X

В то время, как Троцкий рационально организует государственный переворот, центральный комитет большевистской партии организует пролетарскую революцию. Военно-революционный партийный центр, куда входят Сталин, Свердлов, Бубнов, Урицкий и Дзержинский, почти все заклятые враги Троцкого, разрабатывает план всенародного восстания. Члены этого центра, – им, и только им Сталин с 1927 года будет приписывать организацию октябрьского переворота, – совершенно не верят в то, что планы Троцкого могут увенчаться успехом. Чего он сможет добиться со своей тысячей бойцов? Юнкера справятся с ними в два счета. Против правительственных войск надо поднимать пролетарские массы, десятки тысяч рабочих «Путилова» и Выборгской стороны, громадную толпу дезертиров, солдат петроградского гарнизона, перешедших на сторону большевиков. Надо поднять всенародное восстание: а Троцкий со своими авантюрами – союзник бесполезный и опасный.

Как и для Керенского, для партийного центра революция – это проблема полиции. Любопытно отметить, что в состав центра входит будущий создатель большевистской полиции, ВЧК, позднее переименованной в ГПУ. Именно он, бледный и жутковатый Дзержинский, изучает систему защитных мер Керенского и разрабатывает план наступления. Из всех противников Троцкого это самый коварный и самый страшный. В своем фанатизме он стыдлив, как женщина; это аскет, который никогда не смотрит на собственные руки. Он умер в 1926 году, прямо на трибуне, когда произносил обличительную речь против Троцкого.

Накануне государственного переворота, когда Троцкий говорит Дзержинскому, что красногвардейцы должны забыть о существовании правительства Керенского, что речь идет не о том, чтобы обстрелять правительство из пулеметов, а о том, чтобы овладеть государством, что Совет республики, министерства, дума не имеют никакого значения с точки зрения повстанческой тактики и не должны быть мишенью для вооруженного восстания, что ключ к государству – это не его политические и бюрократические структуры, не Таврический дворец, не Мариинский дворец и не Зимний, а его техническое обеспечение, электростанции, железные дороги, телефонные и телеграфные линии, порт, газовые сети, водопровод, он отвечает, что восстание должно быть нацелено на противника, должно атаковать его на его же позициях. «Защитник государства – это правительство, – говорит Дзержинский, – поэтому наша атака должна быть направлена именно на правительство. Надо разбить врага на том же поле битвы, на котором он защищает государство. Если враг окопался в министерствах, в Мариинском дворце, в Таврическом дворце и в Зимнем, значит, надо идти за ним туда. «Чтобы взять власть, – говорит в заключение Дзержинский, – мы двинем на правительство народные массы».

У партийного центра, разрабатывающего тактику восстания, вызывает беспокойство нейтральная позиция, которую заняли профсоюзы. Можно ли взять власть, не опираясь на всеобщую забастовку? «Нет, – отвечают центральный комитет партии большевиков и партийный центр по руководству восстанием, – мы должны спровоцировать забастовку, чтобы вовлечь массы в революционную борьбу. Но для этого мы должны применить не тактику вооруженных вылазок, а тактику всенародного восстания: так мы сумеем вовлечь массы в борьбу с правительством и вызвать всеобщую забастовку». «Необязательно провоцировать забастовку, – говорит Троцкий, – чудовищный хаос, который царит в Петрограде, – это посильнее забастовки. Этот хаос, парализующий государство, мешает правительству принять меры против восстания. Раз мы не можем опереться на забастовку, давайте опираться на хаос». Мы уже говорили, что центр отвергал тактику Троцкого, поскольку считал, что в ее основе лежит слишком оптимистичная оценка ситуации. На самом же деле Троцкий был скорее пессимистом, он считал существующее положение гораздо более сложным, чем казалось на первый взгляд: он не доверял массам, ему было хорошо известно, что восстание может полагаться лишь на меньшинство. Идея вовлечь широкие массы в вооруженную борьбу с правительством, спровоцировав этим всеобщую забастовку, была всего лишь иллюзией, потому что в повстанческой борьбе примет участие только меньшинство. Троцкий был убежден в том, что, если всеобщая забастовка начнется, то она будет направлена против большевиков, и власть нужно брать без промедления, чтобы не допустить начала забастовки. Развитие событий показало, что Троцкий был прав. Когда железнодорожники, служащие почт, телеграфа и телефонных станций, сотрудники министерств и общественных учреждений прекратили работу, было уже поздно. Ленин уже был у власти, и Троцкий сломал хребет забастовке.

Из-за неприятия партийным центром тактики Троцкого в канун решающих событий сложилась парадоксальная ситуация, которая могла всерьез помешать успеху восстания. Налицо были два генеральных штаба, два плана действий, две стратегические задачи. Партийный центр, опиравшийся на массы рабочих и дезертиров, хотел свергнуть правительство, чтобы взять власть. Троцкий, опиравшийся на тысячу бойцов, хотел взять власть, чтобы свергнуть правительство. Маркс рассудил бы, что условия более благоприятствуют планам центра, нежели планам Троцкого. «Восстание не нуждается в благоприятных условиях», – утверждал Троцкий. На стороне партийного центра был Ленин, на стороне Троцкого – Керенский.

Двадцать четвертого октября, не дожидаясь темноты, Троцкий бросается в атаку. План операций до мельчайших подробностей продуман бывшим офицером царской армии Антоновым-Овсеенко, который в одинаковой степени известен как революционер и политический ссыльный, и как математик и шахматист. Ленин говорит об Антонове-Овсеенко, намекая на тактику Троцкого, что только шахматист мог организовать восстание. У Антонова-Овсеенко грустный, болезненный вид: падающие на плечи длинные волосы придают ему сходство с некоторыми портретами Бонапарта до 18-го Брюмера. Но взгляд у него безжизненный, а на бледном, исхудалом лице проступает печаль, нездоровая, как холодный пот.

В маленькой комнате на последнем этаже Смольного, главного штаба большевиков, Антонов-Овсеенко разыгрывает шахматную партию на топографической карте Петрограда. Этажом ниже собрался на заседание партийный центр, чтобы окончательно определить дату всенародного восстания: они не знают, что Троцкий уже начал действовать. Только Ленину он в последний момент дал знать о своем неожиданном решении. Центр точно следовал указаниям Ленина; все должно было начаться 25 октября. Разве Ленин не сказал, что 24-ого будет слишком рано, а 26-ого – слишком поздно? Но едва партийный центр успел собраться, как пришел Подвойский с поразительным известием: красногвардейцы Троцкого уже захватили центральный телеграф и мосты через Неву (контроль над мостами необходим, чтобы обеспечить сообщение между центром города и рабочим районом – Выборгской стороной). Городские электростанции, газораспределители, железнодорожные вокзалы уже заняты матросами Дыбенко. Все это было проделано с необычайной четкостью и быстротой. Центральный телеграф охраняли полсотни жандармов и солдат, выстроившихся в шеренгу перед зданием. Эта оборонительная тактика, так называемая «охрана и обеспечение порядка», – яркое свидетельство бесполезности полицейских мер: она может дать хорошие результаты, если надо оттеснить взбунтовавшуюся толпу, но отнюдь не горстку решительных бойцов. Полицейские меры бессильны против вооруженной вылазки. Три дыбенковских матроса, прошедших «невидимые тренировки» и успевших изучить план здания, незаметно смешиваются с рядами защитников, проникают в здание: несколько ручных гранат, брошенных из окон на улицу, вызывают замешательство среди жандармов и солдат. Две команды матросов занимают позиции на центральном телеграфе, размещают пулеметы; третья команда располагается в противоположном доме, чтобы в случае контратаки стрелять в спину атакующим. Связь между командами, действующими в различных частях города, а также между Смольным и захваченными стратегическими объектами осуществляют броневики. В домах, выходящих на перекрестки важнейших улиц, установлены пулеметы; казармы воинских частей, оставшихся верными Керенскому, находятся под наблюдением разъездных патрулей.

В шесть часов вечера, в Смольном, Антонов-Овсеенко заходит в кабинет Троцкого: он еще бледнее, чем обычно, но улыбается. «Дело сделано», – говорит он. Члены правительства, которых происшедшие события застали врасплох, укрылись в Зимнем дворце, находящемся под охраной нескольких рот юнкеров и женского батальона. Керенский скрылся: говорят, он отправился на фронт, чтобы собрать там верные ему силы и двинуться с ними на Петроград. Весь город высыпал на улицы, желая поскорее узнать о происходящем. Работают магазины, кафе, рестораны, кинематографы, театры, проезжают трамваи, переполненные солдатами и вооруженными рабочими, громадная толпа, словно река, катится по Невскому проспекту, все рассуждают, спорят, поносят правительство или большевиков, самые невероятные слухи передаются из уст в уста, из квартала в квартал: Керенский убит, руководители фракции меньшевиков расстреляны перед Таврическим дворцом, Ленин переехал в Зимний дворец и занял царские апартаменты. По Невскому, Гороховой и Вознесенскому проспекту, трем артериям, ведущим к Адмиралтейству, людской поток стремится к Александровскому саду, чтобы увидеть, вправду ли над Зимним дворцом уже развевается красный флаг. Однако при виде юнкеров, охраняющих дворец, толпа в удивлении останавливается и, оставаясь на безопасном расстоянии от пушек и пулеметов, недоуменно разглядывает освещенные окна, безлюдную Дворцовую площадь, автомобили, выстроившиеся в цепочку у здания Генерального штаба. А Ленин? Где же Ленин? Где большевики?

Реакционеры, либералы, меньшевики и эсеры, еще не успевшие осознать происходящее, отказываются верить, что правительство свергнуто. Это все лживые слухи, которые распространяют провокаторы из Смольного. Министры собрались в Зимнем дворце исключительно по соображениям безопасности. Если полученные сведения соответствуют действительности, то произошел не государственный переворот, а несколько более или менее удавшихся (на этот момент ничего еще в точности не известно) покушений на государственные и городские службы технического обеспечения. Вся законодательная, политическая и административная власть по-прежнему в руках Керенского. Никто не пытался штурмовать Таврический дворец, Мариинский дворец и министерства. Ситуация, конечно, парадоксальная: никогда еще не бывало, чтобы восставшие объявляли о захвате власти и при этом оставляли правительству полную свободу действий. Такое впечатление, что большевики забыли о правительстве. Почему они не захватывают министерства? Разве можно подчинить себе государство, разве можно управлять Россией, не имея под рукой административных рычагов? Да, большевики захватили всю техническую структуру города: но Керенский не свергнут, вся власть у него, даже если он на какое-то время утратил контроль над железными дорогами, электростанциями, газовой сетью, коммунальным обслуживанием, телефоном, телеграфом, почтамтом, Государственным банком, угольными складами, нефте– и зернохранилищами. На это можно было бы возразить, что министры, собравшиеся в Зимнем дворце, практически уже не в состоянии управлять, а министерства – не в состоянии работать: правительство отрезано от остальной России, все средства связи находятся в руках большевиков. Все выезды из города перекрыты, даже Генеральный штаб изолирован от внешнего мира. Петропавловская крепость захвачена большевиками. Полки, несущие охрану города, один за другим переходят в подчинение военно-революционного комитета. Надо действовать без промедления: за чем же дело? Генеральный штаб ждет генерала Корнилова, который ведет войска на столицу. Все необходимые для защиты правительства меры приняты. Если большевики до сих пор не решились атаковать правительство, это свидетельствует о том, что они еще не чувствуют себя достаточно сильными. А значит, можно подождать.

Однако на следующий день, 25 октября, в то время как в актовом зале Смольного открывается Второй съезд Советов, Троцкий приказывает Антонову-Овсеенко штурмовать Зимний дворец, где укрылись министры Керенского. Получит ли фракция большевиков большинство на съезде? Чтобы представители Советов со всей России уверовали в победу восстания, недостаточно объявить им, что большевики захватили власть в государстве: надо иметь возможность объявить, что члены правительства арестованы красногвардейцами.

– Это единственная возможность убедить центральный комитет партии и военно-революционный центр в том, что переворот не провалился, – говорит Троцкий Ленину.

– Поздновато вы на это решились, – замечает Ленин.

– Я не мог атаковать правительство, пока не был уверен в том, что войска петроградского гарнизона не станут на его защиту. Надо было дать солдатам время перейти на нашу сторону. Теперь у правительства остались только юнкера.


Ленин, переодевшись рабочим, в парике и без бороды, вышел из своего убежища и отправился в Смольный на съезд Советов. Это самая тяжелая минута в его жизни: он еще не верит в успех восстания. Ему тоже, как и центральному комитету, как и военно-революционному центру, как и большинству делегатов съезда, необходимо узнать о падении правительства и об аресте министров, чтобы поверить в успех переворота. Троцкий с его высокомерием, твердостью, отвагой и ловкостью внушает ему опасения. Ведь Троцкий не принадлежит к старой большевистской гвардии, к тем, на кого можно положиться безоговорочно: это новоиспеченный большевик, вступивший в партийные ряды лишь после июльских событий. «Я не один из двенадцати апостолов, – говорит Троцкий, – скорее я святой Павел, который первым стал проповедовать язычникам».

Ленин никогда не питал особой симпатии к Троцкому, чье ораторское мастерство вызывало у всех подозрения. Он обладает опасной властью возбуждать массы и провоцировать беспорядки, он создает разногласия, впадает в идейные ошибки. Это опасный человек, но обойтись без него нельзя. Ленин давно уже подметил у Троцкого склонность к историческим параллелям: на митингах, рабочих собраниях, во время партийных дискуссий он то и дело приводит примеры, относящиеся к пуританской революции Кромвеля или к Великой французской революции. Нельзя доверять марксисту, который дает оценку людям и событиям большевистской революции, сравнивая их с людьми и событиями французской революции. Ленин не забыл, как Троцкий, выйдя из Крестов, куда он попал после июльских событий, тут же отправился в Петросовет и произнес там речь о необходимости введения якобинского террора. «Гильотина прокладывает дорогу Наполеону!» – крикнули меньшевики. «Лучше Наполеон, чем Керенский», – ответил Троцкий. Ленин никогда не забудет этот ответ. «Он предпочитает Ленину Наполеона», – скажет позднее Дзержинский. В небольшой комнате, смежной с актовым залом Смольного, где заседает съезд Советов, Ленин сел рядом с Троцким за стол, заваленный документами и газетами: вихор от парика свисает ему на лоб. При виде этого забавного маскарада Троцкий не может сдержать улыбку. Ему кажется, что парик пора уже снять: опасность миновала, восстание победило, и Ленин стал хозяином России. Теперь можно снова отпустить бороду, сбросить накладные волосы, – Ленина должны узнать в лицо. Дан и Скобелев, руководители фракции меньшевиков, имеющей большинство на съезде, встретившись с Лениным у входа в зал, бледнеют и переглядываются: в этом человеке, нахлобучившем парик, похожем на мелкого провинциального актера, они узнают грозного разрушителя Святой Руси. «Все кончено», – шепчет Скобелеву Дан.

– Почему вы никак не разгримируетесь? – спрашивает у Ленина Троцкий. – Победителям не пристало прятаться. – Ленин, прищурившись, с легкой иронической улыбкой глядит на Троцкого. Кто здесь победитель? В этом весь вопрос. То и дело слышатся пушечные выстрелы, треск пулеметов. Крейсер «Аврора», стоящий на якоре у берега Невы, стреляет по Зимнему дворцу, чтобы поддержать штурм. В эту минуту в комнату входит матрос Дыбенко, голубоглазый великан с пушистой белокурой бородой, от которой выражение его лица кажется мягче.

Кронштадтские моряки и госпожа Коллонтай любят его за детски-простодушные голубые глаза и за жестокость. Красногвардейцы Антонова-Овсеенко ворвались в Зимний дворец, министры Керенского захвачены большевиками: правительство свергнуто. «Наконец-то!» – восклицает Ленин. «Вы опоздали на двадцать четыре часа», – говорит Троцкий Дыбенко.

Ленин снимает парик, проводит рукой по лбу. Его голова, рассказывает Герберт Уэллс, формой напоминала голову лорда Бальфура. «Идемте», – говорит он, направляясь в зал. Троцкий следует за Лениным молча, с утомленным видом, – его вдруг начало клонить в сон, не знающие усталости глаза слипаются. Во время восстания, пишет Луначарский, Троцкий был словно наэлектризован. Но вот уже и правительство свергнуто: Ленин снял парик тем же движением руки, каким снимают маску. Государственный переворот – это Троцкий. Но государство – это сейчас Ленин. Вождь, диктатор, победитель – это он, Ленин.

– У меня кружится голова, – говорит по-немецки Ленин. – Es schwindelt.

Троцкий молча следует за ним с загадочной улыбкой на губах, которая смягчится лишь со смертью Ленина.








Главная | Контакты | Прислать материал | Добавить в избранное | Сообщить об ошибке