов доказывают научную продуктивность идеи альтернативности исторического развития. Значительное количество работ, связанных с этой проблематикой, показывает, что она прочно вошла в практику исторической науки, в целом социогуманитарной мысли.

Прошлое безальтернативно в том смысле, что состоит из событий уже реализовавшихся, происшедших; вариантны лишь трактовки исторически случившегося («ставшего»). Изучение свершившегося прошлого и его интерпретации являются традиционной областью строгих научных исследовательских построений и гипотез. Вместе с тем подход с точки зрения альтернативной истории позволяет существенно расширить данную область, вводя в научные исторические разыскания те ракурсы и сюжеты, которые остаются за рамками традиционных интерпретаций. Все это позволяет увидеть такие повороты проблемы, которые ранее оставались вне пределов внимания и обсуждения. «Игнорирование альтернативных ситуаций обедняет историческую реальность, — полагал И. Ковальченко. — Изучение этих ситуаций позволяет более широко и глубоко охарактеризовать ход исторического развития»[255].

Наш известный историк А. Сахаров подмечает, что даже несостоявшаяся альтернатива в истории все равно легла в ткань сознания народа, в ткань какой-то исторической данности. История не может руководствоваться условным, сослагательным наклонением, но любая альтернатива является исторической реальностью: пусть она не состоялась, она все равно вошла в нашу историю.

Можно выделить два основополагающих (и противоположных) подхода в изучении исторической альтернативности. В первом случае историк не выходит за пределы «состоявшегося прошлого», он рассматривает действительно содержавшиеся в прошлом возможности. Существует и другой подход к пониманию альтернативности исторического развития, связанный с выходом за пределы состоявшейся истории и контрфактическим моделированием событий. В этом случае историк может руководствоваться противоположными целями. Первая цель обращения к несостоявшейся истории — доказать, что могло быть только то, что было. Вторая цель — доказать, что все могло быть иначе и мог осуществиться вариант, противоположный «действительному прошлому».

В исследовании альтернативности в отечественной исторической науке выделяются три периода. Первый период — с 1960-х до середины 1980-х гг.: работы А. Гуревича, И. Ковальченко, П. Волобуева, Б. Могильницкого, Е. Жукова. Главенствующей идеей для темы альтернативности в их исследованиях было подчинение свободы воли исторической необходимости. Отбор понятий и аргументов из текстов классиков марксизма был направлен на обоснование этой главной идеи.

Первым в отечественной исторической науке непосредственно проблему альтернативности поставил Б. Могильницкий. В статье «Альтернативность исторического развития в ленинской теории народной революции» (1974) он отмечал, что исторический процесс инвариантен и альтернативен, а в пространстве действия исторических законов идет противоборство разнородных тенденций-альтернатив, каждая из которых имеет свое основание в реальной действительности и, следовательно, определенные возможности реализации. Позднее проблему разработки альтернативных подходов к историческому процессу поднял И. Ковальченко. «Изучение историком возможностей той или иной действительности имеет свои особенности, — писал он в статье 1986 г. — Эта общественная действительность в том виде, как она совершилась, была инвариантной, т. е. однозначной. Но эта инвариантность часто была результатом одной из поливариантных, многозначных возможностей, заключенных в предшествующей этой действительности исторической реальности»[256].

В годы перестройки наблюдался всплеск интереса к теме альтернативности из-за ее актуальности в связи с переломными процессами, начавшимися в советском обществе. Ракурс исследований сместился на ранее запретные для изучения в свете альтернативности фрагменты истории. К теме альтернативности обращались Е. Плимак, И. Клямкин, В. Библер, Г. Водолазов, Г. Дилигенский.

Первым советским историком, который в изучении проблемы альтернативности истории решился выйти за рамки марксистской методологии, был М. Гефтер. Глубинные причины возникновения исторических альтернатив он видел в поступках тех, кто показал, что можно действовать вопреки старым традициям, вопреки сложившимся обстоятельствам. В борьбе за свою индивидуальность личность способна вырваться за имеющийся круг альтернатив действия, тем самым сохраняя в обществе потенцию подобных поступков. Согласно Гефтеру, противоборство и альтернативность — это не синонимы. Он понимал альтернативность исторического развития не как выбор между имеющимися тенденциями, а как творчество при создании новых возможностей.

В третий, постсоветский период наблюдается рост интереса к этой теме у философов, культурологов, представителей математических наук. Что же касается отечественных историков, то для них отныне отпала потребность доказывать наличие альтернативности в историческом развитии. Это позволило осмыслить с позиций альтернативности чуть ли не всю отечественную историю с древнейших времен до новейшего времени с изучением альтернативных ситуаций от становления древнерусской государственности до разрушения советской государственности в конце XX в. Главным образом, эти ситуации анализировались через призму взаимодействия тенденций консерватизма и модернизации, авторитаризма и либерализма, коллективизма и индивидуализма.

Все больше выходит произведений писателей-фантастов, где рассматриваются различные сценарии альтернативной истории. Среди главных недостатков подобных версий исторических событий можно выделить «заданность альтернативы». Обычное научное исследование идет от частного к общему, т. е. ученый, изучив материалы и источники, либо подтверждает уже имеющиеся предположения, либо приходит к новым выводам и на основе добытой информации выстраивает концепцию. Авторы же «научно-художественных» исторических альтернатив сначала выстраивают теорию, а затем подгоняют под нее доказательства. При этом нередко они в подтверждение своих гипотез искусственно подстраивают одни исторические факты и намеренно игнорируют другие.

После того как появились работы И. Пригожина, посвященные необратимым процессам в химии и физике, роли случайности и непредсказуемости в структуре мира, происходит своеобразный переворот в научном мышлении и общенаучной методологии. Идеи Пригожина и его школы состоят в следующем. Подавляющее большинство систем во Вселенной носит открытый характер, т. е. системы обмениваются энергией, веществом и информацией. Это наводит на мысль, что реальность отнюдь не является ареной, на которой господствуют стабильность, порядок и равновесие, что главенствующую роль в окружающем нас мире играют неустойчивость и неравновесность.

Все системы содержат подсистемы, которые, по терминологии Пригожина, непрестанно флуктуируют (от лат. fluctuatio «колебание» — случайное отклонение физических величин от их среднего значения).

Иногда определенная флуктуация или их сочетание могут стать настолько сильными, что существовавшая прежде система не выдерживает напора флуктуаций и разрушается. Этот переломный момент обозначается как «точка бифуркации» (от лат. bifurcatio — «раздвоение»). В точке бифуркации принципиально невозможно предсказать, в какое состояние перейдет система. Случайность подталкивает то, что остается от системы, на новый путь развития, а после того, как путь, один из многих возможных, выбран, вновь вступает в силу детерминизм, и так до следующей точки бифуркации. Таким образом, случайность и необходимость выступают не как несовместимые противоположности, а играют одинаково важную роль в судьбе системы, взаимно дополняя друг друга.

Историки начинают обращать внимание на бифуркационные точки (исторические развилки), некие ключевые моменты истории, когда происходит выбор пути дальнейшего развития из «веера» различных альтернатив. История предстает как сфера множества постоянно действующих флуктуаций, как поле множественных потенциальных реальностей, лишь одна из которых реализуется в точке бифуркации. Соответственно, историк осуществляет поиск и анализ реально существовавших ранее точек бифуркации.

Идеи Пригожина и его школы стали теоретической основой социальной синергетики, исследующей общие закономерности социальной самоорганизации, т. е. взаимоотношений социального порядка и социального хаоса. Недаром, исходя из этих положений, многие историки и политологи говорят о выраженной «пульсации» исторического процесса в России, которая воспринимается как чередование «хаоса» и «порядка», отражая динамику энтропийных и негэнтропийных тенденций в российской истории, смену деструктивных и структурно организующих усилий общественно-государственной системы. Смысл коллизии «хаос — порядок» заключается в том, что сложившаяся в определенный исторический период социокультурная целостность воспринимается как избыточно сложная и в целях дальнейшего развития требует своего организационного упрощения, воспринимаемого как идея желанного и необходимого «порядка».

Так что альтернативность развития событий в историческом прошлом является не только аналитическим ходом мысли и исторической рефлексией, но и обозначает особые конкретно-исторические явления. Главной особенностью изучения проблемы альтернативности является ее междисциплинарный характер, требующий синтеза самых различных концепций и методов и глубокой методологической рефлексии. Вместе с тем, по определению А. Бочарова, «обращаться к несостоявшейся истории преждевременно и нерационально, если не в полной мере изучена состоявшаяся история. Изучение альтернативности исторического развития в пределах состоявшейся истории означает изучение исторических вероятностей»[257].

Взгляд на историю как цепь вероятностных событий, где переход от одного звена к другому происходит в результате сознательного или случайного выбора, имеет большое значение. Будет получено новое знание о соотношении случайного и закономерного в разных видах исторической динамики (политической, социально-экономической, культурной). Выделение в реальной истории событий разной степени вероятности позволит лучше понять степень их влияния на исторический процесс. Наконец, оценка благоприятности исходов сценариев по разным критериям позволит во многом уточнить и даже изменить наши знания о значении многих исторических событий.

Б. Невский обратил внимание читателей на то обстоятельство, что резкий всплеск интереса к альтернативистике произошел благодаря американскому экономисту Роберту Фогелю, когда в 1964 г. вышла его ставшая скандально известной книга с невзрачным названием «Железные дороги и экономический рост Америки: очерки по эконометрической истории». Дело в том, что в американской исторической науке традиционно считалось, что массовое строительство железных дорог в XIX в. стало одной из главных причин столь энергичного экономического развития страны. Фогель же путем математических расчетов построил так называемую контрфактическую модель — гипотетический вариант развития США, при котором вместо железных дорог основными средствами передвижения по американским просторам остались бы дилижансы и пароходы. Результат беспристрастных расчетов получился парадоксальным — реальный вклад железнодорожного строительства в развитие экономики оказался ничтожно мал (был равен национальному продукту США за несколько месяцев), а спрос на железные дороги был искусственно спровоцирован сталелитейными магнатами. Таким образом, работа Фогеля наповал убивала одну из «священных коров» американской исторической науки! И при этом орудием служило не теоретическое умственное жонглирование, а суровый язык цифр. В 1993 г. за свои исследования ученый был удостоен Нобелевской премии по экономике.

Хотя выводы Фогеля нашли одобрение далеко не у всех специалистов, главным результатом его работ стало коренное изменение взглядов научного сообщества на «альтернативу». Отныне ретропрогнозирование стало восприниматься как составная часть вполне серьезного направления исторической науки — «клиометрии» (историко-математических исследований). Построение подобных моделей стало также считаться вполне допустимым, хоть и несколько экзотичным, научным методом и для других направлений исторической науки.

Советская историография, ведомая принципами марксизма и партийности, решительно отвергала альтернативность развития общества. Хотя в советской научно— популярной литературе подобные исследования изредка встречались. Например, в книге «Апостол Сергей. Повесть о Сергее Муравьеве-Апостоле» (1975) известного советского историка Н. Эйдельмана был опубликован альтернативный сценарий «Невозможный 1826 год»— гипотетическое развитие событий при победе восстания Черниговского полка.

Примечания:

2

Первый удар: сборник / Уланов А. и др. — М.: Яуза, Эксмо, 2008.

25

Изборник. Сборник произведений литературы Древней Руси / под ред. Д.С. Лихачева. — М. 1969.

250

Нехамкин В.А. Альтернативы прошлого в философии истории: теоретико-методологический анализ. Автореферат …доктора философских наук. — М., 2008.

251

Бестужев-Лaдa И.В. Ретроальтернативистика в философии истории // Вопросы философии. — 1997. № 8. — С. 112–122.

252

Тойнби А. Если бы Александр не умер тогда… // Знание — сила. — 1979. — № 2.

253

Балод А. Восемь ножей в спину науке, которая называется «история» // www.netslova.ru/balod/

254

Гуревич А.Я. Общий закон и конкретная закономерность истории // Вопросы истории. — 1965. — № 8. — С. 23–25.

255

Ковальченко И.Д. Возможное и действительное и проблемы альтернативности в историческом развитии // История СССР. — 1986. — № 4. — С. 83–104.

256

Ковальченко И.Д. Возможное и действительное и проблемы альтернативности в историческом развитии // История СССР. — 1986. — № 4. — С. 83–104.

257

Бочаров А.В. Проблема альтернативности исторического развития: историографические и методологические аспекты: Автореферат… к.и.н. — Томск, 2002, — С. 3.