• Англо-французская программа «умиротворения» Европы
  • Вермахт бьет в барабаны
  • Инцидент в Уал-Уал: волк и ягненок
  • Муссолини получает «дюжину бананов»
  • Эфиопия – первая кровь «умиротворения»
  • Глава IV.

    «Умиротворение» – овечья шкура провокаторов войны (1935—1936 гг.)

    Англо-французская программа «умиротворения» Европы

    1 февраля 1935 г. в лондонской «Таймс» появилось небольшое «сообщение», которое не могло не вызвать тревоги у английских буржуа. В корреспонденцию о предстоящем VII Конгрессе Коминтерна[33] была вставлена провокационная фраза о якобы приближавшемся «установлении Советской власти во всем мире». Рядом бросался в глаза заголовок другой статьи: «Советская военная мощь. 940 тыс. человек в Красной Армии. Растущие военные расходы». Чем объяснялись старания газеты запугать читателей?

    Разгадку можно найти в том же номере «Таймс». Там помещена довольно пространная статья лорда Лотиана. Он только что посетил Берлин, где беседовал с Гитлером, и теперь делился своими впечатлениями. «940 тыс. советских штыков» служили фоном для антисоветских разглагольствований лорда.

    Лотиан не был случайной или малозначащей фигурой на политической сцене Англии. В прошлом редактор журнала «Раунд тэйбл», личный секретарь Ллойд Джорджа, непосредственно участвовавший в выработке Версальского договора, член палаты лордов, заместитель государственного министра по делам Индии, он имел значительный вес в правящих сферах Англии.

    «Лорд Лотиан, – сообщал Хёш в Берлин незадолго до визита лорда к Гитлеру, – принадлежит к числу самых влиятельных неофициальных лиц в Англии и, безусловно, является самой крупной фигурой среди английских неофициальных лиц, которые до настоящего времени выражали желание быть принятыми канцлером».

    К чему же сводились впечатления Лотиана?

    Основным фактом, определяющим современное положение Европы, утверждал он, является то, что Германия не хочет войны и готова полностью отказаться от нее как средства разрешения споров со своими соседями при условии, что ей будет предоставлено подлинное равенство.

    Затем автор риторически вопрошал: а можно ли доверять Германии? Ведь за последние 15 лет заключено сотни две пактов об отказе от войны, но никто не верит им.

    «…Я думаю, что для этого есть два основания. Имеется прежде всего торжественное заявление самого господина Гитлера, неоспоримого лидера сегодняшней Германии, о чем он говорил также публично. Германия хочет равенства, а не войны; она готова абсолютно отказаться от войны; она подписала договор с Польшей, который устраняет из сферы войны на 10 лет самый болезненный элемент Версальского договора – Коридор; она окончательно и навсегда признает включение Эльзаса-Лотарингии в состав Франции, и, наконец (это является наиболее важным), она готова взять обязательство, что не будет вмешиваться силой в дела ее любимой Австрии при условии, если все ее соседи станут поступать так же. Он идет еще дальше и говорит, что готов для доказательства искренности своего стремления к миру подписать пакты о ненападении со всеми соседями Германии, и в области вооружений не требует ничего, кроме „равноправия“, и согласен принять международный контроль, если на это пойдут и остальные участники договора.

    Я не имею ни малейшего сомнения в том, что эта позиция искренна. Германия не хочет войны…»

    Предлагаемое соглашение с Германией, по мнению автора, обеспечило бы мир в Европе «на 10 лет».

    «Не является секретом, что Гитлер, который и сейчас испытывает сомнения в отношении России, глубоко озабочен в отношении России завтрашнего дня. Он рассматривает коммунизм прежде всего как воинствующую религию, последователи которой контролируют 150 млн. человек, огромную территорию и неограниченные природные ресурсы. Россия искренне хочет мира на всех фронтах и будет стремиться к этому еще много лет. Но что представит собой Россия, когда будет организованной, сильной и снаряженной…

    Попытается ли она повторить триумфы ислама?[34] И будет ли Германия тогда рассматриваться как потенциальный враг Европы или как ее передовое укрепление, как угроза или же как защитник новых наций в Восточной Европе? Кто мог бы ответить сегодня на эти вопросы?»

    Статья лорда Лотиана явилась своего рода манифестом политики «умиротворения», которой все более руководствовалось британское правительство. В то время как Европу охватила тревога в связи с быстрым наращиванием военного потенциала фашистского рейха, оно наставительно провозгласило устами Лотиана: Германия «не хочет войны», надо лишь удовлетворить ее «законные» претензии. А «опасность», мол, надвигается с Востока… Нетрудно представить, какой вред причинил провозглашенный Англией курс делу коллективной безопасности, какой неоценимой помощью стал он для гитлеровцев.

    Желая задним числом реабилитировать политику «умиротворения», буржуазные историографы пытаются создать впечатление, будто она явилась лишь результатом простительных слабостей и ошибок тех или иных политических деятелей. Так, английский исследователь Э. Робертсон утверждал, что «фатальный курс умиротворения и затем война» были результатом «психологического недопонимания, ошибочных соглашений и неудачного выбора времени для предпринимавшихся шагов».

    Дж. Голсуорси как-то назвал Англию «Островом фарисеев». Попытки скрыть крупные пороки политики за мелкими слабостями тех, кто ее проводил, не может не создать впечатления, что для своего утверждения романист имел достаточные основания.

    Подлинные истоки политики «умиротворения» были скрыты от широкой публики. Образно говоря, они таились где-то в Гималаях – европейская политика Англии решалась и строилась в рамках интересов империи. В «опасной» близости к ее огромным пространствам мужала Советская страна. Самим фактом своего существования она звала народы на борьбу с империализмом. Британские правящие круги видели в ней главного врага. Укоренившаяся в практике английской дипломатии традиция воевать чужими руками подсказывала, что фашистская Германия является «естественным» союзником. Следуя своим «человеческим слабостям», Саймон и те круги английской буржуазии, чьи взгляды он выражал, спешили подкормить Гитлера, чтобы тот имел достаточно сил для «искоренения» коммунизма.

    На формирование политического курса лондонских «миротворцев» влияли, конечно, и факторы европейского плана. Франция с ее революционными традициями, с острыми социальными кризисами и быстро надвигавшимся могучим валом левых сил вызывала растущее недовольство в Лондоне. Намерение Барту заключить военный союз с СССР пугало перспективой нарушения баланса сил в Европе и в случае возникновения вооруженного конфликта – неизбежным поражением фашистского рейха и «большевизацией» всего континента. Эти соображения усиливали стремление договориться с Германией, которую рассматривали как более надежного и желанного партнера, нежели Франция. Английское «умиротворение» имело отчетливый антифранцузский привкус,

    «Есть только одно средство спасения Европы, – говорил Саймон американскому дипломату X. Вильсону весной 1935 г., – вовлечение Германии в содружество. Не только он лично, но и правительство полагает, что нетерпима никакая попытка изолировать или окружить Германию».

    Формула Саймона была рассчитана на борьбу против коллективной безопасности. Она означала упорное возвращение к проекту «содружества с Германией», то есть «Пакту четырех». Но открыто проводить такой политический курс было нельзя. Устроенный общественными организациями Англии «Плебисцит мира», в котором участвовало свыше 11,5 млн. человек (примерно столько же голосует на выборах в парламент), показал их единодушную волю противодействовать агрессивным поползновениям фашистских держав. Из них 75% высказались за принятие коллективных мер.

    Учитывая обстановку в стране и настроения общественности, правительство Англии решило прикрыть свою политику фальшивым тезисом, будто именно во имя сохранения мира надо «умиротворить» фашистские державы, удовлетворив их «законные» требования.

    Политика «умиротворения» находила сторонников и на французской почве. Экономический кризис, вспыхнувший там несколько позже, чем в других капиталистических странах, продолжал бушевать. К началу 88

    1935 г. количество безработных, по официальным данным, достигало 500 тыс. человек (в действительности раза в 3 больше). Накал классовой борьбы – вместе с рабочими в нее втягивались крестьяне и значительные слои мелкой буржуазии – быстро нарастал. Угроза фашизма, о чем свидетельствовал путч 6 февраля 1934 г.[35], усилила стремление трудящихся к единству. По инициативе коммунистической партии на базе единого рабочего фронта начал складываться Народный фронт. В этих условиях самые реакционные круги французской буржуазии стали склоняться к мысли о том, чтобы договориться с Гитлером. Во главе внешней политики они поставили Лаваля, сменившего Барту на посту министра иностранных дел.

    «Буржуазия может находить себе людей, только выискивая их в помойном ведре, куда социалисты выкидывают своих ренегатов». Эта фраза, сказанная Лавалем еще на заре его карьеры (в ту пору он примыкал к социалистам), оказалась пророческой и для него самого. Ренегат от социализма, он трижды выдвигался буржуазией на пост премьера, 14 раз был министром. Его состояние росло с головокружительной быстротой. Столь же быстро усиливалась к нему ненависть рабочих. Выборы 1936 г. в ряде избирательных округов проходили под Лозунгом «Лаваля – на фонарный столб!». После войны Лаваль бежал в Испанию, но был выдан французским властям. В октябре 1945 г. по приговору Верховного суда его расстреляли как изменника. Хотя приговор был приведен в исполнение, судебный процесс над Лавалем так и остался незавершенным. Невидимые силы искусно удерживали слушание дела в узком русле процессуального кодекса и не позволяли выплескиваться за границы морального осуждения. Бурная и трагическая эпоха, только что пережитая Францией, руинами и тысячами скорбных глаз как бы заглядывала в окна зала заседания. Но множество нитей, связывавших с ней Лаваля, были намеренно отсечены. Склонности и пороки Лаваля суд счел достаточным объяснением преступлений. Бывший премьер и неоднократный министр, проведший половину сознательной жизни в кулуарах парламента, мог бы рассказать многое. Не случайно из состава предъявленных Лавалю обвинений вырублена та часть, которая относилась к периоду до вступления Франции в войну в сентябре 1939 г. Копнув здесь, лопата правосудия немедленно обнаружила бы корни, ведущие к роскошным особнякам Парижа. Вместе с тем именно эти корни питали ненависть Лаваля к демократии, ненависть, которая явилась главной пружиной его преступлений. Таким был человек, которому вручили люртфель министра иностранных дел Франции, выпавший из рук смертельно раненного Барту осенью 1934 г. С появлением Лаваля во главе Кэ д’Орсе Франция вступила на путь «политики двусмысленностей». Объявив себя верным продолжателем дела Барту, новый министр в действительности круто повернул руль внешней политики страны.

    «Человек, которому удалось бы обеспечить мир, будет великим человеком века, – рассуждал Лаваль. – Итак, если я договорюсь с Берлином и Римом, то мне больше некого будет бояться. Препятствия? Они могут встретиться со стороны малых и крупных союзников на Востоке и на Балканах, а также со стороны умных дипломатов и левых политических деятелей в самой Франции. Ну что ж, я похитрее их, я их проведу!»

    Так излагает Ж. Табуи ход мыслей Лаваля. Его деятельность, полная интриг и фальшивых улыбок и прикрытая красивыми словами о Франции и мире, имела одну цель – договориться с фашистскими державами.

    Поворот Франции на путь «умиротворения», подготовленный усилиями реакционных кругов страны, привел ее к заметному сближению с Лондоном в вопросах европейской политики. В начале 1935 г. по инициативе британского правительства состоялась новая англо-французская встреча. На этот раз Макдональд и Саймон нашли в лице французского премьера Фландена и министра иностранных дел Лаваля близких единомышленников. Своей главной задачей участники переговоров провозгласили, как сообщало официальное коммюнике, осуществление непосредственного и эффективного сотрудничества с Германией.

    Итогом встречи явилась обширная программа «умиротворения» Европы. Документ был составлен в выражениях, призванных успокоить общественное мнение, и включал ряд предложений, адресованных Германии. На их основе англо-французская дипломатия рассчитывала заключить сделку с третьим рейхом. В качестве приманки для гитлеровцев Англия и Франция обещали, что при определенных условиях готовы пойти на отмену военных ограничений Версаля и замену их общей конвенцией по «ограничению» вооружений на основе признания равенства прав Германии. Но Германия должна заплатить за это – подписать несколько соглашений, в частности так называемый «Западный воздушный пакт». Его участники – Англия, Франция, Германия, Италия, Бельгия – должны были взять обязательство немедленно помочь своими воздушными силами тому члену пакта, кто станет жертвой неспровоцированного воздушного нападения со стороны другого участника пакта.

    Предлагавшийся пакт был типичным для политической архитектуры Запада эпохи «умиротворения». Бросалось в глаза, что в число его участников не был включен Советский Союз. Кроме того, пакт преследовал цель создать заградительную сеть вдоль западных границ Германии, а на востоке оставить небо чистым для нацистских бомбардировщиков. Нетрудно видеть, что создатели пакта использовали в качестве фундамента все тот же замысел сближения с Германией, добавив Бельгию с целью придания проекту «локарнского» оперения. Соорудив вначале крышу, полагали авторы, уже нетрудно будет возвести и стены.

    Среди прочих пунктов программы «умиротворения» упоминался «Восточный пакт». Поскольку он пришелся не по вкусу гитлеровцам, английская сторона предложила отказаться от него. Но Франция была связана рядом формальных заявлений о своей позиции по данному вопросу, и резкий отказ от прежнего курса был бы опасен ей по соображениям внутренней политики. В итоге коммюнике содержало фразу о «Восточном пакте», в которую Саймон вписал оговорку: «свободно заключенном». Германия, таким образом, получала и «законное» основание для того, чтобы уклониться от участия в пакте. Английская дипломатия заботливо охраняла интересы гитлеровцев.

    Лаваль не менее британского коллеги опасался вызвать гнев в Берлине даже, кратким упоминанием о «Восточном пакте». Как быть? И Лаваль принял беспрецедентное в дипломатической практике решение. 5 февраля в германское посольство в Лондоне явился сотрудник посольства Франции Маржери и выложил начистоту соображения французского министра.

    «Что касается Восточного пакта, – записал советник германского посольства Бисмарк, – Маржери… дал понять, что все наследство Барту было менее всего приятно для Лаваля, но что он не мог отказаться от него по соображениям внутренней политики».

    Раскрывая гитлеровцам значительно больше, чем рискнул бы сказать в парламенте, Лаваль через Маржери пояснил, что предложение о воздушной конвенции преследовало цель помочь французскому правительству отступить от занятой Барту позиции. Когда конвенция о воздушной безопасности будет заключена, сказал он, это обстоятельство, как только представится возможным, повлечет за собой уже без дальнейших затруднений также взаимопомощь на суше и море.

    Таким образом, не безопасность народов Европы, а оформление военного блока с агрессором против СССР лежало в основе программы «укрепления мира», разработанной англо-французскими «умиротворителями».

    Советское правительство разгадало тактику «умиротворителей». Полпред СССР в Лондоне И. М. Майский, встретившись с Саймоном 20 февраля 1935 г., без обиняков сказал ему, что упорное противодействие Германии «Восточному пакту» в значительной мере объяснялось «прохладным, если даже не враждебным» отношением к пакту Англии. Когда Саймон стал оправдываться, полпред предложил, чтобы британское правительство еще раз публично заявило о своей поддержке пакта.

    «Саймон сразу стал ежиться, – сообщал советский полпред в НКИД. – Видимо, мое предложение ему пришлось не совсем по вкусу. Тут вступился Иден и, поддерживая Саймона, стал доказывать, что у британского правительства несколько слабая позиция: оно само ведь не собирается участвовать в Восточном пакте, а Германию должно заставлять к нему присоединиться».

    Сопоставление документов показывает, какую двуличную игру вела англо-французская дипломатия в отношении Советского Союза (1).

    Вермахт бьет в барабаны

    Получив 3 февраля 1935 г. от английского посла Фиппса текст лондонского коммюнике, Гитлер уединился и десять дней никого не принимал. В узком кругу фашистской верхушки лихорадочно обсуждалась дальнейшая тактика. Разумеется, в Берлине «умиротворение» толковали по-своему. Во всей этой программе гитлеровцев интересовал лишь один вопрос – ликвидация «цепей Версаля». Поскольку его гаранты, Англия и Франция, попустительствовали ускоренному «секретному» перевооружению Германии, нацисты все чаще возвращались к мысли – не ликвидировать ли в одностороннем порядке ограничения? От такого шага их удерживала только нерешенность вопроса о Сааре. Это заставляло внешне соблюдать «приличия» в отношении Лиги наций. После возвращения Саара Германии данное препятствие отпало[36]. К тому же лондонская программа предусматривала заманчивые для Германии авансы. Не пришло ли время для создания армии явочным порядком?

    Гитлеровцы хотели выяснить в первую очередь, насколько крепко согласие на отмену военных ограничений увязано с другими пунктами программы. После изучения документа и откровенных разъяснений, полученных за кулисами, они поняли, что главным было предложение западных держав заключить «воздушный пакт». Остальные пункты являлись «гарниром» и предназначались для общественного мнения. Ситуация подсказала нехитрый дипломатический ход.

    14 февраля Нейрат вручил Фиппсу официальный ответ германского правительства. Оно заявляло о готовности заключить «воздушную конвенцию», а остальные предложения обошло молчанием. В качестве первого шага Берлин предложил Англии начать двусторонние переговоры. Это была грубо сработанная ловушка для Саймона. Заинтересовав перспективой соглашения по вызывавшему беспокойство Англии вопросу (оборона от нападения с воздуха), вбить клин в ее отношения с Францией.

    Игра в полной мере удалась. Ответ гласил, что Форин оффис с радостью принимает предложение о германо-английском обмене мнениями в развитие уже имевших место двусторонних переговоров. Одновременно английское правительство сообщило о намерении послать в Берлин для переговоров министра иностранных дел Саймона (прибудет 8 марта). Чтобы скрыть истинную цель встречи, Лондон именовал переговоры «информационными беседами».

    Успех превзошел все ожидания гитлеровцев. Впервые за 60 лет министр иностранных дел Англии посетит Берлин!

    Ясно выраженное стремление Великобритании к сговору позволило гитлеровцам довести до конца задуманную дипломатическую комбинацию. Опубликование правительством Англии 4 марта «Белой книги», в связи с предстоявшими прениями по бюджету в палате общин[37], дало повод нацистам «обидеться». На следующий же день Нейрат вызвал Фиппса и сообщил, что Гитлер простудился и вынужден отказать себе в удовольствии принять британского министра. «Дипломатический» характер простуды «фюрера» не вызывал сомнений. Правительству Англии пришлось сделать хорошую мину при плохой игре. Двусторонние переговоры откладывались на неопределенный срок. Лондон оставался «на привязи» у германского МИД.

    10 марта гитлеровцы пустили пробный шар. Услужливый корреспондент английской газеты «Дейли мейл» У. Прайс был приглашен к Герингу. Тот заявил, что Германия приняла решение создать военную авиацию. Англия и Франция, пояснил он, предложили ей участвовать в «воздушном пакте» о взаимопомощи. Но как может то или иное государство оказать помощь воздушными силами, не имея их?

    В Берлине с нетерпением ждали реакции Лондона. Она оказалась именно такой, на какую рассчитывали. В парламенте Саймон опять заявил о намерении отправиться в Берлин. Гитлеровцы решили, что могут действовать без риска.

    16 марта 1935 г. специальные выпуски берлинских газет вышли с сенсационными заголовками: «Великий день в истории Германии», «Отныне смыт позор поражения». Тогда же был опубликован закон о введении всеобщей воинской повинности. В мирное время германская армия будет состоять из 12 корпусов (36 дивизий). По подсчетам английских военных специалистов, новый закон должен был обеспечить рейху 550—600 тыс. солдат. (Французская армия располагала 300 тыс.)

    «Во второй половине дня в субботу [16 марта] , – говорится в подписанном Нейратом меморандуме германского МИД, – рейхсканцлер принял в моем присутствии поочередно французского, английского, итальянского и польского послов, с тем, чтобы лично информировать сих господ о принятом в тот же день на заседании кабинета решении ввести всеобщую воинскую обязанность…»

    Как и следовало ожидать, эта новость оказалась для всех послов «неожиданной».

    Предположение гитлеровцев подтвердилось. Западные державы ограничились бумажными протестами. Об их тоне говорит, в частности, меморандум, который составил Нейрат после визита к нему Фиппса 18 марта.

    «Сегодня меня посетил английский посол и вручил прилагаемую ноту, излагающую позицию британского правительства в связи с законом о расширении вермахта. Я отклонил содержащийся в первом пункте ноты протест по поводу одностороннего введения всеобщей воинской повинности и создания военно-воздушных сил и указал, что во всяком случае, поскольку Межсоюзническая контрольная комиссия установила, что положения Версальского договора, касающиеся разоружения, были выполнены Германией, а другие стороны, подписавшие договор, не выполнили своих обязательств о разоружении, договор был таким образом нарушен.

    Я ответил утвердительно на вопрос, содержащийся в последнем пункте ноты, касательно того, намерены ли мы по-прежнему обсудить вопросы, поднятые во франко-английском коммюнике от 3 февраля, оговорив лишь, что должны быть исключены какие-либо предполагаемые дискуссии по вопросу – имели ли мы право ввести у нас всеобщую воинскую повинность. Английский посол тогда сказал, что, как он понимает, в этих обстоятельствах визит английских министров, который был уже согласован, состоится 24-го и в последующие дни».

    Английский «протест» поверг в изумление даже гитлеровцев. После случившегося британские министры просили «фюрера» соблаговолить принять их в Берлине!

    Закон от 16 марта 1935 г. означал односторонний разрыв Версальского договора и переход Германии к открытому вооружению. «Субботний сюрприз» Гитлера явился прямым результатом политики «умиротворения». Подчеркивая ответственность, которая ложилась на Англию, «Правда» писала:

    «Если германское правительство демонстративно отвергло какие бы то ни было гарантии безопасности и бешено вооружается, чтобы навязать Европе новую войну, то оно осмелилось на этот шаг только благодаря позиции британского империализма… Английский империализм всеми силами мешает согласованным действиям тех, для кого вооружение фашистской Германии является непосредственной опасностью…» (2)

    Инцидент в Уал-Уал: волк и ягненок

    Генерал Де Боно, министр колоний, прибыл во дворец «Палаццо Венеция» для беседы с глазу на глаз с Муссолини. Участник пресловутого «похода на Рим» в 1922 г., ознаменовавшего установление в стране фашистского режима, он был на «ты» с итальянским диктатором. «Слушай, – сказал генерал, – если там будет война и если ты считаешь меня достойным и способным, честь руководства кампанией ты должен предоставить мне».

    Речь шла об Эфиопии. Зная о замыслах «дуче» и тех, кто вдохновлял его политику, Де Боно спешил использовать случай в своих честолюбивых целях. В прошлом глава фашистской милиции, один из организаторов убийства Матеотти[38], он рассчитывал блеском военных побед прикрыть грязное пятно в своей биографии.

    «Дуче пристально посмотрел на меня, – пишет Де Боно в своих мемуарах, – и сразу ответил:

    – Разумеется.

    – Ты не считаешь меня слишком старым? – спросил я.

    – Нет, – ответил он, – потому что мы не должны терять времени.

    С того момента у дуче окончательно сложилось мнение, что дело должно быть урегулировано не позже 1936 г… Стояла осень 1933 г. Дуче никому не сообщал о будущих операциях в Восточной Африке; только он и я знали о том, что должно произойти».

    Так было положено начало практической подготовке разбойничьего нападения на Эфиопию.

    Трагедия Эфиопии, ставшей жертвой итало-фашистской агрессии, имеет свою полную драматизма предысторию. С конца XIX века Эфиопия оказалась окруженной стаей империалистических хищников, поделивших между собой африканский континент. Вскоре большая, хорошо вооруженная итальянская армия двинулась к сердцу страны. Но мужественный народ, поднявшийся на защиту своей независимости, нанес сокрушительное поражение агрессорам. В 1896 г. в битве при Адуа итальянская армия была наголову разбита. В один день она потеряла столько же солдат, сколько за все войны Рисорджименто[39], вместе взятые. После этой победы Эфиопия «появилась» на политической карте мира.

    В последующие десятилетия жизнь страны протекала в узком и полном опасностей русле, созданном борьбой и соперничеством империалистических держав. В 1919 г. Италия предложила Англии совместно разделить Эфиопию. В 1921 г. англичане попытались получить крупную концессию на строительство плотины у озера Тана. Франция парировала их попытки. В 1923 г. Италия добилась принятия Эфиопии в Лигу наций. Новое секретное соглашение О. Чемберлена и Муссолини в декабре 1925 г. о разделе страны было разоблачено французской печатью и потерпело провал. Италия стала изыскивать иные пути для реализации своих замыслов. В 1928 г. она заключила с Эфиопией договор о «дружбе».

    Тем временем в Эфиопию «мирно» проникали французские, итальянские, английские, американские и прочие фирмы. В 1930 г. в Аддис-Абебу для «упорядочения» ее финансов прибыл американский советник Колсон. «Цезарь в Абиссинии» – так назвал его один из биографов.

    Казалось бы, мало связанное с Эфиопией событие – крушение биржи в Нью-Йорке осенью 1929 г. – открыло еще одну черную страницу в судьбе далекого от США африканского государства. Борьба за рынки и сферы влияния в Эфиопии резко усилилась в годы мирового экономического кризиса. Каждая из империалистических держав стремилась вытеснить конкурентов и обеспечить себе преимущественные права. Необычайную активность развила Япония. Ее товары составляли 60% импорта страны, а ввоз текстиля – 80%.

    Первые удары кризиса начали сотрясать экономику Италии еще в 1926—1927 гг. Обнищание трудящихся, миллионная армия безработных, массовое разорение мелких и средних предпринимателей, даже крупнейшие банки и тресты находились на грани банкротства, – таковы внешние рамки катастрофы, постигшей страну. Внутри этих рамок – страдания, отчаяние и гнев миллионов людей, широкое распространение антифашистских настроений. Итальянская компартия направляла борьбу рабочих против антинародного режима.

    Спасая власть буржуазии, фашистское правительство прибегло к жестоким репрессиям против коммунистов. Рабочие были насильственно объединены в «корпорации»[40]. Огромные средства расходовались на приобретение акций и облигаций кредитных и промышленных предприятий, избавляя их от петли банкротства, Фашистское государство становилось акционером или собственником многих предприятий в ряде отраслей, занимавших ведущее положение. Кучка крупных монополистов, действуя за его спиной, фактически сосредоточивала в своих руках управление всей экономикой страны.

    Большой мастер спектаклей «для толпы», Муссолини для укрепления личного престижа разыграл очередной фарс с «плебисцитом». В конце 1933 г. парламент был распущен. Новые выборы были назначены на март 1934 г. Техника проведения «тайного голосования» обеспечивала фашистам успех. Избиратели получали два бюллетеня: один – с зеленой, белой и красной полосами (цвета государственного флага) и словом «да», другой – чистый лист бумаги означал «нет». Избиратель мог зайти в кабину и там опустить в урну тот или иной листок. На этом «тайна» голосования кончалась. Неиспользованный бюллетень надлежало сдать офицеру фашистской милиции, стоявшему у выхода. Но даже в таких условиях рабочие Милана – столицы промышленного севера – бросили «дуче» свыше 5 тыс. бюллетеней с безмолвным, но решительным «нет!»

    В годы кризиса все явственнее проступали агрессивные устремления итальянского империализма, «обиженного» в Версале и требовавшего нового передела мира.

    «Италия является больше островом, чем полуостровом… она вытянута в направлении к берегам и сердцу Африки… Исторические цели Италии имеют два имени: Азия и Африка… – говорил Муссолини в одной из речей. – Италия скорее, чем какая-либо иная страна, способна более полно ввести Африку в круг цивилизованного мира. Позиция Италии в Средиземном море, которое снова приобрело свою историческую функцию соединения Запада и Востока, делает выполнение этой задачи ее правом и долгом. Мы не добиваемся привилегий или монопольного положения, но мы желаем и требуем, чтобы те, кто „успел“, кто насытился и настроен консервативно, воздержались от попыток преградить эту культурную, политическую и экономическую экспансию фашистской Италии».

    Относительная слабость экономики и необеспеченность некоторыми важными видами стратегического сырья удерживали фашистскую Италию от единоборства со своими соперниками. Приход гитлеровцев к власти был воспринят Муссолини с радостью. Муссолини видел в этом укрепление «престижа» фашистского режима, родоначальником которого он считал себя. Правда, возникала угроза столкновения интересов в Центральной Европе и на Балканах. Но, с другой стороны, появление реваншистской Германии связывало руки Франции, главному конкуренту Италии на Средиземном море. Острые экономические и внутриполитические трудности толкали Италию искать выход на путях военных авантюр. Новая расстановка сил в Европе, отказ западных держав от коллективной безопасности и заигрывание с фашистскими государствами открывали благоприятные возможности для их осуществления. «Дуче» решил, что приближается время для претворения в жизнь давнего плана захватить Эфиопию.

    Осенью 1933 г. Италия стала готовиться к агрессии. В начале 1934 г. командующего итальянским королевским корпусом в Эритрее и одновременно военного атташе в Аддис-Абебе (весьма любопытное сочетание должностей!) полковника Витторио Руджеро вызвали в Рим для «консультаций». Содержание этих бесед стало известно намного позже. Ему поручили приступить к проведению программы политических подрывных действий в Эфиопии. Он должен был по сигналу из Рима обеспечить повод для открытия военных действий.

    Примерно в то же время генерал Байстрокки, заместитель военного министра, получил указание Муссолини разработать план быстрого захвата Эфиопии. Генерал высказывал опасения: подобная операция вдали от Италии, когда войска и вооружение надо перебрасывать через Суэцкий канал, ключи от которого находились у Англии, создаст слишком рискованную ситуацию. «Дуче» возразил: приказ о наступлении будет дан лишь тогда, когда в результате предпринятых политических акций «ни демократии с зависимыми от них странами – Малой Антантой, ни Германия не смогут создать ни малейшей помехи».

    Это заявление свидетельствует не только о намерении итальянского диктатора совершить «боевые подвиги», лишь убедившись в их полной безопасности. Оно говорит также о том, что исходным моментом являлась вера в безнаказанность агрессии.

    Весной 1934 г., как раз в те дни, когда Муссолини распространялся о «долге» Италии ввести Африку «в круг цивилизованного мира», в «Палаццо Венеция» состоялось секретное заседание. К «дуче» были вызваны начальник штаба генерал Бадольо, министр колоний Де Боно и заместитель министра по иностранным делам Сувич (портфель министра иностранных дел принадлежал самому Муссолини). На повестке стоял вопрос об «оборонительных мероприятиях» на границе Эритреи (тогда итальянской колонии) с Эфиопией. О характере «оборонительных мероприятий» можно судить по сформулированному Муссолини резюме:

    «1. Завершение оборонительных мероприятий в кратчайший срок.

    2. После завершения оборонительных мероприятий изучить вопрос о косвенном провоцировании акции со стороны Эфиопии.

    3. В том, что касается нашего общего курса в отношении Эфиопии, продолжать политику, которая имеет целью избежать любых помех нашим военным приготовлениям, следовательно, политику, в наибольшей возможной степени основанную на договоре о дружбе…

    4. Абсолютное молчание в том, что касается правительств Франции и Великобритании относительно политики военных приготовлений».

    Форсированная подготовка к нападению и одновременно «в наиболее возможной степени» проявление «дружбы» – таковы были приемы итальянского фашизма.

    Муссолини не удалось сохранить военные приготовления в тайне. В августе того же года американский военный атташе направил в Вашингтон следующую информацию:

    «Военные приготовления к операциям против Абиссинии. Как стало известно из надежных источников, Генеральный штаб итальянской армии разработал план завоевания и оккупации Абиссинии. В соответствии с полученной информацией, подготовительные меры для выполнения указанного выше плана операций, включающие создание запаса военного снаряжения и выравнивание площадок для сооружения дополнительных аэродромов, уже находятся в стадии осуществления. На протяжении последних двух недель лица, связанные с вооруженными силами, работающие в колониальной администрации или министерстве иностранных дел, прямо или намеками говорили о «предполагаемых военных операциях в Абиссинии, имеющих целью расширение колониальных владений Италии…

    В случае, если названная операция будет проводиться, командование итальянскими силами поручат генералу Грациани, известному по его руководству колониальной войной в Киренаике и являющемуся командующим армейским корпусом в Уд и но. Военные планы предусматривают использование 100000 человек и авиационных соединений, включая бомбардировочные. Было сообщено, что основные силы разделятся на две колонны, первая двинется к Аддис-Абебе с севера (Эритрея), вторая направится к той же цели с юга (Сомалиленд). Одной из главных задач авиации станет разрушение коммуникаций между Джибути и Аддис-Абебой (принадлежащей Франции железной дороги).

    Как предполагается, операция обойдется не менее двух биллионов лир (17300000 долл.)».

    В декабре 1934 г. в сообщениях телеграфных агентств вдруг замелькало незнакомое для европейцев название «Уал-Уал». Любопытные отыскивали на карте еле заметную точку в восточной части Эфиопии, в углу между Британским Сомали, отрезающим страну от Аденского залива, и Итальянским Сомали, протянувшимся вдоль берега Индийского океана. В начале декабря здесь произошли кровавые события, привлекшие внимание всего мира.

    «Англо-эфиопская разграничительная комиссия, – сообщал за несколько дней до этого американский поверенный в делах в Аддис-Абебе, – в сопровождении обычного вооруженного эфиопского эскорта проводила работы в пустыне Огаден близ пересечения границ Эфиопии, итальянских владений (Сомали) и британских владений (Сомалиленд). 23 ноября комиссия неожиданно натолкнулась на итальянский укрепленный форт в Уал-Уал. Уал-Уал является важным источником водоснабжения в пустыне Огаден и расположен примерно в 100 километрах от границы на территории Эфиопии.

    Итальянцы, видимо, отказались разрешить комиссии пройти через их линии и даже не позволили подойти к колодцам.

    – Почему мы не слышали об этом раньше? – спросил я моего информатора.

    – Они все это время вели переписку. Протесты направлялись фортом в итальянский штаб по радио.

    – Тогда почему же обстановка вдруг стала столь острой, что возникла необходимость экстренного созыва заседания правительства?

    – Потому что вчера комиссия получила наконец ответ.

    – Каково его содержание? – спросил я.

    – Военная демонстрация с участием танков и самолетов».

    Когда поверенный в делах США отправлял депешу, события уже далеко опередили ее содержание. 5 декабря в Уал-Уал произошло вооруженное столкновение. Итальянский гарнизон, вооруженный пулеметами, бронемашинами и самолетами, заставил эфиопские воинские части отступить, оставив на поле боя свыше сотни убитых.

    Обе стороны заявили протесты. Италия нагло требовала извинений и возмещения ущерба. Правительство Эфиопии предложило урегулировать вопрос, применив процедуру примирения или арбитража, которая предусмотрена договором о дружбе от 1928 г. Итальянцы продолжали настаивать на своем. Тогда Эфиопия обратилась в Лигу наций. Попытки Англии и Франции уладить конфликт закулисным компромиссом за счет пострадавшей стороны оказались тщетными. Муссолини создал желанный предлог для агрессии (3).

    Муссолини получает «дюжину бананов»

    Намерение «дуче» затеять авантюру в Африке создавало, по мнению Парижа, удачную политическую ситуацию: пожертвовав Эфиопией, обезопасить французские колонии в Северной Африке, получить дружбу итальянского диктатора и использовать ее для сближения с третьим рейхом.

    Не теряя времени, Лаваль отправился в Рим. Настроение министра иностранных дел несколько настораживало сотрудников Кэ д’Орсе. Закулисные переговоры с Италией, начатые еще 1 ноября, далеко не закончены, но Лаваль решил ехать. «Поездка важнее, чем текст соглашения», – заявил он. Что принесет Франции «политика двусмысленностей», изобретенная новым министром?

    Переговоры в Риме завершились подписанием 7 января 1935 г. франко-итальянского соглашения. Оно сразу вызвало подозрения: не воспользовался ли Муссолини этой встречей для того, чтобы получить от Лаваля carte blanche[41] в отношении Эфиопии? Политики и дипломаты читали и перечитывали опубликованные тексты. Но в них говорилось об «укреплении мира» в Европе, о территориальном разграничении между владениями двух держав в Африке, о положении итальянцев в Тунисе[42] и, наконец, о некоторых вопросах экономического сотрудничества Франции и Италии в Эфиопии.

    – Знаете ли вы, что Муссолини не соберет и дюжины бананов на той территории, которую я уступил ему в Сахаре и близ Джибути? – отшучивался Лаваль. – Зато теперь Италия вместо Франции должна будет содержать там полицейских. Главное же, Муссолини перестанет поддерживать Германию в вопросе вооружений. В сделке с ним я оставил ему свою рубашку, а увез его рубашку вместе с запонками!

    Шутки Лаваля, разумеется, не могли успокоить тех, кто желал знать правду. Ставшие известными некоторые подробности визита в Рим еще более усугубили подозрения. Франко-итальянские переговоры начались утром 6 января. В первой половине дня была согласована позиция сторон по австрийскому вопросу. Когда перешли к главной и самой трудной проблеме – Африке, дело застопорилось. Вечером во французском посольстве, занимавшем «палаццо Фарнезе» – роскошный дворец эпохи Возрождения, Лаваль устроил прием в честь «дуче». В 11 часов Лаваль и Муссолини уединились для переговоров с глазу на глаз. «Все в порядке», – заявил, улыбаясь, Лаваль одному из французских журналистов, когда уже за полночь вернулся к гостям. Действительно, на следующий день были подписаны общая декларация и соглашения по остальным вопросам, являвшимся предметом переговоров. Не во время ли этой встречи два ренегата от социализма совершили тайную сделку за счет Эфиопии?

    В публичных выступлениях Лаваль пытался реабилитировать себя и несколько раз отвергал предъявлявшиеся ему обвинения. Но он признавал, что предоставил Муссолини полную свободу для «мирного» проникновения в Эфиопию.

    Интересная деталь содержится в мемуарах бывшего советника французского посольства в Риме Ж. Блонде-ля. Он участвовал в переговорах.

    «С точки зрения Муссолини, это соглашение, которое предоставляло ему свободу деятельности в Абиссинии, являлось первым шагом к ее завоеванию. Он начал его в октябре (1935 г. – Лег.). И когда в конце года Л аваль в личном письме, которое доставил один из сотрудников его секретариата и копия которого находилась в посольстве, попытался получить от январского собеседника письменное свидетельство о своей непричастности к итальянской агрессии, Муссолини уклонился. Более того, он напомнил Лавалю одно неудачное выражение, которое последний не отрицал, но смысл которого оспаривал: „Теперь вы имеете свободу рук“. Что касается меня, – продолжал Блондель, – то, читая эту переписку, я полагал, что оба собеседника во время разговора с глазу на глаз во дворце Фарнезе попросту намеренно уклонились от уточнения устраивавшего их экивока»[43].

    Три с лишним десятилетия, прошедшие со времени описываемых событий, окончательно сняли покров тайны. Предъявлявшиеся демократической общественностью обвинения Лавалю были справедливыми и теперь доказаны документально. Политика «умиротворения» Италии означала прямое поощрение фашистской агрессии.

    Сговор с Лавалем придал Муссолини храбрость. «Нация, для того чтобы оставаться здоровой, должна воевать каждые двадцать пять лет», – заявил он вскоре своему заместителю по министерству иностранных дел Сувичу. В день подписания франко-итальянского соглашения Де Боно был направлен в Эритрею для подготовки военных операций против Эфиопии с севера. Освободившийся портфель министра колоний Муссолини взял себе. В феврале Италия начала переброску в африканские владения двух дивизий (30000 человек) и 10000 рабочих «для строительства дорог». 27 февраля ее правительство заявило, что готово к «любой неожиданности». Тем временем генеральный штаб уточнял планы вторжения, предусматривая открытие операций в сентябре.

    Сосредоточив в своих руках подготовку к агрессии[44], Муссолини не мог не учитывать, что решающее значение для исхода затеваемой авантюры имела позиция Англии. Стоило ей перекрыть Суэцкий канал, как итальянские войска в Африке оказались бы отрезанными от своей основной базы на расстоянии 3,5—4 тыс. км.

    29 января Леонардо Витетти, советник итальянского посольства в Лондоне, нанес «неофициальный» визит в Форин оффис. Он сообщил о секретном соглашении Лаваля и Муссолини, а также довел до сведения желание Италии согласовать с Англией интересы двух государств в Эфиопии. «Этот шаг являлся вежливым намеком, так он и был воспринят, что, если Италии будет предоставлена свобода рук, английские интересы не будут затронуты», – пишет А. Киркпатрик, видный английский дипломат, в своем исследовании, посвященном Муссолини.

    Англия не спешила с ответом. Разумеется, укрепление позиций Италии в районе Красного моря создавало угрозу имперским коммуникациям. Кроме того, Лондон беспокоила судьба находившегося в Эфиопии озера Тана. На его дне лежали ключи от Нила, питавшего своими водами Египет, а тот своими соками питал британский империализм. Казалось, это должно было заставить Англию решительно пресечь итальянские поползновения в Восточной Африке.

    В кругу близких людей Саймон высказывал, однако, совершенно иные опасения: если Англия помешает Муссолини захватить Эфиопию, то режим «дуче» падет, и Италия окажется во власти «большевиков». Не в силу ли подобных соображений специальная комиссия, созданная британским правительством для «изучения» вопроса, сделала вывод: у Англии нет в Абиссинии или в соседних с нею странах жизненных интересов, которые заставили бы ее оказать сопротивление завоеванию Абиссинии Италией.

    Немалое значение имело и другое соображение. Как раз в те дни британский министр иностранных дел разрабатывал новые варианты осуществления своей «идэ фикс» – «Пакта четырех». Поэтому дружба с «дуче» представлялась крайне необходимой. В феврале 1935 г. Саймон сообщил королю, что его главной заботой было занять в итало-эфиопском конфликте такую позицию, которая «не оказала бы неблагоприятного влияния на англо-итальянские отношения».

    Учитывая политическую обстановку в самой Англии и настроения мировой общественности, проведение такого курса было для Саймона весьма рискованным. Можно было не только расстаться с креслом министра, но и погубить саму идею. Но трудность задачи не обескуражила главу Форин оффиса. Некоторое время он молчал – официального ответа в Рим так и не последовало. При первом подходящем случае, однако, Саймон сумел сделать свое молчание не менее красноречивым, чем намеки Лаваля. Такую возможность ему дала конференция в Стрезе.

    В заключительной декларации содержалась лицемерная фраза о стремлении ее участников любыми доступными средствами «противодействовать всякому одностороннему отказу от мирных договоров, который преследовал бы цель поставить мир под угрозу».

    – Мир в Европе, – предложил Муссолини.

    Лаваль, представлявший на конференции Францию, улыбнулся. Макдональд и Саймон промолчали. Поправка была принята.

    «Муссолини решил, в известном смысле не без основания, – пишет Черчилль в своих мемуарах, – что союзники молчаливо согласились с его заявлением и готовы предоставить ему свободу действий в отношении Абиссинии».

    Позиция английского правительства явилась откровенным поощрением итальянской агрессии и способствовала возникновению нового очага мировой войны, на этот раз в Африке. Какую роль в эфиопской трагедии играли США? Кое-что об этом говорит «дипломатический дневник» госдепартамента.

    17 декабря 1934 г. Ато Вольде Джиорджис, личный секретарь негуса, намекнул американскому советнику Колсону, что правительство рассматривает вопрос о возможности обратиться к США с просьбой о посредничестве. На следующий день осторожный дипломатический зондаж Эфиопии уже был известен государственному секретарю Хэллу. Следует заметить, что к тому времени досье госдепартамента о подготовке Италией агрессии против Эфиопии было уже весьма пухлым. Среди документов примечательна телеграмма Буллита из Москвы от 22 сентября 1934 г.

    «Итальянский посол сообщил мне сегодня, – писал Буллит, – что, по его мнению, между Францией, и Италией достигнута договоренность в отношении Абиссинии. Он сказал, что Англия в прошлом году твердо обещала не вмешиваться в действия Италии в Абиссинии, независимо от их характера, и что Франция согласилась теперь занять такую же позицию. Я спросил его, означает ли это, что в ближайшее время начнутся военные действия? Он ответил: по его мнению, как только Абиссиния осознает, что никто на свете не окажет ей помощи, она быстро потеряет свое преувеличенное представление о независимости и согласится с обоснованными требованиями Италии, в результате чего не придется применять силу».

    Хэлл, безусловно, имел в виду информацию, полученную от Буллита, когда 18 декабря 1934 г. направил в Аддис-Абебу телеграмму. Американскому поверенному в делах предписывалось скрупулезно воздерживаться от каких-либо действий, которые могли бы поощрить эфиопское правительство обратиться с просьбой о посредничестве к Соединенным Штатам.

    Это был деликатный по форме, но жесткий по содержанию ответ на просьбу Эфиопии. Демарш США должен был содействовать тому, чтобы Эфиопия отказалась от «преувеличенных представлений о независимости», т.е. капитулировала перед фашистской Италией.

    Через два дня Хэлл в беседе с румынским посланником в США еще более четко сформулировал позицию Белого дома в связи с итало-эфиопским конфликтом. Посланник поинтересовался: не намерены ли США что-либо предпринять, ведь они подписали пакт Бриана – Келлога?[45] Хэлл поспешил ответить, что Вашингтон «предпочитает придерживаться своей нынешней политики и позиций наблюдателя».

    Итак, уже знакомая, правда, несколько измененная формула. Незадолго до этого американский посол в Риме Лонг говорил, что в случае возникновения войны США будут «разочарованным наблюдателем». Когда же развязывание фашистами агрессии стало фактом, в госдепартаменте забыли о «разочарованности».

    Интересно напомнить: в 1927 г. США выдвинули идею многостороннего пакта, который провозглашал бы отказ от войны как орудия национальной политики. В августе 1928 г. государственный секретарь Келлог обратился к 48 государствам, в том числе к Эфиопии, с предложением присоединиться к «хартии мира». Но вот в связи с нарастанием напряженности в итало-эфиопских отношениях и бездействием Лиги наций возникла «угроза», что Эфиопия официально поставит вопрос о нарушении Италией условий пакта.

    «Поскольку правительство Эфиопии подписало пакт Бриана – Келлога, основным инициатором которого являлось американское правительство, – говорилось „ ноте эфиопского правительства, адресованной США, – его величество император Хайле Селассие I поручил мне просить ваше правительство изучить средства, которые могли бы обеспечить соблюдение Италией ее обязательств как участника этого пакта“.

    Американская дипломатия оказалась прижатой к стене. Трудность положения усугублялась тщетностью англо-французских попыток урегулировать конфликт за кулисами Лиги наций. Почти одновременно с обращением Эфиопии в Вашингтон поступила информация о том, что предложенный Иденом вариант «урегулирования» провалился, так как не устраивал… Муссолини. Эфиопия должна была фактически отказаться от независимости в пользу Италии и взамен получила бы «коридор для верблюдов» – выход к Красному морю. Но «дуче» требовал от Лиги наций уже мандата на Эфиопию. Американское правительство набило следующий выход. 5 июля 1936 г, и Аддис-Абебу была направлена лицемерная нота.

    «Мое правительство, – писал Хэлл, – будучи заинтересованным в сохранении мира во всех частях света, с удовлетворением отмечает, что Лига наций уже занялась возникшим, к несчастью, спором между вашим Правительством и Правительством Италии с целью его мирного урегулирования и что этот вопрос ныне находится на рассмотрении арбитров. Как надеется мое правительство, каковы бы ни были факты и суть опора, занимающийся им арбитражный орган сможет найти решение, удовлетворяющее оба заинтересованные правительства.

    Кроме того, и это весьма важно, в свете положений Парижского пакта (т.е. пакта Келлога. – Авт.), участниками которого являются как Италия, так и Эфиопия, вместе с шестьюдесятью одним другим государством, мое правительство не может поверить, чтобы кто-то из них применил по отношению к другому какие-либо шаги, кроме мирных средств, в качестве метода разрешения этого конфликта или допустил бы возникновение ситуации, несовместимой с положениями пакта».

    Этот документ не нуждается в комментариях. Американская дипломатия выворачивалась как могла.

    Лето 1935 г. было жарким в политической жизни Америки. Уже на протяжении длительного времени послы США в Европе и на Дальнем Востоке сообщали о тревожных симптомах большой войны. Какую же позицию займут США? Да и быстрое приближение военной развязки в итало-эфиопском конфликте заставляло спешить с решением этой проблемы.

    Вопрос о внешнеполитическом курсе США стал предметом острой борьбы между демократами и республиканцами, представлявшими различные группировки монополистического капитала. Первые апеллировали к демократическим убеждениям американского народа, вторые играли на его стремлении к миру, нежелании оказаться вовлеченным в войну ради интересов монополий. В действительности же борьба двух буржуазных кланов касалась лишь вопросов тактики. В целом правящие круги исходили из того, что новая война будет выгодна, поскольку сулила гигантские прибыли на поставках воюющим странам, ослабление конкурентов, перераспределение рынков и сфер влияния в пользу американского капитала. Но главным образом они надеялись на ликвидацию или глубокий подрыв позиций Советского Союза, установление гегемонии США в мире.

    Этот опасный для человечества политический курс был облачен в безобидную на первый взгляд форму закона о «нейтралитете», явившегося компромиссом демократов и республиканцев. Он позволял Белому дому выжидать дальнейшего развития событий и иметь свободу для политического маневрирования. В те месяцы 1935 г., когда фашистская Италия концентрировала войска в Африке, вашингтонские конгрессмены спешно согласовывали окончательную редакцию закона. Его приняли буквально в последнюю минуту, когда оттягивать было нельзя – 31 августа 1935 г. В Эфиопии заканчивался период дождей, и в любой день могло последовать итальянское вторжение.

    Закон о «нейтралитете» пагубно сказался на развитии событий в мире. А роковое влияние на судьбу Эфиопии проявилось уже в день его подписания.

    Центральным пунктом закона было обязательное эмбарго (запрет) на продажу вооружения воюющим странам. Формально провозглашая «равное» отношение США к обеим сторонам в конфликте, в действительности закон был на руку агрессору. Он наносил удар в спину жертве агрессии, лишая ее возможности приобрести оружие для обороны.

    Закон разрешал торговлю с воюющими государствами прочими товарами, в том числе стратегическими. Это тоже было выгодно фашистской Италии, использовавшей сырьевые ресурсы США для бесперебойной работы военной промышленности[46]. Как могла Эфиопия использовать железную руду или хлопок, не имея сталелитейных заводов или заводов по изготовлению взрывчатых веществ?

    Показательна реакция фашистских держав на закон о «нейтралитете». «Америка для лас не опасна, – заявил Гитлер, – ибо ею принят закон о нейтралитете» (4).

    Эфиопия – первая кровь «умиротворения»

    3 октября 1935 г. итальянские части без объявления войны вторглись на территорию Эфиопии. Фашистская авиация бомбила Адуа. Началась итало-эфиопская война.

    В тот же день в Риме было опубликовано официальное коммюнике. В нем цинично утверждалось, что проведенная Эфиопией мобилизация якобы представляла угрозу для итальянских войск в Африке. Далее в коммюнике говорилось:

    «…непрерывная и кровавая агрессия, которой Италия подвергается на протяжении последних десяти лет и которая документально подтверждена в итальянском меморандуме[47], находится, таким образом, на пороге перехода в новую фазу, характеризующуюся более крупными действиями и более широким размахом, что влечет за собой серьезную и непосредственную опасность, которая очевидна и для предупреждения которой элементарные соображения безопасности требуют принятия немедленных мер.

    Верховное командование в Эритрее получило, в силу этого, приказ действовать в соответствии с обстановкой.

    Итальянские войска занимают некоторые выдвинутые позиции за линией наших укреплений».

    Публикация коммюнике являлась наглым вызовом мировому общественному мнению и показывала, насколько распоясался итальянский фашизм, поощряемый западными державами.

    В поток событий, связанных с итало-эфиопским конфликтом, была вовлечена и Лига наций, которая провозгласила своей задачей «установить господство справедливости».

    «Члены Лиги, – говорилось в ее Уставе, – обязуются уважать и сохранять против всякого внешнего нападения территориальную целостность и существующую политическую независимость всех членов Лиги.

    …Определенно объявляется, что всякая война или угроза войны, затрагивает ли она прямо или нет кого-либо из членов Лиги, интересует Лигу в целом и что последняя должна принять меры, способные действенным образом оградить мир наций».

    Агрессия Италии была явной, и внимание мира было устремлено на Лигу наций. Ей пришлось действовать.

    Положение Англии и Франции, стоявших у штурвала Лиги, было весьма затруднительным. Корабль Лиги, придя в движение, грозил протаранить дружбу с Италией, а тем самым и потопить надежды на англо-французское сотрудничество с фашистскими державами.

    Однако следует отдать должное женевским «капитанам»: опасность они увидели издалека. Как только стало известно намерение негуса обратиться в Лигу в связи с инцидентом в Уал-Уал, они сразу же принялись отговаривать его от официального обращения. В Рим полетели настойчивые советы последовать мудрому примеру французского генерала Лиотэ. Не более как десять лет назад он разгромил освободительное восстание в Марокко, голодом и жаждой вынудив повстанцев сложить оружие.

    Однако Муссолини не хотел ничего слышать. Его амбиция требовала грома пушек и «блистательной» победы над безоружным народом. Новое кровавое побоище должно было затмить поражение под Адуа и восстановить «честь» Италии как империалистического хищника. Щедрые предложения Лондона и Парижа, проявивших готовность устроить англо-франко-итальянский мандат на Эфиопию (хотя та являлась членом Лиги наций!), итальянский диктатор отверг.

    Вторжение итальянских армий в Эфиопию привело в действие механизм Устава – встал вопрос о санкциях.

    «Лига наций, – отмечал в своих мемуарах Черчилль, – взялась за спасение Абиссинии, заранее убежденная в том, что ничем нельзя помешать вторгшимся итальянским армиям».

    Тактика Англии и Франции в Лиге наций сводилась к тому, чтобы, подняв паруса, не сниматься с якоря. Иными словами, встать в позу «борцов против агрессии» и вместе с тем не испортить отношения с Муссолини.

    Санкции были провозглашены, но от военных сразу отказались. Лига наций наложила эмбарго на ввоз в Италию оружия и некоторых товаров, приняла финансовые меры. «Категорически» запрещалось ввозить только железный лом и руду, а нефть, стальные болванки и чугун (обычно потреблявшиеся итальянской промышленностью) продолжали поступать. И Муссолини мог направлять в Африку все новые орудия и бронемашины.

    Моральное «оправдание» своему курсу англо-французские «умиротворители» находили в действиях американского империализма. Как известно, США категорически отказались участвовать в экономических санкциях. Под флагом «нейтралитета» заокеанские монополии использовали военную конъюнктуру. Так, их экспорт нефти в Италию в 1935 г. увеличился на 140% по сравнению с предыдущим годом, а в Итальянскую Африку – в несколько десятков раз. Значительно возросли поставки железного лома, стали, хлопка, автомашин. За счет расширения торговли с США и Германией итальянское правительство смогло компенсировать прекращение торговли с Советским Союзом и некоторыми другими странами – членами Лиги наций, принявшими участие в санкциях. Совместная доля Германии и США в экспорте Италии в период санкций составляла 54%, в импорте – 42%.

    Положение Эфиопии было отчаянным. Из-за установленной Италией блокады и эмбарго, наложенного империалистическими державами, страна не могла приобрести в необходимых количествах оружие. Ее защитники были вынуждены подчас сражаться копьями против танков. Тем не менее мужественные патриоты наносили тяжелые удары противнику. В конце 1935 г. итальянское наступление на севере и юге было приостановлено. Тогда агрессор применил отравляющие газы и запрещенные международной конвенцией разрывные пули. Наспех расставленные палатки, где разместились эфиопские госпитали, были переполнены тяжелоранеными, не хватало медикаментов, перевязочного материала.

    «Правительство Эфиопии напоминает Ассамблее, – говорил ее представитель Текле Хавариат, – что итальянское правительство… применяет наиболее совершенное смертоносное оружие, оружие самой передовой цивилизации и ужасающего варварства, о существовании которого большинство народа Эфиопии даже не подозревало. Правительство Эфиопии призывает всех членов Лиги наций использовать свой авторитет, чтобы прекратить эту работу уничтожения, направленную против страны, не имеющей оружия».

    Единственным искренним и верным другом Эфиопии в те трудные дни был Советский Союз. Стремясь не допустить развязывания фашистской агрессии, СССР еще 5 сентября 1935 г. решительно осудил действия итальянского империализма и со всей прямотой напомнил остальным членам Лиги наций об их обязательствах по защите мира.

    «…Налицо несомненная угроза войны, угроза агрессии, которую не только не отрицает, а, наоборот, подтверждает сам представитель Италии, – говорил советский делегат на заседании Совета Лиги наций. – Можем ли мы пройти мимо этой угрозы и забыть про существование статей 10-й, 11-й и 15-й Устава Лиги? Разве это не было бы вопиющим нарушением Устава Лиги? Разве нарушение его всем Советом не означало бы совершенного отрицания и упразднения пакта?»

    СССР призвал Лигу наций не останавливаться ни перед какими усилиями и средствами для того, чтобы предотвратить вооруженный конфликт между двумя членами Лиги и осуществить задачу, которая является смыслом существования Лиги. Когда же начались военные действия, Советский Союз использовал свое членство в Лиге наций для того, чтобы содействовать обузданию фашистского агрессора и оказанию помощи Эфиопии.

    «…Делегация СССР, – заявил советский представитель на заседании Совета Лиги 10 октября 1935 г., – считает своим долгом подтвердить свою готовность выполнить, наряду с прочими членами Лиги наций, все обязательства, которые налагает на всех их без изъятия ее Устав».

    Позиция Советского Союза была глубоко принципиальна и вытекала из незыблемых основ социалистической внешней политики, осуждающей агрессию. Советский Союз принял участие в санкциях против агрессора во всем объеме, рекомендованном Лигой наций, выступил за применение к Италии нефтяных санкций.

    Под различными предлогами ряд членов Лиги уклонился от выполнения принятых ею решений. СССР указал на опасность подобной практики для дела мира и предупредил, что она приведет к неизбежному краху саму Лигу.

    «…Если Лига наций хочет быть опорой мира, то такой опорой могут быть не доброхотные даяния, т.е. санкции в порядке добровольности, а лишь всеобщие обязательства. Там, где нет универсальности обязательств, там нет и Лиги наций для той роли, на которую она претендует».

    Борьбу против итальянской агрессии в Африке советская дипломатия связывала с настойчивыми усилиями по укреплению всеобщего мира и созданию в Европе системы коллективной безопасности.

    «Единство действий, – говорил советский представитель на одном из заседаний Совета Лиги, – является вернейшим средством ликвидировать конфликт, возникший на почве стремления к колониальной экспансии, грозящей территориальной целостности и национальной независимости одного из членов Лиги, представляющий опасность для всего человечества. Оно же может послужить залогом скорейшего осуществления коллективной безопасности – необходимой системы, предупреждающей дальнейшие попытки с чьей бы то ни было стороны нарушить общий мир ударом по нему в самых чувствительных пунктах».

    Выступление Советского Союза в Лиге наций в защиту Эфиопии, призывы к Англии, Франции и другим государствам вступить на путь решительного обуздания агрессора сыграли важную роль в мобилизации мирового общественного мнения, срывали маску с пособников фашистской Италии.

    Монополистический капитал США, Англии и Франции выступил против выдвинутого СССР курса на обуздание агрессоров. Политика «умиротворения», проводившаяся Англией и с конца 1934 г. Францией, была политикой попустительства, поощрения разбойничьих замыслов фашистских держав. Пагубное влияние на развитие международной обстановки оказывали и действия Вашингтона. Закон о «нейтралитете» стал тараном, который реакционные круги США использовали с целью расстроить ряды сторонников мира, нанести удар по Лиге наций, пытавшейся, хотя робко и непоследовательно, применить санкции к агрессору.

    Политика западных держав воодушевила гитлеровцев. 7 марта 1936 г. в нарушение Версальского и Локарнского договоров немецкие войска перешли Рейн и заняли бывшую демилитаризованную зону. Франция снова увидела стальные штыки германского империализма. В мае 1936 г. итальянские войска вступили в Аддис-Абебу. С балкона римского дворца «Палаццо Венеция» Муссолини провозгласил создание Итальянской империи. Япония, расширяя сферу агрессии, готовилась к войне за подчинение всего Китая. Смертельная опасность нависла и над Монгольской Народной Республикой. На Западе и на Дальнем Востоке нарастала угроза войны для СССР. Подготавливая войну за новый передел мира, агрессивные государства быстро наращивали военно-промышленный потенциал, занимали важные стратегические рубежи. С момента захвата гитлеровцами власти в Германии до развязывания ими новой мировой войны была уже пройдена половина пути (5).








    Главная | Контакты | Прислать материал | Добавить в избранное | Сообщить об ошибке