ОТРЕЗАННАЯ ГОЛОВА АМИНА

Сама должность заставляла председателя комитета госбезопас­ности Андропова быть ястребом во внешней политике, подозревать окружающий мир во враждебных намерениях. В служебных документах комитета Соединенные Штаты откровенно именовались главным против­ником. КГБ находился в состоянии перманентной войны с США И с Западом в целом. Пока Брежнев был здоров, это уравнонешивалось его стремлением к разрядке, к нормальным oтношениям с Западом. Когда Брежнев тяжело заболел, выпустил вожжи из рук, внешнюю и военную политику стала определять тройка — председатель КГБ Андропов, ми­нистр обороны Дмитрий Федорович Устинов и министр иностранных дел Андрей Андреевич Громыко.

Как ни странно, власть триумвирата была хуже, чем единолич­ное правление Брежнева. Уверенный в себе лидер способен пойти на уступки и компромиссы. А тут каждый из тройки стремился проде­монстрировать свою непоколебимость, стойкость. Они загнали страну в жесткую конфронтацию с внешним миром.

Даже на заседаниях политбюро они сидели рядом: Андропов между Громыко и Устиновым. Андропов особенно сблизился с Устино­вым, обращался к нему на «ты» и называл Митей. Председатель КГБ своими сообщениями об агрессивных замыслах империализма помогал Устинову перекачивать в военное производство все большую часть бюджета. Когда Юрий Владимирович станет генеральным секретарем, отношения с Западом настолько ухудшатся, что заговорят об угрозе новой войны... Андропов, Устинов и примкнувший к ним Громыко и за­теяли афганскую авантюру.

Даже сейчас трудно сказать, зачем они это сделали. Несколь­ко очень немолодых, не очень здоровых людей, давно оторвавшихся от реальности. Жизнь советского народа становилась все более скудной, а у них было ощущение нарастающего могущества — от обилия вооруже­ний и всевластия спецслужб.

В Москве не ценили хорошие отношения с прежним Афганиста­ном. Заместитель заведующего отделом стран Среднего Востока Мини­стерства иностранных дел Иван Степанович Спицкий рассказал, как в апреле 1977 года в Москву приехал президент страны Мохаммед Дауд. Переговоры с ним вели Брежнев, Подгорный, Косыгин, Громыко.

Президент Дауд попросил о личной встрече с Брежневым. За пятнадцать минут до начала официальных переговоров Подгорный ска­зал об этом Брежневу. Присутствовавшие высказались за то, что аф­ганскому президенту нужно дать такую возможность.

— А когда? — спросил Брежнев.

— Вслед за переговорами в расширенном составе, — пояснил Подгорный.

— А когда я отдыхать буду? — вопросом на вопрос ответил не­довольный Брежнев.

Когда переговоры подошли к концу, Дауд осведомился, будет ли отдельная встреча с Брежневым. Услышав, что ему в беседе отка­зано, афганский президент встал и, не попрощавшись, пошел к выхо­ду. Подгорный побежал его успокаивать.

Мрачный и раздраженный Дауд говорил потом, что хотел обсу­дить особо важные вопросы. Ему нужен был заем (такой кредит обо­шелся бы нашей стране дешевле, чем афганская война!). И его трево­жило укрепление оппозиции. С одной стороны, режиму угрожали актив­ные исламисты, с другой — молодые офицеры, учившиеся в Советском Союзе и вернувшиеся в Афганистан с вульгарными марксистскими идея­ми. Офицеров-марксистов советские спецслужбы вполне могли бы по­придержать. Но с Даудом даже не захотели разговаривать...

Через год, 27 апреля 1978 года, просоветски настроенные офицеры совершили государственный переворот. Президента Дауда и его семью расстреляли. 30 апреля Советский Союз признал новую власть.

В июне 1978 года начальник разведки генерал Крючков во гла­ве делегации КГБ впервые приехал в Афганистан. Он сыграл активную роль в Афганской кампании. Потом, когда пытались установить, кто же принял решение ввести войска в Афганистан, все отказывались, и получилось, что это произошло вроде как само собой. В реальности разведка своими сообщениями из Кабула, своими оценочными материалами и прогнозами способствовала принятию решения о вторжении.

Сообщения о том, что американцы намерены проникнуть в Афга­нистан и превратить его в форпост против Советского Союза, версия о том, что лидер Афганистана Хафизулла Амин — скрытый американский шпион, — все это работа разведки. Однако предугадать подъем народ­ного возмущения против советских войск разведка не смогла. Хотя сам Крючков потом уже признал, что в апреле 1978 года в Афганиста­не произошел всего лишь дворцовый переворот, а вовсе не народная революция, выражающая интересы широких масс трудящихся.

Народно-демократическая партия Афганистана (НДПА) была рас­колота на две фракции — «Хальк» («Народ») и Парчам» («Знамя»). Обе фракции ненавидели друг друга. Эта вражда в значительной сте­пени была порождена личным соперничеством между двумя вождями — Hyp Мохаммедом Тараки («Хальк») и Бабраком Кармалем («Парчам»), Резидентура внешней разведки в Афганистане поддерживала отношения с группой «Парчам». Вот один из немногих рассекреченных документов того времени.

В мае 1974 года (за четыре года до переворота в Кабуле) за­меститель заведующего международным отделом ЦК КПСС Ростислав Александрович Ульяновский направил своему начальству секретную за­писку:

«Лидер группы «Парчам» Народно-демократической партии Афга­нистана Кармаль Бобрак (так писали в те годы. — Л. М.) обратился к сотруднику резидентуры Комитета госбезопасности при Совете Мини­стров СССР в Кабуле, с которым он поддерживает неофициальные свя­зи, с просьбой оказать содействие в поездке в Москву на лечение жены его брата — Джамили Наит Барлай (шифротелеграм-ма из Кабула, спец. КГБ № 349 от 13 мая 1974 года).

Д.Н. Барлай, афганка, 26 лет, дочь члена ЦК группы «Парчам» Анахиты, активного сторонника дружбы и тесного сотрудничества Аф­ганистана с Советским Союзом.

Считали бы возможным удовлетворить просьбу К. Бобрака.

Прием, обслуживание и лечение Д.Н. Барлай можно было бы возложить на IV Главное управление при Минздраве СССР. Расходы по приобретению билета на самолет туристским классом от Кабула до Москвы можно было бы отнести за счет сметы по приему зарубежных партработников».

К решению секретариата ЦК было приколото приложение — теле­грамма резиденту:

«Шифром КГБ Кабул

Резиденту КГБ

Передайте лидеру группы «Парчам» Народно-демократической партии Афганистана К. Бобраку, что его просьба о поездке в Москву на лечение жены его брата Д.Н. Барлай удовлетворена. Оплатите стои­мость авиабилета на самолете Аэрофлота туристским классом за счет сумм центра.

О выезде Д.Н. Барлай в Москву информируйте».

В 1991 году ко мне в редакцию журнала «Новое время» пришел полковник Александр Викторович Морозов. В 1975—1979 годах он был заместителем резидента внешней разведки в Кабуле. Резидентом был Вилен Осадчий. Полковник Морозов рассказывал мне, как действовала разведка в Афганистане, какую роль в этих событиях сыграл Крючков. Его рассказы воплотились в серию статей, которые мы напечатали под общим названием «Кабульский резидент».

Теперь мы знаем, как развивались события.

В конце 1976 года Хафизулла Амин сообщил Hyp Мохаммеду Та­раки, что офицеры-халькисты готовы взять власть в стране и сверг­нуть Мохаммеда Дауда, который с июля 1973 года был главой государ­ства и премьер-министром (в феврале 1978 года он стал президентом страны). Об этом стало известно советским разведчикам в Кабуле.

Резидентура информировала Крючкова. Тот доложил в ЦК КПСС и предложил посоветовать руководителям Народной демократической пар­тии Афганистана воздержаться от каких-либо вооруженных авантюр, которые могут закончиться разгромом партии. В ЦК согласились с точкой зрении разведки.

В Кабуле на вилле корреспондента ТАСС была организована встреча с Тараки. Сотрудник резидентуры на сломах передал лидеру партии послание из Москвы:

— Мы располагаем информацией о том, что среди членов груп­пы «Хальк» есть безответственные элементы, нртынающис к вооружен­ной борьбе с режимом Дауда. По мнению ЦК КПСС, это опасно для пар­тии и всех левых сил. Поэтому мы просим товарища Тараки, если ему что-либо известно о таких экстремистах, оказать на них влияние и не допустить никаких оплошностей, способных нанести вред мировому коммунистическому движению.

Тараки спокойно все выслушал. Когда его спросили, кто отме­чает за работу «Хальк» в армии, он сказал:

— Эту работу ведет мой преданный, надежный и верный ученик товарищ Амин.

Он предложил познакомить советских товарищей с Амином. Эти встречи тоже проходили на вилле корреспондента ТАСС. Тем не менее военный переворот произошел. Правда, режим Дауда сам его спровоци­ровал. В ночь с 25 на 26 апреля 1978 года были арестованы Тараки, Кармаль и другие члены ЦК НДПА. Амина же забрали не ночью, а под утро. И он успел передать своим соратникам в армии сигнал к вы­ступлению.

Один из участников заговора сообщил обо всем советским раз­ведчикам. Если бы советская разведка предупредила президента Дау­да, судьба Афганистана пошла бы иным путем. Остались бы живы и сотни тысяч афганцев, и пятнадцать тысяч советских солдат. При Дау­де Афганистан был прекрасным соседом нашей стране...

Офицеры-халькисты взяли штурмом президентский дворец и перестреляли Дауда вместе с его окружением. Нападавшие получили приказ не брать президента в плен. Халькисты боялись, что, если президент Дауд уцелеет, он рано или поздно попытается вернуть себе власть. Точно так же через полтора года советские чекисты и де­сантники, взяв президентский дворец, застрелили Хафизуллу Амина.

Поначалу «Хальк» и «Парчам» по-братски поделили власть. Hyp Мохаммед Тараки стал председателем Революционного совета и пре­мьер-министром. Бабрак Кармаль — заместителем председателя Ревсо­вета и премьер-министра, Хафизулла Амин — заместителем премьер-ми­нистра и министром иностранных дел. Но между победителями сразу же началась грызня...

Работая на телевидении, я познакомился еще с одним челове­ком, который наблюдал начало афганской трагедии с близкого расстоя­ния. Это Валерий Иннокентьевич Хара-зов — сразу после ап­рельской революции он приехал в Афганистан во главе первой группы партийных советников. Мы познакомились с ним, когда я снимал фильм об уже покойном Александре Николаевиче Шелепине, который был чле­ном политбюро и секретарем ЦК. Валерий Харазов учился с Шелепиным в одной школе в Воронеже. Они дружили с пятого класса и прошли вместе через всю жизнь. Харазов тоже был партийным работником, он стал вторым секретарем ЦК компартии Литвы, кандидатом в члены ЦК КПСС. Но его карьера была сломана из-за того, что он не захотел порвать с попавшим в опалу Шелепиным.

Валерий Харазов вспоминал:

? Мне прямо сказали: «Прекрати связь с Шелепиным». Я отве­тил: «Нет. Я связан с ним с детства, а вы хотите, чтобы я отказал­ся от такой дружбы?»

— «Тогда будет хуже». Я сказал: «Пусть будет хуже, но дружбу с Шелепиным я не порву»...

Такая верность дружбе и принципиальность произвели на меня сильное впечатление. И я с большим доверием отношусь к рассказам Валерия Харазова. Он познакомил меня с генералом Василием Петрови­чем Заплатиным, который был советником начальника Главного полити­ческого управления афганской армии.

Генерал Василий Заплатин приехал в Афганистан в конце мая 1978 года. Валерий Харазов — в первых числах июня, то есть они оба появились там буквально через месяц после апрельской революции 1978 года, когда к апас-ти пришла Народно-демократическая партия. Новые афмшские лидеры собирались строить в стране социализм по со­ветскому образцу. Но наши советники, первыми прибывшие в Кабул, увидели столь сложную и запутанную картину афганской жизни, что о ней советские руководители в Москве имели, пожалуй, весьма прибли­зительное представление.

Тараки желал быть единоличным хозяином страны, а Кармаль не соглашался на роль второго человека. Тем более что вторым фактиче­ски становился Хафизулла Амин, которого продвигал Тараки.

— Все министры-халькисты были веселы, довольны, постоянно улыбались, — вспоминает Валерий Харазов. — Они взяли власть, они руководили страной. А парчамистов они обливали грязью.

Фантастическая амбициозность Тараки и Бабрака Кар-миля не позволяла им наладить элементарное сотрудничество. Валерий Харазов рассказывал, как буквально через два дня после приезда советских гостей принял сам Тараки:

— Настроение у него было приподнятое. Он рассказывал

О ситуации в стране, и чувствовалось, что он находится в со­стоянии эйфории после революции, которую так легко удалось осуще­ствить. Он говорил, что революция в Афганистане может быть приме­ром для всех стран Востока.

После общей беседы Тараки попросил задержаться руководителя группы Харазова и советского посла Пузанова. Александр Михайлович Пузанов еще при Сталине был на-тнчен главой правительства РСФСР и кандидатом в члены президиума ЦК. Когда его убрали с высокой долж­ности, то перевели в послы,

Тараки сказал советским гостям:

— Вам хочет сделать заявление Бабрак Кармаль. Через секре­таря пригласили Кармаля, Вошел мрачный человек, поздоровался, сел рядом с Харазовым и, не сводя ненавидящего взора с Тараки, стал говорить о том, что в партии сложилось ненормальное положение. Он просит сообщить об этом в Москву. В руководстве Афганистана нет коллегиальности, все вопросы решают два человека — Тараки и Амин. А он, Кармаль, фактически отстранен от руководства партией и стра­ной.

Лицо у него было злобное, глаза красные, вспоминает Харазов.

— Я нахожусь в золотой клетке, — продолжал Кармаль. — Я — второй человек в партии и государстве, но я ни в чем не принимаю участия. Мне надо или притвориться больным, или уехать куда-то по­слом...

В этот момент Тараки ударил кулаком по столу и сказал:

— Хватит! У нас в партии демократия, у нас коллегиаль­ность. Мы все решения принимаем коллективно. Но кое-кто не хочет выполнять принимаемые нами решения. Предупреждаю: по тем, кто не желает выполнять решения, мы пройдемся железным катком.

Бабрак Кармаль встал, попрощался и ушел. После этого разго­вора Тараки, возбужденный и возмущенный, никак не мог успокоиться. Харазов и Пузанов напрасно пытались перевести разговор на другую тему. Тараки все время повторял:

— Мы пройдемся железным катком!

Через несколько дней Валерий Харазов попросил главу Афгани­стана о новой встрече, на сей раз один на один. Тараки принял его. Но уже не был так радушен, как в прошлый раз, видимо догадываясь, о чем пойдет речь.

Харазов стал говорить, что Москва одобрила объединение двух фракций — «Хальк» и «Парчам». Объединение позволяет партии стать еще влиятельнее в стране, а раскол, напротив, таит в себе большую опасность для молодого государства. Тараки слушал невнимательно и без интереса. Когда Харазов закончил, Тараки попросил передать в Москву благодарность за заботу о единстве партии. На этом разговор закончился. Обсуждать эту тему он не захотел.

— Мне стало ясно, — вспоминает Харазов, — что старая враж­да вспыхнула вновь, основы для сотрудничества двух фракции нет, и примирение невозможно.

Кармаль заявил Тараки, что если ему, второму человеку в стране, никто не желает подчиняться, то он вообще устраняется от государственных дел. Тараки решил поступить по советским канонам: отправить Кармаля и его друзей послами в разные страны. И при пер­вой встрече спросил советского посла: как к этому отнесутся Моск­ве?

Пузанов, не запрашивая мнение центра, сразу же одобрил план Тараки:

— Если товарищ Кармаль не понимает текущего момента, если он только мешает руководству страны рабо-гать, пусть поедет за границу и там поработает.

Тараки, объявляя Кармалю о своем решении, сослался па мне­ние советского посла. Об этом, вспоминал полковник Морозов, стало известно нашей резидентуре. Но повлиять на развитие событий раз­ведчики не могли.

Бабрак Кармаль надеялся, что Москва вступится за нею. Нака­нуне отъезда в Прагу Кармаль вместе с двумя друзьями-парчамистами приехали на виллу корреспондента ТАСС. На этой вилле он многие годы встречался с сотрудниками резидентуры, которые с ним работа­ли. Кармаль попросил устроить ему беседу с послом. Александр Ми­хайлович Пузанов растерялся. Он не хотел встречаться с опальным Кармалем, чтобы не портить отношения с Тараки и Амином. Посол ве­лел передать Кармалю, что его пег в Кабуле. Всю ночь Кармаль и его друзья жаловались советским разведчикам на превратности судьбы...

Утром в посольстве решили, что в любом случае надо поста­вить Амина в известность, что Кармаль просил о встрече с Пузано­вым, но посол его не принял. Выслушав сообщение, Амин удовлетво­ренно кивнул:

— Я знаю об этом.

Одновременно с Кармалем в разные страны уехали послами еще пять видных деятелей фракции «Парчам», в том числе Наджибулла, бу­дущий президент, который тогда отправился в Тегеран. В ночь перед отъездом Бабрак собрал у себя лидеров фракции и сказал им:

— Я еще вернусь. И под красным флагом.

Парчамисты решили вновь уйти в подполье. Фактически на этом ночном совещании речь шла о подготовке Парчам к захвату власти. Халькисты узнали о том, что произошло. Многих парчамистов сняли с высоких должностей, арестовали. Из армии выгнали чуть ли не всех командиров-парчамистов.

В мае 1979 года, вспоминает полковник Морозов, рези-дентура получила информацию о том, что Амин отправляет в Прагу группу бое­виков с заданием убить Кармаля. Об ном сообщил один из боевиков, который до революции работал на управление национальной безопасно­сти Афганистана, но стал единомышленником парчамистов. Сотрудники резидентуры не сомневались в надежности своего источника и доложи­ли в Москву.

Крючков счел сообщение провокацией и предложил заморозить контакты с информатором. Возможно, он боялся, что это Амин прове­ряет своих советских друзей. Но летом контрразведка Чехословакии обнаружила и обезвредила группу афганских боевиков, которые все-таки добрались до Праги...

В одном из интервью иностранным журналистам Бабрак Кармаль обмолвился, что в его воспитании и образовании огромную роль сы­грала немецкая культура. Что означало это неожиданное высказыва­ние? Плод восточной фантазии, ничего не значащая вежливая фраза? Для небольшого круга просвещенного афганского общества дружба с Германией была давней традицией, продиктованной антибританскими настроениями. Не один раз в своей беспокойной истории народности Афганистана пытались разыграть германскую карту в борьбе против нелюбимых феодальных господ, против британского колониализма.

Кармаль, как и многие его товарищи по фракции «Парчам», по­сещал основанную в 1924 году немецкую школу «Амани». Лекции в ка­бульском Институте Гёте были излюбленным местом встреч получивших образование на немецкий манер интеллектуалов из фракции «Парчам», а иногда и местом конспиративных сходок в разгар борьбы с соперни­ками из фракции «Хальк».

Кармаль получил аттестат в немецкой школе в 1949 году. Он плохо говорил по-немецки, но утверждал, что понимает хорошо. Тот факт, что в разгар Второй мировой войны его отец, генерал при За­хир-шахе, послал сына учиться в немецкую школу, а не в основанную французами и тогда более престижную гимназию «Истикляль», говорит о многом. Это была почти что политическая демонстрация. В кабуль­ском высшем обществе немецкая школа слыла гнездом бунтовшиков с тех пор, как в 1933 году один из ее учащихся убил короля Надира, англофила, ненавидимого националистами. За пропаганду против коро­ля попал в свое время в тюрьму и Ахмед Ратеб, отец будущей жены Бабрака Кармаля, ставшей министром по делам воспитания.

Германо-афганские отношения возникли во время Первой миро­вой войны, когда кайзер Вильгельм II пытался восстановить эмира Афганистана против Британской Индии. Эта идея принадлежала леген­дарному вождю турецкой революции, который за несколько лет из про­винциального офицера сделался генералом и военным министром. Име­ется в виду Энвер-паша, восторженный поклонник прусского военного устава.

Он взялся помочь немцам оторвать Афганистан от Англии.

Англичане дважды пытались присоединить Афганистан к своей колониальной империи. Обе кровавые попытки не увенчались успехом. В 1893 году эмир абд-аль Рахман подписал договор о протекторате. Афганистан сохранял независимую внутреннюю политику, а его внешней политикой руководила Англия, точнее, британский наместник в Индии. За это Англия платила эмиру, как и индийским князьям, хорошие деньги. Для правителя Кабула это был практически единственный ис­точник дохода.

Энвер-паша собирался втянуть Турцию в войну на стороне цен­тральных держав и надеялся, что Афганистан откроет второй фронт против англичан в Индии. Немецкая экспедиция доставила эмиру отпе­чатанное на пишущей машинке письмо кайзера. Послание Вильгельма II разочаровало адресата. Это были всего лишь слова. А англичане со­общили эмиру, что ему отправлен из Индии караван с двумястами мил­лионами рупий золотом и серебром...

В конце лета 1979 года резидентура советской разведки и Ка­буле получила сведения о том, что Амин готовится арестовать троих членов ЦК НДПА — Абдула Керима Мисака, Шараи Джоузджани и Дастаги­ра Панджшири. Советские представители встревожились: все трое счи­тались преданными друзьями Москвы. Но и ссориться с Амином никто не хотел. Представитель КГБ в Афганистане предложил предупредить всех троих об опасности и предложить им тайно уехать в Советский Союз.

Эта миссия была поручена посольскому переводчику, Постоянно выполнявшему задания резидентуры. Он встретился с Абдулом Керимом Мисаком. Но предупрежденные об арестах члены ЦК повели себя совсем не так, как ожидалось. Они предпочли броситься к Амину с повинной. На следующий день Амин пригласил к себе представителя КГБ И потре­бовал немедленно убрать из Афганистана посольского переводчика. Он добавил, что среди советских представителей есть и другие люди, которые «живут старыми понятиями и представлениями и не понимают изменившейся ситуации в Афганистане и не способствуют успеху ап­рельской революции».

Переводчика без возражений откомандировали в Москву. Ре­прессии не встречали возражений со стороны советских партийных ра­ботников, которые старались ладить с Амином.

«Получив дорогие подарки, за обильными обедами, когда столы ломились от ароматных жареных барашков, а водка лилась рекой, раз­ве можно было задавать острые вопросы и подвергать сомнению линию Амина?» — вспоминал полковник Морозов.

Между советниками в Афганистане не было единства. Партийные и военные советники считали, что надо работать с фракцией «Хальк», которая фактически стоит у власти. Представители КГБ сделали став­ку на фракцию «Парчам», которая охотно шла на контакт и казалась легко управляемой.

Секретарь ЦК КПСС по международным делам Борис Николаевич Пономарев, напутствуя Харазова перед поездкой в Кабул, честно при­знался:

— Апрельская революция была для нас неожиданностью. Наши работники поддерживали контакты только с халькистами, и мы не зна­ем Бабрака Кармаля и не знаем парчамистов. Ты нам, кстати, сообщи, что у него имя, а что фамилия?

А сотрудники резидентуры внешней разведки КГ установили контакты именно с парчамистами, которые отчаянно пытались завое­вать расположение Москвы. Сотрудники КГБ увидели в этой интриге шанс: уверенные в своих силах халькисты ведут себя самостоятельно, а парчамисты готовы подчиняться Москве во всем. Значит, на парча­мистов и на их лидера Бабрака Кармаля и надо делать ставку.

— Как правило, у нас было единое мнение с послом Пузановым и главным военным советником генералом Гореловым, — вспоминает Ха­разов. — Мы все согласовывали между собой. Припоминаю такой слу­чай. Однажды мы вместе были на переговорном пункте, где была пря­мая связь с Москвой, гарантированная от подслушивания. Я беседовал с руководителем одною из отделов ЦК, а генерал Горелов докладывал начальнику Генерального штаба Николаю Огаркову.

Маршал Огарков попросил Харазова взять трубку и поинтересо­вался его мнением о ситуации в стране. Потом спросил:

? У тебя единое мнение с Гореловым или вы расходитесь?

Харазов твердо ответил:

? У нас единое мнение.

Но у группы партийных советников не было контактов с руко­водителями представительства КГБ.

? Генерал Богданов уклонялся от этих контактов, — говорит Валерий Харазов, — возможно, потому, что наши оценки положения в Афганистане были очень разными.

Леонид Павлович Богданов, бывший резидент советской развед­ки в Иране и Индонезии, руководил представительством КГБ при спец­службах Афганистана.

В практической работе Тараки был беспомощным. Амин, напро­тив, оказался прекрасным организатором. Амин, физически крепкий, решительный, упрямый и жесткий, обладал огромной работоспособно­стью и сильной нолей.

— Амин имел огромный авторитет в стране, — говорит Ха­разов. — По существу, он в апреле 1978 года отдал приказ о воору­женном выступлении. Так что халькисты всегда говорили, что настоя­щий герой революции — Амин.

Тараки называл Амина «любимым и выдающимся товарищем» и с удовольствием передавал ему все дела. Тараки не любил и не хотел работать. Его славили как живое божество, и ему это нравилось. Та­раки царствовал, Амин правил. И он постепенно отстранял Тараки от руководства государством, армией и партией. Многим советским представителям в Кабуле казалось естественным, что власть в стране переходит в руки Амина, ведь Тараки не способен руководить госу­дарством.

— Когда я был в Кабуле, Тараки и Амин были едины — ВОДОЙ не разольешь, — говорит Валерий Харазов. — Причем Амин тянул весь воз работы на себе. Он занимался партийными делами, армией, кадра­ми. А потом начались интриги. Прежде всего, в нашем союзническом аппарате, Тараки и Амина стравили...

— А у вас было ощущение, что Амин плохо относится к Совет­скому Союзу, что он симпатизирует Соединенным Штатам? — спрашивал я Харазова. — Ведь потом это утверждение станет главным объяснени­ем, почему убили Амиина и заменили его Кармалем.

— Амин постоянно говорил о своих дружеских чувствах к Со­ветскому Союзу, — вспоминает Харазов. — Слухи о том, что Амин — агент ЦРУ, были и при нас. Основывались они на том, что он недолго учился в США и был там руководителем землячества афганцев. Но ни тогда, ни сейчас, через столько лет после его устранения, не найдено никаких подтверждений того, что он был агентом ЦРУ.

— К Советскому Союзу Амин относился с уважением и любовью, — говорит генерал Заплатин. — У него были два святых праздника в году, когда он позволял себе спиртное, и это были не афганские, а советские праздники — 7 Ноября и 9 Мая.

Когда Амина убили — а с ним погибли двое его сыновей, — вдова с дочками и младшим сыном поехала в Советский Союз, хотя ей предложили любую страну на выбор. Но она сказала:

— Мой муж был другом Советского Союза, и я поеду только в Советский Союз...

Между афганскими лидерами был не политический конфликт, а личный, это была война амбиций. Ею воспользовались наши советники, принадлежавшие к разным ведомствам. Ведомства тоже конкурировали между собой.

— Отношение к русским было тогда прекрасным, — вспоминает Валерий Харазов. — «Шурави» считались друзьями. Незнакомые люди прямо на улице приглашали нас в гости. Но все это было до ввода наших войск. После ввода войск у афганцев коренным образом измени­лось ношение к русскому человеку.

Хотя недовольство новым режимом проявилось довольно быстро. В ответ начались массовые аресты реальных и потенциальных против­ников новой власти. Хватали многих — часто без каких-либо основа­ний. Арестовывали обычно вечером, допрашивали ночью, а наутро уже расстреливали. Руководил кампанией репрессий Хафизулла Амин.

Советники несколько раз разговаривали с Амином на эту тему. Говорили, что такая поспешность в решении судьбы людей может при­вести к катастрофе. Рассказывали о трагическом опыте сталинских репрессий. Он уверенно отвечал:

? У вас тоже были большевики и меньшевики. Но пока были мень­шевики, порядка в стране не было. А вот когда вы от меньшевиков избавились, все у вас стало нормально. У нас примерно такое же по­ложение...

По словам полковника Морозова, Амин цитаты для своих выступле­ний находил в сталинском «Кратком курсе историт ВКП(б)», который всегда был у него под рукой. Глава представительства КГБ в Афгани­стане генерал Борис Иванов, сообразив, откуда Амин черпает свое вдохновение, доверительно сказал ему:

Товарищ Амин, я тоже сталинист!

Однажды к генералу Заплатину пришла русская женщина, кото­рая вышла замуж за афганца, учившегося в Советском Союзе. Он был муллой, и его арестовали. Женщина умоляла Заплатина помочь мужу. Он попросил афганцев узнать, за что арестовали человека. Афганский генерал пришел с извиняющимся лицом, объяснил, что муллу уже растреляли. За что? — спросил Заплатин.

На этот вопрос ему ответить не смогли. Расстреливали по списку. Несчастный человек оказался в одном из расстрельных списков, его и уничтожили. Использование советского опыта наклады­валось на афганские традиции — устронять предшественников и сопер­ников. Разве что идейной борьбы в Афганистане не было, просто уни­чтожали оппонентов. Один из руководителей международною отдела ЦК КПСС говорил удивленному Харазову:

Ну, что ты хочешь? Это же Восток! Там такие традиции. Когда приходит новое руководство, оно прежде всего лишает жизни своих предшественников.

В Москве спокойно относились к этим традициям, пока их жертвой не пал Тараки, которому чисто по-человечески симпатизиро­вал сам Брежнев...

Тараки первоначально был настроен оптимистически.

Революция далась очень легко. Молодые военные взяли дворец, уничтожили главу правительства Дауда и его окружение, и все — власть у них в руках. Это вдохновило Тараки. Он был уверен, что и дальше все будет хорошо, никаких осложнений не возникнет. Тем бо­лее что Афганистану помогает Советский Союз. Но все пошло иначе.

Страна сопротивлялась социалистическим преобразованиям. Аф­ганцы не спешили становиться марксистами. Очень быстро сопротивле­ние стало вооруженным.В марте 1979 года вспыхнул антиправитель­ственный мятеж в крупном городе Герате. К мятежникам присоедини­лись части гератского гарнизона, был убит один из наших военных советников.

Тараки просто растерялся. Более решительный Амин предложил поднять боевые самолеты в воздух и уничтожить город. Главком воен­но-воздушных сил позвонил советским офицерам: что делать? Наши со­ветники пришли к Амину и уговорили его отменить этот безумный при­каз.

Именно после восстания в Герате испуганный Тараки упросил Москву принять его. Он прилетел и долго уговаривал советское руко­водство ввести войска. Тогда ему отказали. Видя, что происходит, Амин стал действовать активнее. Он считал, что Тараки не в состоя­нии удержать власть.

Тараки сформировал Совет обороны — по образцу того, который был в Советской России при Ленине. На заседания всегда приглашали главного военного советника Горелова и Заплатина. Всякий раз, прежде чем принять окончательное решение, спрашивали их мнение. Амин требовал все более жестких мер. Когда началось восстание на границе с Пакистаном, Амин предложил сжечь все населенные пункты, считая, что там живут одни мятежники.

Заплатин встал и сказал:

— Если это предложение будет принято, мы не станем участво­вать в этой операции, потому что вы нас втягиваете в гражданскую войну. Я не верю, что все села мятежные.

Амин посмотрел на советского генерала разъяренными глазами, но свое предложение снял.

В августе в кабульскую резидентуру пришел запрос: «Просим тщательно разобраться, нет ли серьезных трений и разногласий в от­ношениях между Тараки и Амином и есть ли в рядах НДПА такие же или более сильные личности, чем Амин».

Ответ резидентуры гласил: вся реальная власть в руках Амина, поэтому надо либо сократить его полномочия, либо думать о его за­мене. Партийные и военные советники придерживались прямо противо­положного мнения: надо поддерживать Амина.

Сначал министра обороны в Афганистане не было, курировал министерство Амин, но он был занят тысячью дел. Потом назначили министром активного участника революции полковника Мохаммеда Асла­ма Ватанджара. В 1978 году он на своем танке первым подъехал к дворцу Дауда и сделал первый выстрел. Тараки очень любил Ватанджа­ра. По мнению Заплатина, министерская ноша недавнему командиру ба­тальона оказалась не по плечу. Ватанджар принадлежал к так называе­мой «группе четырех», которая объединилась против Амина. В эту группу входили начальник управления национальной безопасности бывший военный летчик Асадулла Сарвари, министр связи Саид Мохам­мед Гулябзой и министр внутренних дел Шерджан Маздурьяр (затем ми­нистр по делам границ).

Тараки просил Заплатина взять Гулябзоя на политработу в армию, рекомендовал его: он очень хороший товарищ. Генерал Запла­тин дважды с ним разговаривал и отверг. Сказал Тараки откровенно:

Он мне не нужен. Он не хочет работать. Ему надо отдох­нуть и погулять.

По мнению генерала Заплатина и других наших военных совет­ников, «группа четырех» — это были просто молодые ребята, которые, взяв власть, решили, что теперь они имеют право ничего не делать, расслабиться и наслаждаться жизнью.

А дело страдало, — говорит Заплатин. — Они гуляки, Тараки их поощряет, прощает им выпивки и загулы, а Амин работает и пыта­ется заставить их тоже работать. Они жалуются Тараки на Амина, об­виняя Амина в разных грехах. Вот с чего началась междоусобица.

А за Сарвари, руководителем госбезопасности Афганистана, стояло представительство КГБ; это был их человек.

Полковник Александр Кузнецов много лет проработал н Афгани­стане военным переводчиком, был там и во время апрельской револю­ции. Он вспоминает:

— Амин, конечно, не был трезвенником, но считал, что в во­енное время нельзя пить, гулять, ходить по девочкам. А наши органы как работают? Привыкли с кем-то выпить, закусить и в процессе за­столья расспросить о чем-то важном.

Но с Амином так работать было нельзя, зато с четверкой мож­но. Они и стали лучшими друзьями сотрудники КГБ. Информация «груп­пы четырех» пошла по каналу КГБ в Москву. Их оценки будут опреде­лять отношение советских лидеров к тому, что происходит в Афганистане. Четверка старалась поссорить Тараки с Амином, надеяс отстранить Амина от власти. А тот оказался хитрее.

В начале сентября, выступая на митинге в Кабульск универси­тете. Амин назвал людей, которые стоят во главе заговора, поддер­жанного американским ЦРУ. Это был четверо министров во главе с Ва­танджаром.

13 сентября все четверо в сопровождении охраны неожиданно нагрянули в советское посольство. Они хотел разговаривать с главой представительства КГБ в Афганистане генерал-лейтенантом Борисом Семеновичем Ивановым. Утверждали, что Амин — агент ЦРУ и враг ре­волюции. Генерал Иванов попросил их изложить все на бумаге и пред­почел поскорее вывести опасных гостей из посольства.

На следующее утро, вспоминает полковник Морозов, сотрудник резидентуры приехал к Гулябзою. Он должен был забрать обращение четырех министров и заодно вежливой форме попросить их больше не приезжать к генералу Иванову в посольство.

У Гулябзоя собрались все четверо министров. Они был воору­жены пистолетами и автоматами. Прямо при сотруднике резидентуры Сарвари позвонил Тараки и стал ем говорить, что Амин готовит заго­вор и что они четве готовы приехать и взять Тараки под защиту. Та­раки это предложение отклонил. Сотрудник резидентуры забрал подго­товленные четверкой бумаги, в которых говорилось что Хафизулла Амин начал встречаться с кадровыми работинками ЦРУ еще до апрель­ской революции, и вернулся в посольство. А в два часа дня жена разведчика пришла в посольство и сказала, что четыре министра прие­хали к ним домой.

Давай, старик, рви домой и узнай, чего они хотят, — сказали разведчику.

Афганцы с автоматами и ручными пулеметами рассредоточились по всему дому.

Мы больше не могли оставаться у себя, — объяснил Гулябзой. - Амин дал команду арестовать пас. Мертвыми мы никому не нужны, а живыми можем пригодиться советским друзьям. Надеюсь, советское ру­ководство нас поймет.

Афганцы приехали на «тойоте», которую Сарвари забрал из гаража расстрелянного президента Дауда еще в апреле 1978 года. Доложили генералу Иванову и послу Пузанову. Те не знали, что делать. Потом решили афганцев превести на виллу, которую занимали бойцы из спец­отряда КГБ «Зенит», они охраняли советских представителей н Афга­нистане.

А «тойоту», на которой приехали афганские министры, перегнали в посольство и поставили в один из боксов. Потом, чтобы скрыть следы, машину разобрали и по частям закопали поблизости от посоль­ства. Противоречия между представительством КГБ и военными совет­никами в Кабуле крайне обострились.

На одном совещании, — вспоминает генерал Заплатин, - дело дошло до того, что мы друг друга готовы были взять за грудки.

Армейского генерала Заплатина злило то, что днем, в рабочее время руководители представительства госбезопасности вольготно располагались в бане, выпивали, закусывали.

Как понять логику представителей КГБ? — спросил я Запла­тина. — Они считали Амина неуправляемым, полагали, что надо поса­дить в Кабуле своего человека, и все пойдет как по маслу, так, что ли?

Они делали ставку на Бабрака Кармаля, — считает генерал Заплатин, — и были уверены, что необходимо принести его к власти, А для этого придется убрать Амина. Бабрак, считали они, сможет найти общий язык с Тараки. Почему им нравился Бабрак? Он — легко управляемый человек. Амин может и не согласиться с мнением совет­ских представителей, проводить свою линию. Но он не был пьяницей, как Бабрак. Даже по одной этой причине Бабрака Кармаля нельзя было допускать к власти.

Противоречия между военными советниками и аппаратом пред­ставительства КГБ сохранялись все годы афганской эпопеи. Генерал Александр Ляховский, который много лет прослужил в Кабуле, вспоми­нает:

— Уже после переброски в страну наших войск ввели жесткое правило: из Афганистана в Москву отправляли только согласованную информацию, которую подписывали посол, представитель КГБ и руково­дитель оперативной группы Министерства обороны. А представитель­ство КГБ все равно потом посылало свою телеграмму, часто не совпа­дающую с согласованным текстом. Когда наша командировка заканчива­лась, заехали в представительство КГБ попрощаться: «Спасибо за совместную работу». Один из них сказал: «Да вы и не знаете, сколь­ко мы вам пакостей подстроили»... Наши военные советники рассказы­вают, что «группа четырех», которая перешла на нелегальное положе­ние, даже пыталась поднять восстание в армии против Амина — с по­мощью советских чекистов.

Заплатин вспоминает, как 14 октября 1979 года вспыхнул мя­теж в 7-й пехотной дивизии и как он поднял танковую бригаду, чтобы его подавить. После подавления мятежа Заплатин поехал в посоль­ство, чтобы рассказать об операции. В приемной посла сидел один из работников посольства и буквально плакал. На недоуменный вопрос, что случилось, Пузанов ответил, что чекист льет слезы по поводу неудавшегося мятежа. Вот так «дружно» трудился советнический аппа­рат в Афганистане.

Осенью 1979 года Тараки летал на Кубу. 3 сентября в Гаване открылась шестая конференция глав государств и правительств непри­соединившихся стран. 5 сентября Тараки попросил советского посла на Кубе Виталия Воротникова сообщить в Москву, что ему совершенно необходимо повидать в Москве Брежнева. Воротников немедленно от­правил в Москву шифровку.

На следующий день к послу Воротникову приехал первый заме­ститель министра иностранных дел Афганистана Ш.М. Дост. Он просить ускорить организацию визита Тараки, потому что вождь афганской ре­волюции торопится домой. Воротников пояснил, что у Брежнева все дни с 6 по 9 сентября заняты. Скорее всего, встреча состоится де­сятого, так что вылет стоит назначить на восьмое. Дост был недово­лен:

— Это непростительная затяжка.

8 сентября Тараки вылетел в Москву.

11 сентября с ним беседовал Брежнев. Леонид Ильич плохо отозвался об Амине, говорил, что от этого человека надо избавить­ся. Тараки согласился. Но как это сделать? Председатель КГБ Юрий Андропов успокоил Тараки: когда вы прилетите в Кабул, Амина уже не будет... Этим занялись чекисты.

Амина в общей сложности пытались убить пять раз. Успешной оказалась только последняя попытка. Два раза его хотели застре­лить, еще два раза отравить. Генерал Ляховский рассказывал мне о том, как два советских снайпера из спецотряда КГБ «Зенит» подстерегали президента Амина на дороге, по которой он ездил на работу. Но акция неудалась, потому что кортеж проносился с огром­ной скоростью. С отравлением тоже ничего не получилось.

Стакан кока-колы с отравой вместо него выпил племянник — Асадулла Амин, шеф службы безопасности, и тут же в тяжелейшем со­стоянии был отправлен в Москву.

— Помню, как волновался Андропов, — вспоминал начальник кремлевской медицины академик Чазов, — когда пытался перед штурмом дворца Амина выманить из Кабула родственника Амина, начальника госбезопасности Афганистана. Когда это удалось, по реакции Юрия Владимировича я понял, в каком напряжении находится этот спокойный и выдержанный человек. Я не услышал от него спасибо», но он ска­зал: «Вы, наверное, не представляете, что эта операция сохранила не один десяток жизней наших людей».

Асадуллу Амина в Москве вылечили, потом посадили в Лефорто­во, потому что у власти уже был Бабрак Кармаль.

Его пытали, чтобы заставить дать показания против Амина. Он проявил твердость и ничего не сказал. Его отправили и в Афгани­стан, а там казнили...

Когда Тараки вышел из самолета и увидел Амина, которого уже не должно было быть в живых, он был потрясен. Но два врага обня­лись как ни в чем ни бывало.

Амина попытались убить еще раз — на сей раз руками самих аф­ганцев.

14 сентября советский посол Пузанов прибыл к Тараки и при­гласил туда Амина. Тот ехать не хотел. И был прав в своих подозре­ниях. Но советскому послу отказать не мог. Во дворце Тараки в Ами­на стреляли, но он остался жив и убежал.

Весь тот вечер и ночь между Тараки и Амином шла борьба. Та­раки приказал армии уничтожить Амина. Но войска кабульского гарни­зона в целом остались на стороне Амина. Наши советники тоже поза­ботились о том, чтобы войска не покинули казарм. Два вертолета Ми-24 поднялись в воздух, чтобы обстрелять ракетами здание министер­ства обороны, где сидел Амин, но наши советники сумели их поса­дить, потому что в здании было полно советских офицеров.

В Москве плохо понимали, что происходит, и действовали не­решительно. Хотели отправить отряд спецназа охранять Тараки, но в последний момент приказ отменили. Отряд «Зенит» ждал приказа взять штурмом резиденцию Амина и захватить его. Но приказа не последова­ло...

На следующий день Тараки был изолирован. 16 сентября в зда­нии министерства обороны прошло заседание Революционного совета, а затем пленум ЦК НДПА. Тараки потерял должности председателя Рево­люционного совета и генерального секретаря. Оба поста достались Амину. Первым делом он взялся уничтожать своих противников — расстрелял несколько тысяч человек.

17 сентября Амин принимал поздравления, в том числе от со­ветского посла. Вернувшись, Пузанов рассказал дипломатам:

— Мы стоим перед свершившимся фактом — Амин пришел к вла­сти. Тараки не выдержал его напора. Тараки — рохля. Он никогда не выполнял обещаний, которые нам давал, не держал слово. Амин всегда соглашался с нашими советами и делал то, что мы ему предлагали. Амин — сильная личность, и нам надо строить с ним деловые отноше­ния.

А ведь представительство КГБ сообщало в Москву, что Тараки — это сила и устранить Амина не составит труда. Получилось все наоборот. Теперь уже представительство КГБ должно было во что бы то ни стало свергнуть Амина. Когда Тараки задушили, собственная судьба Амина была решена. Брежнев счел это личным оскорблением: он гарантировал безопасность Тараки, а его убили.

— Что скажут в других странах? — переживал Брежнев — Разве можно верить Брежневу, если его заверения в поддержке к защите остаются пустыми словами?

Леонид Ильич санкционировал спецоперацию в Кабуле.

В КГБ сразу же придумали версию, что Амин — агент ЦРУ— Мы убе­дились, что Амин — фашист, диктатор и душегуб, — говорил бывший заместитель начальника разведки генерал-лейтенант Кирпиченко.

Но еще недавно советских представителей Амин вполне устраи­вал. И сильно ли отличались от Амина люди, которых КГБ поставил у власти в Кабуле?

Началась переброска спецподразделений в Афганистан. О спе­цоперации не поставили в известность ни военных советников, ни даже посла.

Андропов приказал доставить Бабрака Кармаля в Москву.

-Власть в стране решено было передать в руки Бабрака Карма­ля, — писал Крючков. — Его следовало доставить в Кабул из Чехосло­вакии».

За Кармалем поехал сам Крючков. Но когда он уже был и Пра­ге, позвонил Андропов:

- Слушай, я тут подумал и решил, что тебе не нужно самому встречаться с Кармалем. Надо еще посмотреть, что из этого выйдет, а тебя мы можем сжечь. Да и вообще, стоит ли сразу выходить на уровень начальника разведки...

Осторожный Андропов не знал, получится ли организовать переворот в Кабуле и поставить во главе страны того, кого выбрали в Москве. А президент Афганистана Хафизулла Амин хотел объясниться с советскими руководителями Он был уверен, что они будут с ним со­трудничать. Амин говорил генералам Горелову и Заплатину:

Помогите встретиться с Леонидом Ильичом Брежневым. Если мне в Москве скажут: уйди — я уйду. Я за должности не держусь. Но дайте мне высказать свою позицию!

26 сентября 1979 года руководителей группы военных советни­ков вызвали в Москву. Перед отъездом они зашли в Амину и попросили ответить на вопрос, который им обязательно должны были задать дома: какова судьба свергнутого Тараки? Что с ним будет дальше?

Амин ответил, что Тараки живет во дворце, вместе со своей женой и братом. Ни один волос с его головы не упадет. Амин попро­сил генералов взять с собой письмо на имя Брежнева. Они согласи­лись, но предупредили советского посла, что Амин обращается непосредственно к генеральному секретарю. В таких случаях посоль­ство оказывается в невыгодном положении, поэтому посол Пузанов сказал: хорошо бы ознакомиться с содержанием письма раньше, чем оно попадет к Брежневу.

— Но для этого нужно было получить письмо в руки, а его все не везут и не везут, — вспоминает генерал Заплатин.

Самолет улетал из Кабула в десять утра. Когда Заплатин и Горелов уже поднялись на трап, появился начальник Главного полити­ческого управления афганской армии и вручил им послание Брежневу в запечатанном конверте. Сотрудники посольства издалека грустно про­водили письмо глазами.

Письмо Амина генералы передали начальнику Генштаба Николаю Васильевичу Огаркову. Главный вопрос, который ставил Амин, — о встрече с Брежневым. Второе — он просил поменять советского посла и главного военного советника. Не потому, что к ним были личные претензии а, скорее, по формальному признаку — оба работали еще при Дауде. Афганцы говорили: они нас не понимают, они с прежним режимом еще не распрощались.

Москва вскоре отзовет и посла Пузанова, и генерала Горело­ва. Не потому, что откликнулась на просьбу Амина а потому, что по­сол и главный военный советник не были поклонниками Бабрака Карма­ля, которого собирались вернуть в Кабул.

21 ноября Пузанов отправился домой. Его сменил Фикрят Ахме­джанович Табеев, который почти двадцать был первым секретарем Та­тарского обкома. Табееву поручили готовить визит Амина в Москву. Это была «операция прикрытия», советские руководители уже подписа­ли президенту Афганистана смертный приговор.

На заседании политбюро ЦК КПСС 6 декабря 1979 да приняли решение согласиться с предложением председателя КГБ Андропова и начальника Генерального штаба Огаркова отправить «для охраны рези­денции Амина» специальный отряд главного разведывательного управ­ления Генштаба «общей численностью около 500 человек в униформе, не раскрывающей его принадлежность к Вооруженным Силам».

«Мусульманский батальон» — это 154-й отдельный отряд специ­ального назначения ГРУ. Этот батальон вместе с чекистами взял по­том штурмом дворец Амина, убив его самого, и его семью, и совет­ского врача, и вообще всех, кто гам находился.

Его подготовка началась еще в мае 1979 года. Занимались этим два офицера главного разведу правления Генштаба — полковник Васи­лий Васильевич Колесников и подполковник Олег Иванович Швец. Разу­меется, цель формирования отдельного боевого подразделения из уз­беков, таджиков и туркмен не раскрывалась. Выходцы из южных рес­публик служили большей частью в строительных или хозяйственных подразделениях, так что понадобилось несколько месяцев подготовки, чтобы сколотить боеспособный отряд. Все выучили несколько слов на фарси и получили афганскую форму, сшитую по привезенному образцу.

Командиром батальона назначили капитана Хабиба Хвлбаева, двое военных разведчиков под другими фамилиями заняли должности заместителя командира батальона и Начальника особого отдела.

10 декабря 1979 года генералу Заплатину позвонили из Моск­вы: ваша дочь просит о немедленной встрече с вами, возвращайтесь. Он тут же вылетел в Москву. Разумеется, его дочь ни к кому не об­ращалась. Заллатина убрали из Кабула, потому что он считал необ­ходимым сотрудничать с Амином. А в Москве приняли иное решение.

Я спрашивал генерала Заплатина:

Представительство военных и КГБ были вроде как он равных Но вы не сумели убедить Москву в своей правотой, а сотрудники КГБ смогли. Они были влиятельнее?

Конечно, — ответил Заплатин. — Оценка политической ситуа­ции в стране — их компетенция. Мне министр обороны на послед­ней беседе именно это пытался втолковать.

В Москве Заплатина вызвали к министру, но Устинов уже сто­ял в шинели. Уезжая в Кремль, сказал: зайдите потом. В ожидании министра Заплатин два часа говорил с начальником Генерального шта­ба Огарковым. Николай Васильевич спрашивал: не настало ли время ввести войска в Афганистан, чтобы спасти страну? Заплатин твердо отвечал: нельзя, тогда мы втянемся в чужую гражданскую войну.

После заседания политбюро Устинов вернулся и вызвал к себе опять Огаркова, Заплатина и начальника Главного политуправления генерала Епишева.

Огарков сказал министру:

— Товарищ Заплатин остается при своем мнении.

— Почему? — удивился Устинов. — Вы напрасно пытаетесь от­стаивать свою позицию. Вот почитайте, что представительство КГБ сообщает о положении в Афганистане.

В шифровке говорилось, что афганская армия развалилась, а Амин находится на грани краха. Это была та самая телеграмма, кото­рую Заплатин отказался подписать в Кабуле.

Заплатин прочитал шифровку и твердо сказал:

— Товарищ министр, это не соответствует действительности. Я знаю, от кого эта информация поступает в КГБ.

Устинов сказал:

— Ты изучаешь тамошнюю обстановку вроде как попутно. А они головой отвечают за каждое слово.

— Понимаю, — кивнул Заплатин. — Если бы была трезвая голо­ва, все было бы правильно, а когда голова пьяная, тогда...

Генерал думал, что министр выгонит его из кабинета. Устинов посмотрел на Заплатина, на Епишева, на Огаркова и как-то задумчиво сказал:

— Уже поздно.

Только потом Заплатин узнал, что именно в тот день на засе­дании политбюро было принято окончательное решение ввести совет­ские войска в Афганистан. Отступать Устинову уже было некуда. По словам работавшего тогда ЦК Валентина Фалина, министр обороны обе­щал управиться в Афганистане за несколько месяцев:

— В Афганистане нет военного противника, который в состоя­нии нам противостоять.

Генерал армии Махмут Ахметович Гареев описывает, как на за­седании политбюро начальник Генштаба Огарков высказался против ввода советских войск в Афганистан, заявил, что такая акция чрева­та для Советского Союза большими внешнеполитическими осложнениями. Андропов не любил Огаркова, называл его «наполеончиком» и оборвал маршала:

— У нас есть кому заниматься политикой. Вам надо думать о военной стороне дела, как лучше выполнить поставленную вам задачу.

Решение о вводе войск, принятое 12 декабря 1979 года, было оформлено постановлением политбюро № П 176/125.

Вот как выглядит этот документ, написанный от руки:

«К положению в А.

1. Одобрить соображения и мероприятия, изложенные

Тт. Андроповым Ю.В., Устиновым Д.Ф., Громыко А.А.

Разрешить им в ходе осуществления этих мероприятий вносить коррективы непринципиального характера.

Вопросы, требующие решения ЦК, своевременно вносить в По­литбюро.

Осуществление всех этих мероприятий возложить на тт. Андро­пова Ю.В., Устинова Д.Ф., Громыко А.А.

2. Поручить тт. Андропову 10.В., Устинову Д.Ф., Громыко А. А. информировать Политбюро ЦК о ходе исполнения намеченных меро­приятий.

Секретарь ЦК Л.И. Брежнев».

К решению приложена справка, написанная Константином Усти­новичем Черненко:

26 декабря 1979 г, (на даче присутствовали тт. Брежнев Л.И., Устинов Д.Ф., Андропов Ю.В., Громыко А.А., Черненко К.У.) о ходе выполнения постановления ЦК КПСС № П 176/125 от 12 декабря 1979 года доложили тт. Устинов, Громыко, Андропов.

Тов. Брежнев Л.И. высказал ряд пожеланий, одобрив при этом план действий, намеченных товарищами на ближайшее время. Признано целесообразным, что в таком же составе и направлении доложенного плана действовать комиссии Политбюро ЦК, тщательно продумывая каж­дый шаг своих действий...»

В эти дни Андропов позвонил первому заместителю заведующего отделом внешнеполитической пропаганды Фалину, поинтересовался его мнением относительно ситуации с размещением американских ракет в Европе.

Фалин тоже попросил разрешения задать вопрос:

— Хорошо ли взвешены последствия решения войти в Афгани­стан? Англичане не управились там за тридцать восемь лет, ведя борьбу один на один. Техника боя изменилась, но не люди. Люди в Афганистане те же, и живут они так же, как век назад.

После короткой паузы Андропов с непривычно жесткой интона­цией спросил:

— Откуда тебе известно, что есть решение о вводе войск в Афганистан?

— Не суть важно откуда, — отмахнулся Фалин. - Важно, что любого иностранца, вмешивающегося в междоусобицы, плохо принимают в Афганистане. Там по традиции терпят лишь вмешательство золотом.

— Как это не важно, откуда ты об этом знаешь! — возмутился Андропов. — Моя задача как председателя КГБ — охранять государ­ственные секреты. Все может осложниться из-за нескольких безответ­ственных болтунов. Предупреждаю, если в разговоре с кем-либо ты заикнешься о том, что обсуждал со мной, пеняй на себя.

О предстоящем вводе войск Фалин узнал, когда сидел в каби­нете Черненко. Константину Устиновичу позвонил тот же Андропов и стал рассказывать, как идет подготовка. У аппаратов правительственной АТС-1 очень мощная мембрана. Если трубка неплотно прижата к уху, то слышно, что говорит звонивший...

19 декабря с подмосковного военного аэропорта Чкаловский отправили в Афганистан «мусульманский батальон». Его разместили рядом с Тадж-Беком, резиденцией Амина, с задачей охранять прези­дента братского государства.

Подготовкой операции в Кабуле руководили генерал Вадим Кир­пиченко, заместитель Крючкова, и старший представитель КГБ в Афга­нистане Борис Иванов. Они доложили в Москву, что уничтожить Амина и заменить его Кармалем невозможно без поддержки армии. Поэтому 25 декабря в Кабул была переброшена 103-я гвардейская воздушно-де­сантная дивизия.

Утром 26 декабря начальник Генерального штаба афинской ар­мии генерал Якуб доложил президенту Амину, что в страну почему-то прибывают советские войска.

— Ну что тут особенного? — ответил Амин. — Чем больше при­будет, тем лучше.

Самого Кармаля доставил на авиабазу Баграм 7 декабря. Авиа­базу контролировали советские войска и спецслужбы, поэтому прези­дент Амин и не предполагал, что его соперник тайно прибыл в Афга­нистан.

Возник вопрос — какими силами проводить операцию и Кабуле? Кто способен убить Амина, чтобы освободить место для Бабрака Кар­маля?

В конце 1968 года решением политбюро были созданы специаль­ные курсы при Высшей школе КГБ. Ведало ими управление нелегальной разведки. На курсах обучались примерно шестьдесят командиров опе­ративно-разведывательных групп, готовили их к боевым действиям в тылу врага. Принимали на учебу физически подготовленных офицеров в возрасте до тридцати лет со знанием иностранного языка. Про­шедших через курсы зачисляли в спецрезерв управления нелегальной разведки.

Летом 1974 года Андропов подписал приказ о создании группы «А» в составе седьмого управления КГБ (оперативная работа — обыс­ки, аресты, наружное наблюдение). Отбирали офицеров-оперативников с безупречным здоровьем. Учили их владению всеми видами оружия, приемам ни шумного захвата противника.

Командиром группы назначили героя боев на острове Даманский майора-пограничника Виталия Бубенина. Его вместе с семьей, ничего не объясняя, доставили в Москву из Заполярного погранотряда, где он тогда служил. На двух черных «Волгах» привезли на конспиратив­ную квартиру, приказали на улицу не выходить. Потом отвезли к председателю КГБ, который рассказал о новом назначении.

Боевую учебу первые сотрудники группы «А» проходили в 106-й Тульской дивизии, выдавая себя за офицеров главного разведыватель­ного управления Генерального штаба.

Первое задание — участвовать в обмене руководителя чилий­ских коммунистов Луиса Корвалана на диссидента Владимира Буковско­го. Буковского с семьей отправили в Цюрих под охраной чекистов. Назад они доставили Корвалана в Москву.

В апреле 1977 года Виталия Бубенина вернули в погранвойска. Его сменил майор Роберт Петрович Ивон. А в ноябре командиром груп­пы назначили Геннадия Николаевича Зайцева, который станет ге­нерал-майором и Героем Советского Союза. Группа «А» была увеличена до пятидесяти шести человек.

Зайцев служил в отдельном полку специального назначения управления коменданта Московского Кремля, остался на сверхсрочную службу. Управление коменданта слили с девятым управлением КГБ, по­том штаты сократили, и Зайцев оказался в седьмом управлении. Он служил в отделе, занимавшемся охраной дипломатических представи­тельств. В 1967 году он входил в группу личной охраны Андропова.

Будущий генерал-лейтенант внешней разведки Александр Тито­вич Голубев в 1967 году был отправлен на курсы усовершенствования оперативного состава. Как выразился сам Голубев в интервью «Крас­ной звезде», там готовился «спецназ нашей службы».

— В конце ноября 1979 года, — рассказывал генерал Голубев, — нас, будуших участников операции, собрали в Ясеневе, в штаб-квартире первого главного управления КГБ. Беседовал с нами первый заместитель начальника службы — генерал Кирпиченко, Потом мне было предложено поехать на Лубянку, где меня приняло руководство коми­тета госбезопасности.

— Кто именно? — спросил корреспондент.

— Высшее руководство. Я не хочу называть фамилий. Кто, кроме Андропова, мог дать такое указание? По распределению обязанностей в руководстве КГБ разведкой руково­дил сам председатель.

Голубеву сказали, что вылет ночью.

— Поезжайте в Балашиху, принимайте людей. Вопросы есть?

— Есть. А люди с языком?

— Александр Титович, я от вас скрывать не буду — вашим языком будут автомат и гранаты!

Руководитель КГБ был очень откровенен...

Группа подполковника Голубева составляла восемнадцать чело­век, большинство — выпускники курсов усовершенствования оператив­ного состава, несколько разведчиков, сотрудников военной контрраз­ведки и территориальных органов.

Под утро из аэропорта Чкаловский вылетели в Ташкент. Там неделю готовились под присмотром начальника особого отдела Турке­станского военного округа Владимира Михайловича Спивакова. Офице­ров для маскировки переодели в форму рядовых, двоих сделали стар­шими сержантами. 9 декабря вместе с «мусульманским батальоном» их отправили в афганский город Баграм. Что характерно, никто их не встретил. И это на фоне разговоров о точности и организованности системы КГБ.

Питались кашей и сухарями давно прошедшего года выпуска, — рассказывал Голубев, — В это время в Афганистане днем жарко, а вечером очень холодно. Мы спали одетыми, укрывались всем тем, что у нас было, — и шинелями, и бушлатами. «Буржуйки» палаток не со­гревали. Уж не говорю, что были проблемы с водой, даже чтобы умыться...

Почему в КГБ не позаботились об экипировке своих июлей, не снабдили их теплыми вещами, не организовали питание, объяснить не­возможно.

Из Ферганы прилетела еще группа в два десятка человек, группа спецназа КГБ, которой командовал Михаил Михайлович Романов. 14 декабря они получили было команду выступать, но ее быстро отме­нили. Чекистов перевалили поближе к президентскому дворцу — в недостроенные казармы, где не было ни стекол, ни дверей. Переодели в афганскую форму.

Генерал Кирпиченко находился на командном пункте. Штурмом дворца руководил новый руководитель нелегальном разведки КГБ ге­нерал-майор Юрий Иванович Дроздов (его утвердили начальником управления в середине ноября — после работы резидентом в Нью-Йор­ке). Почему ним занимался глава нелегальной разведки? Именно ему подчинялись офицеры-оперативники, служившие в восьмом отделе управления «С» — «террор и диверсии в тылу противника и за грани­цей».

Спецгруппами КГБ, штурмовавшими дворец Амина Тадж-бек, непо­средственно командовал полковник Григорий Иванович Бояринов. В Москве он руководил Курсами усовершенствования оперативного соста­ва. Сам преподавал тактику разведывательно-диверсионных групп. Еще один офицер КГБ — капитан второго ранга Эвальд Григорьевич Козлов — был среди тех, кто ворвался во дворец.

— Хотя у нас все делалось в большой тайне, но афганцы ведь тоже не чудаки. Тем более у них там были и американские советники, — уверенно говорит теперь генерал Голубев.

Его слова — это что-то новое, следы американцев в тогдашнем афганском руководстве пока никто не обнаружил.

Предполагалось, что Амин сам заявит о том, что по его при­глашению советские войска входят в Афганистан, а уже потом его уберут. С пропагандистской точки зрения так было бы правильнее. Уже объявили, что Амин выступит по телевидению.

Бабрак Кармаль, находившийся под охраной офицеров девятого управления КГБ, ждал своего часа. Но КГБ поторопился. 27 декабря Амин устроил у себя торжественный обед в честь секретаря ЦК НДПА Панджшери, вернувшегося из Москвы. С помощью повара-узбека, рабо­тавшего в президентском дворце, Амину дали отравленную пищу. При­сланное из Москвы спецсредство свалило всех гостей Амина. Высту­пить по телевидению он уже не смог. Но прежде чем Амин потерял со­знание, он попросил советского посла прислать врачей — своим не доверял. А посол и не подозревал, что КГБ проводит за его спиной спецоперацию в Кабуле.

Советские врачи — терапевт полковник Виктор Петрович Кузне­ченков и хирург полковник Анатолий Владимирович Алексеев — спасли президента только для того, чтобы его через несколько часов расстреляли спецназовцы. Они же в горячке боя убили и одного из советских врачей — Виктора Кузнеченкова.

В Кабул перебросили и отряд «Зенит», предназначенный для проведения спецопераций в стратегическом тылу противника. В начале ноября, вспоминал включенный в отряд сотрудник Ярославского об­ластного управления госбезопасности Ф.Ф. Ильинский, офицеров со­брал генерал Кирпиченко и поставил задачу: «Составить подробный план центральной части Кабула, выяснить силы и режим охраны глав­ных городских объектов — почты, телеграфа, телефонной станции, вы­явить жилье, пригодное для скрытого размещения десяти—тридцати че­ловек».

Ходить в одиночку запрещалось, при себе надо было иметь как минимум пистолет, две гранаты, но никаких документов. При встречах с афганцами называть себя геологами. В ночь на 18 декабря объявили тревогу. Все стали прощаться друг с другом, обмениваться адресами, но объявили отбой. На помощь прибыла группа «Альфа» — позывной «Гром».

— Амин — агент ЦРУ, — объяснял задачу генерал Дроздов — Задача — уничтожить его.

«За час до штурма дворца, — вспоминал Ильинский, — кто-то принес бронежилеты (хватило не всем), трассирующие боевые пули. Из посольства привезли несколько бутылок водки, из традиционного рас­чета — одна на троих. Дали каждому по узкому бинту, из которого следовало сделать нарукавную повязку на левой руке, чтобы этим от­личаться от солдат-афганцев из охраны. Средневековый способ опре­деления «свой-чужой» себя не оправдал: бинты свернулись в веревоч­ки и были незаметны. В дальнейшем это става одной из причин слу­чайных жертв с нашей стороны.

Наконец раздалась команда: «По машинам!» Мы быстренько раз­лили и выпили водку и заняли свои места в БTPax. Настроение у всех было приподнятое...

Внезапно остановились. Первый БТР подбили. Раздались ко­манда десантироваться. Быстро огляделся — рядом горят две бочки с горючим, нас видно как на ладони. Рядом со мной в луже крови лежал и стонал наш стрелок-десантник. Я подполз и осмотрел раненого, он прошептал:

— Печет в животе.

Разорвав форму, попробовал положить руку на живот, она уто­нула во внутренностях. Перевязочных материалов не оказалось — не дали их нам...

Во дворец мы пробились, когда охрану частично перепили. Оставшаяся амиковская личная стража, состоявшая из афганцев — выпускников Рязанского училища ВДВ, отчаянно сопротивлялась...

Больше всех пострадала группа «Гром», которая штурмовала центральный подъезд дворца и попала под кинжальный огонь охраны. «Зенит» тоже понес потери. По моему мнению, будь четкое взаимодей­ствие с «Громом» при проведении операции по захвату дворца, жертв было бы значительно меньше.

Раненых отправили в госпиталь, некоторым понадобилось пере­ливание крови, но ее в запасе не оказалось. А мне подумалось: «Неужели нельзя было создать резерв на период пребывания госпиталя в Кабуле?» Любой из нас регулярно сдавал бы кровь на всякий слу­чай, для себя и для других».

Спецназ КГБ вместе с десантниками штурмом взяли дворец Ами­на, оборону которого создавали офицеры девятого управления (охрана высшего руководства страны) КГБ. Они все правильно поняли и залез­ли под кровати, чтобы их не убили. Атакующие действовали, как в кинофильмах: бросок гранаты, автоматная очередь и, переступая че­рез трупы, вперед.

Как вспоминал один из участников штурма, все ковры в кори­дорах дворца пропитались кровью, когда на них наступали, они хлю­пали: «Не знаю, чем была обусловлена такая жестокость, но был при­каз не щадить никого». Приказ был простой: убить Амина, пленных не брать.

При штурме дворца погибло большое количество афганцев, ко­торые, умирая, не могли поверить, что их убивают лучшие друзья. До последней секунды не верил в это и президент Амин. Его убили вме­сте с пятилетним сыном, которого Амин увидел, плачущего, в коридо­ре, обнял и прижал к себе. Застрелили и других его сыновей. Дочь Амина была ранена в обе ноги. Ее, как и всех родственников убитого президента, посадили в тюрьму. Через несколько лет выпустили.

Во дворец доставили бывшего министра госбезопасности Аса­дуллу Сарвари. Он опознал тело убитого Амина. Рассказывают, что Амину отрезали голову и в полиэтиленовом пакете доставили в Москву — отчитаться о проделанной работе.

Утром полковник Олег Швец из главного разведуправления Ген­штаба (Военно-промышленный курьер. 2004. № 50) вытащил из дворца тела убитых сыновей Амина, приказал солдатам завернуть каждое тело в ковер и похоронить. Останки самого Амина закопал заместитель ко­мандира «мусульманского батальона» капитан Мурад Сахатов. Он предложил Швецу показать место, где зарыли убитого президента, но тот отказался:

— Всякое в жизни бывает, а когда не знаешь, спишь спокой­нее.

«Мусульманский батальон» захватил в плен сотни афганских солдат. Полковник Швец приказал посадить пленных на корточки, что­бы они не могли ни убежать, ни напасть на охрану. После операции в президентском дворце осталось множество трупов.

— Я столько крови никогда в жизни не видел, — вспоминал полковник Швец. — В одном из помещений дворца лежал раненый афга­нец-охранник и на хорошем русском языке просил его пристрелить. Помощь ему не оказывали — своих раненых было столько, что не успе­вали обрабатывать и эвакуировать.

Когда после боя вывозили раненых, столкнулись с подходящей колонной Витебской дивизии, которая открыла огонь, поскольку чеки­сты были в афганской форме... При штурме погиб полковник Бояринов. Ему посмертно присвоили звание Героя Советского Союза.

Советские люди, находившиеся в Кабуле, не понимали, что происходит. Начиная с 24 декабря в аэропорт стали прибывать транс­портные самолеты в необычно больших количествах. 27 декабря вече­ром по городу прошла советская бронетехника. Затем раздались взры­вы, началась стрельба. Включали телевизор, но вещание прекрати­лось. И только когда все совершилось, неизвестная радиостанция вы­дала в эфир обращение Бабрака Кармаля, который объявил, что Амин свергнут и по приговору народного суда казнен.

— Я находился в ту ночь на узле связи, — рассказывал мне полковник Кузнецов. — Там же был представитель КГБ генерал Иванов. Когда он получил сообщение о том, что Амина больше нет, он меня расцеловал: все, мы победили!

Советские специалисты с изумлением встречали колонны совет­ских войск, которые входили в Афганистан. Один из советников вспо­минал, как встретил неподалеку от Кабула танковую колонну. Танкист, сидевший в головной машине, спросил:

— Дяденька, а до Кабула далеко?

31 декабря 1979 года генералы Кирпиченко и Дроздов доложили Андропову об успешно проведенной операции. Андропов обещал всех наградить и приказал участникам акции все забыть, а документы, связанные с убийством Амина, уничтожить.

Швец получил орден Красного Знамени. Голубев — орден Крас­ной Звезды, вручал награды председатель комитета госбезопасности.

— Всем налили шампанского, — вспоминал Голубев, — выпили, но Юрий Владимирович сказал так: «Эти ордена боевые, они завоеваны кровью, их шампанским не обмоешь. Езжайте домой и выпейте водки!.. Но забудьте, где вы были и что делали».

Советские войска ввели в Афганистан, когда Брежнев был уже совсем болен и оставался лишь номинальным главой государства. Если бы Брежнев был в порядке, он, скорее всего, не дал бы Андропову, Устинову и Громыко втянуть страну в афганскую авантюру.

Как выразился Валентин Фалин, «все дела обделывались за спиной генерального». Точнее было бы сказать, что генеральный се­кретарь лишился способности трезво оценивать ситуацию. По словам Фалина, Леонид Ильич «переживал упадок разрядки — своего любимого внешнеполитического детища, но ничего поделать уже не мог. Если бы даже захотел».

Андропов и Крючков в Афганистане попадись в ловушку своего ведомства, которое соблазнило их простотой решения проблемы: уб­рать Амина, привезти в Кабул своего человека Кармаля и поставить его у власти. Тайные операции чрезвычайно соблазнительны просто­той, дешевизной и секретностью. Потом, правда, все оказывается иначе, но ведь это потом... Аналитический аппарат КГБ оказался не­способным просчитать последствия ввода войск не только в самом Аф­ганистане, но и вокруг него: прежде всего реакцию исламского мира.

В 1982 году в Ташкенте комитет госбезопасности провел сове­щание, нацеливая чекистов на активную борьбу с «реакционным му­сульманским духовенством*. Когда Андропов станет генеральным се­кретарем, он прикажет шире развернуть атеистическую работу, потому что в результате вторжения в Афганистан возросла роль исламского духовенства. В апреле 1983 года ЦК КПСС примет постановление «О мерах по идеологической изоляции реакционной части мусульманского духовенства».

Но это уже не поможет. Те, кто ввел войска в Афганистан, поссорились с мусульманским миром, непосредственно содействовали возрождению религиозных чувств среди мусульманского населения Со­ветского Союза и стремлению исповедующих ислам народов к государ­ственной самостоятельности.

Из Афганистана в нашу страну пошли наркотики.

Полковник милиции Михаил Евгеньевич Байков руководил управ­лением внутренних дел № 185 — это было подразделение спецмилиции, охранявшей важнейшие объекты противовоздушной обороны страны. В 1983 году полковнику Байкову стало известно, что военные самолеты вывозят из Афганистана (см. книгу воспоминаний работников спецми­лиции «Спасибо за службу!», выпущенную в Москве в 2000 году) нар­котические средства для фармацевтических заводов. Один из этих самолетов должен был сесть в Душанбе и сдать там марихуану, спрес­сованную и упакованную в тюки, на местный фармацевтический завод.

Но военный самолет почему-то полетел в Москву и в половине первого ночи сел во Внукове. Его разгрузили, тюки с марихуаной по­местили в одном из боксов, выставив охрану. В четыре часа утра наркотики вновь погрузили в самолет, но не все — два тюка общим весом в двести пятьдесят килограммов оставили в аэропорту. Самолет ушел в Душанбе.

Спецмилиция доложила об этой странной истории в министер­ство. Документы забрали в главное управление уголовного розыска, и на этом все кончилось. Кто отдавал команды военному самолету, кто приказал четверть тонны наркотиков оставить в столице и кому они предназначались, так и осталось неизвестным...

Через месяц после ввода войск в Кабул прислали группу руко­водителей средств массовой информации. Заместитель председателя АПН Карен Арменович Хачатуров спросил советского посла о связях убитого Амина с ЦРУ.

— Амин — такой же агент ЦРУ, как Берия — агент британской разведки, — буркнул Фикрят Табеев.

В 1980 году Крючков приехал в Афганистан знакомиться с об­становкой. Он вернулся в полной уверенности, что дела идут непло­хо. По его тезисам готовился проект директив разведке. Главный те­зис начальника разведки был таков: «Весна и лето 1981 года станут решающими в окончательном и полном разгроме сил контрреволюции».

Когда полковник Морозов, к тому времени уже работавший в центральном аппарате, предложил своему начальству заменить этот тезис, он услышал:

— Если Владимир Александрович сделал такой вывод, значит, так и следует писать.

С помощью советских чекистов была создана новая Служба го­сударственной информации (переименованная позже в министерство го­сударственной безопасности), которую возглавил Наджибулла. Пока в Кабуле проповедовали марксизм, он просил называть его просто «то­варищ Наджиб». Когда пришли к выводу, что с исламом необходимо считаться, президент вновь стал Наджибуллой. Кадры афганской госбезопасности были подготовлены в Москве — больше тридцати тысяч оперативных работников.

На боевую работу в Афганистан отправили большую группу со­трудников комитета госбезопасности. В июле 1980 года постановлени­ем ЦК и Совета министров оформили создание отряда особого назначе­ния «Каскад» — специально для Афганистана. В него в конечном счете вошли около тысячи человек, слушателей Курсов усовершенствования оперативного состава, сотрудники управления нелегальной разведки и территориальных органов.

После убийства Амина руководители советской разведки поста­вили вопрос о создании оперативно-боевого подразделения, способно­го действовать за границей. Инициатором был руководитель нелегаль­ной разведки генерал-майор Юрий Иванович Дроздов. В его подчинении находился восьмой отдел управления «С», который подбирал объекты для диверсий на случай войны, но не имел собственных оперативных возможностей.

Андропов прислушался к предложению Дроздова. 19 августа 1981 года политбюро приняло решение создать отряд специального на­значения для проведения операций за пределами Советского Союза в «особый период». Отряд назвали так — Отдельный учебный центр КГБ СССР, в повседневном обиходе — «Вымпел». Структурно он входил в первое главное управление. Первым командиром отряда стал капитан первого ранга Эвальд Козлов, который принимал участие в уничтоже­нии президента Афганистана Амина. Учебную базу создали в Балашихе, где готовили диверсанта еще в военные времена.