«Катюши» в воздухе

(По свидетельству Юрия Александровича Победоносцева — участника создания гвардейских миномётов «Катюша»)

Маленький самолетик У-2 — биплан, окрашенный в зеленый цвет, не торопясь пробирался между высоких пологих сопок держа курс из Читы на юг, через границу с Монголией к населенному пункту под названием Тамцаг-Булак.

Негромкий стрекочущий звук, с которым летел самолет, свидетельствовал о том, что незначительных лошадиных сил его мотора хватает только на то, чтобы со скоростью 110 километров в час везти двух человек, пулемет и дополнительный бензобак.

Летчик-испытатель Николай Иванович Звонарев пилотировал самолет, прозванный народом за свою неприхотливость «кукурузником», из передней кабины. Он привык управлять быстрыми, маневренными и строгими истребителями и скорость «кукурузника» наполняла его тягучей скукой, хотя и давала возможность полюбоваться живописной долиной.

Несколько дней тому назад его вызвали в управление кадров ВВС и вручили предписание срочно отбыть в Читу, а затем вылететь в Монголию, где уже несколько дней шла настоящая война с японцами, для того чтобы применить на деле новое вооружение самолетов И-16 и дать свое заключение по этому поводу.

Сразу же, как только их ТБ-3 ранним утром сел на аэродроме в Чите и Николай выбрался из специально оборудованного небольшого отсека, он встретился с поджидавшим его командиром полка.

Вместе со Звонаревым прилетел еще один человек сугубо штатского несмотря на военную форму вида. Худой, лет тридцати пяти, Гвай чувствовал себя в форме крайне неловко, так как никак не мог привыкнуть козырять старшим по званию или отвечать на их приветствия. Справедливости ради стоит отметить, что все военные Красной Армии были старше Гвая по званию, так как в петлицах у него не было ни «кубиков», ни «шпал».

Звонарева познакомили с Иваном Исидоровичем Гваем перед самым вылетом, предупредив, что никаких описаний или инструкций по новому вооружению не будет и со всеми вопросами Звонарев должен обращаться к Гваю и ни к кому более.

Гвай же до этого никогда не летал на самолетах и поэтому после длительного полета с несколькими посадками выглядел совершенно измученным.

На случай встречи с японскими самолетами в задней кабине «кукурузника», куда и поместили Гвая, совсем сникшего от необходимости лететь дальше, был установлен пулемет для обстрела задней полусферы.

Сейчас пулемет безжизненно опустил ствол, развернувшись в шарнирах, и Звонарев, оглянувшись, понял, что рассчитывать на помощь Гвая нельзя.

Гвай из-за монотонно протекающего полета и сам не заметил, как переключился на воспоминания. По-видимому, его мозг, постоянно занятый проблемами, возникающими при разработке реактивных снарядов, самопроизвольно, без ведома хозяина, переключался на поиск оптимальных технических решений.

В прошлом, 1938 году, они уже подготовили установку для запуска реактивных снарядов к испытаниям на полигоне Главного артиллерийского управления.

Посмотреть на стрельбы реактивными минами приехал сам нарком обороны легендарный Клим Ворошилов.

Снаряд, ушедший с направляющих после первого выстрела, хотя и произвел впечатление своеобразным коротким воем и шлейфом пламени, взорвался левее танка-мишени. Расчет, как это принято в ствольной артиллерии, ввел необходимые поправки, однако второй снаряд ушел еще левее цели.

Гвай навсегда запомнил, как Ворошилов встал со своего раскладного стульчика и пошел в сторону тачанки, на которой были смонтированы четыре пулемета системы «максим», направленные в зенит. Видимо, это было чье-то предложение для борьбы с воздушными целями.

— Ну вот эти, родные, никогда не подводили нас, ни когда мы били беляков в Гражданскую, ни когда давили гидру контрреволюции по тамбовским лесам, — любовно погладил Ворошилов ствол одного из пулеметов.

После этого и появилось предложение попробовать эрэсы в авиации и уж если они и тут не «покажут» себя, то пропадет почти десятилетний труд всего коллектива.

Звонарев знал, что над монгольской территорией не исключена встреча с японскими истребителями, поэтому состояние Гвая его огорчило: отслеживая по карте маршрут по появляющимся характерным ориентирам, он довернул самолет на юг, в правое ущелье и стал набирать высоту, чтобы перетянуть через перевал, а как только начнутся монгольские степи, он решил идти только на «бреющем».

Заправившись на промежуточном аэродроме, Звонарев опять втиснул Гвая в заднюю кабину и пошел на взлет чуть ли не поперек полосы прямо навстречу упругому устойчивому ветру.

И так, то ныряя в ложбины, то идя в метрах двадцати над выжженной солнцем равниной, самолет к вечеру выскочил на Тамцаг-Булак.

На стоянке, оборудованной между двумя холмами и накрытой сверху маскировочной сеткой, Гвай вместе с техниками заканчивал установку направляющих под крылья очередному истребителю.

Всего следовало оборудовать новым вооружением пять «ишачков».

Никто кроме Гвая не знал ровным счетом ничего об этом оружии, представляющем собой несколько коротких, похожих на рельсы профилей, подвешенных к нижней поверхности крыльев.

Техник Чепурной, привыкший видеть пушки с прочными затворами, ходил вокруг «ишачка», цокал, удивляясь, языком и качал недоверчиво головой. В то же время слово «реактивный» звучало, конечно, красиво и необычно, но ничего толком Чепурному не объясняло.

— Хиба можно с цих рельсив стрилять? И до чого тильки людына нэ додумается?

Заглядывал к ним и командир 56-го истребительного авиаполка Григорий Кравченко посмотреть, как идут дела. Занимаемое положение не позволяло ему задавать праздные вопросы или показывать свое удивление, поэтому он в отличие от Чепурного почтительно смотрел на Гвая и, выходя из под маскировочной сетки, стрелял из ракетницы, отправляя в бой очередную эскадрилью.

Гвай, помня прошлогодние испытания на артиллерийском полигоне, предпочитал молча делать свое дело. Как покажут себя эрэсы в воздушном бою? Понравится ли оружие авиационникам?

Тупоносые, коротенькие, похожие на бочонок «ишачки», дружно ревя моторами, сразу всей эскадрильей шли на взлет и, развернувшись, проносились строем над аэродромом.

Теперь уже Гвай, закидывая голову, недоверчиво покачивал ею, удивляясь искусству и выучке летчиков, управлявших этими верткими машинами.

Наконец, на всех пяти «ишачках» были установлены направляющие, а в кабинах смонтированы кнопки запуска реактивных снарядов. При нажатии на эти кнопки подключенные у направляющих вольтметры фиксировали наличие напряжения.

На этом завершающем этапе работы комполка Кравченко сказал Гваю:

— У меня приказ обеспечить полную сохранность самолетов. Этим машинам запрещено залетать за линию фронта, а личному составу армии приказано немедленно брать самолеты под охрану в случае вынужденной посадки или если они будут сбиты. Поэтому нужно сделать так, чтобы они отличались от других машин.

Гвай, подумав, предложил нарисовать на фюзеляжах необычной пятерки белые круги.

С раннего утра техники возились под крыльями, заканчивая установку тяжелых эрэсов в направляющие.

Готовые к боевому вылету пилоты рассуждали примерно так:

— Какой у снарядов калибр? О, под сотню миллиметров. При стрельбе из пушки снарядами такого калибра самолет попросту развалится в воздухе. А как будет тут? Неужели нет при выстреле никакой отдачи?

— Смирно! — скомандовал один из них, первым увидевший приближавшегося командира полка.

Кравченко пожал каждому пилоту руку и, взглянув на карту, сказал:

— Итак, еще раз напоминаю: линию фронта категорически перелетать запрещено, ориентиры — впереди река Халхин-Гол, слева — сопка Ремизова, справа — характерная излучена реки.

Летчики еще раз проверили отметки ориентиров на своих картах.

— По самолетам!

Гвай, зябко поеживаясь в кузове полуторки от внезапно охватившего волнения, направлялся на наблюдательный пункт, специально оборудованный в том месте, над которым ожидалась встреча наших истребителей с японскими бомбардировщиками.

Как сработают эрэсы? Своевременно ли сработают взрыватели?

Гвай представил себе, как после схода с направляющих с возрастанием скорости снаряда вертушка под воздействием встречного потока свинчивается и взрыватель срабатывает. Но взрыв снаряда будет эффективен лишь в том случае, если летчики «на глаз» правильно оценят расстояние до летящей навстречу армады японцев.

«Да, очень много субъективных факторов, от которых зависит, будет ли успешным применение эрэсов с самолета и, в итоге, будут ли эрэсы, на создание которых их коллектив потратил столько времени и сил, приняты на вооружение хотя бы в авиации», — думал Гвай.

Полуторку дал им комполка Кравченко, понимая, как важно Гваю своими глазами увидеть картину боя. И хотя безусловно Гвай был основным действующим лицом, все присутствующие с грустными улыбками наблюдали, как в кабину в тот же момент, как подошла машина, ловко полез капитан-особист.

Петляя с одной накатанной дороги на другую и оставляя за собой предательский хвост рыжей пыли, машина нырнула в небольшую ложбину. Гвай не раз за время этой командировки удивлялся умению военных маскироваться и устраивать свой быт на этой неуютной, почти лишенной растительности земле. Да, захочешь жить — и с головой закопаешься в землю-матушку! Сколько веков прошло, а только в ней родной солдату и спасение и последний вечный приют.

Вот и теперь, находясь уже почти рядом, Гвай увидел выцветшую палатку и стоявший подле нее танк. На поручне, охватывающем по периметру башню танка, сидел танкист в черном запыленном комбинезоне и с упоением докуривал обжигавший пальцы окурок.

Увидев выходящего из кабины особиста, танкист спрыгнул на землю и, сделав несколько шагов навстречу ему, козырнул:

— Экипаж танка придан для обеспечения охраны наблюдательного пункта, товарищ капитан.

Гвая же танкист не удостоил даже взглядом: подумаешь, какой-то нескладный боец-очкарик, к тому же, видать и не очень умный, раз к таким почтенным годам не дослужился хотя бы до сержанта.

Со стороны линии фронта, находившейся отсюда в 4–5 километрах, доносилась то ясно слышимая винтовочная стрельба, то долетал звук внезапно разорвавшегося снаряда. На месте взрыва дым вперемешку с пылью медленно поднимался вверх и там, и вышине, разносился тонким слоем по горизонтали, отчего к голубому цвету неба подмешивался грязно-черный оттенок.

Особист, докурив папиросу, полез, осыпая песок зелеными брезентовыми сапогами, к вершине оврага. Гвай совсем некстати зачем-то отметил для себя, что подошвы сапог особиста подбиты деревянными шпильками.

И тут же хаотичный шум земного боя стал исчезать в ровном мощном гуле множества авиамоторов.

Гвай взглянул вверх и увидел, как из-за склона холма, на котором лежал особист, медленно выплывала, как и предсказывалось нашей разведкой, армада японских бомбардировщиков. И он представил себе, как там, в тылу наших войск, наблюдатели поворачивают лежащие на земле огромные стрелки в направлении японских самолетов, а неполная эскадрилья наших «ишачков» разворачивается, чтобы вступить в бой.

Звонарев сидел в кабине И-16, откинув створку с левого борта. Широкий капот самолета заслонял собою линию горизонта; утро было прохладным, но солнце уже начало пригревать, и сидеть в кабине становилось все жарче.

Но вот с командного пункта взлетела сигнальная ракета. Звонарев сдвинул полетные очки со лба на глаза, натянул перчатки-краги, поднял руку — сигнал к запуску моторов. Убедившись, что остальные машины тоже запустили моторы, он взмахнул рукой вперед и пустил истребитель на взлет.

Строгий в управлении из-за почти совмещенных центра тяжести машины и так называемого «фокуса» — места приложения всей суммы аэродинамических сил, действующих на самолет, «ишачок» требовал к себе внимательного отношения, с ним не побалуешь, особенно на взлете и посадке. Справедливости ради следует отметить, что и высокая маневренность истребителя объяснялась все той же близостью места приложения сил.

Почувствовав, что самолет «хочет» лететь, Николай Иванович почти неуловимым движением ручки управления «на себя» сначала оторвал его от земли, а затем, давая ручку «от себя», заставил машину набирать скорость при полете в нескольких сантиметрах от земли, до тех пор, пока ручка стала привычно давить на ладонь, как бы требуя: «Ну отпусти меня, дай возможность лететь!»

Теперь стоит только ослабить руку, и самолет мгновенно окажется на высоте в несколько сотен метров.

Звонарев шел в центре. Справа от него летели машины Ивана Михайленко и Семена Пименова, слева — машины Владимира Федосова и Тимофея Ткаченко. Шасси они уже убрали, но силуэты «ишачков» выглядели необычно: одновременно с привычно торчавшим на хвосте «костылем» под крыльями каждого из них виднелись направляющие устройства для пуска эрэсов — «реактивных снарядов», как сказал однажды Гвай, когда его попросили расшифровать аббревиатуру РС.

Набрав высоту, самолеты развернулись в направлении, указанном выложенной на земле черной стрелкой. Впереди будто на большой глубине, в синеватой дымке проступали очертания матово поблескивавшей реки Халхин-Гол, а выше, примерно на уровне «ишачков», из чередующихся прожилков чистого и задымленного разрывами снарядов воздуха выплывало, будто появляясь ниоткуда, бесчисленное множество японских самолетов.

Японские «бомберы», слегка покачиваясь в воздушных потоках, летели несколькими ярусами, заполняя диапазон высот примерно от восьмисот до двух тысяч метров, полностью уверенные в своей силе. Что им горстка русских истребителей?

Окинув взглядом панораму предстоящего боя, Звонарев убедился, что японцы успеют пересечь линию фронта. Это было удачей для нашей пятерки истребителей, так как не требовалось дополнительного маневрирования.

Понимая, что бой предстоит на встречных курсах, а крыльчатки с эрэсов свинчиваются за равное время при том, что снаряды с направляющих сходят не все сразу, а с секундными интервалами, во время которых происходит сложение скоростей наших и японских самолетов, Звонарев осознал, что эрэсами будет создан объемный взрыв, в который и попадет вся масса японских машин. И нажал кнопку пуска.

Из-под крыльев «ишачка» вырвались мощные языки пламени и в сторону японцев понеслись восемь снарядов, оставляя за собой легкий дымный след и ярко высвечивая хвостами.

Освободившийся от груза истребитель слегка подбросило, Звонарев периферийным зрением видел, как из сплошного облака разрывов, где еще продолжали исчезать выпущенные другими нашими самолетами эрэсы, вываливались горящие обломки японских машин, и, предоставив считать потери японцев наземным службам, выполнил переворот и, переведя истребитель в пикирование, вышел из боя.

Собравшись внизу, наши самолеты над самой землей полетели в сторону своего аэродрома.

Через несколько дней после памятного боя с применением эрэсов, в котором потери японцев составили семнадцать самолетов, Звонарев возвращался с патрулирования на свой аэродром.

Ему оставалось несколько минут полета, когда он заметил шлейф пыли за бешено мчавшейся и петляющей полуторкой, и тень ее смерти в виде японского истребителя И-97, скользившую по земле в ее направлении. Японец, промахнувшись с первого раза, повторял заход. Он так увлекся охотой, что не увидел русского самолета, аккуратно пристроившегося к нему метрах в пятнадцати-двадцати.

Японец задымил и стал плавно снижаться, выискивая более или менее ровную площадку для посадки.

Увидев, что полуторка, в кузове которой было насколько бойцов, повернула в том направлении, куда «потянул» японец, Звонарев не стал добивать его, а прошел над полуторкой, покачивая крыльями, в сторону аэродрома.

Японец же при посадке перевернулся вверх колесами, но взрываться не думал. Бойцы подбежали к нему и сняли летчика, повисшего без сознания вниз головой на привязных ремнях.

Пока Звонарев заруливал на стоянку, пока техник устанавливал под колеса колодки и помогал ему снять парашют, полуторка въехала на аэродром.

Японец, молодой черноволосый парень, придерживался, чтоб не упасть, за борт машины.

Переводчик отобрал у японца планшетку, осмотрел сначала карту, потом еще несколько бумаг и вдруг, заинтересовавшись, обратился к Кравченко:

— Вот этот документ вас заинтересует, товарищ командир.

Придерживая бумажку от легкого ветерка, стал переводить:

— Рекомендация японским пилотам. В русские части поступили самолеты, оснащенные неизвестным оружием. Отличительными знаками этих самолетов являются белые круги на фюзеляжах. Всем японским пилотам при встрече с такими самолетами в бой не вступать…

— Чепурной! — подозвал техника комполка. — У вас белая краска еще осталась?

И, увидев на лице техника, разгадавшего его мысль, хитрую улыбку, добавил:

— Даю вам день, чтобы к вечеру на всех самолетах были белые круги.

Потрясенный картиной воздушного боя, Гвай в мельчайших деталях рассказывал об увиденном своим товарищам по работе, когда в комнату вошел, отряхивая капли растаявшего снега, бисером усыпавшие пальто, вернувшийся с одного из заводов Юрий Александрович Победоносцев.

Между людьми, собравшимися здесь, давно установились те доброжелательные и удивительно дружеские отношения, которые только и бывают меду единомышленниками, объединенными одной целью.

Победоносцев недавно закончил дополнительные расчеты баллистики эрэсов и его сообщения с нетерпением ожидали.

— Товарищи, учитывая результаты полигонных и натурных испытаний, мною проведены расчеты с целью определения потребной скорости снаряда в момент схода с направляющей. Получается, что до сих пор скорость была недостаточной и хвостовое оперение снаряда не обеспечивало эффективной стабилизации полета, — Юрий Александрович привел цифры и показал присутствующим графики. — Высокая эффективность эрэсов при пуске их с самолетов объясняется тем, что снаряду в момент схода с направляющей уже сообщена скорость самолета. Можно сказать, что применения снарядов в авиации без каких-либо доработок мы добились.

Все молча обдумывали возможные технические решения доработки наземных установок, и, занимая руки, активно вращали на столе изготовленные виде шахматных пешек шестеренки.

— Может, имеет смысл вернуться к дюзам, расположенным под углом, тангенциально, к продольной оси снаряда и продолжить работы по стабилизации снаряда вращением? — неуверенно сказал Малый.

— Но это обязательно вернет нас на путь усложнения пусковых установок, — парировал эту мысль Артемьев. — Иными словами, вместо одной проблемы, которую мы имеем теперь, мы получим две.

Владимир Андреевич сделал небольшую паузу, обдумывая свое предложение.

— Скажите, какой по вашим расчетам должна быть длина направляющих наземных установок?

Победоносцев назвал цифру.

— Для размещения направляющих такой длины у нас нет отечественного автомобиля, — вставил Гвай. — Хотя решение смонтировать установку на шасси автомобиля представляется единственно правильным. Это позволяет повысить не только мобильность установки, но и ее неуязвимость.

— Да, такого автомобиля у нас нет, — согласился с ним Малый. — Сейчас нет, но будет! Я сам поеду на ЗИС и переговорю с товарищами, попрошу помощи в парткоме. Будет автомобиль!

— Увеличение длины направляющих потребует удлинения рамы машины. А это значит, что потребуется новый тип автомобиля, — заметил Гвай. — Автозавод может не пойти на это, у них серийное производство.

— Хорошо, а если мы попросим их удлинить раму и ввести дополнительно еще один задний мост?

Техническое решение было найдено.

Собравшиеся вспоминали теперь те трудности, интриги, борьбу с недоброжелателями, когда приходилось доказывать даже членам правительства очевидные, казалось бы вещи, отбиваться от карьеристов, старавшихся приписать себе несуществующие заслуги.

В то же время с чувством особой признательности они вспоминали Николая Ивановича Тихомирова, родоначальника разработки снарядов, изобретателя бездымного пороха для их реактивных двигателей и создателя газодинамической лаборатории; Сергея Андреевича Серикова — разработчика пороховых шашек требуемой конфигурации, обеспечивающей постоянную поверхность горения, да еще и таких, что можно было их изготавливать массовым производством методом литья; Георгия Эриховича Лангемака — зам. начальника реактивного научно-исследовательского института за неоценимый вклад в разработку конструкций ракет, Бориса Сергеевича Петропавловского — конструктора самолетных ускорителей, от которых и отпочковалась идея создания эрэсов, Ивана Терентьевича Клейменова — начальника реактивного НИИ.

Глядя на сидевшего среди них Владимира Андреевича Артемьева, человека с мужественными чертами лица, спокойного, рассудительного, они вспоминали тот период, когда работали над пороховыми самолетными ускорителями старта.

Тяжелые бомбардировщики ТБ-1 с ускорителями, установленными под крыльями и на боковых панелях фюзеляжа, вовсю взлетали окутанные хвостами пламени, оглашая ревом окрестности Ржевки под Ленинградом. Длина разбега при этом сократилась на семьдесят процентов. И летчики по ускорителям давали очень хорошие заключения, особенно для старта с ограниченных площадок. А высокопоставленные военные все не принимали их на вооружение.

Уж очень разработчики опередили время со своими ускорителями. Да и то сказать, стартующий самолет с гофрированной обшивкой фюзеляжа, мощными стойками неубирающихся шасси, с незащищенно торчавшими из кабины головами летчиков в кожаных шлемах, смотрелся явным диссонансом грохоту и пламени ускорителей.

— Ненадежно все это, — заметил как-то военпред. — Однажды взорвется вся затея к …беней матери.

А так как это было сказано на стенде, где мотористы под контролем Артемьева установили пару ускорителей, Артемьев встал между ускорителями и крикнул ушедшим за бронированную стенку мотористам:

— Запускай!

И увидев расширенные глаза моториста, ответственного за испытания, повторил:

— Давай! Я приказываю!

Так Артемьев и простоял, стиснув решительно зубы, между двумя творениями собственного разума, изрыгающими пламя с оглушительным, превосходящим возможности человеческого восприятия, ревом.

— Думаю, что выражу общее мнение, — прервал раздумья Артемьев. — Конструкцию эрэсов, применяемые пороховые шашки и состав пороха реактивных моторов, конструкцию пусковых устройств и направляющих можно считать отработанными.

Он помолчал, обводя взглядом товарищей:

— Не ошибусь, если скажу: через три-четыре месяца, от силы — через полгода, мы дадим стране оружие небывалой эффективности и мощи для стрельбы по площадям, и такого оружия не будет иметь ни одна армия в мире.

Маршал Советского Союза, нарком обороны Семен Константинович Тимошенко, открыв створку шкафа, бросил на полку фуражку и, проведя ладонью по бритой голове, будто приглаживая несуществующие волосы, прошел вглубь кабинета к столу.

Он еще находился под впечатлением сообщений, доложенных ему в генеральном штабе.

Участились провокации немцев на границе, германские самолеты безнаказанно летают над нашей территорией. Что предпринять в такой ситуации? Сбивать их? Но между СССР и Германией действует договор о ненападении.

Адъютант принес папку с документами на подпись.

Семен Константинович открыл ее. Первым лежал проект приказа о принятии на вооружение минометов реактивного действия.

Тимошенко поторапливал подчиненных с подготовкой этого приказа, и вот он перед ним с несколькими визами под его фамилией, отпечатанной заглавными буквами.

Тимошенко читал приказ и будто вновь переживал увиденное.

Установка вначале ничем не поразила его. Это был обыкновенный серийный ЗИС, окрашенный в желто-зеленый цвет, отличающийся только тем, что у него было три оси вместо двух. На кузове грузовика — непонятное сооружение из каких-то рельсов.

Ближе к задней части грузовика на рельсах покоились снаряды внушительных размеров. Калибра 132 мм, как пояснил капитан с полигона.

Но когда маршал, стоя на площадке для наблюдения за стрельбой, поднес к глазам бинокль, а с установки с необъяснимым и ни на что не похожим звуком с промежутками в доли секунды стали улетать снаряды, отмечая траектории полета огненными шлейфами, он был потрясен увиденным.

Сплошное море разрывов накрыло мишенную обстановку, и когда пыль и черный дым рассеялись, маршал увидел, что мишенная обстановка попросту перестала существовать. «Распалась на молекулы», — мелькнула тогда мысль.

Тимошенко в волнении поблагодарил участников стрельбы, а молодые ребята, строем замершие подле установки, весело и задорно смотрели на маршала, с сознанием значимости того, что они только что продемонстрировали.

— Служим трудовому народу! — дружно ответили они на приветствие.

Капитан, сопровождавший маршала до машины, пояснил, что залп двух таких установок равнозначен залпу полка ствольной артиллерии.

Теперь, вновь переживая волнение, Тимошенко подошел к окну. Несмотря на позднее время, было довольно светло, на западе догорали закатные краски прошедшего дня.

Поскрипывая половицами паркета, Тимошенко вернулся к столу и поставил под приказом размашистую подпись. Сверяя число, поднял глаза к календарю: 21 июня 1941. Перевернул страницу Красным цветом — воскресенье, 22 июня.

— Так было потеряно целых три года по принятию реактивных минометов на вооружение Красной Армии. Но совсем скоро наш народ стал называть их с любовью «катюшами», а в официальных сообщениях — гвардейскими минометами, — так в 1960 году закончил свой рассказ студентам четвертого курса факультета двигателей летательных аппаратов Московского авиационного института Юрий Александрович Победоносцев. Один из создателей легендарных «катюш».