• Намерение, которое не осуществилось
  • Тайны исцеления
  • Глава десятая

    Душевные лекарства

    Намерение, которое не осуществилось

    Случай этот сам по себе мало чем отличался от множества других трагических курьезов, обычных для медицины, насыщенной фактами и бедной доказательствами. Рассказывая о нем Быкову, профессор Андреев не подозревал, что разговор так неожиданно обернется.

    В одну из больниц Ленинграда доставили девушку, весьма истощенную, с неукротимой рвотой. Больная стонала и жаловалась, что живот ее полон червями и она заживо гниет. Терапевты предположили у нее опухоль желудка и рекомендовали ее оперировать.

    Профессор сделал операцию, изучил желудок и пищевод больной, но ничего не обнаружил. Памятуя древнее изречение, что «медицина излечивает редко, облегчает часто и утешает всегда», он сказал девушке:

    — Я вырезал у вас изрядную опухоль, теперь вы будете совершенно здоровы.

    Больная вскоре оправилась, и ее перевели в терапевтическую клинику. Проходит несколько дней, и девушку снова доставляют к хирургу, с болезненной рвотой. Консилиум специалистов настаивает на том, что страдания связаны с болезнью желудка. Хирург мог ошибиться, операцию надо провести заново. Андреев возражает, не соглашается, но спорить бессмысленно, девушка гибнет, и ничем другим ей помочь нельзя. Вскрыли полость живота, и консилиум убедился, что хирург не ошибся — пищевод и желудок в порядке. Девушка умерла от истощения, наука не смогла ей помочь. Профессор решил найти объяснение тому, что случилось. Он отправляется на поиски друзей умершей — анамнез должен быть собран, пусть с опозданием.

    История оказалась несложной. На окраине города снимала комнату девушка-кондуктор. Нелюдимая, скромная, она встретилась с молодым человеком и полюбила его. Пошли счастливые дни, свидания, прогулки, приятные заботы о новом платье. Однажды на вечеринке они сидели рядом, смеялись и шутили, вдруг ее стошнило, и изо рта выполз глист. Это ее потрясло. Какое несчастье, она полна червями, они ползут уже изо рта! Начались рвоты — стремление организма избавиться от воображаемого зла, — и в результате кажущаяся болезнь привела девушку к гибели.

    — Врачи, как вам известно, — закончил Андреев, — называют подобные страдания психоневрозами. Как вы, Константин Михайлович, объясните механизм такого рода заболевания?

    Печальная история вызывает у Быкова глубокое раздумье. Он опускает глаза, складывает руки на коленях и в таком положении некоторое время сидит неподвижно.

    — Девушка, значит, погибла, — задумчиво произносит он. — Жаль!

    Ему приходит на память ряд подобных примеров из далекого и недавнего прошлого. Истории скорбные, необъяснимые, все еще ожидающие своего разрешения.

    Здоровый и крепкий садовник жалуется врачу на острые боли где-то в желудке, пробуждающиеся у него при виде красной герани. Книга с алым обрезом причиняет ему нестерпимые муки. Едва книга отложена, боли стихают. Болезнь возникла во время работы. Он переносил горшки красной герани, когда случайное расстройство причинило ему страдание. Врачи утверждают, что он внушает себе эти боли, он же винит в своих муках все оттенки красного цвета.

    Быков мысленно читает книгу страданий, перелистывает жизнь за жизнью, штудирует свидетельства своих современников.

    Бывали случаи, когда припадки пляски святого Витта или паралич у родителей вызывали такое же заболевание у находившихся тут же детей. Упоминание о воде в присутствии страдающего водобоязнью может вызвать у него повторение припадка. Дюбуа рассказывает, что два брата были укушены бешеной собакой. Один из них должен был немедленно уехать в Америку, и его потеряли из виду. Когда он по прошествии двадцати лет вернулся и узнал, что брат его тогда умер от водобоязни, он, потрясенный этим известием, заболел и умер. Врачи, лечившие его, подтвердили, что наблюдали у него все симптомы водобоязни…

    Жена, много перетерпевшая от дурного характера мужа, почувствовала как-то во время ссоры болезненное сжатие в желудке. После этого она долго не могла есть. Боль исчезла, и случай забылся. Проходит много лет, муж умирает, и сын, как отец в свое время, становится источником горя для матери. Каждый раз, когда она видит его, желудок у нее мучительно сжимается.

    Еще одна скорбная страница.

    У девочки поднимается рвота, едва она почует запах лука. За рвотой следует озноб, сердцебиение и чувство беспричинного страха. Восемь лет назад, когда умерла ее сестренка, в доме варили снадобье из лука. Девочка стояла у изголовья умирающей, не сводила с нее глаз, обнимала и прикасалась к ней во время агонии. Ей сделалось тогда дурно, сильно забилось сердце, стало знобить и появилась рвота.

    Пока Быков говорил, хирург, сосредоточенный, ходил взад и вперед по комнате. Время от времени он останавливался у книжного шкафа и пристально смотрел сквозь стекло на корешки книг. По выражению его недовольного и даже сердитого лица можно было с уверенностью сказать, что ему не до книг. Ему просто безразлично, на чем остановить глаза. Когда ученый замолк, хирург нетерпеливо пожал плечами и с укоризной сказал:

    — Пример не служит ответом. Вы как бы ответили вопросом на вопрос. У меня в короткое время было два трудных случая, они занимают меня, и я хотел бы услышать ваше мнение.

    Леонид Александрович Андреев был в высшей степени искусным хирургом и в лаборатории Павлова долгие годы сочетал хирургию с физиологическим экспериментом. Его блестящая операция на органах слуха позволила ему сделать нечто такое, что до него казалось неосуществимым. Разрушив тонкой иглой отдельный участок улитки слухового аппарата, он лишил животное возможности воспринимать звуковые колебания от трехсот пятнадцати в секунду и ниже. В остальном слух функционировал исправно.

    Трудный случай, о котором упомянул хирург, имел место недавно в одной из хирургических клиник.

    Туда доставили больную лет двадцати пяти, высокую, стройную, со здоровым румянцем на щеках и выражением глубокого страдания на лице. Опираясь на костыли, она ставила ноги не спеша, осторожно и с трудом переступила порог приемной. Без костылей она терялась, беспомощно вытягивала руки, как бы опасаясь потерять равновесие. Никаких признаков болезни хирург у нее не нашел. После долгой непринужденной беседы больная рассказала, что в своем несчастье винит свекровь. Та извела ее попреками, смеялась над ней и жестоко на людях обижала. Дошло до того, что при виде обидчицы у невестки подкашивались ноги. Одно воспоминание о ней положительно валит несчастную с ног.

    Надо было проверить заявление больной и тем самым решить, оставить ли ее в хирургической клинике или передать врачу-невропатологу. Андреев поступил иначе: он предложил больной пройтись по кабинету и, шагая с ней рядом, вдруг резким движением выбил из ее рук костыли и решительным тоном приказал: «Идите, вы здоровы!»

    После короткого испуга больная без костылей направилась к выходу.

    — Я прекрасно понимаю, Константин Михайлович, — сказал хирург, — что в психоневрозах ничего нового нет. Но проблема вот уж сколько десятилетий не двигается с места. Никто так не близок к тому, чтобы рассказать нам природу этой болезни, как вы.

    — Допустим, — согласился Быков.

    — Такой возможностью не следует пренебрегать.

    — Вы хотите мне что-нибудь предложить?

    Они были друзьями, и Андреев позволил себе быть откровенным до конца.

    — Я рекомендовал бы вам сочетать физиологические опыты в лаборатории с наблюдениями в клинике.

    — Вы уверены, — многозначительно спросил Быков, — что это так легко? Ведь клиницисты народ неподатливый, я бы сказал — трудновоспитуемый.

    Улыбка Андреева напомнила ему, что перед ним клиницист, и он поспешил добавить:

    — Хирурги, разумеется, тут ни при чем… Я имел в виду невропатологов, тех, кого это касается. Я обращался к ним, и, надо вам сказать, они плохо мне помогали. Их пугали наши приемы, недостаточно проверенные практикой, и на мое предложение провести исследование на больном обычно отвечали: «Человек не собака, нельзя экспериментировать на нем».

    «Но ведь то, что вы делаете изо дня в день, — говорил он им, — тот же эксперимент. Его единственное преимущество — столетия печальной славы».

    В этой косности была своя закономерность. Быкова она не удивила. Ни один новый шаг в медицине не обходился без жестокой борьбы. Известно, с какой неприязнью врачи встретили хинин, лечение холодной водой и массаж. Сколько трудностей выпало на долю Ремака, прежде чем гальванический ток признали в Германии. Два десятилетия парижский факультет медицины отказывался признать учение Пастера. Парижская академия, та самая, которая отвергла громоотвод Франклина и назвала первое судно Фультона утопией, высмеяла Дженнера, автора противооспенной прививки. В некоторых странах день рождения знаменитого англичанина был объявлен праздничным днем, а во Франции и в Англии противились введению прививок. Печальные последствия не смущали врачей и ученых. В Лондоне хирурги отвергли антисептику Листера. Столичные клиницисты тогда лишь признали своего соотечественника, когда важность открытия была признана всем миром. В средние века научные разногласия решались проще и радикальнее: после смерти Роджера Бэкона его книги, заключавшие опасные новшества, были цепями прикованы на самых верхних полках оксфордской библиотеки, отданные во власть пыли и насекомых.

    — Физиология животного как таковая, — настаивал Быков, — никого из нас не интересует. Мы ищем закономерностей, полезных человеческой клинике. Вам и вашим больным посвящены наша жизнь и труды.

    «Мы предпочитаем ошибочную практику столетий, — как бы отвечали они ему, — сомнительной теории вчерашнего дня».

    Они напоминали ему человека, который, заболев страхом смерти, утопился, чтобы избавиться от гнетущей скорби и тоски. Не зная толком механику этих явлений, смутно представляя себе значение коры полушарий, владеющей ключом к болезни и благополучию, врачи обращались к таинственным источникам, чтобы с помощью одного неизвестного воздействовать на другое, столь же непонятное и необъяснимое. Знаменитый клиницист XIX века Мудров окружает свои рецепты ритуалом. Богатым он прописывает дорогие лекарства в красивых пузырьках и обертках, религиозным советует принимать капли с молитвой и надеждой, бедным рекомендует домашние снадобья. «Назначат ли больному, — говорил он, — бром, глицерофосфат или пропишут, украсив греческим или латинским названием, громким, пышным и обязательно длинным, пилюли из хлебного мякиша или растение львиный зев, влияние их будет одинаково, если убедить больного, что от них у него наступит облегчение. Тогда лекарство будет принято с восхищением, а сие восхищение, радость и уверенность бывают иногда полезнее самого лекарства. Есть душевные лекарства, кои врачуют тело, — объясняет он, — они почерпаются из науки мудрости, чаще из психологии. Сим искусством печального утешишь, сердитого умягчишь, нетерпеливого успокоишь, бешеного остановишь, дерзкого испугаешь, робкого сделаешь смелым, скрытного — откровенным, отчаянного — благонадежным. Сим искусством сообщается больным та твердость духа, которая побеждает телесные болезни, тоску, метание и которая самые болезни тогда покоряет воле больного… Восхищение, радость, уверенность больного тогда полезнее самого лекарства».

    Понимал это, очевидно, и Гиппократ. Прием больных он окружал ритуалом. Пока врач искал средства облегчить страдания больного, тот возносил молитвы богам.

    У многих больных прекращаются боли при появлении врача или даже при одном приближении к приемной его. Уход врача в соседнюю комнату возобновляет страдания больного. Это дало основание распространенному мнению, что каждый носит в себе своего врача и что верное средство расстроить здоровье — вечно думать и беспокоиться о нем.

    «Надо вам знать, — говорил Парацельс, — что воздействие воли — немалая статья во врачевании».

    Павлов рассказывал о своем учителе Боткине:

    «Лечило часто одно его слово, одно посещение больного. Сколько раз приходилось слышать от его учеников-клиницистов печальное признание, что те же рецепты и, по-видимому, при подобных же случаях оказывались недействительными у них, творя чудеса в руках учителя».

    «Если больному после разговора с врачом не становится легче, — говорил Бехтерев, — то это не врач…»

    Группа врачей Копенгагена условилась проверить силу самовнушения на человеке. Они обратились к властям с предложением умертвить осужденного преступника не колесованием, как практиковалось тогда, а путем вскрытия вен. Просьбу удовлетворили. Приговоренному завязали глаза и предупредили, какого рода смерть его ждет. Когда были закончены приготовления, осужденному сделали незначительные надрезы на коже и пустили по руке струю теплой воды, которую он должен был принять за обильное кровотечение. Одна уверенность в том, что он истекает кровью, вызвала у него судороги, холодный пот, и наступила смерть. Картина умирания во всех деталях напоминала гибель обескровленного, хотя в сосудах человека оставалось еще крови на долгую жизнь.

    Поколения врачей и ученых задавали себе вопрос: где локализуется эта целебная сила, как овладеть ею? Люди выздоравливали от заговоров и колдовства, оттого, что принимали после еды двадцать жирных улиток, предварительно растертых в ступе, напивались кровью змеи или съедали птичье сердце. Было очевидно, что подобное «лечение» обязано своим успехом воле к здоровью, столь сокрушительной, что рядом с этой направленной силой все лечебные средства ничтожны.

    Один из врачей рассказывает о случае из собственной практики:

    «В 1862 году меня позвали хлороформировать молодую девушку, глубоко истеричную и нервную, которой надо было удалить две опухоли на голове. В операционной я заметил, что нет пузырька с хлороформом. Я осмотрел ингалятор, он оказался пустым, от него даже не пахло хлороформом. Я наложил маску на лицо девушки, чтобы приучить ее дышать через марлю, и, к своему удивлению, заметил, что она начинает засыпать. С ней заговорили, и в тот же момент рука ее соскользнула со стола. Мне пришло в голову ущипнуть больную, выяснить, какую боль позволит ей перенести ее истерическое состояние. Она оставалась недвижимой. Я ущипнул ее так сильно, как только мог. Девушка продолжала спать. Я попросил хирурга начать операцию без хлороформа. Он разрезал ей одну опухоль и вылущил кисту. Я снял с лица девушки маску и предложил хирургу продолжать. «Подождите минуту, — сказал он мне, — она как будто приходит в себя». Дыхание, до того совершенно спокойное, стало порывистым, и больная зашевелилась. Я снова наложил ей на лицо маску и вскоре убедился, что она спит. Пока длилась операция, девушка не шевелилась. Во время перевязки я спросил, чувствовала ли она что-нибудь. «Нет, — сказала девушка, — я ничего не помню». Она поныне убеждена, что мы наркотизировали ее…»

    Профессор Ланг рассказывает о наблюдении, сделанном им в своей клинике. Одного из больных с повышенным кровяным давлением лечили токами ультравысокой частоты. Процедура неизменно помогала ему, ослабляя напряжение в артериальных сосудах.

    Однажды больного усадили в кабину, предупредили, что ток включен, а ток почему-то включить забыли. Дежурный врач, обнаружив упущение помощницы, обратил внимание, что давление крови и без действия токов упало. Одно пребывание в кабинете привело к перемене в состоянии кровеносных сосудов. Врачу пришла в голову озорная мысль.

    — Я хочу полечить вас, — сказал он больному, — новым видом энергии, мало известным у нас. Говоря откровенно, я даже не знаю, как эта процедура отзовется на вас.

    Врач включил токи ультравысокой частоты, всегда помогавшие больному, и убедился, что на этот раз они утратили свою лечебную силу. Токи не снизили кровяного давления.

    Назавтра больного предупредили, что новый метод отставлен и лечить его по-прежнему будут токами высокой частоты. Как и следовало ожидать, токи вновь обрели свою благотворную силу.

    «Не думайте о болезни, — уговаривают врачи таких больных. — Вы внушили себе, что у вас печень болит. Поменьше прислушивайтесь к ней. Вы совершенно здоровы».

    Клиническая практика обогащалась все новыми и новыми идеями.

    Врачи противоречили себе и данным науки. Не было еще Павлова и его школы. Быков не сказал еще своего слова. В физиологии господствовала теория, что внутренние органы независимы от коры полушарий. Область мысли и духа не связана с растительными функциями человека.

    Врачи стали давать больным странные советы:

    «Перемените обстановку — она источник ваших страданий. Какая-нибудь мелочь в домашнем окружении вредит вам больше тысячи простуд. Откажитесь от старых привычек, переезжайте на другую квартиру».

    К этим наставлениям, больше для формы, Присовокупляли лекарство, лишенное всяких лечебных свойств.

    Быков остановился перед самовнушением, как некогда Павлов перед «разумом» и «душевной слепотой». Снова понятие из психологии, лишенное плоти и крови, стояло на пути физиологии. Как экспериментировать этой отвлеченностью, с чего начинать? Известно, что через кору головного мозга можно воздействовать на любой орган, возбуждать и подавлять его деятельность. Но как этого достигнуть самоубеждением? Мы никогда не говорим себе: «Я хочу заболеть истерией, лишиться возможности управлять своим телом, увидеть себя в язвах, быть одержимым мучительной рвотой». Клиника утверждает, что самовнушение есть бегство в болезнь, но ни один больной не сознался еще в этом. Не возникает ли это страдание помимо воли человека? Не следует ли искать причину в силах, окружающих нас?

    Если бы не свидетельства врачей и ученых, кто поверил бы тому, что вид алой герани, запах жареного лука, появление свекрови или сына могут сделать человека инвалидом? Нечто подобное Быков наблюдал на опытах в лаборатории. Красная лампочка расширяла сосуды животного, метроном их суживал. Свисток вызывал судорожные движения селезенки, завешивание окна и включение света на время усиливало газообмен. В опытах Пшоника звонок и мигающая лампа навязывали организму страдания и устраняли их. Таких примеров у него сколько угодно. И в лаборатории и в клинике действовали одни и те же механизмы и силы. Различными средствами в нервной системе вызывали возбуждение или угнетение. Затем условия среды и обстановка замещали первопричину, воспроизводили страдания независимо от воли организма.

    Ученый занялся делом, несвойственным для физиолога: он стал штудировать патологические случаи, известные в клинике под рубрикой «психоневрозы». Неблагодарная задача — с твердой почвы эксперимента ступить на путь зыбких умозаключений, но Быков был верен себе: он не делал различия между клиникой и лабораторией. Анализ множества случаев и свидетельства из литературы говорили за то, что никакого «самовнушения» нет. Факты повествовали о тяжких страданиях людей, о жажде вернуть утраченное здоровье и о жестоком враге, невидимом и страшном, преследующем этих несчастных.

    Профессор Андреев не отказался от мысли увлечь Быкова проблемой самовнушения. Снова и снова возвращался он к ней, приводил доказательства, что психоневрозы необычайно распространены, врачи не научились распознавать их и в результате много ненужных страданий, бесполезных операций и загубленных жизней.

    — Вы вправе, Константин Михайлович, недоумевать: чего ради дались мне эти психоневрозы? — сказал однажды Андреев. — И как хирургу и как физиологу мне бы следовало заниматься чем-нибудь другим.

    Быков знал, что друг его в последнее время зачастил к невропатологам в клинику, слышал также стороной, что Андреев не на одном из научных заседаний призывал физиологов искать объяснение психоневрозам.

    — Не удивили вы меня, Леонид Александрович, — ответил Быков. — Иван Петрович учил нас не оставаться равнодушными к требованиям клиники. Сам он, как вы знаете, восьмидесяти лет заинтересовался психиатрией и стал ее изучать.

    Упоминание об учителе, о его любви к медицине было прекрасным началом для завязавшейся беседы. Хирург не преминул воспользоваться благоприятным моментом.

    — Как бы вы, Константин Михайлович, — сказал он, — объяснили следующий случай? Академик Тарханов рассказывает о больном, которого тошнило при звуках скрипки. Это началось у него на пароходе, в дни ранней юности, когда морская болезнь, разыгравшаяся у него, совпала с игрой на борту слепого музыканта. Очень похоже на временную связь и в то же время, как мне кажется, не то.

    Быков вспоминает опыты, проведенные одной из помощниц Павлова. Она впрыскивала под кожу собаки фармакологическое средство, вызывающее рвоту. С тех пор одно лишь появление ассистентки, вид шприца или придвинутый тазик неизменно вызывали у животного рвоту. Сколько вещей, не имеющих отношения к жизни собаки, угнетало ее!

    — Вы считаете это временной связью? — спрашивает Андреев. — Но ведь временные связи угасают, если не подкреплять их. А тут выходит, что условный раздражитель — скрипичная музыка — действует исправно и без участия безусловного — морской качки.

    — Не все вы, Леонид Александрович, учли, — с легкой укоризной замечает Быков. Он несколько даже смущен тем, что такой превосходный хирург и физиолог не учел самого главного. — Воображение человека упустили! В одном случае оно творит чудеса, а в другом — страшнее губительной заразы.

    Кто не знает, что разговоры о тошнотворных запахах, о касторовом масле или о чем-нибудь подобном вызывают у некоторых тошноту и даже рвоту. При виде острого предмета, которым хотят провести по стеклу или фарфору, у многих появляется ощущение оскомины в зубах: людей охватывает дрожь при мысли об ощущении, которое могло бы возникнуть. «Я не могу, — говорит Герберт Спенсер, — представить себе, что вытираю сухой губкой аспидную доску, не испытывая такого же содрогания, какое причинил бы мне самый этот факт». Общение с людьми, страдающими чесоткой или вшивостью, причиняет некоторым мучительный зуд. Студенты-медики в продолжение курса обнаруживают у себя симптомы всяких болезней и явлений. Некоторые кормилицы ощущают прилив молока всякий раз, когда слышат детские крики.

    Хирург недоволен ответом. Он не то что считает эти рассуждения неверными, — ему хотелось бы услышать другое. Сказать, что в основе психоневроза лежит условная связь, возникающая помимо воли больного, значит одно неизвестное заменить другим. Что это даст врачу? Кто удовлетворится этим?

    — Воображение, конечно, может служить подкреплением, — соглашается Андреев, — и все-таки мне кажется, что объяснить природу самовнушения будет весьма нелегко. Возьмем, к примеру, такой клинический случай. Спящему приснилось, что в дом пробрались грабители. Он с сильно бьющимся сердцем встает, задыхается, раскрывает окно и жадно вдыхает свежий воздух. Припадок скоро проходит. На следующую ночь в то же время он без всякого уже повода просыпается, снова сердцебиение и удушье. Так длится несколько дней.

    Быкову приходит на память одна из работ его помощника Слонима. У собаки, которой дали съесть порцию мяса в жарко натопленном помещении, вызывали тепловую одышку. После многократного сочетания тепловой одышки и стука метронома одно звучание аппарата воспроизводило это состояние у животного. Собака задыхалась в холодном помещении, не съев ни крошки мяса. С высунутым языком и налитыми кровью глазами, она часто дышала, жадно заглатывала воздух, которого ей не хватало.

    То, что в клинике казалось непонятным, физиологи воспроизводили в эксперименте. И в лаборатории и в клинике действовали одни и те же механизмы и силы. Различными средствами вызывали возбуждение или угнетение в нервной системе. Затем условия среды и обстановки замещали первопричину, воспроизводили страдания независимо от воли человека.

    Много лет назад, еще в первые годы своей работы у Павлова, Быков наблюдал такой интересный случай. Крупный пес Филин, весом больше пуда, спокойный, солидный, уравновешенный, обнаруживал беспокойство всякий раз, когда раздавался свисток частотой в тысячу пятьсот колебаний в секунду. Он поднимал голову, вытягивал морду и надрывно завывал. Другая частота колебаний оставляла собаку спокойной. Сколько опыт ни повторяли, поведение животного не изменялось.

    Ученый, заинтересованный этим, выяснил, что сотрудники лаборатории, ставившие опыты на Филине, выработали у него временную связь: звуки свистка частотой в тысячу пятьсот колебаний означали лишения — кормушку без пищи. С тех пор прошло много времени, угроза голода давно миновала и экспериментатор и времена не те, а условный сигнал все еще восстанавливает картину минувших страданий…

    Вспоминая об этом, Быков думает теперь, что врачи такой случай отнесли бы к психоневрозу, а источником болезни объявили бы самовнушение.

    Нет того, что называют «бегством в болезнь», нет самовнушения, есть болезненные явления, навязанные организму извне. В основе психоневроза лежит причина, независимая от воли больного. Найти ее под спудом пережитого, разрыть наслоения, отложенные временем, и устранить все, что питает болезнь, — не есть ли это угашение временной связи?

    Из множества связей, образующихся в нашем мозгу, есть благоприятные и опасные для жизни. Радостная весть, неожиданный приезд любимого человека, письмо близкого друга, исцелившие смертельно больного, могут сохранить над ним свою власть. Благотворные силы будут жить в обстановке, в предметах — свидетелях радостного события, образовавших временную связь в мозгу исцеленного. Нам понятно теперь, какие сокровища таят в себе письма, пожелтевшие от времени, уединенная скамейка у могилы близкого человека, содержание писем, заученных на память. Не примелькавшееся изображение, не тоска по умершему трогают подчас, а свойства вещей и явлений будить ощущения и чувства. Никакая память так не восстановит картины страсти и скорби, счастья и горя, как эти предметы и явления, образовавшие в мозгу нерушимую связь.

    — Условимся с вами, — предложил Андреев, — собирать материал в лаборатории и в клинике и время от времени обсуждать его. Попробуем каждый на свой лад решать задачу самовнушения.

    Намерению друзей не дано было осуществиться. Профессор Андреев вскоре тяжко заболел и умер.

    Тайны исцеления

    Новыми путями, не совсем ясными, клиницисты приблизились к мечте человечества — силой слова изменять течение болезни. Врачей не удовлетворяли уже лекарства и народные средства; они искали доступа к страдающему органу, чтобы непосредственно воздействовать на него. Новый метод изумлял своей необычностью. Внушением делали нечувствительными всякого рода операции, произвольно ослабляли и ускоряли пульс, снижали у диабетиков сахар в крови, снижали кровяное давление, изменяли температуру тела. Замечание врача: «Вы ничего не видите и не слышите, мир звуков и красок умер для вас» — делало испытуемого глухим и слепым. Внушив человеку, что он лежит на снегу, значительно увеличивали обмен веществ у него. Невинная бумажка, подобно горчичнику, вызывала на коже ожог. Замечание врача: «Вы съели пищу с удовольствием» — изменяло качество и количество желудочного сока. Действие лекарства приурочивали к известному часу, касторовое масло обнаруживало свое влияние через несколько суток после его приема, соответственно воле врача.

    Внушением лечили бессонницу, утрату аппетита, рвоту у беременных, алкоголизм, морфинизм, нервную астму, заикание, запоры, расстройства зрения, травматические неврозы.

    В течение многих десятилетий на глазах у физиологов происходили поразительные вещи, а физиологи словно не замечали их. Нормальные люди под влиянием внушения ощущали себя как бы вылитыми из воска, из железа, из стекла, видели себя то свирепыми животными, то слабыми, беспомощными людьми. У них менялось поведение, вкус, почерк и облик. Они заговаривали на давно забытых языках, пьянели от воды, страдали от воображаемого запаха. Им внушали, что они знаменитости, давно ушедшие из жизни великие люди, и они как бы переносились в минувшую эпоху, говорили ее языком, мыслили понятиями тех времен, забыв о существовании железных дорог и авиации. Все силы организма оказывались в плену у внушения. «Я прикладываю монету на внутреннюю поверхность вашего предплечья, — предупреждают испытуемого, — она накалена. Вам больно». Кожа краснеет, обнаруживается припухлость, чувствуется жжение на месте, где лежала холодная монета. Через некоторое время в центре воображаемого ожога образуется пузырь. От мнимого удара появляются синяки, острые отеки, в жаркий солнечный день обмораживаются пальцы.

    Восприимчивость человека к внушению, утверждает Дюбуа, неизмерима. Оно вторгается во все отправления организма, вводит в заблуждение наше суждение и создает настроение иллюзии, против которой нельзя защитить себя, даже напрягая все умственные силы.

    Следует не забывать, что большинство нормальных людей настолько податливы и легковерны, что легко им внушить сон среди белого дня, хоть бы у них не было потребности в отдыхе. Под влиянием внушения они становятся марионетками; можно лишить их кожные покровы и внутренние органы всякой чувствительности, вызвать у человека раздвоение личности и бредовые явления. Не без основания полагают, что добрая половина человеческих болезней обусловлена влиянием психических причин.

    Веками и тысячелетиями перед человечеством стояла необъяснимая тайна. Что такое внушение? Чем объяснить, например, благотворное влияние, оказываемое иногда так называемым заговором, помощью колдуна и заклинателя? Средствами невежества и заблуждения нередко спасали больного от гибели. И наложения рук, и прикосновение к реликвии, и мистические обряды, молитвы, исповеди приносили порой исцеление. Помогали амулеты, каменные и металлические пластинки с вырезанными на них заклинаниями, реликвии святых, магические печати, Вольтовы кресты. Все они надевались на голое тело, и прикосновение к ним напоминало человеку, что «врач» при нем… «Знахарь — первый предшественник врача, — говорит Кречмер. — Если врач не может колдовать, его место заменяет магнетизер или пастух. Колдовство — самая примитивная, первичная форма психотерапии».

    История подтверждает верность этой мысли.

    Светоний и Тацит свидетельствуют, что царь Пирр и император Веспасиан прикосновением большого пальца ноги излечивали страдающих селезенкой.

    Некоторые писатели Франции и Англии утверждали, что их короли возложением рук исцеляют больных зобом. Когда в 1606 году в Англии вспыхнула чума, унесшая сто тысяч жителей, газета «Интеллидженс» напечатала объявление:

    «Сим объявляется, что его величество изъявило свое непоколебимое решение никого более не исцелять до конца сего апреля и до следующего дня Михаила Архангела. Это объявляется на тот предмет, дабы все лица, к коим сие относится, приняли это к сведению и не терпели разочарования в своих надеждах».

    С венценосцами конкурировали «пророки» и «святые». Их сжигала ревнивая к чужой славе церковь или изгоняли конкуренты-медики. В конце XVIII века в Вене, Париже и Мюнхене прославился немецкий врач Франц Антон Месмер. Наложением магнита и поглаживанием больного он достигал удивительных успехов. «Все, что он совершал, — свидетельствует очевидец, академический советник Остервальд, — дает основание предполагать, что он подсмотрел у природы один из ее самых таинственных движущих моментов». Месмер совершенствует свой метод. Его больные собираются вокруг бадьи, берутся за руки и исцеляются. Пристрастная комиссия специалистов объявила Месмера обманщиком, его изгнали из Парижа, но на смену ему пришли другие врачи, горячие сторонники внушения.

    Попытки лечения внушением не имели у врачей успеха. Они отказывались к нему прибегать. Как, в самом деле, опереться на средство, относительно которого ничего не известно? Ни механизм, ни свойства внушения наукой и практикой не исследованы. Где гарантия, что излечение одного недуга не повлечет возникновения другого? Не правы ли те, которые утверждают, что воздействие внушением приводит к угнетению воли больного, ослабляет защитную способность организма? Внушение объясняли как воздействие на инстинкт. Поведение внушаемого уподобляли поведению обезглавленной лягушки, действия которой целесообразны, хотя и лишены контроля головного мозга. Эти путаные измышления отпугивали врачей от нового лечебного средства. Много повредили новому учению фантастические измышления «гипнотизеров». Даже творцы и мастера внушения много лишнего вносили в свою повседневную практику.

    Точно так же, как Плиний смешивает в своей географии действительность с фантазией, населяя конкретные земли племенами безносых, безглазых, безротых, одноногих или с вывернутыми вперед пятками, эти люди примешивали к подлинным фактам нелепые выдумки, усложняя и без того трудную проблему…

    Учение о временных связях внесло ясность в эту темную область.

    Было время, когда в лаборатории Быкова Анна Риккль вырабатывала у детей временные связи. Безусловным раздражителем служил шоколад или пряник, а условным — рисунки этих лакомств. После нескольких сочетаний один вид рисунка вызывал у ребенка слюнотечение. В этом сказалось различие между высшим аппаратом человека и животного. У собаки безусловный раздражитель не может быть заменен изображением. Лампа, нарисованная лучшим художником, оставит животного безразличным, если средством условного раздражения служит подлинная лампа. Дети одинаково отделяли слюну на рисунок и на слово «шоколад». Слово действовало так же, как само лакомство. У ребенка временные связи вырабатывались быстро, иногда с первого раза, стойко держались и быстро угасали, когда их не подкрепляли.

    Прекрасная иллюстрация к учению Павлова! «В процессе эволюции, — говорил он, — произошла чрезвычайная прибавка, у человека образовалась вторая сигнальная система. Окружающие мир воспринимается двумя системами мозговой коры: непосредственной и символической. Каждое раздражение, приходящее извне, отображается образными и словесными сигналами во второй системе. Многочисленные раздражения словом, с одной стороны, удалили нас от действительности, и мы должны это помнить, чтобы не исказить наши отношения к действительности. С другой стороны, слово сделало нас людьми…»

    Ученик Павлова, известный психиатр Иванов-Смоленский, сделал удачную попытку изучить значение слова в акте внушения. Он подвергал испытанию детей до десяти лет и определял ответ организма по состоянию зрачков.

    Перед ребенком зажигали электрическую лампу, а затем гасили ее. При свете зрачок сужался, а в темноте расширялся. Движение зрачка непроизвольно, ребенку не дано управлять им. После нескольких сочетаний звучания аппарата и вспышки света один лишь стук метронома действовал на глаз, как ослепительный свет, — в кромешной темноте зрачки резко сужались. То же самое повторялось, когда освещение сочетали не со звучанием аппарата, а со словом «метроном», произносимым исследователем или испытуемым. Слово становилось непререкаемой силой, оно управляло сокровенными функциями жизни: ребенок шепчет про себя «метроном», и зрачки его в темноте покорно сужаются.

    Теми же средствами исследователь замедлял сокращения сердца и пульса у испытуемого. Давление на глазные яблоки детей приводит обычно к замедлению сердечного ритма, а у некоторых — даже к замиранию его. Связав это со звучанием колокольчика, исследователь по звонку замедлял и ускорял биение сердца и пульса. Можно было с тем же успехом звучание колокольчика заменять словом «звонок», произносимым кем-либо со стороны или самим испытуемым.

    Так механизм внушения был впервые физиологически обоснован.

    Константин Михайлович Быков хоть и не молод, однако не прочь помечтать. Идея изменять течение болезни путем внушения не вызывает у Быкова ни опасений, ни тревог. Она кажется ему вполне своевременной, врачи могут себе позволить следовать ей. Этому, однако, должна предшествовать огромная работа, труд, рассчитанный на поколение физиологов. Быков мысленно видит ее. Ученые заняты великой задачей — изучают взаимосвязь между отдельными частями организма. Составляется карта путей, пересечений и запасных дорог, атлас обширного внутреннего хозяйства, перечень. взаимных влияний между любым органом и любой железой. Все учтено, физиология человека записана в формулах, переведена на язык точных законов. Врач не ошибется, когда силой слова пожелает воздействовать на страдающий орган. Излечение одного недуга не повлечет возникновения другого. Не пострадает при этом ни воля человека, ни защитные способности организма.

    Ученый видит новую клинику, не похожую на обычную. В ней почти нет хирурга. Лечит воля врача, опирающаяся на сигнализацию коры полушарий. Искусный диспетчер шлет импульс за импульсом в различные концы великого сложного — того, что мы называем человеком. Ничто диспетчера не обманет: ни карты, ни атлас; тут нет гадания, неуверенности и страхов. Каждый импульс из мозга рассчитан, диспетчер усиливает и ослабляет деятельность органов, выключает и включает их с помощью слова.

    Нельзя, конечно, без меры давать волю фантазии, но в жизни Быкова фантазия так часто становилась реальностью, мечты воплощались в действительность, что он привык на мечты смотреть, как на то, что обязательно должно осуществиться.








    Главная | Контакты | Прислать материал | Добавить в избранное | Сообщить об ошибке