• «Тайный недуг» западной дипломатии
  • Плата за страх – «невмешательство»
  • Блок агрессоров под ширмой «антикоммунизма»
  • Гитлер: когда и как начинать войну?
  • Франция «любуется своим отражением»
  • Англия «переводит игру» на восток Европы
  • Глава V.

    «Ось» агрессии и ее смазчики (1936—1937 гг.)

    «Тайный недуг» западной дипломатии

    Буржуазная Европа в середине 30-х годов представляла странное зрелище. Ликвидировав с молчаливого согласия западных держав «цепи Версаля», Германия усиленно вооружалась. Военные заводы третьего рейха работали круглосуточно, и черная туча, повисшая над континентом, быстро принимала угрожающие размеры. Однако правящие круги западных держав проявляли непонятную инертность. «Германия методически готовилась к войне, но ничто, казалось, не могло гальванизировать западные демократии и заставить их действовать», – признает в своих мемуарах Киркпатрик, советник английского посольства в Берлине.

    Единственной страной, поднявшей в те дни свой голос с целью предупредить народы о надвигающейся угрозе войны и побудить политических лидеров Запада более реалистически оценить обстановку, был Советский Союз.

    «Должна ли Лига наций вечно оставаться „залой ожидания“? – говорил народный комиссар иностранных дел СССР на пленуме Лиги наций в сентябре 1936 г. – …Агрессор, строящий всю свою политику на превосходстве грубой материальной силы, имеющий в арсенале своей дипломатии лишь грозные требования, блефы или угрозы и тактику свершившихся фактов, может быть доступен лишь голосу столь же твердой политики а хладнокровному расчету соотношения сил. Всякие увещевания и упрашивания его, а тем более уступки его незаконным и бессмысленным требованиям, всякое экономическое задабривание его производят на него лишь впечатление слабости, укрепляют сознание его собственной силы и поощряют его к дальнейшей непримиримости и незаконным действиям…

    Я считаю нужным сейчас же оправдаться от возможного обвинения меня в призыве к блокам, ибо я знаю, что для некоторых сверхпацифистов слово «блок» стало жупелом. Нет, я не требую новых блоков. Я готов довольствоваться существующим уже блоком, который называется Лигой наций, – блоком миролюбивых стран, объединившихся в целях взаимозащиты и взаимопомощи. Мы требуем лишь, чтобы этот блок действительно организовал взаимопомощь, чтобы он заблаговременно составил план действий, дабы не быть застигнутым врасплох, чтобы происходящей вне этого блока организации войны соответствовали эффективные действия по организации коллективного отпора».

    Можно ли было говорить более убедительно и обоснованно? Можно ли было проявить большую настойчивость в попытках сплотить все миролюбивые силы для отражения военной агрессии?

    Правящие круги буржуазной Европы не желали, однако, слушать предупреждений и призывов Советского Союза. Более того, несмотря на угрожающие масштабы гонки вооружений в третьем рейхе, он привлекал их симпатии. Поток иностранных визитеров спешил к берегам Рейна, среди них много было англичан. Политические деятели различных оттенков и представители делового мира, знакомясь с «достижениями» гитлеровцев, не скрывали восхищения. Особенную зависть у них вызывал «образцовый порядок» – рабочие не митинговали, не демонстрировали, не устраивали забастовок. Правда, буржуа пощепетильней морщили нос, когда приходилось слышать, что страна покрыта сетью концлагерей. Но они легко прощали Гитлеру подобные «эксцессы», ведь там содержались преимущественно коммунисты. Визитерам, разумеется, не терпелось поближе посмотреть на нацистских лидеров. Многим удалось это осенью 1936 г. во время Олимпийских игр в Берлине. Они проводились с необычайной пышностью, что должно было подчеркнуть «процветание» третьего рейха. Новые хозяева Германии казались «людьми энергичными», «радушными», с ними быстро устанавливалось взаимопонимание. А их внимание и любезность просто очаровывали, взять хотя бы «итальянские ночи», организованные Геббельсом посреди озера, когда за стол садилось сразу более тысячи человек!

    Среди паломников в новую «Мекку» был и английский премьер эпохи первой мировой войны Ллойд Джордж. Бывший ефрейтор оказал ему высокую честь, приняв на личной вилле в Баварских Альпах. Сидя у камина рядом с «фюрером» и скользя рассеянным взглядом по вершинам заснеженных гор, Ллойд Джордж с удовлетворением вспоминал, что еще на Версальской конференции выступал против «карфагенского мира». Германия, говорил он тогда, должна быть достаточно сильной, чтобы противостоять опасным веяниям из России…

    «Фюрер» прочел ему пространную лекцию об опасности коммунизма. Убеленный сединами британский политический лидер доказывал в ответ необходимость установления более близких отношений между Англией и Германией.

    – Я всем сердцем согласен с вами, – отвечал Гитлер, патетически прижимая руки к груди.

    По возвращении на родину Ллойд Джордж опубликовал восторженный отчет о поездке. Он превозносил «магнетическую» личность Гитлера и заверял англичан в его миролюбивых намерениях. «О, если бы у нас в Англии был человек со столь высокими качествами!» – заявил он. Превосходя по наивности Красную Шапочку, бывший британский премьер даже не поинтересовался, зачем у «доброй бабушки» такие большие и острые зубы.

    Буржуазные авторы склонны объяснять подобную «наивность» искренним заблуждением в отношении подлинных целей Гитлера. Кто мог в 1936 или 1937 г. предвидеть, говорят они, к чему приведет лихорадочная деятельность нацистов?

    «Многие политические деятели, принадлежавшие ко всем партиям[48], – отмечает А. Киркпатрик, – посетили Германию в предвоенные годы и совершили ту же ошибку, хотя и в различной степени. Они рассматривали Гитлера как политического деятеля, принадлежащего к той же школе, что и они, может быть, более возбудимого и опасного, но родственного им. Все они считали, что удастся заставить его прислушаться к голосу разума и что если дела зашли в их нынешний злосчастный тупик, то это в значительной мере в результате того, что с ним плохо обращались. Все они искали случая, чтобы доказать ему, что Германия может осуществить свои законные(?) притязания, не прибегая к силе».

    Попытки объяснить политику «умиротворения» агрессоров ссылками на заблуждения и ошибки, разумеется, нельзя принимать всерьез. Ее корни нужно искать в катастрофических потрясениях, какие претерпел капиталистический мир в годы мирового экономического кризиса 1929—1933 гг. Напуганная размахом революционных выступлений рабочего класса, буржуазия, по меткому выражению У. Фостера, потянулась к фашизму, как шакалы на падаль. Знамена Народного фронта, высоко поднятые в 1936 г. в Испании и затем во Франции, еще более отбросили буржуазию вправо. Гестаповские застенки она начинала считать единственным якорем спасения для «свободного мира». Курс на подкормку фашистских держав и на сговор с ними представлялся крупному капиталу Запада естественным и необходимым.

    Доступная английская, и в особенности французская, дипломатическая документация, относящаяся к рассматриваемому периоду, необычайно скудна. Несколько приоткрывает «занавес лицемерия», скрывающий тайны дипломатии Запада, опубликованная переписка госдепартамента. В беседах с американскими представителями политические деятели Англии и Франции говорили значительно больше и откровеннее, чем до сих пор рискуют доверить бумаге. К числу таких людей относился, в частности, французский министр иностранных дел Фланден. Сообщая о своей беседе с ним, посол США в Париже писал 8 марта 1936 г.:

    «…я спросил его, считает ли он, что Германия имеет воинственные намерения. По его мнению, Германия намерена занять и укрепить демилитаризованную зону, которую она сможет затем удерживать минимумом сил, что даст возможность рейху обратить свое внимание на юг и на восток – в сторону Австрии, Чехословакии, Польши и России и что он полагает угрозу таких действий в конечном итоге вполне реальной».

    Во второй половине мая 1936 г. бывший американский посол в Москве Буллит, находившийся проездом в Париже, беседовал с генеральным секретарем МИД Франции Леже.

    «Леже сказал, – отмечал Буллит, – что завершение Германией строительства линии укреплений на границе с Францией и Бельгией создаст китайскую стену вокруг Европы. Франция и Англия будут отгорожены от Центральной и Восточной Европы, и все государства Центральной и Восточной Европы окажутся выданными на милость Германии.

    …Если сооружение германских укреплений будет завершено, для Центральной Европы возможно лишь одно будущее – господство Германии».

    Тот же Буллит несколько раньше сообщал, со слов польского посла в Москве, о впечатлении, которое в Варшаве произвела ремилитаризация Рейнской зоны.

    «Польский посол, который только что вернулся из Варшавы и является одним из самых близких друзей Бека, высказал мнение, что следующим шагом Гитлера будет поглощение Австрии, и предсказывает, что вскоре после этого Бенеш появится на коленях в Берлине».

    Как видим, документы не свидетельствуют о «наивности» буржуазных политических деятелей. Они знали о военных приготовлениях фашистской Германии. Их «ошибка» заключалась лишь в расчете, что гитлеровские солдаты двинутся на Восток, против СССР, а не на Запад.

    Мало-мальски объективный анализ фактов должен был привести к выводу, что предлагавшиеся Советским Союзом коллективные меры были единственным средством обуздать агрессоров и спасти Западную Европу от установления германо-фашистской гегемонии. Несмотря на свои антисоветские взгляды, к такому выводу пришел, в частности, посол США в Вене Мессерсмит. Оценивая обстановку в Европе после занятия немцами Рейнской зоны, он указывал на опасность слишком большого увеличения мощи третьего рейха.

    «Нет сомнения, – писал он в Вашингтон 9 марта 1936 г., – что в результате акта, предпринятого Германией 7 марта, обстановка в Европе достигла в своем развитии очень важного пункта…

    Имеется лишь один способ обращения с нынешним режимом в Германии – на его грубые жестокие действия отвечать столь же решительной позицией. Это единственный язык, который этот режим понимает и на котором он говорит. Германское правительство далеко не уверено в прочности своих позиций, и положение партии в стране с точки зрения поддержки народа слабее чем когда-либо с момента ее прихода к власти. Хотя реоккупация Рейнской зоны встретит поддержку в народе, большинство немцев будет сомневаться в разумности этого шага в настоящее время и будет опасаться его последствий. Если, однако, fait accompli[49] сойдет с рук правительству и на этот раз, как это имело место в прошлом, кто сможет предъявить упрек в том, что растущее большинство германского народа проникнется верой, что Германия, в конце концов, непобедима и что на нее возложена миссия, которую она должна осуществить, установив господство над Европой?.. Германия еще не готова к войне, даже если бы она имела на своей стороне Италию, и этот факт не должен быть упущен из поля зрения державами при принятии решения об их позиции в связи с германским актом от 7 марта. Ряд факторов, действующих внутри Германий/ ослабляют ее, но эти следующие друг за другом успехи дают новые силы национал-социалистской партии, которая, испытывая лихорадочное волнение, надеется, что благодаря успешным шагам она сможет продлить свое существование до того момента, когда будет в состоянии сама нанести решающий удар. Можно считать почти безусловным, что решительная позиция, занятая сейчас державами, не привела бы к войне и является единственным, что положило бы конец этой цепи fait accompli, предусмотренных германской программой.

    Теперь дело Европы решить, готова ли она встретить факты лицом к лицу. Для этого есть пока время. Пожалуй, было бы преувеличением сказать, что это последний шанс, который имеет Европа для собственного спасения в конечном счете от катастрофы большой войны, но многое свидетельствует о том, что это является поворотным пунктом, определяющим будущий курс к войне или миру».

    Стремясь отвлечь внимание от неблаговидной роли США накануне второй мировой войны, составители американских официальных публикаций порой предают гласности документы, раскрывающие самые сокровенные замыслы англо-французской дипломатии. К их числу можно отнести сообщение посла США в Берне X. Вильсона.

    «Налицо неоспоримые доказательства размаха и интенсивности усилий Германии в области военных приготовлений, – писал он. – …Господствующим становится мнение, что германское перевооружение в таких масштабах и в такие сроки может быть предназначено только для целей агрессии (курсив мой. – Авт.). Полагаю, что, высказывая это суждение, отражаю глубокое убеждение большинства государственных деятелей континента.

    По-видимому, всюду считают, что германская агрессия не будет направлена против Запада. Германия, наверно, сделает все возможное, чтобы не дать повода Великобритании для опасений в отношении Бельгии и Голландии. Ее нынешняя политика основана на стремлении не наносить обиды Великобритании. Даже многие французы, очевидно, уверены, что им нет оснований опасаться нападения со стороны их восточной границы или через Бельгию и Голландию. Общепринятое мнение сводится к следующему: если Германия планирует агрессию, то она будет направлена на восток или вниз по Дунаю…»

    Таковы документы. И они доказывают, что буржуазные дипломаты не «заблуждались». Они знали точно, что следующий шаг гитлеровцы уже предпримут вне территории рейха, что предлагавшиеся Советским Союзом меры были единственным средством спасти народы Европы от новой военной катастрофы. Между тем изобретались всевозможные увертки и предлоги с целью провалить советские предложения. Слушая с холодной вежливостью представителя СССР на заседаниях Лиги наций, империалистические политики, оказывается, ломали голову над тем, что делать с Польшей, находившейся на пути гитлеровцев, которые готовили «поход на Восток». Таков был секрет «тайного недуга» дипломатии Лондона и Парижа (1).

    Плата за страх – «невмешательство»

    «Когда я читаю, что значительное количество немецких нацистов и итальянских фашистов направляется в Испанию для того, чтобы уничтожить огромное число русских большевиков и французских коммунистов, я сожалею об этом, – писал У. Черчилль в дни кровавой драмы на Пиренейском полуострове. – Но когда я опрашиваю мое сердце, я не могу не чувствовать, что если все эти вооруженные туристы в Испании будут уничтожать друг друга с такой силой, что не останется никого, за исключением представителей прессы, которые расскажут нам об этом, то интересы и безопасность Великобритании будут в известной степени обеспечены».Фашистский мятеж и итало-германская интервенция в Испании явились проблемой необычайно острой. В политических кругах Западной Европы и Америки возникло множество оттенков в отношении к этим событиям. Но «сердечные чувства», о которых с такой откровенностью писал Черчилль, были наиболее характерны для буржуазного мира в целом. Оставим на совести автора приведенных строк «огромное число русских большевиков и французских коммунистов» – у страха глаза велики. Но именно страх перед перспективой победы «красной» Испании, страх, что это послужит толчком для крушения прогнившего строя и в других странах Европы, расчеты столкнуть на испанском огненном рубеже СССР с Германией и Италией – таковы, корни политики «невмешательства», проводившейся западными державами в связи с событиями в Испании.

    Документы из секретных архивов Берлина и Рима показывают, сколь быстро намеренное бездействие западных держав породило у агрессоров чувство полной безнаказанности, сколь пагубным оказался отказ Англии и Франции последовать настойчивым призывам СССР использовать Лигу наций как инструмент сплочения миролюбивых сил. Интересна в связи с этим запись беседы, Муссолини с Герингом, посетившим в январе 1937 г. Рим в целях демонстрации прочности только что созданной фашистской «оси». Среди прочих проблем собеседники затронули и испанскую. Отвечая на вопрос Геринга о возможной реакции западных держав, Муссолини со свойственным ему цинизмом высказал убеждение, что с данной стороны не угрожает никакая опасность.

    «Нет …оснований для беспокойства, – заявил он, – поскольку нет никаких причин для того, чтобы созданный Лигой механизм, который уже в трех случаях бездействовал[50], вдруг пришел в действие на четвертый раз… Английские консерваторы весьма боятся большевизма, и этот страх очень хорошо можно было бы использовать в политических целях».

    Эту точку зрения разделял и Геринг.

    «Консервативные круги (Англии. – Авт.), правда, сильно озабочены мощью Германии, – заметил он, – но больше всего они боятся большевизма, и это дает возможность рассматривать их практически как полностью готовых к сотрудничеству с Германией».

    Насколько грубо итало-германская дипломатия пользовалась антикоммунистической маскировкой в связи с событиями в Испании, свидетельствует, например, заявление Чиано послу США в Риме Филипсу в конце ноября 1936 г.

    «Он отметил, – сообщал посол в Вашингтон, – что известная часть американской прессы не понимает позиции Италии в связи с испанским конфликтом; что Италия пытается спасти западную цивилизацию от коммунистического господства и этим все исчерпывается. Как он полагает, если бы американская публика могла только осознать истинное положение в опасности, которое возникло бы, если бы коммунизм взял верх в этой части мира, она с большей готовностью оценила бы усилия итальянского правительства. Он выразил надежды, что это я разъясню моему правительству, и я заверил его в этом».

    Совершенно иначе выглядят не предназначавшиеся для чужих глаз документы фашистских канцелярий. В них на первом месте – факторы стратегического порядка. Положение в Испании расценивалось прежде всего с точки зрения предстоявшей схватки держав «оси» с Англией и Францией.

    «Устремления националистской Испании в конечном счете направлены против Франции и Англии, – говорится в меморандуме, подготовленном МИД для Гитлера в октябре 1938 г. – …Вряд ли имеется необходимость отмечать, что упомянутые выше цели националистской Испании полностью отвечают нашим интересам и интересам Италии. Заполнение военного и политического вакуума на Пиренейском полуострове, что уже в значительной степени достигнуто, означает коренное изменение в положении Франции. Слова Мазарини, сказанные им после заключения Пиренейского мира в 1659 г., что Пиренеи больше не существуют, т.е. тыл Франции гарантирован от нападения со стороны Пиренеев, утратят свой смысл. Связь Франции с ее колониальной империей станет проблематичной. Гибралтар потеряет свою цену, свобода прохода английского флота через пролив будет зависеть от Испании, не говоря уже о возможности использовать Пиренейский полуостров для операций подводных лодок, легких морских сил, а также авиаций, по всем направлениям буссоли. Европейский конфликт, в котором ось Берлин – Рим будет противостоять Англии и Франции, приобретет совершенно иной вид, если сильная Испания присоединится к оси Берлин – Рим.

    …Изложенное выше делает очевидным, что наша политика в отношении Испании, т.е. политика оси Берлин – Рим, должна сделать все возможное, чтобы позволить Франко добиться быстрой победы, должна содействовать восстановлению Испании и быть направлена к тому, чтобы обеспечить тесную зависимость Испании от оси Берлин – Рим».

    Мятеж Франко с первого же дня встретил решительное противодействие народа. Даже по сообщениям германских наблюдателей, положение мятежников было бесперспективным.

    «Развитие обстановки с начала мятежа… отчетливо свидетельствует о растущей силе и успехах правительства и о застое и развале у мятежников, – отмечал советник германского посольства в Мадриде Швендеман 25 июля 1936 г. – …Соотношение сил противников с точки зрения морального состояния и (действенности) пропаганды; как сообщалось в предыдущих телеграммах, тоже продолжает развиваться в пользу правительства. Последнее рекламирует программу, которая привлекает широкие массы народа: защита Республики, свобода, прогресс, борьба против политической и социальной реакции… Соотношение сил в области пропаганды сказывается и на ходе военных действий. Члены Красной милиции полны фанатического боевого духа и сражаются с исключительным мужеством, соответственно неся и потери. Эти потери, однако, легко восполняются за счет масс населения, тогда как мятежники, которые имеют в своем распоряжении только собственные войска, обычно лишены таких резервов.

    Если не случится что-либо непредвиденное, трудно рассчитывать, что военный мятеж в силу всего этого может одержать успех…»

    «Непредвиденное» произошло. Спасая своего ставленника, Гитлер и Муссолини немедленно оказали Франко щедрую помощь. В испанском небе появились германские «Юнкерсы» и «Хейнкели», итальянские «Капрони» и «Савойя». В захваченные мятежниками порты прибыли германские, а затем итальянские военные корабли с воинскими частями, техникой, снаряжением. Началось прямое вмешательство фашистских держав в гражданскую войну, которая с этого момента перестала быть внутренним делом Испании и превратилась в войну европейского фашизма против испанской демократии.

    Был ли ясен характер событий в Испании западным «демократиям»? Безусловно. Об этом свидетельствует, в частности, сообщение американского посла в Мадриде Бауэрса (конец 1936 г.):

    «Имею честь доложить, что гражданская война, которая должна была закончиться в „четыре, самое большее в пять дней“, идет уже пятый месяц, и нет признаков ее скорого окончания. Опираясь на трехлетнее изучение испанских политических настроений и испанского характера, я высказал 1 августа мнение, что подавляющее большинство испанского народа было против мятежа. Это мнение, которое тогда не разделяли многие из моих коллег, после прошедших почти пяти месяцев, полностью подтвердил ход событий.

    В августе я предсказывал затягивание борьбы, будучи убежден, что испанские народные массы, составляющие 97 процентов всего населения, станут сражаться до конца за сохранение государственной системы, которая впервые за много веков кое-что сделала для них. Так оно и есть.

    Я также докладывал в госдепартамент, что, если бы мятежники в отношении своей армии зависели полностью от испанцев, они давно потерпели бы поражение. Это было ясно показано в донесении. Они имеют в составе своей армии тысячи наемников из африканского Иностранного легиона, тысячи марокканцев, и уже в августе и сентябре они имели сотни итальянских и германских офицеров – летчиков и танкистов.

    Иными словами, большая часть армии Франко, единственно эффективно сражающаяся, была составлена из иностранцев, а не испанцев…

    Следовательно, Франко не в состоянии, как видно, победить без открытой военной поддержки в широком масштабе от Гитлера и Муссолини».

    Так обрисовал события в Испании человек, весьма далекий от коммунизма. Но англо-французские стратеги «невмешательства» и их заокеанские коллеги упорно «не замечали» происходившего. Натравив на молодую Испанскую республику свору агрессоров, они не мешали их разбойничьим действиям.

    Самоубийственный характер этой политики для самих западных держав, и особенно для Франции, был очевиден. В записке правительству начальник французского генерального штаба Гамелен отмечал, что победа франкистов в Испании создала бы серьезную угрозу безопасности Франции. Но, помогая фашистам ликвидировать правительство Народного фронта в Испании, французская реакция стремилась тем самым нанести удар по Народному фронту в своей стране. Об этом свидетельствует, например, донесение поверенного в делах США в Париже, относящееся к концу августа 1936 г. Раскрывая расчеты французских сторонников Франко, Вильсон отмечал, что с победой мятежников в Испании они связывали надежды на падение правительства Блюма и установление «правого правительства, которое смогло бы достигнуть какого-либо соглашения с Германией и Италией».

    Под прикрытием закона о «нейтралитете» империализм США проводил ту же политику «невмешательства» и в отношении испанских событий. Закон лишал республиканское правительство возможности приобретать за океаном оружие, стратегические материалы и другие товары. Вместе с тем американские монополии через Германию и Италию охотно поставляли товары франкистам. Настроения правящих кругов США характеризует такое заявление Буллита в беседе с французским министром иностранных дел Дельбосом в конце ноября 1936 г. Он заметил: если Франко не получит немедленно крупной поддержки от Италии и Германии, то «Испания быстро окажется в руках коммунистов, а за ней вскоре последует и Португалия». «Комитет по невмешательству и наше эмбарго представляли значительный вклад в победу стран оси над испанской демократией», – резюмировал впоследствии Бауэре итоги курса Вашингтона в испанском вопросе.

    Позиция СССР была со всей прямотой и ясностью выражена в телеграмме Генерального секретаря ЦК ВКП(б) И. В. Сталина Генеральному секретарю ЦК Коммунистической партии Испании Хосе Диасу от 16 октября 1936 г.: 126

    «Трудящиеся Советского Союза выполняют лишь свой долг, оказывая посильную помощь революционным массам Испании. Они отдают себе отчет, что освобождение Испании от гнета, фашистских реакционеров не есть частное дело испанцев, а – общее дело всего передового и прогрессивного человечества».

    В обстановке быстро нараставшей угрозы войны на собственных границах СССР протянул руку братской помощи испанскому народу. Конкретные исторические условия и соотношение сил не позволили оказать помощь в том объеме, как этого хотели советские люди. И все же в дни напряженных боев за Мадрид осенью 1936 г. на фронте появились советские танки и самолеты. В значительных количествах поступало продовольствие, медикаменты, одежда. Наши добровольцы вели на испанской земле бои с фашизмом. У стен Мадрида начал свой боевой путь советский воин, спасший Европу от коричневой чумы.

    Трофейные документы из тайников рейха показывают, с какой тщательностью фашисты следили за каждым шагом Советского правительства. Представляет интерес донесение германского посла из Турции от 6 ноября 1936 г.

    «В соответствии с вашим запросом, я точно установил следующие отправки грузов[51]: октябрь, 22, «Карл Лепин», русский, из Одессы в Аликанте, 20 грузовиков и танков, 4 орудия, 500 т снаряжения, 1 000 т продовольствия; октябрь, 22, «Трансбалт», русский, из Одессы в Картахену и Барселону, 40 грузовиков, 12 танков, 10 орудий; октябрь, 23, «Шахтер», русский, из Одессы в Аликанте и Барселону, б грузовиков, 8 орудий, 500 т снаряжения, 2 000 т зерна; октябрь, 24, «Кубань», из Одессы в Барселону, 2 500 т зерна, 1 200 т продовольствия; октябрь, 25, «Варлаам Авазанов», русский, из Одессы в Барселону, 8 500 т дизельного масла; октябрь, 25, «Альдекка», испанский, из Барселоны в Николаев, за счет испанского правительства; октябрь, 25, «Кабо Поло», из Барселоны в Одессу, то же; октябрь, 27, «Куряк», русский, из Черного моря в Барселону и Аликанте, 40 грузовиков, 12 бронемашин, 6 орудий, 4 самолета, 700 т снаряжения, 1 500 т продовольствия; октябрь, 28, «Благоев», русский, из Черного моря в Картахену и Аликанте, 20 грузовиков, 8 орудий, 4 танка, 500 т военного снаряжения, 150 т одежды, 1 500 т зерна; октябрь, 31, «Комсомол», из Черного моря в Барселону, 50 грузовиков, 5 самолетов, 8 танков, 2 000 т военного снаряжения и амуниции, 1 000 т продовольствия, 100 т медикаментов…»

    Перечень судов, отправленных в Испанию из СССР лишь за одну неделю, является ярким штрихом. Он показывает, с какой решимостью советские люди стали на сторону испанского народа. Рейсы через Средиземное море были опасными и требовали от наших моряков большого мужества. Советская помощь приводила в, бешенство испанских фалангистов.

    Летом 1937 г. «неизвестные» подводные лодки начали массовые пиратские действия в Средиземном море. Корабли различных стран подвергались нападению. В августе – сентябре были потоплены два советских судна – «Тимирязев» и «Благоев». В ноте протеста СССР возложил ответственность за преступление на итальянское правительство. Оно всячески отрицало свою причастность к этому.

    Документ, обнаруженный в германских архивах, проливает свет на истину.

    «Чиано заявил, – сообщал германский посол в Риме Хассель 5 августа 1937 г., – что, хотя предположительные оценки в отношении русского транспорта возможно несколько преувеличены, дуче по-прежнему намерен сделать все возможное, чтобы положить ему конец, разумеется, не с помощью надводных кораблей, а с помощью подводных лодок в водах Сицилии; если подлодки будут вынуждены всплыть на поверхность, то они поднимут испанский флаг…»

    Таким образом, Советское правительство в своем заявлении совершенно точно указало адрес, где следовало искать «неизвестные» подводные лодки, занимавшиеся пиратством в Средиземном море.

    Разбойничьи действия фашистов вызвали возмущение международной общественности. Англии и Франции пришлось принять меры для защиты собственных судов. Для обсуждения сложившейся ситуации в Нионе (Швейцария) была созвана в середине сентября конференция СССР, Англии, Франции и других государств. Италия, «обидевшись» на советскую ноту, отказалась участвовать в конференции. Ее примеру последовала Германия.

    Решения конференции предусматривали патрулирование района Средиземного моря к западу от Мальты английскими и французскими кораблями, к востоку – судами государств, прилегающих к соответствующим частям этого района. Англо-французская дипломатия настойчиво добивалась участия в патрулировании Италии. Небезынтересно процитировать телеграмму министра иностранных дел Нейрата в посольство Германии в Риме.

    «НЕМЕДЛЕННО.

    СТРОГО СЕКРЕТНО.

    № 294

    Нюрнберг, 12, сентября 1937 г.

    Поверенному в делах. Расшифровать лично. Пожалуйста, информируйте Чиано лично, что, как явствует из заявления, сделанного мне здесь английским послом, англичане перехватили и расшифровали радиотелеграммы итальянских подводных лодок, действующих в Средиземном море.

    (Нейрат»)

    Если учесть, что Нионская конференция проходила 10—14 сентября, а документ датирован 12 числом того же месяца, сверхсрочный характер сообщения из Берлина становится понятным. Несколько строк телеграммы полностью раскрывают грязную подоплеку английской позиции в Нионе. Обходительно уговаривая Муссолини принять участие в патрулировании, британская дипломатия в то же время подсказывала, что ему следует действовать тоньше и осторожнее.

    Объединенными усилиями фашистских агрессоров и англо-франко-американских «умиротворителей» Испанская республика была задушена. Это означало ослабление фронта антифашистских сил и захват агрессорами выгодных стратегических позиций, явилось новым шагом на пути ко второй мировой войне (2).

    Блок агрессоров под ширмой «антикоммунизма»

    Два поезда мчались в одном направлении на расстоянии метра друг от друга. Открыв окно, Муссолини увидел Гитлера, который проделал то же самое в соседнем поезде. Пока бежали последние километры, остававшиеся до Берлина, два диктатора смогли обменяться впечатлениями о поездке, словно находились в одном купе.

    Незадолго до прибытия в германскую столицу поезд «фюрера» вырвался вперед. Когда Муссолини ступил на перрон вокзала, Гитлер уже протягивал руку своему гостю.

    Тщательно отрепетированный трюк с поездами был тонко рассчитан на внешний эффект. Приглашая «дуче» посетить в сентябре 1937 г. третий рейх, нацисты преследовали определенную цель – покрепче привязать к себе союзника. «Гитлер, который открыто хвастался, что сумеет подкупить любого человека, – отмечает один из биографов Муссолини, – правильно оценил характер своего итальянского коллеги и не пожалел усилий и средств для того, чтобы оказать ему почести, подобающие главе государства, которым тот не являлся, и представить возможности нацистской Германии в наиболее выгодном свете».

    Берлин в те дни напоминал оперную сцену: монументальные колонны, украшенные ликторскими пучками и огромными орлами с распластанными крыльями, итальянские и германские фашистские знамена, тяжело ниспадавшие с крыш. Яркий свет прожекторов придавал спектаклю театральный вид. 60 тыс. эсэсовцев плотной стеной отделяют Муссолини от толпы. Раздаются возгласы «Хайль дуче!», слышны фанфары оркестра, исполнявшего марш из «Аиды». Все это производит на обрюзгшего итальянского диктатора огромное впечатление.

    «Дуче» появился в сопровождении свиты пестро разодетых генералов и дипломатов. Сам же затмевал их парадной формой, специально придуманной для данного визита и сверкавшей золотом и серебром.

    Пройдет немного времени, и Муссолини станет жалким вассалом Гитлера. Но пока ему дают возможность чувствовать себя уважаемым и равноправным партнером, окружают дешевой лестью. Все пять дней Гитлер не покидал своего «друга». Приемы, парады, официальные банкеты сменялись с головокружительной быстротой.

    Зная пристрастие «дуче» к воинским почестям, Гитлер повез его на большие маневры в Мекленбург. Там Муссолини впервые увидел танковые части. Затем посещение заводов Круппа в Эссене. Огромные, раскаленные добела стальные болванки под ударами гигантского молота превращались на глазах у «дуче» в броню для линкоров. Муссолини в восторге: «Кузница Нибелунгов!» – восхищенно восклицает он.

    Визит завершился митингом на олимпийском стадионе в Берлине. Не жалея эпитетов, Гитлер расписывал заслуги стоявшего на трибуне Муссолини, называя человеком, «неподвластным истории, но который сам создает историю».

    Ответную речь держит «дуче». Он словно во хмелю. Военные парады и гигантские манифестации заставили его уверовать е мощь третьего рейха. Надеясь с помощью такого союзника осуществить собственные авантюристические замыслы, «дуче» решает окончательно связать судьбу Италии с гитлеровской Германией. Он напыщенно клянется в верности ей. Подобно «фюреру», Муссолини использует лозунг антикоммунизма для того, чтобы разобщить государства, намеченные как объекты агрессии, затруднить их единство действий. «Мы боремся, чтобы не допустить упадка Европы, спасти культуру, которая может еще возродиться при условии, если она отвергнет фальшивых и лживых богов в Женеве и Москве…»

    Митинг завершился неожиданным образом и, как показали последующие события, весьма символично. Еще до его открытия небо стали затягивать тучи. Слова диктаторов, кричавших в микрофон, то и дело заглушались раскатами грома. Свою речь Муссолини заканчивал под ослепительные вспышки молний и проливным дождем.

    Месяц спустя, 6 ноября 1937 г., Муссолини поставил свою подпись под «антикоминтерновским пактом». Две «оси»: Берлин – Рим и Берлин – Токио – превратились в «треугольник» Берлин – Рим – Токио.

    Интересны подробности, относящиеся к истории создания пресловутой «оси Берлин – Рим». Эфиопские пески изрядно иссушили финансы фашистской Италии. Не успев оправиться после африканского похода, Муссолини ввязался в испанские дела. Амбициозный план превратить Средиземное море в «итальянское озеро» не давал ему покоя. Это было только на руку гитлеровцам. Интервенция в Испании лишала итальянский фашизм возможности проводить активную политику в Центральной Европе и вместе с тем осложняла отношения с западными державами. Италия все больше нуждалась в экономической и политической поддержке Германии.

    Появление в 1936 г. Чиано, зятя Муссолини, в качестве главы во дворце Киджи[52] знаменовало начало ориентации внешней политики Италии на третий рейх.

    В октябре 1936 г. новый итальянский министр явился в резиденцию Гитлера в Берхтесгадене. Желая поднять себе цену у берлинских партнеров, итальянская дипломатия приготовила для «фюрера» своеобразный сюрприз. По личному поручению Муссолини Чиано вручил ему выкраденную итальянской разведкой в Лондоне копию досье английского МИД «Германская опасность». Там было 32 документа, которые Иден подобрал для доверительного ознакомления членов британского кабинета. Как сообщил Чиано в Рим, «фюрер» тотчас же прочел циркуляр Идена и телеграмму Фиппса[53], который расценивал правительство рейха как сборище опасных авантюристов.

    «Чтение документов произвело глубокое впечатление на фюрера, который, после минуты молчания, пришел в ярость.

    «По мнению англичан, в настоящее время в мире существуют две страны, руководимых авантюристами: Германия и Италия. Но Англия тоже управлялась авантюристами, когда она создала свою империю. В настоящее время ею правят только бездарности…»

    Он заявил, что существующему между демократиями союзу следует противопоставить союз, возглавляемый и руководимый нашими двумя странами… Надо перейти в наступление. И с точки зрения тактики полем действия для проведения маневра нужно использовать антибольшевизм. Действительно, многие страны, будучи обеспокоенными итало-германской дружбой, из страха перед пангерманизмом или итальянским империализмом, объединились бы против нас в случае, если они увидят в итало-германском союзе барьер против внутренней и внешней угрозы большевизма, будут склонны включиться в нашу систему[54].

    …Если Англия увидит, и в этом заключается активная часть плана, предлагаемого фюрером, что постепенно создается объединение государств, готовых под знаменем антибольшевизма образовать единый фронт с Германией и Италией, если Англия почувствует, что мы создали единый блок в Европе, на Востоке[55], на Дальнем Востоке и даже в Южной Америке, она не только воздержится от борьбы с нами, но постарается найти средства и пути для достижения соглашения с этой новой политической системой.

    В противном случае, если Англия по-прежнему будет замышлять планы нападения и стремиться лишь выиграть время, мы ее разгромим ее же методом, поскольку вооружение Германии и Италии будет происходить значительно быстрее, нежели Англии, где дело идет не только о строительстве судов, орудий и самолетов, но где еще надо приступить к значительно более длительному и трудному перевооружению духовному».

    Признания главарей разбойничьего блока весьма красноречивы. Антикоммунизм, как видно из документа, служил и ловушкой для буржуазных стран Европы. Им была уготовлена судьба вассалов и ландскнехтов в «новой системе», которую они в полной мере познали через несколько лет. Что касается правящих кругов Англии, то их антисоветские настроения были столь сильны, что гитлеровцы полагали возможным сначала повести их за собой, а затем поставить на колени.

    Используя «антикоммунистическую» маскировку, Германия ускоренно вооружалась. О лихорадочных темпах ее подготовки к войне свидетельствует заявление Геринга. На одном из секретных совещаний крупных промышленников в конце 1936 г. он сказал:

    «Битва, к которой мы приближаемся, требует огромных промышленных мощностей. Единственной альтернативой является победа или гибель… Мы живем в такое время, когда решающая битва близка. Мы находимся на пороге мобилизации и мы уже в состоянии войны. Единственное, чего недостает, так только стрельбы».

    «Пушки вместо масла» и изнурительный труд на военных заводах – вот что принес новый план немецкому народу. Для обоснования военного курса гитлеровцы нуждались в аргументах. После восстановления воинской повинности в 1935 г. и занятия Рейнской зоны в марте 1936 г. призыв бороться против «цепей Версаля» потерял актуальность. Главной стала проповедь борьбы против «большевизма».

    «Исходя из своего принципа, что „чем чудовищнее ложь, тем больше ей верят“, гитлеровцы прилагали все силы для того, чтобы посеять ненависть к. Советскому Союзу, – отмечает А. Андерле, один из историков Германской Демократической Республики. – …Антисоветская травля гитлеровцев, их расизм, разнузданные антисемитские выпады, клевета на социалистический строй Советского Союза, на советскую семью, брак, культуру и т.д. – все это гитлеровцы подчинили одной цели: с одной стороны, запугать население Германии антисоветскими небылицами, а с другой – разжечь самые низменные инстинкты, подстегнуть массы к „крестовому походу против большевизма“ и подготовить их к военным авантюрам германо-фашистского империализма».

    …Неравномерность экономического и политического развития главных империалистических держав в середине 30-х годов привела к нарушению соотношения сил, сложившегося между ними в итоге первой мировой войны. Капиталистический мир раскололся на две враждующие группировки. Фашистские державы, создав агрессивный блок под ширмой «Антикоминтерновского пакта», бросили вызов своим соперникам, требуя нового передела мира. Им противостояла группировка в составе США, Англии и Франции, заинтересованных в сохранении своих преимущественных позиций. В силу ряда причин, и в частности из-за острых англо-американских противоречий, оформление этой коалиции задерживалось и было завершено уже в ходе войны. Обе группировки ставили своей целью сокрушение империалистических конкурентов и установление господствующего положения в мире. Час решающей схватки между ними быстро приближался (3).

    Гитлер: когда и как начинать войну?

    Надвигавшийся новый экономический кризис вынудил гитлеровцев пересмотреть в 1937 г. сроки развязывания военных авантюр. Перевод хозяйства на военные рельсы и бешеная гонка вооружений позволили Германии несколько оттянуть наступление промышленного спада. За внешним благополучием крылась, однако, еще более серьезная и неотвратимая угроза. Сокращение экспортных возможностей из-за однобокого развития экономики, истощение сырьевых и валютных ресурсов ставили страну на порог катастрофы. Несмотря на такую экстренную меру, как частичная продажа иностранных активов, нехватка валюты задерживала выполнение программы вооружений. К концу года валютный и девизный фонд Рейхсбанка едва мог обеспечить расходы на содержание дипломатической и консульской служб за границей. Оказавшись перед перспективой экономического краха и крушения режима, гитлеровцы решили искать выхода в развязывании военных авантюр, не дожидаясь выполнения четырехлетней программы. Наглый блеф и шумные угрозы, обильно сдобренные антикоммунистической приправой, за которыми скрывался животный страх и готовность в случае отпора немедленно отступить, стали характерными повадками гитлеровцев.

    «Директива о единой подготовке вермахта к войне», подписанная военным министром Бломбергом 24 июня 1937 г., может служить иллюстрацией начального периода планирования нацистами актов международного разбоя. В качестве исходного пункта документ содержит констатацию, что в 1937 г. для Германии не существовало какой-либо опасности ни на западе, ни на востоке. Англия, Франция и Россия не стремятся к войне и не готовы к ней.

    «Несмотря на эти факты, – говорилось в директиве, – неустойчивое политическое равновесие в мире, не исключающее неожиданных инцидентов, требует постоянной готовности вооруженных сил Германии к войне. Это необходимо:

    а) чтобы в любое время отразить нападение и

    б) чтобы быть в состоянии использовать военным путем политически благоприятные условия, если таковые возникнут. (Курсив мой. – Авт.)

    Подготовка вооруженных сил к возможной войне должна вестись в течение мобилизационного периода 1937/38 г. в соответствии с изложенными соображениями».

    Итак, Германия еще слаба и пока не смеет думать о большой войне. Тем не менее она жадно выискивает ситуацию, когда можно схватить кусок, который плохо лежит.

    Таким «куском», по расчетам гитлеровцев, была в первую очередь Австрия. Чем больше они убеждались в желании западных держав опереться на фашизм для предотвращения «социального хаоса» в Европе, тем сильнее был соблазн прибрать к рукам золотую наличность австрийского банка и захватить выгодные стратегические позиции для новых авантюр.

    …Обширный кабинет «фюрера» в недавно построенном здании рейхсканцелярии. Замысловатые металлические люстры, длинный стол, в одном из углов – огромный глобус. Здесь 5 ноября 1937 г. состоялось тайное совещание, положившее начало практическому планированию новой мировой войны.

    Присутствовали 7 человек: Гитлер, военный министр Бломберг, главнокомандующий сухопутными силами генерал-полковник фон Фрич, главнокомандующий флотом гросс-адмирал Редер, главнокомандующий военно-воздушными силами Геринг, министр иностранных дел Нейрат, военный адъютант «фюрера» полковник Хосбах. Последнему история обязана записью совещания.

    В основу рассуждений Гитлера, призванных «обосновать» разбойничьи замыслы германского фашизма, был положен глубоко лживый тезис, что немецкая раса якобы была «лишена пространства» и что дальнейшее пребывание в таком состоянии представляло бы «величайшую опасность».

    Высказав утверждение, что положение Германии нельзя улучшить ни автаркией, ни увеличением ее роли в мировом хозяйстве (второе положение противоречило здравому смыслу), «фюрер» продолжал:

    «…единственным выходом, быть может, кажущимся нам мечтой, является приобретение обширного жизненного пространства… Понятно, что это стремление не встречает интереса в Женеве и со стороны насытившихся государств. Если обеспечение продовольственного снабжения стоит у нас на первом плане, то необходимое для этого пространство можно искать только в Европе, а не в эксплуатации колоний, если не исходить из либеральных капиталистических воззрений. Речь идет не о приобретении людей, а о приобретении пространства, пригодного для сельского хозяйства. Целесообразнее также искать сырьевые районы непосредственно по соседству с Германией, в Европе, а не за океаном, причем решение должно дать результат для одного-двух последующих поколений… А что всякое расширение пространства может происходить только путем преодоления сопротивления и причем с риском, это доказано историей всех времен, в том числе Римской империей, Британской империей. Неизбежны также и неудачи. Ни раньше, ни сейчас не было и нет территорий без хозяина; наступающий всегда наталкивается на владельца.

    Для Германии вопрос стоит так: где можно добиться максимального выигрыша путем минимальных усилий?»

    В ответе на вопрос Гитлер исходит из того, что на первом этапе борьбы за мировое господство придется вступить в схватку с империалистическими конкурентами.

    «Германская политика должна иметь в виду, – говорил он, – двух заклятых врагов – Англию и Францию, для которых мощный германский колосс в самом центре Европы является бельмом на глазу, причем оба государства заняли отрицательную позицию в вопросе дальнейшего усиления Германии как в Европе, так и в других частях света… Фюрер не разделяет мнения, что (Британская) империя несокрушима… Английская метрополия в состоянии защищать свои колониальные владения только в союзе с другими государствами, но никак не своими силами…

    Положение Франции более благоприятно, чем положение Англии. Французская империя территориально расположена лучше, жители ее колониальных владений используются для несения военной службы. Но Франция переживает внутриполитические трудности…»

    Военно-стратегические и экономические соображения определяли направление первого удара. «Фюрер» констатирует:

    «…в любом случае военных осложнений нашей первой задачей должен быть разгром Чехии и одновременно Австрии, чтобы снять угрозу с фланга при возможном наступлении на запад… Присоединение обоих государств к Германии означает с военно-политической точки зрения значительное облегчение положения вследствие сокращения протяженности и улучшения начертания границ, высвобождения вооруженных сил для других целей и возможности формирования новых соединений в количестве примерно 12 дивизий, причем на каждый миллион жителей приходится одна новая дивизия».

    Итак, первыми жертвами должны стать Австрия и Чехословакия. В отношении дальнейшего Гитлер достаточно осторожен: все будет зависеть от обстановки.

    Цитируемый документ позволяет проследить, насколько пагубной была политика «невмешательства» и «нейтралитета», проводившаяся западными державами.

    Убеждение в том, что Англия и Франция не окажут противодействия, поощряло руководителей рейха к подготовке захвата Австрии и Чехословакии задолго до того, как могли бы позволить себе помериться силами с западными державами, не говоря уже о возможности противостоять единому фронту Англии, Франции и СССР.

    «Вообще фюрер полагает весьма вероятным, – говорится в том же документе, – что Англия, а также предположительно и Франция, втихомолку уже списали со счетов Чехию и согласились с тем, что когда-нибудь этот вопрос будет решен Германией. Трудности, переживаемые империей, а также перспектива вновь быть втянутой в длительную европейскую войну являются решающими для неучастия Англии в войне против Германии. Английская позиция наверняка не останется без влияния на позицию Франции. Выступление Франции без поддержки Англии с перспективой, что наступление захлебнется перед нашими западными укреплениями, является маловероятным. Без участия Англии нельзя ожидать также, чтобы Франция прошла через Бельгию и Голландию…»

    Какое место в тех планах отводилось СССР? Рассматривая на карте огромные пространства Советской страны, где собирался создать германскую Индию (основу будущего могущества рейха), задумывался ли Гитлер над тем, что путь в ее пределы всегда оканчивался для завоевателей катастрофой?

    Занятый расчетом конъюнктурных комбинаций в Центральной Европе, Гитлер учитывал, что Советский Союз займет непримиримую позицию в отношении агрессии. Но ставка делалась на большое расстояние, отделяющее СССР от места подготавливаемого преступления, на отсутствие у него общей границы с Австрией и Чехословакией. Большие надежды возлагались на союз с Японией, заключенный под «чисто идеологической» вывеской «Антикоминтерновского пакта».

    «Военное вмешательство России, – говорится в цитируемом документе, – необходимо предотвратить быстротой действий наших войск».

    Такова суть изложенного Гитлером плана. Для подкрепления своей «аргументации» он ссылается на опыт таких предшественников, как Фридрих II и Бисмарк.

    «Для решения германского вопроса может быть только один путь – путь насилия, а он всегда связан с риском. Борьба Фридриха Великого за Силезию и войны Бисмарка против Австрии и Франции были связаны с величайшим риском, а быстрота, с какой действовала Пруссия в 1870 г., не позволила Австрии вступить в войну. Если при дальнейшем рассуждении исходить из решения применять силу, связанную с риском, то тогда остается еще дать ответ на вопросы: „когда?“ и „как?“».

    Далее Гитлер рассматривает три варианта развязывания войны. Первый обоснован тем соображением, что с 1943—1945 гг. время будет работать против Германии, которая начнет отставать от своих противников в уровне вооружений, ее экономические ресурсы могут истощиться.

    «…Если фюрер будет еще жив, – говорится в документе, – то не позже 1943—1945 гг. он намерен обязательно решить проблему пространства для Германии».

    Второй вариант предусматривался на случай возникновения во Франции внутриполитического кризиса, который лишил бы ее возможности выступить против Германии. Это будет означать, что пришел час для выступления против Чехия,

    Третий вариант исходил из расчета, что Франция может быть связана в результате ее войны с каким-либо государством. Подразумевался англо-франко-итальянский конфликт. (Не случайно Гитлер хотел, чтобы Италия как можно глубже увязла в испанских делах).

    «Фюрер считает, что определенным образом приблизилась возможность третьего варианта, который может наступить как результат существующих в настоящее время противоречий в районе Средиземного моря и который он намерен использовать, если появится возможность, в любое время, даже и в 1938 г. …Момент для нашего нападения на Чехию и Австрию должен быть поставлен в зависимость от хода итало-англо-французской войны и не должен, скажем, совпадать с началом военных действий этих трех государств. Фюрер не думает также заключать военных соглашений с Италией, а намерен, используя эту благоприятную возможность, которая может представиться лишь один раз, самостоятельно начать и провести кампанию против Чехии, причем нападение на Чехию должно быть осуществлено „молниеносно“».

    Интересна реакция слушателей. По свидетельству Хосбаха, они были потрясены. Но чем? Принимая самое непосредственное участие в создании армии для агрессии, фашистские генералы восприняли провозглашенные фюрером цели как отвечающие их взглядам. Зато нарисованная им перспектива вовлечения Германии в войну, да еще на два фронта, вызвала тревогу. В осторожных выражениях генералы разъяснили «фюреру», что армия еще не готова выдержать столкновение с западными державами. Она не может пойти на этот риск, даже если Англия и Франция окажутся в состоянии войны с Италией. Кроме того, чехословацкие укрепления «крайне затруднят» наступление. Опасение высказал и Нейрат. Итало-англо-французский конфликт, заметил он, еще нельзя считать делом близкого будущего.

    Заявление Гитлера и реакция слушателей свидетельствовали, что в конце 1937 г. фашистский рейх с военной точки зрения не был готов осуществить намеченные Гитлером захваты. Тогда почему же фашистская Германия через 4 месяца после описанного совещания беспрепятственно захватила Австрию? (4)

    Франция «любуется своим отражением»

    «Скоро голова Шушнига будет в моих руках!» – заявил «фюрер» в присутствии французского посла в Берлине Франсуа-Понсе осенью 1937 г. Эта фраза быстро облетела дипломатические кулуары Западной Европы. Доходили из Берлина и другие любопытные истории.

    – Слыхали вы последнюю новость о Гитлере? – обратился один из дипломатов к корреспонденту лондонской «Таймс» в Вене Гедие. – Известно ли вам, что он уединился в Берхтесгадене и запретил беспокоить его по государственным делам? Так слушайте, от моего коллеги в Берлине я точно узнал, чем «фюрер» занят. Он собрал огромную коллекцию почтовых открыток с видами Вены, основных городов и населенных пунктов австрийских провинций и в течение многих часов решает, какие из них будут превращены в Коричневые дома (штаб-квартиры нацистов). Он повесил большой план венских улиц и часами сидит за чертежным столом, изображая архитектурные уродства, которыми заменит мягкие и мечтательные фасады в стиле барокко после своего триумфального въезда в столицу Австрии. Шифрованное письмо моего коллеги кончается словами: «угроза или старческое слабоумие? Я не знаю».

    Единственным средством не допустить мировой пожар или хотя бы максимально оттянуть сроки и свести к минимуму его последствия было претворение в жизнь советских предложений о системе коллективной безопасности. Правда, политика «невмешательства» и «нейтралитета» уже нанесла тяжелый ущерб силам мира. Но германо-фашистские армии еще не перешли границы рейха и можно было воздвигнуть на их пути прочный барьер.

    Советское правительство в 1937 г. настойчиво добивалось сплочения миролюбивых сил, делало все возможное, чтобы побудить Лигу наций к действию, вдохнуть в нее энергию.

    «Об угрозах миру, – заявил народный комиссар иностранных дел СССР M.M. Литвинов на пленуме Лиги наций 21 сентября 1937 г., – говорить теперь не приходится, ибо мир уже нарушен. Необъявленная война ведется на двух континентах, и отзвуки и отражения ее трудно предвидеть.

    …Что может и должна делать Лига перед лицом агрессии? Мы знаем сентенцию одного английского писателя, что лучший способ избавиться от соблазна – это уступить ему. Я знаю, что есть такие политические мудрецы, которые думают, что и от агрессии лучше всего избавиться путем уступок ей… Но Лига наций не для того существует, чтобы давать подобные советы… Мы видим, как агрессия, не будучи приостановлена, перебрасывается с одного материка на другой, принимая каждый раз все большие и большие размеры. С другой стороны, я твердо убежден, что решительная политика Лиги в одном случае агрессии избавила бы нас от всех остальных случаев. И тогда, и только тогда, все государства убедились бы, что агрессия нерентабельна, что агрессию не следует предпринимать».

    Советское правительство обращало внимание мировой общественности на опасную тактику агрессоров – под предлогом борьбы идеологий сорвать сотрудничество между СССР и другими европейскими странами, лишить их возможности опереться на советскую помощь и поодиночке сделать своей добычей.

    «Мы твердо знаем, – говорил советский представитель, – что если другие народы захотят по-настоящему организовать мир, обеспечить коллективную безопасность и противопоставить силам агрессии наличные силы мира, то без Советского Союза им не обойтись. Оплотом мира в Европе может быть только Советский Союз. Это отлично понимают агрессоры, которые потому и напрягают все свои усилия к изолированию Запада от Советского Союза».

    Роковые последствия отказа западных держав от политики коллективной безопасности оказались столь велики, глубокая боль, оставленная войной в миллионах сердец, еще столь остра, что снова и снова возникает вопрос – почему же столь очевидные и необходимые меры для обуздания фашистских агрессоров не были приняты? Может быть, Советское правительство, пытаясь организовать военное сотрудничество государств, принадлежащих к различным социально-экономическим системам, добивалось невозможного? Или, наоборот, дипломатия буржуазного мира, руководствуясь пресловутым «прагматизмом», сильно отдающим прибылью с капитала, привела Европу к одной из величайших катастроф в ее истории?

    Жизнь полностью подтвердила правильность и реалистичность политического курса Советского правительства. Оно опиралось на ленинское положение о возможности мирного сосуществования и сотрудничества государств с различным социальным строем. Достаточно напомнить, что именно в условиях такого сотрудничества СССР, США и Англии война закончилась победой сил демократии. Следовательно, их совместное выступление против фашистских агрессоров было возможно и ранее, а это спасло бы десятки миллионов жизней во всех частях света. Такое выступление не состоялось лишь потому, что воспротивились те, в чьих руках находилась власть на Западе.

    Крупнейший просчет, допущенный Англией и Францией в канун второй мировой войны, оставил неизгладимый след в их истории. Субъективно политический курс Невиля Чемберлена – любой ценой сговориться с агрессором и натравить его на Советский Союз – представлялся английским влиятельным кругам венцом государственной мудрости. Эта близорукая политика явилась одной из причин тех резких сдвигов не в пользу Англии, которые в итоге произошли в соотношении сил внутри капиталистического мира.

    К еще более трагическим последствиям привела такая политика Францию. Проблема взаимоотношений с Германией всегда являлась для нее более острой, нежели для Англии. Отделенный от континента рукавом Ла-Манша, «коварный Альбион» мог в трудную минуту отгородиться телом союзника, тогда как для Франции речь шла о жизни и смерти. Вместе с тем ее политика в рассматриваемый период имела серьезное значение для судеб мира. Франция могла в сотрудничестве с СССР коренным образом изменить ход событий и не допустить распространения фашистского варварства на континенте Европы.

    Проведения именно такой политики требовали народ и Коммунистическая партия Франции. Необходимость ее доказывала довольно значительная группа представителей буржуазии. Разумеется, французских буржуа отпугивало слово «большевики». Но здравый смысл и опыт истории свидетельствовали о жизненной необходимости сотрудничества с СССР для отражения угрозы.

    Катастрофа 1940 г. заставила многих французов вернуться к оценке роли «восточного союза» в судьбах их страны. «Франция проиграла войну по многим причинам, но одна из них намного превосходит по своему значению все остальные. Эта причина – саботаж русского союза». Эти слова принадлежат А. де Кериллису, в прошлом редактору одной из французских буржуазных газет, известному своим враждебным отношением к коммунизму. В то время, когда была издана его книга «Французы, вот правда!» (Нью-Йорк, 1942 г.), на Триумфальной арке в Париже висело полотнище со свастикой. Французским политикам было над чем подумать.

    «Укреплять могущество Франции, основывать европейское равновесие на великом восточном союзе, – пишет автор, – такова наиболее древняя, наиболее постоянная и наиболее благотворная традиция нашей дипломатии.

    Франциск I и его наследники добивались союза на Востоке с Турцией для того, чтобы противостоять австрийской монархии. Армии Сулеймана Великолепного совершили поход на Вену, чтобы помочь французам… Франциск I и его наследники, самые христианские и католические короли, объединялись с мусульманами в то время, когда последние представляли собой кошмар христианства, чтобы победить австрийцев, также самых христианских и католических. Никто не делал из этого скандала…

    Ришелье стремился установить восточный союз со шведами и германскими протестантскими князьями… Ришелье был кардиналом, Густав-Адольф и князья, о которых идет речь, были еретиками, т.е. «ужасными большевиками», той эпохи».

    Ссылаясь на опыт Наполеона и Фоша, автор заключает: каждый раз, когда Франция была союзником России, она выигрывала войны; каждый раз, когда она не являлась им, то проигрывала их. «Речь, следовательно, идет об основном законе французской политики».

    Конечно, автор не претендует на научный подход к проблеме. Но нельзя не признать, что его суждения основаны на фактах. И те, кто хотел их видеть, не мог не делать логически неизбежных выводов.

    В первые годы установления фашистского режима в Германии французское правительство как будто проявило намерение реалистически оценить возникшую обстановку. В мае 1935 г. СССР и Франция подписали договор о взаимной помощи. Это было крупным успехом советской дипломатии и тех сил во Франции, которые стояли на позиции защиты национальных интересов. Конечно, Советское правительство понимало, что французским лидерам было нелегко вступить на путь лояльного и искреннего сотрудничества с социалистическим государством. Мешали многолетняя предвзятость суждений, горы антисоветских небылиц, сфабрикованных капиталистической прессой. Можно ли было устранить препятствия? Советское правительство пыталось сделать это своей щедрой откровенностью при обмене мнениями по политическим и военным вопросам, открытым шагом навстречу, конкретными практическими предложениями. Оно делало все, чтобы создать атмосферу доверия и сотрудничества.

    К сожалению, этого не произошло. Договор с Советским Союзом (переговоры начал еще Барту) был подписан новым министром иностранных дел Лавалем. В беседе с советским полпредом во Франции В.П. Потемкиным министр произнес странную фразу.

    «…Он не скрывает, – сообщал Потемкин, – что стремится к соглашению с Германией… Если соглашение с Германией возможно только обходным путем, через соглашение Франции с Москвой, он готов пойти и этим путем».

    Как следовало понимать это заявление?

    «Фразу Лаваля о поисках путей сближения с Германией через Москву можно было бы как будто понять в смысле стремления к комбинации, объединяющей Францию, Германию и СССР, – отмечалось в одном из документов НКИД того времени. – Напрашивается, однако, более вероятное предположение, что либо Лаваль проговорился, либо сознательно, с циничной откровенностью сказал, что сближение с нами должно быть лишь целью запугивания Германии, чтобы добиться от нее больших уступок, иначе говоря, что Франция нас только разыгрывает».

    Дальнейший ход событий подтвердил правильность данной НКИД оценки позиции Лаваля и тех, кто стоял за его спиной. Заботясь не о спасении страны, а о своих классовых привилегиях, французские правящие круги видели в договоре с СССР, еще в момент его подписания, лишь средство для давления на Гитлера и Муссолини. Соглашение с ними оставалось главной целью их политики.

    Элементарная логика подсказывала, что после подписания пакта военные представители должны договориться о его практическом претворении в жизнь. Советское правительство неоднократно предлагало организовать переговоры двух генеральных штабов для выработки и подписания военной конвенции.

    Об инициативе Советского правительства свидетельствуют мемуары начальника французского генерального штаба Гамелена. В беседе с ним 17 февраля 1937 г. советский полпред в Париже В.П. Потемкин сообщил точку зрения правительства СССР в отношении возможных форм и путей оказания помощи Франции.

    «Военная помощь СССР может предусматривать два варианта. – говорится в записи беседы, составленной Гамеленом.

    1. Если Польша, союзница Франции, и Румыния, союзница Франции и Чехословакии, выполнят свои обязательства и дадут согласие на проход через их соответственные территории советских войск, в соответствии с решением, принятым ими самостоятельно или в результате решения Лиги наций.

    В таком случае СССР имеет возможность предоставить помощь всеми родами войск. Он готов сделать это в необходимом объеме, который должен быть установлен специальным соглашением между заинтересованными государствами.

    2. Если по непонятным причинам (так в тексте. – Авт.) Польша и Румыния воспротивятся тому, чтобы СССР предоставил помощь Франции и Чехословакии, и не пожелают разрешить проход советских войск через их территорию, в данном случае помощь СССР будет по необходимости ограничена.

    Она может быть осуществлена путем посылки сухопутных войск морем (Потемкин лично настаивает на этом) и воздушных сил в Чехословакию и во Францию. Размеры этой помощи должны быть установлены специальным соглашением между заинтересованными государствами.

    В обоих случаях СССР окажет помощь своими военно-морскими силами.

    СССР обеспечит поставку Франции и Чехословакии бензина, мазута, масел, марганца, продуктов питания, вооружений, моторов, танков, самолетов и т.д.

    Генеральный штаб СССР в свою очередь хотел бы знать:

    1. Какую помощь Франция могла бы предоставить СССР, если бы он подвергся нападению со стороны Германии?

    Каким путем должен быть установлен объем этой помощи?

    2. Какие виды вооружения могла бы Франция поставить СССР?»

    Любопытно также признание бывшего французского премьера Блюма, приведенное в мемуарах П. Рейно[56].

    «Россия предлагала нам, и торжественно выполнила это, сообщать полные данные о своих военных ресурсах, промышленных возможностях, о поставках, которые могла бы нам обеспечить в случае европейского конфликта. Она просила, со своей стороны, аналогичных сведений, но передача их задерживалась…»

    Почему задерживалась? Да потому, что военно-стратегические данные сообщают лишь тому, в ком видят своего союзника. Французские правящие круги не относили СССР к этой категории. «Военные соглашения с Россией? Я не имел времени их заключить», – заявил в 1946 г, другой французский премьер, Фланден,

    Каков же был ответ на советское предложение обсудить пути взаимной помощи? Ответ, подготовленный Гамеленом и одобренный соответствующими министрами – Даладье и Дельбосом, гласил:

    «Франция, если сама не подвергнется нападению основных сил Германии, готова предпринять наступательные действия в соответствии с обстоятельствами момента в рамках предусмотренных пактами взаимопомощи условий, которые связывают ее с различными заинтересованными странами, и обязательств, какие вытекают из Устава Лиги наций.

    Для проведения этих наступательных действий могут быть использованы все французские силы в той мере, в какой они не будут заняты на других фронтах или заморских владениях».

    Могло ли Советское правительство после такого заявления опираться на Францию как на союзника?

    Французский генеральный штаб не хотел ни союза с СССР, ни советской помощи. Его кругозор не выходил за пределы казематов линии Мажино, устаревших представлений эпохи первой мировой войны. Новаторское предложение де Голля, тогда полковника, о создании танковых соединений для наступательных операций (позже германское командование использовало его против Франции) не встретило поддержки. Решающее воздействие на формирование военных концепций оказывал престарелый маршал Петэн. Опыт Вердена, окаменевший в его сознании, стал неодолимым препятствием на пути танков де Голля. Представляя себе Францию в будущей войне в образе нового гигантского Вердена, Петэн объявил ее укрепления на Рейне неприступными. С легкой руки штабистов получили хождение слова поэта Поля Валери: Франция может радостно и спокойно любоваться своим отражением в щите, которым является ее армия.

    Порочная оборонительная концепция Петэна имела особую притягательную силу для французских буржуа, Наша молодежь, заявляли они, не должна истекать кровью на укреплениях «линии Зигфрида» ради спасения режима большевиков в Москве. Ну, а германский танковый кинжал, нацеленный в сердце Франции? Чья молодежь должна была спасать ее? Ответ как бы осторожно вложен между строк заявления Даладье, тогда военного министра, 17 декабря 1936 г. в комиссии по военным делам сената.

    «Мы – французы, – сказал он, – и прежде, чем создавать материально, должны конструировать интеллектуально… Я полностью согласен с генералом Гамеленом и Высшим военным советом, т.е. с людьми, которые отличаются зрелостью суждений и имеют опыт войны… Никто никогда не видел, как действуют в боевых условиях пресловутые германские бронированные дивизии… Я допускаю, что этот вид оружия создан для ведения подвижной войны в равнинной местности. Возможно, при этом имелись в виду Украина, Польша, Чехословакия…»

    Заявление не нуждается в комментариях.

    Прибегая к языку Эзопа во время выступлений под сводами Бурбонского дворца, французские политики совершенно избавлялись от скованности в доверительных беседах с тайными эмиссарами Гитлера. Весьма показательны в этом отношении беседы с фон Папеном в конце 1937 г.

    Фигура фон Палена, «сатаны в цилиндре», достаточно хорошо известна. Политический авантюрист, участник закулисных интриг, которые завершились захватом власти фашистами, Папен «в последующие годы явился одним из главных исполнителей ряда преступных „комбинаций“ Гитлера. Незадолго до описанного выше совещания в рейхсканцелярии Папен инкогнито объявился в Париже.

    «На завтраке, устроенном моими друзьями в Версале, я встретил помимо других Жоржа Бонне, министра финансов, которого хорошо знаю еще со времени Лозаннской конференции», – писал Папен в отчете, датированном 10 ноября 1937 г.

    В беседе с Бонне Папен выдвинул один из главных тезисов, использовавшихся гитлеровской пропагандой во Франции: после решения Саарского вопроса Германия уже не имеет территориальных претензий на Западе.

    «…Во Франции, – заявил он, – еще не оценили в полной мере великую идею фюрера, которая нашла выражение в его историческом решении объявить, что вопрос о германо-французской границе разрешен раз и навсегда. Но если Франция таким образом обрела полную безопасность своей восточной границы, естественным следствием должен стать ее отказ от политики баланса сил, и она не должна рассматривать каждый шаг Германии в направлении усиления ее влияния в Дунайском бассейне как угрозу французским интересам».

    Заметим, это говорилось за несколько дней до совещания, где Гитлер сформулировал задачу уничтожить Францию как «заклятого врага». Но по тактическим соображениям предложив мир на Западе, Германия откровенно требовала себе свободу рук на Востоке. Французский министр финансов, сообщал Папен, высказал мнение, что Франция могла бы согласиться с таким курсом, если будут известны конечные цели Германии в Дунайском бассейне. Разумеется, они уже давно были известны Бонде. Особенно примечательна вторая часть отчета Папена.

    «Не более чем через час после завтрака мне позвонил премьер г-н Шотан, предлагая посетить его в совершенно частном порядке на его личной квартире на бульваре Распай…

    Французский премьер беседовал со мной около двух часов, затронув все вопросы, представляющие для нас обоюдный интерес. Хочу отметить как момент, заслуживающий особого интереса в этой беседе, что он, так же (как и Бонне) с особой гордостью говорил о здоровой внутриполитической обстановке во Франции. Революция, сказал он, наконец изгнана с улиц. Он не отрицал, что столкновения еще могут иметь место… Тем не менее он полагал, что может заявить: если дело дойдет до открытых столкновений, можно целиком положиться на полицию и армию. Армия будет стрелять…

    Премьер подчеркнул затем, что настойчиво желает урегулировать противоречия между интересами Германии и Франции…

    Что касается потребностей Германии, я сделал ему такое же заявление, как и министру финансов, и с удивлением отметил, что, подобно г-ну Бонне, премьер-министр считал вопрос о переориентации французской политики в Центральной Европе полностью открытым для обсуждения, также при условии, разумеется, что конечные цели Германии в Центральной Европе должны быть известны. Во всяком случае, он тоже не имел возражений против существенного усиления германского влияния в Австрии, достигнутого путем эволюции…

    В заключение долгой беседы г-н Шотан обнял меня и сказал: «Передайте фюреру, что если бы мы сумели с ним перевести европейские отношения на новую, более здоровую основу, то это было бы крупной вехой в мировой истории».

    Выразительная поза будущего вишийца Шотана, обнимавшего Папена, символизировала кардинальную переориентацию французской внешней политики – от союза с СССР и коллективной безопасности к тайному сговору с гитлеровцами и предоставлению им свободы рук на Востоке. Весьма показательна беседа американского посла в Париже Буллита с Шотаном 4 декабря 1937 г.

    Подчеркнуто откровенный тон беседы не должен удивлять читателя. Связи американского посла с представителями политического и делового мира Франции были настолько тесными, что Буллита нередко именовали постоянным «министром без портфеля» в калейдоскопе быстро сменявших друг друга кабинетов. Опираясь в проведении своей внешней политики на поддержку США, французские лидеры с бросающейся в глаза угодливостью спешили информировать представителя Белого дома о шагах по «сближению» с рейхом.

    «Шотан сказал, – сообщал Буллит в госдепартамент, – что, по его мнению, у Германии было в настоящее время искреннее стремление развивать более близкие отношения с Францией. Разумеется, для Франции было невозможно броситься в объятия Германии и сразу заключить наступательный и оборонительный союз (объятия Шотана с Папеном не были пустым жестом!); но могло бы оказаться возможным начать период искренних поисков путей к установлению дружбы».

    Французский премьер не замедлил пояснить, в каком направлении намеревался идти в поисках дружбы с фашистской Германией.

    «Шотан сказал, что намерен сообщить мне нечто, что с его стороны является в высшей степени проявлением несдержанности. Поскольку это касалось его лично, он относился весьма спокойно к возможности захвата Австрии Германией…»«Шотан затем сообщил, – продолжал Буллит, – о своих опасениях, что немцы могут потребовать отказа Франции от франко-советского договора о взаимной помощи как sine qua non[57] для подлинного сближения…[58] Он вполне готов предоставить немцам возможные заверения, что Франция никогда не заключит военного союза с Советским Союзом против Германии и не вступит в военные переговоры с СССР, он готов откровенно высказать им свое в высшей степени неблагоприятное мнение о Советском Союзе и большевизме, но не может формально отказаться от договора с СССР о взаимной помощи».

    Напрашивается вопрос: неужели проводники такой политики не задумывались над тем, как сложилась бы судьба Франции, если бы осуществились их надежды на сокрушение Советского Союза? Задумывались. «Лучше Гитлер, чем Блюм»[59] – таков был ответ. Эти слова – те гвозди, которыми Франция была распята в 1940 г. (5)

    Англия «переводит игру» на восток Европы

    Черчилль удобно откинулся в кресле затянувшись сигарой, устремил внимательный взгляд на Риббентропа. Беседа проходила в здании германского посольства в Лондоне[60]. Шел 1937 год.

    Как известно, попытки играть в «дружбу» с Англией были одной из забот нацистской дипломатии. За «дружбу» Великобритания должна была заплатить согласием на захват Германией огромных пространств на востоке Европы, включая советские земли. Сосредоточив в своих руках ресурсы почти целого континента, Гитлеру уже нетрудно было бы разделаться и с английским «другом». Антисоветские авансы, получаемые в Лондоне, вдохновляли нацистов. Практически подготовка германо-английского альянса являлась задачей Риббентропа.

    «Наша беседа продолжалась более двух часов, – отмечает Черчилль в своих мемуарах. – Риббентроп был чрезвычайно учтив, и мы прошлись с ним по всей европейской арене, обсуждая вопросы военного и политического характера. Суть его речей сводилась к тому, что Германия хочет дружбы с Англией. Он сказал мне, что ему предлагали пост министра иностранных дел Германии, но что он просил Гитлера отпустить его в Лондон, чтобы добиться англо-германской антанты или даже союза. Германия оберегала бы все величие Британской империи. Немцы, быть может, и попросят вернуть им немецкие колонии, но это, конечно, не кардинальный вопрос. Важнее было, чтобы Англия предоставила Германии свободу рук на востоке Европы. Германии нужен лебенсраум, или жизненное пространство для ее все возрастающего населения. Поэтому она вынуждена поглотить Польшу и Данцигский коридор. Что касается Белоруссии и Украины, то эти территории абсолютно необходимы для обеспечения будущего существования германского рейха, насчитывающего свыше 70 миллионов душ. На меньшее согласиться нельзя. Таким образом, единственное, чего немцы просили от Британского содружества и империи, – это не вмешиваться. На стене комнаты, в которой мы беседовали, висела большая карта, к которой посол несколько раз подводил меня, чтобы наглядно проиллюстрировать свои планы».

    Заботясь о том, как будет выглядеть его портрет в истории, английский премьер военных лет упоминает о беседе с Риббентропом с вполне определенной целью. Коварные предложения гитлеровцев представляли смертельную опасность для Британской империи, и Черчилль ставит себе в заслугу, что сумел ее разгадать.

    «Выслушав все это, – пишет он, – я сразу выразил свою уверенность в том, что английское правительство не согласится предоставить Германии свободу рук в Восточной Европе. Хотя мы и в самом деле находились в плохих отношениях с Советской Россией и ненавидели коммунизм не меньше, чем его ненавидел Гитлер, но Риббентропу следует твердо знать, что, если бы даже Франция и была в полной безопасности, Великобритания никогда не утратила бы интереса к судьбам континента настолько, чтобы позволить Германии установить свое господство над Центральной и Восточной Европой».

    Следует заметить: не все английские собеседники Риббентропа, с которыми он заводил такой «душевный» разговор, занимали столь негативную позицию, как Черчилль. «Нужно признать, – отмечает хорошо информированный в данном вопросе Ширер, – что Риббентроп, хотя и являлся непривлекательной фигурой, был не без влиятельных друзей в Лондоне». В их числе можно назвать маркиза Лондондерри, министра авиации в 1931—1935 гг. Общий для обоих «подход» к коммунизму позволил бывшему виноторговцу Риббентропу установить отношения на короткой ноге с маркизом. Они именовали друг друга попросту «Чарли» и «Иоахим». Лондондерри сетовал на то, что британское правительство проявляло недостаточную активность и упускало шансы достигнуть «сближения» с Германией.

    Аналогичной была и точка зрения лорда Лотиана. Он утверждал, что Англия должна проявить «мудрость и решительность» и, порвав с «русско-французской комбинацией», пойти на такие «исправления» в Восточной Европе, которые положат конец «окружению» Германии. В обоснование своей позиции лорд Лотиан ссылался на выраженное Гитлером в «Майн кампф» стремление к союзу с Англией.

    Сторонники подобных взглядов, а их оказалось немало среди влиятельных кругов Англии, избегали, разумеется, открытых трибун и предпочитали обсуждать занимавшие их вопросы в узком кругу. Для этого они использовали «уик энды»[61] на загородных виллах. Наиболее печальную славу приобрело роскошное поместье «Кливден». Леди Астор[62] собирала там по субботам целые плеяды звезд английского политического небосвода. Завсегдатаями являлись бывшие министры иностранных дел, пионеры политики «умиротворения» Джон Саймон и Сэмуэль Хор, лорд Галифакс, в прошлом вице-король Индии, известный своей набожностью и крайними антисоветскими взглядами, Кюнгсли Вуд, личный друг Чемберлена, которому в 1938 г. был вручен портфель министра авиации, лорд Лотиан, нередко принимавший эту компанию у себя, лорд Лондондерри, издатель газеты «Таймс» Д. Даусон, выступавший идеологическим вождем «кливденской клики», Том Джонс, экономический советник и личный друг Болдуина, долго носившийся с идеей организовать секретную встречу английского премьера с Гитлером, и им подобные.

    Получал приглашения к Асторам и Риббентроп. Можно полагать, что, польщенный вниманием аристократов, немецкий посол развивал перед ними планы англо-германского «сотрудничества» не менее откровенно, чем в приведенной выше беседе с Черчиллем.

    Участники встреч в Кливдене неизменно сходились в одном – главным врагом Британской империи является Советский Союз. Само провидение послало Гитлера для того, чтобы спасти ее. Они готовы были ради провоцирования германо-советского конфликта пойти на существенные уступки, серьезно ослаблявшие позиции Англии, – вплоть до предоставления Гитлеру возможности захватить Австрию, Чехословакию, всю Центральную и Юго-Восточную Европу. Этот «ход» не был лишен тонкости. Он должен был отвлечь «фюрера» от притязаний на бывшие германские колонии. После первой мировой войны они в основном достались Англии, и доходы от них были обильно представлены на столе, за которым обсуждались названные проблемы.

    С мая 1937 г. английский кабинет возглавил Невиль Чемберлен, по своим взглядам близкий к участникам «кливденских сборищ», На пороге вступления в новую должность он получил характерное напутствие своего брата Остина. «Невиль, – заявил тот, – ты должен помнить, что ничего не понимаешь в делах внешней политики». Чемберлен расценил свои возможности иначе. «Я сам буду своим министром иностранных дел», – сказал он Нэнси Астор. Стремление к сговору с фашистскими державами на антисоветской почве стало главным содержанием его внешнеполитического курса.

    Почти одновременно с появлением Чемберлена на Даунинг-стрит, 10[63] в Берлин был направлен новый посол – сэр Невиль Гендерсон. Его предшественника, Эрика Фиппса, убрали из столицы рейха по требованию гитлеровцев.

    Сын директора английского банка и владельца торговой судоходной фирмы, воспитанник Итона, сэр Невиль начал дипломатическую карьеру в 1905 г. в Петербурге. Гендерсон считал себя избранником судьбы, которому предначертано воплотить в жизнь мечты английских верхов об установлении дружеских отношений с фашистским рейхом. Его симпатии к гитлеровцам проявлялись настолько откровенно, что в Великобритании сэра Невиля именовали «нашим нацистским послом в Берлине».

    Свое «кредо» Гендерсон изложил в специальном меморандуме, подготовленном незадолго до назначения в Берлин. По-видимому, со временем откроется, по чьей воле появился на свет этот документ. Лишь позже, в августе 1937 г., автор направил его в Форин оффис. Меморандум представляет интерес для оценки подлинных мотивов английской политики в отношении Германии в рассматриваемый период.

    Всю проблему англо-германских отношений автор сводит к вопросу об условиях, на каких можно достигнуть договоренности. В первой части меморандума формулируются уступки, на которые должна пойти Англия во имя соглашения с рейхом. Они сводятся к следующему:

    а) Согласие Англии на аншлюс[64].

    б) Признание в принципе права Германии на обладание колониями.

    в) Согласие Англии на экономическое и политическое господство Германии в Восточной Европе, при условии, что Гитлер обяжется соблюдать верность своему заявлению от 21 мая 1935 г. добиваться пересмотра Версальского договора только мирными средствами.

    Во второй части излагается идея, которая фактически стала основой внешнеполитического курса Англии тех лет.

    «Независимо от того, привлекает ли правительство его величества или нет осуществление основанного на этих соображениях курса, и от того, совместим ли он с английскими концепциями международной морали и права, было бы в высшей степени неразумным предоставить событиям и дальше плыть по течению… Убеждение, что Англия преграждает путь Германии во всех направлениях, сколь бы обоснованным это направление ни было, продолжает укрепляться. Все большее и большее число немцев начинают приходить к мысли, что, поскольку примирение не удалось, война с Великобританией, если Германия намерена осуществить то, что ей предначертано, неизбежна…

    Если Германии закрыт путь для каких-либо авантюр на Западе – а совершенно определенное публичное заявление г-на Идена, что Великобритания будет рассматривать в будущем как казус белли любую агрессию не только против Бельгии, но также против Франции и Голландии, сделало положение в этом вопросе кристально ясным, – то имеем ли мы право противодействовать германской мирной экспансии и эволюции на Востоке?..

    Правильный для нас курс, несомненно, должен заключаться в том, чтобы при условии, что мы обеспечим мир на Западе, быть готовым примириться, не испытывая слишком большого беспокойства, с подъемом и расширением неугомонного пангерманизма в Центральной и Восточной Европе…

    Разве не было бы также разумным сразу признать, не откладывая, что Германия в настоящее время является слишком могущественной, для того чтобы ее можно было убедить или принудить вступить в Восточный пакт, что определенное превосходство Германии на Востоке является неизбежным и что мир на Западе не должен быть принесен в жертву теоретически похвальному, но практически ошибочному идеализму на Востоке… Говоря прямо, Восточная Европа явно не является еще окончательно, на все времена устроенной, не представляет жизненного интереса для Англии. Немцы, безусловно, более цивилизованны, чем славяне, и в конечном счете, если с ними правильно обращаться, потенциально менее опасны для Англии; можно было бы даже утверждать, что было бы несправедливо пытаться не допустить того, чтобы Германия завершила свое единство или чтобы она была подготовлена для войны против славян при условии, что приготовления ее таковы, чтобы убедить Британскую империю, что они одновременно не направлены против нее…»

    Более откровенного признания провокационных целей английской дипломатии нельзя требовать от официального документа. Ставший известным лишь в 1968 г. «меморандум Гендерсона» дает новое свидетельство антисоветских замыслов, вынашивавшихся в Лондоне. Он проливает также свет на миссию Галифакса, посетившего Берлин осенью 1937 г.

    После неудачных попыток организовать встречу Болдуина с Гитлером «кливденцы» решили поскорее отправить на переговоры кого-нибудь из авторитетных выразителей их взглядов. Выбор пал на лорда Галифакса, лорда-президента в кабинете Чемберлена (фактически министр без портфеля). В качестве предлога использовали приглашение, полученное им от Геринга, посетить «Охотничью выставку» в Берлине и пострелять лисиц в заповедниках рейхсмаршала. Галифакс, имевший титул «магистра лисьей охоты», с готовностью согласился. Встречу с «фюрером» предусматривалось организовать отдельно. Его «чувствительность» не позволяла присутствовать на стрельбе лисиц.

    Встреча Галифакса и Гитлера состоялась 19 ноября 1937 г. в Оберзальцберге, на горной вилле «фюрера». Содержание переговоров стало известно в 1948 г. после публикации Министерством иностранных дел СССР документов из германского архива.

    Беседа походила на шахматную партию, ходы и возможные варианты которой были заранее рассчитаны обоими игроками. Как уже отмечалось, англо-германские отношения во второй половине 30-х годов были окрашены серьезной тревогой британских правящих кругов в связи с настойчивыми требованиями гитлеровцев возвратить бывшие колонии Германии. Шумные выступления «фюрера» на эту тему были всем известны. Как свидетельствуют факты, гитлеровцы не намечали практических шагов в данной области, наоборот, считали эту борьбу бесперспективной. Новые германские «Пантеры» были предназначены не для морских походов[65], а для захвата Украины. Колониальный вопрос, однако, нацисты с успехом использовали для шантажа и получения различных уступок от Англии.

    Избранная британской дипломатией тактика не отличалась особой изощренностью. Нащупывая пути к соглашению с Германией, британское правительство довольно туманно заявляло, что готово пойти навстречу в колониальном вопросе, но в комплексе общего урегулирования отношений. Одновременно оно больше стремилось привлечь внимание Гитлера к соблазнительным и доступным «кускам» в Восточной Европе, прокладывая русло для германо-фашистской агрессии в направлении СССР.

    «Лорд Галифакс, – говорится в записи беседы, – начиная разговор, подчеркнул, что он приветствует возможность достижения путем личного объяснения с фюрером лучшего взаимопонимания между Англией и Германией. Это имело бы величайшее значение не только для обеих стран, но и для всей европейской цивилизации.

    …Он (лорд Галифакс) и другие члены английского правительства проникнуты сознанием, что фюрер достиг многого не только в самой Германии, но что, в результате уничтожения коммунизма в своей стране, он преградил путь последнему в Западную Европу, и поэтому Германия по праву может считаться бастионом Запада против большевизма.

    …Не должно быть такого впечатления, что «ось Берлин – Рим» или хорошие отношения между Лондоном и Парижем пострадают в результате германо-английского сближения. После того как в результате германо-английского сближения будет подготовлена почва, четыре великих западноевропейских державы должны совместно создать основу, на которой может быть установлен продолжительный мир в Европе».

    Знакомые очертания «Пакта четырех» как европейской крепости против коммунизма выступают в заявлении Галифакса весьма отчетливо. В ответ Гитлер выдвинул свои условия.

    «…Имеются две возможности оформления отношений между народами.

    Игра свободных сил, которая во многих случаях означала бы активное вмешательство в жизнь народов и могла бы вызвать серьезные потрясения нашей культуры(!), созданной с таким трудом. Вторая возможность состоит в том, чтобы вместо игры свободных сил допустить господство «высшего разума»; при этом нужно, однако, отдать себе отчет в том, что этот высший разум должен привести примерно к таким же результатам, какие были бы произведены действием свободных сил».

    Без борьбы и сопротивления Галифакс сразу же уступил, надеясь увлечь в желательном направлении и собеседника.

    «С английской стороны не думают, – сказал он, – что статус-кво должен при всех условиях оставаться в силе… Он должен еще раз подчеркнуть от имени английского правительства, что не должна исключаться никакая возможность изменения существующего положения, но изменения надо производить только на основе разумного урегулирования… Если обе стороны согласны в том, что мир не статичен, то следует попытаться на основе общих идеалов (!) отдать должное этому признанию, направив имеющуюся энергию на достижение общей цели (!) в условиях взаимного доверия».

    Песнопения Галифакса относительно «общности идеалов», очевидно, не могли не позабавить Гитлера. Лорд вел себя, словно глухарь на току. Играя на стремлении Англии прийти к соглашению с Германией, Гитлер выдвинул колониальный вопрос.

    «Германия знает позицию английских партий по колониальному вопросу и, в частности, абсолютно отрицательную позицию консерваторов. То же самое имеет место и во Франции. Какой же смысл приглашать для положительного сотрудничества страну, если у нее в некоторых вопросах отняты самые примитивные права?»

    В замечании Гитлера чувствовался зондаж – сможет ли английское правительство пойти на решение ряда проблем вопреки настроениям общественности страны. Опасаясь, как бы Гитлер не счел переговоры с кабинетом Чемберлена бесперспективными, Галифакс поспешил заверить: его правительство «не является рабом демагогических интриг партий».

    Гитлер решил с помощью колониального вопроса выжать из англичан побольше.

    «…Между Англией и Германией имеется, по существу, только одно разногласие: колониальный вопрос. Это – различие в точках зрения. Если его можно устранить, это будет отрадно; если это невозможно, то он (фюрер) может лишь с прискорбием принять это к сведению».

    Расчет Гитлера оказался верным. Оставив в стороне колониальный вопрос, Галифакс поспешил «незаметно» перевести разговор на европейские проблемы.

    «…Все остальные вопросы, – сказал он, – можно характеризовать в том смысле, что они касаются изменений европейского порядка, которые, вероятно, рано или поздно произойдут. К таким вопросам относятся Данциг, Австрия и Чехословакия. Англия заинтересована лишь в том, чтобы эти изменения были произведены путем мирной эволюции и чтобы можно было избежать методов, которые могут причинить дальнейшие потрясения, которых не желал бы ни фюрер, ни другие страны».

    Итак, дипломатический замысел, во имя которого Галифакс пустился в путешествие, был осуществлен. «Фюреру» заявили, что его притязания на Австрию, Чехословакию и Данциг (Гданьск) не встретят противодействия Англии.

    Незадолго до поездки Галифакса в Германию Форин оффис направил ему меморандум Гендерсона. Сопоставление текста меморандума и записи беседы позволяет сказать, что точка зрения Галифакса, представлявшего кабинет, не расходилась с изложенной в документе концепцией. Первая часть меморандума была, по существу, конспектом. В соответствии с ним Галифакс формулировал во время беседы позицию английского правительства относительно пресловутых «изменений европейского порядка». Вторая часть знакомит с мыслями, владевшими английским лордом, когда тот воздавал хвалу Гитлеру за превращение Германии в «бастион против коммунизма».

    Встреча Гитлера с Галифаксом относится к числу внешне малозначащих событий. В действительности же в те минуты искусной рукой Галифакса фитиль войны был проложен от границ фашистской Германии на Восток. Пройдет немного времени, и искра побежит по фитилю. Все более разгораясь, огонь опалит Австрию, Чехословакию и, дойдя до Польши, в ночь на 1 сентября 1939 г. вызовет взрыв, который потрясет мир (2).








    Главная | Контакты | Прислать материал | Добавить в избранное | Сообщить об ошибке